Агент Их Величеств, Часть первая

Глава 4

Когда Фигаро, усталый, но довольный, наконец, вышел из ратуши, часы на её башне вздохнули, зашипели, застрекотали, и звонко пробили четыре раза.

Следователь ощутил лёгкое чувство дезориентации; оказалось, что экскурсия заняла у него, ни много ни мало, три часа. Не то чтобы он совсем не следил за временем, но пролетело оно совершенно незаметно.

После зрелищ, как обычно, потянуло на хлеб. Хотелось прямо сейчас завалиться в какую-нибудь местную ресторацию, и проверить, хороши ли местные повара настолько же, насколько и экскурсоводы. Но Фигаро решил стоически дотерпеть до вечера, поскольку ему обещали чуть ли ни целый пир, и, как минимум, бочонок пива. Поэтому следователь повздыхал, подумал, да и отправился искать кладбище.

Вежливый старичок в шляпе-канотье, белой рубашке навыпуск и таких же белых штанах, что хмурясь, и что-то бормоча себе под нос, играл сам с собой в шахматы на скамейке у фонтана, объяснил, что, в принципе, до кладбища можно поймать некую «керосинку» (очевидно, имелась в виду регулярная керосиновая повозка, курсирующая по определённому маршруту), однако, «...если приезжий господин не торопится, то я бы рекомендовал вам спуститься с площади во-о-о-он на ту улицу, и пройтись вдоль обрыва к лестнице. Так вы и денежку сэкономите, и на виды полюбуетесь, а ходьбы там всего-то минут двадцать, ежели вашим ходом, да ещё с горки. А вот назад можно и керосинку взять, чтобы на гору не драться»

Фигаро поблагодарил, немного подумал, и счёл совет старичка дельным – в конце концов, его задачей было изучить город, чем он пока что с успехом и занимался. Поэтому он, наложив на саквояж простенькое облегчающее заклятье (теперь саквояж не летвитировал, а просто стал весить всего пару фунтов) прошёлся по площади, и по красивой белой лестнице спустился на выложенную камнем дорожку.

Дорожка, что тянулась вдоль довольно-таки крутого склона, представляла собой нечто вроде обзорной площадки: ограждая пешеходов от обрыва симпатичным парапетом, выполненным в виде каменных перил опирающихся на пузатые миниатюрные колонны, она как бы падала вниз маленькими скачками, позволяя оценить великолепный вид на город и озеро внизу.

Всё это следователь уже видел из окна, но прогулка ему понравилось: свежий ветерок приятно трепал волосы, солнце, спрятавшись за маленьким облачком, не слепило глаза, а на парапете через каждые сто-двести шагов сидели презабавные каменные скульптуры: нахохлившиеся орлы, ехидные химеры, горделивые змеи и суровые горбатые медведи.

«Интересно, – размышлял Фигаро, – откуда у них средства на всю эту красоту? Ну, понятно: тут же никто не совершает преступлений, а, стало быть, и не ворует из городской казны... Чёрт, а жаль, что это не какое-нибудь редкое алхимическое соединение в воде! Возили бы отсюда эту самую воду в цистернах и заливали в столичный водопровод. Так, глядишь, тамошние министры и стали бы жить на жалованье, как честные люди... Эх, мечты, мечты...»

Дорожка нырнула вниз, превратившись в лесенку с мраморными перилами, и резко закончилась, расколовшись надвое о древний дуб, к которому была привязана большая табличка указатель:

«Налево – городской парк. Направо – кладбище «Тихое пристанище»

Решив сходить в парк как-нибудь потом, Фигаро свернул направо. Под ногами камень сменился хорошо утоптанным грунтом; дорога с обеих сторон была укреплена высокими бетонными блоками, похожими на карандаши, и чем-то, смахивающим на пирамидки, сваренные из двутавровых балок. «Защита от оползней, – догадался следователь. – Однако, как тут у них... Каждая мелочь продумала, всё по-людски, а не как, вот, например, в Нижнем Тудыме, где мост через Зловонку чинят уже столько лет, что фабрикант Форинт плюнул, да и простроил свой собственный, с узкоколейкой, чтобы быстрее отгружать товар с фабрик. А я тут хожу и удивляюсь – почему, мол, всё так, как оно должно быть? И дико от этого, и от самих мыслей таких противно... Может, город и впрямь просто эдакая статистическая аномалия? Ведь если есть люди высокие, то, стало быть, должны быть и люди очень высокие, так? Если есть люди, которые живут долго, то должны быть и люди, что живут очень долго, правильно? Так, может быть, если есть города, где всё делается почти как надо, то в этом конкретном городе вообще всё делается как надо? Ах, если бы, если бы... Недаром Артур-Зигфрид Медичи, он же Мерлин Первый, в своё время решил, что саму природу человеческую, самое естество людское нужно менять, чтобы утопия стала реальностью. Человек одинаков везде; это аксиома, а, значит, у города этого есть какой-то секрет. Понять бы, какой...»

