Арзюри. Книга 1. Ваади

Глава 2. Пророчество

Я сидел в хогане, поджидая возможных новичков. В отличие от прошлых дежурств, когда у меня был блокнот и я обдумывал всевозможные планы, сегодня пришлось заменить Стива, которой неделю назад был серьезно ранен в плечо. Он должен был отлеживаться на дежурстве, но — увы — ночью ему стало хуже. Мне стало известно об этом лишь под утро, когда мы вернулись из очередного рейда и времени на пробежку до визитницы почти не оставалось. Хорошо, что Ико успела сунуть мне сумку с водой и провизией, а то бы куковал тут до вечера голодным.

— Ико, — тихонько выдохнул я, и почувствовал, что в пустом хогане сразу стало уютнее.

Хрустя сухариками, я в полудреме вспоминал прошедшие полтора года.

Первые полтора месяца Ико залечивала пострадавшую ногу — ей было больно, трудно, но она все равно постоянно улыбалась. Я поражался ее мужеству и оптимизму. А когда наш единственный врач — который на самом деле был ветеринаром, но тут вот переквалифицировался, — разрешил девушке в первый раз выйти из Пещеры, я повел ее по своей любимой тропинке к ближайшему пруду. У меня путь занимал минут пять, но с Ико получилось почти пятнадцать. Выздоровление шло быстро и уже через неделю она отправилась с нами в первый рейс.

Я невольно улыбнулся. В тот раз рейс был урожайный — мы собирали с громадного и раскидистого дерева удивительные плоды холли — фиолетовые, шипастые и твердые, но крайне полезные. Они были размером с регбийный мяч, да и формы такой же. Внутри плодов была похожая на вату мякоть, из которой делали муку — и для моих сухариков тоже. Осколки панциря были отличным строительным материалом для всего что угодно. Из него делали — скрепляя разными растительными смолами — защитные стены, лепили горшки для приготовления пищи на костре, воздвигали перегородки для жилых помещений Пещеры, делали игрушки для детей и латы для тех, кому приходилось выходить наружу днем…

Но холли — это еще и самое грозное орудие Арзюри, на их счету более половины погибших землян. Плоды холли чудовищно твердые и тяжелые, а дерево выстреливает ими порой более чем на сто метров. Пушечный удар шипастого плода чаще всего убивал человека наповал. Вот, разве что Стиву повезло — его снаряд задел лишь по касательной, вспоров рукав кожаной куртки и порвав бицепс до самой кости. Вообще на Арзюри была непокорная растительность. Нельзя было ни рвать траву, ни срезать цветы, ни выкапывать корешки.

На втором месте по опасности после холли были кобринки — мелкие желтые цветы, выстилавшие едва ли не все прогалины, в том числе и на визитнице. Ночью они радовали глаз и были невероятно живучими — можно было сколь угодно долго ходить по ним, а ноги ощущали лишь мягкий ковер под ногами. Но при свете солнца кобринки превращались в исчадие ада — на любой движущийся предмет, будь то палка, камень или человек, они кидались, внезапно удлиняясь чуть не на полметра. Но не вцеплялись, а прыскали едкой кислотой. Под атаку кобринок и попала Ико в первый день на Арзюри. Смертельных случаев после их нападения почти не было, но человек долго болел. Действительно опасными они были лишь для новичков — поэтому нам и приходилось постоянно дежурить на визитнице, предупреждая вновь прибывших не покидать хоган при солнечном свете.

Дежурство чаще всего оказывалось днем отдыха для двух счастливчиков, сидящих в своих хоганах в разных концах визитницы. Всем остальным отдыхать не приходилось — слишком много было работы для нашей земной колонии, насчитывающей чуть больше двухсот человек из них семьдесят два считались «коренными жителями» Арзюри. Большинство родились здесь, а остальные минимум раз, а то два-три уже возвращались сюда, поскольку их прототипы были еще живы, так что остаться на Земле они не могли. Прототипы же не слишком охотно менялись со своими двойниками, по крайней мере те, у кого был выбор. Многие уже смирились с тем, что остаток жизни им придется прожить здесь, в состоянии непрекращающейся войны с природой. Они были для нас самыми надежными учителями.

— Аоуы…

Полудрема слетела с меня в одно мгновение. Видимо на другой край визитницы, там, где дежурил непротивленец, прибыл новичок. Я тоже попытался покричать — мало ли куда дует ветер и откуда голос дежурного будет лучше слышен. Кричал тех пор, пока в горле не запершило. Отхлебнул из термоса чая и прислушался.

Голос непротивленца был хорошо слышен, значит ветер дул в мою сторону. И тут вдруг раздался тонкий и громкий визг, после чего послышалась ругань сразу на нескольких земных языках; даже русские словечки проскакивали.

— Стоп! — заорал я.

Нет, так нельзя. Старожилы много раз повторяли, что с новичками нужно говорить только на местном языке. Иначе освоить его потом будет сложно.

— Вадди! Слышишь меня? Этот идиот высунул из хогана руку! Цветочков хотел нарвать! — донеслось до меня полу-возмущенное, полу-ироническое восклицание непротивленца.

Наверное это Пьер, только он называет меня так. Интересно, как он углядел, что дежурю именно я?

Новичок высунул руку. Значит жив и относительно здоров. По крайней мере, не придется его тащить на себе до Пещеры. Уже хорошо.

Все пострадавшие переселенцы с визитницы отправлялись к нам. Некоторые через день или месяц перебирались в лагерь непротивленцев, но большинство оставалось в Пещере, где было гораздо комфортнее и чуть-чуть безопаснее, чем в палаточном лагере.

