Амбиции гайдзина

Глава 4

С моего срыва прошло около недели. За это время большая часть лояльных Набуне войск прибыла в замок, а оставшиеся части должны были подойти прямо к замку Асако — он находился на границе с перешедшими под контроль Нобуюки территориями.

Набуна решила провести бой так же, как и в истории — то есть в прямом столкновении, так, чтобы войскам Нобуюки пришлось форсировать реку.

Конечно, у неё меньше войск, но зато гораздо больше огнестрела. Конницу в таком бою использовать гораздо сложнее, а элиты у неё, пожалуй, даже больше.

В общем, за исход боя я не волновался. Гораздо больше меня волновало, что делать с Нобуюки. Согласно истории, благодаря просьбе матери, его просто пожурили и отпустили обратно в свой замок. Откуда он через год начал ещё одно восстание.

Не думаю, что Набуна поступит иначе. Эта война, как ни крути, просто семейные разборки, традиционно происходящие раз в поколение. Нобуюки не совершил ничего, за что его нужно было бы казнить — даже бунт, в общем-то, в пределах традиций и почти легитимен — особенно, если его поддержали старейшины.

Так что скорее всего к нему просто приставят верного надсмотрщика, готового прирезать, если начнёт дёргаться, и отправят обратно в замок, к привычным развлечениям.

То, чего я не могу допустить. Но ладно, сначала нужно его разбить. Может повезёт, и ублюдка убьют в бою. А если нет… Значит, придётся сделать это своими руками.

Переход, к слову, был… Не тем, что я захочу вспоминать. Скорость армии это, конечно, скорость самой медленной лошади в обозе, но от этого пехтуре не легче. Тем более что для конспирации пришлось снять привычную одежду и одеть местную.

Хорошо хоть трусы и носки остались нормальные. Но как же немилосердно натирает эта… Одежда. Что уж там говорить про деревянные сандалии, ведь кроссовки лучше сберечь на будущее.

А ещё мухи, пыль и вонь пота отовсюду.

Но это, как и все плохое, закончилось. Что очень, очень радует.

Наскоро помывшись в реке, я вышел в местное подобие штаба. Набуна решила не рисковать, и ночевал я рядом с ней. Если на лагерь нападут, мою черепушку с ценными знаниями и чуть менее ценными глазками как минимум не затопчут и не отрубят в первые секунды. И не проломят, я надеюсь.

Впрочем, волновало меня не совсем это.

Эта Кацуи… Черт, я все понимаю, но как она ещё не покончила с собой я не понимаю.

Если на меня все, кроме Набуны, смотрят как на варварское дерьмо, и полностью игнорируют, то ей приходится гораздо тяжелее.

Во-первых, перебежчица со стороны врага в военное время. Это само по себе клеймо на всю жизнь. Во вторых… Что ж, "подстилка" врага это явно не та слава, которая облегчает жизнь.

Тут дело даже не в средневековой психологии, а в человеческой вообще. Человек изначально негативно настроен по отношению к жертве. Подспудный страх оказаться на её месте, конформизм, опять же, изначально сидящее в подсознании чувство иерархии… Да и просто пойти против сильного гораздо сложнее, чем плюнуть на жертву.

Вне зависимости от причин и последствий, даже последняя крыса осмелеет до совершенно непредставимой наглости, если вместе с ней травят все вокруг.

То, что эта девушка под таким давлением ещё не влезла в петлю уже вызывает уважение.

Но самое отвратительное то, что я ничего, вообще ничего не могу сделать. Любое внимание со стороны пусть и приближённого к дайме, но варвара сделает только хуже.

Живи она в моем времени, я бы оправил её как можно дальше, в предельно различающиеся условия и максимально дружелюбную атмосферу. Желательно отомстив за неё без её участия, для чего и существует в нормальном мире система правосудия.

Не позволяя сконцентрироваться на мести, наполняя другими эмоциями и воспоминаниями. Такие раны лечатся только так.

Но здесь… Без шансов.

Давление не станет меньше, это уже понятно. Уйти куда-либо не выйдет, в других провинциях просто убьют. Репутация уничтожена, и вряд ли когда-нибудь восстановится, что ты ни делай на поле боя.

