Алракцитовое сердце. Том I

Глава пятая Чародей

Деян шел как мог быстро, стараясь не отстать от Эльмы: девушка почти бежала, не глядя под ноги.

Все было далеким, чужим, смутным, как в густом тумане: безумное бормотание Шалфаны, когда ее выводили из дому; улица, расчерченная темными полосами там, где Джибанд волок мертвецов; мягкий голос Солши, успокаивающей старуху.

Заполненный полураздетыми людьми двор знахарки Иллы; невозмутимый великан Джибанд, перекладывающий мертвецов так, чтобы они не мешали проходу; горбатая неумеха Илла, мечущаяся из дома во двор и обратно и больше глазевшая на Джибанда, чем занятая лечением.

Не уместившиеся в доме раненые, лежащие и сидящие под навесом для сушки трав на укрытой одеялами земле, — стонущие, плачущие, обращающие к небесам молитвы и проклятья; толпящаяся рядом родня и два ружья, приставленные к стене. Мертвецы на земле…

Внучка Киана в разорванном до самой шеи платье, рыдающая над дедом. Киан-Лесоруб, будто все еще следящий остекленевшими глазами за топором на поясе Джибанда. Пятеро мертвых дружков Кенека со сломанными шеями и раздавленными черепами, которых никто и не подумал прикрыть: великану с его силищей оружие было без надобности.

«Здесь пятеро. Значит, считая Кенека и тех двоих — всего восемь подонков. Мы смогли бы дать отпор сами, не будь все в таком раздрае… И Лесоруб мог бы не лежать здесь, не будь он безоружен».

Деян отвернулся, когда жена Вакира в наброшенном поверх рубахи зимнем тулупе принялась, загибая пальцы, деловито пересчитывать покойников.

Смогли бы, не смогли бы? Что случилось, то случилось. Ничего нельзя было исправить.

— Постой! — Деян удержал Эльму, когда та собиралась зайти во двор, и развернул лицом к себе. — Посмотри на меня.

Она неохотно встретилась с ним взглядом.

— Эл, ты не виновата, что Кенек связался с таким сбродом и привел их сюда, — сказал Деян. — Что одурел от пережитого, что помешался… на тебе, — выдавил из себя он. — Но ты здесь ни при чем. Это его вина и ничья больше. И… Раз война проиграна — рано или поздно… все равно могло случиться нечто подобное.

— Ты забыл добавить, Деян, — «и все равно еще случится в будущем», — устало сказала она.

— Совсем не обязательно. Но если и так — не нам себя за это винить.

— Все же, если б я обращалась с ним мягче, раньше, когда все еще было по-прежнему… — В ее глазах проступила невыразимая боль. — Тогда сегодня ничего бы не случилось.

«Если б ты знала, что может случиться в будущем, — ты бы сделала то, чего он от тебя добивался?» — эта мысль показалась Деяну почти такой же чужой и далекой, как и все другие.

— Неправда. Кенек все равно сделал бы то, что сделал, — сказал вместо этого Деян. — Он давным-давно не дурно воспитанный мальчишка, а мужчина. Никто, кроме него, не в ответе за его поступки.

— Ты сейчас говоришь почти как брат. — Эльма напряженно улыбнулась, но и эта вымученная улыбка тут же исчезла с ее лица. — Прости. Кенек сказал, что твои, оба… Я соболезную…

— Мажел и Нарех знали, что могут погибнуть, — твердым голосом перебил ее Деян, проглотив подступивший к горлу ком. — Они нашли честную смерть, а не связались с кем-то вроде Хемриза. А нам нужно жить дальше, Серая.

Он попытался обнять ее, но она отстранилась с какой-то странной, печальной улыбкой:

— Следующий день все равно наступит, живы мы или нет. Ты сейчас пойдешь объясниться с Големом или утром?

— С чего ты решила, что я собираюсь?..

— Зная тебя, несложно догадаться, — перебила она. — Что ты намерен ему сказать?

— Что смогу вспомнить — то и скажу, — пробормотал Деян. Он ожидал, что она будет его отговаривать, но Эльма лишь согласно кивнула:

— Это ясно. Потом?

Деян, скрывая замешательство, сделал вид, что высматривает что-то во дворе.

