Архивы Конгрегации - 2

Не судите, и не покараны будете

Авторы: Мария Аль-Ради (Анориэль), Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: поучительная история из практики одного следователя, рассказанная подрастающему поколению конгрегатов

— Неплохо, неплохо. Вижу, не зря академские скамьи просиживаете, во всяком случае, многие из вас. Что ж, последний вопрос. Почему же так важно, чтобы малефиков ловили мы, следователи и бойцы Конгрегации? Почему мы так старательно не подпускаем к этому делу добровольцев из числа добрых христиан, искренне жаждущих избавить сей мир от зла?

Особо уполномоченный следователь Конгрегации первого ранга Кифер Буркхард обвел выжидательным взглядом курсантов академии святого Макария, коим ректор попросил прочесть что-то вроде лекции, основанной на практическом опыте. Заметив поднятую руку, инквизитор ободряюще кивнул будущему собрату.

— Простые люди легко могут ошибиться, — тут же доложил юный макарит с видимым воодушевлением. — Чтобы выявить истинного преступника, зачастую требуется провести длительную и сложную работу, а для этого необходимы различные навыки и знания, которым обучают нас, но которые недоступны обывателям. Они запросто могут засудить и сжечь безвинного человека!

— А малефика оставить гулять на свободе! — добавил его соученик из дальнего конца аудитории.

— Кроме того, — негромко добавил худенький паренек с первого ряда, дождавшись кивка лектора, — право судить, выносить приговор и приводить его в исполнение имеют лишь представители официальной власти, к числу каковых, безусловно, относятся следователи Конгрегации. И это необходимое условие, иначе в государстве неминуемо начнется хаос.

По рядам кое-где пробежали тихие смешки, смысл которых можно было выразить одним словом: «умник». По-видимому, сей курсант слыл таковым среди соучеников не первый день, да что уж там, не первый год.

— Ну, положим, — заметил Буркхард, убедившись, что все желающие внесли свою лепту в беседу и аргументы у слушателей иссякли, — основателей Конгрегации никто так, как вас, не обучал. Более того, я сам, как и многие другие из весьма достойных моих сослуживцев, пришел в Конгрегацию уже взрослым, выйдя из рядов тех самых обывателей, коим вы столь легко отказываете в умении судить здраво, справедливо и милосердно. Но в целом вы абсолютно правы, и каждый из вас привел весомый аргумент против самосуда. Но какую причину вы еще не озвучили?

В аудитории воцарилось напряженное молчание; макариты переглядывались, изучали столы перед собою и ожесточенно скрипели мозгами: Киферу казалось, что он воочию видит лихорадочное мельтешение мыслей внутри курсантских черепушек. Постепенно взгляды один за другим поднимались от столов и сходились в одной точке, где неловко ерзал на скамье давешний умник. «Ну, скажи. Выручай! Ты же точно знаешь ответ...» — читалось в глазах курсантов. И чтобы понять их мысли, вовсе не нужно было обладать первым рангом или особыми полномочиями, не говоря уже о сверхобычных способностях.

— Ладно, подскажу, — усмехнулся следователь, выждав приличествующую паузу и убедившись, что даже у «умника» озарения не предвидится. — Хотя не верится мне, чтобы вам о таком не говорили. Иной раз люди могут обнаружить очень даже настоящего малефика, а порой и поймать его удается. Но ты, Альфред, очень верно подметил: надлежащей выучки и навыков у обывателей нет. Ergo, и противопоставить настоящему малефику они могут немногое, несмотря на все народные приметы, суеверия и хитрости, большая часть которых, как мы знаем, имеет мало общего с реальностью. А посему обернуться их сыскное разумение может такими последствиями, что лучше бы вовсе не трогали. Хотите пример?

Они, разумеется, хотели, аж глаза заблестели. Впрочем, иного Кифер и не ожидал. Лекций от настоящих, действующих следователей старшие, уже перекованные из малолетних бродяг и преступников в будущих милосердных поборников справедливости воспитанники академии ждали, быть может, больше, чем Рождества. Не явиться на такое занятие курсанта могла заставить лишь тяжелая болезнь, безвременная смерть или суровое наказание (самая страшная порка ни в какое сравнение не шла с подобным зверством).