Она сейчас как оголенный провод, покрытый тонкой плёнкой — одно неловкое движение или просто слово может стать триггером. И как только не сломалась ещё?

Или, все-таки, давно сломалась?

Хотя… Не все ли равно? Что-то я ещё могу сделать. Пусть не помочь наладить новую жизнь, но обрубить связь со старой.

К счастью, у этой связи есть одно конкретное имя.

А потом… Надеюсь, она справится.

Время перед битвой прошло в крайней суматохе. Распределение войск, отдача последних приказов, куча других организационных моментов, о которых я имею самое смутное представление, сожрали все время Набуны, и ей было просто не до меня.

И это было очень кстати. Потому что наступала ночь. Потому что сейчас мне в последнюю очередь нужно ее, или чье-либо еще, внимание.

То, что я собираюсь сделать — стопроцентное самоубийство. Без скидок и преукрашевания, даже если все завершится успехом, сюда я вернусь только на положении приговоренного к смертной казни. Набуна не простит мне смерти брата, ей просто не позволит положение. Каким бы нужным я не был, репутация ей гораздо важнее.

Если я пойду во вражеский лагерь — я вынесу себя за рамки всех писаных и не писаных законов. Это смертный приговор, сам себе вынесенный и подписаный. Это полноценный беспредел, бунт против всех существующих правил. Такое не прощают. Никогда и никому.

Благодарности не будет. Вероятнее всего, я умру даже близко не подобравшись к цели. Точнее, я умру в любом случае, вопрос только в том, успею ли забрать с собой Нобуюки. Мстя за совершенно незнакомого человека.

Глупость. Идиотизм. Безрассудство. Самоубийство.

Фундамент моего самознания.

Если я не вмешаюсь, все пройдет, как было в истории — армию разобьют, Нобуюки притащат к Набуне, та по просьбе матери его отпустит обратно в родовой замок.

Мое влияние на нее в этом вопросе ничтожно, и максимум — она приставит к нему надсмотрщика с правом казни. Второго бунта не будет.

Будут десятки переломанных этой мразью судеб.

Изнасилования, убийства, пытки… Чувствующий свою безнаказанность ублюдок постепенно опустится до любой низости, лишь бы развлечься.

Разумеется, в рамках законов и традиций. В рамках сословной морали.

В рамках всего, что я ненавижу.

Разменять одну жизнь на несколько. Один раз я уже поступил так — невидимые шрамы от лопастей вертолета тому доказательство. Поступлю и еще раз.

Да, Набуне придется тяжело без моих знаний… Но все самое важное по Сингоку Дзидай и вообще ближайшему будущему она либо уже знает, либо найдет в моих бумагах.

О предательстве генерала я ее предупредил, второй раз она эту ошибку не допустит.

Значит, обойдется и без меня. Этот долг пусть и не выполнен, но отчасти оплачен. Возможно, этого хватит, чтобы ускорить прогресс и прилагающееся к нему социальное развитие. Этого должно хватить, чтобы подложить бомбу под феодальную систему, которая рано или поздно все равно рухнет.

А значит, ничто не мешает мне исполнить мой долг.

Или умереть, пытаясь.

Над головой вспыхнуло багровое небо.

Кажется, теперь я знаю, что будут чувствовать камикадзе, поднимаясь в воздух.

Выбраться из лагеря оказалось неожиданно просто — за входящими и выходящими из него войсками на еще одного пехотинца в простейшей одежде просто не обратили внимания, ведь варварское лицо я спрятал под шляпой. Да и не всматривался в него никто — на проходной постоянно толпилась куча народа.

Конечно, есть вероятность, что Набуна вдруг захочет меня видеть… Но это вряд ли. Все, что я мог ей сказать, она уже узнала, карты и даты получила, больше толка от меня не будет.

Сама битва, как я понимаю, будет ночью. По планам ее войска заняли оборону по берегу реки. Так как у ее брата практически вся конница рода — решение оправданное. Конечно, он вполне может форсировать реку где-то в другом месте, но точно не незаметно, и у нее будет время построить войска.

А пока, за счет перевеса в стрелках, все выглядело достаточно оптимистично. Конница, как ни крути, при форсировании реки это мясо. Пусть и консервированное, раз уж это самураи.

