Артист (Управдом – 4, осень 1928)

Глава 10

Глава 10.

Когда Травин нашёл одноэтажное здание на территории больницы, выяснилось, что не только он один заинтересовался относительно свежим мертвецом. В небольшой комнате, где сидели Фима и фельдшер, Сергей увидел коренастого мужчину лет сорока с рубленным выгоревшим лицом и почти бесцветными глазами. Он стоял прямо под лампой и читал напечатанный на листе бумаги текст, водя по строчкам пальцем и шевелил губами, этого человека Травин встретил днём ранее, когда выходил из «Бристоля» после разговора с Малиновской.

— Следователь Можейко, — представился мужчина, — Иван Иванович. Вы по какому делу, товарищ?

Сергей представился и объяснил, что он из съёмочной группы фильма «Профсоюзная путёвка», и разыскивает пропавшего счетовода Парасюка.

— Да-да, — следователь пригляделся, левый глаз у него слезился, — верно, я вас узнал. Газета «Терек», вы артистку известную споймали, когда она с горы свалилась. Но почему вы считаете, что ваш счетовод пропал?

Фельдшер с интересом прислушивался к разговору, а Ляпидевский что-то чиркал в своём блокноте и, казалось, никого не слышал.

— Ну так режиссёра из окна выкинули, — сказал Травин, — вдруг и с Парасюком что-то подобное случилось?

— Товарищ Свирский сам выпал из окна, — авторитетно заявил следователь, — по причине неумеренного употребления алкогольных напитков и пьянства. Вот вы, товарищ, пьёте?

— Нет.

По виду Можейко было понятно, что он не поверил.

— Ладно, — чуть подумав, сказал он, — пойдёмте, поглядим на вашего счетовода. Личность мы всё равно установить пока не можем.

Ляпидевский с недовольным видом оторвался от записей и провёл следователя и Травина в подвал, где было относительно прохладно, пахло камфорой, формалином и смертью. Неопознанный труп лежал на металлическом столе в ряду других таких же, накрытый простынёй, и хотя лица его видно не было, Сергей сразу понял, что перед ним не счетовод. Обнажившаяся рука была мускулистой, ладонь — широкой, и с загорелой кожей, а Матвей Лукич, насколько Сергей помнил, отличался субтильным телосложением и бледностью. Простыня пропиталась кровью вдоль сделанных разрезов, Фима целиком её откидывать не стал, только до плеч спустил.

— Он? — спросил следователь, от вида и запаха трупов его подташнивало, кожа приняла серовато-зелёный оттенок, но он мужественно держался.

— Нет, — Травин покачал головой, разглядывая лицо мертвеца над началом разреза, идущего от ключицы, — но этого человека я тоже знаю. Его фамилия Беляев, он цирковой артист и для картины ставит трюковые номера. Вам о нём лучше Свирского спросить, они хорошо знакомы. От чего он умер?

— Товарищ Ляпидевский, — заглянув в бумагу, сказал Можейко, — утверждает, что от естественных причин. Шею свернул, когда с поезда упал.

— Но… — начал Фима, отчаянно замахав руками, — это же ещё не окончательно, может быть, ему сначала позвоночник сломали, и только потом скинули из вагона. Мы обязательно найдём объяснение.

— Вон как отыщете, тогда и погутарим, а до тех пор выдумки, товарищ доктор, оставьте при себе, следствие фактами, так сказать, оперирует. А насчёт вашего счетовода я у товарища Свирского справлюсь, уж не беспокойтесь, только смекаю, появится он скоро жив-здоровёхонек.

Можейко встряхнул бумагой и неторопливо пошёл на выход, наверху остановил поднявшегося вслед за ним Травина, переписал его данные, предупредил, что вызовет его при необходимости. Сергею показалось, что такой необходимости, скорее всего, не возникнет. Следователь уже всё для себя решил, и, в принципе, правильно сделал, фактов, прямо указывающих на преступление, действительно никаких не было.

— Ты что там хотел сказать? — Сергей перехватил Фиму на пути к блокноту.

— Да не пойму я, — бывший лаборант, а теперь уже доктор замялся, — на первый взгляд он с поезда упал и шею свернул, позвонок выбит. Но, понимаешь, какое дело, синяков у него мало.

— В смысле?

