Архивы Конгрегации - 2

Тайна старой мельницы

Авторы: Мария Аль-Ради (Анориэль), Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: Курт Гессе с помощником приезжают расследовать очередное запутанное дело и справляются с ним непривычно быстро. Вот что значит вовремя подвернувшийся ценный свидетель!

То, что летом определенно было дорогой, сейчас уныло хлюпало под копытами лошадей; гнать по эдакой слякоти галопом можно было только не спав двое суток и при несомненной угрозе гибели многочисленных детей в случае малейшего промедления. Но если не ускорить темп, того гляди придется ночевать под открытым небом.

— Зараза, — досадливо поморщился Курт, поправляя капюшон фельдрока. Особенно меткая капля ухитрилась угодить господину следователю прямо на нос, чем нисколько не улучшила и без того паршивого настроения. — Терпеть не могу путешествовать в такую погоду по эдакой глухомани.

— Господь заповедовал смирение, — нарочито проповедническим тоном напомнил не менее самого майстера инквизитора промокший и продрогший помощник. — А посему надлежит нам с тобою не роптать, но оберегать чад Его, аки пастырь — беззащитное стадо...

— От самого себя! — перебил он. — Если мирных и добрых агнцев Господних предоставить самим себе, они сожрут друг друга без соли и перца, а затем вознесут хулу Господу за то, что жизнь их пресна, а рацион неразнообразен.

— Твое милосердие и человеколюбие по-прежнему не ведает границ, — отметил Бруно; Курт на это лишь покривился.

— Если выяснится, что весь этот путь мы проделали, дабы изловить в лесу какого-нибудь медведя-шатуна, я лично сожгу того грамотея-кляузника, по чьей милости мы сейчас болтаемся по дорогам.

— Если ты в самом деле сподобишься сам поднести факел к его костру, то в святцах станет одним мучеником больше, и жертва его не будет напрасной, — парировал Бруно.

— А ты еще позубоскаль на эту тему, и место предполагаемого доносчика в святцах достанется мне, — огрызнулся Курт. — Ибо лишь поистине святой способен вынести в сотый раз повторенную шутку.

Не дав помощнику ответить, он пришпорил лошадь, положив тем самым конец препирательству, кое в ином случае могло продолжаться бесконечно.

До места назначения, коим была деревня Аспендорф, особо уполномоченный следователь Конгрегации первого ранга с помощником добрались, когда сумерки уже окончательно и бесповоротно сменились ночным мраком. Вопреки опасениям, высказанным Куртом в дороге, поселение оказалось не столь уж и маленьким; находись оно не в такой глуши, имело бы неплохие шансы со временем дорасти до небольшого городка. Открытие это, с одной стороны, вселяло некоторую надежду — чем население конкретного места многочисленнее, тем оно, как правило, просвещеннее и проще в работе; с другой стороны, это же обстоятельство и удручало — чем больше народу, тем сложнее найти среди него преступника, если таковой существует в действительности, что еще тоже предстояло проверить. Но все это ждало до завтра, пока же усталые путники отыскали жилище местного священника, каковой без лишних разговоров предоставил им все необходимое после долгой дороги под ледяным дождем.

Приютивший их отец Амадеус и стал первым свидетелем, допрошенным майстером инквизитором с самого утра. К счастью, на сей раз оправдались самые оптимистичные предположения Курта: священник оказался человеком отлично образованным и исключительно толковым, на вопросы следователя отвечал спокойно, внятно и по существу. И картина происходящего вырисовывалась не особенно радостная, вернее сказать — жутковатая.

В Аспендорфе пропадали и гибли люди, и длилось сие непотребство уже третий месяц. Поначалу грешили на поселившихся в соседнем лесу разбойников — два тела нашли почти в одном месте с разницей в несколько дней. Но, во-первых, ни до, ни после того о лихих людях, которые вели бы себя столь нагло, здесь не слыхали, во-вторых, один из погибших был нищ, как церковная мышь, другой, напротив, немалого достатка, но все ценное, что могло при нем иметься, было обнаружено на трупе в неприкосновенности. Последнее разом лишало версию о грабителях всякой состоятельности. Позднее же мертвые тела стали находить и в других местах, в том числе и по другую сторону Аспендорфа.

— А не могли это быть дикие звери? — осторожно уточнил Бруно. — Все же зима, еды у них не в избытке, а леса у вас почти со всех сторон, как я погляжу.

— Нет, брат Бруно, — с тяжким вздохом покачал головой отец Амадеус, — уверяю вас, лесные звери тут ни при чем. Я видел все тела своими глазами — сами понимаете, по сану положено, и я в состоянии отличить раны, оставленные когтями и зубами, от нанесенных ножом или еще каким орудием. Кроме того, лишь два или три тела были хоть сколько-нибудь поедены, да и то, верней всего, уже после смерти.

— Сколько было убийств и как часто они происходили? — спросил Курт.

В ответ отец Амадеус молча протянул майстеру инквизитору тетрадь, несколько листов которой были исписаны крупным почерком.

— Здесь все записано: кто, когда, где, — пояснил священник. — После третьего случая стало понятно, что это не совпадения, и я начал записывать все обстоятельства, какие мог.

— Что же вы раньше к нам не обратились? — с недоумением спросил Бруно, уважительно поглядывая на тетрадь в руках Курта.

— Так хотели обратиться, — грустно улыбнулся отец Амадеус. — Даже доброволец сыскался отвезти известие — меня о ту пору как раз некстати горячкой прихватило, так-то сам собирался ехать. Отправился вместо меня другой, и вот… — он наклонился чуть вперед и, дотянувшись до записей в руках следователя, перелистнул страницу. — Вот он, номер седьмой. Вернее бы сказать — пятый, только тело нашли не сразу, не ждали же назад скоро.

Священник сокрушенно вздохнул.

— Пришлось дожидаться, покуда я оправлюсь от горячки достаточно, чтобы самому ехать. А куда деваться? — пожал он плечами в ответ на молчаливое сочувствие, отразившееся на лице Бруно. — Нельзя же оставлять все как есть. Когда паства гибнет, долг пастыря — сделать все, что в силах человеческих, для ее спасения.

Курт кивнул, просматривая краткие, но удивительно дельные записи священника. По ним выходило, что с конца декабря до начала марта в окрестностях Аспендорфа были найдены тела одиннадцати человек: семерых мужчин, трех взрослых женщин и одной двенадцатилетней девочки. При этом местными жителями из убитых были лишь пятеро: две женщины, девочка и двое мужчин. Обнаруживались они в разных местах, между убийствами проходило разное количество времени — от двух-трех дней до полутора-двух недель. Никакой закономерности из сего списка не вырисовывалось и близко. Более того, судя по сухим и довольно скупым описаниям, приведенным здесь же, и состояние тел не было одинаковым. От перерезанного горла до множественных ножевых ран, отрезанных или отгрызенных ушей и пальцев или отсутствующих внутренних органов.

— М-да… — протянул помощник, проглядев записи через плечо начальства и обменявшись с последним многозначительным взглядом.

— И все тела вы, разумеется, давно похоронили, — мрачно вздохнул майстер инквизитор.

Священник кивнул.

— Я понимаю, вам бы хотелось осмотреть их самому, но мы не знали, когда придет помощь. Оно, конечно, зима, но оставлять их на несколько недель вот так лежать...

— А это что? — перебил Курт, перевернув страницу и увидев еще один список.

— Видите ли, брат?..

— Игнациус.

— Видите ли, брат Игнациус, это имена тех, кто пропал, но чьи останки мы не смогли отыскать. Верней всего, они тоже погибли, но их тела действительно съели дикие звери. Здесь я указывал даты, когда их видели в последний раз.

Курт кивнул и вновь опустил хмурый взгляд к тетради. Второй список был много короче первого, имен в нем было всего три: два женских и одно мужское.

— Двое из них, Вольф Дик и Ханна Мюллер, пропали еще в середине декабря, — отметил Курт. — А вы говорите, заволновались только после третьего убийства?

— Понимаете, брат Игнациус, — развел руками отец Амадеус, — деревня — не город, тут не думают первым делом на дурных людей, если уж нет тому явных свидетельств. Вольф был дровосеком, часто подолгу пропадал в лесу, а начало зимы помните, какое морозное было? Все решили — замерз, а того вернее в прорубь свалился. Тут такое уже случалось, только в другой раз увидели вовремя мальчишку да выловить успели, пока не закоченел. А Ханна… — он неопределенно повел рукой. — Она всегда была тихая, незаметная, а в последнее время будто немного блаженная стала. То и дело вдруг вставала и шла куда-то, окликнут ее — оглянется и так смотрит, словно не понимает, кто ее зовет. Или понимает, но не может сказать, куда шла и зачем. Ее однажды дома хватились, а нет Ханны, ушла куда-то. В тот день снег сыпал, все следы заметало в пять минут. Походили, поискали, да так и не нашли.

