Агент Их Величеств, Часть первая

Глава 6

...Солнце и свежий воздух немного привели следователя в чувство, но не до конца. У Фигаро было ощущение, что ему в лицо прыснули каким-то ядовитым психотропным газом, вроде тех, о которых в Особом отделе рассказывали на «Общей теории самозащиты».

«Может быть, ты просто испытал короткую галлюцинацию? Там было не особо светло, жарко, твое зрение не успело привыкнуть к резкой перемене освещения»

Он схватил эту мысль, точно мошку и нещадно раздавил.

Нет, что бы с ним ни случилось в «Трёх Коронах», это была не галлюцинация. Визуальные глюки, слуховые, да ещё и обонятельные? На ровном месте?

«Нет. Отбрось успокоительные мысли сразу же. Рассуждай как следователь. Ты увидел... что-то. Городской голова Форт изменился на твоих глазах дважды, превратившись из простого гуляки в запойного полумёртвого алкоголика, а затем произошла обратная трансформация. Почему? Внешнее псионическое влияние? Ты бы сразу же его почувствовал, разве что с тобой работал «врождённый» псионик. Но зачем? Какой в этом смысл?»

Городской голова был человеком явно не бедным. Даже если он – пьяница, у него наверняка есть средства на алхимические процедуры, которые могут поддерживать его физическое и психическое здоровье в норме до глубокой старости.

Тогда что это за странная трансформация? И почему она длилась так недолго?

Предположим, Форт – латентный чародей. Такое иногда случается: скрытые колдовские способности могут никак себя не проявлять, но иногда – например, если хорошенько заложить за воротник – они спонтанно вырываются наружу. Хорошо известен пример Козьмы Рубинштейна, столичного счетовода, который при сильном стрессе превращался в огромного зелёного силача-переростка, крушившего всё вокруг без разбору (он, к счастью, не калечил людей, но вот городское имущество страдало весьма изрядно). Может, тут что-то вроде? Псионические способности, что проявляются только после пары стаканчиков? Может, городской голова испытывает неосознанную вину за свои злоупотребления и способен – тоже неосознанно, разумеется – проецировать её на окружающих, внушая им образ полумёртвого забулдыги? Такой себе своеобразный крик о помощи? Тогда становится понятно, откуда этот мерзкий пост-эффект: ощущение, будто Фигаро отравили. Ему приходилось сталкиваться с псиониками, и это было, в общем, похожее чувство.

Похожее, но не ведь не настолько, правда?

«Неплохо, неплохо, – Воображаемый Артур тихонько поаплодировал в выделенном ему закоулке головы, – за гипотезу – твёрдая «четвёрка». Но ты, сдаётся мне, кое-что упускаешь. Точнее, тебе так понравилась твоя идея, что ты пытаешься не принимать в расчёт все имеющиеся переменные. А вот за такое я уже бы порол ремнём. Подсказка: было кое-что ещё. Думай»

Да. Действительно, было и ещё кое-что: странное, но устойчивое ощущение того, что всё происходящее – некое невнятное шапито, цирк, театр, постановка. И, давай начистоту, это чувство преследует тебя с того самого момента, когда ты сошёл с поезда. Оно становилось то сильнее, то слабее, а то и вообще почти затухало, но полностью не пропадало ни разу. А сейчас, в «Трёх Коронах», оно было особенно сильным.

«Ищи то, что отличается. Всегда пробуй взглянуть на ситуацию под другим углом. Особенно когда этого хочется меньше всего»

Фигаро посмотрел на часы, важно сверкавшие сияющим циферблатом на башне ратуши. Без четверти час. Форт сказал, что следователь может приходить в архив за нужными ему записями в три. Отлично. Как раз то, что надо. Времени более чем достаточно.

Пять минут – дойти до гостиного двора, и подняться на третий этаж.

Ещё пять минут – проверить защитные заклятья на двери и в комнате (всё чисто, никто не заходил, никто не выходил, никто ничего не колдовал).