Если же учесть общую спесь брата и его генералов, презирающих асигару и огнестрел… Скорее всего, ее ждет атака в лоб, в которой все его войска и сожрут.

Это, конечно, не первая мировая с ее непробиваемой ничем кроме танков обороной, но тоже неплохо.

Меня, впрочем, все это касалось только абстрактно — моя цель уже была ясна. Ставка командующего, штаб, от названия смысл не меняется, располагался на холме. И я был совершенно уверен, что Нобуюки останется там.

Не потому, что он трус, и не потому, что с таким характером он никогда не возглавит свои войска в атаке — просто он знамя и смысл своей стороны, умрет претендент — войну они проиграют. А значит охранять его будут по высшему классу, но при этом так, чтобы оттуда можно было осуществлять командование. Значит, самая высокая точка рядом с полем боя. Там, где удобно держать резервы, откуда легко рассылать гонцов и видно все, происходящее в бою.

Место, в которое я должен прорваться незамеченным.

Не настолько сложно, как может показаться. Когда начнется битва, большая часть войск уже будет оттянута — а оставшиеся вряд ли будут ожидать диверсии, ведь когда началось генеральное сражение вряд ли стоит опасаться сожженных складов.

Обойти лагерь по широкой дуге, углубится в лес — дым от костров и красочные палатки видны издалека. Осторожно, падая в землю при любом подозрительном звуке, пересечение пространства до штаба заняло около трех часов.

Но своей цели я добился — передо мной лежал вражеский лагерь. Уже оставленный — все войска перешли в атаку, отсюда это было заметно, даже несмотря на темноту.

Впрочем, количество только видимой, наружной охраны вокруг командирской палатки от этого не уменьшилось. Двадцать человек в тяжелой броне, и это те, кого получилось посчитать в темноте.

Плюс слуги, плюс самые доверенные бойцы… Не меньше сотни человек. Убить в таких условиях командира?

Будь я простым человеком, я бы сказал, что это невозможно. Будь я Реги Шики, у меня бы даже не возникло такого вопроса.

Но убить одним ударом все живое мне не по силам. На такое, наверное, только ее полномочий и хватит.

Но это не значит, что я так уж бессилен. Удар ножем по линии — грунт проваливается вниз. Легче, чем строить тоннель под снегом.

Мне нужен только тонкий проход, не больше семидесяти сантиметров. Так, чтобы хватило воздуха, и можно было шевелить ведущей рукой.

Приступ клаустрофобии получилось подавить, хотя это и далось с трудом. Звуки недалекой битвы торопили, и наверняка отвлекали охрану от шума в земле под ними.

Прорезать себе путь через холм… Что-то среднее между хоббитом, майнкрафтом и могилой.

Нельзя было закрыть глаза, и они буквально разрывались от залетевших кусочков земли, тело двигалось с сильнейшим трудом, а воздуха очень скоро стало не хватать. Надеяться, что его будет поступать достаточно было явно наивно.

К счастью, принцип вверх и направо дал результат, и я выкопался примерно там, где хотел — за первой линией оцепления.

Стражник, дернувшийся на шум, даже не успел удивится — лезвие прошлось по линии на руке, животе и закончило удар на точке, тут же обрывая начавшийся крик.

Время пошло.

Взять меч — все правила уже нарушены, меня больше ничего не сдерживает.

Идти по импровизированным коридорам огромного шатра нет ни малейшего желания. Скоро поднимут крик, и я не смогу добраться до ублюдка.

Линии стали еще четче — легкое движение, и лезвие сквозь ткань прорубает шею второму стражнику. Минус два.

Дернувшийся напарник успевает ударить в ответ. Слегка поднятая катана легко скользит по чужому клинку, срезая по линии лезвие. Продолжить — и меч проходит сквозь нагрудник, как сквозь бумагу.

Третий труп. В тот момент, когда они взяли в руки оружие, они потеряли право на жизнь. Любой, кто станет на моем пути — умрет.

Линии сияют как никогда ярко, точки сами притягивают взгляд. Глаза, которыми я не пользовался годами, легко открывают чужую смерть.

Впервые мне нужна не своя, но чужая.

Мыслей нет. Исчезли, растворились в пляске линий.

Сколько уже умерло? Слуги, которым не повезло оказаться на пути. Охрана, чьи клинки рассыпались на осколки прямо в их руках.