Полученной информации было удручающе мало для сколь бы то ни было обоснованных выводов, но отец Амадеус и так сделал больше, чем можно было надеяться. Теперь же им предстояла самая нелюбимая Куртом часть расследования: опрос свидетелей и потерпевших. И чем меньше была деревенька, тем больше господину следователю хотелось превратить свидетелей в жертв. Тем более что пользы из подобных опросов зачастую проистекал minimum. Однако ad imperatum начать следовало именно с этого, к тому же иных идей пока не было, а опыт показывал, что зацепки порой находятся в самых малозначительных и малоперспективных вещах и разговорах.

Помощника он отправил разговаривать с соседями — занятие долгое, трудоемкое и неблагодарное, но и оно порой приносило кое-какие плоды; сам же решил начать с родственников последней жертвы — столяра Ханса Хольца, известного на всю деревню юбочника и выпивохи. Надеяться найти злодея по горячим следам десятидневной давности было глупо, но прочие следы простыли и того раньше.

Что настроения в Аспендорфе царят отнюдь не праздничные, а то и вовсе панические, было заметно невооруженным глазом. За время пути к дому Ханса майстеру инквизитору не встретилось ни одного играющего на улице ребенка. Сбившиеся стайкой у колодца женщины проводили его внимательными взглядами и возбужденным перешептыванием. А коловший дрова в одном из дворов мужик при виде висящего открыто Signum’а и вовсе перекрестился и выдохнул: «Господи, наконец-то». Курт с подобным титулованием согласен не был, но в целом чувства мужика понимал: свалилась беда с больной головы на здоровую. Отчего ж не вздохнуть с облегчением?

Из родственников у столяра оказалась жена да двое детей, совсем еще несмышленышей. Был еще отец, но его хватил удар после того, как нашли тело сына.

Майстеру инквизитору свежеиспеченная вдова открыла охотно. Пригласила в дом, на стол собрала (у нее-то еще двое братьев есть, чай не бросят сестру да племянников в бедности прозябать, не убудет с нее, ежели гостя накормить). Убитой горем Берта Хольц отнюдь не выглядела, скорее уж злой на мужа, от которого, куда ни глянь, одни беды; да еще не могла скрыть радости от возможности поболтать и посокрушаться на любимую тему.

— Итак, Берта, когда ты видела своего мужа в последний раз? — от еды Курт отказываться не стал и разочарован угощением не был: стряпухой хозяйка была если не отменной, то уж во всяком случае достойной.

— Так я ж и говорю, — охотно затараторила женщина, будто продолжая оборванные его вопросом на полуслове сплетни об очередной мужниной полюбовнице. — В прошлый вторник. Явился он, окаянный, затемно, да в подпитии. А я, когда он пьяным приходит, его домой не пущаю. Нечего деток пужать. Велю, чтоб в хлеву спал, ежели сам скотина такая. А ежели в дом ломиться думает, так скалкой охаживаю...

— В прошлый вторник ломился? — вернул он женщину к теме разговора.

— Не, сразу в хлев пошлепал, скот похотливый, — и непонятно было, что больше злит хозяйку: покладистость убиенного мужа или потенциальное непотребство, могшее иметь место в хлеву.

— И с тех пор ты его не видела, так?

— Нет. То есть, да. То есть, видела, но не его... — вконец запуталась женщина.

— Давай-ка по порядку, — оборвал ее Курт. — Что ты делала и что видела с тех пор, как Ханс ушел из-под двери, и до того, как обнаружила его пропажу?

— Так вот, я кобеля-то этого пьяного в хлев погнала да и сама спать легла обратно. Он же, скотина, явился, когда все спали уже. Чуть детей не перебудил.

— Дальше, — бросил начинавший терять терпение Курт.

— А дальше я проснулась. За окном еще темно было, я чего потеплее накинула да на двор пошла. Ну, зачем все ночью на двор ходят… Замерзла, пока ходила, поостыла да и пожалела охламона этого. Зима ж, холодно, а он пьяный. Ума-то не хватит к корове под бок ткнуться, замерзнет еще. Зашла в хлев, чтоб домой, значит, позвать, а его нету!

— Подожди, Берта. А с чего ты взяла, что Ханс вообще заходил в хлев?

— Так дверь не заперта осталась! Я-то с вечера всегда запираю. Мало ли, волк какой, али самой скотине какая дурь в голову ударит... А ентот охламон, значит, зашел, снегу нанес, все сено истоптал, а потом вышел — и след простыл. Я и решила, что замерз да к полюбовнице поплелся. Ну, думаю, явишься с утра — всыплю тебе и за натуру твою кобелиную, и за хлев открытый. А он и не вернулся. Я днем в трактир зашла, спросила. С вечера не видали. И Эльза, вдова наша веселая, не видала. Я и тогда не забеспокоилась. Бывало с ним такое, когда совсем разобидится али стыдно станет на глаза показаться. А через два дня нашли его... Ох ты ж, Господи, страсть-то какая...

Берта всхлипнула — впервые за весь разговор. То ли от того, что не совсем еще свыклась с мыслью о гибели мужа, то ли от пугающих воспоминаний. Зрелище, если верить записям священника, было крайне малопривлекательное. Несколько ножевых ран, следы от когтей и зубов животных. Сердце вырезано, глаза выклеваны (возможно, выколоты), внутренности частично съедены.

— Когда Ханс пришел пьяным под дверь той ночью, он вел себя как обычно? — поспешил отвлечь вдову Курт. Только рыдающей бабы ему сейчас и не хватало. — Ничего странного не заметила?

— Да как обычно! — Берта тут же забыла про слезы и вновь отдалась праведному гневу на пьяницу-мужа. — Я уже все его песенки наизусть знаю! «Да я ж тебя люблю, да я ж больше не буду, вот те крест, в последний раз, да завтра же пойду и при всем честном народе Эльзе на порог плюну»... Тьфу!

Более ничего вразумительного у натерпевшейся от мужниных похождений вдовы выяснить не удалось. Если, конечно, не считать бесчисленного множества порочащих сплетен сомнительной правдивости едва ли не обо всех жителях деревни, исключая лишь малых детей.

Родственники остальных жертв оказались не лучшими источниками сведений, а некоторые так и вовсе только время отняли. Незадачливый муж одной из убитых женщин начал свои показания прямо с порога проникновенным воплем «Эт не я ее зашиб! Вот вам крест, помилуйте, майстер инквизитор!». Выжившая из ума и туговатая на ухо бабка второго убитого мужика начинала каждый ответ с дежурного «АСЬ?», но затем начинала отвечать, не дожидаясь повторения, правда, не всегда на заданный вопрос, так что повторять все равно приходилось.

К вечеру Курт был готов сам начать убивать этих милых людей, причем не менее разнообразными и извращенными способами, чем это проделывал местный душегуб, коий, кстати, пока ни по каким признакам на малефика не походил. Но куда проще и надежнее дозваться следователя Конгрегации, чем стражи местного владетеля. Посему, как только стемнело, Курт вернулся в дом священника, с чистой совестью оставив опрос двух самых малоперспективных семейств (тех, откуда были первые пропавшие) на завтра; или на когда будет время, если у помощника улов окажется богаче его собственного.

Как и предполагал Курт, ничего ценного для расследования Бруно вызнать не удалось; но продолжить обход родственников жертв Курту, однако, не довелось. Едва рассвело, к дому священника примчался бледный, встрепанный подросток — сын старосты, как пояснил отец Амадеус, и с порога заголосил:

— Там, в лесу, по дороге через реку, где прорубь у мостков, реки крови, куча мертвяков, то есть вроде как один, но такой, что совсем куча!

— Показывай! — велел Курт, отмахнувшись от вознамерившегося утешать перепуганного мальчишку священника. Найти дорогу самостоятельно по такому описанию возможным не представлялось, а выспрашивать пришлось бы дольше, чем идти. — Бруно, со мной.

Уразумев, что мучения его не закончились, более того, ему предстоит вернуться к страшному месту, мальчишка побледнел еще больше, но под хмурым взглядом майстера инквизитора судорожно закивал и покорно вышел на улицу.

— Оно т-там, — мальчишка остановился посреди желоба раскисшей грязи, именовавшегося у местных тропой, указал дрожащей рукой куда-то в заросли кустов впереди слева и жалобно посмотрел на Курта. — Только можно я туды не пойду, а? Такая жуть, что все поджилки трясутся.

