Артист (Управдом – 4, осень 1928)

Глава 3

Глава 03.

— Свирский, вы жалкий зануда, я отказываюсь у вас сниматься. Лезьте сами под свои камеры, — артистка Варя Малиновская развалилась в плетёном кресле и подставляла лицо вееру, которым махала ассистентка.

Режиссёр Арнольд Свирский сидел рядом в точно таком же кресле и нервно макал булочку в нарзан, у него был больной желудок и плохая печень. Нарзан бил в нос сероводородом и вкус булочки только портил, но Свирский мужественно отщипывал кусок за куском. В отличие от многих своих собратьев по ремеслу, к работе он относился ответственно, заставлял актёров делать всё именно так, как написано в сценарии, и по нескольку раз, ставил две, а то и три камеры, чтобы поймать удачный ракурс, и всегда с трудом укладывался в смету, а ещё был противником декораций, и считал, что снимать кино нужно в естественных условиях. Последний фильм «Поход атамана», в котором участвовала рота кавалеристов Первой конной армии, хвалили все центральные газеты, в электрических театрах выстраивались очереди, а молодая артистка Гела Симони, исполнившая роль брошенной невесты помещика, в одночасье стала знаменитостью.

Новую кинокартину с рабочим названием «Профсоюзная путёвка» по сценарию модного писателя Демьяна Кострова он снимал уже четвёртую неделю, хотя надеялся уложиться в три, и ещё столько же отдохнуть. Сначала всё шло превосходно, они отсняли несколько эпизодов с главными героями на даче Эльзы, где располагался санаторий Совнаркома, в курортной больнице возле Провала, в интерьерах гостиницы Бристоль и в галереях Цветника, остались только натурные съемки на природе, и тут начальство телеграфировало срочно снять церемонию открытия нового цеха на трубобетонном заводе, так что Свирский угробил на это целых три дня. А потом зарядил дождь, который шёл несколько дней подряд. Кое-что удалось заснять в гротах и ресторации, но большую часть съёмочная группа отдыхала. В конце второй недели взбунтовался Николай Охлопков, который играл роль рабочего литейного цеха Трофимова. Он уехал на вокзал, и вернуться бесплатно решительно отказался. Охлопков знал себе цену, за лишнюю неделю он запросил столько, что у счетовода Щукина поседела даже лысина.

Подводило то, что Охлопков был артистом фактурным, высокого, под два метра, роста, с широкими плечами и открытым русским лицом. Именно таким режиссёр видел литейщика, простого русского богатыря, в которого влюбляется заграничная звезда. С одной стороны, все важные сцены уже были отсняты, и в тех, что остались, рабочий Трофимов вполне мог повернуться к зрителю спиной, но с другой, подобрать такого же дублёра не получалось. Артистов, приглашённых из местных театров, ставили на каблуки, подкладывали в пиджак вату, но смотрелось это жалко и ненатурально, а у Свирского были свои принципы. Так что он изо всех сил доснимал те сцены, где Трофимова не было, и с ужасом думал, что же будет делать дальше.

Ещё одной проблемой, и существенной, была исполнительница главной роли — заграничной звезды Клары Риттер. Варвара Малиновская, белокурая красавица из балетных, высокая и стройная, ухаживания Свирского отвергала, и это режиссёра очень сильно задевало. Но Малиновская пользовалась покровительством наркома Луначарского, была утверждена начальством «Севзапкино» и просто так её из картины выкинуть не получилось бы.

На четвёртый день третьей недели съёмок группа наконец-то выбралась на склон горы Машук, к Воротам любви. Именно там, по замыслу Свирского, должна была произойти сцена ссоры Клары Риттер и её заграничного мужа, миллионера Генриха Риттера. Одна камера стояли на возвышенности, чтобы взять общий план и крупно — Клару, когда она увидит мужа, обнимающегося с горничной, вторая внизу и чуть поодаль, оператор готовился снять Клару-Малиновскую снизу, а потом перевести объектив на Ворота любви, где артист Муромский, играющий Риттера, и статистка-горничная готовились изобразить страстный поцелуй.