Сколько еще погибнет?

Пропали линии, пропали точки — больше в них нет нужды. Каждый орган, каждая система организма человека — отдельная сущность. Ничем не отличающаяся от ткани или дерева.

Органика, не органика — под багровым небом все одинаково смертно.

Каждый человек покрыт неисчислимым количеством точек.

Эндоктриальная, кровеносная, дыхательная системы, сердце, почки… Уничтожение любого из органов приведет к смерти всего организма. Не нужно убивать всего человека — хватит и важной части.

Этот мир хрупок. Но люди — еще хрупче.

Кровь льется из глаз, заливает рот и вырывается из носа. По исчезнувшему звуку становится понятно, что из ушей тоже течет.

Но нет ни малейшей боли. Голова чиста, как никогда — ни следов обычных мигреней после использования взгляда неибежной смерти. Поле зрения сжалось до одной точки.

В личных покоях пять человек. Закованных в тяжелую броню опытных воинов, прошедших тысячи тренировочных и сотни настоящих схваток.

Охраняющих Ода Нобуюки.

Движение снятой с оставшегося без почек воина — и земля проседает под залом. Солдаты покачнулись — и не успели слаженно встретить врага.

Не нужно даже резать линии или точки — все тело человека покрыто ими. Одно касание, и он рассыпается на куски.

Осталось четыре.

Двое рядом и, отойдя от шока, бьют с двух сторон. Первый специально загоняет под удар второго. Уверенно, точно, отработано, почти рефлекторно проведенная комбинация… Но абсолютно бесполезная.

Шаг назад, принять удар на клинок — разрубив его на части и продолжить, разрубая цель на части, оставляя клинок в ране, уходя от добивающего удара промахнувшегося воина.

Осталось три.

Они никогда не встречались в бою с магией, они испуганы и не понимают, как сражаться против того, кто разрубает мечи. Никто из них не имеет опыта Набуны, отработавшей приемы против моих глаз.

Поэтому они умрут.

Теперь уже моя очередь атаковать — хватит и ножа. Естественная реакция бойца на удар — парировать, если не получается уклонится.

Парировать деревянными ножнами в левой руке, специально для этого изготовленными.

Парировать удар, который не возможно отбить.

Осталось двое — у третьего только что умерла нервная система.

Они уже не столько думают о бое, сколько о выживании. Они прошли сквозь многие войны, но непривычное пугает.

Использовать заминку, поднять меч убитого.

Не говорить ни слова, не издавать ни звука. Это пугает даже больше неизвестности.

Я весь покрыт кровью, своей и чужой. Варварское, непривычное лицо, сияющие радугой глаза. Глаза, вышедшие на пик возможной силы. Самоцветные по классификации ассоциации магов. Затрагивающие сферу богов.

Глаза Реги Шики.

Рывок вперед, на предельной скорости, рвя мышцы и перенапрягая связки.

Они дрогнули. Ударили на опережение, но внутренне уже сломались.

Разрубленные лезвия еще не успели упасть на пол, как их бывшие хозяева уже разлетелись на кровавые ошметки.

Кровь хлюпает под ногами. Глаза заливает кровью.

Во всем шатре остался только два живых человека.

Пока что живых.

У дальней стены стоит парень примерно моего возраста. Волосы — живое золото. В постели — какая-то молодая девчонка, испуганно смотрящая на нас.

— Скажи, гайцзин, что тебе пообещала сестра? Золото? Я дам в пять раз больше. — как ни странно, испуганным он не выглядел.

А ведь он серьезно. Несмотря на убитую охрану, на магию и залившую шатер кровь, он все еще считает что это можно решить деньгами.

Он не боится — уверен, что его армия побеждает. Он настолько убежден в собственной исключительности, что даже сейчас полностью уверен в своей защите. Неприкосновенность высшего сословия окружает его невидимым плащем.

Так мог бы вести себя я.

— Молчишь? Хотя раз уж ты решился на одиночную вылазку в мой лагерь повод должен быть поважнее кучки метала. Тогда земли? Так Набуна все равно не отдаст их тебе, даже она не настолько наплевала на традиции. Ты зря рисковал, варвар. — парень улыбается.

