Анафем

ЧАСТЬ 11. Пришествие

Не знаю, спал ли я, но если спал, то разбудил меня красный свет. Не холодный алый, как у аварийной сигнализации, а тёплый, розовато-оранжевый, рассеянный. Он проникал в иллюминаторы: редкие и маленькие. Я отстегнул ремень и на ватных ногах (они затекли от неудобной позы) проковылял к ближайшему. Мне предстал впечатляющий рассвет над заснеженной местностью, похожей на ту, которую я пересёк на санях.

В первый миг я спросонья вообразил, что мы возвращаемся на Экбу, но не сумел отыскать знакомые хребты и ледники. Я привычно взглянул на Самманна, надеясь, что он сверится с картой. Однако Самманн был занят. Он сидел рядом с Жюлем Верном Дюраном; на обоих были наушники. Самманн просто слушал, Жюль то слушал, то говорил, но говорил больше. Иногда он что-то рисовал на Самманновой жужуле, и Самманн отправлял изображение.

Меня разобрала злость. Присутствие латерранца в ячейке номер 317 было чем-то вроде медали, которой нас наградили. С ним мы получили возможность узнать и сделать больше других. На что я не подписывался, так это на беспроводной доступ в авосеть, по которому любой бонза может выкачать из Жюля что пожелает. Так в нём ничего ценного не останется! Из-за гула моторов я не мог разобрать ни слова, но видел, что Жюль говорит уже давно, что он устал, подыскивает слова, возвращается к началу фразы, чтобы поправить согласование. Орт чудовищно труден; просто чудо, что Жюль так хорошо его освоил за каких-то два года (столько, по нашим прикидкам, Геометры получали сигналы с Арба). Либо латерранцы гораздо умнее нас, либо Жюль феноменально одарён.

Арсибальт не спал и расхаживал по проходу между креслами. Сейчас он подошёл ко мне. Мы начали перекрикиваться и вскоре общими усилиями сообразили, что летим по более восточному меридиану, чем тот, на котором лежит Экба. Догадка подтвердилась, когда льды и тундру сменила более умеренная зона; лесов здесь было много, городов — мало.

Неудивительно, что многие не спешили просыпаться: мы пролетели больше шести часовых поясов. Я думал, будто проспал всю ночь, а на самом деле даже не вздремнул толком.

Лио сидел один на первом ряду и делал попытки сдружиться с армейского вида жужулой. Увидев, что он её отложил, я подошёл и сел рядом.

— Заглушили, — объяснил Лио.

Я обернулся на Самманна и Жюля. Они снимали наушники. Самманн, поймав мой взгляд, с досадой развёл руками. А вот Жюль, похоже, радовался, что их отрезало от авоськи; он тяжело осел в кресле, закрыл глаза и принялся массировать сперва лицо, затем голову.

Я снова повернулся к Лио.

— Можно было это предвидеть.

Однако Лио впал в очередной транс и не воспринимал слов. Я схватил жужулу, шлёпнул его ею по плечу, развёл руками и отбросил жужулу в сторону. Лио некоторое время озадаченно смотрел на меня, потом улыбнулся.

— Ита наверняка поддерживают авосеть по наземным каналам и всему такому, — сказал он. — Мы снова подключимся, как только сядем.

— Какие у тебя приказы? — спросил я.

— Залечь. Что мы сейчас и делаем. И остальные ячейки тоже.

— А что потом?

— Там, куда мы летим, установлено оборудование. Мы должны его освоить.

— Что за оборудование?

— Не знаю, но вот тебе намёк: за обучение отвечает Джезри.

Я глянул на Джезри, который захватил целый ряд и, соорудив вокруг себя что-то вроде амфитеатра из документов, напряжённо их штудировал. Я по опыту знал, что когда он в таком состоянии, его лучше не отвлекать.

— Мы отправляемся в космос, — заключил я.

— Ну, — сказал Лио, — вот тут-то и проблема.

Я решил воспользоваться гулом моторов и тем, что связь не работает.

— Есть ли новости о Всеобщих уничтожителях?

У Лио стало такое лицо, будто его укачало в воздухолёте.

— Наверное, я могу тебе объяснить, как они работают.

— Валяй.

Лио сделал движение, будто хочет ударить меня в скулу, но лишь слегка коснулся её кулаком, заставив меня отклонить голову.

— Почти во всех способах убийства главное — энергия и способ её доставки, — сказал он. — Кулаки, дубинки, мечи, пули, лучи смерти — цель их всех бросить в противника энергию.

— Как насчёт ядов? — спросил я.

— Я сказал «почти во всех». Не кефедокли. Лучше ответь: какой самый концентрированный источник энергии люди знали ко времени Ужасных событий?

— Ядерный распад.

Лио кивнул.

— И самый глупый способ его использовать, — сказал он, — расщепить кучу ядер над городом и всё сжечь. Метод работает, но при этом уничтожается много того, чего уничтожать не надо. Лучше убивать только людей.

— И как это сделать?

— Чтобы убить человека, довольно микроскопической порции радиоактивного вещества. Проблема в том, чтобы убивать тех, кого хочешь.

— Так это сценарий грязной бомбы?

— Нет, всё куда изящнее. Был создан реактор размером с булавочную головку. Крохотный механизм с движущимися частями и несколько видами радиоактивных материалов внутри. Выключенный он практически инертен. Можно есть эти реакторы ложками, и вреда от них будет не больше, чем от цельнозерновых булочек сууры Эфемулы. Включённый реактор излучает нейтроны во все стороны и убивает всё живое в радиусе до полумили. Радиус зависит от времени действия.

— И как его доставляют? — спросил я.

— Как угодно, — ответил Лио.

— А что его включает?

Лио пожал плечами.

— Температура человеческого тела. Пот. Звук голоса. Таймер. Некоторые генетические цепочки. Радиопередача. Отсутствие радиопередачи. Продолжать?

— Нет. Скажи лучше, какие способы доставки и включения рассматривает мирская власть сейчас?

— Не забывай, что вывести массу на орбиту — дело дорогостоящее. Легче запустить тысячу Всеобщих уничтожителей, чем одного человека. Если подвести к «Дабан Урнуду» хотя бы несколько...

— Ага, теперь стратегия мне понятна. Напрашивается крайне неприятная мысль...

— Не нам ли поручат их доставить? Думаю, нет. Мы если и будем играть какую-то роль, то скорее отвлекающую.

— Мы отвлечём внимание Геометров, — перевёл я, — а тем временем мирская власть каким-то другим способом запустит на орбиту Всеобщие уничтожители.

Лио кивнул.

— Очень вдохновляюще, — сказал я.

— Я могу ошибаться, — заметил он.

Мне захотелось выйти и подышать свежим воздухом, но поскольку это было невозможно, я просто немножко погулял между креслами. Жюль Верн Дюран спал. Самманн сгорбился над жужулой. Но она же заглушена? Глянув ему через плечо, я понял, что он занят какими-то вычислениями.

Я посмотрел на Джезри. Он и впрямь разбирал инструкцию к скафандру. Мне пришлось вглядеться, но после второго взгляда сомнений не осталось. Суура Вай на соседнем ряду изучала очень похожие документы, время от времени меняясь ими с Джезри. Остальные долисты спали. Фраа Джад бодрствовал и пел, хотя мой слух с трудом отличал его монотонное басовое гудение от рёва моторов. Я снова подошёл к иллюминатору.

Мы пролетали над старым, сглаженным горным хребтом. Дальше до самого горизонта простиралась бурая равнина — выжженная солнцем степь. Воздухолёт снижался. Внизу мелькнула река. Затем промышленная зона небольшого города. Мы приземлились на военной базе, которая, казалось, уходила в бесконечность: место было такое ровное и такое пустынное, что строители не видели резона ставить дома тесно.

Подъехал военный грузотон с брезентовым верхом. Окон не было, смотреть мы могли только назад через неплотно задёрнутый тент. В облаке пыли из-под колёс ветвились улочки древнего, довольно бедного городка. По дороге разгуливали домашние животные, люди тащили на себе тяжести, которые в другом месте доверили бы колёсному транспорту. Внезапно всё стало тесным и древним, из жёлтого кирпича под разноцветной черепицей. Над нами пронеслась тяжёлая тень, как от заходящего для обстрела воздухолёта. Но нет, мы всего лишь проехали под аркой в толстой стене. Трижды за нами закрывали и запирали тяжёлые створки ворот. Наконец грузотон остановился на мощёной площади. Мы вылезли и увидели, что стоим во внутреннем дворе древнего четырёхэтажного здания. Цветущие лианы со стволами толщиной в мой торс взбирались по камням, кирпичу и кованым железным решёткам. В центре двора бил фонтан. Плодовые деревья в горшках — невысокие, с изогнутыми стволами — давали островки тени; если бы не они, во дворике было бы изнуряюще жарко.

— Добро пожаловать в караван-сарай Эльхазга, — произнёс кто-то на красивом, правильном орте. Мы повернулись и увидели в тени дерева старика, словно перенесшегося сюда из другого места: он принадлежал к этнической группе, которую мы привыкли ассоциировать с противоположной стороной Арба. — Я — здешний преемник. Меня зовут Магнат Фораль, и я буду рад оказать вам гостеприимство.

Затем Фораль вкратце рассказал нам историю Эльхазга. Я по первым же ключевым словам вспомнил, в общих чертах, что слышал об этом месте фидом. Эльхазг был одним из старейших картазианских матиков: его основали инаки, видевшие падение База и лично знавшие ма Картазию. Они пришли через леса и горы и выстроили матик практически в чистом поле, на берегу старицы в нескольких милях от пересечения реки и крупного торгового тракта. Таким образом инаки могли при необходимости обменивать плоды своих рук на чужие товары, но в прочее время оставались в стороне от суеты и опасностей большой дороги. Века спустя из-за бурной оттепели после суровой зимы (что-то связанное с ледяными заторами) река сменила русло и вновь потекла через бывшую старицу. К тому времени вокруг Эльхазга существовало относительно стабильное и процветающее мирское поселение. Там и возникла новая переправа.

Инаки определённого склада перебрались бы в менее людные места, например, в горы. Эльхазгские иерархи были не такие: они заметили, что караваны везут не только ткани, меха и пряности, но также книги и свитки. Они придумали компромисс, узнав о котором ма Картазия выпрыгнула бы из халцедонового саркофага и бросилась на них с разбитой бутылкой: выстроили рядом с матиком караван-сарай и пустили через реку паром. В качестве платы эльхазгские фраа и сууры требовали разрешения снять копию с каждой книги и свитка, переправляемых на другой берег. Эльхазгцы копировали даже те книги, которых не понимали. Более того, вскоре они стали толковать условие расширительно: срисовывать также геометрические орнаменты с тканей, керамики и других товаров. Ибо эти фраа и сууры питали особый интерес к планиметрии и задачам о замощении. Не буду вдаваться в подробности, скажу лишь, что Эльхазг в представлении теоров всего мира стал синонимом задач о замощении. Формы плиток и теоремы об их свойствах получали имена здешних светителей либо конкретных полов или стен в матическом комплексе.

Концента здесь больше не было. В эпоху Пробуждения книги из библиотеки рассеялись по всему свету, где с них сняли множество копий, а здания попали в частные руки. После Реконструкции новый матик на месте старого не возник. Магнат Фораль не сказал прямо, но легко было догадаться, что Эльхазг приобрела некая долгоживущая финансовая структура, вроде той, что владеет Экбой (если не та же самая).

Фраа Джад пропустил вступительную часть и ушёл в другой дворик. Эльхазг был обширен и богат, с бесчисленными дворами, и на карте плотности городского населения выглядел бы чёрной дырой: здесь жили только Магнат Фораль, ещё один мужчина (его партнёр по отношениям), несколько захожих инаков (их всех вчера спешно выставили за дверь) и небольшой персонал уборщиков — по совместительству хранителей и сторожей. Ибо одна из проблем с такого рода произведениями искусства (то есть мозаикой из плиток на стене или на полу) в том, что их не погрузишь на тачку и не отвезёшь в музей.

Здесь мой мозг должен был бы отключиться: с эксперимента под кустом в Тредегаре прошли полтора суток, крайне насыщенных событиями, и за всё это время я практически не вздремнул. Однако красота Эльхазга била в глаза, даже если не знать, что каждая мозаика — не просто завораживающее произведение искусства, а ещё и глубокое теорическое утверждение на языке, которого я от усталости или по глупости не понимаю. Она действовала, как инъекция вытяжки из дурнопли или чего-то подобного, даря мне лишний час бодрствования за счёт здравости рассудка. Когда я закрывал глаза, давая им роздых от неумолимого великолепия, из тьмы выползали вопросы. То, что наш хозяин и госпожа секретарь носят одну фамилию, безусловно, занятно. Случайно ли ячейку номер 317 отправили именно сюда? Конечно, нет. Так почему мы здесь? Неизвестно. Биться ли над загадкой сейчас? Нет: это так же бесполезно, как пытаться вникнуть в значение узоров, которые покрывали все поверхности вокруг меня и как будто пытались через сомкнутые веки пролезть в мозг.

Один из дворов — разумеется! — имел форму десятиугольника. Туда и ушёл фраа Джад. Некий гениальный геометр древности (а может быть, синап) сложил теглон. Мы впервые видели полное решение и довольно долго его разглядывали. По краям двора стояли корзины с теглоновыми плитками разных цветов; фраа Джад вытащил их и теперь задумчиво двигал ногой. Мне подумалось, что я ни разу не видел его спящим. Может, у тысячелетников это происходит как-то иначе. Мы оставили фраа Джада наедине с теглоном. Остальных Магнат Фораль проводил в Старый клуатр, который не перестраивался пять тысяч лет: здесь не было ни электричества, ни даже канализации. Каждому из нас отвели по келье. В моей была лежанка и много плиток. Я закрыл невообразимо ветхие ставни, чтобы не смотреть на плитки (и соответственно о них не думать), бухнулся на колени и ощупью отыскал лежанку.

— Мне подумалось, — сказал Арсибальт, когда мы с ним оба проснулись и вышли из келий, — у нас ведь такого нет.

— «Мы» в данном случае означает?..

— Современный, постреконструкционный матический мир.

— А «такое»?

Он развёл руками и огляделся, словно говоря: «Ты что, ослеп»?

Мы стояли у стола в нише на первом этаже: одной стороной она открывалась в клуатр. Пол клуатра покрывали тысячи одинаковых серпообразных плиток, с машинной точностью уложенных в неповторяющийся спиральный орнамент, при одном взгляде на который у меня закружилась голова. Я повернулся спиной к мозаике и взглянул на стол, где лежал каравай хлеба, такой тёплый, что от его края поднимался пар: Арсибальт, большой любитель горбушек, уже отломил с одного боку хрустящую корочку. Каравай состоял из нескольких жгутов теста, сплетённых в узор, который наверняка имел большое значение для теорики узлов и носил имя какого-нибудь эльхазгского светителя.

— У нас нет ничего настолько древнего. Это... это фантастика, — продолжал Арсибальт с набитым ртом.

— Наверное, есть разные способы остаться нерушимыми, — сказал я, отламывая хлеб и садясь за стол (разумеется, невероятно древний и украшенный мозаикой из экзотических пород дерева). — Можно просто перестать быть матиком.

— И таким образом избежать разорений.

— Верно.

— Но какого рода общность может владеть чем-то на протяжении четырёх тысяч лет?

— Этот же вопрос я задавал себе на Экбе.

— Тогда ты думаешь над ним дольше меня, фраа Эразмас.

— Можно сказать и так.

— И что же ты надумал?

Я, оттягивая ответ, жевал хлеб — возможно, самый вкусный в моей жизни.

— Мне это безразлично, — сказал я наконец. — Меня не интересует устав, схема организации, финансовое состояние и нудная история Преемства.

Арсибальт ужаснулся.

— Но разве тебя это не изумляет?

— Изумляет, — признал я. — В том-то и беда. Я доизумлялся до того, что больше не могу. Мне надо выбрать максимум два повода для изумления.

— Могу предложить один, — сказал Самманн. Он вошёл в клуатр из прилегающего дворика (где, видимо, был доступ в авосеть), сел рядом со мной и положил на стол жужулу. На экране были те самые вычисления, которые я заметил ещё в воздухолёте.

— Хронология, — сказал Самманн. — По словам Жюля, «Дабан Урнуд» отправился в первый межкосмический перелёт восемьсот восемьдесят пять с половиной лет назад.

— Чьих лет? — спросил Джезри, сбегая по ступеням своей кельи на аромат горячего хлеба. Он, как борец, схватился с караваем и оторвал кусок.

— В этом-то, разумеется, и вопрос, — улыбнулся Самманн.

Арсибальт заметил на буфете графин и принялся разливать воду в глиняные стаканчики, украшенные геометрическим орнаментом.

— Если урнудский год примерно соответствует нашему, то это большой срок, — сказал я. — Спасибо, фраа Арсибальт.

— Урнудцы, а позже троанцы подолгу странствовали между Пришествиями. Жюль говорит, возможно, именно это испортило их характер.

— Известен ли коэффициент пересчёта? — спросил Джезри, тоном показывая, что не даст увести разговор в сторону.

— Этим я и занимался. — Самманн благодарно кивнул Арсибальту и отпил воды. Эльхазгский климат вытягивал из тела всю жидкость. — Беда в том, что Жюль — языковед и никогда не интересовался такими вопросами. Он помнит хронологию в урнудских годах, но не знает, как пересчитать их в арбские. Однако я смог вычислить коэффициент, опираясь на некоторые зацепки...

— Какие? — спросил Джезри.

— Покуда мы эвакуировались из Тредегара, отряд долистов захватил штаб-квартиру псевдоматарритов. Теперь у нас в руках документы и синапы, которые ребята с Урнуда и Тро не успели уничтожить. Мои собратья всё ещё виртуализируют синапы... не важно. Главное, что на некоторых документах стоят даты в урнудских годах, и эти даты можно сопоставить с недавними событиями на Арбе.

— Погоди! Разве мы можем прочитать документ на урнудском? — спросил Арсибальт, усаживаясь за стол и отрывая себе вторую горбушку.

— Не можем. Но криптоаналитик видит, что многие документы имеют один формат, и находит в них последовательность символов, которая по всем признакам обозначает дату. Имена собственные записаны фонетическим алфавитом: урнудцы вытаскивают его на свет при открытии каждой новой планеты. Он тоже расшифровывается элементарно. И если мы видим в документе фонетическую запись «Джезри», а рядом имя его сокурсанта на пленарии...

— Мы можем заключить, что это отчёт о пленарии, на котором я выступал после возвращения из космоса, — сказал Джезри. — Его арбская дата нам известна. Отлично. Я согласен, что эти данные позволили тебе прикинуть коэффициент пересчёта из арбских лет в урнудские.

— Да, — сказал Самманн. — Остаётся погрешность, но я предполагаю, что в арбском летосчислении первое межкосмическое путешествие урнудцев началось девятьсот десять плюс-минус двадцать лет тому назад.

— То есть восемьсот девяносто — девятьсот тридцать лет назад, — перевёл я, но на этом мои способности делать арифметические вычисления в столь раннее время суток полностью исчерпались. Самманн пристально смотрел мне в глаза, словно говоря: «Да проснись же наконец и включи мозги!», но я всегда плохо считал в уме, а на людях — особенно.

— Между две тысячи семьсот шестидесятым и две тысячи восьмисотым годом от Реконструкции? — вступил в разговор новый голос. Я поднял голову и увидел Лио; он шёл через клуатр вместе с Жюлем Верном Дюраном. Судя по их виду, оба встали уже давно — надо думать, Лио выкачивал из латерранца информацию.

— Да! — воскликнул Самманн. — Время Третьего разорения!

Подошёл один из служителей Эльхазга, неся таз с очищенными и нарезанными фруктами. Он принялся раскладывать их по мискам, которые мы тут же передавали по кругу.

Жюль отломил кусок хлеба и начал жевать. Я удивился, зная, что он не может усваивать нашу пищу, потом сообразил, что он хочет таким способом обмануть голод.

— Секундочку, — сказал Джезри. — Ты выдвигаешь теорию, что тут есть причинно-следственная связь? Что урнудцы отправились в путешествие из-за какого-то события на Арбе?

— Я просто говорю, что есть совпадение, о котором стоит поразмыслить, — ответил Самманн.

Мы ели и думали. Я начал есть раньше других, поэтому вкратце пересказал Джезри и Лио, а также тем, кто присоединялся к нам по ходу трапезы (в частности, трём долистам), суть наших бесед на мессале о Множественности миров. Я изложил концепцию фитиля, согласно которой Арб может быть Гилеиным теорическим миром для других миров, таких как Урнуд. Пришлось объяснять новоприбывшим, о чём мы говорили раньше, так что разговор ветвился и через несколько минут перешёл в общий гвалт.

— Итак, согласно этому сценарию, информация может течь от Арба к Урнуду, — громко объявил Джезри, заставив всех прочих умолкнуть. — Но с какой бы стати Третье разорение подействовало на капитана урнудского звездолёта именно так?

— Фраа Джезри, Самманн не случайно упомянул о погрешности, — сказал Арсибальт. — Причиной могло стать что угодно, происшедшее в нашем космосе между две тысячи семьсот шестидесятым и две тысячи восьмисотым годом. Напомню тебе, что этот период включает...

— События, приведшие к Третьему разорению, — брякнул я.

Тишина. Неловкость. Все отвели глаза. И только Жюль Верн Дюран смотрел прямо на меня и кивал. Я вспомнил, как на мессале он бесстрашно затрагивал болезненные темы, и решил взять пример с него.

— Мне надоели экивоки, — сказал я. — Всё сходится. Фраа Клатранд из Эдхара — вершина айсберга. Другие — кто знает, сколько тысяч? — разрабатывали тот же праксис. И проциане, и халикаарнийцы. Трудно сказать, каковы возможности этого праксиса. Кое-какое представление о них даёт незапланированный сбой — история с динозавром на парковке. Реакция мирян нам известна. Записи были уничтожены, тех, кто владел этим праксисом, перебили. Но остались Три нерушимых. Неизвестно, чем занимались с тех пор люди вроде фраа Джада. Наверняка они всего лишь сохраняли этот праксис...

— Поддерживали огонь, чтобы не погас, — вставил Лио.

— Да, — сказал я. — Но что-то, что они сделали примерно в две тысячи семьсот шестидесятом, в самый расцвет праксиса, стало сигналом, который каким-то образом приняли урнудские теоры.

— И они устремились на него, как на звук обеденного гонга? — подхватил Лио.

— Как мы — на аромат этого хлеба, — кивнул я.

— Может быть, фраа Эразмас, наших сотрапезников привлёк сюда не только запах хлеба, — сказал Арсибальт, — но и гул разговора. Полурасслышанные слова, непонятные с такого расстояния, но достаточно интригующие для всякого разумного существа, которое их уловило.

— Ты хочешь сказать, — подхватил я, — что-то похожее произошло с урнудскими теорами на корабле, когда они уловили... не знаю... эманации, намёки, сигналы, идущие по фитилю с Арба.

— Именно так, — сказал Арсибальт.

Все повернулись к Жюлю. Заглушив голод пищей, которую не может переварить, он достал из сумки немножко латерранской еды и теперь подкреплял силы тем, что его организм способен усвоить. Заметив обращённые на себя взгляды, Жюль пожал плечами и проглотил то, что было во рту.

— Не ждите, что Основание вам всё объяснит. Да, девятьсот лет назад оно состояло из рационально мыслящих теоров. Но за долгие, тёмные века странствий они стали чем-то вроде жреческой касты. И чем ближе жрецы к своему божеству, тем больше они его страшатся.

— Может, им станет спокойнее, если показать, что не так-то они и близко? — заметил Джезри.

— О чём ты? — спросил Жюль.

— Фраа Джад — занятный старикан, но на божество, по-моему, не тянет, — сказал Джезри. — Уж не знаю, что он там делает, когда поёт или играет в теглон, но я не вижу в этом ничего божественного. Скорее всего он принимает сигналы, поступающие по фитилю.

К тому времени все уже поели, кроме фраа Джада. Мы разыскали его в том же дворе, где оставили вчера. Фраа Джад сидел в середине десятиугольника и перекусывал фруктами, которые принесли служители. Сам десятиугольник совершенно преобразился. Вчера он был замощён бурыми плитками в ладонь размером, с бороздкой — такими же, как в Орифене, только меньше. Бороздка шла сплошной линией от одного угла до противоположного; у меня не было времени проверять, но я полагал, что задача решена правильно. Для желающих попробовать свои силы вдоль стен поставили корзины с белыми фаянсовыми плитками; на них была не бороздка, а чёрная глазурованная линия. Сейчас корзины стояли пустыми, а фраа Джад завтракал на белом десятиугольнике, по которому змеилась чёрная кривая. За ночь он замостил весь двор. Когда мы это поняли, то разразились аплодисментами. Арсибальт и Джезри вопили, как на спортивном матче. Долисты подошли к фраа Джаду и очень низко поклонились.

Из чистого любопытства я отступил за край десятиугольника (он на несколько дюймов возвышался над прилегающим двором), сел на корточки и поднял одну белую плитку. Как я и ожидал, она не совпадала с бурыми плитками внизу. Фраа Джад нашёл совершенно новое решение, а не скопировал старое.

— Это четвёртое, — произнёс мягкий голос. Я поднял глаза и увидел Магната Фораля. Он кивнул на плитку у меня в руке. Пристальнее вглядевшись в края десятиугольника, я увидел под бурым слоем зелёный, а под ним — терракотовый.

— Ну, — сказал я, — придётся вам делать новый набор.

Фораль кивнул.

— Полагаю, особой спешки нет, — невозмутимо ответил он.

Я положил белую плитку на место, выпрямился и прошёл несколько шагов по десятиугольнику. Двор был открытый. Я запрокинул голову и посмотрел прямо вверх.

— Думаете, они заметили? — спросил я.

Фораль взглянул с недоумением и ничего не ответил.

Ячейка номер 317 перешла во двор, которого мы вчера не видели. Он был круглый и венчался живой беседкой из цветущих лиан: эльхазгцы как-то убедили их перекинуться через двор и сплестись ветвями в пятидесяти футах от земли. Сверху это должно было выглядеть зелёной полусферой в пёструю крапинку; внизу было прохладно и тенисто, но не темно. Вдоль стен стояли ящики с чем-то загадочным и явно дорогостоящим. Остаток утра мы вскрывали их, распаковывали и раскладывали содержимое — не требующая умственных усилий работа, в которой все так нуждались.