Запереть дверь изнутри – две секунды, плюс минута на то, чтобы обновить весь комплект заклинаний, «подлить» в них свежего эфира.

Так, теперь саквояж: свечи, коробка с «живым мелом» с Дальней Хляби, набор циркулей, уголков и линеек. К чёрту в дальний угол полосатый ковёр, что уютно разлёгся прямо посреди комнаты, закрыть ставни, выпить стакан воды (голова всё ещё немного гудела).

Фигаро, как всегда, чертил колдовские знаки пыхтя, и высунув от усердия кончик языка: метафизическая начерталовка давалась ему не то, чтобы очень тяжело, но там, где ошибок допускать было ни в коем случае нельзя, рука ведь обязательно дрогнет в самый неподходящий момент – закон подлости во всей своей красе. Теперь свечи – это просто – потом зажечь их небрежным взмахом руки, запитать получившуюся конструкцию влив эфир в Центры Восхождения, убедиться в стабильности системы, дабы случайно не самораспылиться в субатомную крошку... отлично, теперь можно и выдохнуть.

Пока заклинание «настаивалось», следователь, ругаясь и громыхая содержимым саквояжа, извлёк на свет божий основной компонент предстоящего ритуала: побитое молью чучело рыжего кота на деревянной подставке, аккуратно установив его в центр нарисованной на полу пентаграммы.

Короткая формула, Открывающий жест и краткий миг головокружительной темноты.

Личных сервиторов создавали и настраивали всегда индивидуально, строго под каждого колдуна, поэтому никакого особого сопротивления при совмещении эфирных «каркасов» своей ауры и ауры сервитора Фигаро не почувствовал. Так, лёгкая встряска и ощущение, что тело расплывается мягким пушистым облачком, всасываясь в отведённые для него пустоты, будто рука входит в старую знакомую перчатку – потёртую, ношеную, но от этого не менее удобную.

Запечатанный внутри оболочки сервитора кот технически был вполне себе жив; он сидел на подоконнике и яростно стучал лапой по оконному стеклу, пытаясь поймать муху. Муха была большой, жирной и медлительной, так что шансов у неё не было, однако усатый бандит, как и все кошки, был не прочь поиграть со своей жертвой: он то прижимал муху лапой к подоконнику, то отпускал её на пару мгновений лишь для того, чтобы снова с оттяжкой треснуть по обречённому насекомому. Коту было весело.

Рыжий усач бросил на следователя короткий взгляд, мяукнул – мол, чего уставился, не видишь, делом занят – и вернулся к своему занятию.

Следователь не стал мешать коту. Он потянулся, чувствуя, как со скрипом и скрежетом приходит в движение его старая-новая оболочка, махнул хвостом, и, спрыгнув на пол с деревянной подставки, рыжей молнией вылетел в окно.

Третий этаж? Ерунда, пустяки: вот дерево – совсем рядом – а вот и ограда. Высокие кусты: сквозь них, сквозь старый камень, сквозь ткань пространства, момент приятного оцепенения в застывшем времени (камни это ведь просто затвердевшая память земли о событиях столь давних, что человеку трудно даже представить себе такие сроки), и, наконец, улица.

Метафизики до сих пор не могли прийти к единому мнению по поводу того, где находится колдун в теле личного сервитора, когда он в нём находится. В стандартном евклидовом пространстве? Тогда почему все или почти все материальные объекты для сервитора проницаемы? В эфире? Но тогда почему сервитора могут видеть обычные люди? Когда Фигаро в облике рыжего кота пробегал сквозь каменную ограду, то какой-нибудь слесарь Дымка, проходи он в этот момент мимо, увидел бы именно это: кота пробегающего сквозь каменную ограду (после чего, не исключено, означенный слесарь надолго завязал бы с водкой). В конце концов, устав от бесконечных споров на эту тему, метафизики сошлись на том, что «сервитор в момент его активации является как физическим объектом, так и его эфирной проекцией» и закрыли вопрос, притворившись, будто подобная формулировка вообще хоть что-нибудь объясняет.