Мажел — воспоминание о брате отозвалось глухой болью — говорил, что проще сдвинуть Сердце-гору, чем понять женщину. Все вокруг казалось нереальным, и эта девушка с беспомощной полуулыбкой на губах и душной тьмой в тяжелом, как камень, взгляде, как будто была не Эльмой, а кем-то другим, незнакомым. Но все равно родным. Он любил ее, что бы ни скрывалось в глубине ее глаз.

Та легкость, с какой Эльма сейчас отпустила его, — отчего-то задевала, тревожила, страшила. Что-то будто треснуло, сломалось в ней, а она не желала лечить этой раны…

Все шло наперекосяк: он должен был найти способ успокоить ее, найти верные слова, поддержать — но не мог пробиться через густой туман.

— Что потом, Деян? — переспросила Эльма. — Если он нормально выслушает тебя — будешь просить его остаться и помочь нам?

— Ты же видела, как он убил того, который звался Хемризом… И как он начал «говорить» с Кеном. — Деяна передернуло.

— Но подобные Хемризу не лучше или еще хуже.

— Теперь есть оружие. — Деян показал взглядом на ружья. — И больше нас не застанут врасплох. Вряд ли нам хватит сил защититься самим, но…

— Но?

— Мы хотя бы можем попытаться. А Голем… Он чудовище, Серая. Разумно ли просить защиты у чудовища? Если завтра его настроение переменится, от Орыжи не останется даже горстки пепла.

— Откуда мне знать? Решай сам. — Эльма покачала головой. — Я пойду, спрошу Иллу, чем помочь. Удачи, Деян, храни тебя Господь!

Она махнула на прощанье и ускользнула за калитку.

Деян дождался, пока она переговорит с горбатой Иллой и скроется за дверью; прежде чем уйти, он еще долго стоял, разглядывая знакомые, потрескавшиеся от времени резные наличники. Они, в отличие от всего остального, Илле приглянулись: лачугу Вильмы снесли и построили новый дом, а наличники сохранили старые.

Судьба будто сделала круг, но ничего не повторялось в точности. Новое окропляло старое, старое смешивалось с новым — быть может, так же, как в сказках складывались воедино правда и вымысел, а сказки складывались с жизнью…

«Надо было внимательней слушать Вильму. — Деян мрачно усмехнулся своим мыслям, бредя по оставленным в грязи следам к дому Догжонов. — Может, тогда я чего-нибудь бы понял… До того, как все закончится».

После разговора с Эльмой камень на сердце стал только тяжелее.

Деян зашел в дом.

— …Я только один раз, издали видел… Мне могло показаться!.. Простите, господин… — Когда-то Кенек говорил звучным басом, но сейчас его бормотание с каждым словом делалось все визгливей. Он больше не лежал придавленным к полу, а сидел у остывшей печи на корточках, прижимая к груди обмотанную полотенцем кисть, и оттого выглядел еще более жалким, чем прежде.

Деян тихо прикрыл за собой дверь и сел на стул, отодвинув его подальше от мертвецов. Борода Барула от запекшейся крови стала черной. Хемриз лежал лицом вверх, и неровный ряд из трех дыр в его покатом лбу служил хорошим напоминанием, что за человек с усталым лицом сидит на табурете напротив Кенека.

— Так видел или показалось?! — судя по раздраженному тону, Голем мямленье Кенека слышал уже не первый раз и не второй. Сейчас Голем его не трогал, но Кенек от одного голоса чародея дрожал, как осиновый лист. — Вернемся к началу. Ты сказал, что знаменный чародей вашего короля Вимила — Венжар ен’Гарбдад. Ты видел его один раз, и с виду он тебе в деды годится. Так?

— Так, господин… Но я только издали, господин. Вдруг…

— Хватит! — перебил Голем. — При Императоре Яране солдатам, которые не верили собственным глазам, выжигали их каленым железом. Проделать это с тобой?

— Нет, господин… Я видел… Видел.

— Тут где-то была кочерга. Ты пришел растопить печь?

Деян вздрогнул, когда понял, что Голем обращается к нему. Кенек заскулил: похоже, он не думал, что чародей пошутил…

По правде говоря, Деян тоже не был в этом уверен.

Взгляд, которым Кенек его наградил, был полон подобострастной мольбы и ужаса. Деян отвернулся.

