Анифа. Пленница степей (СИ)

Глава 21

Раны Рикса были ужасны. Сердце Анифы обливалось кровью, пока она рассматривала могучего северянина, пребывающего в беспамятстве и горячке. Но она откинула прочь все лишние мысли и постепенно, шаг за шагом, смогла нарисовать общую картинку.

Судя по всему, получая очередное ранение, Рикс не отдавал себе отчета, насколько каждое из них серьезно. И мало уделял им внимание. Какие-то порезы затянулись, а вот в какие-то попала зараза. И Рикс, судя по всему, до последнего терпел и боль, и повышенную температура, когда тело пыталось бороться с заражением, но в итоге не выдержал — и свалился.

Как обычно, Кизар даже не удостоился ни промыть, ни продезинфицировать раны. Некоторые просто прижег и то, не очень действенно, а остальные, видимо, опасаясь остановки сердца из-за болевого шока, просто смазал своим дрянным зельем из пережеванной травы и молока. К тому же северянин явно страдал от обезвоживания — его губы были сухи, пот отсутствовал. Еще и белки глаз пожелтели — очень дурной признак.

О Шах-Ране она вспомнила только тогда, когда вождь сам обратился к ней — уже после того, как она приготовила три разных отвара, обтерла тело Рикса и с трудом напоила его водой и лекарством.

— Он поправится? — тихо спросил ее мужчина, наклонившись и несильно сжав своими пальцами ее плечо.

— Пока нельзя сказать точно, — рассеянно откликнулась Анифа, — Северянин в очень тяжелом состоянии.

— Ты и правда понимаешь, что делаешь, — задумчиво проговорил Шах-Ран без вопросительной интонации, — Откуда?

— Что — откуда? — машинально спросила девушка, ни на секунду не отвлекаясь от своего дела.

— Откуда знаешь знахарское искусство?

В этот момент Анифа промывала очередную рану Рикса, и когда мужчина дергался от боли, она непроизвольно шептала ему какие-то ласковые и успокаивающие слова. Поэтому она не сразу ответила вождю.

— Сначала меня учила мать. Потом — две старухи из стана Горха, — отвлеченно пробормотала она. — И я рада, что у меня были столь хорошие учителя. И что я могу помогать людям. Хотя, конечно, мои знания несовершенны… Хотелось бы найти достойный пример для подражания.

Шах-Ран такому ответу усмехнулся — ведь Анифа своими словами откровенно заявила, что в Дариорше не было приличного врачевателя.

Завороженный ее действиями и движениями — ловкими и деловитыми, умелыми и явно знающими — вождь почти забыл о том, что его обеспокоило внимание Анифы к побратиму. Его мужской эгоизм и чувство собственничества подсказали ему, что девушка не просто так кинулась спасать Рикса. Ее глаза, ее рассеянное и встревоженное лицо выдали ее с головой — и Повелитель племен почувствовал элементарную ревность.

Но и не оценить ее способности он тоже не мог. Он был рад, что поверил словам своих воинов — а их протекция дорогого стоит. Что Ману, что Заир были не из той категории людей, которые просто так могли восхвалять женщину.

И какую женщину? Его женщину!

Удивительно, но, обнаружив еще один талант у маленькой рабыни, Шах-Ран почувствовал мрачное удовлетворение. И посчитал, что, возможно, ничего и нет страшного в том, что Анифа с таким пылом принялась за лечение побратима.

И да, он верил, что девушка спасет северянина. Верил безотчетно и свято, будто по-другому и быть не могло.

Поэтому… Шах-Ран оставил все как есть.

К тому же, Анифа занялась и другими ранеными, вызвав со стороны Кираза и знахарок острое возмущение. Но вождь приказал не мешать “благословенному цветку” и пришлось тем замолчать. Украдкой он все же следил за передвижениями и действиями маленькой рабыни, но ни разу не вмешивался. И хотя ее внимание к Риксу было особым, отличным от того, что она оказывала всем остальным, вождь также никак не реагировал, загоняя неприятные помыслы и ощущения глубоко внутрь.

А еще непроизвольно умилялся, видя, как степняки, эти суровые и крепкие воины, непроизвольно тянулись к ней. Но не к как к женщине с соблазнительными формами, а как к сестре или даже матери.