Для него это веселая игра, в которой можно перебрать чужие мотивы и подобрать нужный, тот, который позволит перекупить или подчинить. Или хотя бы заставить сомневаться.

Так часто поступаю я.

— Молчишь? Ну молчи. Это ведь не земли, верно? И не власть, тут её тебе не получить. Тогда что-то личное. — эта самодовольная усмешка, которую я не раз замечал в отражении. Чуть сжатые зубы, зажмуренные глаза, отражающие мыслительный процесс. Он крутит интересную задачку в голове, анализирует данные, ищет решение.

Его глаза вспыхнули почти внезапной вспышкой понимания.

— Погоди, варвар. Только не говори мне что это из-за этой шлюшки Кацуи. Ты что, влюбился в неё? — он взорвался истеричным смехом, больше похожем на всхлип. — Да ладно. В эту еблистую сучку? Так сказал бы прямо, что мне, жалко!?

Я подхожу все ближе. Мне интересно, как низко он может пасть. Как низко я могу пасть. Никаких сил уже не осталось — выжженная багровыми небесами пустыня.

— Да как у тебя вообще на неё встал? Да ты девку грязнее не найдёшь даже в киотском борделе.

Нас разделяет метр. Ему некуда отступать, и он это понимает. И так же хорошо понимает, что ему не выжить. Он не глуп, и никогда не был — и сейчас это играет за него.

Я не отдам его Набуне — это ясно нам обоим. Я могу сделать с ним все, что угодно — и это тоже ясно. Он хочет разозлить меня настолько, чтобы я сорвался и подарил ему быструю смерть.

Как жаль, что я не сейчас не способен на такие эмоции.

Он доверительно наклонился, дружелюбно улыбаясь.

— А знаешь, она так забавно рыдала, когда я отдал её своим асигару. Ну, ты понимаешь, днями в дозоре, ни отдыха, ни развлечений… Нужно же было дать ребятам сбросить пар. Даже звала мертвого папочку. — он не успел договорить. Зрение сжалось до одной фигуры.

Через плечо вверх, по диагонали. Еще раз. Пах. Одним движением отрубить ноги.

Захлебывающийся крик, перерастающий в вой.

Множественные раны, сильнейшее кровотечение, болевой шок.

И последний штрих.

Грунт уже разрублен — остался после закончившегося минуту назад боя. Захлебывающееся криком тело, от которого остался только бьющийся в агонии торс и голова, падает на дно, залитое чужой кровью.

Движение ножа — и груда земли засыпает получившуюся выемку, забиваясь в раны и в глотку.

Ты не заслужил даже отдельной могилы.

Силы схлынули. Зрение постепенно гасло. Тело наливалось болью.

Сил вернутся в лагерь нет.

Что ж, видимо, Набуне придется самой тащить меня для казни.

С этой мыслью я рухнул на землю. Сил подняться уже не было.

Пришёл в себя я гораздо позже. По внутреннему ощущению — прошли годы.

Адреналин спал, и остались только смутные воспоминания и багровая пленка перед глазами.

А ещё болели глаза. Нет, не болели. Они горели, жгли, будто в них насыпали перца.

Инстинктивно дёрнувшись, я понял, что не могу шевельнутся. Руки были прикованы к изголовью скамьи, на которой я лежал. Более того, даже пальцы были связаны так, чтобы ими нельзя было даже пошевелить.

Нужно ли говорить, что на глазах лежала плотно примыкающая к ним деревяшка?

Набуна, изучив мои способности, явно подстраховалась.

Не знаю, что меня ждёт. Скорее всего казнь — за нарушение приказа, убийство дайме и просто за национальность. Не то чтобы этого пугало, я знал, на что шёл, но от осмысления произошедшего хотелось взывать.

От осознания всей глупости и пафосной бессмысленности того, на что я потратил состояние аффекта. Такое и бывает то один раз в жизни.

В моем случае — уже второй раз за две.

Обрушить холм? Слишком просто.

Как последний рембо, с пафосом и самопожертвованием идти напролом.

Господи, какой стыд.

И ведь глаза, пусть и на миг, стали гораздо сильнее. Они, черт возьми, пробили планку и вышли на уровень Реги.

