Алракцитовое сердце. Том I

Глава четвертая Возвращение

Обычно подолгу мучавшийся бессонницей, в этот раз Деян уснул сразу, едва лишь отстегнул протез и растянулся на кровати: сказались облепиховка и усталость.

Ему снился заснеженный лес, окруженная орешником поляна. Небрежно слепленная крепость посреди нее: невысокая, в полроста, но вместо лоскутка-«знамени» на башне — насаженные на палку-флагшток, будто на вертел, тетрадные листы.

На поляне были все: Эльма и Петер, Кенек и Барм, Халек, братья, родители, даже Киан и Беон, Солша и Вакир. Игра шла который час, и пора было ей закончиться, но валил крупный снег, засыпая «волшебный круг» у крепости, заслоняя игроков. Никто не мог друг в друга попасть, отяжелевшие снежки падали на землю, не долетая до цели.

Сначала Деяну отчего-то не хотелось, чтобы игра заканчивалась; снег валил все сильнее, слепил. Сквозь белую пелену и вой ветра прорывались только смутные тени, смех, голоса. Трещали деревья, снежные шапки падали с веток с мягкими хлопками. Лаяли собаки, и кто-то кричал в лесу.

— Серая! — попытался окликнуть Деян, но снег забился в рот, залепил глаза.

Что-то шло не так.

Он остался один в белой пустоте — бесполезный лже-чародей с глупым прозвищем Цапля. Вокруг выла пурга, и кто-то отчаянно кричал за ее стеной, кто-то бранился, проклиная все на свете. Что-то пошло не так. Когда? Почему?

«Что… Господь всемогущий!»

Деян рывком сел на лавке, сбросив одеяло. Поляна исчезла, белый холод сменился жаркой темнотой.

— Приснится же такое, мрак бы…

Он осекся. Где-то в Орыжи закричала женщина — надрывно, протяжно. Заснеженная поляна осталась сном. Но это ему не приснилось.

— Тихо. Не шуми. Не зажигай свет.

Напряженный шепот Эльмы доносился от окна: девушка сидела, накинув шаль поверх длинной ночной сорочки и приникнув к щели между занавесками.

— Голем вернулся? — одними губами спросил Деян, наощупь пристегивая протез.

— Нет. Хуже.

«Что может быть хуже?»

Он, как сумел, тихо проковылял к окну. С улицы смутно слышались голоса. И среди них — бас Кенека Пабала.

— Эл, но это же!..

— Молчи! — Эльма ладонью зажала ему рот. — Тише, Деян, Господа ради… Взгляни сам. С ним… Теперь понимаешь?

Она убрала ладонь: в этом больше не было нужды. Понимать Деян по-прежнему ничего не понимал, но происходило что-то… ненормальное. Чего не могло, не должно было происходить. Он ущипнул себя за руку, надеясь проснуться, но ничего не изменилось.

Во втором по счету доме напротив — в его родном доме! — горел свет: крики и брань, что его разбудили, доносились оттуда. Но не только: казалось, везде, со всех сторон за окном кто-то выл и плакал, кричал, ругался. Длиннобородый мужик в лохмотьях тащил по улице полураздетую внучку Киана, держа во второй руке ярко разожженный факел. Другой мужчина шел следом и, когда девушка спотыкалась, тыкал ее в спину длинной железной палкой, в которой Деян, прищурившись, распознал ружье.

— Кажется, они все дезертиры. Кен навел их сюда, и сам он… вместе с ними, — прошептала Эльма.

Кенек Пабал — он держал лампу, потому его высокая стройная фигура в изодранном мундире была хорошо различима среди других, — стоял спиной к калитке Догжонов, опираясь на ружье, и препирался с кем-то. Рядом с Кенеком стояла пара таких же заросших и оборванных мужиков.

— Как ты только мог, болван пустоголовый, подлец!

Деян узнал голос кровельщика Матака Пабала, отца Кенека.

— Да будет тебе. Им же лучше, не то так бы и померли девицами, — сиплым баском отвечал Кенек. — Дурного не будет, если не станете противиться.

— Негодяй, подонок!

— Не груби, отец. Мы не те проходимцы, что тебе, старику, днем бока намяли. Но кто станет брыкаться — тот сам виноват… Сидите смирно, и дурного не будет, — снова повторил он, как по заученному. — Ребята обещали. Сам гляди: даже халупу взяли на постой ту, какая хозяевам больше без надобности.

— Кончились их надобности, — хмыкнул один из мужиков: голова у него была перевязана белой тряпкой. Оружия, с виду, не было. — И ваши вскорь кончатся: за нами бергичевцы придут. Скоренько придут. Они такое с людьми творят, о чем тебе, дед, лучше не знать: спать не сможешь. Тебе б не на нас пасть разевать, а скарб собирать и топать отсель, столько топать, насколько силушки в ногах хватит.

— Ты пока иди домой, бать. Я попозже зайду: у меня тут дело еще, — сказал Кенек, в этот миг обманчиво похожий на себя-прежнего. Теми же словами он, случалось, отговаривался от отца, когда тот кликал его из лесу.

— Да-да, топай, дед, — снова встрял мужик с перевязанной головой. — А то сержантова жена состариться успеет, пока мы тут с тобой.

— Мы уж устали гадать, так ли она хороша, как он баял, — вклинился второй. Из одежды на нем были только драные штаны и куртка на голое тело, а к дулу ружья прикреплен длинный штык. — И эта, вторая, как бишь ее там…

— Вторая — моя. Забыл уговор? — прорычал Кенек.

— Помним, помним, Кен. — Мужчина с перевязанной головой примирительно поднял руку. — Но ты не томи, не задерживай.

Когда внучку Киана вталкивали во вскрытый дом Химжичей, дверь широко распахнулась, и крик стал громче — всего на миг, но достаточно, чтобы можно было узнать голос младшей сестры Солши, Талимы Свирки.

— Как же… Они ведь собирались прятаться… Деян, что ты делаешь?! — окликнула Эльма, забыв о своем — увы, бесполезном — наказе говорить тише.