Кифер обвел долгим изучающим взглядом затаивших дыхание слушателей и заговорил.

— С таким, слава Богу, не каждый день сталкиваешься, а лучше бы и вообще обойтись чужим опытом, чего вам и желаю. Но...

Инквизитор вновь замолчал, намеренно давая юнцам проникнуться мрачностью вступления. Сочтя слушателей в достаточной мере заинтригованными, он заговорил без излишнего драматизма:

— Ехал я как-то по очередным служебным делам. Дорога неблизкая, погода нетеплая, дело к вечеру, пора о ночлеге подумать, а вокруг глухой лес и никакой надежды на хоть бы захудаленький трактир. Вдруг выезжаю к деревне. Как же кстати, думаю, вот тут-то и заночую, спасибо Тебе, Господи, за помощь в пути! Вот только местечко оказалось странное. Часть домов заброшены, часть и вовсе обветшать успели, светящихся окошек — по пальцам пересчитать, а жители запуганные и путнику заезжему не рады.

Кифер чуть сощурился, глядя на понимающие усмешки слушателей:

— Не спешите с выводами, господа еще не следователи. О моем status’е деревенские поначалу осведомлены не были. Signum'ом размахивать вовсе не всегда полезно. Побаивается простой народ нашего брата инквизитора, а страхом порой можно добиться куда меньшего, нежели доверием. Запомните это на будущее. Пригодится.

Курсанты старательно закивали головами, а некоторые так и вовсе принялись скрипеть перьями. Буркхард усмехнулся, глядя на эдакое прилежание, и продолжил рассказ.

— Так вот… Первым делом хотел я наведаться к местному священнику — в подобной ситуации решение почти всегда хорошее. А уж если беда какая в деревне, так, глядишь, и рады будут заезжему следователю. Однако же святого отца в домике при церкви не обнаружилось, да и сам домик, и церковь выглядели не лучшим образом. Это мягко говоря. Дом Господень казался просто подзаброшенным, жилище же служителя Его — покинутым с десяток лет назад. Окна выбиты, крыша полусорвана, будто сильнейшей бурей. Не скрою, я был удивлен. Куда бы вы направились следующим делом, оказавшись в сходном положении?

Вопрос был детским, но иной раз полезно повторять и прописные истины.

— К старосте! — довольно стройным хором отозвались курсанты.

— Верно. Именно так я и поступил. Там мне повезло больше: дом старосты был вполне цел, хоть и не нов, и на стук даже отозвались, пусть и не сразу. И еще, мне показалось, слишком уж опасливо спрашивали, кто пожаловал на ночь глядя. Места, понятно, глухие, но в деревнях редко вот так от всякой тени шарахаются, особенно если собаки не воют. Может ведь и кто из соседей заглянуть. От вида же открывшего дверь мужика стало и вовсе не по себе, а ведь я на службе уже тогда не первый год был. Голова полуседая, глаз дергается, руки трясутся, взгляд затравленный, в общем, полный набор. Смотрит на меня через щель, дверь до конца не открывает. «Ехал бы ты отсюда, добрый человек, — заявляет с порога. — Не надо тебе здесь ночевать, добром не кончится». Я восхитился. Солнце как раз село, ветерок поднялся чувствительный, еще и дождик начал накрапывать — мечта, а не погода для путешествия. И мужик этот мне не понравился, думаю, не надо объяснять, почему.

Судя по лицам слушателей, объяснения действительно не требовались, и Кифер продолжил повествование:

— Я понастаивал, взывая к христианскому милосердию и здравому смыслу, мужик снова попытался от меня отделаться, мол, мне же лучше будет в их деревне не задерживаться. В конце концов пришлось предъявить Signum. А он возьми и хлопнись в обморок. Я не преувеличиваю, — с невеселой усмешкой добавил Буркхард, заметив тень недоверия на некоторых лицах. — Вполне понимаю ваше недоумение: я на службе в Конгрегации не одно десятилетие состою, но такое наблюдал единожды, во всяком случае, у простого мужика. Благородная дама — дело другое, но речь сейчас не о том.