Фигаро подобные вопросы не особо волновали; сейчас, несясь по улочкам Серебряной Пагоды, он лишь жалел, что слишком долго и слишком часто в оболочке личного сервитора находиться нельзя: изнашивался сервитор, страдала психика, получало незримые, но весьма существенные повреждения тело пользователя. А жаль: сервитор был очень, очень удобной штукой.

Следователь понятия не имел, где находится нужный ему перекрёсток Вокзальной и Первой, но эфир знал об этом прекрасно; в голове у Фигаро словно бы образовался сверхточный навигационный вычислитель, показывающий следователю его цель столь же ясно, как если бы перед его глазами парил невидимый указатель. Но Фигаро не торопился.

Он двигался к городскому архиву как бы по широкой, постоянно сужающейся спирали в пространстве-времени: ага, ага, вот тут можно срезать – раз! – и секундная стрелка на башенных часах даже не дёрнулась, а вот здесь можно и притормозить, наблюдая, как другая стрелка – уже минутная – делает резкий рывок вперёд. Ну, не страшно, вон там можно ещё срезать, а потом вот здесь наверстать, а тут и вовсе проскочить через какой-то старый сарай, в котором на стопках кирпичей стоял одинокий кабриолет «Фродо-3» без колёс и коробки передач.

Вокруг гремел эфир: огромный чёрный шар солнца украшенный бледной серебряной короной-ореолом неподвижно висел в зените ярко-алого неба, то ли порождая, то ли поглощая свет, то ли всё сразу. Солнце всегда можно было увидеть сквозь эфир; чёрный глаз дырявил алые небеса вне зависимости от времени суток, постоянно находясь в одном и том же положении – на пару градусов севернее зенита. Земля тоже светилась, хотя и не так ярко, как небо: мягкое сияние утреннего тумана, искры костра, газовая лампа, которую кто-то зажёг за белёсой шторой.

Вот улицы города, вот дома (теперь Фигаро начинал понимать странную геометрию Серебряной Пагоды: город как бы раскручивался из единого центра, который находился на Площади ратуши, постепенно распрямляя свои улицы точно лепестки), а вот и люди – идут-спешат по своим делам, ждут на остановках «керосинку», или просто сидят на лавочках уткнувшись в газеты. Обычные люди с самыми обычными аурами, безо всяких следов псионического влияния. Ну, разве что тонких алых нитей в аурах жителей Пагоды было меньше, чем обычно, но патологией было бы как раз полное отсутствие этих чёрно-красных трещин врождённой агрессии. У подконтрольных людей с промытыми мозгами ауры всегда однотонные, с резко выраженными слоями, без артефактов или сиюминутных вкраплений. Хотя, разумеется, Отдел наверняка проверял эту версию, так что следователь и не надеялся заметить в свечении «вита» горожан что-то особенное.

И, всё-таки, кое-что общее у этих облачков жизненной силы, что окутывали жителей этого города, было: тонкие светлые нити, пронизывающие коконы аур от Высшего входящего центра, до самых уходящих в землю «корней».

Люди Серебряной Пагоды были счастливы.

Не тем дурным ошеломляющим счастьем, что сбивает тебя, точно бронепоезд, что наступает после приёма дозы «синей пыли», не тем головокружительно-тахикардическим напором, которым иногда вспыхивает счастье любви, и даже не теми яркими сполохами, что омывают разум конторского служаки только что прикупившего себе новые ботинки. Нет, это было простое тихое счастье, что тлело в человеческих душах подобно свечам в окнах: где-то поярче, где-то потусклее, но как яркий огонёк всегда угадывался за оконным стеклом, так и эти дрожащие ниточки света невозможно было спутать с чем-либо ещё.

Да, жизнь в этом городе шла своим чередом, что значит, не без проблем: у кого-то прямо сейчас болел живот, кого-то донимали мыши, кто-то подозревал жену в чрезмерно ветреном поведении, а кого и начальство заело так, что хоть по морде гаду, но...