Не оставалось сомнений, что мы летим в космос — это было видно по тому, что мы распаковывали. Девяносто девять процентов веса составляла тара. В роскошном двадцатифунтовом ящике лежало снаряжение, лёгкое, как засушенные цветы. Мы сбросили стлы и облачились в почти невесомые серые комбинезоны.

— Оно и к лучшему, — заметил Джезри, глядя на меня. — В отсутствие силы тяжести стла не висит — и не только стла. Очень было бы неприглядное зрелище.

— Ты о себе? — спросил я. — Ладно, что ещё мне нужно знать?

— Если начнётся морская болезнь — а она начнётся, — худо будет первые три дня. Потом то ли она проходит, то ли ты привыкаешь, точно не знаю.

— Думаешь, у нас будут три дня?

— Если нас посылают только для отвода глаз...

— В смысле, на верную смерть?

— Ага. То с тем же успехом могли бы отправить проциан.

Наш разговор начал привлекать слушателей, в том числе долистов, не привыкших к юмору Джезри. Тот прочистил горло и крикнул Лио:

— Что теперь, мой фраа?

Лио запрыгнул на прикрытый брезентом ящик, и все умолкли.

— Нам пока не сообщают, в чём наша миссия и какова её цель, — начал он. — Мы просто должны туда попасть.

— Куда? — спросил Джезри.

— На «Дабан Урнуд», — ответил Лио.

Не то чтобы до этих слов его слушали невнимательно, но уж тут мы действительно обратились в слух. Все как будто даже повеселели. Особенно Жюль.

— Жди меня, еда, я приду!

— Как мы попадём на тяжеловооружённый... — начал Арсибальт.

— Этого пока не сообщают, — ответил Лио. — И хорошо, потому что пока нам хватит и первой задачи: оторваться от Арба. Мы не можем взлететь с космодрома. Думаю, Основание пригрозило их гвоздануть, если увидит приготовления к запуску. Следовательно, мы не можем лететь в космической ракете — они строятся для запуска с космодромов. А отсюда, в свою очередь, следует, что мы не можем лететь в стандартном аппарате: их выводят на орбиту всё те же космические ракеты. По счастью, есть альтернатива. Во время последней войны было создано семейство баллистических ракет. В них используется долгосохраняющееся топливо, а запуск происходит с гусеничных машин, которые свободно перемещаются по местности.

— Ничего не выйдет, — сказал Джезри. — Баллистические ракеты не выводят груз на орбиту, только забрасывают боеголовки на противоположную сторону Арбского шара.

— Но представь, что ты снял боеголовку и заменил её вот этим. — Лио спрыгнул с ящика и одним резким движением сорвал брезент. Мы увидели нечто размером с кухонный холодильник. «Беседка на сварном каркасе», — сказал бы Юл, будь он здесь. «Беседка» была очень маленькая, но, как показал Лио, один человек, лежа на спине с поджатыми коленями, там помещался. Крышка представляла собой металлическую полусферу, покрытую чем-то плотным. Беседку подпирали четыре ажурные ноги, похожие на миниатюрные радиовышки.

Итак, у неё были колонны и потолок, но не было пола. Его заменяли три выступа, отходящие внутрь от основного кольца. Сейчас на них лежала фанера, на которой и свернулся Лио. Он вылез и убрал фанеру: под ней не оказалось ничего, кроме конструктивных деталей и баллонов: двух больших (надетый на сферу тор) и нескольких поменьше, тоже сферических, не крупнее того, что можно купить в спортивном магазине. Все это было густо опутано кабелями и трубками. Снизу, как жало насекомого, торчало какое-то уж совсем несолидно маленькое ракетное сопло.

— У настоящего на сопле будет ещё «юбка», — сообщил Лио, — размером со всю ступень.

— Ступень?! — переспросил Самманн. — Как в...

— Да! — ответил Лио. — Это я и пытаюсь объяснить. Простите, что получилось неясно. Перед вами верхняя ступень ракеты. Такая будет для каждого из нас.

Он взялся за стойку и накренил конструкцию, чтобы показать нам сопло.

— Ты шутишь! — Я тоже ухватился за стойку и плечом оттеснил Лио. Он разжал руку. Вся ступень весила гораздо меньше меня. Все по очереди сами в этом убедились.

— Где остальное? — спросил Джезри.

Неловкое молчание.

— Ничего больше и нет, — объявил Жюль Верн Дюран. Он догадался первым, хотя, как и мы, прежде ничего похожего не видел. — И это шарман!

— Коли уж ты так хорошо разбираешься в шарманах, — начал Джезри, — может, ты и объяснишь, как четыре ноги и крышка обеспечат герметичность?

— Это называется не шарман, — мягко вмешался Лио, — а... не важно.

— У нас так и так будут скафандры, я угадал? — спросил Жюль, глядя на Лио.

Тот кивнул.

— Жюль всё понял правильно. На каждом из нас будет скафандр с системами жизнеобеспечения, удаления отходов и так далее. Незачем отправлять в космос ещё и герметическую капсулу с теми же самыми системами.

Я думал, что Джезри выдвинет новые возражения, но тот внезапно переметнулся на сторону Лио и поднял руки, призывая остальных помолчать.

— Я там был, — напомнил он, — и скажу, что не хотел бы снова оказаться в общей капсуле. Вы представить себе не можете, что чувствуешь, когда тебе в невесомости залепит в физиономию чьей-то свободно парящей блевотой. Даже не просите рассказывать, какие там туалеты. Как трудно смотреть в крохотные иллюминаторы. По-моему, идея великолепная: каждый бздит в свой собственный скафандр и одновременно любуется на космос через панорамный щиток шлема.

— Сколько можно прожить в скафандре? — спросил я.

— Тебе понравится, — объявил Джезри. Он взглянул на Лио и, когда тот кивнул, перешёл туда, где последний час с помощью фраа Грато собирал скафандры. Джезри похлопал смонтированный скафандр по зелёному металлическому баллону, вставленному в заплечный ранец.

— Жидкий кислород! Вот тут — на целых четыре часа.

— Если расходовать дисциплинированно, — вставила суура Вай.

— Жидкий?! В смысле сжиженный? — уточнил Самманн.

— Конечно.

— И долго он будет таким оставаться?

— В космосе? Не проблема. Он будет оставаться холодным, пока в топливном элементе есть топливо, чтобы питать систему охлаждения. — Джезри похлопал по красному баллону. — Жидкий водород. Легко снимается, легко вынимается. — Он вытащил баллон, показал нам какие-то сложные защёлки и вставил на место.

— Значит, мы будем конкурировать за кислород с топливным элементом? — спросил Арсибальт.

— Считай это не конкуренцией, а сотрудничеством.

— Как насчёт очистки воздуха? — спросил кто-то.

У Джезри ответ был наготове:

— Двуокись углерода отфильтровывается здесь. — Он вытащил и показал белый баллон. — Когда он заполнен, ставите новый. Старый — вот что здорово! — присоединяете к тендеру.

Джезри подошёл к отдельно стоящему аппарату, судя по виду — близкому родственнику скафандра. У аппарата были цветные гнёзда для баллонов; в одно из них Джезри вставил газоочиститель.

— Здесь отделяется СО2. Как только полоска — вот этот индикатор — изменит цвет, баллон готов для повторного использования.

— Воздух и топливо тоже хранятся в тендере? — спросила суура Вай, глядя на зелёное и красное гнёзда.

— Если есть запас, то он там, — сказал Джезри. — Тендер подключается к ёмкости с водой и энергосистеме: обычно это солнечные батареи, здесь — ядерный мини-реактор. Тендер расщепляет воду на кислород и водород, сжижает их и заливает в баллоны. А также восстанавливает газоочистители. Сюда... — он указал на жёлтые трубки, — крепится заполненный каломочеприёмник, о котором мы поговорим позже.

— Ты хочешь сказать, мы будем испражняться в скафандр? — спросил Арсибальт.

— Спасибо, что выразил готовность продемонстрировать на себе это замечательное достижение праксиса! — воскликнул Джезри. — Лио и Раз, не закроете ли вы вашего фраа от посторонних глаз?

Мы с Лио подняли Арсибальтову стлу и растянули, как занавеску, чтобы Арсибальт за ней снял комбинезон. Джезри тем временем подтащил к нам скафандр размера XXL, подвешенный на конструкции, называемой «установка для надевания». Большой жёсткий сегмент для головы и туловища назывался, естественно, ГТС. Верхняя задняя часть ГТС открывалась, как дверца холодильника. Руки и ноги состояли из коротких толстых сегментов вроде сосисок. Это совсем не походило на те скафандры, которые я видел в спилях или на небесном эмиссаре. Новый был больше, округлей и внушал доверие своей прочностью. Имелось и ещё одно заметное отличие, по крайней мере внешнее: все скафандры — и тот, которым занимался сейчас Джезри, и остальные — были матово-чёрные.

Арсибальт шагнул к установке, поднял руки к расположенной на стратегической высоте перекладине и подтянулся до ступеньки на пороге задней дверцы скафандра. То ли наш фраа вспомнил научно-фантастические спили, которые смотрел в детстве, то ли не хотел долго оставаться голым, но в его движениях появилось необычное проворство. С помощью Джезри он продел сперва одну, потом другую ногу, носком вперёд, в соответствующие отверстия ГТС, затем осел сам. Пока Арсибальт проталкивал ноги внутрь, сегменты двигались за счёт расположенных под углами герметичных подшипников. Каждая «сосиска» могла поворачиваться независимо, так что локти и колени гнулись без всякого сложного шарнирного механизма. Теперь Арсибальт выглядел ещё более пухлым, чем обычно. Он согнул сперва одну ногу, потом другую, показывая, как работают сочленения.

— Обрати внимание на мешки, опоясывающие бедра и талию. — Джезри указал на что-то, с виду резиновое, болтающееся на внутренней стороне ГТС. — Через несколько минут они потрясут тебя до основания.

— Отметил, — сказал Арсибальт, просовывая руки в рукава, которые заканчивались ровными полушариями — культяшками без пальцев. Теперь мы видели только его спину и зад. Джезри милосердно избавил нас от этого зрелища, закрыв дверцу.

Теперь, когда на нашего фраа можно было смотреть без ущерба для чьей-либо стыдливости, мы с Лио бросили стлу и обошли Арсибальта. Изнутри чуть слышно доносился его голос. Джезри воткнул проводок в разъём на груди скафандра и включил усилитель. Из микрофона раздалось:

— Моим рукам много что предстоит тут изучить. Хотел бы я видеть, что делаю.

— Всё ещё будет, — рассеянно произнёс Джезри: он внимательно читал табло на передней панели скафандра, убеждаясь, что его фраа не задохнётся внутри. Остальные смотрели Арсибальту на грудь и посмеивались. Мне стало интересно, что их насмешило. Я прошёл вперёд и посмотрел. Маленький плоскопанельный спиль-экран на груди скафандра показывал лицо Арсибальта, снимаемое спилекаптором в шлеме. Панорамный объектив с близкого расстояния сильно искажал, но всё равно смотреть на экран было веселее, чем на тонированный лицевой щиток.

— Скажи на милость, что тут за наконечники перед моим ртом? — спросил Арсибальт, скашивая глаза вниз.

— Левый — вода. Правый — пища и, если понадобится, лекарства. Большой посередине — шпигат.

— Зачем?

— Чтобы блевать. Не промахнись.

— Ясно... — Арсибальт поднял глаза, чтобы смотреть через щиток прямо перед собой, и подвёл одну культяшку туда, где мог её видеть. Открылся лючок. Мы все попятились, потому что из него выпрыгнуло нечто вроде механического паука с подвижными члениками. Со второго взгляда стало видно, что это скелетная кисть: кости, суставы, сухожилия были как у человека, только из чёрного анодированного металла и без кожи, если не считать резиновых подушечек на кончиках пальцев. Кисть отходила от механического запястья на конце культи. Сперва она лишь судорожно дёргалась, но постепенно Арсибальт один за другим подчинял себе её суставы, и движения становились всё более человеческими. Он поднял вторую руку. Открылся лючок, выдвинулась вторая кисть, менее человекоподобная: она была усажена различными инструментами.

— Объясни, что ты делаешь руками, — попросил я.

— Там в конце довольно много места, — сказал Арсибальт, — и есть перчатка, в которую я могу всунуть руку. Она механически соединена с манипулятором, который вы все видите.

— Чисто механически? — спросил Самманн. — Без сервопривода?

— Чисто механически, — подтвердил Джезри. — Посмотри сам.

Мы все придвинулись ближе. Скелетную кисть приводили в движение металлические ленты и штыри, уходящую в культю, где они, очевидно, соединялись непосредственно с внутренней перчаткой.

— По-своему просто, — заключил фраа Оза, — и в то же время очень сложно.

— Да. Всё, за исключением герметических сальников, мог бы сделать средневековый ремесленник, располагающий достаточным временем, — сказал Джезри. — Что хорошо, поскольку средневековых ремесленников в матическом мире как раз хватает. Хотите верьте, хотите нет, но сделать такую штуку легче, чем герметическую перчатку, в которой рука и впрямь будет хоть сколько-нибудь подвижна.

— В конце культи ещё много чего есть, — сообщил Арсибальт. — Я вынимаю руку из перчатки.

Скелекисть дёрнулась, затем безвольно повисла. Она втянулась в культю, лючок закрылся.

— Теперь, — продолжал Арсибальт, — я ощупываю внутреннюю поверхность культи. Там много кнопок и тумблеров.

— Осторожнее, — посоветовал Джезри. — Почти все функции скафандра включаются голосовыми командами, но есть и ручное управление, которое тебе лучше не трогать.

— Как мы будем различать все эти кнопочки-рычажки, если мы их не видим? — спросил Арсибальт. На экране его глаза бессмысленно двигались, пока рука ощупывала внутренности культи.

— Большая часть кнопок — клавиатура для ввода буквенноцифровых данных. Самманн освоит её сразу, остальным придётся первое время тыкать одним пальцем.

— Итак, твоё общее впечатление? — спросил я.

— На удивление удобно.

— Как ты заметил, скафандр соприкасается с тобой всего в нескольких местах, — сказал Джезри. — Это для удобства и для того, чтобы температуру поддерживала простая система кондиционирования. Система трубок, какая была на небесном эмиссаре, упразднена. Но уж если скафандр к тебе прижимается, то намертво. Скажи: «Начать ассенизационный цикл».

— Начать ассенизационный цикл, — дрожащим голосом повторил Арсибальт. На табло под спиль-экраном с его лицом зажглась надпись: «АССЕНИЗАЦИОННЫЙ ЦИКЛ НАЧАТ». Глаза у Арсибальта расширились.

— Боже! — выдохнул он.

Все рассмеялись.

— Рассказывай, что происходит, — попросил Джезри.

— Мешки, которые ты мне показывал... они раздулись. На поясе и в верхней части ног.

— Теперь тазовая область полностью изолирована от остального скафандра, — сказал Джезри.

— Ещё как!

— Можешь делать свои дела.

— Думаю, фраа Джезри, эту часть демонстрации можно пропустить.

— Как хочешь. Скажи: «Завершить ассенизационный цикл».

Арсибальт повторил, и мы снова засмеялись, глядя на его реакцию.

— Меня окатило тёплой водой. Спереди и сзади.

— Да. Скафандр не спрашивает, мальчик ты или девочка. Процедура для всех одинакова. — Джезри вытянул из установки для надевания толстый шланг и воткнул его в не самую приличную часть скафандра. — Здесь у нас нет космического вакуума для создания тяги, так что мы его сымитируем. — Он повернул тумблер. Шланг загудел, как пылесос. Лицо Арсибальта на экране продолжало нас веселить. Он сообщил, что его сушат струёй воздуха.

— Теперь всё. Мешки сдулись.

— На процедуру расходуется некоторое количество воздуха, так что не прибегайте к ней слишком часто, — предупредил Джезри. — Однако суть в том...

— Что пока тендер работает, мы можем жить в скафандрах долгое время, — закончил я.

— Да.

— Скафандр совсем не такой, как был на небесном эмиссаре, — заметил фраа Оза. — Сложнее.

— Мастерская работа! — сказал я, жалея, что Корд не может полюбоваться кольцевым подшипником на талии скафандра, сразу под чёрной дверцей, позволявшим Арсибальту двигать плечами и бёдрами независимо.

— Буквально невероятно, — был вердикт Арсибальта. — При всём моём уважении к фраа и суурам на конвоксе, я не в силах поверить, что они за столь короткий срок создали такое сложное устройство.

— Это не они, — сказал Джезри. — Скафандр был разработан, до последней мелочи, двадцать шесть столетий назад.

— Во время Большого кома? — спросил Самманн.

— Да. И тогдашний конвокс работал над ним несколько лет. Чертежи хранились в конценте светителя Реба; в Третье разорение их спасли фраа и сууры, всю жизнь носившие эти книги за плечами. В прошлом году, когда Геометры впервые появились на околоарбской орбите, прошла череда воко, о которой мы в Эдхаре ничего не знали. Призывали инаков-умельцев, которые смогли возродить программу. На это... — Джезри похлопал Арсибальта по плечу, — и это... — он махнул в сторону шармана, — потрачены немыслимые деньги. Обратите внимание на крепёж. — Джезри развернул Арсибальта, чтобы мы увидели его спину, и указал на три паза, образующих такой же треугольник, как выступы на шармане. — Получается единая конструкция. Там что нам не потребуется мебель. Никаких амортизационных кресел. При запуске воздушные мешки скафандра раздуются — это и будет амортизационная подушка.

— Впечатляет, — заметил Самманн. — Одного мы в них не сможем — двигаться незаметно.

Все недоумевающе уставились на него. Самманн с улыбкой указал на грудь Арсибальта, расцвеченную спиль-изображением, буквенно-цифровыми табло и лампочками-индикаторами.

— Какая уж тут скрытность!

Грато шагнул вперёд, ухватился за едва заметный выступ ГТС на уровне ключиц и потянул. Оттуда выехала шторка и упёрлась в паз сразу над поясным подшипником, закрыв все индикаторы и табло. Арсибальт стал матово-чёрным с головы до пят, словно глыба влажного угля.

— Замечательно, — проговорил Оза. — Особенно учитывая, что когда ты, фраа Джезри, отправлялся в космос с небесным эмиссаром, их ещё не было.

Джезри кивнул.

— Теперь их шестнадцать.

— Но нас здесь одиннадцать! — раздался из микрофона голос Арсибальта. Мы и забыли про него. Он скелекистью нащупал на груди крепление шторки и убрал её наверх. На экране были его выпученные от изумления глаза, комически увеличенные объективом.

— Верно, — сказал Джезри.

— Вывод очевиден, — вступил в разговор Лио, — но я всё-таки произнесу его вслух: нам нельзя провалить операцию. То же с пусковыми установками. Они секретные. Основанию, которое почти все сведения об Арбе черпает из перехватов массовой культуры, узнать про них неоткуда. Они замаскированы, так что сверху их разглядеть трудно. Но после первого же запуска разведка Геометров получит их тепловую сигнатуру, и маскировке конец. Значит, ракеты должны взлететь одновременно. Их около двух сотен. Все запустят в одно и то же десятиминутное стартовое окно, до которого осталось три дня. Одиннадцать будут нести «шарманы» с членами нашей ячейки. Ещё несколько — снаряжение и припасы.

— А остальные? — спросил Самманн.

Лио промолчал, хоть и покосился на меня. Мы оба подумали про Всеобщие уничтожители.

— Помехи и ложные цели, — сказал наконец Лио.

— И что мы должны будем там делать?

— Собрать грузы на реактивную платформу — «пилотируемый аппарат» было бы слишком громким названием, — которая выведет нас на новую орбиту, — сказал Лио. — На этой орбите мы встретимся с «Дабан Урнудом».

— Мог бы и не объяснять, — сказал Джезри. — На самом деле фраа Арсибальт интересовался...

Фраа Оза выступил вперёд и взглядом спросил у Лио разрешения ответить. Предводитель долистов говорил редко, так что сейчас все повернулись к нему.

— Для таких, как вы, самым трудным будет не выполнение поставленной задачи, а унизительная неопределённость, проистекающая из того, что вы не знаете всего плана. Эти чувства могут негативно сказаться на ваших действиях. Сейчас вы должны решить: двигаться дальше, понимая, что всего плана вам, возможно, не откроют, а если и откроют, в нем могут обнаружиться явные изъяны; либо уступить приготовленные для вас скафандры другим.

Оза шагнул назад. Минуту все молчали, принимая решение. Впрочем, я неточно выразился. То, что происходило у меня в голове, не было связано с вопросом «как поступить?». Выйти сейчас из ячейки было немыслимо. Ни о каком выборе речи не шло. Фраа Оза, посвятивший жизнь подготовке именно к таким ситуациям, без сомнения, отлично это знал. На самом деле он не предлагал нам ничего решать. Просто вежливо попросил нас заткнуться и перейти к непосредственным задачам.

Ими мы и занимались по восемнадцать часов в день, пока не приехал грузовик, чтобы везти нас на лётное поле. Правда, случайному наблюдателю показалось бы, что мы только половину времени работаем, а вторую половину играем в видеоигры. Три прилегающие к двору кельи оборудовали синапами, подключенными к большим панорамным спиль-экранам. В центре каждой панорамы стояло кресло с перчатками от скафандра. Мы по очереди садились в кресла, вставляли руки в перчатки и нащупывали панель управления. На экранах показывалось то, что мы видели бы через лицевые щитки шлемов, будь мы сейчас на орбите, а также различные индикаторы и показатели, которые, как нам обещали, будет выдавать поверх изображения космоса синап скафандра. В перчатки будет встроено управление соплами шармана, так что, выйдя на орбиту, мы сможем перемещаться и решать некоторые задачи. Под левой ладонью находился шарик, свободно поворачивающийся в гнезде, под правой — грибообразная рукоятка, которую можно было двигать в четыре стороны, а также вдавливать и тянуть. Шарик управлял вращением шармана, и его все освоили быстро. Грибок отвечал за поступательное движение, и с ним пришлось помучиться. На орбите всё не так, как в привычной нам обстановке. Вот один пример: если я догоняю предмет на той же орбите, мой первый порыв — включить сопло, которое вытолкнет меня вперёд. Однако оно выведет меня на более высокую орбиту, а то, за чем я гонюсь, окажется внизу. Нам предстояло перестроиться целиком. И даже для тех, кто учил орбитальную механику у ног Ороло, был только один способ по-настоящему её прочувствовать: играть в эту игру.

— Обманчивая штука, — заметил Жюль. Мы с ним были вместе в игровой келье. Я довольно быстро освоил тренажёр, потому что знал соответствующую теорику, и мне поручили помогать остальным.

— Левая рука как будто оказывает сильное действие. — Жюль крутанул шарик. Я закрыл глаза и сглотнул. Изображение на экранах: Арб и различные предметы на нашей «орбите» резко пошли вбок. — Однако на самом деле, когда я поворачивают трекбол, шесть параметров почти не меняются.

Жюль имел в виду шесть чисел в нижней части экрана: те самые шесть чисел, о которых я говорил Барбу на кухне трапезной.

— Верно, — сказал я. — Ты можешь вращаться сколько угодно, и твои орбитальные параметры — которые как раз для нас и существенны! — не изменятся.

Шестипозиционный индикатор в нижнем правом углу заморгал, и я понял, что Жюль правой рукой двигает рукоятку, которую он называл жёстиком. Орбитальные параметры начали меняться. Один из зелёного стал жёлтым.

— Ага, — сказал я. — Ты сбил наклонение. Теперь ты в другой плоскости.

— Что чревато далекоидущими последствиями, — сказал Жюль, — но при том обманчиво, поскольку сейчас я больших перемен не вижу.

— Вот именно. Давай я прокручу быстрее, покажу, что будет дальше.

У меня была инструкторская панель, и я мог ускорить имитацию, сжав почти полчаса в десять секунд. Другие спутники удалялись так быстро, что скоро пропали с глаз.

— Как только ты отлетел настолько, что не видишь друзей или не можешь отличить их от ложных целей...

— Меня бесполезно шерше, — ровным тоном закончил Жюль. — Можешь вернуть назад?

— Конечно.

Я вернул имитацию к той секунде, когда Жюль только что сбил наклонение.

— Как это исправить? Может, так? — Он тронул жёстик. Наклонение съехало ещё чуть-чуть, а показатель эксцентриситета, минуя жёлтый цвет, прыгнул сразу на красный.

— Парблё, — сказал Жюль. — Теперь я сбил два из шести.

— Попробуй совершить те же действия в обратную сторону, — предложил я.

Жюль дал импульс из противоположного сопла. Эксцентриситет немного выправился, но сбилась большая полуось.

— Интересная задачка, — заметил Жюль. — Лучше бы я вместо лингвистики изучал небесную механику. Лингвистика загнала меня в этот переплёт, и только физика может из него вытащить.

— Как там у вас наверху? — спросил я. Жюль явно разнервничался, и я подумал, что ему не помешает маленькая передышка.

— О, ты наверняка видел модели. Они довольно точно показывают внешнюю сторону, доступную вашим телескопам. Конечно, большая часть из сорока тысяч никогда её не видит. Только внутреннюю сторону Орбоймы, в которой живёт всю жизнь.

Он говорил о жилой сердцевине «Дабан Урнуда»: шестнадцати полых шарах, каждый чуть меньше мили в диаметре, расположенных вокруг центральной оси, вращение которой создаёт искусственную силу тяжести.

— Об этом я и спрашивал. Какая она, община из десяти тысяч латерранцев?

— Сейчас расколота между Основанием и Опорой.

Опорой звалась оппозиция, возглавляемая уроженцами Фтоса.

— А в обычное время?

— До того, как мы сюда попали и противостояние Опоры и Основания усилилось, это походило на милый провинциальный городок с университетом или научно-исследовательской лабораторией. Каждый орб наполовину заполнен водой. На воде — плавучие дома. На них мы выращиваем пищу... ах, я вспомнил о пище!

— У каждого народа по четыре орба, как я понимаю?

— Официально — да, но есть и смешанные сообщества. Когда корабль движется без ускорения, мы можем открывать двери в соседние орбы и свободно ходить из одного в другой. В одном из латерранских орбов расположена школа...

— У вас есть дети?

— Конечно, у нас есть дети! И мы очень, очень о них заботимся. Образование для нас — всё.

— Хотел бы я, чтобы так же было на Арбе! Я имею в виду экстрамурос.

Жюль задумался и пожал плечами.