— Он же с поезда упал, должен был сильно расшибиться. Обычно когда людей привозят сразу, они ещё мягкие, а этот уже коченеть начал, так что мы примерно представляем, как он лежал. Но повреждений слишком мало, на нижней челюсти есть царапины, на груди небольшой синяк по центру, там, где сердце, плечом он ударился так, что аж сломал. Там гематома должна быть на полруки, а почти нет ничего. Ну ещё печень у твоего знакомого ни к чёрту, лёгкие прокурены, сосуды всякой дрянью забиты, но он бы ещё несколько лет протянул.

— Ты как думаешь?

— В Москве есть доктор Юдин, он заведует хирургией в институте Склифосовского, ты его наверняка не знаешь.

На самом деле Травин доктора Юдина помнил неплохо, тот лечил одну его знакомую из таксопарка несколько лет назад, но Ляпидевскому это говорить не стал, чтобы не увести от темы разговора.

— Он доказал, — продолжал Фима, — что после смерти кровь перестаёт сворачиваться, и значит, у мертвецов синяки не появляются. Но если он при жизни упал и сломал шею и плечо, должна быть свернувшаяся кровь, гематомы, то есть синяки. А такое есть только на шее, а на плече почти нет. Но теория ещё не точная, я Юдину напишу и фотографии приложу, только когда ответит, не известно. Вот если бы время смерти можно было с точностью до минуты узнавать, уверен, я бы всё точно объяснил.

— А такое возможно?

— Медицина, — важно сказал Ляпидевский, — каждый день что-то новое открывает, потому что горизонты науки безграничны. И вообще, может, его другим способом убили, видел синяк в области сердца? Например, какое-то лекарство дали ядовитое, которое через некоторое время распадается, и следов в организме уже не найти. Или электрическим током ударили.

— Но тогда бы следы от ожогов были.

— Я читал в немецком журнале, что североамериканец Никола Тесла такие лучи изобрёл, которые могут человека на расстоянии убить. А ещё был такой учёный, Михаил Филиппов, так он сделал прибор, который передавал взрыв на целую версту. Погиб при странных обстоятельствах, вот прям как это. Сейчас я тебе расскажу, какую он потрясающую штуку изобрёл.

Ляпидевский был одним из тех людей, которые страстно увлечены наукой и горят поделиться своей страстью с другими. Будущее цивилизации рисовалось ему в фантастических тонах, он был твёрдо уверен, что пройдёт ещё двадцать, максимум тридцать лет, и у природы не останется тайн. И что именно он, Ефим Ляпидевский, будет одним из тех, кто эти тайны раскроет. В другое время Сергей бы с удовольствием прослушал небольшую и очень познавательную лекцию, но стрелка часов приближалась к обеду, поэтому он пожал Фиме руку и попрощался, обещав заглянуть на днях.

Кольцова говорила, что Федотов живёт не один, а с какой-то женщиной, по дороге Травин зашёл в лавку, купил бутылку сухого вина, небольшую головку кавказского копчёного сыра, фунт ветчины и полдюжины трубочек с заварным кремом.

Небольшой одноэтажный дом, выкрашенный жёлтой краской, стоял на углу бывших Графской улицы и Ермоловского проспекта. Сводчатая арка вела в общий с другими строениями двор, разделённый низким заборчиком. Во дворе росла шелковица и бродили куры, в той части, которая относилась к дому Федотова, были двери в четыре квартиры и подвал, в подвале жильцы хранили свои запасы варенья и овощей, телеграфист жил в левой квартире возле арки, три его окна выходили на Университетскую.

Выкрашенная коричневой краской дверь с железной ручкой была заперта. Травин постучал, подождал несколько секунд и постучал ещё раз. Со стороны улицы раздался скрип, задребезжало стекло, кто-то открыл окно.

— Подождите минуту, пожалуйста, — раздался голос Федотова, — я мигом.

Ждать пришлось чуть меньше, в скважину вставили ключ, повернули, и на пороге возник телеграфист в коляске.

— Привет, — сказал он, — прости, что заставил ждать, понимаешь, заперли меня как в каземате. Проходи скорее.

Сергей зашёл в небольшую прихожую с вешалкой, которая выходила в коридор. Федотов занимал три комнаты, в первой дверь была распахнута, там стоял буфет, кухонный стол и кухонный шкаф с примусом, на стене висел рукомойник.

— Сюда, — телеграфист показал на вторую комнату, — ты, брат, поспеши, а то я завтракал рано, кишка с кишкой разговаривать уже начала, но тебя дождался. Садись, не стесняйся, у нас сегодня всё по-простому.