Цель всех войн за Грааль на расстоянии удара ножа. Любой сколь-нибудь толковый маг бы пробился в исток всего сущего, став истинным магом.

А все, что смог я — уравнять органику и не органику.

Позор.

Вот после такого мне действительно было бы впору совершить сэппуку, если бы я был самураем.

Впрочем, долго заниматься самоедством мне не дали, и спустя пару часов дверь, судя по звуку, открылась.

— И как ты мне объяснишь произошедшее? — вот черт. И правда, как?

В мои принципы она не поверит, слишком шизофренично они звучат для Средневековья.

Нужно посмотреть с её стороны. Как это выглядит?

Я долго расспрашиваю о её брате, рассказываю о его предательстве, а перед битвой срываюсь и убиваю его вместе со всей охраной. По сути идя на самоубийство, даже если она считает что я не понимаю последствия.

Ну и что могло меня на такое побудить?

История… Если я боялся, что она его пощадит, а он поднимет восстание. И поэтому сам полез убивать, используя глаза.

Нет. После такого она убьет меня прямо на месте, просто из инстинкта самосохранения. "Сегодня он по своей истории лезет убивать моего брата. А завтра что, меня? Историю знает только он, и вполне может соврать для своих целей."

Что ещё могло меня мотивировать… Черт. А больше ничего. Только гуманистические принципы, до появления которых ещё триста лет. Ладно. Попробую объяснить понятно.

— Ода-сама, ваш брат как минимум два года насиловал Кацуи. Я не мог поступить иначе. — от яркого воспоминания даже руки дернулись. Похоже, это ещё долго будет доводить меня до бешенства. Кстати. А какая у неё вообще фамилия?

— Вот как? Только не рассказывай мне о высокой любви. — стоп. Что?

— Да нет конечно, Ода-сама. Просто… — ну вот как описать мои принципы? "Все равны"? Так нет. Не сейчас.

— Ты в одиночку вырезал двадцать трех самураев, не будучи способным толком держаться против меня и десяти секунд. — двадцать три? Я думал, больше.

— Я сорвался. — причём так, что сам удивляюсь, что не умер. В прошлый раз это закончилось вертолетными лопастями в груди.

— Это понятно. Вот только просто так так не срываются. — господи. Ну как это объяснить то?

— Я должен был отомстить за Кацуи. Это непростительно… — если я скажу "по законам моего времени" меня пришьют тут же, так как законов моего мира она не знает.

Может я так же из-за какой то по её мнению мелочи за ней самой приду в берсерк моде.

— Понятно. Можешь не договаривать, если так уж стесняешься. — её голос потерял настороженные нотки. Не совсем, но похоже она нашла понятное ей решение и я больше не рискую лишится головы прямо сейчас.

Погодите. Стесняюсь?

— Послушай, Гайдзин. Первая любовь — безусловно прекрасное чувство. Но за то, что ты наворотил, я должна тебя казнить — ну, я этого ожидал. Не самая плохая смерть. — Тем не менее, так как ты достаточно ценен, я не буду этого делать сейчас. Но если подобное повторится — я сама тебя убью. Уяснил?

С глаз убрали деревяшку, а цепи отстегнули.

— Армии и совету объявлено, что ты действовал по моему личному приказу. Тебя, конечно, никто допрашивать не будет, но держи в голове.

Меня пощадили? Стоп. Погодите. О какой любви она говорит? Что вообще…

Нет. Я ведь ошибаюсь, и она не приняла мой маленький крестовый поход за месть за Кацуи?

Черт. Это ведь… Логично.

Для Набуны внезапно потерявший голову от любви и попершийся на подвиги парень куда привычнее, понятнее и безопаснее и чем руководствующийся "своими", неизвестными ей законами или историей.

Я ей нужен, и она чисто инстинктивно ищет наиболее устраивающее её оправдание.

Фух. Не все так страшно.

Все равно с этой "любовью" мне, как варвару, ничего не светит. Так что максимум — Набуна посмеётся над неудачником-варваром.

Наконец убрал с глаз надоевшую деревяшку.

Ничего не изменилось.

Глаза открыты, но перед ними ничего нет.

Взмахнул рукой перед лицом — ничего.

Подергал кожу у глаз, чтобы натянули линзы, обычно за счёт сдвижение по радужке это ещё сильнее улучшало зрение.

