Артист (Управдом – 4, осень 1928)

Глава 24

Глава 24.

К вечеру Зоя немного пришла в себя, теперь присутствие Парасюка раздражало всё больше и больше. Мало того, что счетовод нагло пялился, когда она не вытерпела и всё-таки воспользовалась импровизированным «туалетом», но ещё и тон его сделался покровительственным. Он то замолкал на некоторое время, то начинал поучать девушку, как ей себя вести. Зоя пыталась не обращать внимания и не отвечать, но мужчину это не останавливало.

Сквозь щели между толстыми досками пробивался свет, и можно было угадать, день сейчас или ночь. К вечеру в тюрьме стало многолюднее, в каждом из отсеков появились обитатели, четверо женщин и двое мужчин, а позже привели ещё четверых женщин и мужчину. Вместе с Зоей, счетоводом и той пленницей, которая утром спала, получалось четырнадцать человек. Троих мужчин посадили в одну клетку, женщин тоже рассортировали по двое. Прибывшие почти не разговаривали, у всех были ссадины и синяки, одна из женщин сняла кофту, под которой ничего не было, её тело покрывали следы ударов кнутом или розгами.

На обед покидали по куску хлеба, а вот на ужин расщедрились, в клетки просунули деревянные доски с кусками жареного мяса, помидорами и варёной кукурузой. Зоя съела совсем немного, остальное умял Парасюк.

Он первый и забеспокоился, когда на улице основательно стемнело.

— Керосином пахнет, — авторитетно сказал счетовод. — Странно, зачем тут керосин. И доски не забрали, непорядок. Эй, товарищи, кто-нибудь знает, почему не забирают доски?

Никто не ответил, Парасюк замолчал и даже задремал, изредка рыгая, Зоя тоже закрыла глаза. Пленники тихо переговаривались, кое-где даже слышался смех. Вдруг снаружи кто-то закричал, совсем близко послышался выстрел, потом ещё один, по потолку кто-то пробежал. На ферме явно происходило нечто странное.

— Может быть, милиция, — громко произнесла одна из женщин, уцепившись за прутья, — нас спасут.

— Может и милиция, — Парасюк поковырял пальцем в ухе, — только вот что я вам скажу, скорее это ГПУ. Милиция жидковата сюда соваться, супротив оружия.

Трое мужчин, сидевших в одной клетке, разом вцепились в решётку, и пытались её раскачать, но та не поддавалась. Женщины громко переговаривались, одна начала кричать, звать на помощь, к ней присоединились и другие. Зоя поддалась общему порыву, она прижалась лицом к стене, пытаясь высмотреть что-то снаружи, но из-за темноты разглядела только какие-то тени. Глаз заслезился, девушка отодвинулась, втянула в себя воздух. К запаху человеческих нечистот и селитры примешивался ещё один.

— Дым, — сказала она.

Кольцова сидела за столиком в кооперативной столовой, положив ногу на ногу и выпуская папиросный дым через полусомкнутые губы. Перед ней стояла почти нетронутая тарелка с жареными перепёлками и фужер с красным вином. До революции столовая носила название «Звезда» и считалась рестораном, затем помещение несколько лет пустовало, а в двадцать третьем снова открылось. Интерьер и даже мебель остались прежними, обед здесь стоил два рубля, а ужин — по меню без ресторанной наценки, но всё равно дорого. Если не считать названия, то всё остальное ничем не отличалось от заведений высокого класса — еду подавали на фарфоровых тарелках, вино — в хрустале, в углу играли два скрипача и лабух за роялем фирмы «Петров», а официанты надевали белые рубашки и бабочки мышиного цвета. Располагалась столовая на пересечении Советского проспекта и улицы Анджиевского, соприкасаясь стеной с окротделом ГПУ.

Напротив Лены сидел инспектор Бушман.

— Так как вам Шолохов? — говорил он, отделяя котлету от косточки, — этот его первый роман, за такое, конечно, сажать надо, но хорош, очень хорош. Да и товарищ Горький, я читал его критику, очень хвалил.