Инквизитор на пару мгновений прервался, наблюдая за реакцией слушателей и в то же время припоминая детали той давней истории. Макариты внимали, едва ли не затаив дыхание, — еще бы, Domini catuli[27] в большинстве своем наверняка уже рвались в бой со злобными малефиками за жизни и души добрых христиан, а до получения Печати им было еще года полтора в лучшем случае. Что еще остается, если не ловить на лету рассказ о каждом casus'е, коим пожелает поделиться опытный следователь?

— Узрев подобное, я, конечно же, переступил порог, на который меня до того не пускали, и попытался понять, что же так потрясло беднягу. На шум явился мужик помоложе, как оказалось, сын старосты. Поначалу и он попытался меня выдворить, твердя все то же, как по писаному, мол, мне же лучше будет. Справедливости ради надо признать, что о здравии незнакомого путника жители этого места пеклись искренне, как подобает верным детям католической церкви, но меня сие лишь насторожило пуще прежнего.

Судя по лицам курсантов, они полностью разделяли мнение рассказчика.

— Парень оказался менее впечатлительным, нежели его батюшка, — продолжил Кифер, — и при виде Знака чувств не лишился. Какое там! Он возликовал. Я уж начал опасаться, что сейчас на шею мне кинется от радости. Реакция, должен отметить, не более частая, чем обморок, однако свидетельствующая о том, что вынужденное сосуществование в течение некоторого времени с силами, враждебно настроенными к живым людям, чудесным образом превращает кровожадного инквизитора в святого благодетеля, а страх — в надежду… Только не вздумайте это записывать! — притворно нахмурился следователь. — Так вот, оный-то отпрыск впечатлительного старосты и поведал мне печальную, но поучительную историю деревни, когда мы перенесли беспамятного главу семейства в более подобающее место.

Буркхард еще раз окинул взглядом аудиторию. На лицах читалось любопытство, густо замешанное с нетерпением и предвкушением Тайны.

— Каковы будут ваши предположения, господа будущие следователи Конгрегации? — чуть сощурясь, вопросил Кифер.

По рядам пронесся возбужденный шепоток. Наконец кто-то неуверенно произнес:

— Это место было кем-то проклято? Потому и советовали не задерживаться в деревне, чтоб вас не затронуло.

— Как в деревне Пильценбах близ Хамельна, где по вине сильного малефика сгорели сотни невинных жителей, оставшихся впоследствии существовать в виде пыльных призраков? И для того, чтобы освободить это место от лежащего на нем проклятия, потребовалось явление настоящего святого, — блеснул познаниями в новейшей истории Конгрегации «умник».

— Во многом похоже, — прервал поток предположительно известных каждому макариту фактов инквизитор. — Версия логична и недалека от истины. А дело было так: завелся в этой деревне странный тип. Пришел невесть откуда, поселился бобылем, на отшибе, в трактир не захаживал, с прочими поселянами не сходился, бродил по лесу, бормотал что-то. На кого ни глянет — оторопь берет. Мрачный как сыч, злой как голодный волк. Односельчане его, недолго думая, в колдуны и записали. Что примечательно, вполне заслуженно, хотя непосредственно за проведением злодейских ритуалов, принесением кровавых жертв и ночными полетами его никто вроде бы не заставал. Но, цитируя местных, «как-то все почуяли». И не придумали ничего лучше, чем учинить над колдуном расправу по всем правилам, со столбом, костром и всенародным сборищем. Своими силами.

— Но зачем? — не выдержал кто-то из середины аудитории. — Почему было не обратиться в ближайшее отделение Конгрегации? По такому заявлению уж точно приехали бы разбираться.

— Сейчас — безусловно, — кивнул Буркхард и досадливо вздохнул. В действительности, конечно, дело обстояло не совсем так. Если на каждую неграмотную писульку из глухой деревни, в коей повествуется об угрюмом мужике, хромой старухе, косой девице и прочем скисшем молоке, споткнувшемся на ровном месте пьяном мельнике или пропавшем из погреба невесть куда пиве, что, несомненно, является «злым колдовством и шутками нечистого», ехать разбираться, то курсантов в академию придется набирать как церковную десятину: каждого десятого ребенка мужеска пола. Но этого юным энтузиастам говорить не следовало, дабы не подрывать веру в устои и стремление к ревностному служению. Он и не стал, продолжив рассказ.