Вторая комната была больше первой раза в два, там стояла односпальная кровать, шкаф с зеркалом и круглый стол с четырьмя стульями. На столе стояла супница и три тарелки, запотевший графин с прозрачной жидкостью, и доступные дары южной России — помидоры, абрикосы, колбаса и мягкий сыр. Травин добавил к натюрморту бутылку вина, а остальные продукты отнёс на кухню, хоть Федотов и протестовал.

— А то у нас есть нечего, — говорил он, — ты, брат, конечно молодец, но это лишнее.

— Ничего не лишнее, — раздался женский голос, и через порог переступила молодая женщина.

Она была в точности такая, как её описала Кольцова — выше среднего роста, с тонкой талией, наивными чертами лица и большими карими глазами. Каштановые волосы женщина скрыла под косынкой.

— Витя, что ты дверь оставил открытой? Помнишь, что дворник сказал, уже два примуса украли. Здравствуйте, товарищ.

Женщина протянула руку, пальцы у подруги Федотова были тонкие и прохладные.

— Сергей Олегович, — представился Травин, — но лучше просто Сергей.

— Мария Ильинична, — женщина чуть присела, изображая книксен, — и вы тоже зовите меня по-простому, как все друзья зовут, Мура или Мурочка. Витя, ты принял лекарство?

Федотов кивнул.

— Хорошо, умничка. Рада знакомству, приятного аппетита, — Мария отступила на шаг к своей комнате.

— А как же вы? — спросил Сергей.

— Да, — Федотов чуть из коляски не выпрыгнул, — Машенька, ну пожалуйста, отобедай с нами. Товарищ не то что не возражает, а требует. Серж, ты ведь требуешь?

— Да, — Травин слегка озадаченно кивнул. — Смотрите, рядом с нами будет стоять пустая тарелка, да у нас кусок в рот не полезет.

— Ну хорошо, так и быть, — Мурочка царственно кивнула, потом прыснула, — я быстро, присоединюсь к вам через десять минут, мне надо себя в порядок привести.

Когда дверь в её комнату закрылась, Федотов дёрнул Травина за рукав, сам подкатил к столу, переполз на стул.

— Садись, хряпнем по маленькой, закусим.

Он разлил жидкость из графина в две рюмки.

— Не могу, — Сергей постучал по голове кулаком, — от одной капли раскалываться начинает, доктора говорят — из-за контузии. Даже пиво не идёт, как проклятие какое-то.

— Тогда вот морсу налей, а я, брат, выпью. Ты не поверишь, какое мне счастье подвалило с Машенькой, вот расхрабрюсь, возьму и признаюсь.

— В чём? — не понял Травин.

— Что люблю её.

— Погоди, я думал, вы вместе живёте.

— Куда там, — телеграфист огорчённо махнул рукой, — комнату ей сдаю, а она вон возится со мной, вроде как заместо платы. Разве такая посмотрит в мою сторону? Серж, ты же её видел — богиня, других слов нет. Только чувствую, вот здесь, сердцем, и я ей чуточку неравнодушен. Смотри, и обед она приготовила, и по утрам меня на работу отвозит, и на процедуры иногда, и даже на аэродром по понедельникам, я ведь снова летать начал, на местной базе Осоавиахима. Никакими деньгами такое не измерить.

Травину только и оставалось, что молчать и слушать. Кольцова заявила, что между ними двумя явно есть романтическая связь, да и соседка ей сказала, мол, женятся скоро. Но Федотову пересказывать это не стал, тот все десять минут, что его квартирантка причёсывалась и припудривалась, разливался соловьём о своих чувствах, и замолчал, только когда Мария-Мурочка появилась в комнате. Она распушила волосы и надела короткое приталенное платье, когда женщина села на стул, платье натянулось на небольшой груди и сдвинулось вверх, обнажая часть бедра. Чулок женщина не носила, ноги её были загорелыми и стройными.

Несмотря на опасения Сергея насчёт обеда с влюблённой парочкой, всё прошло неплохо. Суп с потрошками был великолепен, жареная курица с рисом почти вся досталась Травину, Федотов и Мурочка отломили по крылышку и на этом ограничились, Федотов пил водку, Мария — принесённое Сергеем вино, а сам Травин — шелковичный морс. Разговор получился непринуждённый, без подколов и неуместных шуток. Телеграфист ударился в воспоминания о военных годах, но не лепил из себя героя, а всего лишь рассказывал эпизоды, связанные с ним и Сергеем. Если бы не головная боль, эхом отдающая на воспоминания, Травин бы отлично отдохнул.