Деревья, что росли по обеим сторонам дороги, клонились друг к другу, словно тянулись к собратьям тонкими руками ветвей, образовывая нечто вроде зелёного коридора, где в трепещущей листве играло весёлыми искрами солнце. Это ну никак не походило на скорбный путь к месту последнего упокоения, и Фигаро даже не успел понять, когда дорога, наконец, вывела его к кладбищу, уткнувшись в широко открытые ворота из толстых кованых прутьев. Кладбищенской ограды не было видно; она буквально терялась в зарослях густого плюща.

Лишь увидев перед собой намертво приклеенные (а, точнее, вплавленные заклятьями) ордера Департамента на каменной арке ворот, следователь убедился, что, действительно, попал на кладбище – эти характерные печати и эфирный холодок, которым веяло от квадратных листков бумаги, невозможно было спутать ни с чем иным.

Его никто не встречал; маленькая сторожка у ворот была аккуратно выкрашена зелёной краской, закрыта на большой висячий замок, и, как мог убедиться Фигаро, вытянувший в сторону деревянного домика тонкий эфирный «щуп», абсолютно пуста. Тут никого не было уже дней десять; прочные деревянные ставни на окнах скрывали от любопытных глаз лишь нехитрое убранство в виде стола, двух стульев и маленькой печки-буржуйки, да пыльную темноту.

- Ладно, – следователь пожал плечами, – обойдёмся без красных дорожек с оркестрами. Мы люди не гордые.

Некоторое время он неторопливо прогуливался по кладбищу, лениво прощупывая эфирный фон. Как он и подозревал, предварительная проверка не показала ничего интересного, и Фигаро сильно сомневался, что глубокое сканирование покажет хоть что-нибудь сверх того. Кладбище, если можно было так выразиться, не скатившись в тавтологию, было мертвее мёртвого.

Не то, чтобы Фигаро ожидал чего-то другого – «активные» кладбища большая редкость. Сегодня даже обычного гуля можно встретить только где-нибудь на крайнем севере, где несчастные падальщики мёрзли, не приспособленные к жёстким природным условиям, с трудом разрывали промёрзшую землю и часто впадали в вынужденную спячку, дабы экономить и без того скудные силы. И всё-таки – теперь он мог себе в этом признаться – следователь надеялся найти здесь хоть что-то, на что стоило бы обратить внимание.

Он приложил к глазам «очки» из сведённых вместе больших и указательных пальцев. Фигаро даже не пришлось произносить формулу заклятья; он так часто использовал «эфирный зрак», что сам эфир, мгновенно сообразив, чего хочет следователь, принял нужную форму. Колдуны-тренеры Особого отдела называли этот эффект «подсознательной адаптацией», очень хвалили Фигаро, но, всё-таки, надеялись, что со временем эта самая адаптация распространится у него на более полезные в бою заклинания, вроде, хотя бы, шаровой молнии. Кое-кто утверждал, что некоторые магистры могли швырнуть Изматывающий Бур простым движением руки, и Фигаро, вспоминая великолепного Стефана Целесту, был склонен им верить.

Вспышка. Яркие переливы красок. Цвета и формы.

Алое небо, чёрное солнце. Тонкие полупрозрачные контуры деревьев, похожие на сияющую паутину. Живой свет, звёзды за звёздами.

Над землёй чинно проплывали светлячки элементарных эфирных образований, стлалась по могильным камням зелёная дымка «виталиса» испускаемого травой и живыми существами, что населяли почву: полёвками, червяками, земляными осами и прочей мелочью. Спокойно и ровно горело белое пламя на воротах – так в эфире выглядели печати ДДД, что охраняли эти камни от вторжения изнутри и извне.