— Однако дело было не вчера и не в прошлом году. Меня занесло в ту злополучную деревню больше десяти лет назад, а события, о которых идет речь, случились за восемь лет до того. Посчитали? Вас, господа курсанты, еще на свете не было, академия святого Макария только-только зарождалась, а перемены в Конгрегации хоть уже и давали себя знать, но были делом новым и оттого особенного доверия у простых людей не вызывали. Уже и то чудо, что в такой глухомани хоть инквизиторский Знак опознали. Короче говоря, испугались они обращаться к нам. Известное же дело — позовешь инквизиторов, чтоб нашли управу на колдуна, а они за компанию всю деревню спалят, так, для верности. В целом, я даже могу отчасти понять их опасения, — развел руками Кифер.

Немолодой уже инквизитор не любил вспоминать времена своей юности и начала службы, пришедшиеся как раз на период активных изменений в схеме работы Святой Инквизиции. Изменения эти были, бесспорно, к лучшему, однако слишком часто тогда доводилось сталкиваться с неприязненным отношением тех, с кем приходилось взаимодействовать ex officio[28]. Сейчас, конечно, следователей Конгрегации тоже редко встречали с распростертыми объятиями, обычно же откровенно побаивались, когда не наглели сверх меры, но это не мешало работать, даже наоборот. В те же поры сковывающий людей страх при виде инквизиторского Знака, явное нежелание сотрудничать и стремление куда-нибудь испариться даже у тех, кто ни в чем не виноват, выматывало подчас больше, чем выслеживание хитроумного малефика и беготня кругами в поисках улик и сведений. И неприятности от такого отношения к обновившейся организации возникали не только у ее служителей.

— Так что же случилось дальше, майстер Буркхард? — вывел следователя из задумчивости настойчивый голос из рядов макаритов. Самый непоседливый из курсантов аж подпрыгивал на лавке от любопытства и нетерпения. Остальные на него зашикали, но было видно, что им и самим до смерти любопытно. Под суровым взглядом инквизитора парень сник и явственно сжался, ожидая отповеди. Но Буркхард, видя искреннее раскаяние курсанта (коего, впрочем, хватит ровно до следующего раза), не стал указывать провинившемуся на недопустимость подобной несдержанности.

— А вот что, — со вздохом возобновил повествование Кифер. — Как я уже сказал, решили они всем селом учинить над чернокнижником расправу. Колдуна этого они исхитрились, изловили и даже сожгли. Как известно, толпа решительно настроенных крестьян — сила немалая, могут скопом и сильного малефика заломать, прежде чем тот опомнится. Но, надеюсь, мне не нужно пояснять, что на сбор и разжигание костра уходит немало времени. А как может использовать время плененный малефик, вы, полагаю, способны догадаться сами, вам наверняка об этом читали особый курс. И связанные руки, заткнутый рот, надетый на шею или даже нарисованный или вырезанный на лбу крест препятствуют ему в этом куда реже и меньше, чем хотелось бы. В общем, когда дело дошло до непосредственного воплощения замысла, колдун выдал образцовое проклятие, хоть в учебник вставляй. Мол, не уйти вам от расплаты, не скрыться, не утаиться, а я буду жить вечно и всех вас переживу. Что точно выкрикнул горящий малефик, сын старосты дословно воспроизвести не смог, поскольку, по его же словам, всех вокруг сковал панический страх. И воспоминания спутались, что характерно, у всех. А кое у кого и вовсе ум за разум зашел. Я позднее переговорил с доброй половиной оставшихся жителей и сам в этом убедился.

— Оставшихся? — уточнил парень, которого Кифер ранее уже мысленно окрестил «умником».

— Похвальная наблюдательность, курсант, — усмехнулся Буркхард. — Да, именно оставшихся. Когда колдун догорел — по свидетельству очевидцев, не издав ни крика, а только зловеще расхохотавшись напоследок, — ветер развеял его прах, а деревенских перестала одолевать паника, люди, как им то свойственно, поспешили вернуться к обыденной жизни, поскорее стерев из памяти собственный страх и стыд. Шли месяцы, ничего дурного или необычного не происходило, и жители деревни стали потихоньку не то чтобы забывать случившееся, но относиться к нему легче, а то и вовсе похваляться собственной сметкой и храбростью. Дескать, ничем мы не хуже тех инквизиторов. Сами колдуна распознали, сами изловили, сами сожгли. Так миновал год. А в годовщину расправы над малефиком на деревню налетел сильный ветер, который абсолютно все сочли колдовским, потому что «обычный ветер таким не бывает». Что именно произошло, никто не видел, но наутро, когда ветер стих, крестьяне нашли своего священника. У порога его дома. Мертвым.