— Это ты нашел тело? — уточнил Курт.

— Я, — кивнул проводник настороженно.

— И чего ж это тебя в кусты понесло? — с подозрением уточнил майстер инквизитор.

— Я… я не в кусты, — восковая бледность на лице мальчишки сменилась смущенным румянцем. — Я к реке, рыбачить шел. А если отсюдова чутка вперед пройти, так с тропинки все и видать. Я как глянул, так и все...

Шагах в десяти впереди в грязи в самом деле валялось ведро и удочка.

— Жди здесь, — бросил Курт. — Сбежишь — уши оборву.

— Господи-Боже святый… — выдохнул Бруно, когда с тропинки и в самом деле стала видна прежде скрытая кустами полянка.

— Господи, вот же зараза! — эхом откликнулся майстер инквизитор.

Здесь снег еще не успел превратиться в грязную жижу, поэтому подсыхающие лужи, лужицы и брызги крови особенно бросались в глаза.

Ровно посреди поляны, растянутое на вбитых в мерзлую землю колышках, раскинулось тело. Точнее, то, что от него осталось. За годы работы Курт навидался всякого, но даже у него недавно проглоченный завтрак недовольно колыхнулся в животе. Ему самому однажды довелось произвести нечто подобное: допрос в полевых условиях под проливным дождем. Но даже тогда зрелище по окончании работы с подследственным было куда менее ужасающим. Картина же, представшая их взору, более всего напоминала последствия поиска спешащими грабителями ценностей в полном вещей дорожном мешке. Тело, как выяснилось при более пристальном осмотре, женское, было разрезано от паха до самого горла. Под утро подморозило, и края разрезов так и замерзли практически в вертикальном положении, еще больше усиливая сходство с раскрытой сумкой. Внутри «сумки», по всей видимости, было пусто, а внутренние органы валялись в разных частях поляны, будто кто-то выхватывал их по одному, осматривал и отбрасывал прочь: «не то!»…

На ближайшем к тропинке кусте зловеще покачивались на ветерке кишки и каким-то образом запутавшаяся в них кость. Судя по почти вывернутой наизнанку левой ноге жертвы, берцовая.

— Сердце здесь, — севшим голосом проговорил Бруно, указывая на бурый ком, лежащий поодаль.

— И глаза на месте, — добавил Курт. Широко распахнутые, полные ужаса и боли глаза действительно были на месте, как и веки, уши и прочие части лица. Голова вообще, похоже, пострадала менее прочего. — Хотел бы я знать, что убийца надеялся найти в этой несчастной? Душу? Проглоченные сокровища? Так желудок у самого плеча валяется, целый…

— Не знаю, — хрипло отозвался помощник. — Но вот я очень хотел бы найти самого этого… исследователя.

— Найдем, — заверил Курт и добавил, приглядевшись повнимательнее к следам на снегу: — Обоих.

Прорисовать все перемещения убийц от и до майстер инквизитор бы не взялся, но по поляне совершенно точно ходили двое. Один покрупнее, другой помельче. Вот один из них наступил в кровавую лужу, но не заметил этого. Потом оба бок о бок вышли на тропинку, и дальше следы терялись в жидкой грязи.

— Pro minimum, теперь становится ясно, как они управлялись со здоровыми мужиками, — заметил господин следователь, аккуратно подходя и присаживаясь возле трупа. — Разрез сделан острым ножом, а вот органы, похоже, в самом деле вырывали руками... Причем из еще живой жертвы.

— Requiem aeternam dona ei, Domine…[30] — пробормотал Бруно, творя над телом крестное знамение.

Закончив осмотр, Курт тщательно обтер перчатки о чистый снег и поднялся.

— Ты узнал убитую? — спросил Курт у мальчишки, покорно дожидавшегося их на тропинке. Парень заметно продрог, дышал на руки и переступал с ноги на ногу, чтоб согреться. Услышав вопрос, вздрогнул и уставился на следователя круглыми глазами. — Ты понял, кто там лежит? — повторил майстер инквизитор, для вящей доходчивости указав в сторону злополучной поляны.

— Г-Грета. Жена п-пекаря. Б-была… — то ли от холода, то ли от воспоминаний подросток снова начал стучать зубами и заикаться.

— Проводишь нас к дому пекаря, а потом пойдешь и скажешь отцу, что тело можно забрать, обиходить и похоронить. Да пусть пошлет кого-нибудь с крепкими нервами. Это — понятно?

Мальчишка кивнул и заспешил в сторону деревни. Подобрать ведро и удочку он не то забыл, не то так и не набрался храбрости.

К дому отца Амадеуса майстер инквизитор с помощником вернулись в состоянии духа еще более безрадостном, чем с утра.

— Зараза, — констатировал Курт, сбрасывая фельдрок на сундук в углу отведенной им комнаты и опускаясь на табурет у стола.

— Что думаешь делать дальше? — спросил Бруно, со вздохом присаживаясь напротив и глядя сочувственно.

— Понятия не имею, — мрачно отозвался тот. — Ad imperatum мне полагается завершить опрос родичей пропавших, каковых осталось две семьи. Это я, разумеется, сделаю; вот только не верится, что сие действие даст хоть какую-то зацепку. Те двое пропали еще до Рождества, три месяца назад, — он безнадежно махнул рукой, покривившись.

Следующая минута протекла в молчании; Курт с мрачностью созерцал тетрадь с записями отца Амадеуса, к которым добавилась еще одна, сделанная рукой самого майстера инквизитора. Однако ни капли ясности с ее появлением не прибавилось. Опрос родичей последней жертвы, хоть и проведенный по горячим следам, тоже ничего не дал. Рыдающая мать и злой, через слово ругающийся вдовец в один голос утверждали, что никаких странностей за убитой не замечали. Вела она себя как обычно, ни на что не жаловалась, никуда не отлучалась. С утра, то есть часа за три до рассвета, как обычно, пошла ставить тесто, да так и не вернулась. Семья не встревожилась, потому как мало ли еще дел по дому? Может, за водой пошла или в погреб спустилась.

Курт потер лоб, пытаясь усмотреть в происходящем в Аспендорфе хоть какую-то логику, хоть что-то, за что можно было бы уцепиться.

— Голова болит? — с надеждой уточнил Бруно; Курт отрицательно качнул головой, раздраженно поморщившись. Помощник лишь вздохнул.

В дверь осторожно постучали.

— Войдите, — бросил Курт, закрывая тетрадь.

— Майстер Гессе, — просунулся в дверь церковный служка, — вас очень хочет видеть один человек… Говорит, он знает, кто людей… того… Но говорить согласен только с вами лично, — докончил он скороговоркой.

— Пусти, — хмуро велел Курт и, когда служка скрылся за дверью, мрачно добавил, обращаясь к Бруно: — Если сей свидетель окажется очередным деревенским увальнем, способным с Божьей милостью худо-бедно накарябать собственное имя, но с достоверностью знающим, что во всем повинна горбатая и кривая старуха, что живет неподалеку от мельницы, потому как все ж знают, что она ведьма, я за себя не отвечаю.

Ответить помощник не успел, так как дверь открылась, и в комнату нерешительно вступил посетитель — парень лет двадцати на вид типичной крестьянской внешности.

— Майстер инквизитор… — начал он неуверенно.

— Гессе, — поправил Курт, постаравшись изгнать из голоса недовольство всем миром вокруг и кивая на свободный табурет у стола. — Как тебя зовут?

— Петер Мюллер, майстер ин… Гессе, — ответил тот, садясь куда было указано и глядя на следователя напряженно и выжидающе.

— Мюллер, — задумчиво повторил Курт. — Ханна Мюллер — твоя родственница?

— Да, сестра, — уже более уверенно ответил тот с заметным облегчением. — Я из-за нее и пришел.

— И ты утверждаешь, Петер, что знаешь имя убийцы? — уточнил Курт.

— Да… не совсем, — парень поерзал на табурете. — Майстер Гессе, я скажу, что знаю, но прошу вас выслушать меня до конца.

— Разумеется, Петер, — кивнул он и заметил: — У тебя удивительно правильная речь для местного, почти хохдойч. Откуда?

— Я третий год учусь в университете Хайдельберга, — чуть улыбнулся Мюллер. — Выговорился… Так я расскажу?

— Я слушаю, — ободрил его Курт, игнорируя чуть насмешливый взгляд помощника: каков, мол, безграмотный увалень, а?

