Аниран расправляет плечи

Часть 4. Глава 32. Столица в огне.

Короля приводили в себя с помощью деликатесов и вина почти сутки. Он жрал и бухал, и никого не желал слушать. Лишь когда отоспался и вспомнил, что золото удалось сохранить, его настроение пошло вверх. Он сжимал кулаки и грозил Эвенету всеми мыслимыми и немыслимыми карами. Хоть я отговаривал от подобного поступка, король порывался отправить письмо и добавлял, что сам будет пытать калёным железом прибывших с востока храмовников. Но я ему сказал, что с этой задачей лучше справляется Фелимид. И хоть никого пытать не пришлось, он быстро выяснил, что этих десятерых бедолаг Эвенет использовал как жертвенных бычков. Отправил на заклание, ни слова не сказав, что их ждёт.

Но ещё одна, на мой взгляд куда более удивительная новость догнала нас ближе к вечеру следующего дня. Когда король уже немного оклемался, похмелялся и выбирал нового казначея из армии придворных жополизов, с докладом прибыл эстарх Эриамон - второй по старшинству святой отец церкви смирения в Обертоне. Он отвесил королю низкий поклон и вручил наставление, оставленное первосвященником. Оказывается, с прошлым рассветом Его Святейшество отбыли с важной миссией в Мармасс - один из городов-близнецов на юго-западном побережье Астризии. Что за миссия такая в письме не указывалось, но для её успешного выполнения почему-то Эоаниту потребовалось не только собрать огромный обоз, но и забрать священную книгу - "Книгу Памяти Смертных". Эстарх Эриамон так же сказал, что, хоть Его Святейшество не сообщили ему причину изъятия ветхой книги из-под защитного саркофага и столь спешного отъезда, он предполагает, что для этого была веская причина. Например, демонстрация её в городах-близнецах для укрепления веры жителей Астризии. С прибытием анирана вера лишь окрепла, а Его Святейшество, наверное, решил помочь анирану в делах его.

Слушать подобное было одновременно смешно и странно. Я-то ведь знал, что Эоанит меня на дух не переносит и все его действия направлены лишь во вред. Но Эриамон - этот неторопливый, даже медлительный, старичок, который никогда не повышал голоса и говорил спокойно, как дипломированный психолог, - почему-то верил на слово своему непосредственному начальнику. Он считал его не только своим духовным учителем, хотя был заметно старше Эоанита, но и всецело доверял. Мы с Гуляевым и королём Анфуданом Третьим были крайне озадачены торопливым исчезновением первосвященника. Но эстарх Эриамон успокаивал нас и утверждал, что Эоанит озабочен лишь делами анирана, процветанием Астризии и укреплением веры. И что, пока тот отсутствует в Обертоне, он взвалит на себя тяжёлую ношу беспокойства о судьбах паствы.

Но всё, как мне тогда казалось, стало на свои места через несколько дней. Столицу накрыли пожары, о которых когда-то меня предупреждал Хатемаж.

Никто не мог сказать, где появился очаг возгорания. Когда мне сообщили, что город пылает, я отказывался в это верить, ведь своими руками устранил того, кто грозился этот город поджечь. Быстрее всех я взбежал на самую высокую башню во дворце и, отворив варежку на полную, наблюдал за оранжевым заревом. Где-то у внешних стен в северной части города полыхали дома.

Но, на самом деле, горели не только дома. Горело всё. И дома, и лавки, и Дворец Правосудия, и рыночная площадь на восточной окраине. Не говоря о ремесленных мастерских, которые, в большинстве своём, располагались именно в северной части. Город пылал так, что чёрный дым и запах гари, казалось, затмевали собой солнце и замещали воздух.

Адский труд, который выпал на нашу долю в те дни, я не забуду никогда. Хоть я нёсся впереди всех к горящим зданиям, даже я не догадывался с чем придётся столкнуться. Как берсерк, я бросался в жар, хватал людей, оттаскивал как можно дальше и вновь бежал спасать тех, кого ещё можно было спасти. Я заметно подкоптился и получил массу ожогов. Пусть незначительных, но весьма болезненных.