— Пойми, я описываю не утопию. Мы учим детей не только из уважения к высоким идеалам. Мы хотим, чтобы они выжили и путешествие «Дабан Урнуда» продолжилось. И есть конкуренция между детьми Урнуда, Тро, Латерр и Фтоса за места в командных структурах.

— Распространяется ли она на лингвистику? — спросил я.

— Да, конечно. Я — стратегическое достояние! Резондетр командования — новые космосы и новые Пришествия. А во время Пришествий лингвисты незаменимы.

— Разумеется, — сказал я. — Значит, в вашем милом городке с десятитысячным населением люди могут жениться, или как там у вас это происходит...

— Мы женимся, — подтвердил Жюль. — По крайней мере достаточно людей женится и заводит детей, чтобы поддерживать численность в десять тысяч.

— А ты? — спросил я. — Ты женат?

— Был, — ответил Жюль.

Значит, разводы у них тоже есть.

— Дети?

— Нет. Пока нет. И уже не будет.

— Мы доставим тебя домой, — пообещал я. — Может, ты ещё кого-нибудь встретишь.

— Такой уже не встречу. — Жюль криво улыбнулся и пожал плечами. — Когда мы с Лизой были вместе, я постоянно твердил что-нибудь в таком роде. Милые пустяки. «Ты такая одна на свете, любовь моя». — Он шмыгнул носом и отвёл глаза. — Нет, я не обманывал...

— Конечно.

— Но её последние часы так... так ярко... так отчётливо показали, что это правда. Другой такой действительно нет и не было. А в десятитысячном городке, навсегда отрезанном от корней в родном космосе... ну, я знаю их всех, Раз. Всех женщин моего возраста. И я скажу тебе: в том космосе, где мы с тобой сейчас, никто даже отдалённо не сравнится с моей Лизой.

По щекам его катились слёзы.

— Прости, — сказал я. — Мне очень стыдно. Я не знал, что твоя жена умерла.

— Умерла, — подтвердил Жюль. — Знаешь, я ведь видел снимки её тела... её лица... по всему конвоксу.

— Боже! — выдохнул я. У меня нет привычки употреблять это слово в качестве эмоционального восклицания, но сейчас мне ничего сильнее в голову не пришло. — Девушка в Орифенской капсуле...

— Была моя Лиза, — кивнул Жюль Верн Дюран. — Моя жена. Самманну я уже сказал.

И он разрыдался.

Мы с Жюлем сидели одни в темнеющей келье, не видя ничего, кроме смоделированного солнечного света, отражённого от смоделированного Арба и смоделированной луны. Смоделированные люди в скафандрах безмолвно проплывали вокруг. Жюль закрыл лицо руками и плакал.

Я вспомнил разговор в мессалоне, что даже если биологическое взаимодействие между нами и Геометрами невозможно, остаётся простой физический контакт. Я подошёл, обнял латерранца за плечи и стоял так, пока он не перестал плакать.

— Он мне сказал.

Самманн сразу понял, о ком я говорю, отвёл глаза и покачал головой.

— Как он?

— Лучше... он сказал одну хорошую вещь.

— Какую?

— Я прикасался к Ороло. Ороло прикасался к Лизе... отдал за неё жизнь. Когда я коснулся Жюля...

— Круг замкнулся.

— Да. Я рассказал ему, как мы готовили тело к отправке в Тредегар... с каким уважением. Кажется, ему было приятно это слышать.

— Он рассказал мне в воздухолёте. Просил никому больше не говорить.

— А у тебя кто-нибудь есть, Самманн? — спросил я. За всё время знакомства мы ни разу не затронули эту тему.

Он хмыкнул и мотнул головой.

— Чтобы так? Нет. Чтобы так, никогда. Девушки были. В остальном — семья. Ита... ну как тебе сказать... больше ориентированы на семью.

Я чувствовал, что ему неловко — слишком очевиден был контраст с инаками.

— Ладно, на ту же тему, — сказал я. — Не поможешь мне замкнуть ещё один круг?

Он пожал плечами.

— С удовольствием. Что надо сделать?

— Третьего дня ты отправил сообщение для Алы. Перед самым взлётом. Я немножко... стеснялся.

— Потому что его прочтут посторонние. Да, я обратил внимание.

— Можешь отправить ещё одно?

— Конечно. Но его тоже прочтут.

Я смущённо хохотнул.

— С учётом всех обстоятельств это терпимо.

— Ладно. Так что ты хочешь передать Але?

— Что четвёртую жизнь, если она у меня будет, я хотел бы провести с ней.

— Ба! — Глаза у Самманна заблестели, как будто я влепил ему пощёчину. — Давай наберу, пока ты не передумал.

— Теперь у нас путь только вперёд, — сказал я. — Никаких передумываний.

Всю дорогу к орбите я был уверен, что ракета сломалась, а то, что со мной происходит, и есть смерть. У конструкторов не хватило времени и средств на всякие роскошества вроде иллюминаторов или хотя бы спиль-передачи. Имелся только обтекатель — тонкий внешний чехол. У него было три функции: защищать шарман от воздушных потоков, закрывать свет, чтобы мы провели всё путешествие в полной тьме и неизвестности, и вибрировать. Две последние функции многократно усиливали ужас. Вообразите, что вас несёт в бочке по горной реке. Удерживая в голове этот образ, представьте, что вас заколотили в ящик и сбросили с пешеходного моста на восьмирядную магистраль в час пик. Добавьте к этому, что вы одеты в стеганый костюм и долисты отрабатывают на вас палочные удары. Наконец, для полноты картины: к вашей голове приклеены исполинские мегафоны, которые закачивают в неё неразбавленный шум на громкости, в два раза превышающей порог необратимой утраты слуха. Теперь объедините всё и представьте, что это происходит в течение десяти минут.

Одно хорошее я могу сказать о полёте: он был в сто раз лучше предшествующих часов, когда я лежал на спине, скорчившись в три погибели, примотанный и обжатый со всех сторон, и ждал смерти. Неприятнее (и, как я понял задним числом, постыднее) всего были философские раздумья, которыми я коротал время: что смерть Ороло и Лизы подготовила меня к достойному принятию своей участи. Что Ала получила моё сообщение, и это очень хорошо. Что даже если я погибну в одном космосе, я, возможно, уцелею в других.

Кто-то, без спросу пробравшийся в ракету, шарахнул меня трубой по спине. Нет, секундочку, это взорвался двигатель. Нет, на самом деле просто сработали пиропатроны. Система трещин расколола тьму на квадранты, затем расширилась, выпуская её наружу. Четыре лепестка обтекателя разошлись, и я увидел под собой Арб. Некоторые обертоны тряски (турбулентность) ослабли, другие (нестабильность камеры сгорания) усилились. Перегрузка, до сих пор вполне терпимая (по сравнению с тряской), на полминуты, пока дорабатывали движки, стала заметно больше. Мешала любоваться видами. Новый удар в спину сообщил, что отвалился ускоритель. Туда ему и дорога. Остались только я и шарман. Несколько секунд парения в невесомости оборвались, когда рулевые двигатели шармана заработали и выправили ориентацию ступени. Уверенная резкость манёвра успокаивала, хотя мои внутренние органы и поменялись местами. Затем ощущение веса вновь стало нарастать — двигатель шармана выдал длительный импульс. Небо было чёрным; казалось, я уже вне атмосферы и крыша беседки ничего полезного не делает, только закрывает вид. Однако по мере того, как двигатели шармана разгоняли меня до первой космической, по окружности крышки выросли языки плазмы, достаточно близко от моих ног и плеч. Острое впечатление, должен вам сказать. Беседка с такой силой рассекала верхние слои атмосферы, что отрывала электроны от атомов.

На стартовой площадке, сразу после того, как я проглотил Большую таблетку (приёмопередатчик внутренней температуры) и влез в скафандр, инаки, составлявшие техперсонал установки, замотали меня тряпьём, затолкали в беседку, утрамбовали и обклеили упаковочной лентой. Затем они вооружились бесплатными линейками из соседнего мебельного мегамаркета, всего меня промерили и ещё немного утрамбовали. После окончательной обклейки получился тюк, как на схемах в их наскоро отпечатанных, снабжённых многочисленными рукописными пометками документах. Далее инаки схватили флаконы герметизирующей пены и накрепко меня зафиксировали, следя, чтобы пена попала между коленями и грудью, пятками и задом, руками и лицом. Когда она затвердела, кто-то отодрал слой, покрывавший лицевой щиток, похлопал меня по шлему и вложил в скелекисть канцелярский нож. Важность измерений стала понятна в первые минуты работы двигателей второй ступени, когда огненные языки заплясали в нескольких дюймах от моих ног.

Впрочем, как только мы окончательно вышли из атмосферы, языки исчезли. Встроенные пружины отбросили беседку, и она поплыла прочь. Теперь я торчал вверх, как эмблема на капоте моба. Очень хотелось избавиться от упаковочного материала, но я помнил график скорость-время наизусть и знал, что ещё не достиг первой космической. Наибольший прирост скорости должен был произойти на финальном этапе работы двигателя, когда шарман оставит позади больше трёх четвертей своей массы в виде струи отработанного топлива. Если приложить ту же силу к заметно полегчавшему грузу, получишь ускорение, которое Лио бодро назвал «близким к несовместимому с жизнью». «Но ничего страшного, — сказал он. — Ты потеряешь сознание раньше, чем тебя раздавит».

Я сделал попытку оглядеться. В последние три дня я воображал, что вид будет фантастический. Завораживающий. Я увижу остальные ракеты: двести штук, взмывающих по дуге вверх и к востоку на почти параллельных курсах. Но в скафандре имелось больше воздушных мешков, чем показал в первый раз Джезри, и все они были накачаны до предела (то есть я лежал на камнях), поддерживая голову и туловище в положении, наименее чреватом смертью, параличом или повреждением органов. Моя селезёнка пребывала в покое, мои глаза видели только звёздное небо и голубой краешек Арба слева внизу. Затем всё расплылось от выступивших слёз; глазные яблоки сплющились под собственной тяжестью, как сфера под Арсибальтом...

Я падал. Я висел. Я был жив. Мой скафандр со мной разговаривал. Уже довольно давно. «Подайте голосовую команду «Дегерметизировать фиксаторы», чтобы убрать систему амортизации и перейти к следующему этапу», — снова и снова повторял голос на ортском. Какой-то сууре с хорошей дикцией поручили начитать инструкции на записывающее устройство. Хотел бы я с ней познакомиться!

— Дерметизировать фсатры! — рявкнул я, думая произвести на неё впечатление.

Скафандр перевёл дух, затем сказал: «Подайте голосовую команду: «Дегерметизировать фиксаторы», чтобы...»

— Дегреметизировать фикстры! — повторил я. Она начинала действовать мне на нервы. У меня даже пропало желание с ней знакомиться.

«Подайте голосовую команду...»

— Де. Герм. Этизировать. Фиг. Сатыры.

Мешки сдулись. «Добро пожаловать на низкую околоарбскую орбиту!» — произнёс голос совершенно другим тоном.

Теперь я мог двигать головой и плечами, однако ноги и руки были по-прежнему замурованы пеной и обклеены лентой. Я принялся работать канцелярским ножом — сперва медленно, но вскоре от шармана уже полетели куски пены и комья ленты. Они парили поблизости от меня. В конечном счёте из-за низкой массы и высокого лобового сопротивления им предстояло снова войти в атмосферу и сгореть. А до тех пор они создавали визуальную неразбериху для Геометров.

Кстати о визуальной неразберихе. Вокруг меня вспыхивали яркие точки. Они были двух типов: миллионы крохотных искорок (дипольные отражатели, доставленные другими ракетами) и десятки больших, равномерно горящих маяков. Некоторые были достаточно близко, чтобы мои глазные яблоки (постепенно обретавшие исходную форму) различали их как диски или полумесяцы. В зависимости от взаимного расположения меня, солнца и этих предметов, они выглядели как полная луна или как растущий месяц в разные фазы.

Полумесяц справа от меня медленно рос по мере того, как сближались наши орбиты. Это был пятисотфутовый надувной шар из металлизированной полиплёнки, отправленный в космос тем же ракетным залпом, что и я. Измерив его видимый размер по сетке на лицевом щитке, я смог оценить расстояние: примерно две мили. Надо думать, к нему мне и следовало двинуться.

Я на ощупь отыскал в культях трекбол и жёстик. Они не действовали, пока я не отдал соответствующую голосовую команду и не подтвердил её щелчком тумблера. Теперь двигатели шармана перешли под моё управление; до того работала автоматическая система наведения. Если ближайший шар и впрямь был тот, к которому мне следовало направиться, она показала себя вполне прилично. Однако у неё не было ни глаз, ни мозга, чтобы сблизиться с шаром, а поскольку Геометры по-прежнему глушили наши навигационные спутники, получилась та точность, которая получилась. Отныне мои глаза должны были стать сенсорами, мозг — системой наведения. Я легонько крутанул трекбол, просто чтобы проверить, работает ли система. Сопла выбросили голубой свет и развернули меня на новый азимут. Я сориентировался по горизонту Арба внизу, сообразил, где юго-восток (направление моего орбитального полёта), проделал в голове расчёт, для надёжности проверил его и двинул жёстиком в двух направлениях. Шарман отвесил мне двойной удар. Больше ничего плохого не произошло, а шар в поле моего зрения вёл себя так замечательно, что возник соблазн повторить. Однако я сдержался: в видеоигре мы часто всё портили, именно что переусердствовав в правильных действиях.

У меня был приёмопередатчик дальнего действия, только для аварийных случаев. Его я не включал. Приблизившись к шару настолько, чтобы заработала система ближнего действия, я сказал: «Поиск сетки». Через несколько секунд скафандр отозвался: «Подключение к сетке завершено». Конец фразы заглушил голос Самманна:

— Ну, как прогулка?

— Требую вернуть деньги! — ответил я, перебарывая дикую радость от того, что слышу человеческий голос. Глядя на табло под щитком (на самом деле оно проецировалось на мои глазные яблоки так, чтобы создавалось впечатление, будто оно расположено под щитком), я увидел значки с лицами: своим, Самманна и фраа Грато. Почти сразу рядом зажглись значки Эзмы и Жюля. Я повернулся и увидел два приближающихся шармана. Они двигались невероятно близко один к другому. Вернее — Эзма буксировала второй шарман.

— Я зацепила Жюля. Он дрейфовал, — сказала Эзма. По счастью, я уже привык к обыкновению долистов преуменьшать свои подвиги. Я один-то еле сюда добрался. Эзма успела заметить дрейфующего товарища, приблизиться и оттранспортировать его на место.

— Жюль? Что с тобой? Это у вас на Латерр так шутят? — спросил Самманн.

— Я отключила его от сетки, — сказала Эзма. — Он бессвязно говорил о сыре.

— Двадцать минут до линии видимости, — объявил механический голос. Это значило, что через двадцать минут нас станет видно с «Дабан Урнуда». Шар теперь занимал почти всё поле моего зрения, и я видел, что Самманн и Грато висят на нём в своих шарманах на расстоянии примерно пятьдесят футов один от другого. Оба казались странно яркими и пушистыми, как игрушки для малышей. Шарманы и прочие грузы, отправленные с нами одновременно, окутались неровными облаками волокон, которые во время полёта были упрятаны в капсулы, а теперь, на орбите, расширились в десять раз. Мы походили на парящие красные помпоны.

— Вы проверили по звёздам? — спросил я.

— Да, — ответил Грато, — но можешь убедиться сам.

Я при помощи трекбола развернулся так, чтобы увидеть неровное кольцо звёзд, составляющих Щит Гоплита, и сравнил его положение с положениями Арба и шара. Это был простейший способ удостовериться, что, когда мы войдём в поле зрения телескопов «Дабан Урнуда», нас будет загораживать шар.

К тому времени Геометры поймут, что затевается нечто грандиозное. Мы стартовали так, чтобы нас закрывал Арб, но скоро должны были показаться из-за его края. Мы были почти на круговой орбите; её эксцентриситет (показатель вытянутости) составлял всего 0,001. Она проходила над самой атмосферой, на высоте сотни миль. Таким образом, один виток вокруг Арба мы должны были совершать примерно за полтора часа. «Дабан Урнуд» двигался по более эллиптической орбите, высота которой менялась от четырнадцати до двадцати пяти тысяч миль. Время витка для него было в десять раз больше — около пятнадцати часов. Вообразите двух бегунов, которые бегают вокруг пруда — один так близко к воде, что уже промочил ноги, другой — на расстоянии в полумилю. За то время, пока второй завершит круг, первый мелькнёт в поле его зрения раз десять. Всякий раз, как мы будем мелькать в поле зрения «Дабан Урнуда», тамошние наблюдатели смогут увидеть нас на фоне Арба. Правда, скоро мы вновь скроемся за планетой и будем вне видимости примерно по сорок пять минут из каждого часа. Запуск произошёл в один из таких интервалов, который теперь уже наполовину закончился.

Почему мы не вышли на более высокую орбиту? Потому что наша собранная на коленке система запуска не позволяла закачать столько энергии в груз.

Через двадцать минут, когда всё доставленное на орбиту двумя сотнями ракет окажется на линии видимости наблюдателей с «Дабан Урнуда», им предстанет несколько десятков шаров в туманности противорадарных дипольных отражателей — полосок металлизированной полиплёнки. Туманность эта, уже и сейчас в несколько миль шириной, будет увеличиваться по мере расхождения орбит. Из-за отражателей наблюдение в длинноволновом (радарном) диапазоне будет невозможно. Останется наблюдение в оптическом диапазоне, то есть Геометрам придётся перебрать огромное количество фототипий, высматривая то, что не шар и не отражатель. Если мы всё сделали правильно, Геометры, даже отсняв достаточное число фототипий и проглядев их за разумное время, ничего не увидят, потому что мы и наше снаряжение будем за шаром.

Но это означало, что за двадцать минут надо многое успеть. Я так сосредоточился на предстоящей задаче, что едва не забыл предупреждение Джезри: «Не промахнись мимо шпигата». Впрочем, спазмы в горле вернули меня к реальности: я как раз успел нагнуть голову и закусить резиновый наконечник. Завтрак, пройдя сублимацию вакуумом, отправился в мешок для отходов, а я вернулся к делу. Большая таблетка, по счастью, не выскочила: она по-прежнему была где-то у меня внутри и посылала температурные и другие биометрические данные в процессоры скафандра.

Мне заметно полегчало, и целых десять секунд я не блевал.

Пристав к шару первым, Самманн назначил себя «хватом»: в его обязанности входило оставаться под шаром и закреплять поступающие грузы в одну, случайным образом соединённую массу. Грузом номер один был Жюль Верн Дюран. Эзма отбуксировала его к шару и затормозила. Её шарман остановился, но шарман Жюля продолжал двигаться, как грузотон, который занесло на обледенелой дороге. Эзма вынуждена была дать задний ход, потому что шарман латерранца тащил её вперёд. Покуда Грато внимательно наблюдал, прикидывая, считать ли это коллизией, Самманн подлетел к Эзме и развернулся на месте. Из его шармана выскочила длинная тонкая кишка зонда, в мгновение ока растянулась на двадцать футов и нырнула в красную бахрому вокруг Жюля. «Держу!» Теперь Жюль был между Самманном и Эзмой. «Можешь отцепляться!»

— Отцепляюсь, — сообщила Эзма. — Попробую поискать другие грузы.

Она включила двигатели. Её зонд отделился от Жюлева кокона.

Так Самманн приступил к обязанностям хвата. Мы, остальные, были «подавалами»: нам предстояло маневрировать к грузам, цеплять их зондами и тащить хвату. Я повернулся, высматривая подходящий груз. Людей (их должно было быть одиннадцать) пометили красным цветом. Тендер и его ядерную установку — тоже (потому что без них мы бы долго не прожили). Кроме того, имелись пятьдесят грузовых шарманов с синими коконами. Поскольку мы не рассчитывали собрать все пятьдесят, их сделали взаимозаменяемыми: каждый нёс немного воды, немного еды, немного топлива и так далее. Повернувшись, я увидел в непосредственной близости от себя неимоверное число синих и красных мохнатых коконов. Разум говорил, что собрать их невозможно. Что это катастрофа. Однако я мог по крайней мере подлететь к ближайшему красному кокону и удостовериться, что человек внутри жив и в сознании. Я только-только взял курс на него, как увидел выброс из сопл. На дисплее возник значок Джезри.

— У меня всё в порядке, — нетерпеливо объявил он. — Поищи себе более полезное дело.

За спиной у него двигался синий груз. Он был в нужной плоскости, но на слишком эксцентрической орбите, то есть терял высоту и мог через несколько минут войти в атмосферу и сгореть. Я развернулся «вперёд»: лицом туда, куда двигался по орбите вместе со всем остальным, потом принял «вертикальное» положение: такое, при котором мои ступни указывали на Арб, а горизонт планеты совпадал с определённой линией на щитке. Груз медленно «падал» в поле моего зрения. Я с помощью жёстика дал задний ход, замедлив свою скорость. Груз перестал «падать» — я был на той же обречённой орбите, что и он. Ещё несколько манёвров, и я оказался в двадцати футах от него.

На мгновение меня отвлекла новая зрительная помеха: красный груз пронёсся через поле зрения слева направо и врезался в синий. Красный и синий слиплись. В первый миг я решил, что кто-то из нашей ячейки делает то же, что я. Но нет, он не выбросил захват, а просто держался за синий кокон скелекистью или чем-то ещё. Красный и синий грузы превратились в медленно вращающуюся двойную звезду. Я не видел реактивных струй от шармана — никаких признаков, что человек в сознании.

— Кажется, у кого-то неприятности — непреднамеренное столкновение, — доложил я.

— Я вижу то же, что ты, и сейчас разберусь, — сказал Арсибальт.

— Мне ближе, — заметил я, поворачивая голову и провожая его взглядом.

— Нет, — ответил он. — Ты занимайся своим грузом.

Итак, в бой. Но перед следующим шагом я не удержался и глянул на шар. В погоне за грузом я отлетел от него довольно далеко, но меня подбодрило число красных и синих коконов вблизи шара. Суура Вай и фраа Оза сцепили несколько грузов в большую, лениво крутящуюся молекулу и тащили её, чтобы прицепить к комплексу за шаром.

Арсибальт доложил:

— Приближаюсь к фраа Джаду. Он сцеплен с синим грузом и, кажется, без сознания.

— Орбитальные параметры? — спросил Лио.

— Е опасно высокий, — сообщил Арсибальт, имея в виду эксцентриситет Джадовой орбиты. — Через несколько минут ему крышка.

— Тогда осторожней, чтобы самому не запутаться! — предупредил Лио.

— Включить камеру заднего захвата, — сказал я, и перед глазами возник виртуальный дисплей в рубиново-изумрудных лазерных тонах: зелёная сетка с красным перекрестьем посередине. Дисплей показывал то, что видел спилекаптор на задней стороне шармана. Я проверил свой угол тангажа и трекболом довёл его до ста восьмидесяти градусов. На дисплее возник груз: сейчас он был прямо за мной. «Первый захват, пуск!» — скомандовал я и почувствовал легкий тычок в копчик: это разорвалась оболочка цилиндрика со сжатым газом. Система захвата представляла собой длинную матерчатую трубку, собранную в себя, как чулок. Теперь, наполнившись газом, она развернулась в тонкий и жёсткий баллон. На конце её располагалась головка, гладкая с внешней стороны, чтобы проходить через облако волокон вокруг груза, но с выдвижными шипами, которые она выпускала, отойдя на всю длину трубки и во что-нибудь уткнувшись.

Насколько я мог видеть через камеру заднего вида, всё получилось, однако был лишь один способ узнать наверняка. «Выключить камеру заднего захвата», — сказал я и рванул вперёд. Кажется, секунды две моё сердце вообще не билось. Затем я почувствовал рывок: крюк и вправду зацепился за кокон. Я позволил себе испустить ликующий вопль, затем вновь отыскал глазами шар.

Арсибальт докладывал:

— Джад спаян с грузом. Я не смогу их разделить.

Лио: Что значит «спаян»?

Арсибальт: Когда он наткнулся на груз, горячая сопловая юбка шармана расплавила синие пластиковые волокна, и они прилипли намертво. Я буду буксировать оба груза вместе.

Лио: Топлива хватит?

Арсибальт: Через минуту скажу.

Лио: Я к тебе. Не трать всё топливо. Мы даже не знаем, жив ли Джад.

«Семнадцать минут до линии видимости».

Времени ещё много. Я развернулся, как прежде, и, таща за собой груз, дал передний ход, чтобы выправить орбиту, которую сбил несколько секунд назад. Топлива теперь требовалось больше, поскольку масса удвоилась. Я немного нервничал, потому что длительный импульс, если выдан неправильно, даст большую ошибку. Показатель эксцентриситета в нижней части дисплея уменьшался и уже достиг 0,005, но мне надо было снизить его до 0,001, чтобы остаться на одной орбите с товарищами.

Через наушники я слышал, что другие проделывают сходные расчёты. Арсибальт, как я понял, сумел зацепить фраа Джада и спаянный с ним груз и теперь пытался сделать то же, что и я. Он сообщал показатели Лио, маневрировавшему, чтобы при необходимости прийти на выручку Арсибальту. Тем временем Джезри, слушая обоих, прикидывал, сколько потребуется топлива, и давал советы, тон которых со временем становился всё более приказным. Разговор сильно меня отвлекал, поэтому я нехотя отключил связь и сосредоточился на собственной ситуации.

Только снизив свой е до 0,001, я оторвал ладонь от жёстика и попытался отыскать взглядом шар. После нескольких мгновений неуправляемой паники, когда казалось, что шара нигде нет, я его обнаружил: он был справа «вверху» на расстоянии примерно в тысячу футов и медленно приближался. «Под» шаром усилиями других членов ячейки уже выросли гроздья синих коконов. Я огляделся, нет ли рядом ещё грузов, чтобы заодно подцепить их.

«Пятнадцать минут до линии видимости».

Значки Лио и Арсибальта не горели, но, как только я вошёл в радиус действия сетки, на дисплее возникло сразу несколько лиц. Я включил звук: с некоторым трепетом, потому что не знал, каких вестей ждать.

В уши ворвались крики — на всю мощь динамика. Я попытался вспомнить, где тут убавить громкость. Кричали не от ужаса, а как зрители на матче, когда на последних минутах после долгой равной борьбы одна сторона внезапно вырывается вперёд и заканчивает с разгромным счётом. На дисплее зажглось лицо Лио. «Спокойно! Спокойно!» — требовал он, возмущённый отсутствием дисциплины. Зажёгся значок Арсибальта. «Самманн, готовься зацепить фраа Джада. Он не отвечает». Голос был преисполнен неестественного спокойствия, но я чувствовал, что если посмотреть Арсибальтову биометрию, она покажет уровень волнения, близкий к несовместимому с жизнью.