— Видела бы ты, Машенька, как он на Ньюпоре летал, — говорил Федотов, — Серж тогда совсем юношей был, шестнадцать, кажется, лет, а уже богатырь почти как сейчас, в обычный биплан не помещался, так он для полковника Татищева приспособил кабину, тот тоже был мужчина выдающийся, шесть пудов весом, хорошо если Муромец подымет. А Серж двигатели переделал, перегородку убрал, крыло поднял, и забрался полковник как миленький. Ну а наш пострел в свободное время на том же эроплане поднимался, такие штуки выделывал, куда там взрослым товарищам.

— Так вы тоже лётчик, Сергей? — спрашивала Мурочка, аккуратно, белоснежными зубками снимая мясо с куриного крыла.

— Он у нас техником был, я тебе скажу, лучше техника я не встречал за войну, — за Травина отвечал Федотов. — Правда, в их авиаотряде я, считай, проездом был, но за это время успел убедиться. И вообще, он ведь не первый лётчик в семье, Олег Станиславович Травин, его отец, одним из первых российских асов был. Он с моим отцом знался и много рассказывал, да и потом общие знакомые нет да и посылали весточку, потому могу ответственно утверждать — Серж своей фамилии не посрамил.

Мурочка бросала на Сергея слегка заинтересованные взгляды, но телеграфист упрямо этого не замечал или не придавал значения.

— А я вот сейчас Юнкерс осваиваю. Точнее, мы с Машенькой, каждый понедельник или среду в Минеральных водах на аэродроме. Их там четыре штуки, тринадцатых, со четверга по воскресенье они почту возят, а с понедельника по среду на них курсантов учат. Ну и я на добровольных началах, так сказать, начальник авиашколы — мой старый приятель. А у Машеньки талант, всего семь раз в воздухе, а уже сама на посадку идёт, правда, с моей помощью.

— Юнкерс — машина серьёзная, — Сергей вытер рот салфеткой. — Там же два пилота и четыре пассажира помещаются?

— Именно так, — подтвердил Федотов, — ты представь, какая махина. Управление несложное, руля слушается отлично, мотор — зверь, но после бипланов, я тебе скажу, совершенно другое дело. Взлёт обычный, отрывается плавно, а вот когда на посадку заходишь, тут, брат, надо в оба смотреть, сам не сядет, чуть что, и в пике. Один глаз на высотометр, другой на землю, и чтобы не сваливался в стороны. Надо нам с тобой как-нибудь попробовать, да что там как-нибудь, айда в среду вместе на аэродром. Договорились?

Постепенно разговор ушёл от авиации к мирной жизни, Федотов принялся выяснять, как устроено телеграфное дело на Псковском почтамте, Мурочка должна была бы заскучать, но нет, тоже живо принимала участие в обсуждении, хотя, судя по всему, ни черта в этом не смыслила. На столе появился чайник, трубочки с кремом пришлись как нельзя кстати, Травин оставил их хозяевам, сам всё больше на варенье налегал. Когда на столе почти ничего не осталось, настенные часы показывали половину пятого. Сергей поднялся, прощаясь.

— Подожди ещё минутку, посоветоваться с тобой хотел, — Федотов не стал настаивать на продолжении вечера, он осоловел от выпитого спиртного и беспричинно улыбался, — ты же в таких делах человек опытный.

— В каких?

— Да понимаешь, какая штука вышла. Ты ведь Мишу Абрамовича знал, кажется, да это ведь брат Всеволода, который с Шаховской разбился, помнишь? Должен слышать об этом случае, перед войной все говорили. Миша в вашем авиаотряде служил в пятнадцатом, потом его в Гренадёрский корпусной авиаотряд перевели.

Травин кивнул, стараясь не морщиться. Лицо Абрамовича появилось в памяти и пропало.

— Вот ведь штука какая, он сейчас во Франции живёт и в журнале германском публикуется на тему авиации, мне статья его на глаза попалась, а там адрес парижский. Так я ему телеграмму отбил, он ответил, я ещё одну. Ну и вызвали меня в ГПУ, мол, так и так, чего это ты, товарищ Федотов, с заграницей переписываешься? Я, конечно, всё рассказал, как есть, что боевой товарищ бывший, обещал так больше не делать, мне пальцем пригрозили, и на этом всё. Ты вот почтовый начальник, скажи, это нормально?