В первые дни мы лишь пытались спасать людей, сдерживали огонь и не позволяли ему распространиться. Фелимид кричал мне прямо в ухо, утверждая, что мы имеем дело со спланированным поджогом, ведь очаги возгорания, оказывается, появились сразу в нескольких местах. Но тогда я его плохо слышал. Возможно, даже не слушал. Злоба, ненависть и ярость разрывали меня на части, когда я задавался вопросами о том, кто посмел совершить столь мерзостный поступок. Я находил ответы, конечно. Бил копытом, желая всё бросить и отправиться следом за тем, кого считал главным подозреваемым. Но необходимость оставаться в пылающем Обертоне, необходимость помогать людям побеждала ненависть и ярость. Это было немного удивительно для меня, но желание спасать и помогать побеждали жажду мести. Когда я видел на брусчатке выложенные в ряд обгоревшие тела несчастных жителей, я мечтал о мести. Но когда видел, как несётся тушить пожар пожарная карета, я первым прыгал на её подножку, помогал качать помпу или направлял ненадёжный шланг. Я всецело был занят спасением и не думал о разрушении.

Не знаю, почему так получилось, но я забыл обо всём на свете. Я забыл о том, кто я есть. Забыл о своей миссии. Я даже забыл, что существует такая штука, как инстинкт самосохранения. Бушующее пламя, дымящие остовы сгоревших домов и океан людского горя отодвинули на второй план все мои задумки. Я сосредоточился на более важных делах и спасал жизни. Такая абстракция, как излечение всего мира, больше не занимала мои мысли. Не говоря уже о попытках обнаружить необнаруженных аниранов. Я был сосредоточен на том, что происходит здесь и сейчас, а не на том, что должно произойти в отдалённом будущем. Я даже забыл про Дейдру. Редкий день проходил, чтобы я не вспоминал о ней. Я всегда помнил, куда я должен отправиться и ради чего. Но пожары в Обертоне изгнали из моей головы Дейдру. Она оставалась в моём сердце, но я не думал о ней. Я старался решать проблемы по мере их поступления и не мог разорваться на части. Поэтому помогал тем, кому действительно мог помочь - помогал тем, до кого мог дотянуться рукой.

Рядом со мной всегда были те, кого я мог смело назвать друзьями. Никто не боялся, никто не убегал. Пусть Его Величество мы укрыли на время, чтобы он не мешал, остальные, включая тех, кто занимался подготовкой армии, подключились. Из жителей и солдат выстраивались длиннющие цепи, по которым шли вёдра с водой от самого озера или из прудов в центральной части королевского квартала. В течение нескольких дней эти цепи трудились, делая лишь небольшие перерывы. Никто не хотел отступать, никто не хотел сдаваться. И, в итоге, мы все победили.

Когда всё закончилось, город был не похож на себя. Особенно северная и восточная части. Я стоял на вершине Башни Бдения и обозревал с высоты результаты чудовищного пожара. Смотрел на почерневшие остовы ремесленных мастерских и жилых домов. Смотрел на обуглившийся угол Университета и выгоревший дотла Дворец Правосудия. Я знал, что там много погибших и раненных. Знал, что где-то там внизу, полно озлобленных и лишившихся крова людей. Но я не хотел к ним спускаться. Не хотел, потому что не мог подобрать слов ободрения. Я чувствовал, что подвёл их. Я чувствовал свою вину, ведь считал, что именно я виноват в том, что дал уйти тому, кто за эти пожары ответственен. Хоть, как и все предыдущие разы, доказательств у меня не было никаких, в этот раз сомнений я не испытывал. И если бы передо мной именно сейчас поставили Эоанита, если бы дали сойтись лицом к лицу, уверен, я бы не сомневался. Я бы срезал его лицо ударом энергетического щита. Пусть это уже не имело никакого значения, я хотя бы удовлетворил бы свою жажду мести и воздал за грехи самому главному грешнику.