Под землёй тоже не происходило ничего необычного: обычные кладбищенские тени – даже не призраки, а просто хрупкие остаточные формы бывшей жизни, отголоски отголосков, что большую часть дня мирно дремали в своих гробах, а ночью вылетали наружу поболтать о том, да о сём. Щепотки памяти, сильные воспоминания, тончайшие эфирные оболочки с каплями «вита», застрявшими в них после смерти. Тени, тени, сонмы теней, безвредных и невидимых, которые, разве что, в безлунную ночь могут на миг явиться особо впечатлительному гражданину, что решится прийти к старым могилам. Их надоедливый шёпот, подчас, сильно раздражал живущих рядом с кладбищами колдунов. «Что делают людские тени после смерти?» – частенько спрашивали у метафизиков всех мастей. У Фигаро не спрашивали (следователь ДДД метафизиком в полном смысле этого слова не считался), но если бы спросили, то он бы лишь буркнул в ответ: «жалуются, болтают и сплетничают».

С этими ожившими фрагментами памяти можно было даже пообщаться при желании, но подобное общение напоминало бы разговор со старым музыкальным автоматом, который случайным образом меняет восковые валики, большинство из которых поцарапаны, а то и вовсе наполовину рассыпались в труху. Колдуны-археологи – вот те были горазды болтать с тенями прошлого, собирая их рассказы, точно черепки древних кувшинов или истлевшие в красную ржу мечи, что давно упокоились под мшистыми камнями развалин старых замков.

Для Фигаро же толку от болтовни древних эфирных «клякс» не было никакого. Поэтому, убедившись, что под его ногами не зреет «ведьмин нарыв» и не копошатся в гробах, царапая их крышки изнутри зарождающиеся некроты, он погасил заклятье «зрака», сунул руки в карманы, и, насвистывая, отправился дальше, к центру старого кладбища.

Были, конечно, и другие ритуалы, которые протокол требовал провести, дабы убедиться, что кладбище на сто процентов «не активно», но Фигаро к этому времени уже окончательно решил задвинуть на них здоровенный болт с левой резьбой. На этом кладбище никогда ничего не случалось, и не случится в ближайшие двести-триста лет. «А вот потом можно будет устроить и повторную инспекцию, – думал следователь. – Хотя, конечно, печати на воротах обновить стоит. И подпись под это дело у Хонти в сопроводиловку. А пока что не торопись. Гуляешь – ну и гуляй себе»

На кладбище было зелено и тихо; старинные дубы и высокие лиственницы прятали земляные холмики от солнечного света, даруя усталому путнику благословенную прохладу. Усталый путник не возражал; больше всего на свете Фигаро не любил сжигать на солнце тонкую кожу на щеках и носу, а солнце как раз приближалось к той коварной точке, когда его лучи так и норовили стрельнуть прямо в глаз.

«Марта Раберфорт, – читал следователь надписи на камнях, – 1729-1825. Любящей Матери от её Дочерей. Прими тихий Покой и храни нас с Небес» Красивый памятник, но сама могила запущена и уже порядком подзаросла травой, которую, разве что иногда прореживал местный сторож. Где сейчас дочери госпожи Раберфорт? Разъехались, разлетелись по свету... А вот красивая гранитная плита: «Марк Циганян, 1702-1800. Колдун и защитник. Пал смертью храбрых в битве с Древним Вендиго. Покойся с миром, герой»

Фигаро только покачал головой: даже мастер Целеста не полез бы драться с Древним Вендиго. Ну, разве что имея под боком вооружённый до зубов отряд Белой Гвардии. Так что Марк Циганян был либо прямым потомком Мерлина, либо просто не успел убежать. Увы, но бывает и такое. Жизнь полна неожиданностей, что делает её, конечно, куда интереснее, но и трагичнее.

А вот могилы поновее: «Юрий Гонза, 1790-1870. Кузнец». Просто и лаконично, аж дух захватывает. Или вот: «Анна Вострикова, 1787-1850. Бросилась с моста из-за неразделённой любви. Надеемся, мама, ты нашла покой. Спи с миром» Неразделённая любовь в шестьдесят три – ха, а дамочка-то была гуляй-поле! Жаль, такой бы жить да жить... «Кузьма Коффер, 1880-1844. Зарезан за карточный долг, и более никому ничего в этом мире не должен. Друзья»

Фигаро остановился, и медленно осмотрелся вокруг.

Кладбище закончилось. Точнее, закончился самый новый его участок, что к настоящему моменту был выделен муниципалитетом под захоронение. Далее тихо шелестели ветви старых дубов, медленно взбираясь по покатому склону, и доносилось откуда-то журчание ручья.