Фотограф из столичной газеты, приехавшая по каким-то своим делам в Пятигорск, согласилась запечатлеть моменты съёмок для статьи в «Трудовой молодёжи», которую готовил популярный журналист Троицкий. Она бегала вокруг с экспонометром и заграничной Лейкой на груди, внося в творческий процесс суматоху. Троицкий сидел в кресле и пил грузинское вино прямо из бутылки, статья была заранее напечатана и выслана телеграфом в редакцию, оставалось только добавить один снимок.

Варвара Малиновская с самого утра была не в духе и капризничала. Она жила в Бристоле на последнем этаже, в номере с ванной, но когда собралась эту самую ванную принять, обнаружила, что горячей воды снова нет. Ассистентка из статисток бросилась с вёдрами по всей гостинице, ничего не нашла, и вместо горячей воды принесла завтрак, который артистка швырнула на пол. Пока ассистентка собирала осколки и пыталась полотенцем собрать еду, Малиновская встала, чтобы выйти на балкон, поскользнулась на яйце всмятку и упала, а знаменитая актриса, которая снималась с самой Мэри Пикфорд, не должна валяться на грязном полу в панталонах. Ассистентка мигом была уволена, убежала в слезах, артистка кое-как сама привела себя в порядок, и только потом послала за гримёршей.

— Варенька, последний кадр, и мы закончим, — умоляюще сложил руки перед собой Свирский. — Всего одна сцена, поднимись вон туда, к камере, ты должна посмотреть в неё сначала непонимающе, потом гневно. Только встань на самый край обрыва, там доска положена, чтобы ты не поскользнулась.

— Хорошо. Но если в моём номере не будет сегодня же горячей воды, я брошу всё и уеду к Константину Эггерту в Ялту, он зовёт меня в свою новую картину.

— Делай что хочешь, Варенька, только давай доснимем этот чёртов фильм, — режиссёр с тоской посмотрел сначала на артистку, потом на нарзан. — Иди, встань туда, посмотри на Вольдемара, и на сегодня всё.

— Обещаешь?

— Мамой клянусь! — Свирский поднялся, скинув на землю ненавистный нарзан, и направился к камере, дальний план он снимал всегда сам. — Сделай всё как надо, и я тебя расцелую.

— Себя поцелуй знаешь куда?

Малиновская тоже встала, отпихнула ассистентку с веером и зашагала в гору. Плюгавый Свирский со своими липкими намёками её всё больше раздражал. И дело было не только во внешности и возрасте, другие мужчины, богатые или влиятельные, дарили ей меха и бриллианты всего лишь за возможность побыть рядом, а всё, что мог предложить режиссер — тридцать восемь рублей за съёмочный день и две комнаты в Кривоколенном переулке.

Помощник Свирского, бежавший следом, показал на доску, для верности потопал по ней, и отошёл в сторону, чтобы не испортить кадр. Варя сначала дала отснять своё лицо, передавать мимикой настроение она умела, по её собственному мнению, отлично, и крупным планом в кадре смотрелась просто сногсшибательно. А потом подошла к краю обрыва и встала двумя ногами на доску. Высоты она не боялась, но вниз смотреть не стала — по сценарию, основные события разворачивались возле Ворот любви, где её киношный муж лез под юбку к одной из артисток местного музыкального театра. Варя переставила ноги, и вдруг почувствовала, что теряет опору. Она почти успела схватиться за траву, но треснувшая доска обвалилась, повиснув половинками, а сама артистка рухнула вниз.

От края обрыва до тропы внизу было метров десять, от взмахов руками Варю развернуло, и к земле она приблизилась почти плашмя. Она успела заметить крупные камни, о которые уж точно разобьётся, зажмурилась от страха, и вдруг почувствовала, что больше не падает.

— Вы специально прыгнули, или случайно? — услышала она мужской голос и открыла глаза.

Её держал на руках высокий русоволосый мужчина с биноклем на груди, по его лицу текла кровь, но он почему-то улыбался. Варя хотела сказать, что ничего смешного в этом нет, и потеряла сознание.