Лена рассеяно улыбалась и отвечала невпопад, её мысли были заняты другими вещами. С того момента, как она рассталась с Травиным после визита к заговорщику Завадскому, за ней кто-то следил. Несколько раз на улицах и вчера, и сегодня она сталкивалась с одним и тем же человеком, если в первый раз Лена его просто не заметила, то потом намётанный взгляд фотокорреспондента выхватывал незнакомца из толпы. Тот был высок, худощав, с щегольскими усиками и сбитым набок носом. Женщина даже засомневалась, действительно ли это слежка, обычно для этого направляли людей неприметных, таких, что и в упор будешь смотреть, глазом не зацепишься, а незнакомец слишком выделялся. Каждый раз, увидев, что Кольцова его обнаружила, он улыбался и подмигивал, от этого Лене становилось ещё страшнее. Травин бы с ним быстро разобрался, но Сергея нигде не было — ни утром, ни в обед он так и не появился в гостинице, а поздним вечером, когда она зашла в «Бристоль» по дороге в ресторан, молодой человек уже куда-то уехал. Неожиданно она поняла, что уже некоторое время молчит, не отвечая на вопросы. Бушман тоже замолчал, внимательно на неё глядел.

— Что-то случилось, Елена Станиславовна? — спросил он, и голос его немного изменился, стал жёстче и требовательнее.

Она собиралась ответить, но тут к Бушману подскочил человек в форме, и что-то зашептал на ухо, тыча пальцем в сторону двери.

— Пельца вызвали? — особист поднялся, вытирая рот салфеткой, — извините, тут дела срочные.

— Послали, да он же уехал, — сотрудник ГПУ поглядывал на Кольцову, словно сомневаясь, следует ли при ней что-то говорить. — Мать у него больная.

— Понял, — в Бушмане от мягкого нерешительного интеллигента почти ничего не осталось, — Лена, можете с нами пойти?

Кольцова подхватила сумочку, особист бросил на стол червонец, и они вслед за посыльным не торопясь пошли к выходу. А уже за дверьми Бушман резко ускорил шаг.

— Странная ситуация, вот Женя говорит, у нас возле подъезда машина, а в ней двое связанных, артистка Малиновская и начальник авиапарка с маузером требует Дагина. Нужен фотограф, а Викентий Палыч уехал, мать у него в Кисловодске больна, я рассчитываю на вашу помощь. Камера у нас новая, немецкая, справитесь?

— Да, — Лена кивнула.

Во дворе дома стояла машина, возле неё — часовой, на первом этаже в комнате сидел мужчина средних лет, а рядом с ним пришедшая в себя Варя. Бушман не стал долго выяснять обстоятельства, убедился, что связанных из машины отвели в камеры, а мужчину, которого звали Анатолий Горянский, и Малиновскую провели в кабинет. Мужчина принёс с собой чемодан и поставил возле стены.

Кольцову оперативник выставлять за дверь не стал, и поэтому она услышала всё от начала до конца.

Артистка ровным, изредка срывающимся голосом рассказала, что её и ещё одну женщину похитили те двое, кого только что привезли связанными, и держали на ферме за городом. Её, Малиновскую, судя по разговорам, хотели кому-то продать, поэтому увезли, а на ферме остались ещё пленные, в том числе и Зоя Босова. Молоденькую гримёршу Лена хорошо помнила.

— Эти бандиты что-то не поделили, и теперь их сожгут, — почти равнодушно произнесла Малиновская, — так Генрих сказал другому.

— Их — это пленных? — уточнил Бушман.

— Да, — вступил в разговор Горянский. — Эти двое — отец и сын Липке, они что-то не поделили с Гансом Липке, убили его и забрали все деньги. Вон они, в чемодане, я открывал, там примерно миллиона полтора. Пленных распорядились сжечь сегодня до полуночи, чтобы якобы замести следы, но думаю, этим двоим было нужно, чтобы на пожар приехала милиция и нашла трупы, а потом прижала бывших подельников, а сами они могли бы беспрепятственно скрыться.