Затем начался долгий процесс восстановления. Нам - всем жителям Обертона, я имею в виду, - одновременно пришлось заниматься сразу несколькими делами - собирать урожай и устранять последствия пожаров. Леса, коими славилась Астризия, безжалостно вырубались. Меня не беспокоили "зелёные" проблемы, когда я наблюдал за длиннющими рядами пеньков. Для меня лес был лишь средством достижения цели, а не целью. Благодаря тысячам поваленных деревьев, строились новые дома. Как в черте города, так и за чертой. В спешке закладывались каменные фундаменты. Ремонтировались слегка повреждённые здания и сносились те, которые ремонту не подлежали.

Подключилась к процессу и армия. Вместо муштры и маршев по утрам, вместо занятий с копьями и мечами, бывшие новобранцы вместе со своими командирами помогали восстанавливать столицу. Одну из недавно отстроенных казарм, по просьбе тех, кого отбирал Каталам, отдали под пользование тем, кто временно лишился крова. И правильность такого поступка никто не ставил под сомнение.

Но была и ложка дёгтя в мёде всеобщего усилия - проклятые мародёры. Недавно молодой, но совсем неглупый Хатемаж говорил мне, что с пожарами он активирует свой агрессивный электорат. Тех, кого жизнь человеческая не интересует и кто ради жажды наживы поспешит воспользоваться возможностью. Такие действительно нашлись в столь суровые времена. По ночам они шастали по улицам Обертона, выгребали из домов, что можно выгрести, и не стеснялись нападать даже на патрули. Вместо того, чтобы спасать обездоленных, они помогали хаосу распространяться. Поэтому с этими тварями пришлось разобраться, и разобраться жестоко.

Ремонтные работы шли во всю, а на площади уже устанавливали виселицы. Всех, чья вина была доказана, вздёрнули в один день. Вспотевший Фелимид наконец-то продемонстрировал свои таланты и очень быстро обнаружил гнойник - семью одного весьма достойного примо. Вместе со своим вельможным папашей, зрелые и наглые детишки воспользовались возможностью. В кратчайшие сроки они организовали банду и попытались урвать жирный кусок. Прикрываясь именем папочки, они тащили в райское поместье во фруктовом саду всё, что плохо лежало. Всё, что удавалось с кого-нибудь сорвать или извлечь из руин чужого дома.

Но гнойник всё же вскрыли. А затем всех этих подонков - папашу, мамашу, четверых крепких сыновей, несколько друзяшек и близких слуг я приказал повесить. Да, приказал именно я, а не король. Когда он узнал, кто наживается на горе жителей столицы, он сначала не поверил, ведь это был человек, который сидел с ним за одним столом. Он много зим шептал в уши Его Величеству лестные слова. Много зим участвовал в собраниях и советах. И король просто не смог поставить печать на собственном указе.

Я же, мягко говоря, не испытывал тягу к всепрощению. Я сжал нерешительную руку короля и придавил её к листку собственной рукой. А на площади, когда этим мерзавцам накинули на шеи петли, а они рыдали и умоляли, утверждая, что бес попутал, я сам отдал приказ выбивать из-под ног опору. Смотрел, как они корчатся, и не отворачивался. Я был уверен, что они не только это заслужили, но и что в следующий раз, который неизбежен, поступлю точно так же. Всё зло я выкорчую. Пусть для этого мне самому придётся примерить личину зла.

Но всё же не мародёры ощутили на себе всю величину моего гнева. Мочалкой, его впитавшей, стал святой отец Эриамон.

Наверное этот с виду простоватый дедушка тоже имел голову на плечах и быстро сообразил, что нет дыма без огня. В каком-то смысле - совсем не образно говоря в этом случае. Эриамон понял, что быстрое отбытие непосредственного начальника очень скверно пахнет. Он тоже видел как горит город. Однажды даже стоял со мной плечом к плечу, наблюдая за рядами выложенных на дороге трупов. Его лицо было мрачным, а перст безостановочно чертил в воздухе знак в виде восьмёрки.