— Как я уже сказал, я учусь в университете, на медицинском факультете, — начал парень явно продуманную заранее речь, — потому дома бываю нечасто. Сейчас приехал всего неделю назад — к матери на именины, тут-то мне и рассказали, что Ханна пропала, никто ничего не знает, не видели, когда и куда делась, да вы уже слышали, наверное. Я как узнал об этом, послушал, что мать с отцом говорят — о сестре и о том, что в деревне творится, так и понял, в чем тут дело.

Мюллер замялся, то ли сбившись с заготовленной речи, то ли поняв вдруг, что упустил нечто важное при ее составлении.

— Прямо вот так все и понял? — переспросил Курт, не скрывая некоторого скепсиса.

— Да, — не отступился от своих слов студент и, помявшись еще пару мгновений, уточнил: — На самом деле вся эта история началась больше полугода назад. Еще в конце лета у Ханны появился один… — Мюллер чуть покривился, подбирая слово, — пусть будет приятель. Все, конечно, решили, что ухажер, но я знаю, что это не так, и сама сестра говорила… Человек этот был не из местных, а пришлый — вроде как ученый, исследует редкие растения, для чего ездит по разным местам, живет там по несколько месяцев и едет дальше. На вид ему лет тридцать, может больше, не скажу, худощавый, роста среднего или чуть выше, русоволосый. Жил тут с середины лета, никого особенно не трогал, кое с кем общался довольно часто, в том числе с Ханной. Если станете расспрашивать о нем деревенских, скорей всего, вам никто дурного слова о нем не скажет. А вот мне он сразу не понравился, майстер Гессе, — чуть понизив голос, добавил Мюллер, посмотрев на Курта в упор. Тот с трудом удержался, чтоб не покривиться. Именно с этих слов и начинаются самые глупые и завиральные обвинения... Или раскрытие самых безнадежных дел. — Не могу объяснить, чем… Я вообще неплохо в людях разбираюсь, сам не понимаю, как у меня получается, но ошибаюсь действительно редко. Я пытался объяснить Ханне, что не надо бы ей с этим типом якшаться, что он не такой, как все, что до добра ее не доведет, — впустую, сестренка только отмахивалась и смеялась. Пробовал и с ним самим переговорить… Он, понятное дело, только плечами пожал и посоветовал мне не лезть сверх меры в жизнь сестры, — парень невесело усмехнулся. — К началу осени я уехал в Хайдельберг; дальше знаю со слов матери.

Мюллер прервался, переводя дух и готовясь к следующей части своего рассказа.

— Как, кстати, звали этого типа, который так тебе не глянулся? — осведомился Курт.

— Зигфрид, — неприязненно произнес студент. — Во всяком случае, так он назвался. После моего отъезда он, разумеется, не оставил сестру в покое, продолжил с ней общаться, вроде бы чему-то учил — мать показывала пучки трав, которые Ханна насобирала по его науке, толковые травы… — Мюллер неопределенно передернул плечами. — К концу октября Зигфрид уехал. И вскоре после того Ханна начала… вести себя странно. Не всегда отзывалась на имя, время от времени замирала, ничего не делая и уставившись в одну точку, или вставала и куда-то шла, а когда ее окликали и спрашивали, куда и зачем, не мгла толком ответить.

— Да, об этом мы уже слышали, — кивнул Курт. — Были предположения, с чем могут быть связаны подобные anomaliae?

— Мать поначалу считала, что девочка влюбилась, — вздохнул студент. — Шестнадцать лет, дело обычное… Но поведение сестры становилось все более странным и на девическую влюбленность его уже было не списать. Припомнили, что еще в середине осени она в лесу упала неудачно, головой ударилась. Тогда ее пару дней мутило, но потом прошло, все зажило и вроде бы ничем не напоминало. А тут подумали, может, это оно аукнулось. Только дело в другом, — Мюллер поднял отчаянный взгляд на Курта. — Околдовал ее этот Зигфрид, майстер Гессе. Вы не подумайте, — торопливо добавил он, заметив мелькнувшее в глазах следователя сомнение, — я не на ровном месте такое говорю, я сам видел… — он снова замялся, сбившись с рассказа, и Бруно поспешил прийти свидетелю на помощь:

— Что именно ты видел, Петер?

Парень еще пару секунд помолчал, сплетая и расплетая пальцы и явно собирая в кучу разбегающиеся мысли и слова, наконец, вздохнул и, решившись, выпалил:

— Я много разных книг читал, майстер инквизитор, не только по учебе… Короче говоря… Я еще летом заподозрил, что этот Зигфрид — не просто ученый, а малефик. И вернувшись в Хайдельберг, попробовал поискать еще каких-нибудь книг…

— Eia! — хмыкнул Бруно. — Ай да студент. И как, нашел?

— Нашел, — отведя взгляд, отозвался Мюллер. Похоже, благожелательный тон помощника следователя не особенно развеял его опасения относительно того, что сейчас майстер инквизитор его самого привлечет за чтение запрещенной литературы. — Понятно, по книгам не определить вот так, за глаза, является ли твой знакомец малефиком или нет, иначе бы я бросил все и сразу вернулся, но кое-что ценное я вычитал. Поэтому когда услышал обо всем, что с Ханной случилось, что в деревне началось, у меня уже сомнений не осталось, что дело нечисто.

— У меня тоже, — криво усмехнулся Курт. — К сожалению, одного лишь осознания сего прискорбного факта недостаточно.

— Я стал ее искать, — словно не заметив ремарки собеседника, продолжил Мюллер. — Я понимал, конечно, что шансы ничтожно малы, но не попытаться не мог. И… Я ее нашел, майстер Гессе.

— Как же тебе сие удалось, позволь узнать? — осведомился Курт, все больше проникаясь интересом к этому предприимчивому студенту.

— Я рассуждал так: если в пропаже Ханны действительно повинен Зигфрид, а смерти начались вскоре после ее исчезновения, то и они, скорее всего, его рук дело. Значит, он на самом деле никуда не уехал, а залег на дно где-то поблизости. И если сестра у него, то искать ее следует в окрестностях.

— А с чего ты был столь уверен, что твоя сестра жива, а не стала одной из первых жертв? — напрямую спросил Курт, игнорируя осуждающий взгляд помощника.

— Уверенности не было никакой, — кивнул Мюллер, — но предположение — было. Видите ли, майстер Гессе… Я все же местный, знаю если не всех, то многих, и самого малефика видел, и как он с жителями себя вел. Я уже говорил, он мало с кем близко общался. Кроме Ханны, всего с парой-тройкой человек. Один из них тоже пропал — Вольф Дик, вам наверняка рассказывали. Остальные живы-здоровы, ничего им не сделалось. А из тех, кого потом мертвыми нашли, никто с Зигфридом толком не якшался. Я подумал, что в этом может крыться какой-то смысл.

— Разумно, — согласился Курт, в который уж раз за годы службы отметив про себя, что не зря в макаритов с младых ногтей вколачивают привычку строго следовать предписаниям. Из разговора с семьями первых пропавших можно было извлечь зацепку, даже не явись к ним сообразительный студент, так любезно проделавший за господ следователей половину их работы. — И как же ты ее искал?

— Почти наугад, — честно признался Мюллер. — Я просто начал с того леса, куда Зигфрид чаще всего наведывался за травами и Ханну водил — это мне отец показал, он раз или два за ними следом ходил, чтоб удостовериться, что они не творят ничего предосудительного. А дальше мне просто повезло. Сутки перед тем, как я пошел, не было ни снега, ни дождя, а в лесу таять еще только-только начинает, так что я нашел следы и сумел по ним пройти. Поплутал, конечно, но немного. Следы вывели меня к старой мельнице. Она давным-давно заброшена, меня еще на свете не было — русло реки ушло чуть в сторону, пришлось строить новую мельницу, а ту так и бросили. В детстве мы иногда туда бегали с мальчишками, но потом там кого-то чуть насмерть не зашибло куском крыши, и как-то охоты поубавилось, а младшим уже родители запрещали туда ходить. Я думал, она развалилась давно… Оказалось — нет, обветшала, конечно, но стены стоят и крыша на голову не валится.

— И что же тебе удалось обнаружить на старой мельнице? Если удалось, конечно, — спросил Курт у вновь замявшегося студента.

— Удалось… Следы дальше мельницы не вели, зато вокруг было натоптано изрядно. И я пробрался внутрь.

— И не страшно тебе было туда лезть? — с искренним участием спросил Бруно; Мюллер бросил на него сумрачный взгляд:

— Страшно, святой отец, слов нет, до чего страшно. Но я должен был проверить! — он резко обернулся к Курту, глядя упрямо и решительно: — Я должен был понять, что случилось с моей сестрой. Если она жива, вернуть ее, если нет… хоть похоронить по-христиански. Вы еще не приехали, и когда доедете, неведомо, а времени и так уже вон сколько прошло. Не мог я иначе.