Телеграфист не к месту рассмеялся.

— Во-первых, ты по инструкции не только Наркомпочтелю подчиняешься, но еще и ОГПУ, а точнее, специальному отделению, и все подозрительные телеграммы, в том числе свою, должен им с описью предоставлять. А во-вторых, у нас почта на границе, — серьёзно сказал Сергей. — Там бы тебя за такое не просто отругали, могли бы и запереть надолго, мало ли в телеграмме какой шифр. Сейчас международная обстановка сложная, если хочешь и дальше переписываться, ты у того сотрудника, что тебя вызывал, визу на телеграмме получи и только тогда посылай. А лучше по-пустому не пытайся.

Мурочка бросила на Федотова тревожный взгляд, видно было, что она о телеграфисте беспокоится.

— Как же так, — сказала она, — просто безобидная телеграмма, ничего серьёзного. Так ведь, Витя? Почему ты мне не рассказал?

— Пустяк потому что, не хотел расстраивать, — признался Федотов. — Да и не было мне ничего за это, только пожурили, и всё. Машенька, ну правда, не стоит беспокоиться.

В семь вечера действие алкоголя немного спало, у Федотова разнылись ноги. Доктор утверждал, что это замечательно, значит, нервы реагируют и могут восстановиться, но терпеть боль часто было невыносимо. Мурочка накапала Федотову из большой склянки лауданума. Опий в сочетании со спиртом подействовал успокаивающе, телеграфист сонно зевнул, попытался приложиться к Машиной руке, потом свернулся на кровати калачиком, как был, в одежде, и уснул.

Мурочка подождала минут десять, пнула его ногой. Телеграфист только замычал во сне. Тогда она прошла в свою комнату, надела неприметное платье, завязала голову тёмно-синей косынкой и вышла на улицу, заперев дверь на ключ. Дозы, которую она дала соседу, должно было хватить до утра с избытком. Женщина по проспекту Калинина дошла до набережной, по мосту перешла Подкумок и оказалась в посёлке Свободы. Здесь городская застройка заканчивалась, на ровных улицах стояли обычные деревенские мазанки. Нужный ей дом стоял третьим от моста, Мурочка зашла внутрь, отдала хозяину записку, и пошла обратно. А из дома выскочил пацанёнок лет девяти и помчался в сторону Горячеводской.

Гости у Федотова появились в первом часу ночи, двое мужчин не стали входить в дверь, а влезли в окно. За стенкой храпел телеграфист, коридор отделял комнату от любопытных соседей, но всё равно, двое мужчин говорили вполголоса.

Женщина рассказала им о визите Травина, не особо вдаваясь в подробности, она упирала на то, что старый знакомый Федотова — бывший офицер царской армии, и занимает высокую должность на границе. Правда, не в армии, а на почте.

— Это можно использовать, — сказал один из гостей, — спасибо, Мария Ильинична, мы к нему присмотримся. Постарайтесь как-нибудь организовать встречу, ну и при случае прощупайте, что он думает о нынешней власти. Раз до сих пор его большевики не тронули, значит, человек осторожный, ну да вы знаете, как разговорить. А этот ваш хозяин не помешает?

— Он безобидный и ничего не знает, к тому же скоро уедет к родителям в Ленинград. Я разберусь, — пообещала Мурочка, гость кивнул, поморщившись при слове «Ленинград», и вылез в окно.

— Ты разберёшься, — сказала она, оставшись наедине с другим мужчиной, высоким, со сломанным набок носом. — Федотов — идиот, он послал телеграмму в Париж какому-то своему приятелю, и теперь за ним следит ГПУ.

— И что нужно сделать?

— Базиль, не задавай глупых вопросов, от него, — она кивнула на храпящую стенку, — надо избавиться, но не сейчас, через несколько дней. Сюда пока больше не приходи, это опасно, я дам знать через Кулагиных. Сделаешь всё чисто, чтобы не осталось следов, и никому ни слова.

Базиль кивнул.

— А ты?

— А я займусь этим нашим новым знакомым. Он так пялился на мои коленки и грудь, что труда не составит, — Мурочка хищно улыбнулась, провела языком по пухлым губам. — И ещё он водит аэроплан.