Очередная пауза в рассказе заполнилась сдержанными выражениями впечатленности.

— Что с ним произошло? — негромко спросил сосед «умника».

— А он точно не просто случайно помер? — с напускной бравадой протянул долговязый растрепанный парень, все время рассказа старательно удерживавший на лице выражение «ври да не завирайся, я калач тертый, всякое слыхал, да не всякому верю». — Ну, люди же вечно во всем дурные приметы и совпадения видят, все колдовством объясняют... — с каждым словом уверенность в голосе скептика таяла.

— Согласно записи в соответствующем документе, — пояснил инквизитор, — святого отца зашибло черепицею, которая осыпалась с крыши от необычайно сильного ветра. Иных разрушений в тот день означенный ветер не причинил.

На сей раз повисло молчание; курсанты лишь многозначительно переглядывались меж собою. С одной стороны, выходила ерунда какая-то, а с другой, не зря же майстер Буркхард эту байку завел. Значит, жди подвоха.

— Так с тех пор и повелось, — негромко продолжил Кифер. — Год все тихо-мирно, а в годовщину сожжения колдуна налетает потусторонний ветер, а наутро находят мертвых. Кого упавшим деревом пришибло, кому так песком в лицо сыпануло, что задохнулся, а по кому и не понять, что именно с ним приключилось. Первые года три — по одному, потом — по два. За год до моего приезда нашли троих за раз. Однако ж, если верить не официальным записям у старосты, а той, с позволения сказать, летописи, что вел один из местных жителей, причиной смертей являлось не что иное, как ветер, убивший, а точнее доведший до смерти сначала священника, а затем и всех прочих. В его записях подробнейшим образом повествовалось, каким именно образом сие было достигнуто в каждом случае. А кроме того, присутствовали и другие истории, от которых меня при всем моем богатом опыте мороз пробирал. По утверждению самого «летописца», истории эти были рассказаны ему ветром, коий не выпускал его из дома и от коего ему не скрыться, ибо такова была воля колдуна.

— И что, это все правда? — не утерпел давешний скептик. — Нет, ну ясно, что малефик, но людям же только дай приврать. Чтоб свой страх оправдать, из кошки демона с вилами сделают. А уж если и правда что-то нечисто...

— Я сам это видел, — веско обронил инквизитор, тем самым положив конец любым сомнениям. Заподозрить в излишней мнительности или стремлении приврать ради красного словца следователя первого ранга ни у кого духу не хватило. — Разумеется, я учитывал субъективность восприятия и особенности отношения простых людей к малефиции, поэтому не поленился провести следственный эксперимент, велев мужику выйти из дома. Разумеется, он отказывался, умолял не заставлять, трясся... Но сила, что не позволила ему сделать ни шагу за порог, без сомнения была колдовским ветром, весьма, должен отметить, неприятным на ощупь, а отнюдь не порождением воображения и страха свихнувшегося деревенщины. Ветер поднимался, стоило ему выставить хоть какую-то часть тела за дверь, и утихал, едва лишь узник делал шаг назад, внутрь дома.

По аудитории прокатилась волна приглушенных «ничего ж себе», «жуть какая» и «вот так влип».

— А тебе, будущий страж душ человеческих, следовало бы с меньшим презрением и снисходительностью относиться к тем, кого тебе по долгу службы надлежит защищать, ибо поведение твое есть не что иное, как гордыня, причем до сих пор ничем не оправданная, — припечатал Буркхард, наградив давешнего скептика весьма недобрым взглядом. — И начинать служение людям с презрения порочно, ибо ведет к черствости, непониманию и неспособности достучаться до людских душ, id est к непригодности к следовательской службе.