— Понимаю, — примирительно кивнул Курт. — Не буду сейчас даже говорить о том, что, случись что с тобой на той мельнице, мы бы сейчас расследовали на одно исчезновение больше, да к тому же лишились бы ценного свидетеля; factum est factum[31]. Рассказывай, Петер.

— Сначала я подумал, что ошибся и там все-таки никого нет, — послушно вернулся к повествованию студент. — Темно, мрачно, холодно… Зажигать фонарь внутри я не рискнул — мало ли, не хватало еще спугнуть, если там кто-то есть. Подождал, пока глаза привыкнут к полумраку, прислушался… — он сделал небольшую паузу, потом тряхнул головой: — Неважно, в общем, сколько я там ходил и где, если захотите, потом расскажу подробнее, может, даже часть нарисовать смогу. Там было несколько комнат, и в одной из них я нашел Ханну. Еще раз повезло — нашел сразу ее, а не кого-нибудь другого… Я ее насилу узнал, наверное, только потому, что надеялся ее там увидеть. Она там сидела сама не своя, я подошел, она меня сначала не признала. Я с ней заговорил, она на меня смотрит, как будто не видит. На имя обернулась, ответила даже, но вижу — не узнает. В конце концов не выдержал, решил попробовать… Я читал где-то, что от некоторых видов малефиции помогает молитва и Распятие… У меня, конечно, при себе был только простой нательный крестик, но я попробовал — вряд ли бы стало хуже, верно?

— И как, помогло? — неопределенно пожав плечами, поинтересовался Курт.

— Да, — с какой-то растерянностью кивнул Мюллер. — Она сначала вскрикнула, будто ожегшись, потом смотрит на меня ошалело. «Петер, — говорит, — откуда ты здесь?» От сердца у меня немного отлегло: если хоть так узнала, значит, все же умом не тронулась, заморочена только. Хотел увести ее оттуда… — парень осекся, тяжело вздохнул и продолжил: — Она сначала стала мне говорить, чтобы я уходил поскорее и что забирать ее отсюда не надо, хуже будет всем, плакала… Сказала еще, что Вольф тоже там. А потом снаружи совсем стемнело, и она… — студент запнулся, стиснул кулаки и договорил, глухо и с горечью: — Она вдруг попыталась на меня накинуться. Лицо исказилось, глаза бешеные, кричала что-то, я не смог разобрать… Короче говоря, я понял, что пора уносить оттуда ноги, пока жив.

Мюллер замолк, глядя в стол и снова нервно сплетая и расплетая пальцы.

— Это все? — уточнил Курт; тот поднял неуверенный взгляд:

— Почти. Я вчера услышал, что вы приехали, майстер Гессе, хотел сразу прийти, но не застал вас здесь, а потом уже поздновато стало, решил подождать до утра. А этой ночью… — парень сглотнул, прежде чем продолжить. — Не ночью даже, а под утро… Проснулся совсем рано, понял, что назад не усну, решил уже встать, сходить за водой. Вышел на крыльцо, вижу — по улице идут двое. Я удивился еще, что в такое время — до рассвета еще часа три. Забеспокоился, даже окликнул, но они не отозвались и как раз за угол свернули. Точно могу сказать, что это были две женщины. А потом нашли Грету… — студент чуть заметно вздрогнул. — Я уже говорил, я на медика учусь, кровь видеть не привыкать, но все одно оторопь берет… Так вот, я как увидел — вызвался сходить за телом, нервы-то, как ни крути, и правда крепкие, — тут и сообразил, что из тех двоих одна и была Грета — и рост, и фигура, насколько можно со спины разобрать, и самая короткая дорога от дома пекаря к реке как раз мимо нас проходит. А потом подумал, кого мне напомнила вторая фигура… и что у сестры, когда я ее нашел, на юбке были темные пятна, характерные такие… Майстер Гессе, — почти шепотом заключил Мюллер, — похоже, это Ханна людей режет, только она не в себе, понимаете? Когда она тогда на меня набросилась, ее будто подменили. И двигаться она стала не как нормальный человек, а как… кукла! Понимаете? Он ею управляет, как куклой, марионеткой… Я читал, что такое бывает. И она не виновата в том, что творит, она не понимает и не помнит ничего, она сама жертва!..

— Успокойся, Петер, — оборвал разволновавшегося студента Курт. — Никто не тащит твою сестру на костер. Если все действительно так, как ты говоришь, то она, разумеется, жертва и не может нести ответственности за сделанное ее руками по чужому произволению.

Мюллер проглотил явно уже готовую сорваться следующую фразу, кивнул с видимым облегчением и пробормотал:

— Спасибо, майстер Гессе. Признаться, я… побаивался…

— И напрасно, — отмахнулся Курт. — Ты хотел сказать что-то еще?

— Нет, это все…

— Тогда нарисуй нам, что сможешь вспомнить о той мельнице, — велел следователь, придвигая к студенту чернильницу и тетрадь отца Амадеуса, раскрытую на пустой странице.

Мюллер кивнул и усиленно заскрипел пером, то и дело прерываясь, что-то припоминая и возвращаясь к работе.

— Вот, — объявил он спустя четверть часа. — Это то, за что могу поручиться, остального не видел. Вы туда собираетесь?..

— Скоро, — неопределенно отозвался Курт, изучая предоставленный набросок.

— Я… я бы хотел с вами пойти, — тихо проговорил Мюллер, став вдруг похож на мальчишку-подростка. — Если можно, конечно… Я и дорогу знаю самую короткую…

Майстер инквизитор с помощником многозначительно переглянулись.

— Допустим, — после секундной паузы ответил Курт. — Приходи сюда же сегодня на закате.

— Хорошо, майстер Гессе, — обрадованно воскликнул Мюллер, чуть ли не просияв. — Я могу еще чем-то был вам полезен?

— Пока что нет; свободен.

— Зар-раза, — протянул Курт, когда дверь за Мюллером закрылась, отчетливо понимая, что этот рассадник вместе с их кукловодом надо брать и каждый день промедления чреват новыми смертями. — Чего я не понимаю, так это почему картины преступления такие разные? Если ему нужно убивать определенным образом в ритуальных целях, то я не вижу никакой закономерности. Если же ему просто нужны трупы, то для чего так усложнять? Свернуть шею или перерезать горло намного проще, чем устраивать анатомический театр вроде сегодняшнего.

— Может быть, он просто сумасшедший? — предположил Бруно.

— Возможно и такое, — кивнул он. — Но подобное объяснение слишком соблазнительно, чтобы на него всерьез рассчитывать. Ad imperatum следовало бы вызвать зондергруппу...

— Но ты не станешь этого делать, — закончил помощник.

— Но я не могу себе позволить их дожидаться, — поправил Курт.

И Бруно, виданное ли дело, промолчал.

— А теперь вставай, и пойдем-ка прогуляемся по окрестностям. И лучше не в рясе и с оружием.

— Ты собираешься?..

— Я не собираюсь совать голову в петлю, слепо полагаясь на слова парня, которого впервые вижу, — перебил Курт. — Скорее всего, его история — чистая правда. Но, согласись, звучит слишком складно. И слишком много случайных предположений, оказавшихся верными. Возможно, у этого Петера хорошая интуиция и голова на плечах не пустая, но возможно так же и то, что он — подсыл, с помощью которого малефик пытается избавиться от докучливого следователя, а сегодняшнее убийство — еще один способ заставить меня поторопиться и наделать глупостей. Повторюсь, этот вариант не кажется мне особенно вероятным, но я предпочту брать малефика на своих условиях. Pro minimum без ведома нашего нежданного осведомителя. Однажды так уже подставился, больше не хочу.

Бруно понимающе вздохнул, явно припомнив начало их знакомства.

— Выяснили нечто важное? — отец Амадеус с вежливым любопытством смотрел на вооружившихся до зубов постояльцев.

— Полагаю, да, — кивнул Курт. — Отец Амадеус, вблизи Аспендорфа есть заброшенная мельница. Как к ней пройти?

— Как выйдете к реке, идите вверх по течению до обгорелого дуба. В него когда-то молния ударила, не пропустите. За ним сверните налево, и аккурат к старой мельнице выйдете. Она на краю оврага стоит, где раньше река текла. А на что вам она, брат Игнациус?

— Там видно будет, — уклончиво ответил Курт. — Но если к закату мы не вернемся, берите с собой нескольких человек и езжайте за помощью в ближайшее отделение. Передадите им вот это послание.

Он протянул священнику запечатанный оттиском своего Знака свиток.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — уточнил священник с легким беспокойством.