Оказалось, в этой девушке действительно было что-то, что ставило ее выше простой шлюхи. То, как она умела улыбаться, какие слова подбирала, чтобы успокоить или, наоборот, воодушевить то или иного человека — не важно, ребенка, или уже взрослого мужчину, столкнувшегося с трудностью, почти ошеломило его и даже немного растревожило. Теперь маленькая танцовщица меньше всего напоминала ему маленькую бесправную и бессловесную рабыню, которая и годна лишь на то, чтобы танцевать да ублажать своего господина в постели. Эта девочка, несмотря на невысокий рост и хрупкое телосложение, деловито сновала по Дариоршу, по его окрестностям, от палатки к палатке, как маленькая госпожа, прекрасно ориентируясь как в городище, так и местных правилах и понимая, что ей дозволено, а что — нет.

Но по ночам она по-прежнему была подле него — ласковая и нежная, как кошечка. И такая же игривая и гибкая. Других наложниц словно не существовало для него. Разве что он не игнорировал Зарну, которая отдаленно напоминала ему Анифу. Да еще потому, что беременность — это благословение богов. А дети — их подарок.

Гарем Повелителя снова заволновался. Воодушевленные тем, что в день возвращения степняков именно наложницы были подле него, ублажая и лаская уставшего вождя, теперь женщины сгорали от ревности и злобы. Не увидеть заново вспыхнувшую в вожде страсть к маленькой танцовщице было невозможно. Она проводила с ним каждую ночь и по несколько часов — днем, если она не была занята ранеными или какими иными делами. И все же иногда некоторые из наложниц все-таки оказывались в шатре вождя, но лишь для того, чтобы прислуживать своему господину. Да с тихой ненавистью наблюдать за тем, как исступленно мужчина и его рабыня предавались чувственной любви.

Впервые Рикс очнулся спустя дней десять после возвращения степняков в Дариорш. Совсем недолго, но он бодрствовал, с тихой яростью осознавая свою слабость и беспомощность. Он проснулся в одиночестве, но знакомые стены и потолок его палатки непроизвольно порадовали, как и чаша с водой, поставленная кем-то на деревянный короб около его топчана. Отвлеченно он заметил, что в его шатре свежо и чисто, а около очага стоит какая-то утварь. Едва-едва пахло чем-то пряным и душистым, но не приторным. Прикоснувшись к своему телу, Рикс обнаружил умело наложенные повязки, от которых тоже приятно пахло, а также выступающие ребра — он сильно похудел. Сколько же он провалялся в таком состоянии?

В следующий раз, открыв глаза, мужчина почувствовал себя гораздо лучше. Да, в голове был какой-то вязкий туман, а в теле — неприятная тяжесть, но Рикс уставился в потолок над собой и с наслаждением вдохнул душистый воздух.

Легкий шорох со стороны очага привлек его внимания и, повернув голову, северянин уставился на тоненькую женскую фигурку в простом полотняном платье и удлиненной куртке. На голове был повязан серый платок, скрывающий волосы, но одна прядка иссиня черного цвета все же выбилась из-под ткани и, вьясь лозой, касалась изящного профиля.

Это была Анифа — Рикс мгновенно узнал ее, когда та повернулась. Девушка же, заметив его пробуждение, мгновенно вскочила на ноги и юркнула к нему. Наклонилась и, с теплой заботой в глазах, заглянула в лицо.

— Слава богам, ты очнулся! — выдохнула она с облегчением. Девушка прижала ладошку к его шее и на несколько секунд замерла, прислушиваясь. Потом, прижавшись своим лбом к его, удовлетворенно улыбнулась.

И это ее улыбка показалась Риксу самой прекрасной на свете. Улыбкой богини, которая почтила его своим вниманием и благословением, дарящей свет и надежду. Мужчина даже вскинул подбородок, стремясь прикоснуться к пряно пахнущей коже — как всегда мягкой и чистой, лишенной искусственного запаха масел или духов, но пропитанная флером степных трав и опавшей листвы.

— Огонек, — бесшумно, одними губами прошептал Рикс, злясь на то, что едва может поднять руку, чтобы прикоснуться к прекрасному видению.

Анифа едва заметно вздрогнула, а в ее глазах на мгновение отразился страх.