Фигаро подумал, и решил пойти поискать самые старые могилы (он всё ещё был под впечатлением от экскурсии в ратушу). Кажется, по пути сюда следователь даже видел пару мавзолеев, увенчанных старинными крестами, возможно, семейные захоронения местной знати. Конечно, даже после упразднения матушки-Церкви под крестами хоронили еще почти век (потом мода на них прошла сама по себе), но, шут его знает, может быть, удастся наткнуться на что-то действительно древнее.

Он развернулся на пятках, раздумывая, не забить ли трубочку, и тут внезапно почувствовал беспокойство.

Что-то было не так.

Нет, дело было не в эфире – Великое Единое всё так же спокойно плыло, оставаясь при этом на месте, как и первый день творения. Никто не наблюдал за следователем, никто не наводил на него враждебное заклятье, и Других существ, насколько он мог судить, в округе не было тоже.

Тогда откуда это странное чувство, будто из-под ног вышибли почву?

Фигаро огляделся, но вокруг лишь ветер тихо шуршал в высокой траве у могильных холмиков, да пели в ветвях деревьев невидимые птицы.

«Артур, Артур, старый мошенник, – подумал следователь, – вот и где ты есть, когда ты так нужен?.. Хотя понятно где: с Морганой в Белой Башне, ломает голову над тем, как восстановить своё человеческое тело». Пару месяцев назад старый склочник таки сумел построить то, что он называл «психотронным ретранслятором»: некое устройство, в радиусе мили от которого Мерлин Первый мог появляться в своей активной призрачной ипостаси, точно так же, как и рядом с Орбом. Конечно, сознание Артура всё ещё находилось в печатке на пальце у Фигаро, но его внимание и «тело» сейчас были далеко.

«Ну, хорошо, подойдём к вопросу иначе: что сказал бы Артур, будь он сейчас здесь?»

В голове тут же зазвучал ехидный голос Артура-Зигфирида Медичи; вообразить его оказалось куда проще, чем казалось. Слишком уж привык Фигаро к тому факту, что там, где раньше в его голове жил только обычный треплющийся хор бессвязных мыслей, жил, был и иногда отпускал колкие замечания отдельный, не принадлежащий ему, следователю, голос. Голос едкий, зачастую совершенно невыносимый, гораздый на ехидные шутки, но, в то же время, всегда готовый прийти на помощь.

«Ладно, – сказал воображаемый Артур, – вот ты стоишь посреди кладбища, и не можешь понять, что же тебя так взбудоражило. Демонов вокруг, вроде бы, нет, огненный дождь с неба не сыплется, земля не трясётся, и сторож не бежит с ружьем, заряженным крупной солью. Так, может, дело в том, что вы, Фигаро, пропустили обед?»

«Замечательно. Просто прелестно. Теперь надо мной будет глумиться воображаемый Артур. Вообще-то, я тебя не для этого сейчас придумываю, ясно?»

«Ясно, – легко согласился голос-в-голове, – но, видишь ли, какая штука: если у твоих мозгов хватает ресурсов на то, чтобы вообразить себе целого меня, то почему же их не хватает на банальное «подумать в течение пяти минут»? Я чему вас учу уже четвёртый год, вашу ж в бога и в душу мать?»

«Я с удовольствием подумаю, как только пойму, о чём мне думать»

«Интересный взбрык сознания, – хмыкнул «Артур», – однако же, на самом деле, ты уже обо всём подумал. Беспокойство не берётся из ниоткуда; беспокойство есть признак того что что-то идёт не так. Твой мозг уже всё увидел, обработал и разволновался. Просто эти калькуляции ещё не дошли до твоего сознания. Помоги им. Начнём сначала: ты шёл по кладбищу, читая надписи на табличках. Потом кладбище закончилось. Что случилось в этот момент? Оглядись ещё раз: что прямо здесь и прямо сейчас не так, как должно быть?

Фигаро, нахмурившись, повертел головой по сторонам... и едва не шлёпнулся в яму.

Он стоял на краю того, что со временем должно было стать могилой – длинная яма в земле, выкопанная в паре футов от ограды соседнего захоронения. Просто яму было трудно заметить; её вырыли очень давно, и земля в ней уже успела зарасти травой и какими-то мелкими белыми цветочками.

В самой яме не было ничего удивительного; могильщики всегда выкапывают одну-две такие про запас. Удивительным было то, что эту конкретную яму, похоже, вырыли несколько лет назад.