— Пожалуй, да, — задумчиво проговорил Бруно. — Будьте добры, наполните эту флягу святой водой.

Курт хмыкнул, но возражать не стал. Священник же торопливо вышел, а спустя несколько минут вернулся с требуемым.

* * *

Когда господин следователь с помощником подошли к заброшенной мельнице, до заката оставалось около трех часов. Еще крепкое каменное строение действительно обнаружилось на самом краю оврага. Большая часть кровли пока держалась, стены постепенно зарастали мхом.

Они обошли мельницу дважды, держась на почтительном расстоянии. Единственная дверь казалась если не запертой, то плотно притворенной, а вот ставни в паре окон на первом этаже были весьма удачно открыты.

Выбрав место, откуда до дома было ближе всего, Курт метнулся через открытое пространство и присел под окном, прислушиваясь. Изнутри не доносилось ни звука. Майстер инквизитор махнул рукой Бруно, и тот присоединился к нему. Курт осторожно заглянул в окно; внутри царил полумрак, но даже так можно было разобрать, что комната пуста и необитаема. Только несколько сухих листочков на полу, видимо, заброшенных ветром по осени.

Одним слитным движением, спасибо хауэровской выучке, он перемахнул через подоконник, мягко приземлился и метнулся к двери. Если верить рисунку студента, за ней должен быть короткий коридор, из которого одна дверь ведет на кухню, вторая — в комнату Ханны, а третья — неизвестно куда. Справа, где входная дверь, должна обнаружиться и лестница на второй этаж.

Выглянув в узкую щелку и никого не увидев и не услышав, Курт выскользнул в коридор; окружающая обстановка говорила о поразительной точности изображенного Мюллером плана. Сие могло свидетельствовать либо о замечательной памяти студента, либо об обоснованности подозрений майстера инквизитора, подтолкнувших его отправиться сюда без добровольного помощника.

Не сговариваясь, оба первым делом шагнули к той комнате, где Мюллер нашел сестру. Указанная дверь отыскалась ровно там, где была отмечена на рисунке, однако за нею никого не обнаружилось: комната была пуста, хотя внимательный осмотр выявил некоторые признаки обитаемости сего помещения.

Кухня также оказалась безлюдной, и Курт направился к третьей двери; за ней обнаружилась еще одна комната, где сидел плотный мужчина в потрепанной крестьянской одежде в застарелых серо-бурых пятнах. Определить его возраст или цвет волос было затруднительно: пустое, похожее на маску лицо казалось таким неподвижным, что с него будто стерлись все признаки прожитых лет, а волосы слишком спутались и потускнели, чтобы можно было ясно различить их оттенок. На вошедших обитатель комнаты поначалу никак не отреагировал, продолжая сидеть в прежней позе с безучастным видом.

Курт осторожно шагнул в комнату и медленно приблизился к ее обитателю. Тот поднял голову, когда майстер инквизитор стоял уже почти вплотную, и движение это было заторможенным, будто под толщей воды.

— Кто ты? — тихо спросил Курт, поймав малоосмысленный взгляд мужчины и внутренне подбираясь, готовый к любой пакости.

— Вольф, — деревянным голосом ответил тот.

— Вольф Дик… — прошептал Бруно чуть растерянно. — Похоже, парень таки не врал.

Курт кивнул помощнику и снова обратился к крестьянину:

— Что ты здесь делаешь, Вольф? — не то чтобы майстер инквизитор надеялся на осмысленный ответ, скорее пытался оценить общее состояние.

— Ничего, — голос оставался столь же невыразительным, глаза — пустыми, а поза даже не расслабленной, а какой-то обвисшей, как если бы тело держали нити, которым позволили провиснуть.

— Где сейчас Зигфрид? — задавая этот вопрос, Курт внутренне напрягся, ожидая с равной вероятностью безразличного «не знаю» и попытки наброситься на незваных гостей.

По всей видимости, малефик контролировал своих марионеток не постоянно, но вполне мог среагировать на свое имя. Однако ничего подобного не случилось. Столь же медленно и безэмоционально Вольф произнес «наверху», медленным, угловато-судорожным движением поднял руку, почесал затылок под спутанными волосами и уставился в стену невидящим взором.

Оглянувшись на дверь и убедившись, что запереть ее снаружи не представляется возможным, Курт извлек из сумки два ремня, один из которых протянул Бруно.

— Ноги, — коротко пояснил он в ответ на немой вопрос помощника.

Сам же майстер инквизитор спокойно подошел к сидящему Вольфу, нарочито неспешным и не внушающим угрозы движением завел обе руки крестьянина за спину и связал запястья. Сопротивляться мужчина не пытался.

— Посиди так немного, Вольф. Мы скоро за тобой вернемся, — проговорил Курт.

Покинув комнату и прикрыв за собою дверь, следователь с помощником направились на второй этаж. На первой же ступеньке Курт замер, вслушиваясь: ему почудился тихий шорох, словно кто-то осторожно переступил в кухне; однако звук не повторился, а Бруно, судя по недоуменно-вопросительному выражению на лице, ничего не слышал. Подождав еще пару секунд и не заметив более ничего подозрительного, Курт передернул плечами и легко взбежал наверх.

Мюллер сюда не поднимался, посему представлений о расположении помещений в этой части старой мельницы у Курта не было никаких. Лестница вывела в коридор, во многом похожий на тот, что был внизу, только из этого вели четыре двери.

Снова прислушавшись и не уловив ничего настораживающего, следователь подошел к ближайшей — лишь с тем, чтобы обнаружить за нею пустую и, судя по слою нетронутой пыли, нежилую комнату. За следующей дверью оказалось что-то вроде лаборатории: на чисто вытертых полках на стене были разложены мешочки с травами и расставлены какие-то пузырьки, на столе в строгом порядке выстроилась разнообразная алхимического вида утварь. Были здесь и книги, но люди отсутствовали.

— Тут надо будет хорошо порыться, — одними губами шепнул Бруно, и Курт согласно кивнул, направляясь к третьей двери.

Здесь господ инквизиторов вновь постигла неудача: помещение оказалось чем-то вроде кладовой, где был свален различный хлам, возможно, стащенный туда со всего дома.

Ханна Мюллер обнаружилась в последней из комнат, когда Курт уже почти уверился, что малефик со второй куклой или отлучился, или готовит хитроумную ловушку. Дверь была самую малость приоткрыта, и майстер инквизитор смог рассмотреть происходившее внутри. Девушка толкла что-то в ступке. Движения ее в самом деле чем-то напоминали кукольные: резкие, угловатые, какие-то рваные.

Малефик тоже был здесь. Тот самый Зигфрид, почти такой, каким описывал его студент, только исхудавший и со странно пустыми глазами. Впал в транс, чтобы контролировать куклу? Но не проще ли тогда самому растолочь свои травки?

Курт обернулся к помощнику, без слов, одним взглядом давая понять: «мне — он, тебе — она». Бруно кивнул, и Курт резко распахнул дверь, одним прыжком оказавшись в трех шагах от Зигфрида. Традиционное «Святая Инквизиция, всем не двигаться» он решил опустить: подобное звучит убедительно при наличии за спиной зондергруппы с арбалетами, а при столкновении двое на двое с малопредсказуемым противником куда важнее не потерять лишнюю секунду, чем соблюсти формальности. Он выбросил вперед руку с кинжалом, целя рукоятью в висок малефика, но тот на удивление ловко отшатнулся и вскинул руки, закрываясь от удара; правда, сделал он это хоть и стремительно, но неловко, словно не видя, откуда и какая точно угроза на него надвигается. Рукоять не достигла цели, но одна из ладоней колдуна наткнулась на острие, глубоко пропоровшее кожу. Брызнувшая кровь попала Курту на подбородок и воротник, и он чуть поморщился, одновременно сдвигаясь на шаг в сторону и выхватывая второй кинжал.

Еще прежде, чем он закончил свой маневр, за спиной послышался шум и оглушительный чих Бруно, за которым последовали явственные звуки борьбы. Поверить в то, что такое рычание могло вырываться из глотки хрупкой девушки, было трудно, но за годы службы майстер инквизитор многому разучился удивляться. Он вновь попытался достать малефика, полагая, что кукла перестанет представлять опасность, как только ее хозяин потеряет сознание; однако тот опять ухитрился увернуться, бросив в нападавшего какой-то тряпкой, да так метко, что один из кинжалов в ней запутался, а второй оказался на секунду вне поля зрения владельца. Курт с яростным шипением стряхнул с клинка кусок плотной материи, оказавшийся сдернутым с кровати покрывалом, и едва увернулся от летящей в него каменной статуэтки.