— Как ты себя чувствуешь, северянин? — тихонько спросила девушка, отпрянув, — Ты хочешь пить? Есть?

И хотя Рикс не ответил, девушка подхватила рядом стоящий кувшин, наполнила водой из него чашу и прижала к мужским губам. Прохладная жидкость полилась в его рот, мужчина инстинктивно сглотнул и тут же закашлялся.

— Прости. Прости… — тут же забормотала Анифа, вытирая собственной ладонью стекающую по его подбородку влагу, — Но надо еще немного… Пожалуйста.

Ласковый и невозможно нежный голос ласкал слух раненого воина, и Рикс, прикрыв глаза, послушно выпил всю чашу, чувствуя, как с каждым глотком ему становится легче, а из тела уходит неприятная тяжесть.

По крайней мере, ему так казалось и в это хотелось верить.

Поэтому он все-таки смог немного поднять свою ладонь, чтобы прикоснуться к округлому бедру — не похоти ради, на это у него просто не было сил, но — чтобы понять, что это не сон и не видение, и маленькая рабыня действительно около него.

Скорее всего, это было лишь игрой его ослабевшего рассудка, но сейчас, больной и обессиленный, он решил, что вот они — его истинные желания. Он хотел эту женщину, хотел полностью и безраздельно, не деля ни с кем и видя в ее глазах лишь собственное отражение. Именно к ней стремилось все его существо, ее он видел и чувствовал в бреду и думал о ней после хорошего и жаркого боя, засыпая на земле и укрываясь собственным плащом.

Определенно, он уже стар… Его тело, как и сознание, прилично поизносилось — другого объяснения своему помешательству он найти не мог. А это самое настоящее помешательство — в этом можно было не сомневаться. Иначе почему он, переживший столько битв и столько славных сражений, с такой легкостью пал в каком-то маленьком походике?

Он действовал привычно — дерзко, яростно и не очень обдуманно. И, получая одну рану за другой, привычно не придавал им значения. И, как оказалось, зря… Свалился, как немощный ребенок, от пару царапин и невесть сколько времени провел в лихорадке. И теперь ему, как ребенку, нужна женская забота… Ему, Риксу. Северянину. Побратиму Повелителя степных племен и народов… Самому яростному его воину и умелому воителю…

— Огонек, — снова прошептали его губы перед тем, как снова провалиться в сон — на этот раз хороший сон без сновидений, крепкий и оздоровляющий.

Но при этом он ясно ощущал присутствие девушки рядом — и это чувство успокаивало и умиротворяло его, заставляя чувствовать уверенность в том, что действительно кому-то нужен. Что онейнужен.

Смятения снова окутали Анифу, подобно склизкому кокону. Видя на протяжении стольких дней некогда могучего и крепкого воина в столь плачевном состоянии, она на время забывала о том, кто он. И заботилась столь рьяно лишь потому, что его раны были не в пример серьезней, чем у остальных ее пациентов.

Но сейчас, увидев льдистые глаза Рикса и прочитав по его губам свое прозвище, она почувствовала, как ее сердце трепетно заныло.

Почему же она настолько неравнодушна к этому светловолосому воину с уродливым лицом? Почему её трусит и смущает даже его малейшее и, скорее всего, случайное прикосновение?

Неужели все дело в том, что, нарушив верность вождю, она занималась любовью с Риксом перед его отъездом? И этот случай настолько сильно изменил ее?

Как же тяжело об этом думать… Неприятно… Раздражающе…

Какое-то время Анифа еще просидела на постели северянина, размышляя и рассеянно поглаживая его по волосам. Они были немытые, сальные, но гладко расчесаны ее собственной рукой. Но пробуждение мужчины вселило в нее надежду — совсем скоро северянин встанет на ноги, снова вздохнет полной грудью и приведет себя в порядок. И, возможно, опять сожмет в своих крепких и надежных объятиях, от которых она уже вряд ли отвернется… Ведь в них так хорошо, так надежно.

А еще она и правда щлюха, раз думает о нем, деля при этом постель с другим мужчиной. Кому же она изменяет на самом деле? Кого предает — телом или душой?

Достойна ли она спокойной и счастливой жизни или, возможно, все это ей в наказание за прошлые перерождения? Ясно одно — на все воля богов. Ей же остается лишь надеяться на их милосердие.