Деян, взяв старый тяжелый молоток, встал в темноте у входной двери и отодвинул щеколду. Видел и слышал он уже достаточно.

— Как? Проще простого, Серая: Солша, наивная душа, сама же им и открыла. Небось, еще выпить с порога предложила. — У Деяна вырвался нездоровый смешок. Собственный голос слышался, как чужой. — И когда только твой брат успел получить сержантский значок?

— Брат?!

— Ты не поняла? Они только что говорили о тебе и Малухе, — напряженным шепотом перебил Деян. — Но, похоже, с ней их опередили, храни ее Господь. И детей.

— Господь всемогущий…

— Будем надеяться, они успели в суматохе убежать и схоронились в лесу. И ты давай, задворками. Милостью Господней получится. Остальные тебя искать в темноте поленятся, а этому выродку я… Он никого больше не побеспокоит, — Деян поудобнее перехватил молоток, сделал на пробу пару замахов. Колени дрожали, накатила привычная дурнота. Но в груди все клокотало от ярости, и Деян надеялся, что в нужный момент — «пожалуйста, Господь всемогущий, всего одно мгновение, прошу, Господи, первый и последний раз!» — руки не подведут.

И Кенек Пабал — старый друг, гордый и заносчивый красавчик Кен — не войдет внутрь, а останется на пороге с проломленным черепом.

Но Эльма только покачала головой:

— Невозможно, Деян.

— Беги, сейчас же! — Он повысил голос. — Ты не понимаешь, Кен вернулся за тобой. Или…

Рука, сжимавшая молоток, вдруг разом ослабла.

— Если ты сама хочешь уйти с ним, Эл, скажи, — я не буду мешать, — тихо закончил Деян. — Но не думаю, чтобы Кен смог защитить тебя от своих новых друзей.

— Я, уйти с ним?! — изумилась Эльма. — Еще чего!

— Тогда беги, прошу. Пожалуйста, Эл! Препираться нет времени.

— Нет.

— Серая, уходи!

— Нет! — Она отошла от окна и загромыхала чем-то в глубине комнаты.

Ступени высокого крыльца сыро заскрипели под шагами незваных гостей. Время вышло.

От громкого стука дверь чуть приоткрылась.

— Не заперто? — пробормотал Кенек Пабал и выше поднял лампу, ступая в темный дом. — Эльма! Ты здесь?

Деян размахнулся, целя молотком ему в темя.

В свете лампы было смутно видно его лицо, еловые иголки, запутавшиеся в светлой клочковатой бороде. Глубокий шрам на переносице — от осколка Сердце-Горы. Похожий на змею ожог над бровью — от костра на Солнцестояние. Глубоко посаженные карие глаза, чуть округлые, будто в каждый следующий миг он готов рассмеяться в удивлении… Повзрослев, Кенек стал задирать нос, со старыми приятелями едва раскланивался, если случалось столкнуться на улице, однако Деян не слишком винил его за это: у того всегда был непростой нрав, и уязвленная невзаимным чувством к Эльме гордость не сделала его мягче. Неудач он никому не прощал — ни другим, ни себе; малым не довольствовался, слабость презирал. Но в злополучный день, когда Сердце-Гора оставила Деяна Химжича без ноги и будущего, Кенек вместе братом, Бармом, тащил покалеченного приятеля к халупе сумасшедшей Вильмы, пыхтя от натуги — и при этом беспрестанно болтая, подгоняя перепуганного брата, отвлекая и подбадривая скулящего от боли Деяна.

«Это же Кен! — молнией пронеслось в голове. — Он ведь…»

Деян замешкался всего на мгновение — и на том отведенное Господом время закончилось.

Кенек заметил его, притаившуюся в темноте тень — отпрянул и ударил прикладом по колену, затем под дых и сбил с ног. Отбросил пинком молоток и упер ружье дулом в грудь.

«Всё? — Деян ухватил за ружейный ствол, дернул в бок, но Кенек держал оружие крепко. — Всё. Пора подыхать. Не повезло тебе со мной, Серая…»

— Вот жешь мать! И кто здесь такой храбрый да глупый? — Кенек наклонился и ближе поднес лампу, которую так и не выпустил. — Деян?! Ты?!

Лампа в руке Кенека раскачивалась из стороны в сторону, и теперь, в ее дрожащем неверном свете, Деян отчетливо видел, насколько же на самом деле изменилось лицо бывшего друга: исхудавшее, покрытое грязью и ссадинами, застарелыми и свежими. Посеревшая кожа туго обтягивала скулы, и во взгляде вечно удивленных глаз появилось что-то новое и чужое. Так в суровую зиму смотрели кружившие у частокола волки, зло и затравленно, выжидая момента напасть. Отощавшие, напуганные криками и камнями, но возвращающиеся вновь и вновь, потому как отчаялись раздобыть пропитание иначе.

Но кое-что отличало Кенека от тех волков: сейчас в его глазах было жадное нетерпение. Он пробрался за частокол, и лишь шаг отделял его от добычи.

— Привет, Кен. Никогда не думал, что встретимся… в таких обстоятельствах, — прохрипел Деян, изобразив на лице улыбку. С большей охотой он бы плюнул бывшему другу в лицо, но нужно было потянуть время: вдруг Эльма все-таки одумалась и сейчас пробирается дворами к спасительной опушке. Пустая надежда, но все же…

И еще кое-что нужно было выяснить наверняка.

— Вот уж не ожидал! — узнав его, Кенек чуть ослабил напор. Но удивление на его лице уже в следующий миг сменилось едва сдерживаемой яростью. — Ты что здесь делаешь?

— Кен, ты давеча говорил, что «халупа хозяевам без надобности». Значит, Мажел и Нарех, они?.. — Деян не смог заставить себя сказать «погибли».

Глаза Кенека налились кровью и, казалось, могли выскочить из орбит.

— Я спросил. Что. Ты. Здесь. Делаешь?

— Это я желаю знать, что ты среди ночи делаешь в моем доме, Кенек Пабал. — Голос Эльмы звучал так нарочито спокойно, что не приходилось сомневаться: внутри себя она дрожит от страха. — И что за сброд ты привел с собой?