«Миранда Таун, – прочёл Фигаро надпись на соседней могиле, –1780-1881. «Спи спокойно, дорогая мама». «Юрий Крим, 1801-1881. Друг, отец и просто хороший человек. Помним». Ещё чуть левее: «Мария-Мирабель-Анна Коуч – 1790-1880. От вечно любящей сестры»

Он медленно шёл вдоль стел, надгробных камней и плит, читая имена, эпитафии, а, главное, даты.

1880... Опять 1880... 1879... И ещё... И ещё... Да тут целый ряд 1879-го... Ага, а вот, значит, 1978-ой, всё верно...

«Что же получается, – думал Фигаро, медленно потирая лоб, – последний человек в этом городе умер в 1881-ом году? И больше никто не умирал, а выкопанная «про запас» яма так и не понадобилась? Ну, нет, это уже чересчур. Я готов поверить, что здесь никто не совершает преступлений, но то, что здесь уже восемнадцать лет никто не умирает – это, извините, уже за гранью»

«Ага, – согласился голосок «Артура», – вот тут ты совершенно прав. Ищешь логическое объяснение – в кои-то веки! Наш мальчик стал взрослым! Я сейчас заплачу от умиления!»

«Я сейчас тебя обратно распридумаю. Что ты предлагаешь: поверить, что тут все внезапно стали не только невероятно вежливы, но и бессмертны?»

«Как раз наоборот. Просто я уже и не думал, что вы, Фигаро, приучите свой разум хотя бы к толике скептицизма. Всё правильно. Муниципалитет по какой-то причине мог вдруг решить, что лучше всего под новые захоронения подойдёт другой участок – вот вам простое, а, главное, не требующее разгадывания никаких тайн объяснение... Стоп-стоп! Я не сказал, что вам прямо сейчас нужно отправиться на поиски этого самого нового участка. Достаточно просто найти нужные бумаги в городском архиве. Хотя, скорее, это всё есть в Своде городского учёта. Вы сегодня как раз встречаетесь с замом городского головы, так попросите у него эти чёртовы бумаги, да и дело с концом»

«Логично. Тем более что уже почти половина шестого. Где там нам нужно было встретиться..?»

«Крючок и кружка» полностью соответствовали своему названию: это был то ли магазин рыбы и рыбацких снастей, совмещённый с пивной, то ли пивная, совмещённая с рыбацким магазином. За длинной стойкой сверкал ряд кранов, из которых в стеклянные кружки хлестало душистое пенное пиво, запах которого следователь учуял за добрую сотню шагов, под полотком, подвешенные за хвосты болтались гроздья сушёной рыбы, а чуть левее, под тем же деревянным навесом, продавались удочки, катушки, блёсны, волблеры, живая наживка, подсаки, и всё остальное, что только могло понадобиться уважающему себя рыбку.

Рядом, прямо посреди дороги (хотя здесь, почти рядом с озером, никакой дороги уже не было; она превращалась в широкую песчаную косу, веером расходящуюся в стороны) стоял старенький моторваген «Жаклин Мерседес S-002», похожий на лёгкую пролетку, чересчур хрупкую и элегантную, чтобы выдержать ужас дорог Королевства, и посему должным образом переоборудованную: широкие колёса с шипованными протекторами, укреплённый кузов, полностью переделанная система рессор, мощный фаркоп и механическая лебёдка на носу.

Хонти был уже здесь: стоял, облокотившись на стойку, и о чём-то болтал с продавцом снастей. Одет заместитель городского головы был точно так же, как и утром, только его шапка, утыканная блеснами и попплерами куда-то исчезла, и теперь на плечи Хонти падал целый каскад огненно-рыжих волос.

Завидев Фигаро первый зам подскочил, точно в зад его ужалила оса, и огромными прыжками понёсся к следователю, загребая песок своими чудовищными сапогами.

- Фигаро! Фигаро! А я знал, что вы раньше приедете! Вот как чувствовал! Пиво и удочки уже в багажнике... Вы что, так в этом костюме к озеру и собираетесь?! Да вы с ума сбрендили, ей-же ей! Так, давайте не будет делать нервы, всё под полным контролем со стороны городской администрации! Пиф! Пи-и-и-и-иф! Подбери-ка вот этому джентльмену безрукавку, шорты и панаму. А, и шлёпанцы, а то куда он в туфлях? Да ещё и в лакированных?!..

Фигаро был полностью, абсолютно и безусловно счастлив.