Шар быстро увеличивался. Однако я был слишком высоко — слишком далеко от Арба. Чтобы погасить часть скорости — перейти на более низкую орбиту, — я дёрнул к северо-западу. Я говорю «дёрнул к северо-западу», как будто это просто, но поскольку я буксировал на двадцатифутовом тросе груз, манёвр требовал более сложных действий: надо было сначала повернуть и зайти по другую сторону груза, и только потом выдать импульс. Это замедляло мое продвижение.

Самманн сказал:

— Держу. Он жив. Правда, биометрия какая-то чудная.

Все смотрели, как Арсибальт буксирует фраа Джада. И вдруг мой шлем наполнили крики: «Берегись!», «Тьфу ты!», «Близкого как!» и «Плохо дело! Он красный!»

Повернув голову, я увидел то, что стало причиной переполоха: красный груз пронёсся в нескольких ярдах от шара с большой относительной скоростью: так быстро, что пройди он чуть «выше», не миновать бы столкновения. Всё произошло настолько стремительно, что никто не успел рвануть к грузу, заарканить его и остановить. Сейчас он летел между мною и шаром.

— Это реактор, — сообщил я, вглядевшись. Потом приказал скафандру: — Отсоединить захват.

«Захват отсоединён», — раздалось в наушниках.

Я выдал короткий импульс, чтобы оторваться от синего груза, и крикнул, что беру реактор на себя и чтобы кто-нибудь подобрал мой груз.

Реактор двигался так быстро, что я переключился на инстинкты, выработанные видеоигрой в Эльхазге. Я выдал боковой импульс, который, хоть и не решал задачу, замедлил скорость, с которой увеличивался разрыв между мною и красным грузом. Лица на дисплее гасли одно за другим, голоса доносились бессвязными обрывками. Я разобрал слова Арсибальта «...не та плоскость», подтвердившие мои собственные мысли: из-за небольшой погрешности при запуске реактор сейчас двигался по орбите с несколько иным углом наклонения.

Один голос, впрочем, слышался вполне отчётливо: «Тринадцать минут до линии видимости».

Я попробовал другой манёвр — неудачно — и с чувством, близким к панике, увидел, как реактор пронёсся в поле моего зрения. Через мгновение подо мной возник Арб, и я понял, что вращаюсь — видимо, рука нечаянно задела трекбол. Несколько секунд ушло на то, чтобы остановить вращение, а затем снова повернуться (уже медленно) и отыскать глазами реактор. Покончив с этим, я обернулся на шар. Он был пугающе далеко.

Когда я снова взглянул на реактор, то не увидел его: он затерялся в блеске Экваториального моря. Я дал задний ход, сбрасывая высоту, и красный кокон снова показался над горизонтом.

Никого из наших рядом не было. Они услышали, как я пообещал догнать реактор, и рассудили, что я справлюсь.

«Спокойно», — сказал я себе. Действуя медленно и правильно, я скорее вернусь к друзьям, чем если совершу три судорожных неудачных попытки. Я стабилизировался, чтобы реактор был низко в поле моего зрения и прямо впереди, а затем принудил себя тридцать секунд не дёргаться, а только следить за ним, проверяя, насколько его траектория отличается от моей.

Определённо ошибка в наклонении орбитальной плоскости. Чтобы скомпенсировать разницу, надо было включить движок, что я и сделал, но по ходу сбил большую полуось и ещё пару параметров так, что через десять минут сгорел бы в атмосфере. Следующие шестьдесят секунд ушли на то, чтобы их выправить.

Манёвры поворота плоскости наиболее энергоёмки.

Я не разрешал себе больше глядеть на шар. Отчасти боялся того, что увижу: моё убежище, мои друзья немыслимо далеко. А главное — это не имело значения. Без реактора, энергия которого нужна, чтобы расщеплять воду на водород и кислород, мы все через два часа задохнёмся. Если я струшу и вернусь к шару один, моё возвращение станет смертным приговором для всей ячейки.

Я приблизился к реактору, но в последнее мгновение меня занесло вбок. Я повернул, остановился («остановился» в данном случае означает, что мы с реактором не смещались друг относительно друга). «Три минуты до линии видимости», — объявил голос. Я совсем легонько тронул жёстик и увидел, что приближаюсь к реактору. Только бы получилось! Я заставил себя дышать медленнее.

Я не стал выбрасывать захват, а ещё несколько секунд маневрировал, чтобы ухватить волокна скелекистью. Когда мне это наконец удалось, я повернулся туда, где, по моим прикидкам, должен был находиться шар... и не увидел ничего. Вернее, увидел слишком много. Наша стратегия ложных целей сработала против меня. Я не мог отличить истинного от ложного. Примерно на одном расстоянии от меня были три шара — каждый не ближе, чем в десяти милях. Даже правильно угадав нужный, я бы не долетел до него за три минуты. А в случае ошибки не смог бы её исправить, потому что растратил бы всё топливо на полёт к ложной цели.

Попробуем взглянуть по-другому. Мы с реактором на стабильной орбите. Я дважды проверил расчёт, потому что от его правильности зависела жизнь — моя и моих друзей. Форма и размеры орбиты были таковы, что нам с реактором не грозило сгореть в атмосфере по крайней мере в ближайшие сутки-двое.

Что, если просто оставаться на ней? Кислорода было часа на два, но я мог сэкономить его, если немного успокоюсь. Я точно знал, что проблема в наклонении: угле между плоскостью, в которой вращались мы с реактором, и плоскостью экватора. У нас этот угол был чуть больше, чем у моих товарищей. Соответственно моя траектория пересекалась с орбитой ячейки номер 317 лишь раз в сорок пять минут, в двух точках по противоположные стороны Арба. Как те сломанные часы, которые дважды в сутки верно показывают время. Последний раз это произошло пятнадцать минут назад, когда реактор чуть не протаранил моих друзей и я устремился за ним вдогонку. С тех пор наши траектории расходились. Но довольно скоро они снова начнут сближаться. А через полчаса нас ждёт новое рандеву.

«Минута до линии видимости».

Главный вопрос: что думают мои друзья? Что они сейчас говорят в своей сетке? Я помнил фразу Арсибальта про неверную плоскость. Они, вероятно, с растущей тревогой наблюдали, как я уплываю прочь, и спорили, отряжать ли за мной спасателей.

Но не отрядили. Лио не отдал такого приказа. Более того, они преодолели соблазн включить дальнюю связь.

Будь это кто другой, я не мог бы читать их мысли, а они — мои. Однако моих друзей обучил и выпестовал Ороло. Они сообразили — наверняка быстрее, чем я, — что через сорок пять минут реактор появится с другой стороны Арба. Более того, они полагались на меня: верили, что я тоже это сообразил и буду действовать соответственно.

А что значит «соответственно»? Сохранять спокойствие и не менять орбиту. Пока я на ней, они знают где я. Если я начну дергаться, они не смогут предсказать моё местоположение.

Особых аварийных припасов у меня с собой не было, только одеяло из металлизированного полипластика (такое же, как выдали Ороло после анафема), прилепленное лентой к груди скафандра. Им предполагалось закрываться от солнца, чтобы чёрные скафандры не перегревались и системе охлаждения не приходилось работать на полную мощность, расходуя кислород. Я отлепил одеяло, развернул — довольно сложная работа, когда орудуешь скелекистями, — затем, как мог, накрыл реактор и поднырнул под краешек.

«Линия видимости установлена».

Теперь телескопы «Дабан Урнуда», если они смотрели в эту сторону, могли меня видеть, впрочем, только как соринку в туче отражателей, выброшенных двухсотракетным запуском.

Попробуем представить так: до «Дабан Урнуда» примерно четырнадцать тысяч миль. Из перигея вся планета для них — круглый пирог на расстоянии вытянутой руки. Из апогея — блюдце. Увидеть на таком удалении моё одеяло — всё равно что высмотреть одну обёртку от жвачки за сотню миль. Хуже (для меня лучше) — всё равно что высмотреть одну обёртку из многих на целом замусоренном поле.

Однако Лио (прихвативший с собой на конвокс «Внеатмосферные вооружения эпохи Праксиса») советовал нам не расслабляться, и Жюль подтвердил его слова, сказав, что урнудцы, непревзойдённые мастера космических войн, подсоединили к мощным телескопам синапы, способные просеивать огромное количество снимков и обнаруживать аномалии. Ложные цели, например, отличить легко, потому что обычно это просто аэростаты, которые из-за большого размера и малого веса тормозятся сопротивлением сверхразреженной атмосферы сильнее настоящих грузов.

Поэтому у ложной цели орбита будет немножко не такая, как у истинной. Более того, как только урнудцы составят полный каталог всего, выведенного в космос двухсотракетным запуском, они смогут заметить, если что-нибудь исчезнет или перейдёт на другую орбиту. На это способны только объекты, снабжённые двигателем и системой наведения.

Так что в этом смысле мы уже провалили миссию. Оставалось надеяться, что внезапное исчезновение моего одеяла из мусорного облака будет замечено не сразу, и Геометры не успеют принять меры.

Однако я забегаю вперёд. Чтобы одеяло внезапно исчезло, мне надо было встретиться с товарищами.

Что будет куда проще, если у меня останется кислород. Я закрыл глаза и постарался расслабиться, не думать про урнудцев, их мощные телескопы и синапы. Сейчас был тот редкий случай, когда тревога буквально может меня убить.

Как только пульс снизился до приемлемого уровня, я отыскал в культях клавиатуру и отстучал послания Але и Корд на случай, если я погибну, а мой скафандр найдут и скачают из него информацию.

В синапе скафандра имелся калькулятор орбитальной теорики. До сих пор пользоваться им не было времени, но сейчас я его включил и проверил свои прикидки, что надо будет делать, когда я сближусь с остальными. Однако сосредоточиться было неимоверно трудно. Мозги превратились в старую губку, которая впитала больше воды, чем может удержать.

В невесомости человек и скафандр почти не соприкасаются. Нужной температуры воздух циркулировал вокруг моего нагого тела — я как будто купался в воздухе. За спиной работала небольшая химическая фабрика, но я ощущал её лишь как источник слабого белого шума. В остальном я слышал только биение своего сердца. В других обстоятельствах можно было бы прогнать апатию, просто открыв глаза и глянув через щиток: я в космосе! Однако сейчас, словно курица в фольге, я видел только изнанку мятого космического одеяла. Немудрено, что меня клонило в сон. И у разума, и у тела были все основания требовать отдыха: в Эльхазге мы из-за сбоя часовых поясов и плотных тренировок почти не спали, а в последние сутки и вовсе не сомкнули глаз. Предыдущие полчаса были наполнены событиями, после которых любому нормальному человеку захочется юркнуть под одеяло, выплакаться и уснуть.

Отрубиться прямо сейчас мне мешал только страх перед собственной сонливостью. После эльхазгских занятий я помнил симптомы отравления двуокисью углерода лучше, чем алфавит. Тошнота есть. Головокружение есть. Рвота есть. Головная боль есть. Но кто бы не испытывал этих симптомов после того, как его забросило на верхнюю площадку стомильной лестницы? Что ещё? Ах да, чуть не забыл. Сонливость и путаница в мыслях.

Я проверил показания на дисплее. Перепроверил их. Закрыл глаза, выждал, пока зрение прояснится, перепроверил в третий раз. Всё было отлично. Индикатор кислорода в баллоне жёлтый (естественно, после того, как я столько времени учащённо дышал), но содержание во вдыхаемом воздухе нормальное, концентрация CO₂ — нулевая: газоочиститель исправно его вытягивает.

Но, может быть, из-за сонливости и путаницы в мыслях я неправильно читаю показания?

Я задрёмывал, но просыпался каждые несколько минут. После запуска прошло уже достаточно времени, чтобы попытаться заново всё осмыслить. Я так сосредоточился на грузе, который ловил, что не сразу рванул к Джаду, когда увидел его сцепленным с синим коконом. Это была ошибка. Вместо меня на выручку Джаду поспешил Арсибальт и, судя по тому, что кричал Джезри, чудом спас Джада и спасся сам.

План явно неудачный. Кто вообще его выдумал?

Я понимал логику. У Арба было двести баллистических ракет. Ни одной больше. Каждая могла вывести крошечный полезный груз на опасно низкую короткоживущую орбиту. Из этого исходили создатели плана. В Эльхазге мы все его изучили, покивали, согласились.

Но то в Эльхазге. В космосе, под одеялом, когда грузы хаотически несутся вокруг, сталкиваясь и сцепляясь между собой, понимаешь, сколькими способами всё могло пойти наперекосяк.

И ещё может. Возможно, в эту самую минуту всё идёт наперекосяк.

Что, если бы я, поймав реактор, сгоряча сделал попытку вернуться с ним к шару? Мы бы все погибли.

Я снова тревожился. Хуже того. Бессмысленнее. Я тревожился не о будущем, которое можно изменить, а том, что могло произойти в прошлом и чего теперь всё равно было бы не исправить.

Лучше предоставить это инкантерам и риторам соответственно.

Где сейчас все тысячелетники? На стадионе, поют?

— Эй, Раз!

Я открыл глаза и, как иногда бывает, не сразу понял, где нахожусь, — не мог убедить себя, что запуск мне не приснился.

— Эй, Раз!

На дисплее горел один значок: фраа Джезри.

— Здесь.

— Рад слышать твой голос! — воскликнул он с неимоверным облегчением.

— Я очень тронут твоими словами, Джезри...

— Заткнись. Я лечу к тебе. Убери одеяло, чтобы видеть, что происходит.

— А стоит ли? Мы разве не на линии видимости?

— Были, прошлый раз. Сейчас нет.

— Прошлый раз?

— Первый раз мы тебя упустили. Траектории сблизились, но перепад высоты был слишком большой. Связь не доставала.

— Это вторая попытка? — Я глянул на время. Джезри был прав. Прошло не сорок пять минут, а девяносто! Индикатор кислорода стал красным. Я проспал первую встречу!

Я сдёрнул одеяло. Шар был в миле от меня и быстро приближался. Под ним в неряшливой паутине из раздутых захватных трубок парили десятки синих и красных коконов. Несколько фигурок на шарманах заняли позицию рядом; все они были развёрнуты в мою сторону. На дисплее разом загорелись их значки: я вошёл в радиус действия сетки. Однако говорил только Джезри. Он летел ко мне один.

— Если не получится, сохраняй спокойствие и жди, — сказал он. — У нас два уровня запасных планов.

— Но план номер один — отрядить за мной лучшего из членов команды? — Я легонько оттолкнулся от реактора и выпустил в него захват.

— Спасибо, но после того, что ты сделал, право гордиться собой — у тебя. — Джезри подплыл ко мне, развернулся и тоже выпустил захват.

— Гордиться будем в старости, — сказал я. — Что надо делать?

— Ориентация радиальная положительная, — ответил он. Это значило, что нам надо развернуться из теперешнего положения (лицом по направлению орбитального полёта) на девяносто градусов, спиной к Арбу. Я так и сделал, и легонько столкнулся с Джезри, выполнявшим тот же манёвр.

— Повернись на сорок пять градусов вниз и выдай пятнадцатисекундный импульс, — продолжал он.

Пятнадцать секунд — это очень много. Если Джезри ошибся, мы войдём на орбиту, вернуться с которой нам не хватит топлива. Однако я сделал что сказано. Без колебаний. Это был Джезри. Он хладнокровно смотрел, как я ринулся за реактором. Просчитал всю теорику в голове и трижды проверил на синапе. Я повернул и выдал импульс. При этом потерял шар из поля зрения.

— Ты летишь к нам, будто мы тянем тебя на леске, — объявил Самманн. Однако слова были даже излишни — мне хватило бы одного его тона.

— Ничего не делайте, — предупредил Лио. — Вы проходите под нами... сейчас мы вас зацепим.

Через мгновение два рывка и взрыв ликующих воплей сообщили мне, что мы зацеплены. Я убрал ладони с манипуляторов, чтобы дрожащими руками случайно не включить сопла, и позволил Озе с Лио подтянуть нас к себе.

— Мы тебя закрепили, Раз, — сказал Лио. — Самманн, проверься ещё разок по звёздам, пожалуйста.

— Мы по-прежнему закрыты шаром, — откликнулся Самманн.

— Отлично, — сказал Лио. — Думаю, все хотят поздравить фраа Эразмаса, но попрошу вас воздержаться и поберечь кислород. Ещё успеете. Арсибальт, ты знаешь, что делать дальше. Если надо одолжить у кого-нибудь кислород, скажи.

Все члены ячейки натянули поверх скафандров белые комбинезоны для защиты от микрометеороидов и солнечной радиации и стали похожи на настоящих астронавтов. Мне передали такой же комбинезон, и я его надел, потом, как и остальные, пристегнулся к паутине захватов и попытался уснуть, пока Арсибальт и Лио запускают тендер. Для этого его надо было состыковать с реактором. К тендеру уже подсоединили гибкий резервуар с водой. В моё отсутствие остальные члены ячейки собрали воду из баллонов в синих грузах и закачали в резервуар, раздувшийся до размеров ванны.

Арсибальт подключился к панели управления реактора и долгое время пребывал без движения: видимо, читал инструкцию на визуальном дисплее в своём шлеме и выполнял пошаговую проверку. Затем распрямил длинные штыри с одной стороны тендера, так что тот ощетинился, как ёж. На штырях раскрылись лепестки, скрыв их наконечники. Арсибальт вернулся к пульту управления и некоторое время что-то там делал, потом объявил:

— Я включил реактор. К штырям не прикасайтесь. Они горячие.

— Горячие — в смысле радиоактивные? — спросил Джезри.

— Нет. Горячие — в смысле жгутся. Здесь система сбрасывает в вакуум избыток энергии. — Затем, после паузы: — Но и радиоактивные тоже.

Все промолчали, но, думаю, не я один проверил у себя уровень кислорода. Теперь вода в тендере расщеплялась на водород и кислород. Через несколько часов мы сможем заменить израсходованные баллоны и поставить свежие газоочистители. До тех пор предстояло сохранять спокойствие и делиться кислородом с тем, кому он нужнее. Эзма, например, добывала воду из синих грузов и потратила большую часть своего кислородного запаса.

Лио сказал:

— Всем, кроме Самманна и Грато, пить, есть и спать. Если совсем не сможете уснуть, просмотрите заранее следующие задачи. Самманн и Грато, соединяйте нас.

Самманн и Грато выбрались из своих шарманов и углубились в путаницу грузов. Они отыскали какую-то волшебную коробочку и подвесили её так, чтобы получилась прямая линия видимости с Арбом. Через несколько минут Самманн объявил, что мы в авосети. Я догадался об этом ещё раньше: когда на периферии зрения начали загораться новые огоньки и жужульные дисплеи.

— Привет, фраа Эразмас, говорит ячейка номер 87, — произнёс голос у меня в ушах. — Ты меня слышишь?

— Да, Тулия, слышу тебя хорошо. Доброе утро или что там у вас сейчас.

— Вечер, — сказала она. — Мы в подсобке на ферме в тысяче миль к юго-западу от Тредегара. Почему так долго не выходили на связь?

— Мы валяли дурака и глазели по сторонам, — ответил я. — А вы? Чем занимается ячейка номер 87 в подсобке?

— Всем, что может облегчить тебе жизнь.

— Тулия, я и не знал, что ты можешь быть такой доброй и отзывчивой...

— Заткнись. Тебе пора опорожнить мочевой пузырь. За чем дело стало?

— Сейчас этим и займусь.

— Есть какая-нибудь причина для убыстрения пульса?

— Фу-ты, даже и не знаю. Дай подумать...

— Не трудись, — сказала она. — Вот картинка той каши, которую вы у себя устроили. Глянь на неё, пока писаешь.

В шлеме возникло трёхмерное изображение большой серебристой сферы с путаницей захватов и коконов.

— Вот где ты сейчас, — продолжала Тулия. Замигала жёлтая надпись с моим именем. — А вот где ты должен быть. — Замигал груз на противоположной стороне каши. — Мы разработали оптимальный путь.

От моего имени к грузу пролегла ломаная линия.

— С виду не такой уж оптимальный, — начал я.

Тулия меня оборвала:

— Ты многого не знаешь. Каждый в ячейке должен двигаться к своему грузу. Пути рассчитаны так, чтобы минимизировать столкновения.

— Беру свои слова обратно.

На середине моего будущего пути замигал красный квадратик.

— Что там красное? — спросил я.

Тулия посовещалась с кем-то в подсобке и ответила:

— У одного из грузов острый угол, на который тебе лучше не напарываться. Не беспокойся, мы поведём тебя шаг за шагом.

— Ну, спасибо...

Тулия пошуршала бумагами и объявила:

— Сейчас я буду пошагово тебе говорить, как отсоединиться от S2-35B.

— Мы тут называем их шарманами...

— На здоровье. Подведи правую руку к пряжке над левой ключицей...

Я опишу то, что мы сделали дальше, так, будто мы просто взяли и сделали. На самом деле, как в старом анекдоте, мы за каких-то двадцать четыре часа переделали работы на целый час.

У нас ушло бы двадцать четыре дня, если бы ячейки поддержки не следили за всеми нашими действиями и не находили способов их упростить. В перерывах — за соблюдением которых жёстко следили личные врачи — я узнал, что Арсибальтова ячейка поддержки базируется в спущенном плавательном бассейне келкской приходской сувины, а ячейка Лио — в грузотоне без опознавательных знаков, стоящем в ремонтной мастерской. Как постепенно стало ясно, каждую из них в свою очередь поддерживает целая сеть ячеек Рассредоточения.

Мы начали с того, что разобрали грузы, пойманные в первые лихорадочные двадцать минут. Суура Вай занималась Жюлем Верном Дюраном и фраа Джадом. Оба, как выяснилось, были живы-здоровы. Латерранец ослабел от недоедания и поэтому хуже остальных перенёс запуск; ему просто требовалось больше времени, чтобы очухаться. Менее ясно, что произошло с фраа Джадом. Он не отзывался, хотя показатели жизнедеятельности были более или менее в норме и глаза оставались открытыми. Какое-то время спустя он попросил сууру Вай от него отстать, отключился от сетки и целый час ничего не делал. Затем принялся вместе со всеми сортировать грузы. Мне было очень интересно, кто в его группе поддержки.

Коконы мы стаскивали, комкали и убирали с дороги. Грузы склеивали полилентой, чтобы они не выплыли из-под шара и не выдали наше местоположение. К собранным вместе тюкам прикрепили шарманы и с их помощью сохраняли орбиту. Из-за малой массы и большого лобового сопротивления шар бы неизбежно отставал, оставляя нас без укрытия, если бы мы время от времени не притормаживали себя двигателями. Продолжайся это более двух суток, мы бы вместе с шаром в конце концов вошли в атмосферу, а дальше уже чисто теорический вопрос: сгорим мы раньше, чем нас раздавит перегрузка, или наоборот. Но мы не собирались задерживаться тут так надолго.

Арсибальт, Оза и я монтировали ложную цель, остальные — холодное чёрное зеркало.

Обманку мы сооружали на основании из семи связанных шестиугольником шарманов. Как раньше суура Эзма собрала из синих грузов воду, так мы теперь собрали топливо и залили в баки обманки.

Таким образом, вопрос движущей силы был решён. На получившейся платформе мы закрепили нечто, похожее на комок мятого тряпья. Это была надувная структура, составлявшая отдельный груз. Сбоку у неё имелась застёжка-молния. Мы открыли её и затолкали внутрь всё ненужное: оболочки коконов, остатки упаковочных материалов, лишние детали остальных шарманов. Ещё были четыре манекена в комбинезонах. Мы застегнули молнию, чтобы мусор не уплывал, и время от времени открывали, когда кому-нибудь надо было что-нибудь выкинуть. Саму структуру мы пока не надули, потому что места под шаром было мало и становилось всё меньше по мере того, как холодное чёрное зеркало обретало форму.

По моему описанию может сложиться впечатление, что зеркало было тяжёлым, но, как почти всё здесь, оно имело почти нулевую массу, поскольку состояло из надувных распорок, проволоки с эффектом памяти формы, мембран и аэрогеля. Зеркало было квадратное, пятьдесят на пятьдесят футов. Верхняя сторона — совершенно гладкая (мембрана, натянутая, как кожа на барабане) и идеально отражающая, причём не только видимый свет, но и микроволны (диапазон, в котором работали радары Геометров). Нам предстояло держать зеркало между собой и «Дабан Урнудом», но не ровно, а под углом, как скат крыши, чтобы радарные лучи отражались в других направлениях. При этом мы всё равно будем давать сильное эхо, однако оно не достигнет «Дабан Урнуда» и не отразится на тамошних экранах.

Если поддерживать нужную ориентацию зеркала, отражаться в нём будет всё тот же космос, а он везде примерно одинаковый: чёрный. Если Геометры посмотрят на нас в очень мощный телескоп, они могут обнаружить звёздочку-другую не на своём месте, но вероятность этого исчезающе мала.

Другое дело, когда мы будем проходить между «Дабан Урнудом» и освещённой поверхностью Арба. Однако мы надеялись, что на диске поперечником восемь тысяч миль клочок тьмы пятьдесят на пятьдесят футов останется незамеченным. Это всё равно что одна бактерия на тарелке.

Если дать зеркалу нагреться, то оно станет излучать инфракрасный свет, который Геометры могут заметить. Поэтому больше всего изобретательности конструкторы направили на систему охлаждения. Под мембраной находились твердотельные охладители, получавшие энергию от реактора. Сам реактор, как упомянул Джезри, производил уйму лишнего тепла. В инфракрасном диапазоне он светился бы, как казино. Однако если держать его под холодным чёрным зеркалом, радиаторами в сторону Арба, он никогда не окажется на линии видимости Геометров.

Подъёмную силу должны были создавать три шармана и (позже) моток бечёвки. Скафандрам отводилась роль жилых отсеков, коек, туалетов, трапезных, аптек и развлекательных центров.