Ничего. Ни малейшего проблеска.

Похоже, все.

Глаза своё отработали.

МГВС вспыхнули болью, и привнесло в мир линии и точки, теперь сияющие багровым.

Все имеет свою цену. Я шёл на суицид, но поплатился только зрением.

Один практически не обученный четырнадцатилетний против двадцати трёх опытных бойцов.

Обычно для победы в таких обстоятельствах требуется чудо. Ради неё продают душу.

Отомщенная Кацуи и неизвестное количество крестьян, которым не сломает судьбы Ода Нобуюки против двух минут использования божественных глаз.

Отличная сделка.

Я знал на что шёл, и заплатил за победу куда меньше, чем рассчитывал.

А значит, мне ещё есть, что предложить судьбе в следующий раз.

Битва прошла практически по плану. "Практически" — потому что часть конницы все-таки успешно форсировала реку, и зашла с фланга. Не то, чтобы это повлияло на итог боя — всех прорвавшихся встретили стеной пик, но все-таки было неприятно, что гаденыш сумел использовать свое главное преимущество.

На самом деле она была даже благодарна гайдзину, избавившему ее от этой головной боли. Теперь в провинции не осталось людей, способных претендовать на власть, а показательная казнь всех взбунтовавшихся старейшин и их наследников погрузит виновные рода в междоусобицу, и они больше не смогут объединится. Угроза горизонтального сговора хоть и не была устранена окончательно, но сильно поблекла.

Конечно, лучше было бы просто вырезать их полностью, и перераспределить земли между наиболее лояльными сторонниками, но для этого нужно время, которого практически не осталось.

Даже без "истории", рассказанной варваром, было понятно, что ослабленную гражданской войной провинцию попытаются захватить. Армия теперь с трудом дотягивала до трех тысяч, даже если поднять раненых, не наскребется и четырех. В его истории это были Имагава, и она тоже склонялась к этому.

Для них сложилась слишком удобная обстановка, чтобы ей не воспользоваться. Крупная, практически не потрепанная армия, ослабленный сосед, даже приемлемый повод в виде защиты Мацудайра… Они могли даже не волноваться о границах — Такэда и Го-Ходзё заняты своими войнами, и нарушать мир им не выгодно.

А значит, скоро ждать вторжения. Если верить варвару, ее альтер-эго победил в битве три тысячи против двадцати пяти, и она, изучив описание сражения, была склонна ему поверить — такие маневры действительно в ее характере.

Но теперь можно попробовать провести бой иначе. А для этого нужен гайцзин, внезапно и очень к месту отрастивший яйца. Нужен сытым, довольным и лояльным, готовым за ради моих интересов пойти на все, что я прикажу. Пока что он работает за еду и от безысходности, но с таким же успехом он может работать на любого другого дайме — слухи о произошедшем уже пошли, а от варваров никто не ждет верности.

Сложись ситуация хоть немного иначе — я бы его, пожалуй, убила. Но эта неожиданная влюбленность пришлась очень к месту. Конечно, отдавать самурая варвару это слишком, но в таких обстоятельствах…

Падать ниже Кацуи уже некуда, предательница-подстилка это клеймо, даже моя протекция тут уже ничего не изменит. Генерала из нее уже не выйдет — ни один самурай не будет подчинятся, а боец она хоть и очень хороший, но пользы от нее в этой роли не больше, чем от простого воина.

В ее верности сомнений нет — она проживет ровно до тех пор, пока живу я сама, после этого ее удавят. Сбежать не сможет, ни один дайме ее не примет с такой репутацией.

По хорошему, ее надо использовать прямо сейчас и с максимальной пользой, потому что иначе может вскоре сломаться. Брат постарался достаточно, чтобы после своей смерти лишить ее смысла жизни.

Можно было бы просто приказать ей лечь под варвара, но ни к чему хорошему это не приведет — от отчаяния сама полезет на меч. А от мертвой пользы нет, только если как удобрение использовать.

Да и не стоит так просто и легко отдавать ему желаемое. Раз уж так влюблен, пусть отрабатывает. Будь он японцем, за добытую голову Нобуюки однозначно получил бы самурайский титул, но сейчас, пожалуй, рано.

Хотя нет. Самое время.

