Арзюри. Книга 1. Ваади

Глава 7. Оохол

После освобождения визитницы мы подвели неутешительные итоги. В лагере осталось сто сорок три человека из двухсот пятнадцати. Из тех, что прибыли с побережья, осталось лишь семнадцать из сорока трех, да и нас, приплывших на плоту, теперь стало четверо.

У двадцати одного из оставшихся местных хоганы были разрушены землетрясением — они никогда не вернутся на Землю. А их прототипы больше не смогут отправить Зерна, по крайней мере, пока человек здесь жив.

— Теперь вот кто кого переживет. Если прототип умрет раньше, то я смогу отправить свои Зерна и, при благополучном раскладе, через три года все же отдохну от этой жизни на какой-нибудь пристойной планете. Но шансов на это маловато, — вздыхал Исаак. Ему было всего двадцать пять лет, и он с тоской смотрел на пожилых — своих товарищей по несчастью. У них-то шансов пережить прототипа были гораздо выше…

Из всех, кто потерял визитницы, только у одного был выживший двойник, так что его прототипу, может, и удастся омолодиться. Остальным землянам не повезло, пока живы оставшиеся здесь, им не пройти через хоган, не укрепить свое здоровье, не омолодить организм.

— А что, скорее всего, мы их и переживем, — рассуждали старики. — Пусть больше и не вернемся на Землю, ну так хоть здоровье поправим. Дожить бы…

Эти обсуждения происходили чуть ли не каждый вечер. Не знаю, действительно ли их так тревожили эти мысли, или они просто пытались поддержать меня.

У меня, по-видимому, был поврежден позвоночник. Вылечить его на Арзюри было невозможно. Я мог шевелить только руками и головой. Но не ногами. Надежда была лишь на хоган, но до него мне было не добраться — шансов, что за оставшиеся четыре месяца я поправлюсь настолько, чтобы отправиться в Пещеру, по уверениям здешних эскулапов, у меня не было. Хотя оставалась надежда, что это психосоматическая травма и со временем подвижность вернется. По крайней мере, Алони в это верила. Она окружала меня заботой и пыталась отвлечь от горестных мыслей и чувства вины — Ико я не смог спасти, а Винни-Пух пожертвовал своей жизнью ради моей… Пока вокруг были люди, я изо всех сил пытался не думать об этом, но, засыпая, вновь и вновь погружался в глухую тоску. Зачем я выжил?

Мы как-то разговорились с одним из старожилов — он уже четыре раза возвращался на Землю, а один раз сюда на три года прибывал его прототип. «Сеанс омоложения» — так называл это Дженго, удивительно позитивный чернокожий старик, весной отпраздновавший свое столетие.

— Я отдохнул от этой фиолетовой планеты, а он закалился. Представляешь, в первый раз как я вернулся, он сюда отказался перемещаться, решил ко второму двойнику метнуться, там все же получше условия. Потом я еще дважды на побывку прибывал, а они оба, и прототип, и двойник, сюда отказывались перебираться, не давали мне передохнуть. Когда двойник погиб, моему прототипу пришлось посетить наше ущелье, очень кстати для меня он там покалечился маленько, нужно было подправить здоровье. Народ говорит, он так и не привык к нашей чертовой природе. Удивительно, что еще жив остался. Ну вот, теперь он вернулся, а я еще поживу тут два-три цикла. Потом ему придется снова со мной меняться, если захочет выжить, — похохатывал Дженго.

Он рассказал мне, что в земных больницах лечат хоганами неизлечимых пациентов — отправляют двойников к далеким звездам. Через три года, возвратившийся меняется местами с прототипом — вот оба и живы, и здоровы.

И тут до меня дошло! Вот почему я не мог вспомнить, как отправлял свои Зерна! За меня это сделали другие! Тогда понятно, почему в моем хогане оказался чужой рюкзак. Наверное, Котя меня и провожал в хоган, упаковал вещи в него. С умом ведь упаковал, я даже не подумал, что это не моя укладка. Ну да, сколько мы с ним «соли съели», рюкзаки друг друга знаем как свои…

Это значило, что мне обязательно нужно вернуться на Землю! Я разглядывал два кружка у себя на руке. Оба серые, очень гладкие и ровные, один поменьше — это мой, второй чуть крупнее — моего незадачливого прототипа. Лежит там где-то, поджидает меня, бедняга, надеется, что скоро станет здоров как птица… А я тут разваливаюсь. И не приду ему на выручку. Никак. Прости, Вадик, не добраться мне до хогана, слишком мало осталось времени… Подожди еще три года? Я к тому времени найду способ вернуться!