Киферу приходилось знавать многих следователей и нередко доводилось сталкиваться с аналогичным подходом. Живая легенда Конгрегации Курт Гессе и вовсе о людях доброго слова не говорил. Но на его счету были сотни, если не тысячи спасенных жизней, множество рискованных операций и десятки изловленных и наказанных малефиков и еретиков, в том числе столь высокопоставленных, что кто другой бы попросту не рискнул схлестнуться с этими людьми.

— В общем, — продолжил свой рассказ инквизитор, — к моему появлению от населения деревни убыла добрая треть, еще часть сошла с ума, а остальные пребывали в состоянии непрекращающегося страха.

— И за все эти годы они так и не собрались обратиться к нам? — заметил паренек со второго ряда. Сложно было сказать с уверенностью, чего больше было в этом голосе: недоумения или неодобрения.

— Так боялись, небось, что уж теперь-то их точно сожгут всей кучей, проклятых-то… — снова встрял «непоседа».

— Так они же самосуд учинили, — вклинился «умник», — а за это вообще-то наказание полагается. Попытка исполнить работу инквизитора без права на подобное действие карается отсечением правой руки, клеймлением лба подобием Signum’а и последующим покаянием.

— Верно, — кивнул Буркхард, — хотя причина не только в этом. Часть деревенских, включая, к слову, старосту, попросту боялись идти с повинной в Конгрегацию по причинам, кои вы уже благополучно озвучили. Потому он и лишился чувств при виде Знака — решил, что таки явилась Инквизиция по их грешные души. Но с каждым годом все больше появлялось тех, кто считал, что лучше уж сдаться на милость властей, говорят же, что что-то поменялось, может, и не спалят всех разом. А кто-то и вовсе уже склонялся к мысли, что уж лучше один раз сгореть, чем год за годом жить и гадать, кого в следующий раз ветер приберет — тебя, твою жену или соседа. Была пара семей, что попытались убраться из деревни по добру по здорову или хоть детей к родственникам отослать, — не вышло. Только соберутся, за околицу выедут, — такой ужас их брал при виде дороги и открытого поля, что и сами не помнили, как домой возвращались. Пока опомнились, уже и лошадь распрягли, и пожитки по местам раскладывают. И отсидеться в родных стенах в очередной Dies irae[29] тоже не выходило: одного мужика завалило обвалившейся крышей, а сын с женой в том же доме не пострадали.

— Но даже из «сознательных» никто не обратился, — заметил «умник». — Что-то не верится, что они боялись гнева старосты больше, чем проклятия.

— Разумеется, нет, — кивнул Кифер. Парень этот ему определенно нравился, из таких выходят толковые, дотошные дознаватели, внимательные к мелочам. Вот только избавится от лишней серьезности и казенных формулировок, и цены ему не будет. Но это дело наживное: парочка заковыристых расследований в глухомани, и заговорит как человек. — Кое-кто пытался добраться до какого-нибудь отделения и поведать об их незавидной доле. Но, — инквизитор выразительно развел руками, — не тут-то было. Если кто ехал в город, скажем, на ярмарку, все было в порядке. Но стоило кому-то собраться в дорогу с целью сообщить нам о происходящем… Вблизи деревни поднимался ветер, не давая проехать и пугая лошадок и осликов; если же мысль завернуть в отделение посещала жителя проклятой деревни уже на некотором отдалении от родных мест, что-то все равно мешало. Чаще всего он на что-нибудь отвлекался, а о своем намерении вспоминал лишь на подъезде к дому. Или на него накатывал беспричинный страх, гнавший жертву до самого порога. Сын старосты, каковой не единожды предпринимал попытки добраться до властей, битый час расписывал, какие неурядицы приключались с ним в дороге каждый раз. Парень он, как я убедился, оказался смекалистый. Про ветер уразумел быстро и взялся его обманывать. Едет вроде как в соседнюю деревню на ярмарку. Там отделения нет, но ежели местному священнику весточку передать... Да только как писать взялся, буквы все и позабыл. Выходят вместо немецких слов невиданные закорючки. Если, скажем, что иное писать берется — буквы как буквы, а ежели признание — невесть что выходит. Испугался, сжег письмо, а оно вспыхнуло алым чадящим пламенем, и в дыму ухмылка жуткая проступила. Другой раз добрался до городка на ночь глядя, попросился в дом ночевать, чтоб с утра в отделение идти. Заночевал, выспался, а как утром уезжать наладился — хозяйка в крик. Вор, дескать, грабитель. На честь покушался, добро украсть норовил. Будто не сама его вечером в дом пустила. Соседи набежали, расправу чинить собрались. Насилу ноги унес, а про отделение и думать забыл, только на полпути к родной деревне вспомнил. В другой ситуации я бы сказал, что из такого записного враля хороший бы сказочник вышел, да только не до шуток ему было. Если даже вдвое приврал, половины достаточно, чтобы волосы дыбом встали. Одним словом, малефик позаботился о том, чтобы добрым односельчанам было трудно избавиться от его предсмертного подарочка.