А в следующий миг в воздухе свистнуло (Курт рефлекторно отшатнулся от очередного летящего предмета), и не в меру ретивый малефик обмяк, закатив глаза. Тотчас стихла и возня за спиной.

— Зараза, — тихо выдохнул майстер инквизитор, волчком развернувшись к двери и столкнувшись взглядом с Петером Мюллером.

— Простите, майстер Гессе, — с чуть виноватой улыбкой проговорил тот, входя в комнату, — я подумал… вдруг вам понадобится помощь? Я ведь видел, во что может превращаться моя сестра…

Курт глянул сначала на Зигфрида: тот был в беспамятстве, в кое его, несомненно, отправил брошенный метким студентом небольшой каменный шарик. Кажется, нечто подобное они видели в лаборатории.

Затем он перевел взгляд на помощника и девушку. Ханна Мюллер лежала в глубоком обмороке, одна рука была неестественно вывернута, но иных видимых повреждений на ней Курт не заметил, чего нельзя было сказать о Бруно. Тот сидел на полу, привалившись к стене и тяжело дыша, из разбитой губы сочилась кровь, на запястье виднелись глубокие царапины, из которых тоже вытекали крупные алые капли, а все лицо было присыпано каким-то мелким порошком и залито слезами.

— Что за дрянь она толкла в этой… ступке, хотел бы я знать, — прошипел помощник, пытаясь протереть все еще немного слезившиеся глаза. — Ни смотреть, ни дышать невозможно!

— Не трогайте глаза, святой отец, прошу вас, — Мюллер уже присел возле Бруно и торопливо рылся в поясной сумке. — Сейчас… Не могу поручиться, но подозреваю, что сей порошок может быть весьма ядовит, а потому последнее, что стоит делать, — втирать его сильнее.

Студент извлек из сумки кусок чистого полотна и какой-то пузырек и со знанием дела принялся приводить помощника следователя в надлежащий вид. Курт же вернулся к оглушенному малефику и позаботился о том, чтобы, очнувшись, тот не имел возможности брыкаться.

— Так должно быть лучше, — сказал Мюллер, поднимаясь и подходя к бесчувственной сестре. — Потом следует еще раз хорошо умыться чистой водой.

— Что с ней? — осведомился Курт, присаживаясь рядом со студентом и упершись коленом в пол.

— По всем признакам обычный обморок, — не слишком уверенно ответил Мюллер, держа сестру за запястье. — Она упала после того, как он был оглушен…

— Ясно, — покривился Курт, — и ожидаемо. Ты-то здесь откуда, Петер?

— Я… — студент заметно смутился, аж порозовел щеками. — Ну, я догадался, что вы мне не вполне поверили, майстер Гессе. Я не обижаюсь, ни в коем случае, я бы, наверное, тоже не поверил, окажись на вашем месте. И… спустя где-то час вернулся в дом отца Амадеуса, сказал, что вспомнил кое-что, о чем забыл вам рассказать. Он и сказал, что вы ушли, и подтвердил, что к мельнице.

— Versutus[32], — беззлобно усмехнулся Курт. — А если бы мы обнаружились на месте, что бы сказал?

— Что заходить лучше не в дверь, потому что она скрипит, а в выбитое окно, — не моргнув глазом, ответствовал Мюллер. Затем перевел взгляд на Ханну и тихо спросил: — Что с ней теперь будет, майстер Гессе?

— Надеюсь, что ничего плохого, — пожал он плечами. — Но пока что нам придется ее связать, чтобы, когда очнется ее хозяин, она не кинулась освобождать его и крушить все и всех вокруг.

Мюллер болезненно сморщился, но ни словом не возразил, только проронил, когда дело было сделано:

— Я ее донесу.

— Не думаю, — качнул головой Курт. — Если бы тащить нужно было только ее, даже ее и Зигфрида, мы бы справились, но внизу еще сидит Вольф, которого я бы тоже пока не оставлял без пригляда. Так что дуй-ка ты, Петер, в деревню и возвращайся с парой крепких парней.

— Бессмысленно, Зигфрид, — в который раз невозмутимо, почти благожелательно повторил Курт. — Бессмысленно пытаться меня убедить, что ничего не знаешь, ничего не скажешь, даже пытаться разозлить. Ты же не думаешь, в самом деле, что ты первый или хотя бы пятый, кто так делает?

— А то, что делаешь ты, не бессмысленно? — отозвался малефик.

Говорил он спокойно, даже нагловато. Разумеется, с подобным поведением подследственного Курт сталкивался далеко не впервые; однако что-то отличалось в манере держаться именно этого. Меньше вызова, пустой бравады. Чаще всего за маской такой вот наглости, за попытками уязвить допросчика кроется глубинный страх, подсознательное понимание, что все эти ухищрения напрасны и рано или поздно следователь все равно получит желаемое, а если и нет, то сопротивление ему потребует слишком больших душевных и физических сил. В Зигфриде этого не ощущалось. Складывалось впечатление, что он действительно не боится своей дальнейшей участи. С чем-то подобным Курту доводилось сталкиваться всего единожды, да и то, можно сказать, в теории. Но тогда дело касалось ликантропа, которому по природе своей ежемесячно приходится претерпевать такую боль, что после этого можно и гореть на костре молча. Здесь же речь шла об обычном человеке, пусть обладающем немалой магической силой, но все же…

— У меня есть время, — пожал плечами Курт. — У тебя, конечно, тоже, но работает оно в данном случае на меня. Надо объяснять, почему?

— Ты ошибаешься, — невесело усмехнулся малефик, не открывая глаз, которыми, как уже выяснилось, все равно ничего не мог увидеть. — Ты самоуверен, как все вы. Да просто — как все, считающие себя хозяевами положения.

— Так поясни же, в чем состоит моя ошибка, Зигфрид, — предложил следователь; обвиняемый фыркнул:

— И зачем это мне?

— А зачем было тебе убивать дюжину человек? Если для ритуала, то такой силой можно было уже отправить всю деревню в преисподнюю. Или то были разные ритуалы?

— Не преувеличивай, — поморщился малефик. — Или это такой прием — умножать преступления допрашиваемого на три? На совесть надавить надеешься?

— Ничуть, — парировал Курт. Подобной реакции он не ожидал, но виду, разумеется, не подал. — За эту зиму в окрестностях Аспендорфа убито двенадцать человек, вероятно, даже тринадцать, так как пропало трое жителей, а при тебе были лишь двое. Станешь рассказывать, что больше половины из них задрали волки? Предупреждаю сразу: я тебе не поверю.

— Зачем бы мне врать о количестве жертв, сам подумай? — в голосе малефика послышалось раздражение. — Имело бы смысл отрицать факт их наличия как таковых, но, заметь, этого я не делаю. Даже скажу, почему я этого не делаю. Потому что ты все равно меня спалишь, хотя бы за этих бестолочей, на чей скудный разум я посмел покуситься. И за сопротивление, нападение на инквизитора при исполнении, как там у вас это называется… С последним, впрочем, можно бы и поспорить. Ты же не сказал, мол, Святая Инквизиция, всем лежать. Откуда мне было понять, что вы не залетные грабители?

— Допустим, — не стал препираться Курт, — но сути дела это не меняет и обвинения в подчинении разума двух человек с тебя не снимает. Как ты верно заметил, взяли тебя flagrante delicto[33].

— С очевидным спорить глупо, — с удивительным для своего положения спокойствием согласился Зигфрид. — Потому и того, что я убивал людей, пусть и не своими руками, я не отрицаю, хоть прямых улик к тому у тебя и нет, признайся. Но не навешивай на меня лишние трупы, Domini canis, — последнее прозвучало, как оскорбление. — Жертв было пять. И две куклы.

— И какие же из них? — осведомился Курт, доставая тетрадь отца Амадеуса и начиная зачитывать вслух: — «Ульрика Шварцхар, тело найдено двадцать девятого декабря, перерезано горло, вспорот живот, часть потрохов отсутствует. Мужчина, неизвестный, найден третьего января, глаза выклеваны (выколоты?), взломаны ребра, вырвано сердце. Мужчина, неизвестный, найден шестого января, содрана кожа со спины, отсутствуют оба уха и три пальца на левой руке. Мария Кляйн, найдена пятнадцатого января, грудь и живот исполосованы ножом, внутренности частично съедены хищниками…».

— Это бред, — тихий голос малефика лишился изрядной доли былой уверенности. Лицо его побледнело, невидящие глаза широко распахнулись. — Этого не могло быть… Не могло…

— Пояснишь? — уточнил Курт. — Вижу, ты что-то понял, так поделись своим открытием, Зигфрид. В конце концов, без меня ты так и остался бы в неведении.