Пока же я остался в поселке, трое моих товарищей по путешествию в сопровождении троих местных отправились на плоту вниз по течению — Боцман очень хотел увидеть море, а остальным было интересно посмотреть на «нижнюю визитницу» у моря. С ними отправились еще двое переселенцев, которым нужно было вернуться, чтобы воспользоваться своими хоганами.

Мы же занялись укрощением природы.

Да, с нами не было Химика, но я помнил рецепт двух его зелий — замораживающего и убивающего растительность. Самое печальное, что был в этих рецептах один компонент, который достать здесь было невозможно — земная сушеная зелень. Эксперименты Химика показали, что добавление укропа позволяет создать убивающее зелье, а кинзы — замораживающее.

Кинзы, к сожалению, ни у кого из местных не оказалось. Зато нашлись два пакетика с сушеным укропом. Так что мы принялись за дело. Сложности возникли из-за того, мы называли все растения по-разному. Я помнил, что нужен порошок из сушеной сорки, но описать словами как она выглядит, не мог. Учитывая, что большинство растений здесь были чудовищно крепкими и просто так нарвать или срезать их было невозможно, местным жителям пришлось изрядно потрудиться, чтобы принести мне образцы разных трав, близких по описанию. Однако сорки среди них не было. Я уже отчаялся, когда парни предложили сделать носилки и «выгулять» меня. На третью ночь я все же сумел найти нужную нам траву.

И вот, через шестнадцать дней после начала сбора ингредиентов, все было готово. Вскипятив полученную смесь, мы направили пар на ближайшую траву. Ура! Все получилось!

Больше всего людям хотелось убить те деревья, которые испускали марево. Но до них нужно было еще добраться. К сожалению, наше зелье действовало только при солнечном свете. А это значило, что прежде, чем добраться до тех деревьев, нам нужно будет уничтожить всю растительность по пути к ним.

На это ушло сорок два дня. Надо отдать должное местным умельцам — вместо нашего нелепого сооружения в виде чайника, им удалось соорудить что-то вроде ароматической свечи. Вернее, ароматического факела — они окунали в кипящее зелье удочку, на которую были очень плотно намотаны вата и бинт, а затем, размахивая этим орудием перед собой, убивали растительность. Особенно удачным этот факел оказался против кобринок. Единственное, что тормозило прокладывание тропы к вершине, была необходимость постоянно смачивать факел в горячем зелье, которое остывало при этом гораздо быстрее. Тут пригодилось сухое горючее, которое закрепляли на металлической сетке у дна чайника. Увы, горючих «таблеток» у нас было совсем немного. Дело сдвинулось лишь после того, как один из поселенцев, отправившись в свой срок на Землю, сумел доставить две больших коробки сухого горючего и мешок сушеного укропа. После этого работа закипела. Если раньше за день удавалось проложить дорогу не больше тридцати-сорока метров, то теперь двигались по сто пятьдесят, а то и двести метров за день.

Одновременно расчищались дорожки к нужным для поселка местам — роднику, визитнице и сраженным молниями сухим деревьям. Постепенно я приспособился к неподвижности, так что для меня все время находилось посильное дело. Работа кипела, дни пролетали совершенно незаметно, разве что меня по-прежнему во сне мучили кошмары.

* * *

Возвращение плота с Боцманом и остальными путешественниками оказалось приятной неожиданностью. Известие об этом пришло на рассвете и все ринулись к реке, даже меня прихватить не забыли. Плот двигался медленно против течения. Даже издали было заметно, что народу на нем заметно прибавилось — если ушли восемь человек, то теперь их стало вдвое больше.

Все, кто был в лагере, кинулись по склону вниз — мы уже расчистили прямой путь от палаток через визитницу к реке. Когда плот причалил, началось всеобщее ликование, продлившееся до самого утра. Мы радовались не встрече старых друзей. Путешественники привезли весть об оохоле. Не только весть, но и его самого, правда, мертвого.