«Ну и мразь же ты, Кен», — хорошо бы прозвучало, если б было сказано часом раньше, а не сейчас, когда тот сжался в ком от страха, обезоруженный и покалеченный. Еще лучше было б одновременно с этими словами загнать ему костыль промеж зубов; но часом раньше о таком не приходилось и мечтать, а теперь уж поздно было сводить счеты…

И все равно искушение было велико. Про печь и железо чародей, возможно, сказал не всерьез, однако вряд ли он стал бы мешать, пожелай Деян немного отвести душу. Рот наполнился горечью от омерзения к бывшему другу и к самому себе: желание поквитаться с беспомощным Кенеком, собственное чистоплюйство, не допускающее подобного, — все было одно другого отвратительнее.

— Этого подонка когда-то я звал другом, — сказал Деян, подавив желание сплюнуть на пол: разгромленный и оскверненный убийством дом все же оставался домом. — Охота над ним измываться — измывайся без меня.

И тот самый звук в голове наконец-то утих.

— Дело твое, — пожал плечами чародей. — Зачем тогда явился?

— Я пришел с тобой поговорить. О тех руинах в лесу, что ты называешь замком, — сказал Деян. Запоздало он понял, что нечаянно заговорил в той же грубой и фамильярной манере, что и Эльма. Это было большой глупостью…

«Но если бы он не вырубил Беона, не обезоружил и не опозорил Киана, не запугал бы всех, — жертв сегодня могло бы и не быть».

Деян зло посмотрел на Голема, а тот уставился на него, как будто собирался проделать взглядом дырку. Наподобие тех, что уже украшали лоб Хемриза.

— Не нужно тревожить хозяйку этого дома и детей, колдун, — сказал Деян. — Сказку, о которой ты услышал от них, им рассказал я.

Голем встал и размашистым шагом подошел к нему:

— Ты?

— Я. — Деян поднялся ему навстречу. — Я же ее и выдумал. Но только наполовину. Взял за основу преданье, которое рассказала мне старая знахарка. Сама она давно умерла.

Чародей был ниже его, и теперь, чтобы смотреть в глаза, тому приходилось задирать голову: смешное преимущество, но придающее хоть какой-то уверенности…

Смешное и, как оказалось, недолговечное: в следующее мгновение Голем без замаха, коротким движением ткнул его ладонью в грудь. Это был даже не удар — легкий толчок, но Деян, задохнувшись от боли, рухнул обратно на стул.

— Чтобы долго разгуливать с переломанными ребрами, нужно большое терпение. — Голем второй рукой придержал стул за спинку, не дав ему свалиться на пол. — Помноженное на большую глупость.

«Мерзавец, — Деян прикусил губу, сдерживая стон, — что ж ты за мерзавец…»

— Но ты не смахиваешь на круглого дурака. Почему же тогда притащился обратно сюда, а не остался у местной коновалки? Переговорил бы там сперва с моим, — Голем на миг запнулся, — другом.

Этого вопроса Деян не ожидал и предпочел бы до поры его избежать, но с прошедшего утра ничего не шло так, как бы ему хотелось; чародей, очевидно, приглядывал за происходящим во дворе Иллы глазами великана, и отнекиваться было бесполезно.

— Я знаю, что из вас двоих только ты человек, колдун. А он — твое создание, кукла. Он…

— Заткнись! — рявкнул вдруг Голем со страшной яростью.

Деян вжался в спинку стула, ожидая удара; но чародей, шумно выдохнув через стиснутые зубы, отошел в сторону.

— Похоже, тебе действительно есть что мне сказать. Но почему сейчас? — Голем привалился спиной к стене. Со своего места он мог видеть и оба входа в дом, и Деяна, и притихшего Кенека. — Я помню, ты был днем среди тех, кто собрался во дворе.

— Я боялся, что ты впадешь в безумие от того, что услышишь, и перебьешь нас всех, — честно ответил Деян.

— А теперь, значит, не боишься?

— Теперь мне ясно, что ты все равно дознаешься, — ответил Деян. — Нет нужды проводить… душевные беседы со всеми подряд. Я знаю мало, но больше других. Только я тебе и нужен.

— Думаешь, я собираюсь замучить мальцов, их мать и тетку с бабкой?

Голем усмехнулся, будто его позабавило подобное предположение. Или же он представил себе картину будущего допроса — и теперь мысленно наслаждался ей?