— Нехорошо. Надо бы повежливей с гостями, красавица, — хмыкнул мужик с перевязанной головой.

Деян был с ним почти согласен.

«Глупо, Серая. Или ты надеешься, что, если разозлить их, они покончат с тобой прежде, чем надругаются? Тоже глупо. Нужно было спасаться, пока был шанс».

Но, хотя бегать Эльма могла быстрее зайца, убегать она не умела вовсе.

— Они… Это мои товарищи, Эл, — Кенек выпрямился, отодвинув от груди Деяна ружье, и покосился на своих спутников. Голос его теперь звучал едва ли не смущенно. — Мы служили вместе… раньше.

Деян попытался подняться, но кто-то из «товарищей» метко пнул его под ребра, и он вновь повалился на пол, вскрикнув от резкой от боли. Эльма встревоженно взглянула в его сторону; Деян жестом поспешил показать ей, что цел и невредим.

— Новые товарищи, да, Кен? — нахмурившись, спросила Эльма. — Что же случилось с прежними?

— Их больше нет, — просто ответил тот.

— Что? — глупо переспросила Эльма.

— Навоевались, отвоевались, достались червякам и воронам! Барм, Халек, Изан, Мажел, Нарех, Вахек — никого из них нет больше! — В басе Кенека прорезались по-бабьи визгливые нотки. — Кому свезло — тех нашпиговали свинцом, насадили на штыки, поджарили колдовством. Им еще повезло, да! Тем, кто не подыхал от заразы в ранах, не выл по три дня в госпитале, не изошел кровавым поносам, как Хал. Они все теперь кормят червей. Все!

— Мой брат? — глухо спросила Эльма. Если ее прежняя напускная твердость и могла кого-то обмануть, то сейчас страх и растерянность, гнев, отчаяние — все проступило в ее голосе.

— Когда мы уходили, Петер был жив, — помедлив, с видимой неохотой ответил Кенек. — Мы звали его уйти с нами, но…

— Да-да. Наш дорогой сержант! — перебив Кенека, рыжебородый мужчина в рваной куртке на голое тело вышел на середину комнаты. — Ну, сейчас-то сержант, как пить дать, уже в земле гниет. Бравый, сметливый, честный служака Петер. — Голос рыжебородого так и сочился ядом. — Который любит пошептаться с капитаном.

— Он нас выдал. Из-за него пришлось прорываться силой. — Мужчина с перевязанной головой прошел следом. Говорил он тихо и вкрадчиво, но звучало это куда страшнее, чем крики Кенека. — Мы с Барулом потеряли четверых друзей. Потому заслуживаем хорошей награды, как думаешь, красавица?

— Твой брат — дурак с навозом в голове! — заорал Кенек. — Отступаем с весны, не сегодня-завтра все в землю ляжем, а ему дальше воевать охота… Война! — он разразился потоком ругательств. — Можешь себе представить, как мы воевали, ты, женщина? Не можешь! Два дня без продыху месишь грязь, тайком жуешь ремень, душу отдать готов за плесневелый сухарь. А потом приходит приказ, и ты плетешься обратно, от усталости имени своего не помнишь, но оно тебе больше и нужно: к исходу второго дня вываливают из-за пригорка синезнаменные и палят в тебя из ружей, насаживают на пики, как свиней на вертела, давят лошадьми! А сверху жарят молнии, дождик до костей прожигает: колдуны плевать хотели, сколько своей пехоты вместе с чужой поляжет, они даже конницу не шибко берегут. И ты снова бежишь; даже радоваться, что жив, сил нет…

Он перевел дыхание и продолжил:

— В лагере глаз сомкнуть невозможно: в госпитальной палатке раненые воют. Воды нет, перевязок нет. Чем в такую палатку попасть — хуже только в плен… Еды нет, порядка нет, справедливости нет! Тебя отправляют в деревню за фуражом и секут за то, что вернулся ни с чем. А в той деревне четыре взвода до тебя побывало! Вместо амбаров — головешки; деревенские, кто еще не помер, ловят крыс и кожи вываривают. И в следующей так же. И в следующей. Скоро и тут, в Орыжи, будет так. Идем с нами, Эльма! Доверься мне, прошу… У нас получится. Война проиграна, хватит, навоевались! — Кенек снова сорвался на крик. — Да чтоб король и его прихвостни, чтоб вся эта благородная шваль, все выродки в чистых мундирах передохли! Чтоб их заставили жевать упряжь, а после разорвали лошадьми! Чтоб их сварили заживо! Да, мы сбежали, Эл. И мы дураки, немногим лучше Петера, сожри его волки, мы большие дураки, что не сбежали раньше! Бергичевцы наступают, первые отряды объявятся здесь еще до зимы; вы обречены… Но я пришел за тобой. Идем с нами! Мы с парнями при оружии — сумеем отбить лодку. Перережем глотки, выпустим кишки каждому, кто станет на пути! Уйдем за реку, дальше, как можно дальше, затеряемся среди других беглецов; знаешь, сколько их? Да откуда тебе знать, женщина! Но ты поймешь, едва увидишь… Как только парни отдохнут и наберут еды, уходим!

Кенек то орал, исходя слюной, словно бешеный, то скулил, как побитый щенок; заикался, упрашивал слащавым голосом — и снова срывался на крик, размахивал руками, как припадочный. Он и был, возможно, безумен: пережитое повредило его разум, перемололо, как мельница, отравило страхом и злобой. От прежнего Кенека Пабала в нем осталось меньше, чем в меховой куртке — от зверя… Одна кожа да шкура, оболочка. Он был жалок и был бы достоин жалости — если б не ружье и «товарищи» за спиной, такие же бешеные, как он сам.

— Вас поймают и повесят. Как вы того и заслуживаете, Кен, — тихо сказала Эльма. Сейчас в ее голосе слышалась какая-то мертвенная, спокойная грусть. — Так это правда, что из-за меня ты привел в Орыжь своих… товарищей?