Бедолаге очень не повезло — его хоган возник на самом берегу моря, там, где к визитнице подходила прибойная полоса. Обрадованный наличием моря рядом с хоганом, оохол тут же выбрался из хогана нагишом и бросился купаться…

Тогда его удалось спасти — Боцман, в тот день (да и в другие дни, как я понял), дежуривший в визитнице вместе с местными землянами, увидел как тот сиганул в воду, и бросился его вытаскивать, используя вместо шесты как багры. Им удалось вытащить на берег окровавленное тело — морские водоросли оказались такими же жестокими агрессорами, как кобринки.

Лишь несколько дней спустя, когда несчастный немного пришел в себя, они узнали, что это и был оохол, представитель могущественной цивилизации — отличить обезображенного страшными ранами брата по разуму от человека было практически невозможно. Да и наши целебные мази и лекарства, в том числе обезболивающие и снотворные, действовали на него так же, как и на обычного человека. Ничего не говорило о том, что это инопланетянин! Разве что странные речи, переполошившие всех — оохол в бреду повторял, что планета в опасности, что нужно выставлять щиты, что нужно сообщить о нападении остальным…

Да, говорил он на том самом галактическом, что и мы все, прошедшие через хоган. Видимо это и был родной язык оохолов. Все свободно понимали его, но все отмечали какой-то мягкий акцент, не свойственный никому из землян, а ведь среди нас были люди едва ли не всех основных языковых групп планеты!

Через пару недель оохол пришел в себя настолько и понял, что находится среди людей, а не представителей своей расы. Контакт налаживался очень медленно, хотя оохол был чрезвычайно обрадован встрече с представителями чужой, но близкой ему цивилизации.

Звали его Аэхо-Лоу, хотя Боцман упорно кликал его Эхолотом, на что тот почему-то всегда отзывался, в отличие от любых сокращений и уменьшительных вроде Лоу, Эхо, Аэхо и т.д., которые тот совершенно игнорировал. Впрочем, и на Эхолота он откликался только если его так называл Боцман. Для всех остальных он был Аэхо-Лоу.

Он живо интересовался людьми, а те — иноплатенянином, так что скучать ему не приходилось. Через несколько дней, сразу после заката солнца Аэхо-Лоу впервые покинул палатку и прогулялся по берегу. Купаться он не решился, но бродил по песку с удовольствием — босиком. Надевать обувь, которую ему предлагали земляне, он отказывался наотрез, а своей у него не было.

Заглянул он и в свой хоган — невероятно пестрый, без определенного цвета. Казалось, что стены хогана заляпаны разноцветными красками безо всякой системы. Очень довольный, Аэхо-Лоу вытащил из хогана совсем небольшую сумку, которую можно было приторочить эластичным ремнем к поясу. И тут люди поняли, что на Арзюри он прибыл только с ней — ни запасной одежды, ни воды, ни еды... Хорошо, что хоть одежду свою снял, прежде чем нырнуть — теперь он, наконец, переоделся, сменив халат следопыта (единственная одежда, на которую он согласился) на белый балахон, спускающийся чуть ниже колен.

Женщины с удивлением разглядывали его — ни одного шва! И это при том, что балахон был с широкими рукавами и чуть ли не с двумя десятками карманов. Казалось, что его шили, а отлили — вот прямо сразу с горловиной, рукавами и карманами. И ткань была удивительной — очень тонкая и мягкая, при этом «дышащая», легкая в жару и очень теплая ночью, когда становилось прохладно. Вечером, за ужином, выяснилось, что она еще и не пачкается — случайно пролитый фиолетовый сок местных ягод не оставил на балахоне никаких следов! Аэхо-Лоу небрежно стряхнул пролившуюся на подол жидкость, и ткань тут же снова стала белой и сухой. Да и дрова в костре оохол ворошил без опаски — огонь лишь «облизывал» длинные рукава.

Через два дня тяжелый снаряд холли убил оохола, когда тот днем выбрался из палатки и отправился на прогулку.