Разговор явно затягивался и шел совсем не так, как Деян предполагал. Заготовленные фразы теперь звучали глупо — и все другое, что приходило в голову, было не лучше. Его расчет строился на том, что чародей растратил изрядную часть своей ярости на Кенека и остальных, потому именно сейчас он в здравом уме, насколько это возможно.

— Думаю, сегодня — нет, не собираешься, — сказал Деян. — Но завтра ты можешь передумать. А мне бы этого не хотелось. Обещай больше никого ни в Орыжи, ни в Волковке не трогать, — и я расскажу тебе все сам. Все, что знаю. Для надежности можешь сделать со мной все то же, что и с ним, — Деян указал на Кенека. — Да что угодно! Убедись, что я не лгу, ничего не утаиваю. Но не трогай никого больше.

— Днем ты сказал, что тебе ничего не известно. По-твоему, ложь сойдет тебе с рук?

— Нет. Можешь покарать меня за это. — Деян невольно бросил взгляд на дыры во лбу Хемриза. Скверная смерть, но лишь с виду: для Хемриза она была милосердно быстрой. — Лгал тебе тоже только я: старуху-знахарку все считали сумасшедшей и не знались с ней без нужды… Она и была сумасшедшей. Но мне волей-неволей пришлось слушать ее рассказы, пока она лечила мою культю.

— Я, по-твоему, тоже сумасшедший? — спросил с насмешкой Голем.

— Надеюсь, не настолько, как старуха или как… — Деян невольно взглянул в сторону Кенека, — мой бывший друг. Поэтому я и пришел сам.

— Да у вас здесь, я смотрю, всех подряд величают сумасшедшими, — хмыкнул Голем.

Кенек о чем-то жалобно заскулил, но Деян выбросил его из головы, стараясь в полутьме — две из трех разожженных ламп погасли — лучше разглядеть чародея и понять, почему тот тянет время бессмысленными вопросами, не желая переходить к главному.

— Предлагаешь сделать с тобой то же самое, что и с ним? — Голем кивнул в сторону Кенека. — И что же я с ним такого сделал, чего бы он не заслуживал?

— Ты до сих пор не убил его, хотя он того заслуживает, — сказал Деян. — Но я не могу понять: почему? Потому что он все еще тебе нужен? Или потому как тебя об этом попросила Эльма?

— Попросила?! Да она набросилась на меня, как дикая кошка! Вечно я не могу сладить с женщинами. — Голем рассмеялся, но смех его отдавал горечью. — Я зря сказал ей, что оставлю его вам; но что сказано, то сказано. И я еще днем обещал, что не причиню вреда за слова, которые мне не понравятся. Но ты не поверил мне и лгал, не отводя взгляда. А теперь снова требуешь от меня обещаний. Зачем, если ты все равно не веришь моему слову? Такие нынче обычаи у свободных людей?

— Это из-за того, что… — Деян запнулся: перед кем и за что он собрался оправдываться? С какой стати?!

В памяти вновь возник двор горбатой Иллы — и разгоравшийся внутри пожар вырвался наружу.

Злость на себя за испытанный на миг стыд, на презрительно ухмыляющегося чародея, на Кенека и его дружков-подонков — она застилала глаза, жгла горло. Сдержать ее было невозможно; Деян и не хотел сдерживаться.

— Когда-то ты был правителем этих земель; но сколько веков прошло с тех пор, как ты исчез? — выкрикнул Деян. — Ты можешь насмехаться над нами, убить всех нас, уничтожить здесь всё. Говоришь так, будто мы — скот, а ты — пастух. Но я не встречал ни одного пастуха, который сперва бросил бы стадо, а потом возмущался бы, что его овцы ведут себя не так, как ему угодно. По-твоему, мы скот?! Тогда и ты не лучше. Но мы — не скот, и ты — не пастух, колдун. Не тебе судить нас за то, каковы мы! Не тебе… — он замолчал, лишь когда увидел чародея прямо перед собой. Голем, упираясь кулаками в оконную раму, нависал над ним, как готовый сорваться вниз камень.

— «Не мне» — что?

Лицо чародея побелело больше прежнего, глаза пылали гневом. И что-то еще, какое-то другое чувство было в его взгляде: неясное, непонятное — и оттого еще более жуткое. Будто сам Владыка Мрака касался мира вместе с этим взглядом.