Каждый из этих людей был счастлив своими собственным, маленьким счастьем – таким, что как раз ему впору и впрок. Сейчас, через призму эфира, следователь видел это так же верно, как собственный нос в зеркале.

Более того: он вспомнил, что в аурах большинства знакомых ему людей этих светлых ниточек не было. Элегантный циник магистр Стефан Целеста, умный как сам Сатана Алистар Метлби, Артур-Зигфрид Медичи, более известный, как Мерлин Первый, Моргана... А вот у тётушки Марты, между прочим, отпечаток счастья в ауре был, пусть и совсем маленький.

Но бывает ли счастье маленьким?

Фигаро вспомнилась старая сказка: стоял на берегу моря сверкающий город, весь из серебра и хрусталя, а золотом там мостили улицы и, от нечего делать, вечерами бросали с пирса в воду драгоценные камни – у кого больше раз подпрыгнет. И жили в том городе могучие колдуны, да древние алхимики, каждый из которых по три Философских камня в кармане таскал, жили, и горя не знали. Но вот как-то раз повадился налетать на город Чёрный Ворон – создание абсолютной тьмы. Чем только его колдуны ни разлили, да ни тузили, а всё по боку: не берут супостата ни заклятья, что города с землёй ровняют, ни зелья, что и мёртвого из могилы поднимут. Колдуны с горя взяли, и вызвали демона, да не какого-нибудь, а самого Герцога Астарота, пообещали ему даров и крови, как полагается, и стали допытывать, как им Ворона Тьмы со свету сжить? На что великий Герцог Гоэтии рассмеялся, и сказал, что ничего ему от колдунов не нужно, что всё у него и так есть, а помочь он поможет, но просто дабы посмеяться. Есть, сказал Астарот, одно старое, полузабытое заклятье, именуемое «Золотой Феникс», что способно уничтожить любую тьму на земле. Заклятье, по сути своей, несложное; любой колдун-недоучка справится, да только сработает то заклятье лишь у человека счастливого, а кто счастья в жизни не знает, тот может даже не пытаться – колдовской силой здесь ничего не решить. Сказал это Герцог, да и провалился сквозь Сферы, а колдуны-алхимики возрадовались, и побежали текст старого заклинания искать. И нашли, да только никто из них сотворить его не смог – на весь город не нашлось ни одного счастливого человека. Мудрые были, богатые были, сильные были, а вот счастливых не было, и когда Чёрный Ворон в очередной раз явился, то схватил в клюв град серебряный, да и уволок с собой в вечную тьму. А у себя в палатах, на том конце горизонта, смеялся и смеялся великий Герцог Астарот...

Фигаро даже немного взгрустнулось. Следователь остановился у высокой красивой решетчатой изгороди, богато украшенной посеребрёнными завитушками, и подумал, не промотать ли ему время сразу до трёх часов так, чтобы в назначенный час как раз оказаться у городского архива.

И, возможно, если бы этот приступ светлой меланхолии продлился ещё немного, то Фигаро так и поступил бы.

Но произошло нечто, мгновенно купировавшее состояние задумчивой грусти, нахлынувшее на следователя – у него заурчал живот.

Метафизики, будь они рядом, наверняка стали бы спорить, у кого именно и что заурчало: у следователя или у его сервитора. Второе было затруднительно, поскольку сервитор был просто чучелом, особым образом законсервированным сознанием и эфирным каркасом, а первое было невозможно потому, что сейчас следователь был всего лишь эфирным сгустком, запечатанным в сервитора.

Фигаро же эти делали волновали мало; следователь просто хотел есть.

Он вспомнил, что в «Трёх Коронах» толком и не позавтракал, такое сильное впечатление произвела на него встреча с городским головой Фортом. Так, пару кусков котлеты, ложка салата и глоточек кофе. Для Фигаро это было абсолютно неприемлемо, и его желудок нашёл способ возмутиться даже в том полуматериальном состоянии, в котором он сейчас находился.

Следователь пришёл в чувство. Он начал размышлять, не проявиться ли ему рядом с какой-нибудь приличной ресторацией рядом с городскими архивами, и тут его мысли приняли новый оборот.