Но меня его поведение не убедило. Я хотел выместить на нём свою злость - и выместил. Он слушал меня с поникшей головой и, казалось, даже был готов принять наказание, когда я размахивал энергетическим щитом, а вокруг бегали мои друзья, пытаясь отговорить совершать греховный поступок. Я понимал, конечно, что Эриамон ни в чём не виноват. Но был так зол на неожиданный пожар, разрушивший все мои планы, что едва не зарубил бедолагу. Я скакал и прыгал, а эстарх Обертона лишь смиренно склонял голову.

Это потом, когда я успокоился и остыл немного, всё же понял, что пожар планы не разрушил, а отдалил. Город мы спасли. Даже взялись за восстановление. Моральное состояние войск было на высоте, люди побеждали отчаяние и слушали мотивационные речи анирана. Даже Его Величество продемонстрировал милосердие к черни, как он о народе говорил. Из сундука, прибывшего с востока, он выделил значительную сумму на строительство. Он кормил нуждающихся из этого сундука. Вместе с супругой важно ходил по местам, где получили временное пристанище погорельцы, и одаривал монеткой. Приободрял, обещал всё восстановить и без опаски подставлял руки для поцелуев.

Но самый удивительный поступок совершил святой отец Эриамон. Хоть я больше не трясся от ненависти при виде белой рясы, видеть его, когда он выпросил встречи со мной и королём, не желал. Лишь Его Величество смог унять мой гнев и удержать от неумных поступков. И когда мы выслушали Эриамона, свою попытку слинять я сам назвал неумным поступком. И поблагодарил короля, что не позволил его совершить.

Эстарх Эриамон на время отсутствия первосвященника получал всю полноту церковной власти в столице. Он и принимал решения, и исполнял. Своим решением он предложил Его Величеству часть доходов, получаемых от продажи тщательно охраняемых листьев наркотического дерева, перенаправить на нужды города. Эриамон несомненно удивил нас с королём подобным предложением. Но сам он не заикался и не извинялся: он утверждал, что церковь - тоже часть Астризии. И обязана заботиться не только о заблудших душах, но и о сгоревших домах этих душ. Он достал из-за пазухи рулон бумаги и протянул кролю на подпись. А пока они обменивались благодарностями, я задумался о неожиданно возникшей возможности. Эта возможность выглядела крайне заманчивой. Я обмозговал её сам с собой, взвесил все "за" и "против". Но всё же у меня оставались сомнения, что задумку удастся провернуть. Я решил, что такой идеей не мешает поделиться с профессором Гуляевым. Обсудить и выслушать его советы.

В общем, после поступка эстарха я немного остыл к нему. Я был уверен, что Эоанит ни за что не совершил бы нечто подобное. Я стал присматриваться к Эриамону и приходил к выводу, что на мир он смотрит иначе, чем первосвященник. Я не понимал, чем он руководствуется - искренней верой или вопросами выгоды, но его поступки противоречили тем поступкам, которые я ожидал от представителей церкви. Я планировал эту церковь уничтожить и не ожидал от неё ничего, кроме противления. Но эстарх Эриамон не вызывал у меня рвотного рефлекса. Не только потому, что сам предложил делиться доходами. Не только потому, что был спокойным, тихим и уравновешенным. А потому, что я своими глазами видел, как он кормил нищих доходяг возле ступеней храма.

В отличие от соседа напротив, Храм не прогорел. Как мне казалось, потому, что Эоанит изначально не планировал подставлять под огонь свой собственный дом. И теперь возле храма дневали и ночевали те, кому некуда было деваться. Теперь со ступеней их не прогоняли. Теперь служители храма кормили их дважды в день - утром и вечером. А эстарх Эриамон делал это собственноручно каждое утро. А поскольку я видел это своими глазами, а не только слышал рассказы других, моё отношение к нему кардинально поменялось. Я был готов поверить, что к страданиям обездоленных людей он не безразличен.