«Обязательно когда-нибудь повесят. Но не скоро. Если все так, как он говорит, — подобных им сотни, тысячи, и каждый второй сбежал, прихватив оружие. Всех сразу не переловишь и не перевешаешь». — Деян незаметно — он очень надеялся, что незаметно! — отполз от двери и сел, прислонившись спиной к приставленному к стене табурету. В шести-семи шагах, в углу, стояли костыли.

Дышать было больно, простреливало в колене, но Деян загнал боль, дурноту, и жгучую пустоту в сердце на самый край разума. Нельзя было думать об ушибленных ребрах, о том, что Нарех никогда больше не будет, запрягая лошадь, насвистывать «Где ж ты прячешься, златоокая», а Мажел никогда больше не попытается забороть одной рукой соседского пса. Нельзя! Что случилось, то случилось.

Эльма стояла перед Кенеком, глядя тому в глаза и развернув плечи с княжеским достоинством; линялая шаль поверх старой рубахи смотрелась на ней не хуже парадной мантии.

«Зачем ты его злишь, выслушиваешь помои, Эл? Может, думаешь — это я дам деру, пока никто в мою сторону не смотрит?» — Деян невольно улыбнулся. Будь хоть малейший шанс спастись, такое предположение наверняка рассердило бы его, но не теперь, когда все было кончено. Сейчас он чувствовал лишь гордость за упрямую и храбрую подругу…

Даже если б он не замешкался и раскроил Кенеку череп — Эльма все равно не бросилась бы бежать, оставив его. Он охотно отдал бы жизнь, чтобы еще раз дать ей шанс спастись, — и попытался бы, представься ему такая возможность, пусть даже она и посчитала бы это глупым… Но что случилось, то случилось. Нельзя было думать о том, что уже случилось.

Деян тихо передвинулся на полшага ближе к костылю.

«Если успеть ударить сзади под колени, навалиться на спину, — может, удастся дотянуться до их ножей… Тогда хоть один да получит по заслугам!»

— Да, я вернулся за тобой! Повесят?! Ну уж нет. Чего не будет, того не будет! — Кенек надсадно рассмеялся. — Это они… Они все! Шваль благородная… Они заслужили, чтобы их повесили на собственных кишках. Я не оставлю тебя им. — Кенек шагнул к Эльме и грубо схватил ее за руку. — Видела, как умирает человек со вспоротым брюхом?! Как он скулит и воет, как из него течет дерьмо?! Всю ночь, пока не умер, мой брат молил перерезать ему глотку… Его бросили в кучу вместе с другими, со всеми, кто помер в ночь: пришел приказ, некогда было рыть новую яму. А ямы нужны глубокие, много сил нужно их копать… Многие в ту ночь померли. Вороны нынче жирнее кур. Везде так. И здесь будет так! Я не оставлю тебя здесь, Эльма. Я люблю тебя, ты знаешь, я не подведу… Мы отобьем лодку, за рекой нас не найдут! Поторопись — нужно еще собрать, что получится…

— Ты сошел с ума, Кен, — Эльма безуспешно попыталась высвободить руку. — Ты понимаешь, что натворил? Скольких вы убили, над сколькими надругались — после того, как они сами открыли тебе дверь, как другу?

— Если ты не пойдешь сама — я потащу тебя силой. Выбирай, — с угрозой сказал Кенек. — Шутки кончились, Эльма. Брани, проклинай меня, — потом ты все поймешь. Ты останешься жива… останешься со мной!

— Что-то ты заболтался, Кен, — рыжебородый вырвал у Кенека лампу. — Где вторая?

— Эй, уговор… — зашипел Кенек, но рыжебородый уже хозяйским шагом двинулся вглубь дома:

— Уговорам время вышло! Ну, ты где, милая?

«Кен собирался сначала увести Эльму, а потом отдать дружкам Малуху… Но, раз он уже провел их до Орыжи, им нет причины его слушать. Вдруг повезет и сцепятся между собой?».

Деян передвинулся еще на шаг. Еще несколько таких движений — и можно будет незаметно дотянуться до костыля, и тогда…

«Мрак небесный! Нет!»

Его словно ледяной водой окатило, когда он понял, что в следующее мгновение случится.

— А может, тут? — Рыжебородый подошел к печи. — О, нашел!

— Там бабушка спит! Не трогай! — отчаянно выкрикнула Эльма.

— Бабушка, говоришь? — Рыжебородый, сорвав одеяло, осветил лампой лицо старухи. — Хе, и впрямь…

— У-у, боров пьяный! — загудела Шалфана Догжон и ткнула ему в нос иссушенным кулачком.

Рыжебородый отшатнулся, схватившись за лицо: силу старуха растеряла с возрастом, но косточки у нее были острые.

— Ишь, чего устроили, свиньи! Моего Вадьма напоили допьяна, а сами шастают, дом громят, по шкафам шарятся!!! У-ух я вам задам!

Не проснись она, рыжебородый наверняка оставил бы ее в покое: что ему толку со старухи? Но она проснулась, и совсем не в том благодушном настроении, что прежде. Приняла погромщиков за приятелей умершего много лет назад мужа и вознамерилась «задать».

— А ты, дура, пока муж лыка не вяжет, с другими гулять удумала?! — слезая с печи, заорала старуха на Эльму.

— Бабуль, нельзя! Успокойся! — Эльма тщетно пыталась высвободиться из хватки растерявшегося Кенека. Тот стоял столбом, бешено вращая глазами по сторонам.

— Я не пьян, мать. Ложись, не стращай гостей! — выкрикнул Деян, надеясь хоть так отвлечь старуху. Но она и покойного сына раньше не больно-то слушала, а его сейчас вовсе не замечала.

— Вон отсюда, поганые! — Старуха, неся перед собой котел с остатками каши, наступала на рыжебородого.

— Чего?!

— Кому сказано? Пшел вон!!!

Она швырнула котел в него.

Рыжебородый отскочил, поскользнулся на разлетевшейся каше и налетел на стол.

— Ах ты, мразь старая!.. — Он замахнулся на старуху ружьем, целя ей прикладом в лицо.

Деян, перекатившись по полу, дотянулся до костыля, уже понимая, что ничего не успеет сделать.

Но обошлось.