— Я говорила, говорила ему, что днем нельзя выходить, что деревья всегда настороже при солнце, но он не послушался…

Земляне были обескуражены. Как же так? Ведь столько надежд возлагали на встречу с «тем самым гуманоидом»!

Погоревав, люди решили, что тело оохола надо попробовать доставить на Землю — был шанс, что мертвого хоган перебросит так же, как любой другой груз. Только вот в ближайшее время никто из лагеря отправиться не мог — лишь один человек планировал отбыть на побывку зимой, через пять земных месяцев, а у остальных сроки были еще дальше. После совещания было решено погрузить тело в реку, укутав в несколько слоев в целлофан, а сверху обвязать тряпками, которые на дневное время было решено сбрызгивать замораживающим зельем — может быть это предохранит его от нападения агрессивных водорослей. Но вода в реке здесь была не очень холодной, лучше бы подняться выше по течению.

Так они и сделали. Теперь оохол прибыл таким вот странным образом к нам в ущелье. Посмотреть на оохола здесь хотели все, но Лиз резко остановила их: не стоит менять температурный режим — и так шансы доставить тело на Землю были совсем не велики. Дело в том, что здесь остался лишь сто один хоган. Воспользоваться ими для путешествия на Землю в ближайшие месяцы никто не мог — за последние полгода вернулись лишь пятеро, а почти все остальные были новичками.

— Надо переправляться к нашим пещерам. У нас лагерь гораздо многолюднее, больше двухсот хоганов, да и вода прохладнее, ведь там горные реки. К тому же холодильник мы уже устроили в вырытом погребе. Если нужно, то в горах можно добыть лед.

Большинство с этим согласилось. Оставалось понять, как же доставить тело вверх по реке? Если сплав вниз по течению занял тридцать дней, то на подъем вверх на шестах уйдет месяца три, а то и больше. «Лодки с моторчиком» у нас не было, вертолета тоже...

Плот начали готовить к путешествию. Шесты, которыми толкали плот от моря до ущелья уже не годились, так что важно было добраться как-то до мертвого леса, где мы раньше запаслись шестами и построили плот.

И тут случилось чудо. Вниз по реке к нам приплыл новый плот — гораздо меньше нашего, но шестов на нем было много! Это вернулись шестеро парней, которые сразу после освобождения визитницы пешком отправились к мертвому лесу, о котором мы им рассказали.

— Вам нужно будет взять человек десять-двенадцать. Мы опробовали вариант с бурлаками, который предложил Ваади, он хорошо работает. Только не везде тащить плот можно днем. И это, оказывается, совсем не так сложно, как толкать шестами!

Слушая их, я удивлялся сам себе — у меня эти бурлаки совершенно вылетели из головы!

Глаза у парней горели радостным огнем — они знают как можно быстро добираться до мертвого леса, как вязать плоты и как тащить их по берегу. Они шумно обсуждали путешествия по реке, планируя наладить устойчивый маршрут между нашими пещерами, их ущельем и морским побережьем.

Для небольшого плота, на котором они приехали хватало одного бурлака. Нашему плоту, как показала практика, требовалось двое — Боцман организовал экскурсию по берегу, где мы уже уничтожили растительность. В принципе тащить плот мог и один человек, но это было тяжеловато. Вдвоем мужчины легко тащили его против быстрого течения. Главное было вывести плот на стремнину, чтобы он не цеплялся за прибрежные водоросли.

Работа по подготовке большого плота к путешествию закипела. Мне тоже нашлось дело. Нужно было записать все, что могли вспомнить очевидцы — что рассказывал Аэхо-Лоу, о чем спрашивал, как комментировал услышанное.

Хорошо, что я научился быстро писать на галактическом! Спасибо Ико, которой нравилось выводить эти… ноты. Нет, не могу подобрать другого слова. Больше всего галактическое письмо походило на нотный стан. Букв в языке всего девять, но каждая имеет свою интонацию — что-то вроде бемоля и диеза для согласных, плюс четыре позиции длительности для гласных. В результате буквы, как и на нотном стане, становятся совсем другими. Например, буквы «п», «ф» и «х» обозначались одним значком, но с указанием «бемоль» это или «диез». Пишутся они на трех уровнях. Нарисуйте на странице две горизонтальных линейки и пишите значок буквы между ними, бемоли и диезы — под этим значком, а длительность — над значком.