Но не клуатров. Космическое путешествие богато интересными моментами, однако уединённых раздумий оно не предусматривает. Во время аперта и позже, когда нас призвали, самый сильный культурный шок у меня вызвали жужулы. Не упомнить, сколько раз я восклицал про себя: «Слава Картазии, что я не прикован к этому кошмарному устройству!» Теперь мы постоянно находились в жужулах: суперультрамегажужулах, чей экран занимает всё поле зрения, динамики вставлены в уши, микрофоны передают каждое слово, каждый вдох внимательному слушателю на другом конце линии. Часть её была даже внутри меня: большой приёмопередатчик температуры.

Нам позволяли работать всего по два часа кряду, затем наступал обязательный перерыв. Телу для отдыха от физических усилий хватило бы одного перерыва из трёх. Как я постепенно догадывался, два других нам давали, чтоб душа отдохнула от неумолимого, ошеломляющего потока информации, закачиваемой в глаза и уши.

Как ни странно, в редкие минуты передышки мне хотелось одного: с кем-нибудь поговорить. По-человечески.

— Тулия? Ты здесь?

— Я возмущена, что ты ещё не уснул! — пошутила она. — Отстаёшь от расписания. Ну-ка, руки в ноги и спать!

Я не рассмеялся.

— Прости, — сказала она. — Что там?

— Ничего. Просто думаю.

— Ой-ой.

— Неужто на всём Арбе никто лучше нас не справился бы с этой миссией?

— Хм. Раз решение принято, значит, так и есть.

— Но как оно было принято? Погоди секундочку, я знаю: Ала пробила его через какой-то комитет.

— Может быть, ничего и не надо было пробивать, — сказала Тулия, и я улыбнулся брезгливости, с которой было произнесено последнее слово. — Но ты прав, без Алы тут не обошлось.

— Отлично. Она ничего не пробивала. Но вряд ли это были мягкие уговоры. Или рациональный диалог. С такими-то собеседниками.

— Ты даже не представляешь, насколько рациональны военные в критических ситуациях и насколько осмысленным становится диалог.

— Но военные должны были просто сказать: «Это дело для наших ребят. Десантников. Не для кучки инаков, беглого ита и голодного пришельца».

— Была... есть запасная команда, — призналась Тулия. — Кажется, сплошь из военных. Их готовили так же, как и вас.

— Так почему же всё-таки скафандры и шарманы достались нам?

— В какой-то мере из-за языка. Жюль Верн Дюран — бесценное достояние. Он говорит на орте, но не знает флукского. Значит, команда должна быть хотя бы отчасти ортоговорящей. Двуязычие чревато самыми разными накладками...

— Хм. То есть, вероятно, мы были запасными, пока на нас не свалился Жюль Верн Дюран...

— Он на вас не свалился, — напомнила Тулия. — Вы...

— Ладно, я о другом. Меня по-прежнему удивляет, как бонзы вообще стали рассматривать такую мысль, при том что у них есть астронавты и десантники. Настоящие профи, которые на этом деле собаку съели.

— Но, Раз, ты обучаем. Если «это дело» — управлять S3-35B и собирать холодное чёрное зеркало, ты в силах его освоить. Всю жизнь, с тех самых пор, как тебя собрали, ты тренировал мозги, чтобы стать обучаемым.

— Ну, может, тут и впрямь есть резон. — Я вспомнил немыслимое прежде зрелище: Арсибальта, включающего ядерный реактор.

— Но решающий довод — не знаю, конечно, как именно Ала его сформулировала, — что миссия в целом будет состоять не из одного полёта. Кто знает, что вам предстоит делать там, куда вы летите? И тут тебе придётся пустить в ход всё умение соображать, все знания, полученные с тех пор, как ты стал фидом.

— С тех пор, как я стал фидом... сейчас кажется, что это было давным-давно.

— Угу, — сказала она. — Я тоже недавно об этом думала. Как я прошла через лабиринт. Вышла на солнце. Прасуура Тамура взяла меня за руку и налила мне миску супа. И я помню, как собрали вас.

— Ты водила меня по матику, — сказал я, — как будто жила там уже сто лет. Я думал, ты не иначе как тысячелетница.

На другом конце линии Тулия шмыгнула носом, и я на минуту закрыл глаза. Скафандр был рассчитан на все выделительные функции организма, кроме слёз.

Каким же я был болваном, когда мечтал об отношениях с Тулией! Уж если с Алой сложно, то каково было бы с ней?

— Ты с Алой говоришь? У вас есть контакт? — спросил я.

— Наверное, если потребуется, я могу с ней связаться, — ответила Тулия. — Но ни разу не пробовала.

— Ты была занята.

— Да. Когда вашу ячейку запустили в космос, Алина ответственность сразу выросла. Думаю, ей некогда отвлекаться.

— Ну... надеюсь, она там сейчас придумывает, что нам делать, когда мы окажемся на месте.

— Уж это точно, — сказала Тулия. — Ты и представить себе не можешь, насколько серьёзно Ала воспринимает свою ответственность за... за то, что произошло.

— На самом деле, я примерно представляю. Знаю, она боится, что мы все погибнем. Но если бы она видела, как слаженно мы работаем, ей бы полегчало.

Мы снова зашли за Арб. Я уже потерял счёт, сколько раз мы оказывались на линии видимости «Дабан Урнуда» и вновь с неё пропадали. Остальные пристегивались к конструкции крепления двигателей под холодным чёрным зеркалом. Я был под обманкой: пошагово выполнял инструкцию из двухсот пунктов. Оставалось ещё семнадцать.

— Выдернуть шнур надува, — прочитал я вслух и выдернул. — Готово.

В вакууме я не мог слышать, как шипит выходящий газ, но чувствовал его рукой, сжимавшей раму обманки.

— Есть, — сказал Лио.

— Наблюдать за процессом надува, — зачитал я следующую строчку технопрехни. Вялый ком раскрашенной ткани, до последнего времени служивший нам мусорным мешком, начал распрямляться и обретать форму по мере того, как наполнялся газом внутренний каркас. Некоторое время я боялся, что ничего не выйдет — газа не хватит или что-нибудь ещё произойдёт не так, — но через несколько секунд структура расправилась.

— Состояние? — спросил Лио. Он был под зеркалом и ничего не видел.

— Состояние такое... такое прекрасное, что мне хочется на неё влезть и отправиться в полёт.

— Есть, — сказал Лио.

— Начать визуальный осмотр. — Минуту я лазил по обманке, любуясь её картонными «двигателями ориентации», легчайшими «антеннами» из полиленты и проволоки с эффектом памяти формы, нарисованными от руки «подпалинами» и прочими чудесами бутафории, над которыми лабораториумы на конвоксе трудились не одну неделю. Я нашёл неразвернувшееся «сопло» и вытянул его скелекистью, потом подёргал замявшуюся распорку, чтобы она надулась. Убрал прилипший лоскут упаковочного тряпья.

— Всё отлично, — объявил я.

— Есть.

Теперь по инструкции предстояло открыть несколько клапанов и проверить давление в двигателях. Я понимал, что любая неисправность в системе меня убьёт, но выбора не было.

«Десять минут до линии видимости».

Последним пунктом значилось включить таймер и установить обратный отсчёт на пять минут. Финальное «Есть» Лио ещё звучало в ушах, когда я почувствовал сильный рывок — Оза потянул меня за страховочный фал. Через несколько секунд я был под зеркалом и остальные пристёгивали меня так торопливо, будто я — опасный буйнопомешанный, которого они сегодня с утра ловили. Разговор сводился к коротким строчкам инструкций и таким же лаконичным ответам.

«Восемь минут до линии видимости».

Воздушные мешки в скафандре раздулись. Блеснул свет: это заработали двигатели зеркала. Меня вдавило в спину скафандра. Как всегда, мы были развёрнуты лицом вверх и не видели, что происходит. Но на этот раз у нас была спиль-передача, так что мы могли наблюдать, как удаляются шар и обманка. К исходу пяти минут они были так далеко, что мы различили лишь один голубой пиксель включившихся двигателей.

Через несколько минут обманку увидят Геометры: к тому времени она вновь окажется на линии их видимости.

Наши двигатели выполнили свою роль: вывели нас на траекторию, на которой мы достигнем высоты «Дабан Урнуда». Больше они не понадобятся. Мы снова были в свободном падении. Воздушные мешки в скафандрах сдулись.

Я расстегнул пару пряжек и повернулся, чтобы видеть обманку. Её двигатели работали ещё некоторое время, словно в смелой попытке вырваться с низкой орбиты и долететь до «Дабан Урнуда».

Потом она взорвалась.

В полном соответствии с планом. Мы не знали, как поступит с обманкой Основание и чем нам это грозит, поэтому, чтобы не рисковать, конструкторы заложили в программу ошибку. Не тот клапан открылся не в тот момент. И обманка рассыпалась. Огня как такового не было, грохота мы, разумеется, не слышали. Вся структура просто превратилась в быстро растущее облако ошмётков. Всего через несколько минут мы увидели в атмосфере под собой яркие чёрточки: это сгорали куски обманки. Урнудцы, как мы надеялись, должны были решить, что наш жалкий гамбит провалился из-за неисправности двигателя — ситуация более чем правдоподобная, — и направить свои сенсоры на съёмку фрагментов, чтобы собрать как можно больше информации, пока всё не сгорело в атмосфере. Холодного чёрного зеркала они не увидят.

Следующий этап путешествия занял несколько суток и разительно отличался от первых двадцати четырёх часов. У нас больше не было широкополосной связи с поверхностью. Поскольку и дел особых не было, то наступило затишье.

Сейчас мы были в положении птицы, летящей прямиком на воздухолёт. До «Дабан Урнуда» мы бы, безусловно, добрались, но, чтобы не остаться кляксами сублимированного мяса на его щебнистой поверхности, надо было затормозить.

В нормальном космическом полёте мы бы в последнюю минуту выдали короткий импульс и завершили его несколькими изящными манёврами при помощи сопл. Но поскольку мы хотели подобраться незаметно, такой метод не годился. Нам нужен был способ затормозить, не включающий стремительный выброс раскалённого газа.

Конвокс нашёл решение: электродинамический фал, то есть попросту проводящий шнур с грузиком на конце. Длина фала — тонкого, но прочного, примерно как наши хорды, — составляла пять миль. Чтобы он оставался натянутым, требовался груз. Эту роль мы отвели уже ненужным шарманам, спрятанным под уменьшенной и более простой версией холодного чёрного зеркала. Итак, нашей первой задачей, после того, как мы выбрались из-под шара, было скрепить шарманы, соорудить над ними зеркало и привязать их к фалу. Мы выждали, пока Арб окажется между нами и «Дабан Урнудом», и приступили к самому авантюрному — на грани безумия — этапу операции: то есть закрутились и при помощи возникшей центробежной силы вытравили пять миль фала. Хуже — страшнее и неприятнее всего были первые несколько минут, пока груз не отошёл чуть дальше. Потом скорость нашего вращения вокруг общего центра тяжести замедлилась, так что Арб уже не мелькал в поле зрения с такой частотой. К тому времени, как фал развернулся полностью, вращение замедлилось настолько, что мы его почти не замечали. Теперь мы совершали полный оборот точно за один виток, то есть груз всегда был «под» нами, фал — вертикален, а холодное чёрное зеркало — «над» нами, где ему и следовало находиться. Медленное вращение создавало искусственную силу тяжести примерно в одну сотую арбской, то есть мы медленно «падали» бы вверх — прочь от планеты, если бы нас что-нибудь не удерживало. Этим чем-то были надутые трубки-распорки холодного чёрного зеркала. Нас прижимало к нему, как прижимает мусор к забору едва ощутимым ветерком.

Вскоре по завершении этого манёвра мы прошли над теневой стороной Арба и прекрасно видели, как Основание разгвоздило все крупные стартовые комплексы в экваториальном поясе Арба. Планета была по большей части чёрной, с прожилками и пятнышками света в населённых частях суши. Летящий гвоздь прочерчивал на этом фоне яркую черту, как будто хтонические божества, заточённые под литосферой Арба, рвутся наружу, кромсая её газовыми резаками. Когда гвоздь ударял в землю, он на мгновение гас и тут же расцветал полусферой более тёплого, красноватого света: сравнимо с ядерным взрывом, но без радиоактивности. Мы пролетели над тем самым комплексом, с которого Джезри отправился в свой первый космический полёт, и видели, как снизу на нас выдвигается оранжевый кулак. Джезри в этот момент занимался фалом, но он прервал работу на несколько минут, чтобы полюбоваться зрелищем.

Раздался механический щелчок: Арсибальт воткнул провод в гнездо на передней панели моего скафандра. Так мы теперь разговаривали. Даже ближнюю радиосвязь сочли излишне рискованной, поэтому мы соединялись проводом, скафандр со скафандром. Точно также у нас не было круглосуточной широкополосной связи с поверхностью. Вместо этого Самманн использовал устройство, проталкивающее информацию — медленно и спорадически — по узкому направленному лучу, который Геометрам не увидеть. Так что теперь если ячейка 87 что-нибудь хотела мне передать, сообщение возникало в виде текста на виртуальном экране шлема — но не сразу. Нам сказали ожидать задержек порядка двух часов. А если бы мы не подключались проводами к сетке, то вообще бы не могли ничего получить или передать.

— Танцы на проволоке, — заметил Арсибальт. Я по привычке глянул на его щиток, но увидел только искажённое отражение грибообразного облака. Поэтому я перевёл взгляд на экран посередине скафандра. Арсибальт посмотрел на Арб, затем поднял голову и встретился со мной глазами.

Мгновение я собирался с мыслями. Это был первый настоящий — то есть личный разговор за последние несколько дней. С тех самых пор, как я проглотил Большую таблетку и влез в скафандр, каждый мой вдох, каждый удар моего сердца, даже звук, с которым я пью воду, передавался куда-то в реальном времени. Я привык думать, что каждое моё слово слушают бонзы, обсуждают в комитетах, сохраняют для вечности. Не лучшие условия для искреннего или интересного разговора. Однако я очень быстро привык, что не слышу восемьдесят седьмую ячейку. А теперь у нас с Арсибальтом появилась возможность поговорить. Никто к нам не подключился, мы были одни, как если бы гуляли в страничной роще Эдхара.

Говоря о проволоке, Арсибальт играл словами: он имел в виду не столько проводящий шнур, который мы сейчас размотали, сколько канатоходцев под куполом цирка. Без страховки.

— Да, — ответил я. — Когда мы вскрывали один груз за другим, я всё ждал, что там будет...

Я чуть не сказал «какая-нибудь система торможения для входа в плотные слои атмосферы», однако здесь космический жаргон был так же неуместен, как в страничной роще.

Арсибальт закончил за меня:

— Способ вернуться.

— Да. А теперь, когда мы всё распаковали и большую часть выбросили, ясно, что здесь ничего такого нет. И не было.

Я думал об этом, глядя, как очередной гриб под нами рассеивается и бледнеет, словно рассвет, в холодных верхних слоях атмосферы.

Арсибальт подхватил оброненную мною нить разговора:

— И ты сказал себе, что посадочный аппарат за нами пришлют позже — запустят его, например, отсюда... или отсюда, — он указал сперва на гриб, над которым мы проплывали, затем на другой, вспухающий несколькими тысячами миль восточнее, — ...или оттуда, куда летит вот этот.

Арсибальт имел в виду гвоздь, только что пронесшийся в атмосфере под нами. Не знаю, куда он попал. Может быть, в ракетостроительный завод.

Разумеется, Арсибальт хотел сказать, что все мы теперь покойники — без малейшей надежды на спасение, — если не попадём на «Дабан Урнуд». Я самую малость разозлился, что он всё сообразил быстрее меня. И ещё я думал: «Ну вот, снова» — и мысленно приготовился, что следующие десять часов буду по проводку убалтывать Арсибальта, выводя его из полуистерического состояния и уговаривая глотнуть успокоительного, которое наверняка имелось в скафандре.

Ничего подобного. Арсибальт совершенно ясно увидел нашу ситуацию — яснее, чем я, — и не впал в отчаяние. Он был скорее озадачен.

— Когда нас призвали, — заметил я, — ты сказал, что есть версия, будто нас ведут в газовую камеру.

— Помню, — ответил он. — Но я представлял что-нибудь куда более простое... быстрое... экономичное.

Такую шутку мой смех бы только испортил. Я пожалел, что Джезри и Лио её не слышали. Впрочем, довольно скоро разговор заглох. Арсибальт отсоединился от меня и начал переходить от одного члена ячейки к другому, как в трапезной от стола к столу.

Он был подключён к Джезри, когда тот привёл в действие фал. Для этого всего-навсего надо было пустить по шнуру ток. Разумеется, чтобы получилась электрическая цепь, электроны должны как-то возвращаться назад в реактор. Обычно для этой цели служит второй проводок, как в ламповом шнуре. Однако здесь он бы сводил на нет всё действие первого. По счастью, мы находились в ионосфере: самом верхнем слое атмосферы, постоянно ионизируемом солнечной радиацией и потому электропроводном. Таким образом, второй проводок мы получили бесплатно. Ток по фалу шёл только в одну сторону и, взаимодействуя с магнитным полем Арба, давал тягу. Не большую — не как ракетный двигатель. Но в отличие от ракетного двигателя мы могли его держать включённым сутками и, таким образом, выйти на желаемую орбиту — ту самую, на которой находился «Дабан Урнуд» с того часа, когда мы с Алой отметили череду вспышек на листе в президии.

Поскольку Арсибальт был подключён к Джезри, он взял на себя роль мима-глашатая: жестами привлёк наше внимание и показал, что надо за что-нибудь ухватиться. Потом начал обратный отсчёт пальцами. На счёт «пять» одна его рука стала излишней, и он взялся ею за скобу на панели управления реактора. На счёт «один» ухватился за скобу второй рукой. Джезри повернул тумблер. Результат был не впечатляющий, но вполне предсказуемый: фал слегка выгнулся, как натянутая бечёвка на ветру. При этом холодное чёрное зеркало самую малость отклонилось от прежнего положения. Вот и всё. Теперь мы были под тягой, как если бы Джезри включил ракетный двигатель. При этом импульс был настолько мал, что мы его не чувствовали; до того как его результаты станут заметны, должно было пройти ещё четверо суток.

Когда с этим покончили, я снова задумался о словах Арсибальта. Даже учитывая медицинские проблемы Жюля и Джада, а также мою эскападу с реактором, взлёт, сборка холодного чёрного зеркала, запуск обманки и развёртывание фала прошли лучше, чем мы имели право надеяться. Никто не погиб, никто не пропал бесследно при невыясненных обстоятельствах. Ни одного несчастного случая — никого не вынесло с орбиты, — и мы отловили все необходимые грузы. Поскольку это, очевидно, была самая опасная часть пути, я впал в чрезмерную эйфорию. Однако десятисекундного раздумья хватило, чтобы прийти к выводу: всё равно мы здесь все смертники.

Этикет эволюционировал. Казалось бы, остальным должно быть неприятно, когда двое или трое подключаются друг к другу для приватного разговора. Однако меня не раздражало, что Лио говорит с Озой или Самманн — с Жюлем Верном Дюраном. Вскоре стало ясно: всех в ячейке устраивает, что их товарищам иногда надо поговорить наедине. Самманн протянул под зеркалом сетку проводов, к которым все могли подключаться для общих собраний; мы договорились проводить их каждые восемь часов. Остальное время было свободным. Каждый старался от часа до трёх из восьми уделить сну, но не очень-то получалось. Я думал, у меня одного бессонница, пока как-то ко мне не подключился Арсибальт.

— Ты спишь, Раз?

— Уже нет.

— А спал?

— Нет. Не совсем. А ты?

До сих пор разговор слово в слово повторял те, которые мы вели новособранными фидами, лежа ночью без сна в непривычных кельях. Однако сейчас он принял новый оборот.

— Трудно сказать, — ответил Арсибальт. — У меня нет ощущения нормального цикла сон-бодрствование. Если честно, я перестал отличать сны от яви.

— И что тебе снится?

— То, что могло произойти не так.

— Но не произошло?

— В точку.

— Я ещё не слышал целиком историю о том, как ты спас Джада.

— Я даже не уверен, что могу рассказать её связно, — вздохнул Арсибальт. — У меня в голове каша из мгновений, когда я что-то думал или делал: и каждый раз дело могло повернуться так, а могло — иначе. И все другие варианты были бы фатальными. Тут я совершенно уверен. Я прокручиваю всю историю снова и снова. И оказывается, что я в каждом случае поступил правильно.

— Ну, это своего рода антропный принцип в действии, верно? — заметил я. — Если бы что-нибудь произошло немного иначе, ты бы погиб. У тебя не было бы мозга, чтобы это вспоминать.

Арсибальт довольно долго молчал, потом вздохнул.

— Объяснение неудовлетворительное, как большая часть антропных доводов. Я предпочитаю другое.

— Какое же?

— Что я не только гениален, но ещё и хладнокровен в критических ситуациях.

Я решил оставить эту реплику без ответа.

— Мне снятся сны, — признал я, — в которых всё так же, только вас с Джадом нет, потому что ты допустил промах.

— Да, а в моих снах я отцепился от Джада, потому что не смог дотащить его назад, и видел, как он сгорел в атмосфере. А в других снах, Раз, нет тебя. Мы поймали реактор, а ты просто исчез.

— А когда ты просыпаешься... — начал я.

— Я вижу тебя и Джада. Но граница между сном и явью настолько зыбка, что непонятно, проснулся я или заснул.

— Кажется, я понимаю, к чему ты ведёшь. Я могу быть мёртв. Ты можешь быть мёртв. Фраа Джад может быть мёртв.

— Мы сейчас — как бродячий десятитысячелетний матик фраа Ороло, — объявил Арсибальт. — Причинно-следственная область, отрезанная от остального космоса.

— Ну ты и загнул!

— Но есть побочный эффект, о котором Ороло не предупреждал. Мы проскальзываем. Мы не в одном состоянии и не в другом. Всё возможно, каждая история равновероятна, пока ворота не распахнутся и не наступит аперт.

— Либо так, — сказал я, — либо ты просто нервничаешь и не выспался.

— Это просто ещё одна из реальных возможностей, — ответил Арсибальт.

Когда мы не спали (по мнению большинства) или не скользили между одинаково реальными мировыми путями (по мнению Арсибальта), мы изучали «Дабан Урнуд».

Несколько абзацев, надиктованных Жюлем Верном Дюраном и переданных в авосеть, позволили Рассредоточению создать трёхмерную модель инокосмического корабля — по словам латерранца, пугающе сходную с оригиналом.

Выдуйте стальной шар чуть меньше мили и до половины заполните водой. Разместите четыре таких шара в углах квадрата, близко, но так, чтобы они не совсем соприкасались.

Повторите туже операцию ещё с четырьмя шарами. Поставьте вторую четвёрку на первую, предварительно развернув её на сорок пять градусов, чтобы верхние шары попали в промежутки между нижними, как яблоки на прилавке овощного магазина.

Добавьте ещё две четвёрки шаров, не забывая каждый раз их поворачивать. Теперь у вас шестнадцать орбов в упаковке две с лишним мили высотой и две без малого в поперечнике. В середине — пустое пространство, труба примерно милю в диаметре. Затолкайте в неё всё стоящее: весь сложный, дорогой, хитро спроектированный праксис, который мы привыкли ассоциировать с космическими полётами. Большая его часть — просто каркас: стальные фермы, надёжно удерживающие орбы, пока вся структура вращается для создания искусственной силы тяжести, маневрирует, чтобы избежать столкновения с неопознанными вражескими аппаратами, гасит возникшие колебания жидкости, ускоряется под действием атомной энергии или совершает всё перечисленное разом.

Убедившись, что конструкция выдержит, добавьте остальное: хранилище на десятки тысяч атомных зарядов. Реакторы, чтобы вырабатывать энергию, когда корабль далеко от солнца. Немыслимой сложности системы труб и проводов. Коридоры, по которым урнудцы, троанцы, латерранцы и фтосцы смогут перемещаться из орба в орб. Протяните пучки оптоволокна, чтобы направить солнечный свет с поверхности икосаэдра в орбы, на крыши домов, служащие садами и огородами.

Сами орбы относительно просты. Вода в них переливается свободно. При вращении её поверхность принимает такую форму, что «сила тяжести» на ней везде такая же, как на родной планете. Когда корабль идёт с ускорением, воду прижимает к кормовой стороне орба и поверхность становится ровной. Люди живут на воде в плавучих домах, связанных эластичными чалами и разделённых туго надутыми воздушными камерами: когда форма водного зеркала меняется, столкновения неизбежны. Впрочем, на этот случай дома оборудованы, как настоящие корабли: шкафы запираются на задвижки, чтобы дверцы не хлопали, мебель привинчена к полу. Люди живут, как жили их предки на родной планете, сутками, а то и месяцами не вспоминая, что находятся в запечатанном шаре, который толкают вперёд атомные бомбы; точно так же, как их родичи на Урнуде, Тро, Латерр и Фтосе могут ни разу в жизни не задуматься, что живут на мокром каменном шарике, несущемся через вакуум.

Описанная конструкция — Орбойма — при всех своих достоинствах уязвима для космических лучей, шальных метеоритов, солнечного света и инопланетного оружия. Поэтому возведите вокруг неё стены из щебня и, раз уж этим занялись, повесьте их на каркас из исполинских амортизаторов. Орбойма подвижно закреплена в середине. Всё относящееся к остальной вселенной: радары, телескопы, системы вооружения, аппараты-разведчики — расположено снаружи и крепится к тридцати амортизаторам и двенадцати вершинам, в которых те сходятся. Три вершины по углам буферной плиты — голые механизмы, остальные, сами по себе, — сложные космические аппараты. Некоторые представляют собой наполненные воздухом сферы, где парят в невесомости члены командования. В других проложены туннели, чтобы небольшие передвижные механизмы или люди в скафандрах могли перемещаться из икосаэдра в тот космос, где они сейчас находятся, и наоборот. Одну вершину занимает обсерватория — лучшая, чем любая обсерватория на Арбе, ведь ей не мешает атмосфера.

Всё это, в больших или меньших подробностях, смоделировали умы Рассредоточения за те дни, пока мы в Эльхазге играли в видеоигры и собирали скафандры. Теперь модель жила в наших шлемах. Её можно было двигать теми же манипуляторами (трекболом и жестиком), которые раньше служили для управления шарманами. Издали она казалась удивительно сложной, почти как живой организм, но когда я её приближал, например, чтобы исследовать ядро Орбоймы, всплывала полупрозрачная надпись на безупречном орте, уведомлявшая, что дальше, к сожалению, идут чистые домыслы.