— Звучит логично, — согласился Бушман, поднял трубку, — Семёнов? Кто дежурит, Осадчий? Его группу на выезд, через тридцать минут чтобы были готовы. И стенографистку мне в допросную камеру.

Он подошёл к чемодану, присел на корточки, открыл, хмыкнул.

— Действительно, сумма. По словам Варвары Степановны вижу, дело срочное, поэтому терять времени не будем. Вы, товарищ Горянский, поедете с нами, а товарища Малиновскую проводят к уполномоченному Муричу, он снимет показания, когда я вернусь, ещё побеседуем.

— А с этими двумя что, которых мы привезли? — спросил Горянский, вставая со стула.

— Допросим сейчас по-быстрому, ну а подробно — позже, когда всё проверим. Ещё что-то важное есть?

— Да. Там один человек остался, он собрался сам пленных вытащить.

Бушман немного побледнел, поправил указательным пальцем очки, вернулся к столу.

— Семёнов? Чтобы через пять минут все по машинам сидели, — он с силой вдавил трубку в аппарат. — Один человек? Неужели нельзя без самодеятельности, нам бы теперь туда успеть.

— Да уж, постарайтесь, — неожиданно с вызовом сказала Малиновская. — Иначе Сергей там камня на камне не оставит.

— Какой Сергей? — тут же вцепилась в неё Кольцова.

— Травин.

— Вы его знаете, Елена Станиславовна? — Бушман надел кобуру, накинул кожаную куртку, выпроводил гостей наружу, закрыл дверь ключом.

В коридоре его ждали трое, в штатском и с пистолетами, один держал в руках фотоаппарат. Возле двери тут же встали двое часовых с винтовками.

— Одно время были хорошо знакомы, — сказала Лена почти на бегу, — он в Москве таксистом работал, а потом вроде как в уголовном розыске служил, но недолго. Сейчас работает начальником псковского почтамта, что он там серьёзного сделать может, не представляю.

— Эй, — просипел Сергей, пытаясь изобразить отца Генриха, — открывай. Ich bin’s, Martin. Schnell.

Ворота приоткрылись, через образовавшуюся щель бочком вышел пожилой мужчина, в руках у него был керосиновый фонарь.

— Мартин, ты?

— Я.

— Ты чего вернулся? И голос такой, сам на себя не похож.

— Генрих сказал, что сам справится. Дай пройти.

— Как скажете, герр Липке, — охранник раздвинул толстые губы в улыбке, потом, словно засомневавшись, сделал два шага вперёд и поднёс фонарь поближе к лицу водителя.

Из темноты вылетел кулак, впечатался мужчине в лоб, тот упал, как подкошенный.

У охранника была двустволка, её Травин зашвырнул подальше в темноту, стянул с мужчины штаны и рубаху, и спеленал его, в рот пошла портянка. Пульс у охранника был слабый, он дышал, но в сознание не приходил. Связанного пленника Сергей оттащил под ограду, прислонил к доскам, а сам проскользнул через щель в воротах внутрь усадьбы. Под ногами захрустел гравий, молодой человек поднял несколько камушков покрупнее, засунул в карман. Небо потихоньку покрывалось тучами, луна почти исчезла, краешком пробиваясь сквозь пелену, и от этого тьма стояла такая, что хоть глаз выколи. Начал накрапывать мелкий противный дождь.