— Молю вас, беспощадные, но справедливые боги, — позже, покинув шатер Рикса, вознесла она молитву недалеко от ужасающего и кровавого алтаря степняков, — Молю вас, не оставляйте вашу рабу без благословения… Не обойдите своим сияющим взором вашего самого преданного воина… Прошу, не лишайте нас разума и вашего расположения и наставьте на путь истинный… Великие и кровавые боги! Я молю вас о снисхождении для нас всех, ваших неразумных детей! Подскажите, наставьте, не дайте совершить ошибку и будьте милосердны… Прошу…

Конечно, Анифа не осмелилась принести на алтарь кровавую жертву — ей претила жестокость и смертоубийство, она окончательно это осознала и приняла. К тому же она была женщиной, а боги, которым был поставлен алтарь и которым поклонялись степняки, были богами силы и войны.

Но отчаяние и смятение заставили ее обратиться к ним с горячей речью.

А позже, под покровом темноты, она провела простой и незамысловатый ритуал, которому ее тоже научила мать. В этом ритуале в качестве жертвы выступила ее собственная кровь, которую она пустила, аккуратно проколов раскаленной иглой свой палец. Совсем немного, всего пару капель. Но этого, по словам матери, обычно вполне достаточно. Главное, чтобы были чисты помыслы и желание было горячо. Анифа закончила ритуал раньше, чем в шатре появился вождь. А на кучки трав, разложенные на чистой тряпице, и ряд очередных плошек с пряно пахнущим содержимым он и вовсе не обратил внимания, привыкший к этим новым деталям в своем жилище. Он сам приказал ей перенести свои вещи, ведь это было удобнее. К тому же ему нравилось, какой Анифа становилась, когда занималась своими хитрыми лечебными делами. Она была необыкновенно серьезной и деловитой и это очень привлекало Шах-Рана. Оттого он был особенно порывист и жаден в получении удовольствия и щедр на ласку.

Вот и этой ночью он овладел ею отчаянно и жарко. Он поклонялся ее телу и ее чувственной красоте, жадно целовал каждую клеточку ее тела и входил быстро и глубоко, позволяя себя самые искушенные, самые откровенные ласки, от которых Анифа не просто стонала — она кричала и визжала, пытаясь отпрянуть от обжигающего жара мужчины, но одновременно — и порывисто тянулась ему навстречу, желая в страсти и исступлении забыться и раствориться в силе, значительно превосходящую ее собственную.

А когда под веками вновь вспыхнули звезды и тянущийся внизу живота спазм взорвался, пронзая тысячей иголочек удовольствия, она закричала особенно громко и пронзительно. И даже не заметила, как от переизбытка чувств и ощущений у нее по щекам потекли слезы, которые мужчина с жадностью слизал своим языком.

Под бдительным надзором Анифы северянин пошел на поправку — медленно, но верно и все-таки быстрее, чем обычный человек. Поначалу он много спал и далеко не всегда Анифа могла поймать момент его пробуждения. Но около шатра Рикса всегда дежурили его верные товарищи, которые при необходимости могли помочь ему.

Пришло время, когда мужчина с болезненным неудовольствием отметил свою слабость, которая, по его мнению, показывала его с дурной стороны в глазах желанной женщины. И хотя появление в его шатре маленькой рабыни по-прежнему радовало его и внушала надежду, порой он не мог сдержать колкие и неприятные слова, пытаясь выглядеть сильным и крепким, как и раньше. И да, Рикс понимал, что вел себя глупо и капризно, как дитя, но… Не мог сдерживать себя. Отчего, разумеется, приходил в еще более сильную ярость.

Приходил к нему и побратим. Каждый день, ранним утром, он входил в его палатку перед тем, как принять своих командиров, и вставал около Рикса, мгновенно просыпающегося от присутствия вождя. Они разговаривали, порой шутили и вспоминали былое, порой — обсуждали связь с империей и дальнейшую стратегию.

Иногда Шах-Ран грубовато, но беззлобно журил его:

— Старый друг, ты, видимо, совсем заскучал на этом свете, коль захотел отправиться на тот. Решил попировать со своими валькириями? Или испить чашу вина из рук вашего верховного бога? Посмотри на себя — и без того урод редкий, так еще исхудал, как будто год в плену провел. Хватит уже бока отлеживать — а то забудешь, как меч в руках держать.