Он умудрился сжечь себе нос, лоб, щёки, шею и основательно подпалить руки; здесь, у озера, да ещё и на закате это было как раз плюнуть. К тому же он стал счастливым обладателем безрукавки совершенно дикой расцветки, словно на белую ткань кто-то пролил все существующие в мире краски, да так и оставил подсыхать аляповатыми цветными лужами. Зато шорты цвета хаки сидели на следователе как влитые, панама не давала солнцу раскалить лысеющую макушку добела, а шлёпанцы... ну, они оказались просто шлёпанцами: подошва из пробки и пара шлеек через пальцы. В любом случае, Хонти был прав: удить рыбу в таком облачении было куда удобнее, чем в городском костюме (Фигаро вообще не мог понять, чем он думал, когда отправлялся на озеро одетый как столичный фабрикант).

Поначалу дело не клеилось: солнце уже почти коснулось воды, а следователь с первым замом к этому времени успели поймать всего-то по пятку небольших окуньков (и то хлеб, если говорить начистоту), но Фигаро изначально нацелился на добычу иного рода: усатого сома, щуку – зубастый карасиный ужас, или, на худой конец, мордатого толстолоба.

Вот только ни щуки, ни сомы на Фигаро с Хонти, похоже, не нацеливались, а, напротив: паскудно и бессовестно игнорировали рыбаков, занимаясь своими рыбьими делами и совершенно не обращая внимания ни на зачарованные воблеры первого зама, ни на червяков следователя (Фигаро в отношении наживки оставался традиционалистом).

И лишь только на закате, когда взъерошенный солнечный шар, устав от собственного жара, наконец, осторожно коснулся животом гор на горизонте...

- Тяни-и-и-и-и!.. Да не туда! Да не так сильно! Леска лопнет!

- Ничего, сдюжит! – Фигаро, высунув от усердия язык, вываживал рыбу, которая, судя по тому, как изогнулось дорогое немецкое удилище, была явно побольше карася. – А вы чего стоите?! Готовьте подсак! Вон она, дура, уже почти у самого берега плещется! Ну, если сорвётся! Ну, не дай Святый Эфир! Я эту скотину молниями! Динамитом! Гранатами-и-и!!

Но улыбка удачи на этот раз таки не превратилась в ехидную ухмылку: потихоньку, полегоньку, следователь и первый зам вытащили рыбу на берег.

Это оказался зеркальный карп – действительно, огромный. Он, конечно, не выглядел рекордсменом (у Фигаро на глазах брали монстров весом под семьдесят фунтов), но фунтиков на двадцать пять вполне себе мог потянуть: красивый, сверкающий в свете заходящего солнца, сильный и наглый.

Тут же полетели в костёр дрова, застучали колотушки, засверкали ножи, и вот уже над угольями, на решетке, которую предусмотрительно захватил с собой Хонти, скворчали и плакали каплями жира могучие рыбьи стейки. Фигаро старался, как мог, но всё равно умудрился выпачкаться в чешуе с ног до головы, и теперь напоминал старого линялого водяного.

Первый зам сунул следователю в руку кружку пива – душистого, пенного и прохладного, только что из бочонка. Они стукнулись холодным стеклом и надолго приложились к хмельному блаженству, с жадным наслаждением глотая тяжёлую янтарную жидкость.

- Ф-ф-фух! – Хонти, наконец, оторвавшись от своей кружки, шумно выдохнул и утёр пот, градом льющийся у него со лба. – Вот это я понимаю, порыбачили... Вы, Фигаро, переворачивайте, переворачивайте почаще! Рыба готовится быстро.

- Лучше меня вам этого карпа никто в городе не пожарит. Могу гарантировать. Я учился у лучших... М-м-м-м, пивко!.. Подайте соль... Да, отлично, а теперь перец... Тут ведь какая загвоздка: и чтобы корочка была румяной, и чтобы весь сок внутри остался, да ещё чтоб рыба пресной не была. На решётке, да над углями не так-то просто карпа приготовить. Это, друг мой, процесс тоньше, чем алхимический синтез «нигредо астериск»; тут столько параметров учесть нужно, что ну!.. А плесните-ка ещё пивка, что ли... Ух, холодненькое! Люблю бочковое.

Солнце село, и теперь на западе, где пологие склоны старых гор как бы уходили сами в себя, теряясь в зелёном шуме деревьев, пылала корона багрового света. Под ней город понемногу включал свои маленькие звёзды: вот загорелось окно на втором этаже небольшой, но уютной на вид усадьбы, приткнувшейся на краю каменного обрыва, вот сразу несколько огоньков зажглись вдоль улицы – должно быть, фонари на аллее, а вон и окошко в «Ратуше» подмигнуло тихим ровным светом. С такого расстояния следователь, конечно, не мог разглядеть балкон своего номера, но зато оценил, насколько удачно расположено старое здание: из восточных окон гостиного двора можно было увидеть почти весь город как на ладони.