Бывшая усадьба, а точнее, огороженная часть, занимала площадь примерно в пятнадцать десятин, или в новых мерах — почти столько же гектар. Травин перед тем, как соваться внутрь, обошёл ограду кругом, и заодно посчитал шаги, вышло четыреста на шестьсот. Сама ограда была сделана надёжно, состыкованные вразбежку тёсанные доски шли почти без щелей, а поверху протянули колючую проволоку. Можно было найти какой-то материал, те же ветки, и навалить на колючки, а потом перелезть, но Сергей подумал, и решил войти через главный вход — в этом месте точно кто-то был, а в других пойди угадай. Семеро охранников, о которых сказал молодой Липке, могли легко превратиться в десять, пятнадцать или в одного — всё зависело от степени откровенности, на допросах люди всегда пытаются лгать, и требуется время, чтобы они поняли, что лучше им от этого не станет, и начали говорить правду. Ещё одной опасностью были собаки, учуяв чужого, они обязательно начнут лаять. Или, если их дрессировали, без лая прыгнут на человека и попытаются схватить за горло или за руку, а потом держать, стиснув челюсти. А если дрессировали правильно, то вырвать из ляжки кусок мяса и сразу отскочить, с такой раной человек теряет мобильность и становится лёгкой добычей. Для собак у Травина были толстые кожаные перчатки с нашивками, которые он натянул, шагнув в ворота. Перчатки он позаимствовал у егеря Фомы. Ограда, национальность хозяев этого места, наличие пленных и то, что их запирали, по словам Липке, в клетках, это сочетание заставило Сергея машинально посмотреть на пространство над воротами — нет ли там надписи «Arbeit macht frei», выполненной руническим шрифтом. Для современников Травина она особого смысла не несла и была всего лишь названием романа немецкого писателя Лоренца Диффенбаха. Для Сергея — обрывком информации, сопровождаемым резкой и болезненной пульсацией в голове.

На обыск коммуны он отвёл себе час — примерно столько, не меньше, Горянскому понадобится, чтобы добраться до ГПУ, убедить дежурного уполномоченного, что Малиновскую действительно похитили, и потребовать допроса Липке. Если тот поверит военному, решит, что привезённых денег достаточно, чтобы заинтересовать экономический отдел, и что похищение жены видного военачальника — дело, достаточно серьёзное для ГПУ, то небольшой отряд на двух или трёх автомобилях прибудет сюда ещё за полчаса. Местные свиноводы — не английские шпионы, и не контра, поэтому санкции начальника оперотдела не потребуется. К этому времени Травин надеялся выбраться наружу живым, невредимым и с Зоей.

Темнота усадьбы была разбавлена светом фонарей. Главная дорога, мощёная щебнем, в десяти метрах от ворот раздваивалась, и упиралась одним концом в двухэтажный дом с колоннами, а другим — в длинное строение в углу территории. От неё отходили дорожки поуже, скрываясь между деревьями. Щебёнка скрипела под ногами, дождь ещё недостаточно смочил её. В небольшом домике возле ворот горел свет и стояла жаровня с горящими поленьями. Отчётливо чувствовался запах навоза, хоть и не такой сильный, как обычно бывает на фермах. Сергей миновал развилку, и тут же присел, выставляя руку вперёд.

Чёрная тень появилась словно из ниоткуда, и бросилась на Травина. Овчарка метилась в шею, она прыгнула, когда до Сергея оставалось метра три, мощное мускулистое тело вытянулось в воздухе, как струна, папы были выдвинуты вперёд. Травин подставил ладонь, почувствовал, как её стискивают зубами, используя инерцию собаки, направил её к земле, свободной рукой нажал на затылок, а укушенной рванул вверх. Позвонки хрустнули, собака захрипела и разжала челюсти. Ладонь ныла, но толстая перчатка спасла от зубов. Сергей перевёл взгляд на домик — с этой стороны появилась собака, на пороге стоял человек.

— Фитц, — позвал он, — ко мне.

Травин сделал шаг в сторону, ближе к деревьям. Охранник пристально вглядывался в темноту, продолжая звать собаку. В одной руке он держал ружьё, в другой — керосиновый фонарь. Сергей продолжал медленно отходить к зарослям, но человек с ружьём пока что его не замечал. Он вертел головой, наконец уткнулся взглядом в ворота и вспомнил, наверное, что у него есть не только собака, но и товарищ. В голове у охранника завертелись шестерёнки, совмещая события — отсутствие животного. открытые ворота, одиночество.