— Даже в таком состоянии я твои собственные бока намну с легкостью, — хмуро парировал Рикс, внутренне отчаянно негодуя, ведь был совершенно согласен с побратимом.

В день, когда северянин впервые после долгого перерыва взял в руки клинок и сделал привычный, пусть и немного неловкий выпад, мужчина немного успокоился. Да, слабое после болезни тело его слушалось не полностью, а места ранений нещадно тянуло и отзывалось по нервам тупой болью, Рикс воодушевился. Он был жив — и это главное. А форму себе он вернет, рано или поздно. Это раньше он жил, упиваясь боями и кровью поверженных врагов. Вне битвы он просто существовал, движимый инстинктами — пить, есть, спать с женщинами.

Сейчас же он видел впереди свет. И как бы Риксу не смешно было признавать, что его источником была маленькая рабыня — нежная и хрупкая, как цветок, — он не мог отвернуться от этого маленького личного солнышка.

Неудивительно, что Шах-Ран заметил странное настроение побратима. Ему бы хотелось поверить, что он ошибся, ему просто кажется. Но истина, хоть и тускло и тщательно скрываемая, вставала перед его глазами и проявлялась через самые незначительные детали.

Иногда он видел, как Анифа ухаживает за северянином. На первый взгляд, ее забота ничем не отличалась от той заботы, что она оказывала другим своим пациентам. Она также быстро и без лишних движений меняла его повязки и накладывала заживляющую мазь, внимательно осматривала каждую рану и поила его отварами, стирала чистой тряпицей пот и сукровицу и строго проговаривала очередную рекомендацию для сохранения здоровья. Из-за того, что Рикс был чрезмерно активен и позволял себе лишнего, иногда некоторые его раны открывались, вызывая у рабыни недовольство. Анифа ворчала, называла северянина безрассудным и самонадеянным, но снова, раз за разом, старательно ухаживала за ним.

А Рикс, несмотря на внешнюю отстраненность и равнодушие к хлопотанию девушки, на деле с жадностью голодающего принимал ее заботы, непроизвольно следя за каждым ее движением. И его глаза в эти мгновения блестели и наполнялись тоской и желанием. Он якобы случайно касался ее — всего на мгновение, ладони или бедра — и никогда не позволял себе большего. Но эти прикосновения — аккуратные и мимолетные — говорили больше, чем если бы он делал это явно и не таясь.

Однажды Шах-Ран решил, что побратим достаточно окреп — Рик уже регулярно выходил из своей палатки без чьей-либо помощи, самостоятельно мылся холодной колодезной водой и разрабатывал конечности и ослабшие мышцы — и приказал одной девушке скрасить тому вечер и согреть его одинокую постель. Они тогда допоздна засиделись у теплого костра в компании нескольких воинов, которые весело гоготали и распивали со своим вождем горькое пиво. А северянин, зябко кутаясь в теплый плащ, только рассеянно рассматривал замысловатый танец язычков пламени да иногда вскидывал свою голову, устремляя взгляд куда-то вдаль. И не пил. Удивительно, но он послушно следовал указаниям Анифы и совершенно не притрагиваться к спиртному.

Только ответственно глотал все протянутые ею отвары.

Устав, северянин ушел, и девушка, которую выбрал для нее Шах-Ран, мгновенно последовала за ним. Но, к удивлению вождя, довольно скоро воротилась, силясь скрыть недоумение и разочарование. Жестом мужчина подозвал ее к себе.

— Что случилось? — спросил он ее тихо.

— Прости, Повелитель… — прошелестела кочевница виновато, — Но твой побратим отослал меня… Не пожелал оставить подле себя и разделить со мной эту ночь…

— Ты сказала, что это я тебя отправил?

— Я решила, что это будет неразумно. Но он, видимо, слишком устал и не пришел окончательно после своих ран… Не гневайся на меня, Повелитель…

— Иди. Можешь быть свободна, — рассеянно отмахнувшись, Шах-Ран отпустил ее, удивляясь равнодушию побратима. Но без радости догадываясь об истинных причинах подобного решения.