«А я ведь еще не успел ничего сделать… — Деян заставил себя сидеть неподвижно, не отодвигаясь от Голема ни на пядь. — Сорвался хуже Эльмы. Дурак».

— Оставьте его, милорд Ригич, — вдруг забормотал от печи Кенек. — Деян и раньше был не в себе. Чудной. Он не понимает, с кем говорит… что говорит… Оставьте его, милорд. Деян, проси прощения, глупец!

Деян скосил глаза: Кенек отчаянно жестикулировал уцелевшей рукой, призывая его прислушаться; стоило думать — это была такая благодарность за то, что по старой дружбе не поддержал затею с кочергой.

Голем не обратил на потуги Кенека ни малейшего внимания, продолжая жечь Деяна взглядом.

«Каленое железо таким, как он, без надобности, — неужели ты не понимаешь, Кен? Извиниться перед ним? Поздно… И я не могу. Я не должен… я не стану лебезить перед ним лишь потому, что он может изувечить меня или убить. Я — не ты, Кен», — Деян подмигнул Кенеку, который в ответ замахал еще отчаянней. Даже в Кенеке Пабале оставалось что-то человеческое. Он был мерзавцем и трусом — но даже он не был скотиной, лишенной души и разума.

— Ты явился из ниоткуда, чтобы исчезнуть в никуда, когда получишь то, что тебе нужно, Голем. — твердо закончил Деян. — А мы, наши отцы, деды и прадеды жили здесь и выживали из века в век. Это наша земля. Наш дом. Даже если мы смешны и достойны осуждения — не тебе смеяться над нами, и не тебе нас осуждать!

Стало очень тихо.

— Дурак, — пробормотал Кенек, — ты и правда не понимаешь…с кем связался.

— А ты, мразь, умнее и понимаешь больше? — Голем бросил на него короткий взгляд через плечо и вновь обернулся к Деяну. — Редко когда мне приходилось выслушивать столько оскорблений зараз. И от кого? Ты мелешь языком про то, кем я себя считаю и чего хочу, на что я имею и не имею права, — на том, должно быть, основании, что я не дал твоему бывшему дружку перерезать тебе глотку?

— Я бы не стал… — неуверенно начал Кенек, но поперхнулся и замолчал, когда чародей наградил его еще одним взглядом.

— Может быть, мне подать ему нож и уйти? — На лице Голема вновь появилась кривая ухмылка. — И пригласить сюда вашу подругу? Занятная получится сцена! Но я обещаю не смеяться. Этим я заслужу твое высочайшее одобрение, молодой человек?

Деян сглотнул. Голем наклонился к нему так близко, что Деян видел каждую отметину на его лице, мог разглядеть в уголках глаз багровую сетку лопнувших сосудов. Сочащийся мраком взгляд чародея гасил ярость и вместе с ней уничтожал всякую решимость сопротивляться, лишал воли.

Этой ночью Голем явился в Орыжь не по собственному желанию: его позвали на помощь, и он спас их. Если б чародей не вернулся — сам Деян наверняка был бы мертв, а Эльма…

Каким бы Голем ни был чудовищем, какова бы ни была его вина в случившемся, по какой бы причине он не решил вмешаться, — они были обязаны ему.

Это меняло многое. И в то же время ничего не меняло. Пастух, отгоняя волков, заботится не об овцах, а о своем кошельке и желудке, и в нужный день и час сам пустит скотину на мясо.

«Но он не пастух. И мы не скот», — Деян заставил себя сесть прямо и снова взглянуть на чародея:

— Даже очень глупый пес не побежит ласкаться к шатуну за то, что тот спугнул волков, — хрипло сказал он.

— Шатун, значит? А что, похоже, — вдруг миролюбиво согласился Голем, хотя взгляд его по-прежнему был чернее самой темной ночи. — После всего, что ты тут мне наговорил, молодой человек, в иные времена тебе могли бы вырвать язык. Но кое в чем ты прав — и с этим, как ни жаль, ничего не поделать…

Деян не сразу поверил своим глазам, когда нависшая над ним тень вдруг исчезла.

— Выкладывай, что тебе есть сказать, кроме оскорблений. — Голем, тяжело ступая, прошел через комнату и встал на прежнем месте у стены.