Фраа Джад заполучил-таки вожделенный секстан. Нас снабдили прибором, состоящим из широкоугольных линз, как у Ока Клесфиры, и синапа, способного распознавать некоторые созвездия. Таким образом, прибор знал наше положение относительно так называемых неподвижных звёзд. Вместе с замерами солнца, луны и Арба, а также точными встроенными часами и таблицами эфемерид это давало ему достаточно информации, чтобы вычислить наши орбитальные параметры. Как только о существовании прибора стало известно, фраа Джад прибрал его к рукам и немало часов потратил, изучая дополнительные возможности.

Теперь, когда стояло ясно, что мы либо попадём на «Дабан Урнуд», либо погибнем, Жюль перестал экономить провизию и ел вволю. К нему вернулась энергия, настроение улучшилось. Всё время, пока он не спал, другие члены ячейки, подключившись к нему, выспрашивали подробности, не отражённые на модели: например, как устроены двери, как действует запирающий механизм, как отличить фтосца от троанца. Я узнал, что Геометры очень боятся пожаров в той части корабля, где царит невесомость, поэтому там нельзя пройти ста шагов, не наткнувшись на ящик с респираторами, жаропрочными костюмами и огнетушителями.

Свободного времени всё равно оставалось много. На третий день я подключился к Джезри и рассказал всё, что знаю о Всеобщих уничтожителях. Джезри слушал внимательно, как в калькории, и почти не перебивал. По его лицу на экране я видел, что он напряжённо думает: убеждает себя, что это правдоподобно. Он отлично понимал, что нам сказали не всё — иначе миссия была бы абсолютно бессмысленной. Я дал ему пищу для размышлений. Пока он всё не обмозгует — не додумается до чего-то неочевидного, — сказать ему будет нечего.

Текстовые сообщения от ячейки номер 87 просачивались по каналу и появлялись у меня на экране. Первые были рутинные. Потом — всё более обескураживающие.

Тулия: «Разреши наш спор... не могли бы вы пересчитаться по головам?»

Я выстучал: «Ты спрашиваешь, сколько из нас живы?» и отправил сообщение. Только поразмышляв над вопросом несколько минут, я сообразил, что не дал на него ответа. Но к тому времени мы уже потеряли контакт с поверхностью.

Я созвал совещание. Мы все подключились к общему проводу.

— Моя ячейка поддержки не знает, сколько из нас живы, — объявил я.

— Моя тоже, — тут же отозвался Джезри. — Утверждает, будто несколько часов назад я послал сообщение, подразумевающее, что мы потеряли двоих.

— А ты его посылал?

— Нет.

— Моя ячейка поддержки уже давно не шлёт мне сообщений, — сказала суура Эзма, — поскольку уверена, что я погибла при запуске.

— Может быть, что-то не так с Рассредоточением? — предположил я. — Ячейки должны общаться друг с другом по авосети, верно? Сопоставлять данные?

Мы поглядели на Самманна. Поскольку непосредственно лиц было не видно, у нас выработалась привычка поворачиваться к собеседнику, показывая, что его внимательно слушают. Итак, девять скафандров повернулись к Самманну. Фраа Джад, по всей видимости, утратил интерес к разговору. Он выдернул свой коннектор и переместился в другую часть подзеркального каркаса. Но поскольку он с самого взлёта произнёс от силы несколько слов, мы не обращали на него внимания. Я даже гадал, всё ли у него в порядке с головой.

— Что-то не так, — признал Самманн.

— Геометры нашли способ заглушить авосеть? — спросил Оза.

— Нет. Авоська — по крайней мере физически — исправна. Но есть низкоуровневый сбой в динамике репутонового пространства.

— Когда вы, ита, называется что-то «низкоуровневым», вы хотите сказать, что это нечто действительно существенное, верно?

— Да.

— Ты можешь подробнее объяснить, что это для нас означает? — попросил Лио.

— Вскоре после своего создания — тысячелетия назад — авосеть стала практически бесполезна из-за того, что её забила неточная, устаревшая или лживая информация.

— Ты как-то назвал это мусором, — сказал я.

— Да. Технический термин. Итак, большое значение приобрели фильтры от мусора. Возникли компании, зарабатывающие на таких фильтрах. Некоторые коммерсанты придумали ловкий способ увеличить свои доходы: они отравили колодец. Начали нарочно замусоривать авосеть, вынуждая людей покупать их программы. Создали системы, чьей единственной целью было запускать в авосеть мусор. Причём хороший мусор.

— Что значит «хороший мусор»? — спросил Арсибальт тоном вежливого недоумения.

— Ну, «плохой мусор» это, например, неформатированный документ из случайных букв. «Хороший мусор» — прекрасно отформатированный, грамотно написанный документ, содержащий сто правильных, проверяемых предложений и одно слегка неверное. Генерировать хороший мусор куда труднее. Сперва для этого нанимали людей. Они по большей части брали готовые документы и вносили ошибки: скажем, заменяли одно имя на другое. Но настоящий размах это дело приняло, лишь когда им заинтересовались военные.

— Ты хочешь сказать, как тактикой вброса дезинформации во вражеские сетки? — вставил Оза. — Я об этом знаю. Ты говоришь о программах искусственной бессмыслицы середины первого тысячелетия от РК.

— Верно! — ответил Самманн. — Для целей, о которых говорил Оза, были выстроены невероятно сложные и мощные генераторы искусственной бессмыслицы. Никто и глазом не успел моргнуть, как праксис просочился в коммерческий сектор и распространился по жизнестойким экосистемам бесхозных ботнетов. Не важно. Суть в том, что наступили своего рода Тёмные века авосети, продолжавшиеся, пока мои предшественники-ита не нашли методы борьбы с этим явлением.

— Итак, в жизнестойких экосистемах бесхозных ботнетов по-прежнему действуют генераторы искусственной бессмыслицы? — спросил Арсибальт завороженным тоном.

— К началу второго тысячелетия ЖЭББ эволюционировали в нечто совсем иное, — пренебрежительно бросил Самманн.

— Во что? — спросил Джезри.

— Никто точно не знает, — ответил Самманн. — Мы можем лишь строить догадки, исходя из того, что происходит, когда они находят способ физически себя проявить, а это, по счастью, случается не очень часто. Однако мы отклонились от темы. Искусственная бессмыслица по-прежнему существует. Ита, выведшие авосеть из Тёмных веков, могли победить это явление только путём ассимиляции. Суть, если опустить подробности, в том, что на каждый законный документ, движущийся по авосети, приходятся сотни или тысячи искажённых версий, которые мы называем богонами.

— Можно быть уверенным в надёжности обороны, лишь если подвергаешься непрестанным атакам, — сказал Оза. Любой идиот понял бы, что он цитирует старый долистский афоризм.

— Да, — сказал Самманн, — и система работает настолько хорошо, что большую часть времени пользователи авосети даже не знают о проблемах. Примерно как вы не знаете о миллионах бактерий и вирусов, круглые сутки безуспешно атакующих ваш организм. Однако последние события и нагрузка, связанная с Рассредоточением, видимо, вызвали низкоуровневый сбой, о котором я говорил.

— И практическом смысле для нас отсюда следует, что?.. — спросил Лио.

— Наши наземные ячейки не могут отличить законные сообщения от богонов. А сообщения на наших экранах тоже могут быть богонами.

— И всё потому, что в каком-то синапе изменены несколько битов, — сказал Джезри.

— Все несколько сложнее, чем получается по твоим словам, — возразил Самманн.

— Но Джезри ведёт к тому, — сказал я, — что некоторое количество логических элементов или ячеек памяти находится в неправильном, или, по крайней мере, неоднозначном состоянии, и это в конечном счёте приводит к неоднозначности получаемых нами сообщений.

— Наверное, можно сформулировать и так, — ответил Самманн. Я не мог видеть, но точно знал, что сейчас он пожимает плечами. — Главное, скоро всё выправится и мы начнём получать нормальные сообщения.

— Нет, — сказал фраа Грато.

— Почему? — спросил Лио.

— Смотрите. — Фраа Грато указал рукой. Мы повернулись в ту сторону и увидели, что фраа Джад методично долбит отвёрткой по металлической коробочке — нашей единственной связи с Арбом. Когда от коробочки отваливался кусок, фраа Джад ловил его скелекистью, чтобы он не вылетел из-под холодного чёрного зеркала и не создал радарного эха.

Покончив с коробочкой, он подплыл к нам и подключился. Лио был спокоен и ждал, что скажет Джад.

Тот сказал:

— Утечка толкает к выбору, что всякий раз оказывается не на пользу.

Отлично. Значит, мы, фигурально выражаясь, заперты в комнате с невменяемым чародеем. Ситуация несколько прояснилась. Мы какое-то время молчали, понимая, что бессмысленно требовать объяснений. По экрану Джезри я видел, что он смотрит на меня, и угадал его мысль: «Теперь мы знаем, как поступают инкантеры: вот так».

Тишину нарушил Самманн.

— Очень странно, — произнёс он неожиданно проникновенным голосом, — но я всё собирался с духом сам это сделать.

— Что? Сломать передатчик? — спросил Лио.

— Да. Несколько часов назад мне приснилось, что я его сломал. Мне сразу полегчало. Я был очень удивлён, когда проснулся и увидел, что он цел.

— А почему ты хотел его сломать? — спросил Арсибальт.

— Я изучал его привычки. На каждом витке он оказывается на линии видимости с наземной станцией и устанавливает с ней связь. Затем опорожняет буфер — очищает очередь.

Дальше Самманн разъяснил итовские термины на орте. Очередь — всё равно что стопка листьев с написанными сообщениями, которые при первой возможности передаются на Арб. Элементы пересылаются последовательно, как люди в магазине обслуживаются в порядке очереди.

— И элемент очереди, это, например, моё текстовое сообщение ячейке поддержки?

— Сколько ты их написал? — спросил Самманн.

— Может, пять.

— Лио?

— Ближе к десяти.

— Оза?

Самманн опросил всех. Никто не написал больше десятка сообщений.

— Число элементов в очереди сейчас больше четырнадцати тысяч, — объявил Самманн.

— Что в них? — спросил Лио. — Ты можешь прочесть?

— Нет. Они зашифрованы, и никто не счёл нужным снабдить меня ключом. По большей части элементы маленькие. Вероятно, текстовые сообщения, биомедицинские данные и сопутствующие богоны. Однако некоторые в тысячи раз больше. Поскольку я один тут в таком разбираюсь, скажу то, что было бы очевидно любому ита: большие элементы это скорее всего записанные аудио- либо видеофайлы.

Я мог придумать кучу объяснений, но Арсибальт с ходу назвал самое драматическое и, как я вынужден был признать, наиболее вероятное:

— Слежка!

— В свободные минуты, которых у меня предостаточно, я наблюдал за очередью. Большие файлы довольно интересно себя ведут. Например, у них приоритет перед маленькими. Как только такой файл создаётся, система перемещает его в начало очереди. И ещё: создание этих файлов совпадает с началом и завершением разговоров. Например, я видел, как некоторое время назад, между 1015 и 1030, Эразмас разговаривал с Джезри. В следующий раз, как Джезри подключился к сетке, то есть всего пятнадцать минут назад, в очереди появился большой файл и тут же передвинулся в начало. Время создания: 1017. Последнее изменение: 1030.

— Это происходит при всех разговорах? — спросил Лио. По тону я понял то, в чём и раньше нимало не сомневался: для него это такая же новость, как для меня.

— Нет. Только при некоторых.

— Предлагаю эксперимент, — сказал Джезри. — Самманн, система ещё работает?

— Да. Фраа Джад уничтожил только передатчик. Синап функционирует, будто ничего не произошло.

— А ты сейчас мониторишь очередь?

— Конечно.

Джезри отсоединил провод и знаком показал, чтобы я сделал то же самое. Мы подключились друг к другу. Джезри начал старый-престарый диалог, который мы учили фидами: устное доказательство, что квадратный корень из двух — иррациональное число. Я, как мог, вставлял свои реплики. Закончив, мы приконнектились к сетке и выждали несколько секунд.

— Ничего, — сказал Самманн.

Мы снова отсоединились и продолжили разговор с глазу на глаз.

— Помнишь, как в Эдхаре, — начал я, — мы с другими инкантерами в послеобеденные часы мастерили Всеобщие уничтожители из соломы и обувных шнурков?

— Конечно, — отвечал Джезри, — отличные получались Всеобщие уничтожители. Самое лучшее оружие, чтобы убивать гнусных бонз.

— И они будут очень кстати, когда мы предадим Арб и переметнёмся к Основанию, — заметил я.

И в таком же духе ещё минуты две. Затем мы подключились к сетке.

— Появился новый файл в самом начале очереди, — объявил Самманн.

— Отлично, — сказал я. — Значит, бонзам страшно любопытно, что мы говорим на некоторые темы, например, о Всеобщих уничтожителях.

— Ха! — воскликнул Самманн. — Новый файл только что открылся... и растёт... по мере того... как я говорю.

Мы ещё не ознакомили группу в целом с темой Всеобщих уничтожителей, так что у многих возникли вопросы. Пока Лио на них отвечал, мы с Джезри продолжили эксперимент. В следующие полчаса мы раз двадцать разрывали и восстанавливали связь с сеткой. Каждый раз мы пробовали другие слова, чтобы проверить, на что реагирует записывающая система. Конечно, мы действовали методом тыка, но нам удалось найти ещё несколько кодовых слов: «атака», «нейтрон», «массовое уничтожение», «безумие», «подлость», «бесчеловечно», «неповиновение» и «мятеж».

Всякий раз, как мы подсоединялись, нам подсказывали новые потенциальные кодовые слова, поскольку разговор, естественно, принял такой оборот, при котором они все, и многие другие, возникали сами собой. Страсти кипели, и было даже хорошо, что мы с Джезри периодически замыкались друг на друга и могли заниматься этим как чисто теорическим исследованием. Но через некоторое время обсуждение достигло той стадии, когда мы решили больше не отключаться.

Арсибальт только что спросил долистов, на чьей стороне те будут, если придётся выбирать.

Фраа Оза ответил:

— Со своими фраа и суурами из Звонкой долины я связан узами верности, которые невозможно разорвать именно потому, что это не что-то рассудочное, а связь вроде родства. И я не буду тратить кислород на обсуждение всех вложенных и пересекающихся групп, к которым я принадлежу: наша ячейка, матический мир, конвокс, народ Арба и общность, простирающаяся за пределы этого космоса и объединяющего нас с такими, как Жюль Верн Дюран.

— Сэжюст, — отвечал латерранец, что, как мы знали, на его языке выражало одобрение.

— В пылу коллизии невозможно проанализировать все связи и обязательства, поэтому остаются только реакции, воспитанные подготовкой.

Жюль не был знаком с идеей коллизии, поэтому Оза прочёл ему вводный курс коллизиологии, приведя в качестве примера дерево решений, которое должен пройти фехтовальщик, чтобы совершить правильное движение. Очевидно, что во время быстрого обмена выпадами невозможно рационально сравнить все варианты, а значит, фехтовальщик, переживший одну или две схватки, делает что-то другое. Инаки Звонкой долины целиком посвятили себя изучению и воспитанию чего-то другого. Жюль Верн Дюран сразу согласился.

— Ещё одна аналогия — сложные настольные игры. У нас на Латерр есть игры, похожие на ваши: в них тоже дерево возможных ходов и ответных действий ветвится так быстро, что мозг бессилен их перебрать. Ординатёры — вы называете их синапами — могут играть в эти игры методами перебора, но успешные игроки-люди, по-видимому, используют принципиально иной подход: они видят всю доску, замечают некоторые закономерности и действуют исходя из неких эмпирических правил.

— Теглон, — вставил фраа Джад. Ему не пришлось разъяснять свою мысль. Мы все видели чудо, которое он сотворил в Эльхазге, и понимали, что такое невозможно совершить методом проб и ошибок. И что теглон нельзя сложить, идя из одной точки. Фраа Джад должен был видеть всё решение целиком.

— Это опасно, — сказал Джезри, — поскольку ведёт к утверждению, что мы можем отказаться от граблей и вести себя как кучка фанатов. И всё будет отлично, потому что мы достигли холистического единства с поликосмом.

— Ты верно указал на проблему, — сказал Жюль, — но никто здесь не посмеет оспорить, что именно так выигрывают поединки и складывают теглон.

— Джезри утрирует, — сказал Арсибальт. — Он затронул вопрос возможного будущего. Положим, мы согласны двигаться в эту сторону и дойдём до точки, когда надо принять трудное решение: какие основания у нас будут для выбора, если от рассудочного анализа мы отказались?

— Способность принимать решения в такие моменты надо воспитывать годами дисциплинированных тренировок и размышлений, — сказал фраа Оза. — Никто не станет утверждать, будто новичок может сложить теглон, просто доверившись своим чувствам. Фраа Джад развивал эту способность много десятилетий.

— Веков, — поправил я, не видя причин больше это скрывать. В наушниках раздались удивлённые восклицания, но никто не стал подтверждать или опровергать мои слова.

Даже фраа Джад. Он сказал:

— Тот, кто дисциплинированно продумывает возможные исходы, устанавливает, таким образом, связи с другими космосами, где эти исходы — более чем возможность. Такое сознание измеримо, количественно отличается от сознания, не занимавшегося подобной работой, и потому — да, способно принимать правильные решения в ситуации, в которой обычный ум окажется бесполезен.

— Отлично, — сказал Джезри. — Но что это нам даёт? Что мы будем делать?

— Думаю, кое-что это уже нам дало, — сказал я. — Когда мы с тобой подключились к диалогу, страсти кипели и люди пытались обсуждать вопрос в терминах верности и принадлежности к тем или иным группам. Фраа Оза показал, что такой подход обречён, потому что каждый из нас принадлежит к нескольким группам с конфликтующими интересами. Теперь жар несколько остыл. Мы пришли к выводу, что невозможно просчитать все варианты заранее. Но, как ты сам указал, действовать исходя из наивных чувств — тоже обречённый подход.

— Значит, мы должны выработать ту способность к принятию решений, которую фраа Джад проявил, решая теглон, — сказал Джезри. — Но для этого нужны время и знания. У нас нет времени, да и знаний тоже.

— У нас есть два дня, — сказал Лио.

— И кое-какие знания можно вывести, — добавил Арсибальт.

— Какие, например? — скептически осведомился Джезри.

— Что в наше снаряжение наверняка вмонтированы Всеобщие уничтожители. И наша цель — доставить их на «Дабан Урнуд», — сказал Арсибальт.

— Большая часть снаряжения не попадёт на «Дабан Урнуд», — заметил Лио и добавил с великолепной иронией: — Те, кто ознакомился с планом манёвра окончательной встречи, должны бы это знать.

— Остаёмся мы и наши скафандры, — сказал Джезри. — Это всё, что попадёт на корабль — если вообще попадёт. И они — те, кто всё спланировал, — не могли знать, что будет со скафандрами. Что, если урнудцы возьмут нас в плен? Скафандры могут выкинуть в космос или разобрать.

— Понятно, к чему ты ведёшь, — сказал фраа Оза. — Но договаривай.

— Хорошо. Мы — оружие. Всеобщие уничтожители у нас внутри. И мы знаем, как они туда попали.

— Огромные таблетки, — сказал Жюль.

— Вот именно: приёмопередатчики температуры, которые мы проглотили перед взлётом, — сказал Джезри. — Кто-нибудь свою таблетку выкакал?

— Хм, а ведь и правда нет, — заметил Арсибальт. — Моя, видимо, так и сидит у меня в кишках.

— Ну вот, — сказал Джезри. — Пока их не удалят хирургически, мы все — ходячие, дышащие атомные бомбы.

— Все, — добавила суура Вай, — кроме фраа Джада и Жюля Верна Дюрана.

Мы не поняли, и она объяснила:

— Думаю, их приёмопередатчики температуры болтаются где-то в скафандрах.

— Моя вышла с рвотой, — объяснил Жюль.

— А я свою не проглотил, — сказал Джад.

— И ты, суура Вай, как врач ячейки это знала, поскольку их температурные показатели были явно неверны? — спросил Лио.

— Да. Из-за неверных показаний скафандры реагировали неадекватно, поэтому и Жюлю, и Джаду после взлёта потребовалась врачебная помощь.

— Почему ты не проглотил свою таблетку, фраа Джад? — спросил Арсибальт. — Ты знал, что это на самом деле?

— Я счёл за лучшее её не глотать, — вот и весь ответ, которым удостоил нас фраа Джад.

— Гипотеза, что нас превратили в ядерные бомбы, блестяща, — сказал я. — Но я не могу поверить, что Ала бы так поступила.

— Думаю, она не знала, — сказал Лио. — Наверняка изменения в план внесли без её ведома.

Фраа Оза сказал:

— Будь я стратегом, отвечающим за операцию, я бы пришёл к Але и попросил: «Собери команду, которая сможет попасть на «Дабан Урнуд»». И она бы ответила: «Я договорюсь с Геометрами, которые противостоят Основанию, и те впустят наших людей».

— Чудовищно, — сказал он.

— «Чудовищно» — возможно, ещё одно кодовое слово, — задумчиво проговорил Джезри. Мне захотелось его двинуть. Однако он был почти наверняка прав.

Двумя днями позже мы сняли белые комбинезоны и опустили выдвижные шторки, скрыв индикаторы и экраны на передней панели скафандров. Теперь все были сплошь матово-чёрные. Как скалолазы, мы обвязались плетёным тросом, служившим разом страховкой и линией связи. Джад, Джезри и я почти всю последнюю смену занимались секстаном и вычислениями. Это завершилось тем, что фраа Джад завис под реактором, держа в руке нож и глядя вдоль фала, как вдоль ружейного дула, на движущиеся созвездия. Когда «прицел» совместился с определённой звездой, Джад резанул проволоку. Фал с грузом полетел в одну сторону, мы — в другую, получив, как мы надеялись, тот последний поправочный импульс, который синхронизирует нашу орбиту с орбитой «Дабан Урнуда».

Через полчаса мы все упёрлись ногами в нижнюю поверхность зеркала и по команде Лио оттолкнули её (или спрыгнули с неё, в зависимости от системы отсчёта). Зеркало уплыло вбок, и мы впервые увидели «Дабан Урнуд» прямо перед собой. Он был так близко, что всё поле зрения занимала одна треугольная грань икосаэдра.

Практически все следящие системы Геометров были рассчитаны на то, чтобы высматривать объекты на расстоянии в тысячи миль. Правда, у них имелись и радары ближнего действия (как выяснили Джезри и его товарищи по первому полёту, доставившему на икосаэдр небесного эмиссара), но не было повода их включать, поскольку Основание не ждало гостей. К тому же мы оставались под защитой холодного чёрного зеркала до тех пор, пока не подошли на расстояние, слишком близкое для надёжной работы радаров. Это было отчасти везение. Будь наша траектория чуть менее точной, спрыгивать с зеркала пришлось бы раньше. Однако фраа Джад рассёк фал точно в нужный миг. Даже не сделай он больше ничего до конца миссии, его присутствие уже бы полностью оправдалось.

Теперь Геометры могли увидеть нас только буквально: если кто-нибудь из них случайно глянет в иллюминатор или, вероятнее, на спиль-экран и различит одиннадцать матово-чёрных гуманоидных фигур на фоне космической тьмы.

Поверхность икосаэдра напоминала галечный пляж: плоский, собранный из бесчисленных обломков астероидов четырёх разных космосов. Среди камней поблескивала проволочная сетка, удерживающая их на месте. Казалось, мы врежемся в амортизатор, рассекающий поле зрения, как горизонт. Однако мы пролетели в нескольких ярдах от него и оказались «над» следующей гранью, которая сейчас находилась в тени. У каждого из нас было пружинное ружьё; по сигналу Лио в щебнистое поле вонзились одиннадцать крюков с привязанными к ним тросами. Примерно половина зацепилась за сетку. Один за другим тросы натянулись и потащили тех, кто находился на противоположном конце. В результате со связывающей нас верёвкой начали происходить разные сложные и непредсказуемые события; в течение нескольких минут мы все сталкивались между собой и взаимно запутывались. Мы летели вперёд и вниз к щебню, что пугало, но у четырёх долистов были микродвигатели на сжатом газе, которые они держали перед собой, как пистолеты, и палили туда, куда мы не хотели попасть. Это привело к новым, почти водевильным столкновениям и запутываниям, но в целом замедлило наше движение. Мы постарались выставить вперёд ноги и (или) руки в качестве амортизаторов. Я сумел «приземлиться» на правую ступню. Меня тут же крутануло, и я еле-еле успел садануть культёй четырёхсполовиноймиллиардолетний булыжник, пока он не вмазал мне по физиономии. Затем различные верёвки дёрнули меня по множественным векторам и немножко протащили по камням. Но вскоре все перестали подпрыгивать и зацепились за сетку скелепальцами. Ячейка номер триста семнадцать надёжно закрепилась на «Дабан Урнуде».

Тьма была почти непроницаема. Арб находился с противоположной стороны корабля, и сюда не достигал его свет. Впрочем, над неровным горизонтом амортизатора всходил молодой месяц. В его свете мы кое-как распутались. Магнитные подошвы скафандров слегка липли к железоникелевой брусчатке. Самманн, двигаясь как человек, наступивший на жевательную резинку, обошёл всех и проверил наше соединение с проводом-страховкой.

— Эта грань будет в темноте ещё двадцать минут, — сообщил Джезри. — Потом надо будет перебираться на ту.

Наверное, он указал в сторону одного из трёх амортизаторов, составлявших локальный горизонт, но я этого не видел. По мере того как «Дабан Урнуд» вращался вокруг Арба, терминатор — линия раздела между освещённой и затенённой половинами икосаэдра — двигался. На каждой конкретной грани восход и заход происходили с внезапностью взрыва. Нельзя было допустить, чтобы «день» застиг нас на открытом месте, поскольку из комплексов-цитаделей на двенадцати вершинах все прилегающие грани были как на ладони.

— Мои приборы говорят, что нас не освещают радаром ближнего действия, — объявил фраа Грато.

— Их просто не включили, — сказал Лио. — Но рано или поздно Геометры заметят шарманы или зеркало и повысят бдительность. Так в какой стороне Сжигатель планет?

— За мной, — ответил фраа Оза и пошёл вперёд, если такой способ передвижения можно назвать ходьбой. Я бы написал, что мы шли как пьяные, но это значило бы оскорбить каждого хмельного фраа, который когда-либо, пошатываясь, брёл поздней ночью в свою келью. Большая часть двадцати минут ушла на то, чтобы преодолеть первые двести футов. После этого мы поняли, что надо делать или, по крайней мере, чего делать не надо, и добрались до ближайшего амортизатора с запасом в несколько минут.