Сергей успел среагировать на шум, раздавшийся сверху. Когда камни начали падать, он поднял глаза вверх и увидел женщину, та перевернулась в воздухе, размахивая руками, и падала почти плашмя. Осталось только сделать несколько шагов вперёд и подставить ладони, а потом чуть присесть, гася инерцию. Один из осыпавшихся камней рассёк Травину бровь, но несильно, кровь сочилась, крупными каплями пачкая рубашку. Сергей хотел было поставить женщину на ноги и достать платок, та открыла глаза, и он решил её подбодрить. Шутка получилась глупой и несмешной, видимо, от этого спасённая закатила глаза и отключилась.

Сверху что-то кричали, от кучи камней, изображающих арку, бежали люди, и Травин пошёл им навстречу.

— Товарищ, — затараторила девушка, добежавшая первой, — она жива? Немедленно скажите. Почему на ней кровь? Что же вы молчите? Говорите же! Почему на вас кровь? Вы ранены?

— Жива, — коротко ответил Сергей, — пока ещё. Со мной всё в порядке.

Подбежали ещё несколько человек с тем же вопросом и требованием ответить немедленно, они больше мешались, чем пытались помочь, только двое не сдвинулись с места — лысеющий человек рядом с камерой и толстяк в кресле с бутылкой вина. К ним Травин и направился, раздвигая толпу. Шёл он быстро, и теперь уже остальные еле поспевали за ним. Молодой человек не дошёл нескольких шагов до кресел, остановился. Их окружили со всех сторон, собралось человек десять от силы, но они так кричали, что Травину казалось, будто вокруг образовалась бушующая толпа.

— А ну все заткнулись, — тихо, но отчётливо сказал он. — Куда её класть?

Подействовало, но не так, как он ожидал. Теперь вместо однообразных вопросов посыпались советы, предлагали срочно везти к врачу, вызвать аэроплан до Москвы или Ростова, или потрогать грудь на предмет сердцебиения.

— Кто тут главный? — Сергей понял, что сам он с этой толпой не справится.

— Да положите уже её куда-нибудь, товарищ, — в человеческую массу вклинился Свирский, — вон хоть на траву. А вы все по местам, собирать вещи, на сегодня всё. Как она, жить будет?

— Что с ней сделается. Уже в сознании, только притворяется.

В ответ на его слова Малиновская открыла глаза и влепила пощёчину.

— Быстро поставьте меня на место, — распорядилась она. — Хам!

Очутившись на твёрдой земле, Малиновская твёрдым шагом прошагала к машине, решительно открыла дверь и уселась на заднее сидение, рядом тут же примостилась ассистентка с нюхательной солью.

— Да убери ты грабли свои, — артистка отшвырнула флакон, ударила водителю по плечу, — гони в гостиницу.

— Вот что популярность с людьми делает, — грустно сказал Свирский, провожая Фиат взглядом, — спасибо, товарищ. Вы, так сказать, нашу картину спасли, а это многого стоит. Позвольте узнать, как ваше имя?

Травин представился, протянул руку, которую режиссёр крепко, неожиданно для его комплекции, пожал.

— Но врачу ей показаться не мешает, — заметил Сергей, — мало ли, доской могло по голове ударить, мозги вещь нежная.

— Боюсь, удар уже ничего не исправит, — Свирский нервно улыбнулся, отошёл на шаг, пригляделся к Травину, — вы в городе на отдыхе или проездом?

— На лечении.

— Вечером у нас ужин в гостинице Бристоль в итальянском саду, знаете, где это? Приходите, прошу, в восемь вечера, а если не выйдет, найдите меня в номере тридцать восемь. Фактура у вас замечательная, не скажу, что идеально подходит, но помощь ваша может понадобиться.

— Ещё кого-нибудь надо поймать? — усмехнулся Травин.

— Именно. Так что приходите обязательно, договорились?

Сергей кивнул, Свирский тут же потерял к нему интерес, принявшись командовать деятелями кино. Те собирали камеры, сворачивали провода и убирали вещи в корзины и короба. Двое грузчиков принялись кидать кресла в подводу, а Травина взял в оборот корреспондент, сперва он не хотел подходить и портить тем самым готовую статью, но потом сообразил, что этот случай можно выгодно продать в местную газету

— Феоктист Троицкий, — представился он, отпихнув объёмным животом мужчину с креслом в руках, и доставая записную книжку, — столичные журналы и газеты. Ваш подвиг, товарищ, достоин отдельной статьи. Скажите, что вы почувствовали, когда к вам на руки прямо с неба упала артистка кино? Впрочем, я и так знаю. Восторг.