- Да, – Хонти сыто икнул, вытирая руки салфеткой, – а вы, Фигаро, рыбу готовите как боженька. Я вас из города не отпущу. Открывайте тут свою ресторацию. Например, «Сом-чародей». От посетителей отбою не будет, зуб даю.

- Ха, – следователь швырнул косточку в бумажный пакет, который они приспособили под объедки и прочий мусор, – тоже, скажете. «Сом-чародей»... Давайте уже «Щука Моргана», или «Лосось Мерлин». Звучнее же, ну?

- А почему нет? – Первый зам приподнял бровь и потянулся за следующим куском рыбы. – Закажете себе вывеску: лосось в шляпе и с бородой, как у Мерлина, наймёте пару поваров в помощь, несколько половых, и будете подавать рыбные блюда под свежее бочковое. Только представьте себе: пять кранов! Нет, семь! И ром. Из-под прилавка, понятное дело, чтобы «крепкий сбор» не платить. Да вы за год отобьётесь; у нас тут недвижимость копеечная, карьер давно закрылся, а фабрику вот-вот выкупят, и будет там сплошная автоматика. Часть людей уедет, а ещё больше приедет, и вот тогда вообще развернётесь лучше, чем в Столице.

Следователь вдруг подумал, что идея-то, на самом деле, не такая уж и безумная. Оформить все бумаги под открытие ресторации это, ну, пусть даже месяц. Хотя, на самом деле, конечно, быстрее: ему как агенту Их Величеств всё сделают, по сути, на коленке. Опять же: не всю же жизнь гонять Других и копаться во всякой загадочной мути? Когда-нибудь Фигаро почувствует, что устал. И тогда собственная ресторация в тихом милом городке на краю света, где никто не совершает ничего противозаконного, может оказаться очень даже кстати.

«Ходил бы с этим вот Хонти на рыбалку, лазал бы по тутошним горам. Опять же: рядом королевский заказник, стало быть, осенью на охоту. Представляешь, как тут должно быть красиво в октябре, когда все эти деревья на склонах пожелтеют, а утром внизу, в долинах, будет собираться туман? Будет у меня над камином голова оленя... Хотя нет, давай начистоту: оленей тебе жалко, но уж утей настреляешь – будь здоров. И до Нижнего Тудыма отсюда всего-то несколько часов на поезде... А интересно, кстати, можно ли воспользоваться своим служебным положением, чтобы заставить кого-нибудь в королевском Минтрансе наконец-то дотянуть проклятую железную дорогу до самого города? В смысле, до Тудыма, который Нижний? Натравить на министра чертей, и сказать, что, мол, пока, с-с-с-с-сукин кот, не достроишь железку хотя бы до Зловонки...»

«Эк, размечтался! – Придуманный Артур издал где-то на задворках сознания ехидный смешок. – Ты для начала хотя бы одно дело до ума-то доведи, Королевский Агент и спаситель мира с отшибленной памятью. Тоже мне, большая шишка выискалась! Тут, кстати, рядом с тобой сидит не хвост собачий, а целый первый заместитель городского головы, а у нас, кажется, было к нему одно дельце...»

Фигаро крякнул: Воображаемый Артур говорил дело.

- Послушайте, Хонти, – следователь сунул в рот добрый кусок рыбы и потянулся за кружкой, – а где тут у вас Отдел городских записей? Ну, вот те люди, которые записывают в книжках, кто родился, кто помер, кто женился? Не подскажете?

- Хм, – Первый зам почесал нос, – вы знаете, с этим вам явно к шефу. На меня-то свалили все вопросы по благоустройству, так что... – он развёл руками. – Вообще-то городские записи должны быть в архиве. Это как раз на перекрёстке Вокзальной и Первой; такое, знаете, большое белое здание с шарами на карнизе... короче, не пропустите. Но я бы, всё же, для начала, справился у городского головы. Потому как, насколько мне известно, все записи за последние несколько лет валяются где-то у него дома – уж и не знаю, почему... А на кой ляд вам они вообще сдались?