Если честно, я, наверное, тоже давно уже перебрался бы к ним. Но вначале не мог этого сделать, из-за болезни Ико, а потом вдруг обнаружил себя учителем. По крайней мере, в свободное время. Детей условно школьного возраста было больше пятидесяти человек, и все они жили в Пещере. У двоих из них были мамы, а у одного — отец, все трое «коренные». У кого-то родители отправились на Землю и не вернулись, а у остальных просто погибли. Учить их было некому. В лагере непротивленцев жила учительница испанского языка, больше профессиональных учителей не было. Да и просто образованных людей сюда попадало очень мало. Большинство колонистов были на Земле крестьянами или рабочими, дворниками или сантехниками.

Четыре месяца назад к нам закинуло настоящего химика, почти вест багаж которого состоял из химического оборудования и реактивов. Он сразу отправился к непротивленцам, да там и остался. Теперь дети, те, что постарше, ходили к нему на уроки химии. Впрочем, и среди взрослого населения нашлись любители учиться.

Был у нас и журналист, учивший детей писать и сочинять рассказы. Среди «коренных» всеобщим уважением пользовался гончар, который приспособил здешние смолы для разнообразных поделок. А математику и физику пришлось вести мне. Почему-то, даже на памяти старожилов, до Арзюри никогда раньше не добирались не то что математики, но хотя бы люди с техническим образованием. Прибыл, говорят, лет десять назад один зоолог, но прожил он лишь несколько недель, а потом погиб. Так что естественные дисциплины для школьников автоматически свалились на меня, хотя я никогда в жизни не мечтал о педагогической карьере. Сразу отказаться не смог, а теперь уже и не хотел.

Солнце плавно уходило за холмы. Я начал собирать в сумку пакеты из под сушек и бутербродов, ножик, пустые бутылки и термос.

Последнюю пару часов голосов почти не было слышно, значит Пьер уже сговорился с новичком. Я выбрался из хогана и побрел в их сторону. Передо мной предстало довольно забавное зрелище. Громадный — высокий и толстый, с иссиня-черной кожей, обесцвеченными и выкрашенными в разные цвета длинными волосами, заплетенными в косички, а также с потешной бородкой — человек уже выбрался из своего хогана и теперь вытаскивал оттуда многочисленные сумки, пакеты и рюкзаки.

— Он сразу к нам пойдет, мы сговорились. Это шаман, как раз для нашего дурдома сгодится, — прокомментировал Пьер. — Поможешь вещи дотащить?

Я кивнул и пошел знакомиться с шаманом. Кисть одной руки у него и вправду серьезно пострадала от общения с кобринками, и он обмотал ее какими-то листьями. Поверх них Пьер наложил повязку. Мы помогли новичку надеть самый большой рюкзак, а сами взяли еще два и восемнадцать (!) пакетов. Оставлять что-либо в хогане шаман отказался наотрез.

Подходя к развилке, мы встретили ночного дежурного — нашего общего приятеля и яростного бойца, латиноамериканского индейца, имя которого выговорить было невозможно (в переводе оно означало что-то вроде «белой антилопы, ходящей на четырех когтях»), которого все называли Винни-Пухом. Пух оценил наши усилия и взялся помочь, разгрузив нас от части сумок и пакетов.

До начала войны оставалось еще трое суток. Арзюри была весьма «педантичной» планетой и активные боевые действия вела строго по расписанию. Так что, доставив шамана в лагерь непротивленцев, я решил остаться там до следующего дня — наш Химик готовил один интересный эксперимент, в котором мне хотелось бы поучаствовать. Так что, попросив Винни-Пуха сообщить нашим о том, что я остаюсь здесь, сразу же отправился в палатку Химика.

В конце ужина, на который, традиционно собралась вся колония непротивленцев, в привычный расслабленный ритм вторгся новоявленный шаман. Напившись собственноручно сваренного из привезенных листьев отвара, он вдруг прервал общий веселый гомон — выйдя к центральному костру, вокруг которого собралась вся наша компания, шаман ударил в большой гонг — жуткую тарелку сантиметров семьдесят в диаметре, которую я сегодня тащил. Смех и разговоры тут же стихли и все с любопытством уставились на незнакомца. И тут он кинул гонг на землю, что-то гортанно прокричал и начал вытанцовывать нечто ритмичное, помогая себе ударами в крошечный барабанчик. Ритм все ускорялся и вот уже мы видели лишь как в свете костра мелькают полы его халата.

Затем шаман замедлил шаг и пошел по кругу, вдоль людей, сидевших ближе к костру. Иногда он останавливался и что-то тихо говорил сидящему, затем продолжал свой путь. Подойдя к одной из женщин, он что-то сказал ей, и она, закрыв руками лицо, запричитала: «Нет, нет, пожалуйста, нет!»

Вскоре он остановился напротив Винни-Пуха, сидевшего рядом со мной. Поведя рукой над его головой, он вдруг склонился и прошипел:

— Спасение–память.

Пока мы пытались сообразить, что же он сказал, шаман уже отошел в сторону, продолжая обход. Завершив круг, он развернулся и отправился в свою палатку. Вокруг поднялся гомон обсуждений.

— Инге сказал, что она останется здесь?..

— Вера не говорит, что ей сообщил колдун, но я слышала, он говорил про ее сына…

— Боцману сказал, что тот увидит море, смотри как он светится от счастья…

Реплики проскакивали как электрические искры, но я никак не мог сосредоточиться, впадая в дрему. Потом встряхнулся и хлопнул Винни по плечу.

— Ну что, герой, которого не забудут, давай пойдем спать. Подъем через пару часов.

Мы осоловели от обильного ужина, да и не спали уже больше полутора суток, так что молча поднялись и отправились в палатку Химика, где, рухнув прямо поверх его спального мешка, и заснули.

На следующий день, после напряженной ночной подготовки, эксперимент начался.