— Охолонись, Барул! Не видишь — бабка давно из ума выжила. — Мужик с перевязанной головой, обхватив рыжебородого со спины, оттащил его от Шалфаны. — Совсем стыд потерял — старухам шеи крутить?

Он, по счастью, оказался сильнее, и рыжебородый Барул вынужден был отступить.

— Тебе какое дело, Хемриз?! Да она, того и гляди, сама песком рассыплется, — проворчал он, потирая ушибленное бедро.

— Эй, красотка! — Мужчина в повязке, которого называли звали Хемризом, обернулся к наконец-то сумевший высвободиться Эльме. — Сейчас же уйми старую, не то я сам ей всыплю.

Унимать Шалфану уже не было нужды: бросок забрал у нее все силы. Старуха, привалившись сгорбленной спиной к стене, хныкала и бормотала о неблагодарных поганцах. Эльма, приговаривая что-то утешающее, уложила ее обратно на печь, перед тем заставив разжевать шарик засонной травы.

Тем временем Хемриз успел зажечь другую лампу, заглянуть в малую комнату, в погреб и вернуться.

— Кроме этих и старухи здесь больше никого нет. — Он перевел взгляд с Кенека и Барула на Эльму. — Где твоя ятровка?

— Под вечер в лес ушла, силки проверить, обещалась вернуться — да вот нет ее… Верно, заблудилась, или вас увидев, спряталась, — соврала Эльма, пытаясь вернуть себе прежний, преисполненный достоинства, вид, в то время как рыжебородый обходил ее кругом, пристально разглядывая.

— Кушать захочет — вернется. — Рыжебородый Барул остановился и облизнул шелушащиеся губы. — А пока и сестрички хватит.

— Эй! — Кенек зло уставился на него.

Деян, надеясь, что на него по-прежнему никто не смотрит, переложил костыль под правую руку. Но Хемриз, подойдя, пинком отбросил его на другой конец комнаты:

— Хочешь жить — не дури.

От его вкрадчивого голоса по коже побежали мурашки.

— Уж больно хороша. — Рыжебородый, ухмыляясь, надвинулся на Эльму. Та попятилась.

— Только попробуй — и я продырявлю твою дурью башку! — зарычал Кенек.

— Многовато для тебя одного такого богатства, Кен. — Рыжебородый взглянул на него безо всякого страха.

— И то верно, — спокойно заметил Хемриз. — Нечестный вышел уговор, ты так не считаешь, Кенек?

— Даже думать не смейте!!! — Кенек стиснул ружье. — Или я вас!..

Он осекся, оглянувшись на приоткрытую дверь: далекие женские стенания вдруг сменились надсадным, полным боли мужским воплем.

Затем крик оборвался, и наступила тишина.

— Это что сейчас было? Похоже вроде на Шилыча… — рыжебородый нахмурился.

— Ступай, проверь, что там, — скомандовал Хемриз. Именно он был в их компании главным, что бы ни думал по этому поводу Кенек.

Теперь с улицы донесся чудовищный, оглушительный рев и грохот. Снова кто-то закричал — уже иначе, отчаянно, визгливо. Рыжебородый, перехватив ружье штыком вперед, бросился во двор.

Деян рассмеялся.

От смеха невыносимо кололо в отбитых ребрах, но сейчас он не владел собой.

Кенек, подойдя, слегка толкнул его в бок.

— Что смешного?! Ты что-то знаешь?! Отвечай, Деян!

В голосе Кенека Пабала за гневом явственно чувствовался страх — и это тоже было смешно.

— Просто нам досталась очень дурацкая сказка, Кен, — пробормотал сквозь смех Деян. — Все шиворот навыворот.

— Говори по-человечески!

— Да твой знакомец от страха помешался, — проворчал Хемриз.

— Со злом должно бороться добро, так нас матери учили, — сказал Деян. — Да, Кен? А у нас… А-ха-х..

— И впрямь рехнулся. — Кенек, сплюнув, отвернулся и с тревогой уставился на дверь.

Деян огромным усилием воли наконец заставил себя остановиться и дышать медленнее. Его по-прежнему разбирал смех; это было похоже на припадок вроде тех, что иногда случились со старухой Шалфаной. Но здравого рассудка он пока не утратил.

«Кто бы мог подумать: зло явилось бороться со злом! Как бы это ни кончилось — на земле станет чище».

Деян ободряюще улыбнулся Эльме. Рев, подобный тому, что они слышали, не могла издать человеческая глотка. А значит, случилось то, что еще вечером казалось самым большим несчастием; но теперь в том была их единственная надежда на спасение…

Вернулся Голем.

Чародей считал себя здесь хозяином, а какому хозяину понравится, что на его земле без спросу учиняют беспорядок?

— Я, пожалуй… — начал Кенек, но так и осталось неизвестным, хотел ли он тоже выйти во двор или же сделать что еще. Дверь с грохотом распахнулась, и в дом, пятясь, ввалился рыжебородый. Его руки по-прежнему крепко сжимали ружье, но повернуто оно теперь было другой стороной: острие штыка косо торчало между лопаток.

— Кх-хе…как я-кх… — Барул хрипел и пятился. — Кх…

Рыжая борода покраснела от крови. Он свалился, задыхаясь и колотя ногами по полу.

— Господь всемогущий… Барул! Как?! — Кенек отскочил от корчившегося в агонии подельника и вскинул свое ружье, направив на дверь.

Рыжебородый затих, испустив последний вздох.

— Ну, дела, — негромко сказал Хемриз, глядя в сторону двери. В обеих руках у него появились короткие, выгнутые в обратную сторону ножи. — Твоя работа? По виду и не скажешь…

Деян приподнялся, чтобы лучше видеть.

Великан, по-видимому, разбирался с налетчиками где-то в другом месте: на пороге стоял сам чародей. В старой, широкой и длинной не по росту куртке Беона он походил на заспанного пастуха еще больше, чем прежде.

Кенек рванул спусковой крючок; но мгновением раньше Голем успел трескуче прищелкнуть пальцами. Раздался оглушающий хлопок: сам Кенек отлетел к стене, а ружье с развороченным дулом загремело по полу.