Амортизатор походил на трубопровод, наполовину выступающий из щебня, но с рёбрами жёсткости, наподобие плавников, чтобы его не сломало нагрузкой. К концам он утолщался, как кость, и заканчивался массивной «мыщелкой». Пять таких «мыщелок», сходясь с пяти сторон, образовывали основание каждой вершины. Все вершины были разные, но по большей части состояли из куполов, цилиндров, решётчатых платформ и антенн. «Сверху» торчали букеты серебристых параболических рогов, ждущих своей очереди оказаться на солнце и урвать себе часть нашего света.

Треугольное булыжное поле, по которому мы шли, не упиралось в трубопровод, поскольку в системе должен был оставаться люфт: амортизатор, по всей длине намертво вмурованный в жёсткую плиту, просто не выполнял бы своих функций. Поэтому плита заканчивалась футов за десять до амортизатора и была пришнурована к нему системой пропущенных через блоки тросов. Выглядело это чудно и напомнило мне скорее парусник, чем космический корабль. Впрочем, урнудцы строили такие корабли тысячелетиями, так что, надо думать, создали и впрямь работающую систему.

Из провала бил свет. Мы замедлили шаг, наклонились и заглянули в икосаэдр: в пространство объёмом около двадцати трёх кубических миль, озарённое солнечным светом, который пробивался в другие такие же щели и отражался от внутренних стен и шестнадцати орбов икосаэдра. Всё было так же, как на модели, но, конечно, увидеть воочию — совершенно другое дело. Почти всё поле зрения занимал ближайший орб, вращающийся со скоростью секундной стрелки часов. На нём были нарисованы большие урнудские цифры; я их уже выучил и знал, что это число пять. В Пятом орбе размещались высокопоставленные троанцы.

Всё во мне противилось тому, чтобы прыгать через щель: я представил, что упаду и буду долго лететь, прежде чем разобьюсь о вращающийся орб. Но, разумеется, тут отсутствовало тяготение, не было никакого низа, и «упасть» мы не могли.

Оза прыгнул первым и встал на балку, придающую амортизатору жёсткость. Вай была привязана последней. Выбравшись на амортизатор, мы поползли, перехватывая руки, чтобы не выдать себя стуком магнитных подошв. Неприятный момент наступил, когда взглядам открылась новая грань, определяющая другую плоскость и другой горизонт. От смены представлений о верхе и низе закружилась голова. Однако постепенно мы привыкли и проплыли над второй щелью так же, как и над первой — один за другим, в том порядке, в каком были привязаны. Возможно, перемещение на десять футов в пространстве и не требовало таких предосторожностей, но, если бы мы прыгнули все разом и с большой силой, нас могло бы вынести в космос.

Солнце осветило оставшуюся позади грань, как раз когда мы коснулись подошвами следующей, где могли рассчитывать ещё на несколько часов темноты. Столько времени нам было и не нужно. Или, честно говоря, таким временем мы просто не располагали: кислорода оставалось на час, а тендер мы отпустили вместе с зеркалом.

Двумя милями дальше — на противоположном углу грани — находилась ядерная бомба размером с шестиэтажное офисное здание. В целом она имела форму яйца, но, как попавший в паутину жук, была опутана фантастической сетью балок и труб, соединяющих её с вершиной-цитаделью. Видимо, вся вершина служила единственной цели: поддерживать Сжигатель планет. Его трудно было не заметить, и не только из-за размеров. Комплекс ярко освещали прожекторы.

Освещали для сотен людей в скафандрах, которые ползали по бомбе и вокруг неё.

— Думаете, его собираются запустить? — спросил Арсибальт.

— Вряд ли просто заново красят, — заметил Джезри.

— Хорошо, — сказал Лио. Я не знал, с кем он говорит и на что даёт разрешение. Судя по щелчку, кто-то сейчас отсоединился от сетки.

Вид на Сжигатель планет заслонили четыре фигуры в скафандрах, резко вырвавшиеся вперёд. В темноте, при закрытых передних панелях, мы друг от друга не отличались, но что-то в движениях четвёрки явственно выдавало долистов. Они шли в шеренгу, один — надо думать, фраа Оза — чуть впереди. С каждым шагом шеренга расширялась.

— Лио, что случилось? — спросил я.

— Коллизия, — отвечал он.

Когда шеренга долистов растянулась на двадцать футов, фраа Оза выпустил скелекисти и, как степной наездник в потасовке, выхватил из кобур на боках два «пистолета» — двигатели на сжатом газе. Трое остальных сделали то же самое. Затем фраа Оза упал ничком. По крайней мере так это выглядело: он сдвинул ноги и дал инерции увлечь тело вперёд. Как только магнитные подошвы оторвались от брусчатки, ноги пошли вверх; в следующий миг Оза уже летел к Сжигателю планет над поверхностью икосаэдра. Руки он держал по бокам, направляя струи сжатого газа назад, вдоль тела, как низколетящий супергерой. Вай, Эзма и Грато неслись рядом. За ними глаз различал колыхание, как волны жара над раскалённым асфальтом: это растворялись в вакууме струи чистого газа. Сперва долисты летели томительно медленно, но они с каждым мигом набирали скорость, иногда взмывая вверх и тут же выправляя курс спокойным движением запястья. Их траектории постепенно расходились веером из четырёх векторов, нацеленных на разные части бомбового комплекса. Была своя жуткая красота в безмолвном скольжении над поблескивающей лилово-синей щебнистой равниной. В первые мгновения мы ещё различали чёрные силуэты на фоне освещённого комплекса. Затем долисты стали так же невидимы для нас, как для одетых в скафандры Геометров, суетящихся вокруг бомбы.

Лио объявил:

— Возможно, у нас всего несколько минут, чтобы проникнуть внутрь и найти чем дышать, пока от нас не закрыли все люки «Дабан Урнуда».

— А что будет с долистами? — спросил Арсибальт.

— Думаю, разумнее всего счесть, что они, как и все работающие на Сжигателе планет, фактически покойники, — ответил Лио после секундного раздумья.

— Они нападут сейчас? — спросил я.

— Они проникают туда сейчас, — сказал Лио.

Технически говоря, он лишь напомнил мне то, что я и раньше знал. На самом деле мы такую возможность обсуждали: «Что, если мы увидим Сжигатель планет и поймём, что Геометры собираются его запустить?» — «Ну конечно, это изменит всё, придётся, не теряя ни секунды, переходить к другому варианту плана!» Само собой, я слышал, как разбирали такой случай, но мысленно отнёс его к категории «того, о чём можно спокойно забыть, потому что вероятность близка к нулю».

Однако Лио не забыл.

— Если долисты сумеют незаметно проникнуть на Сжигатель, они не станут предпринимать никаких действий, пока их кислород не окажется почти на исходе, и, таким образом, дадут нам время попасть внутрь. Но если Сжигатель запустят, или долистов обнаружат и поднимут тревогу...

— То плохо наше дело, — вставил Джезри.

— Значит, если у нас и есть запас времени, то совсем небольшой, — сказал я.

— Отсюда следует, что действовать надо так, будто его нет совсем, — ответил Лио. — Жюль? — (Латерранца уже давно не было слышно.) — Жюль?

— Прости, — ответил Жюль. — Я задумался о той панике, которую вызовут ваши друзья из Звонкой долины. Это невообразимый кошмар урнудцев, худшее, что произошло с ними за тысячу лет. Я разрываюсь на части, не понимаю, с кем я и за кого.

— Какой бы конфликт ни происходил в твоей душе, ты же не против того, чтобы Сжигатель планет уничтожили?

— Да, — тихо, но отчётливо ответил Жюль. — Здесь у меня сомнений нет. Жаль, конечно, если погибнут те, кто на нём трудится! Но работать на столь ужасном... — Он не закончил фразу, но я знал, что в скафандре он пожимает плечами.

— То есть ты главным образом не хочешь, чтобы Всеобщие уничтожители попали на «Дабан Урнуд», — сказал я.

— Это, безусловно, верно.

Лио вмешался:

— Никогда не думал, что я такое скажу, но: отведи нас к своему командиру.

— Прости?

— Укажи на нас урнудцам, и твоя работа закончена. Можешь отправляться домой и поесть вволю.

— Чего мы не можем сказать о себе, — заметил Арсибальт.

— Да, — сказал Жюль, — вот ирония: для вас здесь еды нет!

— Итак, твоё решение? — спросил Лио.

Мы все разделяли его нетерпение, хотя бы потому, что у нас кончался кислород. Хотел бы я написать, что мыслил хладнокровно, применяя грабли ко всему, что происходило у меня в голове. Но, правду сказать, я был ошарашен, растерян и — при всей нелепости такого чувства — обижен тем, как внезапно Оза, Грато, Эзма и Вай нас покинули. Разумеется, я знал, что есть много запасных планов. Никогда не обманывался, будто мне сообщили их все. Однако я убедил себя, что долисты всё время будут рядом. Когда я впервые увидел их в автобусе, то испугался, что меня отправляют туда, где они нужны. Постепенно я свыкся с этой мыслью... начал гордиться, что участвую в такой миссии. И вдруг в самый критический её момент долисты внезапно исчезают, ничего не объяснив, не сказав даже: «Прощайте и удачи вам!» Логика их действий была неоспорима: что может быть важнее, чем вывести из строя Сжигатель планет? Но что теперь остаётся нам?

— Возможно ли, — услышал я свой голос, — что мы — отработавший механизм доставки? Вроде тех ускорителей, которые вывели нас на орбиту и рухнули в океан?

— Вполне правдоподобно, — тут же отозвался Джезри. — Мы хорошо выполнили урок, поработали руками и головой, чтобы доставить сюда четырёх долистов. Наша работа закончена. Теперь мы здесь без кислорода, без еды, без связи и без способа вернуться на Арб.

— Вы переоцениваете значение Сжигателя планет, — объявил Джад. — Это блеф. Он вынуждает наших военных действовать так, как они бы иначе не поступили. С его разрушением Арб получит некоторую меру свободы. Однако неизвестно, как распорядится этой свободой мирская власть. Наши действия тоже могут оказать кое-какое влияние. Мы идём вперёд.

— Жюль, ну что? — спросил Лио.

— Есть искушение броситься в провал, да? — сказал Жюль, поскольку мы все непроизвольно повернулись спиной к Сжигателю планет, будто могли таким образом защитить себя от того, что там сейчас начнётся. Мы снова смотрели в щель. За вращающимися орбами Шесть и Семь можно было различить Стержень. — Но тогда мы окажемся на свету и нас сразу увидят. К тому же Орбойма вращается так быстро, что нам за ней не угнаться. Надо идти через Стержень. А туда можно попасть только через вершину. — Он, переминаясь на месте, повернулся к вершине, которая была сейчас от нас слева. — Это обсерватория. Вы видели её на модели. — Всё также переминаясь, он повернулся вправо: — Там — военный командный пост.

— Есть ли в обсерватории шлюзовая камера? — спросил Арсибальт. Мы все смотрели влево. Теперь, когда с нами не было долистов, ни у кого не возникло желания штурмовать командный пост.

— Да, и ты на неё смотришь. — Жюль двинулся к обсерватории, мы — за ним.

— Вот как?

— Купол над телескопами — сам по себе огромная шлюзовая камера, — объяснил Жюль.

— Разумно, — заметил Джезри. — Чтобы подготовить телескопы к работе, под купол закачивают воздух. Перед началом наблюдений людей эвакуируют и колпак открывают.

В обычных условиях я бы обозлился, что Джезри растолковывает нам элементарные вещи, но сейчас мне было всё равно: насколько захватывала и ошеломляла мысль, которую я неделю себе не позволял: снять скафандр! Коснуться руками лица!

Арсибальт думал о том же:

— Наверное, задним числом, лет так через много, вспоминать мое теперешнее амбре будет даже забавно.

— Да, — сказал Лио. — Если запахи распространяются из космоса в космос, всё ниже нас по фитилю обречено на смерть.

— Спасибо за анонс, — заметил Джезри.

— Давайте не будем забегать вперёд, — предложил я.

Самманн спросил:

— В обсерватории кто-нибудь дежурит?

— Людей там может и не быть, — ответил Жюль. — Телескопы управляются дистанционно через нашу версию авосети. Но большой телескоп наверняка работает — изучает ваш очаровательный космос, где всё для нас внове.

Пока продолжался этот разговор, мы успели подойти к вершине. Она высилась, как гора: все инстинкты говорили мне, что впереди — выматывающий подъём. Однако, разумеется, тут не было тяжести, а значит, не могло быть и подъёма. Мы, не сговариваясь, выбрали самый большой и «высокий» купол, который, как и предсказывал Жюль, оказался открыт. Это были две полусферы, ездящие по рельсам, а под ними — зеркало диаметром тридцать футов, разделённое на множество секторов. Мы прошли в щель между полусферами (в неё можно было бы забросить двухэтажный деревенский дом) и, перебирая руками, «спустились» на уровень креплений и шарниров в основании телескопа. Думаю, всех нас гнал примитивный инстинкт: забиться в нору, подальше от чудовищной пустой огромности, в которой мы столько пробыли. Жюль указал на люк, ведущий в герметизированную часть корабля, однако попасть туда можно было не раньше, чем купол закроют и накачают воздухом. Для этой цели имелась красная аварийная кнопка, но Жюль посоветовал её не трогать: иначе по всему «Дабан Урнуду» включится сигнал тревоги. Вместо этого он подтянулся на балке, держащей объектив в фокусе зеркала, отлепил от груди скафандра отражающее одеяло, накрыл линзу и вновь «спустился» к нам. Тем временем мы силились перебороть волнение и не дышать слишком часто. У Арсибальта, тратившего кислорода больше других, оставалось запаса на десять минут, у Самманна — на двадцать пять. Они поменялись баллонами. У меня было ещё на восемнадцать минут. Лио посоветовал всем по возможности подкрепить силы: если придётся расстаться со скафандрами, из еды у нас останутся только энергетические батончики, которые можно прихватить с собой. Я втянул в себя очередную порцию жидкой кашицы из шланга и некоторое время перебарывал тошноту, чтобы не отправить все съеденное прямиком в шпигат.

— Привет! — крикнул Жюль, не столько здороваясь, сколько подавая голос. Только в следующее мгновение мы поняли, что он отвечает человеку, чьё лицо появилось в окошке люка: кто-то из астрономов пришёл проверить, из-за чего потемнел большой телескоп. Основываясь на рассказах Жюля, я по цвету глаз и форме ноздрей предположил, что это женщина с Фтоса. Я пока не умел понимать выражения фтосских лиц, но рассудил, что наблюдаю сейчас два из них: крайнее изумление, затем шок при виде матово-чёрных скафандров незнакомой конструкции прямо перед окошком. Жюль ухватился за рукоятки люка и припал лицевым щитком к стеклу. Тут нам всем пришлось уменьшить громкость динамиков, потому что он принялся орать во всю глотку, надо думать, на фтосском. Женщина поняла его замысел и прижалась к окошку ухом. Звук в вакууме не распространяется, но крики Жюля создавали вибрацию лицевого щитка, которая через прямой контакт со стеклом передавалась в ухо женщины-астронома.

Жюль повторял что-то раз за разом. Каким-то образом у него получалось кричать бодрым голосом, а не отчаянным, мол, всё чудесно и замечательно. Губы женщины задвигались: она что-то кричала в ответ.

Купол осветился — видимо, женщина повернула выключатель, чтобы лучше нас видеть. Но нет: свет бил из промежутка между полусферами. Солнце встало? Нас предупреждали, что восход будет взрывной. Но уж слишком это напоминало самый буквальный взрыв: свет вспыхнул, померк, разгорелся ярче. Он колыхался и бурлил. Бесшумный толчок прокатился по корпусу икосаэдра. Лио подпрыгнул так, что чуть не совершил роковую ошибку: ещё немного, и его выбросило бы из купола в космическое пространство. Однако он схватился за коммуникационный провод, связывающий его с нами, описал дугу над зеркалом телескопа и погасил скорость об одну из полусфер. В его лицевом щитке отразился догорающий свет.

— Сжигатель планет! — крикнул Лио. — Наверное, они взорвали топливный бак.

Тут он с резким возгласом оттолкнулся от полусферы и скользнул «вниз» к тому, что я про себя называл полом купола. Потому что исполинские полусферы пришли в движение и щель между ними определённо сокращалась. Включилось освещение, теперь уже настоящее.

Щель захлопнулась со щелчком, который мы почувствовали, но не услышали. К добру или к худу, теперь мы были заперты в куполе. Я неотрывно смотрел на большую красную кнопку. Кислорода оставалось на восемь минут.

Показатели на дисплее начали меняться: индикатор наружного давления — красный ноль с самого начала космического полёта — сдвинулся в жёлтую зону. Жюль видел на своём дисплее то же самое: он шагнул к зарешёченному отверстию рядом с люком и протянул руку. Её отбросило воздушной струёй.

— Слава Картазии! — воскликнул Арсибальт. — Мне всё равно, из какого космоса этот воздух. Я хочу им дышать!

— Пока мы ждём, вспомните процедуру выхода из скафандров, — сказал Лио. — И покажитесь.

Он потянул шторку, скрывавшую его наружную панель. Все сделали то же самое. Впервые за два часа мы увидели лица на спиль-экранах и смогли проверить чужие показатели. Шарниры и балки под зеркалом заслоняли от меня некоторых членов команды, но я видел Джезри. У него оставалось две минуты. У меня — пять. Я поменялся с ним баллонами; давление в куполе росло слишком медленно.

Наконец индикатор из жёлтого стал зелёным: можно дышать. Как раз когда показатель уровня кислорода из красного (крайняя степень опасности) скакнул на чёрный (ты покойник). На последней порции арбского кислорода я приказал скафандру открыться и впустить окружающий воздух. Уши сразу заложило. В носу защипало, и я почувствовал странный запах: пахло чем-то кроме моего тела. Лио, пристально следивший за внешними индикаторами (из тех, кого я видел, у меня кислорода было меньше всего), шагнул мне за спину и распахнул заднюю дверцу. Я высвободил руки, ухватился за край ГТС и вылез, в чём мать родила, из ненавистного скафандра. Товарищи смотрели на меня с самым живым интересом. Из арбцев здешним воздухом дышал только небесный эмиссар, который после первого вдоха прожил совсем недолго. Я схватился руками за лицо, размял его, почесал нос, выковырял из уголков глаз то, что скопилось там за неделю, провёл пальцами по волосам. Можно было придумать что-нибудь более познавательное, но это был биологический императив.

Лио ощупал грудь своего скафандра, нашёл тумблер, повернул его.

— Ты меня слышишь?

— Да, слышу.

Остальные принялись лихорадочно нащупывать свои тумблеры.

— Не то чтобы это что-нибудь меняло — нам так и так всем вылезать, — но каковы твои ощущения, мой фраа?

— Сердце колотится, как сумасшедшее, — сказал я и умолк — столько усилий отняла короткая фраза. — Я думал, это от волнения, но... может быть, здешний воздух нам не годится. — Я говорил отрывисто, между судорожными вдохами: организм требовал дышать чаще. — Теперь понимаю, почему у небесного эмиссара лопнула аневризма.

— Эй, Раз?

Дышать, дышать.

— Да?

Дышать, дышать, дышать.

— Освободите меня от этой штуки! — потребовал Лио.

Джезри схватил его, развернул, рывком открыл дверцу. Лио выскочил из скафандра, как ошпаренный, и поплыл ко мне. Глаза у него были безумные. Застарелые рефлексы требовали убраться с дороги, когда Лио приближается ко мне в таком настроении, но мышцы не слушались. Руки, от которых я за эти годы принял столько побоев, заключили меня в могучее объятие. Лио припал ухом к моей груди. Голова у него была колючая, как репей. Я чувствовал, как заходила его грудная клетка. Джезри, Арсибальт и Жюль выплыли из скафандров. Жюль шагнул к люку, повернул рычаг, распахнул крышку. Всё исчезло, но не во тьме, а в хлынувшем из люка ярком свете. Осталась сплошная жёлто-серая пелена...

Мы с фраа Джадом плыли по белому коридору. Я был голый, Джад — в сером комбинезоне из тех, что мы захватили с собой. Судя по тому, что я сейчас наблюдал, Джад разграбил стальной ящику стены. Рядом парили два тючка серебристой ткани. Джад вскрыл один — это оказалось нечто с рукавами и штанинами. Время от времени тысячелетник поглядывал на меня. Поймав мой взгляд, он кинул мне полипластовый пакет со сложенным серым комбинезоном.

— Надень его, — сказал он, — а сверху — серебристый костюм.

— Мы будем тушить пожар?

— В некотором смысле.

На то, чтобы разорвать пакет, ушла уйма сил. Сердце бешено колотилось. Натягивая комбинезон, я ещё глубже влез в кислородный долг. Когда удалось отдышаться настолько, чтобы выговорить несколько слов, я спросил:

— Где остальные?

— Есть повествование, не слишком отличное от того, которое воспринимаем мы, где они отправились исследовать корабль и намерены сдаться первому, кого встретят.

— А нас почему бросили?

— Выход из скафандра. Замкнутое пространство после безграничной шири. Воздух чужого космоса. Последствия долгого пребывания в невесомости. Стресс. Всё это вызывает синдром, сходный с шоковым. Он длится несколько минут. Его проявления — растерянность или даже обморок. Здоровый человек быстро приходит в себя, а вот небесный эмиссар, как я понимаю, не выдержал.

— Значит, — сказал я, — сняв скафандры, мы все на несколько минут лишились сознания или что-то вроде того. В твоей терминологии — потеряли нить повествования. Перестали его отслеживать. То в сознании, что позволяет ему постоянно проделывать фокус с мухой, летучей мышью и червяком, — временно отключилось.

— Да. И остальные очнулись в повествовании, где мы с тобой мертвы.

— Мертвы.

— Об этом я тебе и говорю.

— Потому нас и бросили, — сказал я. — Вернее, не бросили. В их повествовании мы вообще сюда не попали.

— Да. Надень. — Он протянул мне респиратор с маской, закрывавшей всё лицо.

— А что женщина-астроном? Она не вызовет полицию или что-нибудь в таком роде?

— Она с Жюлем. Он её убеждает. У него к этому дар.

— Значит, Лио, Арсибальт, Джезри и Самманн просто бродят по кораблю открыто, ища, кому бы сдаться?

— Такой мировой путь существует.

— Нелепость какая-то!

— Отнюдь. На войне подобная неразбериха случается сплошь и рядом.

— А на нашем мировом пути? Что эти четверо делают в повествовании, где мы с тобой сейчас?

— Я в нескольких, — ответил фраа Джад, — и такое состояние вещей нелегко поддерживать, а твои вопросы мешают мне сосредоточиться. Так что вот тебе простой ответ. Все остальные погибли.

— Я не хочу быть на мировом пути, где мои друзья погибли, — сказал я. — Перенеси меня обратно.

— Никого нельзя перенести и никакого «обратно» нет, — сказал Джад. — Можно только двигаться самому, и только вперёд.

— Я не хочу быть на мировом пути, где мои друзья погибли, — упрямо повторил я.

— Тогда у тебя есть два варианта: выброситься в шлюз или следовать за мной. — С этими словами фраа Джад натянул респиратор. Затем он взял огнетушитель, другой вручил мне и двинулся по коридору.

И тут мой рассудок выкинул странную шутку: вместо того, чтобы сосредоточиться на существенном, погрузился в изучение болтов и гаек «Дабан Урнуда», как будто живущий во мне Барб выступил вперёд, отпихнул душу с дороги и направил все мои способности и силы на то, что заинтересовало бы Барба: например, дверные запоры. Субсистемы, отвечающие за нерелевантное — например, скорбь о друзьях, страх смерти, растерянность из-за путаницы мировых путей и желание задушить фраа Джада, — полностью отключились.

Дверей было много, все — закрыты, но не заперты. Со слов Жюля я знал, что это — обычное состояние дел. Части корабля, примыкающие к корпусу, разделены на герметичные отсеки, чтобы метеоритная пробоина в одном не оставила без воздуха соседние. Соответственно, при движении уйма времени уходит на открывание дверей — люков примерно три фута в диаметре с мощными запорами, как у банковских сейфов. Чтобы открыть люк, надо было ухватиться за две симметрично расположенные ручки и потянуть их в разные стороны, что как раз подходит для невесомости, где законы теорики не позволяют упереться в пол и налечь всем весом. Рывок требовал таких усилий, что потом я всякий раз долго восстанавливал дыхание. Фраа Джад двигался вперёд, не оглядываясь на меня. В списке вопросов, с которыми я собирался к нему пристать, первыми стояло: «Почему я? Разве ты не мог сделать, что задумал, один, а меня оставить в повествовании, где мои друзья живы?» Возможно, это и был ответ: Джад остановил выбор на мне по той же причине, по какой эдхарские иерархи включили меня в команду звонарей: я крепкий. Сила есть, ума не надо. Могу открывать тяжёлые двери. Впрочем, это было лучше, чем не делать ничего, поэтому я перед каждым люком обгонял фраа Джада и брался за рукоятки. Всякий раз, открывая люк, я ждал, что увижу дула урнудских карабинов, однако первый же человек, на которого мы наткнулись (уже довольно далеко от обсерватории), только ахнул и посторонился, уступая дорогу — вернее, ахнула и посторонилась, потому что это была женщина. Затея вырядиться пожарными была так проста, так очевидна, что я думал, она не сработает. Однако она отлично сработала с первой встреченной нами женщиной, из чего, вероятно, следовало, что сработает и со следующей сотней человек.

Коридор вёл в сферическое помещение, которое, вероятно, служило вестибюлем для всей вершины — отсюда можно было попасть во внутренние части «Дабан Урнуда». Методом проб и ошибок мы отыскали вход в очень длинную цилиндрическую шахту. «Радиаль!» — объявил я, когда её обнаружил. Фраа Джад кивнул и через мгновение был уже в шахте.