Вряд ли ему был так уж важен статус, пока оставался архивным сидельцем. Но после такого в нем взыграют амбиции — как минимум молодой жене он должен соответствовать.

Значит, в награду получит минимальный титул и благосклонность Кацуи. Ноги она, наверное, все-таки не раздвинет, но не думаю что он рассчитывает на все и сразу. Парень поумнее Нобуюки.

А когда сделает, что от него требуется — получит и разрешение на женитьбу. На тот момент он будет самураем достаточно, чтобы пресечь большую часть недовольства, а способность уничтожить двадцать бойцов в открытом бою послужит хорошей защитой от нежелательных инцидентов.

И самое главное — он будет понимать, кому обязан всем, что имеет. И чего лишится, если вдруг решит сменить сторону за земли или золото.

Осталась мелочь — убедить Кацуи быть… поблагосклоннее.

— Еситору, позови Кацуи. — слуга, скрытый за перегородкой, поклонился и вышел.

Она сейчас должна быть в своих комнатах — прямо рядом с моими, на случай, если мне понадобится боец сверх охраны. Все-таки не так уж много людей настолько от меня зависит, чтобы я позволила им носить рядом со мной оружие.

Спустя пару минут девушка, откровенно громыхая доспехами, вошла в комнату.

— Садись. — кивок на пол перед собой.

Кацуи не показала удивления внезапным вызовом. Милое личико, голубые глаза, длинные коричневые волосы — все остальное было скрыто броней, даже выдающуюся грудь полностью закрывала железная пластина.

И чем она так привлекла варвара, что он пошел на самоубийство?

— Кацуи… — мне нужно, чтобы ты оказала свои услуги гайцзину. — Ты знаешь, что произошло?

Мне нужен не сошедший с ума от отчаяния самурай, а почувствовавшая надежду девчонка.

— Полагаю, вы говорите о вашем брате? — надо же. Прошел всего день, а уже "ваш брат", а не "Нобуюки-сама". Хотя все равно дергается при его упоминании.

— Да. Скажи, ты знаешь, что с ним произошло? — разумеется знает. Иначе бы не было этого отблеска улыбки.

— Он погиб. — а сколько злорадства в голосе. Конечно, меньше, чем хотелось бы, девочке не дали отомстить своими руками, но уже что-то похоже.

— Не просто погиб. Его вместе с охраной расчленили на кучки и похоронили заживо. — на самом деле по словам врача он умер почти сразу, но не буду ломать ей удовольствие.

— По вашему приказу. — нет-нет, мне не нужна твоя благодарность. Хватит с тебя и отсутствие альтернатив.

— На самом деле нет. Это была личная инициатива. — да, морщись, тебя опередили. — Видишь ли, один юноша буквально потерял от любви голову. А узнав, что делали обьектом его любви, решил отомстить. И так получилось, что все-таки смог. — никакой реакции кроме легкой злобы. Какая же ты непонятливая.

— И ради кого же ваш ручной варвар отправился в лагерь командующего? — и ни следа зависти.

Мелкий гаденыш умудряется портить мне жизнь даже из могилы.

— Ради тебя. — и теперь ты ему очень, очень обязана. Конечно, я этого не скажу. Разумеется, ты сама это поймешь.

Но выражение шока на этом каменном личике того стоило.

— Меня попросили передать тебе подарок. — я кивнула на стоящий на столе небольшой футляр. Порадуем девочку, так сказать, вещественно. — Можешь взять.

Девушка нерешительно подняла крышку, и по комнате прокатился сладковатый запах начавшегося гниения. Лучший подарок для господина — голова его врага. Она самурай, так что это в некотором роде оскорбление и подозрение в неспособности собственноручно отомстить за себя, но он варвар. Да и пусть отвыкает от боевого статуса. Мне нужны дети с глазами, видящими смерть, а не лишний боец, пусть и очень хороший.

— Постарайся быть поблагосклоннее к юноше, Кацуи. Не каждый готов отдать ради тебя жизнь. — злость, смятение, непонимание… Тяжело гайцзину с тобой придется.

Но это уже его забота. Со своей стороны я сделала все, что могла. А он мальчик умный, поймет, кто подтолкнул.

Добьется своего — хорошо. Нет — сам виноват.