«Так, стоп, погоди немного. Времени на пожрать у тебя ещё вагон и маленькая тележка. Оглянись вокруг ещё раз, и, пожалуйста, будь чуток внимательней. Давай поиграем в «что не так на этой картинке?»

Фигаро нахмурился.

«С людьми всё нормально. Даже более чем; я же только что...»

«Да, – подтвердил внутренний голос, – мы уже установили, что люди в Серебряной Пагоде чувствуют себя просто отлично. Всем бы так жить, и всё такое прочее. Но город – это не только люди. Смотри дальше»

Следователь медленно огляделся.

Он сидел у ограды маленькой уютной усадьбы, перед которой был разбит миниатюрный парк: несколько деревьев, питьевой фонтанчик, кормушка для птиц и специальные механические крепления, в которых можно было оставить на ночь велосипеды: владелец двухколёсно-педального средства передвижения совал переднее колесо в специальный паз, оттуда выскакивала блокирующая штанга, а велосипедисту, в обмен на серебряную монету, автомат выдавал ключ, которым можно было позже велосипед разблокировать. Остроумное приспособление, придуманное, вопреки расхожему мнению, не в Столице, а в Закудыкино, но...

Но вокруг не было Других.

Тут, наконец, до Фигаро дошло: за всё время своего путешествия в облике сервитора он нигде ни разу не видел ни одного Другого существа.

Да, кое-где в старых домах обитали призраки, но призраки не могли считаться Другими в полном смысле этого слова – их оставляли люди. А вот домовых не было. Не было спешащих по своим делам банников и конюших, не было городовых чертей, которых еще во время правления Квадриптиха понатыкали на каждом перекрёстке выслеживать Бук, пылёвок и прочую мелкую зловредную нечисть. В домах – сейчас это чувствовалось особенно сильно – не было ни одного домового, а на улицах не витали в воздухе розоватые облачка суккубов, высматривающих себе донора на ночку-другую. Более того: не было даже мелких огоньков-спрайтов, этих надоедливых эфирных светляков, донимающих любого честного колдуна, да и простых граждан, если таковые были чересчур эмоциональны («светляки» питались остаточными выбросами человеческой «вита» и, в общем-то, были совершенно безвредны).

По сравнению с тем же Нижним Тудымом этот город в плане Другой активности был просто пустыней. Следователь никогда в жизни не видел ничего подобного.

«Но так не бывает. Просто не бывает. Ну, хорошо, допустим, постовых чертей тут никогда не использовали – да, есть такие города (хотя, будем откровенны, на всё Королевство их наберётся не более десятка). Предположим, что Других паразитов повывели колдуны (но, опять-таки, какие колдуны, если здесь нет даже следователя Департамента, не говоря уже об Инквизиции), предположим, что домовым не нравится местный эфирный фон. Предположим, так совпало.

Но не слишком ли много совпадений? И как, как, скажите на милость, можно уничтожить или не допустить появления элементарных Других активностей, вроде тех же спрайтов или вездесущих Полых Теней – отпечатков сильных эмоций и пролитой крови (ну, порезал человек палец ножом, когда резал колбасу)?

- Дичь полнейшая, – пробормотал себе под нос Фигаро, – просто чушь, нелепица.

«Думай, – Воображаемый Артур в его голове довольно хмыкнул. – Ты сделал отличное наблюдение, тебе в руки попал весьма весомый факт. Работай с ним. Здесь нет Других – о чём это говорит?»

«Это говорит о... О том, что... Блин, да ни о чём это не говорит. Ну, нет и нет... Хотя, конечно, очень странно...»

«Странно, и необычно, факт. Но почему откуда-то могли исчезнуть все Другие существа?»

«Воздействие... м-м-м... сильного артефакта?»

«Настолько скучно, что я даже не засчитаю это за попытку мыслительной активности. Дальше»

«Специфика местного эфирного фона?»