До сих пор все мои впечатления от корабля ограничивались исполинским икосаэдром и внушительной вершиной-цитаделью. Они так поражали своей огромностью и непривычностью, что, глядя на них, легко было забыть: всё самое сложное и живое не здесь, а во вращающейся Орбойме. До сей минуты мы с фраа Джадом были как варвары, распахивающие двери забытой караулки на дальней границе империи. Отсюда начиналась дорога к столице. Радиалей было всего двенадцать, по шесть с каждого конца Орбоймы, где они, как спицы в колесе, расходились от её могучих подшипников. Орбойму можно сравнить с обезьяной, которая, растопырив руки-ноги, держится за стенки ящика. Иногда рука должна толкать, иногда тянуть. Она сгибается, амортизируя толчки. Она живая: в ней есть кости для прочности, мышцы, чтобы сокращаться, сосуды — пути транспортировки материалов, нервы — связь и кожа, которая защищает всё это снаружи. Радиаль выполняла сходные функции и была устроена почти так же сложно. Мы с фраа Джадом видели только внутреннюю поверхность шахты диаметром десять футов, но со слов Жюля знали, что общий поперечник радиали в десять раз больше и вся она набита оборудованием, скрытым от наших глаз. Впрочем, на него намекали ошеломляюще разнообразные люки, маховики, коммутаторы, спиль-экраны, приборные панели и мерцающие таблички, мимо которых мы пролетали. У нас не было подготовки, чтобы двигаться строго по оси шахты, поэтому мы шарахались от стены к стене. Всякий раз, заметив на расстоянии удара подходящий выступ, мы оскорбляли его действием и, набрав скорость, летели к следующему, хватая ртом воздух. Примерно на середине пути мы встретили группу из четырёх Геометров, которые при виде нас ухватились за выступы и прижались к стене. Вдогонку нам неслись крики, надо думать, вопросы. Но мы, разумеется, не ответили.

Шахта заканчивалась люком, который открывался в сводчатое помещение диаметром около тридцати футов — самое просторное из всех, какие мы до сих пор видели. Я знал, что это должна быть камера переднего подшипника. И впрямь: посреди пола зияло круглое отверстие футов двадцать в поперечнике, и всё по другую его сторону вращалось. Мы добрались до переднего края Стержня. Нас окружал невидимый подшипник, который через радиали соединял вращающуюся Орбойму с корпусом икосаэдра.

В камере царил хаос. В сводчатом помещении было шесть порталов: входы в шесть радиалей. Из одного мы с фраа Джадом только что выплыли. В соседнем бурлила жизнь, примерно как в тех местах больших городов, где продают и покупают акции. Очевидно, эта радиаль вела к Сжигателю планет — или к тому, что осталось от комплекса после долистов. Люди влетали в портал и вылетали из него с частотой два в секунду — мы как будто смотрели на вход в осиное гнездо. Влетающие по большей части держали инструменты или оружие; среди вылетающих попадались раненые. Встречные потоки сталкивались в камере. Некоторые люди пробовали навести порядок, объясняли летящим в обе стороны, что те должны делать и куда двигаться, но никакого ощутимого результата, кроме перепалок, я не наблюдал. В этой сумятице нам с фраа Джадом было легко перемещаться незамеченными. И даже слишком легко. У меня было только одно затруднение: отличить тысячелетника от других людей в пожарных костюмах. В какой-то момент я испугался, что потерял его, но тут подходящих размеров пожарный глянул в мою сторону и указал на то, что я про себя называл полом камеры: плоскую поверхность с большим отверстием посередине.

Отверстие уменьшалось.

Как объяснил Жюль, если конструкторам «Дабан Урнуда» нужно было обеспечить сообщение между основными частями Стержня, они ставили шаровой клапан: то есть просто шар с высверленным посередине отверстием, заключённый в сферическую полость на границе помещений. Шар свободно вращается. В зависимости от того, как повёрнуто отверстие, получается либо вход, либо непреодолимая преграда. Такой же клапан был и в «полу» камеры, я просто не сразу его узнал из-за размеров. Теперь, когда он пришёл в движение, всё стало ясно. Шар поворачивался медленно, но к тому времени, как фраа Джад мне на него указал, уже наполовину закрылся, как смежаемый сном глаз.

Фраа Джад упёрся ногами в спину солдата и толкнул, отчего солдат полетел к потолку, а фраа Джад — к клапану. Я толкнулся от лестницы. Отверстие уже сократилось до трёх футов в самом широком месте: больше чем достаточно, чтобы протиснуться. Однако мы израсходовали весь импульс, чтобы сюда долететь, а прицелились плохо. Судорожными рывками мы всё-таки попали в отверстие и зависли. «Глаз» с другой стороны всё уменьшался. Если не выскочить до того, как он сомкнётся, мы останемся внутри до тех пор, пока кто-нибудь вновь не откроет клапан.

Оттолкнуться было не от чего. Впрочем, у меня бы всё равно не хватило дыхалки. Я развернул огнетушитель назад и выпустил струю. Отдача отбросила его ко мне; я принял толчок руками и почувствовал, что заваливаюсь назад. Но я двигался. Меня ударило о противоположную стену, я нащупал край отверстия и вылез наружу. Через мгновение вслед за мной вылетел фраа Джад в снежном облаке огнезащитной пены. Я притормозил его, поймав за щиколотку. Мы, медленно кувыркаясь, плыли в огромной шахте. То был Стержень, идущий через всю Орбойму: две мили в длину, сто футов в поперечнике. Мы проникли в сердце «Дабан Урнуда». Если даже кого-нибудь в камере наше поведение насторожило, никто не успел последовать за нами через клапан. Вокруг него располагались люки поменьше — шлюзы, через которые мог пройти один человек за раз, — чтобы попадать из камеры в Стержень даже при закрытом клапане. Я с опаской поглядывал на них, почти ожидая, что оттуда появится космический полицейский и потребует у нас документы, потом рассудил, что такого не может быть. Мне вспомнились недавние слова Жюля. То, что сделали долисты, — что сделали мы, — худшее военное поражение урнудцев за тысячи лет. Комплекс Сжигателя планет ещё горит, катастрофа только началась. Долисты, возможно, живы и сражаются. Кто в такой ситуации обратит внимание на двух странно ведущих себя пожарных?

Панический рывок через клапан придал нам импульс, на котором мы долетели до стены Стержня, вращающейся с частотой секундной стрелки часов. Это значило, что стена двигалась мимо нас со скоростью быстрой ходьбы. Её покрывала сетка. Расстояние между прутьями было примерно в ладонь, как раз чтобы ухватиться, что мы и сделали. Итогом стало лёгкое ускорение, которое прижало наши ноги к сетке. Тело здесь весило меньше, чем у новорожденного младенца. Но поскольку мы начисто отвыкли от тяготения, нам потребовалось некоторое время, чтобы приспособиться.

Минуты две мы висели, судорожно дыша и силясь не потерять сознание. Затем фраа Джад, как всегда, не посвятив меня в свои планы и намерения, оттолкнулся и поплыл к одному из четырёх нексусов, равномерно распределённых по длине Стержня. Двигаться при микротяготении было легче, чем в невесомости: мы медленно «падали» на стену, от которой могли оттолкнуться и придать себе новый импульс. Здесь имелась и быстрая система передвижения: конвейерная лента с перекладинами, ползущая в разные стороны по противоположным стенам Стержня. Почти все, кого мы видели — примерно сто человек с заметным преобладанием солдат и пожарных, — ехали на этой ленте. Перекладины были эластичные, чтобы не вырвать руку из сустава, когда за них схватишься. Несмотря на усталость, мне страшно хотелось опробовать систему, но я боялся выдать своё неумение. Фраа Джада она не заинтересовала. Мы двигались медленнее тех, кто на конвейере, что, впрочем, было и хорошо: некоторые, проезжая, выкрикивали нам вопросы, однако никто не проявил настойчивости и не спрыгнул с ленты, чтобы продолжить разговор.

Через несколько минут мы достигли той части Стержня, где сходились ближайшие к носу корабля орбы: Первый, Пятый, Девятый и Тринадцатый. За каждым располагались ещё три. Орбы с Первого по Четвёртый принадлежали урнудцам, с Пятого по Восьмой — троанцам, с Девятого по Двенадцатый — латерранцам, оставшиеся — фтосцам. По традиции в орбах с наименьшими номерами — тех, что соединялись здесь, — жили самые высокопоставленные лица каждого из народов. Казалось бы, именно в этом нексусе удобнее всего встречаться большим чиновникам от разных рас. Однако мы видели лишь четыре огромных отверстия в стене: устья ведущих в орбы шахт. Правда, по словам Жюля, снаружи эту часть Стержня опоясывал тор, состоящий из кольцевых коридоров, конференц-залов и начальственных кабинетов. На его присутствие намекали люки в стене. Однако из-за противостояния Опоры и Основания командный тор разделился на неравные части. Люки задраили, переборки заварили, кабели перерезали, у дверей поставили часовых.

Всё это нас не касалось, поскольку мы находились в чём-то вроде служебного коридора или лифтовой шахты — то есть в таком месте, куда члены командования практически не заглядывают. Куда больший интерес представляли четыре отверстия в стене. Выбравшись в нексус, мы смогли в них заглянуть и увидели цилиндрические шахты, ведущие «вниз» примерно на четверть мили. Каждая заканчивалась очередным шаровым клапаном, сейчас закрытым. И за каждым клапаном лежал обитаемый орб в милю шириной.

Шахту, ведущую в Первый орб, определить было нетрудно: по номеру на стене рядом с ней. Цифра была урнудская, но любое разумное существо из любого космоса узнало бы в ней единицу, I, единственный экземпляр чего-либо. У меня, впрочем, не было времени размышлять над её глубоким смыслом, поскольку фраа Джад уже заметил на стене шахты лестницу и начал спуск.

Я последовал за ним. Тяготение постепенно росло. Трудно описать, до чего плохо на меня это действовало. Если я не потерял сознания, то лишь из страха, что выпущу перекладины и рухну на фраа Джада. Перед глазами уже плыло, и тут в мозг проникло гудение, от которого завибрировал череп, — то самое, что не давало мне спать в базском монастыре сразу после воко. Фраа Джад пел. Моё сознание уцепилось за его пение, как цеплялись руки за стальные перекладины лестницы — единственную ощутимую связь с вращающимся вокруг исполинским комплексом. И как перекладины удерживали меня от падения, так голос Джада не давал мне перенестись в неведомое место, куда я попал, когда в обсерватории лишился чувств и очнулся не в том повествовании.

Я продолжал спуск.

Я сидел на исполинском стальном шаре, зажав голову коленями, и силился не потерять сознание.

Фраа Джад нажимал кнопки на стенном пульте.

Шар подо мной начал поворачиваться.

— Откуда ты знаешь код? — спросил я.

— Я набрал случайные цифры, — ответил Джад.

Пульт пискнул только четыре раза. Всего-навсего одно четырехзначное число. Всего-навсего десять тысяч возможных комбинаций. Значит, есть десять тысяч Джадов на десяти тысячах разветвлений этого мирового пути... и если мне повезло оказаться с тем, у которого цифры сойдутся...

В отверстие клапана лился солнечный свет. Я лёг на живот и увидел воду, зелень и здания в полумиле внизу.

В этом клапане имелась лестница из металлических скоб. Мы спустились по ней ещё до того, как клапан раскрылся полностью, и попали на кольцевую металлическую площадку, висящую под сводом орба, вокруг отверстия — окулюса в сферическом куполе, маленьком небе над маленьким миром. К площадке вела лестница, и по ней карабкались вооружённые люди, торопясь с нами познакомиться. Увидев их, фраа Джад снял респиратор: притворяться было уже незачем. Я сорвал свой.

На площадку, глядя в прицелы помповых ружей, выбежали два солдата. Один агрессивно надвигался на фраа Джада. Я машинально выступил вперёд, поднимая руки. Моё внимание привлёк серебристый предмет в руке у фраа Джада — невероятно, но это больше всего походило на жужулу! Тут второй солдат повернул ружьё и прикладом двинул меня в челюсть. Я перекувырнулся через перила и почувствовал, как старая подруга — невесомость — приняла меня в свои объятия. Я падал в орб. Что-то очень нехорошее происходило в моих кишках. Через мгновение раздался звук выстрела. Меня подстрелили? Маловероятно, учитывая, с какой скоростью я летел. Перед глазами всё вновь стало бело. Мои внутренности вспыхнули огнём и растаяли.

Солдаты застрелили фраа Джада. Всеобщие уничтожители сработали. Я превратился в ядерную бомбу, тёмное солнце, сеющее губительную радиацию на дома и возделанные террасы урнудского поселения внизу.

Мы выполнили свою миссию.

— Мы здесь, — сказал человек в длинном облачении. — Мы откликнулись на ваш зов.

Он говорил на орте. Не так хорошо, как Жюль Верн Дюран, но довольно сносно; я заподозрил, что учился он столько же, сколько Жюль. Если мы не станем засыпать его редкими временами и сложно построенными фразами, он будет нас понимать. Я сказал «мы», хоть и не рассчитывал говорить много.

— Зачем я здесь? — спросил я фраа Джада чуть раньше — когда мы подходили к дверям плавучего здания в центре Первого орба.

— Ты будешь скриптором, — ответил фраа Джад.

— Эти люди строят полностью самообеспеченные межкосмические корабли, но у них нет записывающих устройств?

— Скриптор — более чем записывающее устройство. Скриптор — мыслящая система, и то, что он наблюдает в этом космосе, воздействует на другие, как мы обсуждали во владении Аврахона.

— Ты тоже мыслящая система, и в поликосмические шахматы играешь лучше меня. Кто я в сравнении с тобой?

— За последнее время немало веток было обрезано. Меня нет во многих космосах, где есть ты.

— То есть ты умер, а я жив.

— «Нет» и «есть» более удачные термины, но если ты настаиваешь на своих, я не против.

— Фраа Джад?

— Да, фраа Эразмас?

— Что случается с человеком после смерти?

— Ты уже знаешь об этом столько же, сколько я.

Тут нам пришлось замолчать, поскольку нас ввели в комнату, где ждал человек в длинном облачении. Без знания урнудской культуры затруднительно было гадать, кто он. Комната тоже не давала никаких подсказок. Это была сфера с плоским полом, наподобие маленького планетария. Я догадывался, что она расположена близко к геометрическому центру орба. Внутренняя поверхность стен была матовая и мягко светилась поступающим снаружи солнечным светом. Круглый стол в середине комнаты опоясывала кольцевая скамья; на ней стояло несколько ёмкостей с жидкостью, над которой поднимался пар. В остальном помещение было совершенно пустое и голое. Я почувствовал себя как дома.

«Мы откликнулись на ваш зов».

Что скажет на это фраа Джад? У меня в голове возникли варианты: «Где вас так долго носило?» и «Я не понимаю, о чём вы». Однако фраа Джад ответил обтекаемо:

— Коли так, я здесь, чтобы вас приветствовать.

Урнудец указал на круглую скамью. Когда он отвёл руку, облачение развернулось и повисло, как стяг. Оно было по большей части белое, но богато украшенное. Хотел бы я назвать его парчовым или вышитым, но жизнь среди аскетов, носящих простые стлы, сильно обеднила мой словарь в том, что касается декоративно-прикладных искусств. Скажу просто, что одеяние было роскошное.

— Прошу к столу, — сказал незнакомец. — Выпьем чаю. Жест чисто символический, поскольку ваш организм не воспримет наши напитки, но...

— Мы с удовольствием выпьем вашего чаю, — сказал фраа Джад.

Итак, мы сели на круглую скамью: фраа Джад и хозяин довольно близко, лицом друг к другу, я — чуть поодаль. Хозяин взял свою чашку и сделал ею некое движение — как я понял, церемониальный жест, который мы с фраа Джадом по мере возможности повторили. Затем все пригубили чай. На вкус он был не хуже и не лучше того, что ел на мессале «Ж’вэрн». Во всяком случае, желания привезти его домой, чтобы угощать знакомых, у меня не возникло.

Хозяин вытащил из складок одеяния какие-то записки и, периодически в них заглядывая, произнёс следующую речь:

— Меня зовут ган Одру. Я сорок третий ган в истории «Дабан Урнуда». Одру — моё имя, ган — звание. Ближе всего к нему будет ортское слово «адмирал», однако оно лишь приблизительно передаёт его значение. В нашей воинской системе одна категория офицеров отвечает за деревья, другая — за лес.

— Тактика и стратегия, — сказал фраа Джад.

— Совершенно верно. Ган — верховный стратег; он руководит целым флотом и подотчётен гражданской власти, если такая имеется. Командование отдельными кораблями ган делегирует офицерам-тактикам, носящим звание «праг», по-вашему — «капитан». Простите, если я вас утомил, но иначе невозможно будет объяснить действия «Дабан Урнуда» в отношении Арба.

— Вы ничуть нас не утомили, — ответил фраа Джад и глянул в мою сторону, проверяя, исполняю ли я свои обязанности, которые, насколько я понял, состояли в том, чтобы просто оставаться в сознании.

— Первому гану «Дабан Урнуда» было поручено основать колонию в другой звёздной системе, — продолжал ган Одру. — По мере удаления от Урнуда связь с планетой ослабевала, а полномочия гана росли, и со временем он сделался единовластным правителем. Однако у этого гана был только один корабль и только один праг в подчинении. От прага не требовалось тактических решений — война осталась позади. Отношения между ганом и прагом утратили стабильность, а со временем эволюционировали. Проще сказать, что ган стал вроде ваших инаков, праг — вроде мирской власти. Система сложилась при жизни одного поколения, но оказалась на редкость устойчивой и с тех пор практически не претерпела изменений. Мой наряд почти в точности повторяет парадную форму адмиралов урнудского океанского флота многотысячелетней давности. Впрочем, на кораблях они, разумеется, ходили в других одеждах, потому что в церемониальных ризах не очень-то поплаваешь.

Меньше всего я ожидал услышать здесь шутку, поэтому гоготнул чересчур громко и чересчур поздно.

— Второй ган страдал от тяжёлой болезни и пробыл у власти всего шесть лет. Третьим ганом стал молодой протеже первого. Он пробыл на этом посту долгий срок; благодаря силе своей личности и редкостному уму он сумел вернуть себе часть захваченной прагами власти. Под конец жизни третий ган узнал про ваш зов и принял решение изменить траекторию «Дабан Урнуда», чтобы корабль (как рассчитывали) допал в прошлое. Ибо сигналы, которые услышал он (и другие), были истолкованы как голоса предков, зовущие их на планету, чтобы вернуть развитие Урнуда на путь, с которого его столкнуло безумие правителей. Вы наверняка уже слышали о том, что было дальше, о Пришествиях на Тро, Землю и Фтос и последствиях этих событий. Моя цель — не пересказывать вам всю нашу историю, а объяснить наши действия на Арбе.

— Было бы полезно знать, что случилось с небесным эмиссаром, — сказал фраа Джад.

Ган Одру заговорил медленно (теперь он не читал по бумажке, а составлял фразы по ходу объяснения):

— Уже давно отношения между ганами и прагами были крайне враждебными. Праги утверждали, что третий ган просто ошибся. Что все странствия «Дабан Урнуда» — бессмысленные и бесконечные последствия давнего заблуждения. Исходя из этого, они видели свою единственную цель в самосохранении. Те, кто так думал, хотели только осесть где-нибудь и жить дальше. В каждое Пришествие кто-нибудь так и делал. Мы оставили часть урнудцев на Тро, часть троанцев на Земле и так далее. Они приспособились к жизни в чужом космосе. Таким образом, в каждое Пришествие немалая часть тех, кто считал наши странствия ошибкой, оставалась позади. И в каждом Пришествии к нам присоединялись те, кто верил в нашу цель. Ганы вновь становились во главе корабля, праги выполняли их указания. Однако путешествие длится долго. Со сменой поколений вера слабела, и ганы теряли власть, а позиция прагов укреплялась. Мы называем эти две тенденции Основанием и Опорой. И вот я здесь, в церемониальном помещении, делаю то же, что мои предшественники, но не пользуюсь ни уважением, ни властью.

Итак, мы вышли к Арбу. Праг Эшвар, моя соперница, и её сподвижники видят в вашей планете очередную цивилизацию, у которой надо отнять ресурсы, чтобы восстановить корабль и продолжить путешествие. Однако Эшвар умна и читала наши хроники. Она отлично знает, что в Пришествие власть от Основания и прага переходит к Опоре и гану. И она выбрала тактику, чтобы этого не допустить.

Когда к нам прибыл небесный эмиссар, стало ясно, что он — глупец и шарлатан. Мы, разумеется, уже знали об этом из вашей массовой культуры. И праг решила провести параллель между мною и небесным эмиссаром. Чтобы его глупость, его фальшь стали укором мне.

Небесного эмиссара доставили сюда в скафандре, который он всё время порывался снять. Мы советовали этого не делать. Вступив сюда, он счёл, что попал в святилище, и объявил, что готов пойти на риск. Что его бог будет ему защитой. Итак, скафандр сняли. Небесный эмиссар начал задыхаться. Наши врачи попытались вновь собрать на нём скафандр, но это не помогло: у небесного эмиссара лопнул крупный кровеносный сосуд. Врачи решили поместить его в холодную гипербарическую камеру — метод, который им часто приходится применять. Небесного эмиссара раздели и подготовили к процедуре. Однако медики опоздали — он умер. Возник спор, как быть с телом. Покуда мы препирались, излишне рьяные исследователи взяли образцы крови и тканей и начали вскрытие. Так что тело было, если хотите, осквернено. Праг Эшвар сочла, что любые извинения будут расценены как слабость, а сведения, которые мы сообщим, окажутся на пользу Арбу. А из внутриполитических соображений она хотела выказать пренебрежение к телу: ведь небесный эмиссар символизировал меня. Вот почему его вернули вам таким образом.

— Но тактика сработала против прага Эшвар? — спросил я.

— Да. Сторонники Опоры сочли, что эти действия нас позорят, и составили план: обменять кровь на кровь. Как мы взяли образцы крови из тела небесного эмиссара, так и они решили доставить на Арб образцы нашей крови. Мы получил с вашей планеты сигнал, как стало потом известно, от фраа Ороло. Сигнал имел форму аналеммы. Жюль Верн Дюран — главный специалист по орту и матическому миру, тайный сторонник Опоры — прочёл в ней указание на Экбу и сказал, что будет очень символично, если доставить образцы крови туда. Он даже вызвался сам лететь в капсуле, но тут его отправили в рейд на концент матарритов. Вместо него отправилась Лиза, о чём Жюль, разумеется, не ведал. Лиза много узнала от него про инаков и даже выучила несколько ортских слов. Как вам известно, всё закончилось плохо: её застрелили при посадке в капсулу.

Мы немного помолчали.

— Затем события стали развиваться стремительно, — продолжил ган Одру после паузы. — Я бы сказал, что праг Эшвар повела себя, как всякий праг, то есть...

— Приняла тактическое решение без оглядки на стратегию, — закончил Джад.

— Да. Итог мы наблюдаем сейчас. Тридцать один человек убит вашими фраа и суурами — из Звонкой долины, я полагаю?

Фраа Джад не ответил. Ган Одру взглянул на меня, и я кивнул. Он продолжал:

— Ещё восемьдесят семь сейчас в заложниках: ваши коллеги загнали их в отсек и намертво заварили двери.

— Ошибочное толкование, — сказал фраа Джад. — Такие люди не берут заложников. Значит, те восемьдесят семь человек помещены в отсек, чтоб не путались под ногами и не пострадали ненароком.

— Праг Эшвар, верно или ошибочно, истолковала происходящее как захват заложников и готовит ответ. В то же самое время она попросила меня побеседовать с вами. Она в панике. Почему — не знаю. Уничтоженная бомба была крайним средством; никто всерьёз не помышлял о том, чтобы её применить.

— Простите, ган Одру, но Основание готовило её к запуску, — не удержался я.

— В качестве угрозы, да. Чтобы оказать давление на ваше правительство. Однако ни на что другое она не годна. Я не понимаю, почему её уничтожение так подействовало на прага Эшвар.

— Подействовало не оно, — сказал фраа Джад. — Праг Эшвар почувствовала смертельную опасность.

— Откуда вы знаете? — вежливо спросил ган Одру.

Фраа Джад оставил вопрос без ответа.

— Она может объяснить, что видела вещий сон. Или что её осенило, когда она принимала ванну. Или что шестое чувство подсказывает ей взять более мягкий курс.

— И это каким-то образом сделали вы?! — воскликнул ган Одру скорее изумлённо, чем вопросительно. Вновь не получив ответа от фраа Джада, он повернулся ко мне. Уж не знаю, что прочёл ган на моей физиономии. Наверное, смесь растерянности и ужаса. Потому что я совсем недавно видел обрывок альтернативного повествования, в котором мы уничтожили целый орб.

— Неужто вам, ган Одру, преемнику тысячелетней традиции, основанной на вере в то, что мои предшественники вас сюда позвали, так трудно допустить, что мы послали сигнал прагу Эшвар?

— Наверное, нет. Однако спустя столько времени так легко усомниться. Счесть эту веру религией, чей бог умер.

— Хорошо, что вы сомневаетесь, — сказал фраа Джад. — В конце концов, небесного эмиссара сгубила нерассуждающая вера. Но надо тщательно выбирать объект для сомнений. Ваш третий ган уловил поток информации из другого космоса и ошибочно принял его за шифрованное послание предков. Ваши Праги не верят в обе половины истории. Вы отбросили лишь одну половину: что то был зов предков. Однако вы, возможно, по-прежнему верите, что сигнал есть, хотя третий ган и неправильно определил его источник. Поверьте, в таком случае, что информация — Гилеин поток — проходит из космоса в космос.

— Но позвольте спросить: научились ли вы модулировать этот сигнал, посылать с его помощью сообщения?

Я весь обратился в слух. Однако фраа Джад молчал. Ган Одру выждал несколько мгновений, потом сказал:

— Думаю, можно считать, что ответ уже получен. Вы каким-то образом проникли в сознание прага Эшвар.

— Что за сигнал получил третий ган девять столетий назад? — спросил я.

— Пророчество о страшных бедствиях. Убийство священников, сожжение церквей и книг.

— Почему он решил, что это события прошлого?

— Церкви были огромны. Книги написаны незнакомым алфавитом. На некоторых горящих листах были доказательства незнакомых нам теорем — позже наши теоры их подтвердили. На Урнуде есть легенда об утраченном Золотом веке. Ган решил, что смог заглянуть в ту эпоху.

— Но на самом деле он видел Третье разорение, — сказал я.

— Да, по всей вероятности, — ответил ган Одру. — И мой вопрос: вы послали нам это видение или просто так случилось?

Мы здесь... Мы откликнулись на ваш зов. Кто он: последний жрец ложной религии? Ещё один небесный эмиссар?

— Ответ мне неизвестен, — сказал фраа Джад и повернулся ко мне. — Придётся вам выяснять это самим.

— А ты? — спросил я.

— Здесь мои дела закончены, — сказал фраа Джад.