— Примерно так, — согласился молодой человек.

— Это чудесно. Так-с, кем вы служите?

Узнав, что герой работает начальником почты, а не служит в армии или по профсоюзной линии, Троицкий не расстроился, как это сделал бы любой начинающий журналист, а написал чётким почерком в записной книжке — «руководящий работник Наркомпочтеля».

— Ну а теперь фотография героя на фоне Ворот любви, — торжественно сказал он, — и можете быть абсолютно свободны. Леночка, у нас есть фото героя со спасённой?

— Конечно, — ответила фотограф, подходя поближе. — Первым делом засняла.

Травин повернул голову на знакомый голос и увидел Лену Кольцову.

— Так значит, на почте штаны просиживаешь? — Лена отколупывала ложечкой крохотные кусочки от пирожного и запивала их крепким кофе.

Они сидели в левой башенке бывшей кондитерской Гукасова у входа в Цветник. Кондитерскую переименовали в столовую №2, но ассортимент оставался почти тем же, дореволюционным, а за прилавком стоял бывший хозяин. Травин не видел Кольцову с тех пор, как она собрала вещи и ушла. Сергей заезжал на Варсонофьевский, женщина к нему не вышла, послала домработницу, которая передала, что Лена его видеть не желает, и больше её беспокоить не нужно, в подтверждение передала записку, короткую и равнодушную. Молодой человек спорить не стал, развернулся и ушёл. За три года Кольцова практически не изменилась, только волосы стали длиннее и завились в кудряшки. Разговор шёл вяло и без огонька, словно встретились два случайных знакомых и только и ждут момента, чтобы разбежаться.

— Да, пришлось.

— Странно, ты же вроде в уголовном розыске работал? Тётя, кстати, очень тобой интересовалась, всё спрашивала, куда же подевался внушительный молодой человек и потенциальный муж. Ругалась, что я от тебя сбежала.

— Как поживает Янина Иосифовна?

— Ты помнишь, как её зовут, — восхитилась Кольцова, — служит всё там же, в Главлите. Когда дядя Генрих умер, у нас хотели квартиру уплотнить, но нарком вступился, так что мы теперь там вчетвером.

— Вчетвером? — удивился Травин.

— Ну да, тётя Яна, я, Кольцов и наша дочь, ей сейчас два года.

Травин поперхнулся.

— Дочь? Ты, помнится, в прошлый раз ни слова о ней не сказала.

— Успокойся, она не от тебя, — Лена тихо рассмеялась, — родилась в начале марта, по всем срокам ты к её появлению никак не причастен. Хотя я вот думаю, надо было тебя помучить, прийти на Первомай с коляской, чтобы ты гадал и страдал. Но пожалела, да и люди там чужие какие-то жили, ничего о тебе не знали.

— Так значит, это Кольцова ребёнок?

— Что за мещанские предрассудки? Она прежде всего — советский человек, будущий комсомолец или даже коммунист, какая разница, кто отец. Травин, ты лучше расскажи, как докатился до жизни такой. Бегал с пистолетом по Москве, гниду преступную давил, на мотоцикле гонял, а теперь вот округлился, лоснишься от сытой жизни, конверты перебираешь в своём Пскове.

— А ведь я про Псков тебе ничего пока не говорил, — усмехнулся Сергей, — следишь за мной?

— Ой, ты сейчас от важности ещё больше раздуешься. Кое-что слышала от знакомых, не важно от кого. Давай прогуляемся, до гостиницы на Лермонтовской меня проводишь, и выложишь всё, как на духу. Погоди, я только пирожные с собой куплю.

Лена достала сумочку, вытащила деньги.

— Мелочи нет. Разменяешь пятаками рубль?

— Нет, — ответил Сергей. — У меня тоже нет мелочи.

Кольцова терпеливо сидела и ждала, Травин вздохнул. Вариант с красным командиром Горянским ему нравился куда больше.

— У меня только сорок шесть копеек.