Кто-то из слушателей тихонько присвистнул.

— Весьма точная характеристика положения, — согласился Кифер и сделал вид, что не заметил, как порозовели щеки рыжего веснушчатого парня в заднем ряду. — Теперь вы понимаете, почему старостин сын меня только что не облобызал: иного способа поведать о своих бедах кому следует у них не осталось.

— И вам удалось решить их проблему, майстер Буркхард? — с надеждой спросил рыжик-свистун.

— В определенной мере, безусловно, — кивнул следователь и пояснил в ответ на застывший на половине лиц вопрос: — Каждый должен заниматься своим делом. Моя задача как дознавателя — расследовать дело, установить личность виновного и задержать его, при необходимости вызвав на подмогу группу захвата. Задача зондергруппы — прибыть на место и уничтожить или захватить тех, на кого укажет следователь. Снимать проклятия, наложенные давно сожженным малефиком, — задача expertus’ов и иных служителей Конгрегации, сведущих в вещах потусторонних. Мое дело в данном случае состояло в том, чтобы собрать максимум сведений и сообщить о творящемся непотребстве тем, кто действительно способен помочь. Expertus’ов туда съехалось немало, и повозиться им пришлось изрядно. Что именно они там делали — не знаю, не вникал. Но чаще всего творить волшбу оказывается намного проще, чем исправлять ее последствия. Насколько мне известно, — добавил он, не дожидаясь очевидных уточнений, — избавить незадачливых крестьян от их напасти удалось, но отмаливали это место долго.

И не только отмаливали. У одаренных служителей Конгрегации есть свои методы. А кроме толпы expertus’ов, за ту несчастную деревню денно и нощно молилась добрая половина Abyssus’а. Но об этом господам курсантам знать рановато.

— Хочешь еще о чем-то спросить? — поинтересовался Буркхард у поднявшего руку «непоседы».

— Да, — кивнул тот. — А что делать, если дожидаться подмоги некогда?

Подвиги Молота Ведьм решительно не давали молодому поколению покоя. А Кифер Буркхард помнил, как нашел тогда еще не живую легенду, а желторотого выпускника умирающим от ожогов на фоне догорающего баронского замка, куда тот полез на верную смерть, потому что не мог иначе. И кто знает, что бы было, останься он тогда снаружи дожидаться подмоги.

— Поступайте так, как велит ваша совесть и ваш долг, — посоветовал инквизитор. Гнать юнцов на рожон не позволял здравый смысл, а требовать осторожности — жизненный опыт.

Кифер обвел аудиторию изучающим взглядом. Впечатленные рассказом макариты были удивительно тихи и задумчивы.

— И какой же вывод вы можете сделать из сей поучительной истории? — осведомился следователь, дождавшись, пока курсанты переварят услышанное, и благожелательно кивнул вскинувшему руку «умнику».

— Что, запрещая обывателям самим принимать и, главное, приводить в исполнение столь серьезные решения, — сразу же выдал тот без запинки, — мы, помимо прочего, ограждаем их же от возможных катастрофических последствий подобных действий.

— Верно, — одобрил Буркхард, мимоходом отметив это «мы» из уст еще недоучившегося следователя. Надо будет намекнуть ректору, что штутгартскому отделению не помешает молодой толковый служитель годика так через два. — Что же, господа курсанты, судя по звону колокола, наше время давно вышло, а вам пора направить свои стопы в сторону трапезной, ибо не должно делам давно минувших дней отбивать аппетит ныне живущим.