«Это как версия с артефактом, только ещё и без артефакта. Настоящий Артур уже порол бы вас на конюшне, и был бы глубоко прав. Дальше»

«Слушай, а давай сам подумаешь, если такой умный, а?!»

«Великолепно. Теперь он докопался до выдуманного им же самим Мерлина. Так, Фигаро, вам скоро выпишут направление в больницу святой Елены. Солёные ванны, прогулки по лесу, электрошоки...»

«Ладно, ладно. Извиняюсь, был неправ... Да, глупо, чёрт побери. А вообще – такая же чушь, что и все остальные местные «загадки». Меняющий облик городской голова, все вокруг счастливы, и нет Других. Как всё это вяжется друг с другом? Да никак. Неудивительно, что никто из королевских агентов, что торчали в Серебряной Пагоде до меня, ни черта тут не обнаружил. Так что успокойся, расслабься, и наплюй»

«Если ты сейчас скажешь, что не будешь заниматься решением этой проблемы потому, что ни у кого до тебя её решить не получилось, то немедленно заканчивай меня воображать. Я отказываюсь быть мыслью в твоей деревянной башке!»

«Да никто ни от чего не отказывается... Ладно, больше мы тут ничего интересного не увидим. Пора в архивы. Посмотрим, что в этих долбаных городских записях. Хотя, сдаётся мне, их уже до меня пересмотрели раз двести...»

Щуплому клерку в очках со стёклами толщиной в два пальца, кое-как уложенными волосами и парусиновыми нарукавниками было очень стыдно.

Он почти минуту кривился, мял в руках носовой платок, тёр крючковатый нос и лихорадочно шарил измазанными в чернилах ладонями по поверхности стола, пока Фигаро тихонько вздыхал, и пытался казаться грозным и рассерженным.

У него просто не получалось сердиться на этого чудика в окошке за стойкой; не выходило, хоть плачь. Клерку на вид было то ли тридцать, то ли все пятьдесят, и он выглядел настолько умученным жизнью, что следователю хотелось дать ему пару сербряков на чай и сигареты, махнуть рукой, да и оставить в покое, а не размахивать своей «корочкой» ДДД и делать страшное лицо.

Пыхтя, потея и отдуваясь, клерк промямлил, что он не может выдать следователю городские записи. Никак не может. То есть, не может совсем, поскольку оные записи сгорели во время печально известного Большого пожара, и не могут быть восстановлены.

Фигаро поинтересовался, каким же образом происходит регистрация браков, рождений и смертей? Оказалось, что все необходимые свидетельства, как и прежде, выдаются гражданам на руки, а уведомления о них отсылаются телеграфом в Главный Столичный Архив.

Следователь застонал, схватившись за голову. Записи гражданских регистраций из какого-то городишки затерянного в горах – да в Главном Архиве их обработают лет через двести. Если в процессе не потеряют в каком-нибудь локальном катаклизме, вроде нашествия крыс или прорыва канализации, что было, откровенно говоря, куда более вероятно.

Уже особо ни на что не надеясь, Фигаро спросил, можно ли ознакомиться с копиями телеграмм. Оказалось, что все копии автоматически попадают в так называемое Малое хранилище, ключи от которого есть только у городского головы.

- Вы всегда можете обратиться к господину Форту. Я думаю, он вам не откажет. – В глазах клерка горело настолько искреннее желание помочь, что сильнее его было, пожалуй, лишь нежелание следователя опять встречаться с господином Фортом.

- Спасибо за информацию. – Фигаро со вздохом кивнул и махнул рукой. – Вы мне очень помогли. Думаю, я обращусь непосредственно к Форту.

Клерк, похоже, был готов упасть на стол от облегчения.

Следователь не стал его больше терроризировать, а просто подхватил под мышку чучело рыжего кота на деревянной подставке, коротко кивнул, и поспешил выйти из здания городских архивов на свежий воздух.

Он поискал глазами скамейку, и, обнаружив искомое, плюхнулся на неё, поставив рядом с собой сервитора. Солнце приятно грело щёки, заблаговременно обработанные вчера алхимическим средством от ожогов – краснота невольного загара уже почти сошла на нет.