— Я не хотел тебя оскорбить, — сделав над собой усилие, сказал Деян. Нет, он не извинялся, нет. Но… так было справедливо.

— Верю: не хотел. Он тоже не хотел. — Голем поворотом головы указал на Кенека. В жесте и тоне чародея сейчас чувствовалась огромная усталость. — Грабить и насильничать не хотел, убивать не хотел, однако все равно оказался здесь. А я не хотел… становиться шатуном. И что теперь?

Деян промолчал, не найдя что ответить.

— Давай, рассказывай свою страшную сказку. И постарайся сделать это так, чтобы я не уснул от скуки. — Голем усмехнулся. — Иначе придется начинать сначала.

— Она короткая. И она тебе не понравится.

— Это я уже понял. Первым делом — повтори, от кого и где ты ее слышал?

— Старуха Вильма выхаживала меня полгода после того, как мне в малолетстве раздробило ногу на Сердце-горе, — начал Деян. — Вильма была не в своем уме, но заботилась обо мне, как могла. Рассказывала много чудных историй, и среди других — о древнем чародее, которого называли Големом. Она всегда начинала с того, что….

Деян внушил себе, что разговаривает с Кенеком, но не мог удержаться от того, чтобы время от времени скосить глаза на Голема. Чародей слушал, вперив взгляд в стену перед собой, не перебивая и не задавая вопросов. Его лицо напоминало белый поделочный камень. Что скрывала эта маска — невозможно было даже предположить, как и угадать момента, в какой скрытое за ней может вырваться наружу. Деян пересказал историю Вильмы во всех подробностях, какие только смог припомнить, но на лице чародея ни разу не дрогнула ни одна жилка.

Возможно, стоило радоваться его сдержанности: начиная говорить, Деян сомневался, сумеет ли закончить; однако и странное спокойствие внушало тревогу, нараставшую с каждым мгновением. Какая буря могла разразиться после такого затишья?

— Больше я ничего не знаю, Голем. Я переиначил историю для девочек, поскольку она казалась хоть в чем-то подходящей. Они стали очень беспокойными… после того, как их отец ушел в большой мир воевать. — Деян заметил, как Кенек вздрогнул от упоминания Петера Догжона. — Не думаю, что такая сказка была тем, что им нужно, но я не мог придумать ничего лучше. Не стал упоминать твоего прозвища, чтоб не объяснять им, что оно значит. Я, даже когда был мальчишкой, в знахаркины сказки всерьез не верил и не думал, что человек с таким именем когда-то действительно жил в наших местах… И уж тем более я не допускал мысли, что настанет день, когда ты вдруг сам появишься здесь. Это все, что я могу рассказать тебе. И никто другой большего не расскажет — слишком много прошло лет. Вильма часто сетовала, что людская память коротка. Должно быть, так и есть.

Тишина в доме стояла гнетущая, жуткая.

«Он вообще слушал?» — Деян присмотрелся к чародею.

Голем был мертвенно неподвижен, почти как убитые им Хемриз и Барул, чьи тела по-прежнему лежали на полу. Только отвороты куртки над скрещенными на груди руками чуть шевелились от дыхания. У печи, баюкая изувеченную кисть, сгорбился Кенек. Чародей молчал — долго, очень долго…

— Голем? — не выдержав ожидания, окликнул Деян.

— Что?

Ставить собеседника в тупик чародей умел, как никто другой.

«И правда — что? — Деяну уставился в пол. — Я только что сказал ему, что он собственными руками убил свою семью. И что я хочу услышать в ответ? Признание, что все так и было? Или заверения, что он этого не делал? Что он ничего не помнит? Глупо. С чего бы ему со мной объясняться… Довольно и того, что он до сих пор не убил меня».

Но чутье, которое со вчерашнего дня ни разу не подводило, подсказывало: это не конец. Что-то еще… Что-то должно было произойти. Даже Кенек затих, не решаясь пошевелиться.

В доме будто замерло само время.

— Если ты собираешься призвать меня к ответу за мой рассказ или за вчерашнюю ложь — не тяни, сделай это сразу, — сказал Деян то, о чем думал, но про что говорить совсем не собирался.

— Похоже, до того, как разыщу Венжара, мне ничего не выяснить, — ровным тоном произнес Голем. — Так что завтра я уйду из этих мест. А ты пойдешь со мной.