Объяснять слишком долго, но эту грамоту усваивают все, пройдя через хоган. До письма же редко у кого доходят руки — здесь нужен навык. Хорошо, что у меня запись получалась очень быстрой, гораздо быстрее, чем если бы я начал писать буквы или, тем более, иероглифы. Даже слова очень быстро говорящего человека записывались без проблем.

В результате я исписал два своих маленьких блокнотика, плюс три больших, которые мне выдали местные жители — все, кто приехал на плоте давали мне «интервью» не по одному разу, вспоминая разные детали и мелочи. Больше всех рассказал Боцман, который довольно много общался с Аэхо-Лоу.

Мелочи и важные детали, насколько я понимаю, смогут разобрать и проанализировать специалисты на Земле. О битвах оохолов тоже не буду рассказывать, у меня все записано, пусть разбираются специалисты. Упомяну лишь то, что больше всего меня поразило — про носы и гены. Боцман рассказывал о реакции оохола на то, что нашлась другая цивилизация, подобная им.

«Шар был создан на основе объединения медицинской машины и квантового распределителя, — говорил Аэхо-Лоу. — Машина не могла ошибиться, она точно выявляла все нарушения в организме оохола и исправляла их, и только она могла дать понять квантовому распределителю, что нужно активизироваться. Чужие не должны были пройти, никак, никогда! Почему же она признала вашу расу за нашу?»

«Но и наши лекарства на тебя действуют, Эхолот», — удивлялся Боцман.

«Как это лекарства? Вот эти мази, тряпки — лекарства? — удивлялся оохол. — Я думал это… косметика, для красоты…»

«Красоты?»

«Ну… На каждой планете свои понятия о красоте… а вы совсем другие, нос прячет дыхание… думал, мази тоже и тряпки…»

«Это бинты, глупый ты человек… оохол. Бинты, чтобы лекарство лучше подействовало. Тебе же легче от него? И от инъекций ты спокойно спишь…»

«Шипящая коробка? Инъекция? Я не понимаю тебя… У меня нос не вырастет от этих инъекций?»

— И вот так все время, — вздыхал Боцман, рассказывая мне о своих беседах с оохолом. — Машина его должна лечить, понимаешь? Никак в толк не возьмет, что у нас нет никаких лечащих машин, распознающих гены…

— То есть у нас с ними одинаковый геном? Одинаковый настолько, что машина признала в нас оохолов? — удивился я.

— Ну да, поэтому и никакие другие звери через хоган не перемещаются. Дескать, чтобы злодеев не пропустить. В общем, поэтому мы там все и решили, что надо нашим земным специалистам его доставить, пусть сами разбираются с этими загадками…

Одна из женщин, приехавшая на плоту вместе с Боцманом, рассказывала о том, как веселился оохол, когда очнулся:

— Представляешь, дня три в бреду все про опасность кричал, мы думали, что-то на Земле случилось, а потом очнулся, глазами похлопал, воды потребовал. Пьет и на нас смотрит. Потом как начал смеяться, даже воду расплескал. И рукой водит по простыне, словно пытается стряхнуть эти капли. Это мы только потом поняли, что у них ткани другие — не впитывают воду и не пачкаются… А тут смеется и показывает себе на лицо. Принял нас за уродов… вроде как у них носы вперед… или не носы, просто ноздри, как у лошади или мопса какого. А у нас торчат торчком на лице и ноздри вниз. Он до самой смерти так и не привык к нашим носам, все порывался у всех потрогать…

Потом про носы рассказывали и все остальные — похоже, у всего поселка Аэхо-Лоу успел пощупать носы, никак не мог поверить, что гены одни, а носы разные…

Я пытался спросить, как они не распознали, что у него носа нет, но она лишь поморщилась: как распознать, когда после тех водорослей лица у него почти не осталось? Носа и вправду не было, но, думали, это все привет от моря, а не аномалия…

Больше всего эти щупанья носов и запомнились. И его удивительный наряд, что не пачкается, не горит и не рвется. «Эх, чего это он не в своем балахоне купаться полез… глядишь, и яд бы его не взял, был бы целее», — вздохнул кто-то из моих респондентов.