Голем даже не взглянул в его сторону, равнодушно разглядывая Хемриза.

— Интересно. — Хемриз улыбнулся чему-то, известному одному ему. — Ты не местный. И на армейских не похож. Барул был болваном. Но…

Он бросился вперед, правым локтем защищая горло и метя клинком в лицо чародею, а вторым ножом целя тому в живот.

Голем, отступив на шаг, вскинул руку навстречу его броску и коснулся перетягивавшей лоб Хемриза грязной повязки. Мгновение казалось — это была нелепая и смертельная ошибка: кривой клинок царапнул ворот Беоновой куртки. Но Хемриз вдруг остановился; его руки бессильно опустились, разжались пальцы: ножи со стуком упали на пол. Он стал оседать — медленно, наваливаясь на чародея одновременно с тем, как тот под его весом опускал руку, и так и повис, не касаясь коленями пола. Деян слышал, как охнул Кенек. Пальцы Голема вошли в голову его подельника, точно под повязкой у того была не кость, а масло.

— Ты убил их. Никого больше нет. Снова. Никого. Ты их убил, — забормотал Кенек, прижавшись к стене и выставив перед собой нож. — Всех. Ты!

Голем опустил взгляд на тело Хемриза, которое удерживал за череп, и швырнул его на труп рыжебородого. Повязка вокруг дыр еще не напитались кровью, но пальцы чародея до костяшек были покрыты алой слизью.

На миг Деяну показалось — сейчас он их оближет. Но Голем, брезгливо поморщившись, лишь вытер руку о штаны.

Истеричное бормотание Кенека перешло в вой, и он, достав из-за голенища нож, двинулся на Голема — но не прошел и трех шагов, как, вскрикнув, повалился плашмя: мыски его сапог словно приросли к половицам. Голем неторопливо подошел к нему и с силой впечатал каблук в сжимавшую рукоять ножа кисть. Кенек заорал — так, что задребезжала посуда, и заорал еще громче, когда Голем стал медленно проворачивать каблук. Кенек Пабал ревел, как зверь с подпаленной шкурой, но другой — тихий, едва слышный — звук пробивался через этот крик, прорастал, как сорняк, заполнял собой все…

Хрустели, трещали, скрипели кости.

— Перестаньте, господин Ригич! — выкрикнула Эльма. — Пожалуйста, не надо!

— Почему? — Голем остановился, взглянув на нее с любопытством.

Кенек стонал и скулил, вцепившись зубами в ворот мундира и пытаясь пережать пальцами запястье искалеченной руки. Он не делал никаких попыток высвободиться, а решись он дернуться — пожалуй, потерял бы сознание от боли.

— В наше время не убивают… так, — сказала Эльма.

Голем усмехнулся:

— А что, девушка, может, и умирают люди нынче как-то иначе?

— Смерть есть смерть, но… Этот человек из Орыжи родом. Он наш. — Эльма встряхнула головой и с решительным видом подошла к Голему, избегая смотреть на мертвецов. По-видимому, чародейская насмешка не на шутку разозлила ее. — Нам, а не тебе отмерять ему за это наказание.

— Ты забывчива, девушка. С прошлого дня судья здесь я, — возразил Голем.

— У тебя есть указ, дозволяющий вершить над нами суд?

— Эльма! — Деян окликнул ее, внутренне умоляя замолчать и не грубить чародею, но она, начав, не собиралась останавливаться:

— Мы — свободные люди! Над нами судей нет, кроме Господа всемогущего и всеведущего, короля Вимила и его поверенных. А ты — кто такой? По какому праву зовешь себя нашим князем, объявил тут себя здесь хозяином?

Голем молчал, изумленно глядя на нее.

«Господи, Серая, где ты таким речам выучилась?! — Деян, не выпуская из виду чародея, краем глаза взглянул на Эльму. Та стояла, гордо вздернув подбородок и сжав кулаки. Казалось, еще чуть-чуть — и она в самом деле погонит чародея из дому метлой, если тот немедля не предъявит королевскую печать. — Пока с Пимой болтала, от деда Беона наслушалась?! Прекрати грубить, извинись, пока не поздно, ну же, прояви здравомыслие, прошу!»

— Князь, то бишь, король Вимил над нами Господом править поставлен, но мы — свободные люди. Хозяев у нас нет! — Эльма осталась глуха ко всем мысленным мольбам. Сейчас она чем-то очень напоминала Шалфану — когда та с котлом наперевес наступала на рыжебородого Барула. Но не могла же она за четверть часа помешаться!

Или могла?

Деян потер виски, пытаясь вернуть мыслям ясность. В голове по-прежнему громом отдавался хруст переламываемых, дробящихся костей. Тот самый звук. Улавливать его призрачные отзвуки было одновременно мучительно и сладостно. На сей раз это были не его кости. И все же тот самый звук…

Когда-то тот же звук у подножия Сердце-горы слышал Кенек Пабал. Потом, пыхтя и отдуваясь, тащил к людям истекающего кровью друга, чтобы много лет спустя явиться к нему, обратившись из спасителя в чудовище, и быть самому остановленным чудовищем Сердце-горы.

— Свободные люди! — Голем ухмыльнулся как будто бы добродушно. — Что ж вы у ночных гостей императорского указа не спросили, свободные люди? Или они, как всякие свободные люди, могут, когда захотят, убивать и насиловать других свободных людей?

Настал черед Эльмы ошалело таращиться на чародея.

— А с этим свободным человеком, позволь спросить, что другие свободные люди собираются теперь делать? — Голем кивнул на скулящего Кенека, под искалеченной кистью которого растекалась кровавая лужа. — Отпустите? Будете, в конуре держа, от пуза кормить, когда самим жрать нечего? Или все-таки повесите? В колодец кинете или на куски порубите — как нынче принято у свободных людей?

— Это наше дело.

— Эльма! — снова позвал Деян, и снова тщетно.