— Бруно, — заорал он по-немецки, — старый дурак, ты зачем ворота открыл? Чтоб тебя там черти сожрали, опять шляешься за оградой. Сам будешь собаку ловить, теперь до утра за ней гоняться.

Он теперь уже уверенно потопал к воротам, распахнул их пошире, чтобы протиснуть свой выпирающий живот. Травин досчитал до десяти, бегом вернулся к воротам, вылез вслед за охранником, тихо подошёл сзади, обхватил рукой за шею и стиснул, одновременно зажимая другой рукой рот. Пузан дёрнулся, палец его нажал на спусковой крючок, ружьё выстрелило.

В комнате на первом этаже, справа от парадного крыльца, трое играли в карты. Всего в сельхозкоммуне «Светлый путь» состояло пятьдесят семь человек, включая Мартина и Генриха Липке, а также самого Ганса. Из них мужчин — девятнадцать, только они здесь и появлялись, женщины и дети жили в Бетании, также в посёлках Визентруд и Блюменфельд, и в бывшую усадьбу и носа не совали. Постоянно охраняли пленных семеро, сменяясь каждую неделю, так что Генрих почти не соврал.

Двое дежурили у ворот, трое сидели в бывшей привратницкой, ещё двое обходили территорию. Восьмой, о котором Генрих ничего не сказал, сидел здесь же, в комнате, и читал книгу. Этот коммунар был настолько массивным, что казалось, на стуле расположился не человек, а оживший тролль из скандинавских легенд. Книга в лапищах охранника казалась маленьким блокнотом, подбородок у него почти отсутствовал, низкий лоб переходил в мощные надбровные дуги, на которых висели крохотные очки. Несмотря на угрожающую внешность, на вид сидящему ещё не было двадцати.

— Эй, Кляйн, — позвал его один из играющих в карты, — вроде у ворот стреляли, будь добр, сходи, посмотри, что там. И дай Бруно затрещину, надоел уже палить по гоблинам или кого он там в темноте видит.

— Мы бы пошли, — сказал второй, — но он спьяну и нас пристрелит.

Кляйн молча отложил книгу, снял очки, поднялся, стул облегчённо скрипнул. Росту в юноше было больше двух метров, а чтобы протиснуться в дверь, он немного свёл плечи. Уже в дверях развернулся. Лоб Кляйна находился выше уровня притолоки, ему пришлось немного наклониться, чтобы видеть комнату.

— Где Генрих? — тихо спросил он.

— Так уехал он меньше часа назад.

— Почему меня не предупредили?

— Ты спал, — с готовностью ответил второй, — Мартин приказал тебя не будить, а ты взял, сам проснулся, и не спросил ничего. Герр Липке тоже уехал, вместе с Генрихом, будут не раньше третьего дня, а Ганс сейчас с артисткой развлекается, велел не беспокоить. И ещё велел сжечь пленников.

— Всех?

— Да. И чтобы мы притворились, что пожар тушим.

Громила покачал головой, и тяжело ступая по половицам, ушел.

— Уф, — признался первый игрок, — я здесь главный в охране, парню-то всего восемнадцать, молокосос, так каждый раз его прошу, не приказываю, как вам, дуракам, а прошу! И одновременно думаю, что будет, если он не согласится. Уж лучше тогда самому бежать и делать. Не заметили, что-то он расстроился?

— А то, — согласился третий. — Говорят, герр Липке ему новенькую обещал. Последнюю-то он пополам разорвал, изверг, так что, считай, бедняжка ещё легко отделается.

— Тихо, — шикнул первый, — услышит еще. Помнишь, что с тем торговцем из Карраса случилось, когда он над Кляйном посмеяться решил? А ты мне ещё сорок червонцев должен. Раздавай.