В кармане пиджака, к счастью, оказалась полупустая пачка «Королевских» – довольно поганеньких сигарет, но сейчас Фигаро был готов выкурить хоть веник. Он прикурил «от пальца», пыхнул дымом, и принялся яростно размышлять.

Разумеется, никакие ключи городского головы ему были не нужны. Фигаро мог вломиться в чёртовы архивы ночью, вскрыть замок в это самое «Малое хранилище» спецотмычкой и перерыть его полностью. Но зачем?

Он либо найдёт эти чёртовы телеграммы, либо не найдёт. Если он их найдёт, то та их часть, что его интересовала больше всего – копии свидетельств о смерти – возможно, вскроют тот факт, что тут либо, действительно, никто не умирает, либо что все граждане внезапно возжелали пользоваться услугами местного крематория (а есть ли он тут, кстати?) либо ещё что-то в таком духе. Это просто подбросит ему новые интересные, загадочные и никуда не ведущие факты, только и всего.

Или, всё-таки, нет?

Фигаро чувствовал себя точно в дурном сне, когда ты падаешь с крыши и пытаешься схватиться за воздух: вроде бы, что-то даже получается, но земля всё равно ближе и ближе.

- Дурацкие факты, – бормотал следователь, плюясь от мерзкого вкуса табака, – дурацкие документы, дурацкий город.

Тут, наконец, его мысли приняли новый оборот: ладно, вы, значит, вот так? А мы, значит, вот эдак...

Он выбросил окурок в урну, встал, подхватил сервитора, и решительно направился обратно к дверям, из которых только что вышел.

Фигаро не стал опять доводить клерка до инфаркта; вместо этого он подошёл к низкой стойке с табличкой «Справочная: общие вопросы». За стойкой сидела весьма миловидная девица лет двадцати в коричневом платье, больших очках в роговой оправе и модных туфельках на высоком каблуке. Она курила мятные «Дорожные» и держала в руке книгу в мягкой обложке. Книга называлась «Большой любовный тур госпожи Дрисколл».

- Извините, – следователь кашлянул, – вы не подскажете, где тут у вас подшивки городских газет?

- Городской газеты, – отчеканила девушка, не отрываясь от книги. – «Новый горизонт»; издаётся с 1856-го года. Вам вон туда, – она махнула рукой куда-то в противоположный конец холла, – там будут обзорные кабинки.

На Фигаро во время разговора она даже не взглянула. Девицу, подумал следователь, явно стоило бы поменять с нервическим клерком местами (клерка, кстати, в его окошке уже не было; похоже, побежал глотать сердечные капли).

Зато обзорные кабинки оказались именно что обзорными кабинками – Фигаро видел такое только в столице. Всю газетную подшивку здесь перенесли на фотоплёнку, и теперь читать можно было сидя в маленькой кабине обитой войлоком, где пахло горячим целлулоидом и пылью, сгорающей на мощной лампе проектора. К подобной манере чтения трудно было привыкнуть вот так сходу, но у следователя более-менее получалось: выбрать большой крутящейся ручкой из чёрного эбонита бирку «Новый Горизонт», выставить ручкой поменьше дату, нажать на кнопку, и жужжащий автомат менее чем за минуту подсовывал тебе нужную плёнку.

Фигаро нашёл нужный ему номер газеты очень быстро. Он почему-то не питал ни малейших сомнений относительно года, когда случился Большой пожар.

И верно: 15 июля 1881 года. Первая полоса «Нового Горизонта» буквально орала в лицо аршинными буквами (собственно, вся первая страница была просто названием статьи и фотографией горящего здания):

«УЖАСНЫЙ ПОЖАР В СЕРЕБРЯНОЙ ПАГОДЕ! ТРАГЕДИЯ УНОСИТ ЖИЗНИ ПОЧТИ ДВАДЦАТИ ГРАЖДАН!»