— Если б мой сосед заслужил смерть, я бы предпочел, чтоб его казнил кто-нибудь другой, а не я. Да не поскупился бы заплатить палачу. Но то — я, варвар, а то — свободные люди. — В устах Голема эти слова звучали отборным ругательством: он будто сплевывал их, как овсяную шелуху. — Правителя своего нынешнего и военные законы вы, я посмотрю, тоже не больно-то чтите… Ваши обидчики дезертировали из его войска, так? По закону, судить их должен старший офицер, и у тебя он спрашиваться не обязан.

— Но и не ты! Если ты не тот самый старший офицер.

Пальцы Эльмы лихорадочно мяли шаль.

— Требовать от меня соблюдать закон, который ты сама соблюдать не намерена, — что это, хотел бы я знать: наглость, храбрость или дурость? — негромко спросил Голем. — К твоему сведению, девушка: так — в самом деле не убивают; я и не собирался этого негодяя пока убивать. Если тебе охота судить его самой — пожалуйста: получишь живым… Но перед тем мне нужно побеседовать с ним по душам.

— В твое время пытки называли разговором?

— Ты говоришь — в мое время, — с нажимом повторил Голем, — и племянницы твои сказки сказывают интересные. Так, выходит, ты знаешь, кто я?

Деян выругался про себя, но Эльма попросту отмахнулась от вопроса:

— Я знаю, что ты собираешься делать дурные вещи. Но у тебя нет на то права!

— Заблуждаешься: есть и всегда было; но можешь считать, что я только что его подобрал, бесхозное, и взял, — сказал Голем. — С тобой потом поговорим. А пока, если не любишь кровь и крики, лучше выйди. Джибанд там должен был уже закончить. Ступай, пока я не потерял терпение! — В голосе чародея вдруг проступила угроза.

— Эльма!!! — третий раз позвал Деян. На этот раз она все-таки его услышала и даже соизволила чуть повернуться в его сторону.

Деяна словно окатило могильным холодом.

Как он сам минувшим днем, ведомый жгучим желанием сделать хоть что-нибудь, едва не натворил глупостей, — так и Эльма сломя голову бросилась в словесную схватку с чародеем, вряд ли задумываясь о том, что таким способом ничего невозможно добиться. Голем язвительными отповедями затушил ее бессильную ярость, оставив лишь безысходное, невыносимое отчаяние. Что случилось, то случилось, и Эльма считала себя виноватой во всем случившемся: ведь Кенек пришел за ней… Все это ясно читалось на ее лице.

— Идем, Эл, — глухо повторил Деян, все еще сидевший у стены. — У нас есть другие дела.

— Как скажешь, — откликнулась Эльма с мертвенной покорностью в голосе. — Сильно тебя?..

Эльма перешагнула через лежавшие на полу тела, будто через бревна, и помогла ему встать, избегая встречаться с ним взглядом.

— Пара синяков, — спокойно соврал Деян, не сомневаясь — сейчас она не раскусит его ложь, и немедленно быть отправленным на поиски знахарки ему не грозит. Потом, быть может, в самом деле стоило заняться ребрами; но потом, а пока это было не к спеху. Всю боль, все другие чувства — все словно бы заглушал тот самый звук, по-прежнему звучавший где-то в глубине сознания. Тот самый звук, с которого когда-то начались его беды и который теперь знаменовал начало конца.

Голем приступил к допросу, не дожидаясь, пока останется с пленником один на один.

— Неприятно вышло, да? — Голем толчком сапога отбросил нож, присел рядом с Кенеком на корточки и с кажущейся небрежностью накрыл ладонью изувеченные пальцы. Кенек вскрикнул, но, спустя несколько мгновений, умолк. Даже скулить перестал.

— Так — совсем другое дело, верно? — продолжил Голем. — Так ты даже не истечешь кровью до того, как я передам тебя местным доброхотам, — а ты, по всему видно, не из тех, кто откажется прожить хоть на миг подольше. Но может стать хуже. — Он едва заметно двинул рукой на ране, и Кенек захлебнулся криком. — Гораздо хуже, — бесстрастно сказал Голем, когда тот вновь умолк. — Если мне покажется, что ты лжешь.

— Так ты дознаватель… этих… синезнаменных поганцев? — сплюнув кровь, спросил Кенек. И тут же заорал, когда Голем легонько надавил на то, что осталось от его кисти.

— Не надо больше… я буду… буду отвечать, — прохрипел Кенек, когда сумел отдышаться.

На бледном лице чародея не мелькнуло даже тени удовлетворения: он и не сомневался, что тот будет отвечать. Отвечать быстро и охотно.

— Начнем с того, кто такие «синезнаменные поганцы»?

— Бергичевцы… Люди барона Бергича.

Деян искоса взглянул на печь. Ему было не по душе оставлять Шалфану без присмотра рядом с чародеем, пусть и совсем ненадолго. Но старуху, укрытую грудой одеял, разглядеть было непросто, а с засонной травы она должна была спать крепко.

— Эл, пойдем. Эльма? — Деян встревоженно взглянул на девушку. Она стояла рядом, вперив в пол неподвижный взгляд, и ничего вокруг, казалось, не замечала — ни его, ни бабку, ни тел и крови посреди дома, ни чародея и Кенека, ни доносившихся со двора перешептываний и всхлипов. — Серая!

— Пойдем, — безжизненно откликнулась она и, по его подсказке надев наконец-то теплое верхнее платье, позволила вывести себя из дому.

Под стеной дома перетаптывались с места на место Солша с одним из сыновей и Малуха с дочерьми. На пол-лица «тетушки Со» растекся синяк, заметный даже в темноте, одежда была изорвана, но на ногах Солша стояла твердо. Малуха, с виду невредимая — если не считать царапины на щеке и спутанных волос, — немедленно бросилась к Эльме, причитая и плача. А дети выглядели… очень спокойными. В распущенных волосах у них, как и у Малухи, запутались обломки веток.

Деян, тяжело опираясь на костыль, прохромал к ним.

— Нура, Калиша. — Деян перевел взгляд с младшей на старшую дочь Петера. — Это вы его привели?

Можно было и не спрашивать: вряд ли могла найтись другая причина, по какой чародей вернулся среди ночи…

Они все заговорили одновременно — девочки, Малуха, Солша и ее мальчишка.