Подследственный молчал, устремив отсутствующий взгляд в пространство, и на сей раз майстер инквизитор его не торопил. Бывают моменты, когда допрашиваемому нужно дать немного времени на то, чтоб собраться с мыслями.

— Так вот, что это значило… — прошептал наконец малефик, обращаясь скорее к себе. — Дурак… О, боги, какой же я дурак…

— В чем именно выразился сей прискорбный факт? — напомнил о себе Курт; подследственный тряхнул головой и горько усмехнулся:

— Что ж, признаюсь, ты меня сделал, инквизитор. Можешь торжествовать, хотя твоей заслуги тут немного… — он издал короткий смешок и продолжил: — Ты угадал, я действительно проводил ритуал. Для него-то изначально и понадобились куклы. Он должен был дать мне… некоторые новые способности, подробности неважны.

— Отчего же? — не согласился следователь.

— Оттого, что ритуал провалился, — проворчал малефик. — То ли в книгу вкралась ошибка, то ли я что-то напутал… Я, разумеется, получил откатом. Надеюсь, мне не надо тебе объяснять, что это такое? — в голосе Зигфрида вновь прорвались прежние насмешливые нотки.

— Не надо, — кивнул Курт. — Alias[34], та сущность, к которой ты обращался, на тебя обиделась и накостыляла тебе в ответ. Тогда-то ты и ослеп, так?

— Да, — со странной интонацией согласился Зигфрид. — И это был еще далеко не худший вариант из возможных. Однако мне дали понять, что, если я не заглажу свой промах, дальше будет только хуже.

— И чтобы откупиться, ты начал приносить жертвы?

— Да, — медленно проговорил малефик. — Руками кукол, разумеется, сам я в таком состоянии мог только сидеть в укрытии и направлять их. Естественно, для этих целей я выбирал скорее проезжих, которых никто не считал, чем местных, которых быстро хватятся.

— Ты сказал, их было пять… — заметил Курт, в который раз пробегая глазами записи священника. — Тела с выколотыми глазами и вырванными сердцами — это они?

— Какой ты омерзительно догадливый, — хмыкнул Зигфрид.

— Status habet onus[35], — в тон ему отозвался майстер инквизитор. — А остальные?

— Остальные… — с тоской вздохнул малефик. — Остальные не планировались, и я о них даже не догадывался.

Он опять задумался, но на сей раз Курт не позволил подследственному утонуть в своих мыслях, поторопил.

— Тогда откуда же они? Твои куклы взялись провести парочку ритуалов для себя?

— Эти скудоумные простаки? — в голосе Зигфрида прорезалось прежнее презрение и высокомерие. — Нет, что ты, нет… Просто я видел сны. Подробные, долгие, четкие, до малейших деталей. Каждую ночь. Иногда это были кошмары про тот самый, первый неудавшийся ритуал. Иногда про иные ритуалы. Чаще всего кровавые: раскиданные потроха, содранная кожа, с живого человека, разумеется, выломанные кости… Я-то полагал, что это шутки моего перепуганного подсознания, но теперь не поручусь, что мой несостоявшийся покровитель не взял себе таким образом больше, чем было уговорено между нами. Судя по тому, что ты зачитывал, мои куклы воспринимали сон, как приказ, и в точности исполняли его, когда контроль был достаточно силен… или когда им удавалось отыскать жертву. А знаешь, что самое паршивое, инквизитор? — добавил малефик, понизив голос. Называть следователя как-то иначе, даже зная полное его имя, он упорно не желал. — По твоей милости я не выполнил условие: жертв должно было быть семь. А если бы и выполнил… Он обманул меня раз, обманул бы и еще. И я, право, не знаю, не страшнее ли мое будущее, чем даже вечность в огне костра.

Зигфрид горько и зло рассмеялся.

— Подобным сущностям верить нельзя, — кивнул Курт. — Лучший способ не пострадать от них — просто держаться подальше, к чему и призывает Конгрегация денно и нощно чад праведных и заблудших. Но отчего-то каждому, кто прочел пару трактатов, мнится, что он теперь великий маг, исполненный мудрости, и оттого может безнаказанно лезть в то, о чем на самом деле представления не имеет.

— Мне проповедовать уже поздно, инквизитор, — лицо малефика неприязненно скривилось. — Ты зря тратишь слова и оставшиеся мне крохи времени. Тебе что-то еще от меня нужно? Если нет, то давай, жги.

— Есть еще кое-что, — кивнул Курт, с запозданием вспомнив, что собеседник его не видит. — Твои куклы, Зигфрид. Как ты их создал?

— Собрался повторить? — осклабился малефик. — Потребуется сложная смесь из трав, заклинаний и личного обаяния. И пара месяцев времени. Рецепт я разработал сам. Он записан в моем дневнике, который ты наверняка уже отыскал в лаборатории. Если чего не поймешь — не стесняйся, спрашивай, пока я жив, — великодушно предложил он.

— Что с ними будет, когда ты умрешь?

— Понятия не имею. Никогда не задавался вопросом, что будет без меня с моими инструментами. Скорее всего, им придется думать своими мозгами.

— Ты можешь их отпустить?

— Допустим…

— Сделай это. И постарайся, чтобы они как можно больше походили на себя прежних. Тогда ты окажешься на костре уже мертвым. А брат Бруно помолится об облегчении твоей участи. Он, знаешь ли, почти святой, у него может и получиться.

— Не вижу для себя особой разницы, — устало пожал плечами Зигфрид, — но так и быть, сотворю напоследок благое дело…

— Вот такая поучительная история, — подытожил Курт краткий пересказ признания малефика. — Знаешь, почему я рассказал все это при тебе, Петер, хоть немалая часть сих сведений не предназначена для широких масс?

Студент, зашедший полчаса назад поделиться радостью, что Ханна окончательно пришла в себя и ее больше не требуется поить святой водой для поддержания рассудка в ясности, смущенно поерзал на табурете.

— Потому что я читал кое-что из тех самых трактатов, — пробормотал он, не поднимая глаз. — Только я и сам понял, майстер Гессе, что с такими вещами связываться не стоит, поверьте. Я… — Мюллер сглотнул, привычным жестом сплел и расплел пальцы и все же поднял взгляд на собеседника: — После одной книги я задумался было о чем-то таком. Там шла речь об исцелении смертельных болезней, тех, от которых медицина не знает средства. При помощи ритуалов. С жертвой, конечно, но обычно в качестве жертвы указано животное… и кровь пациента. Я читал ее три недели, медленно, внимательно… Запоминал, обдумывал… А потом дошел до последних глав, где описывались самые сильные ритуалы, способные чуть ли не с того света вернуть, если сразу провести. Только жертва для них — человеческая. Ребенок. Младенец. И… я не смог больше эту книгу в руки даже взять. Как представил… — студента заметно передернуло при воспоминании. — Так что обо мне не беспокойтесь, майстер Гессе. Меня ловить вам не придется, — закончил он с немного нервной улыбкой.

— Это, несомненно, радует, — усмехнулся Курт. — Хотя читать подобные книги вообще-то запрещено, о чем ты не мог не знать.

— Знаю, конечно, — понурился Мюллер. — И понимаю, почему так. Вы меня арестуете за это, майстер Гессе? — он вскинул голову и посмотрел Курту прямо в глаза.

— Ad imperatum — следовало бы, — чуть усмехнулся инквизитор. — Но ты оказал неоценимую помощь следствию, чем с высокой вероятностью спас несколько жизней. Это primo. Secundo, ты проявил похвальную сознательность и крепость духа, не поддавшись искушению обрести сверхнатуральную силу, коей не наделен от рождения. И tertio, ты показал весьма достойные способности к анализу фактов и извлечению из них верных выводов. Conclusio: не хочешь подумать о сотрудничестве с Конгрегацией на постоянной основе, Петер?

— Там весьма неплохо принимают толковых студентов, — с легкой усмешкой заметил молчавший до сей поры Бруно. — Даже недоучившихся.

— Я… не хочу… бросать ун-ниверситет, — выдавил наконец Мюллер.

— И не надо, — отмахнулся Курт и протянул студенту короткий незапечатанный свиток, внизу которого красовались подпись и оттиск Сигнума. — Но если пожелаешь чем-то помочь, можешь явиться в любое отделение Конгрегации и показать вот это. Мои рекомендации кое-чего стоят.

Мюллер нервно прыснул, пробежал глазами по четким строчкам и бережно свернул документ.

— Спасибо, майстер Гессе. Думаю, когда-нибудь мне это пригодится.