Следователь с трудом продирался сквозь хитросплетения языка автора статьи, иногда просто отключаясь на несколько секунд, и хлопая глазами в пустоту. Ужасающий канцеляризм мешался в тексте со взрывами бравурно-траурных эмоций и выдерживать это было, мягко говоря, непросто. Например, следующий пассаж выбил Фигаро из колеи минуты на две:

«...когда случившееся Возгорание древесных Материалов из коих состояла Крыша театра им. Филигуса Финча, распространилось, конструкция Здания обеспечила бурный приток свежего Воздуха, что немедля воспламенило Огонь бушующим коленвалом, бросающимся вниз на Стены и на соседние Строения, одним из которых оказалось, к величайшему сожалению, наше прекрасное Здание городских Архивов, построенное в году 1711 в стиле поздней готики на средства собранные городским головой К.К. Шплинтом во время устроенного им благотворительного Ужина для столичных Дам и Господ под конец охотничьего Сезона»

- Святый эфир, да так же мозги сломать можно, – прошептал следователь, потирая виски пальцами. – Кажется, я, всё-таки, нашел, с чем у них тут плохо – с хорошими газетчиками.

Тем не менее, ругаясь, и дымя мерзкими сигаретками, Фигаро кое-как удалось восстановить картину случившегося.

15 июля 1881 года в местном театре выступал с концертной программой какой-то заезжий оркестр или что-то типа того. Непонятно что именно произошло, но, как следовало из статьи, похоже, что один из газовых осветителей упал, повредив трубу, и огненный фонтан буквально за пару секунд поджёг занавес и портьеры, после чего занялись деревянные стены здания. Трагедия случились из-за того, что служители, ринувшиеся к алхимическим пеногонам, забыли разблокировать двери, и у выходов возникла давка. Семнадцать человек погибли, остальным удалось выбить двери и вырваться на свежий воздух до того, как угарный газ и дым начали отключать им головы.

Сам театр (который в статье иногда гордо именовался «концертным залом») сгорел подчистую, а вместе с ним городские архивы, пара газетных киосков и несколько малозначительных хозяйственных пристроек. Вся эта история, похоже, произвела на местных жителей очень сильное впечатление. Ещё бы: семнадцать трупов – это было много даже для Столицы, не говоря уже о городишке в пять тысяч душ.

Городской голова отправился за решётку; не помогли ни связи, ни положение, а его место занял Алексей Форт, ранее занимавший должность Хонти. Театр отстроили заново, архивы тоже (стоит ли говорить, что новые здания строились с соблюдением всех норм пожарной безопасности!), а жертвам трагедии поставили небольшой памятник в центральном парке. Город объявил недельный траур, собрал семьям погибших немалые суммы на нескольких благотворительных аукционах... и всё закончилось.

За исключением того, что с того момента город изменился раз и навсегда, превратившись в рай на земле.

Следователь курил, чувствуя, как его пальцы ногтями впиваются в череп, жмурился, кривился... и всё так же ничего не понимал.

Летом 1881 года что-то произошло. Без сомнения, пожар был частью случившегося, и всё это: пожар, пропавшие Другие, исчезнувшие документы, скатившийся к нулю уровень преступности – всё это, без сомнения, было как-то связано между собой.

Но как?

Фигаро чувствовал себя человеком, пытающимся собрать картинку-головоломку, в которой недоставало фрагментов, а те, что имелись, были из нескольких разных наборов. В детстве ему даже нравились подобные экзерсисы; иногда из паззл-набора «Собери всех зверей» получались довольно забавные существа, вроде парнокопытных синиц или ослов с рыбьими плавниками, но сейчас у него не складывалось вообще ничего.

«Ищи странное. Ищи что-то, что не укладывается в общую картину»

Но легче, однако, было сказать, чем сделать. Потому со всеми явными странностями Фигаро уже, похоже, познакомился.

Или не со всеми?

Он раздавил сигарету об дно пепельницы (в кабинке имелась даже «салонная лампа»: маленькая газовая свечка, что нагревала платиновое кольцо, разрушающее сигаретный дым), подхватил сервитора, и пулей вылетел из городских архивов.