Из того, что Деяну удалось разобрать, следовало, что, как он и думал, Солша сама впустила Кенека с дружками в дом. Но она же, вместе с сестрой, и заболтала их ненадолго каким-то чудом, дав Малухе и детям время тихо вылезти в окно и сбежать задворками. А накануне вечером Калиша и Нура — запрет слаще меда! — рассказали сыновьям Солши про волшебную скалу и доброго чародея с каменными людьми, которые всех защитят, в обмен на историю про «большого и маленького дядек», которых мальчишки встретили днем.

— Все не как в сказке, но ведь должна быть в сказке и правда тоже, верно говорю, ма? — сын Солши в поисках поддержки постоянно смотрел на мать.

Дети, выбравшись из дома, понеслись к скале, не слушая Малуху, — той пришлось гнаться за ними изо всех сил.

— Как нарочно, через самый бурелом удирали, поганцы! — Даже в такой момент Малуха умудрялась ворчать.

Голема мальчишки нашли у развалин, точно там же, где и днем, и стали просить, чтоб он пошел и побил злых людей. К большому удивлению Малухи, чародей не рассердился и не прогнал их, а велел спрятаться в развалинах и тихо сидеть там до утра, тогда как сам вместе с великаном немедленно отправился в Орыжь; только спросил сначала, почему они пришли звать его, хотя днем сами застрелить хотели, а потом уже ушел. Дети выждали немного, но не утерпели, опять убежали от Малухи, и вот…

— Мы же все правильно сделали, дядя Деян? — Калиша требовательно дернула Деяна за рукав. — Правильно? Но почему тогда…. все равно…. Почему-у-у….

— Вы молодцы. И сделали все правильно, кроме того, что не послушали милорда Ригича и прибежали сюда, не дожидаясь утра. — Деян заставил себя улыбнуться девчонке и ласково потрепал ее по голове. — К сожалению, Калиша, в сказках… в сказках есть правда, но и вымысла много. Господин чародей — не Господь Всемогущий: помогает только кому может и как может.

«И как захочет», — добавил он про себя. За стеной взвизгнул Кенек: очевидно, опять сказал что-то не понравившееся Голему. Деян понадеялся, что никто, кроме него, за плачем Малухи доносящихся из дома звуков не слышит.

— Конечно, правильно! Вы нас очень выручили, маленькие. — Эльма, отведя Малуху к лавке, поманила девочек. — Идите, обнимите мать: вместе слезы солоней, но горе слаще.

Через мгновение Калиша и Нура, забравшись на колени к Малухе, уже ревели в три ручья вместе с ней. Телом никто из них не пострадал, но увиденного и услышанного за ночь с лихвой хватило бы и на то, чтоб надломить дух и крепкому мужчине.

— Этот милорд Ригич взаправду колдовать может, Деян?

Солша пристально уставилась на него единственным открытым глазом: другой заплыл так, что не осталось даже щелочки.

— Он чародей. Но не «господин добрый чародей», — ответила вперед Деяна Эльма. — Так что держите с ним ухо востро.

Голос Эльмы за время, что она утешала Малуху, вновь обрел теплоту и мягкость, но взгляд оставался прежним: неживым, холодным.

— Да, тетушка, все так, как говорит Эльма, — подтвердил Деян. — А где твой второй пострел? — спросил он — и тут же ужаснулся своего беззаботного тона: ведь мальчишка мог и…

— Жив-здоров. Весь в своего беспутного папашу пошел. — Солша покачала головой, не то одобрительно, не то осуждающе. — Ни стыда перед Господом, ни страха. Вырос малой. Во, гляди, чем занят!

Деян усилием воли заставил себя взглянуть в ту сторону, в какую указывала Солша: на дом Химжичей. Окна теперь были темны, но в распахнутую калитку пыталась протиснуться процессия почти столь же чудовищная, как та, что еще недавно направлялась в дом. Джибанд, на полроста возвышавшийся над плетнем, волочил за ноги два трупа, а мальчишка Солши с горделивой улыбкой сидел у великана на шее и масляным фонарем подсвечивал ему путь.

— Кенековы мерзавцы! — Выражение разбитого лица Солши могло сойти за гримасу ярости, достойную Голема. — Наших всех, живых и мертвых, уже снесли к знахарке во двор… Моя Талима тоже там. Живая, хвала Господу, — вздохнула она, утерев здоровый глаз.

Деян не стал ей говорить, что слова «вырос малой» мало подходят к тому, чем занимается ее сын, и что имя его отца Кенек назвал среди погибших.

— Бабка ваша как? Не зашибли? — спохватившись, спросила Солша.

— Обошлось. Надеюсь, до утра проспит, — поспешил успокоить ее Деян.

— Из наших… кто? — тихо, так, чтоб не могли расслышать Малуха и девочки, спросила Эльма.

— Даришу насмерть замучили, сволочи. И Лесоруб погиб, — так же тихо ответила Солша. — Застрелили. За своих баб вступился, да куда ж ему, старику? Когда они еще с ружжами… И битых-перебитых не счесть. Дальше что будет — ох, и думать страшно. — Она скосила здоровый глаз на приоткрытую дверь и осенила себя амблигоном. — Ох, страх! А малым все ж вздремнуть надо хоть чуть, и вам обоим тож. И бабушку вашу отседова забрать… В доме у меня — будто медведь прошелся, но сарайка теплая, и сена натащить можно.

Эльма, приличия ради, сначала отказалась, но упираться не стала. С какой стороны ни посмотри, а детей действительно надо было устроить где-нибудь в тепле и подальше от чародея.

— Уложишь их сама? — смущенно попросила она Солшу в конечном счете. — Я хочу зайти к Илле; может, чем смогу помочь.

— Я с тобой, — быстро сказал Деян.

— Да там и без вас народу тьма, — сперва начала возражать Солша, но потом махнула рукой. — Ну, дело ваше, не мне вас учить.

— Значит, мы с Деяном вас проводим. Все равно по пути, — сказала Эльма, по-прежнему избегая встречаться с ним взглядом.

В доме снова заскулил Кенек; торжествующий волк-охотник превратился в побитого пса.