— Что? Я?! — пораженный Деян вскочил со стула, но тут же осел обратно. — Но зачем?!

— Будешь читать мне мораль и учить меня вежливости. Мне неохота каждый раз ввязываться в драку из-за того, что я не знаю современных законов и обычаев.

— Но я…

— Ты, ты. Кто же еще? — перебил Голем. Сейчас в его взгляде чувствовалось какое-то злое, безудержное веселье. — Тут одни старики и дети, бабы да твой бывший приятель. Но мне он за сегодня уже достаточно надоел. К тому же Венжар его непременно повесит, а я пообещал отдать его твоей подруге. Кроме тебя некому. Считай это расплатой за ложь, если тебе угодно.

Деян чувствовал себя так, будто снова попал под обвал. Мысли наскакивали друг на друга. Он не должен был никуда уходить. Нет! Он не должен был оставлять Эльму. Но если он скажет «нет» — чародей принудит его или возьмет все же кого-то другого; например, кого-нибудь из мальчишек Солши, и это будет еще хуже…

Он не должен был уходить, но не мог отказаться: Голем был не тем, кому можно просто взять и отказать. Значит, он должен был идти. Но как он вообще мог куда-то уйти из Спокоища, уйти в большой мир, на многие десятки, на сотню верст?! Чародей все же был безумен, раз заговорил о подобном, и его безумие зашло куда глубже, чем могло показаться с виду.

— Если ты настаиваешь, я пойду с тобой. У меня нет выбора, — хрипло сказал Деян. — Но как ты себе это представляешь? Не думаю, чтобы я смог уйти далеко. — Он вытянул вперед оканчивающуюся протезом ногу.

— Это несложно подправить. Тем более тут такое разнообразие подходящего материала.

— Как… Эй, ты же не имеешь в виду…

Деян осекся: Голем взглянул сперва на тела Хемриза и Барула, затем перевел взгляд на Кенека.

И широко ухмыльнулся, не оставляя надежды на то, что имел в виду нечто другое.

Кенек, перебирая ногами, пытался отползти вдоль печи в дальний от чародея угол. Обвал набирал силу.

— Я обещал отдать твоего дружка живым. Но не целым, верно? — Голем показным жестом почесал в затылке. — А те двое — так вообще никому не сдались.

— Не надо, — прошептал Деян.

— Не надо? В самом деле? В таких случаях первым делом спрашивают, насколько подправить и надолго ли, молодой человек!

Скала обрушилась вниз.

— Нет… — Деян, вжимаясь в стул, тщетно пытался отодвинуться от наползавшей на него тени. В памяти разом возникли все жуткие сказки о кровавых жертвоприношениях Мраку, о созданных колдунами полулюдях с козьими головами и чудовищах-химерах — и о недоброй колдовской мудрости: чародеи как никто другой знали человеческие слабости и не гнушались пользоваться ими; как будто мало было колдовства! Голем попал в цель: прежде всего другого Деян подумал о том, сможет ли снова по-настоящему ходить, чувствовать землю обеими ногами — как в детстве, как во сне. И не мог избавиться от этой мысли, несмотря на отвращение и ужас.

Недопустимо было думать о таком! Он должен был бороться. Но как бороться с обрушившейся на тебя скалой?

— Вынужден огорчить — не полностью. И не слишком надолго. — Голем стоял прямо перед ним, загораживая чадящую лампу. — Но для наших нужд должно хватить.

— Нет, — из последних сил прохрипел Деян, когда ладонь Голема легла ему на затылок, принося с собой сонную одурь.

«Не со скалой, нет, с самим Владыкой Мрака! С шатуном. Чародеем-шатуном…»

— Чего у тебя действительно нет, так это выбора. — Лицо Голема скрывала тень, но Деяну казалось, что тот скалит зубы в злой улыбке. — Не обессудь.

Сквозь сон Деян услышал, как чародей приказывает Джибанду поискать по домам свечей или лампового масла получше.

— Сейчас, мастер, — пробасил Джибанд в ответ.

«Откуда он здесь взялся? Он был у Иллы. Там ведь Эльма. Только бы она ничего этого не видела…» — еще успел подумать Деян, перед тем как окончательно провалиться в забытье.