- Мне – вообще ни на кой. – Следователь потянулся за кружкой с пивом. «Вы не умеете врать, – частенько говорил ему куратор Ноктус, – но даже хромого осла можно научить таскать тюки. Во-первых, никогда не смотрите человеку в глаза, когда врёте. Этим вы подчёркиваете важность реакции собеседника на ваши слова или действия. Хороший эмпат мгновенно поймёт, что вы пытаетесь водить его за нос. Во-вторых, если есть такая возможность, то, когда врёте, что-нибудь жуйте. Вы поразитесь, как это упрощает процесс лжи»

- А вот моему начальству, – продолжил следователь, сделав большой глоток из кружки, – на кой-то чёрт эти бумаги понадобились. Я ж следователь ДДД, забыли? На мой счёт мыслят так: «а, Фигаро! Он как раз в этой... как её... в Пагоде! Вот пусть заодно и захватит бумажки для Отдела такого-то да Отдела сякого-то». Не впервой.

- Ну, тогда это вам точно к господину Форту. – Хонти кивнул, и покачал ножной насос пивного бочонка, наполняя свою кружку по новой. – Но в ратуше вы его не найдёте. Дайте-ка подумать: сегодня у нас вторник, значит, завтра, стало быть, среда... тогда идите в «Три короны» – это такая ресторация рядом с площадью. Да вам покажут; у нас тут всё рядом. Только не думаю, что вы добьётесь от старика чего-то толкового. Он у нас в последнее время немного того... – Первый зам покрутил пальцем у виска и скосил глаза к переносице. Кто-то говорит, что от пьянки, да только чушь это всё. Печень и сердце после запоя вам любой алхимик за пару дней вылечит. Думается мне, что была у Форта эта... как её... когда изначально в башке не все винтики на месте, а алкоголь только наружу это вытаскивает... ну, эта...

- Предрасположенность? – подсказал Фигаро. – К деменции?

- Во, точно. Она самая. Да только как по мне, – Хонти понизил голос, – уж лучше такой голова, чем вор, который даже на бордюрной краске три серебряка с империала стырит. А Форт был именно такой, пока его синим мешком по голове не стукнуло. Там думаю: пусть себе сидит спокойно, пьёт, и не мешает городу жить своей жизнью... Да наплюйте, Фигаро. Наплюйте. Вот вам мой лучший совет. А насчёт моих слов вы подумайте, всё же. Ну, про свою ресторацию и про переезд к нам. Я по миру много поездил, поверьте. И в этом городке осел не просто так. Мирное это место. Тихое, спокойное. Знаю, многие этого не любят; им подавай драки, драконов, да чтобы кровушка в жилах играла, чтобы магний из фотографических вспышек со всех сторон, чтобы девушки букетики бросали. И барабаны. Обязательно чтоб барабаны, оркестр, и министр с медалькой на ленточке. Да только что-то мне кажется, что вы не из таких.

- Вы правы, господин Хонти. – Следователь кивнул. – Я не из таких. И мне ваш город нравится, хотя я тут всего-то второй день. И ваши слова обдумаю, поверьте, самым тщательным образом. Хотя я уже склоняюсь к тому, чтобы согласиться уже сейчас.

Они молча стукнулись кружками и ненадолго замолчали. Фигаро глубоко вдохнул запахи озера: свежие, резкие, глубокие, и зажмурился от удовольствия. Пахли водоросли, пахли просмоленные рыбацкие лодки, что лежали на берегу кверху брюхом, пахли ночные цветы и мокрый песок. Вдалеке на берегу горели другие костры; они были здесь не одни: кто-то бренчал на гитаре, слышался девичий смех, крики и плеск воды – там купались. В бархатно-чёрном небе приоткрыл свой сонный глаз месяц, и по воде протянулась тонкая лунная дорожка.

Следователь потянулся в шезлонге (их Хонти с собой не тащил; шезлонг можно было за пять медяков арендовать у долговязого усатого господина, что дремал почти у самого пляжа, облокотившись на белую повозку с мороженым) и почувствовал, как давешняя сладкая нега растекается по телу, окутывая самое естество Фигаро от кончиков пальцев ног до корней волос. Не хотелось никуда бежать, не хотелось писать отчёты, не хотелось даже двигаться. Хотелось выпить ещё пивка, забить трубку и так и лежать под плеск волн, глядя как перемигиваются в кострище угли, а в небе одна за другой вспыхивают звёзды.

«Даже комаров нет, – подумал следователь рассеяно. – Это-то вечером у озера, ха! И если бы ветер, а так и ветра-то толком нет... Как бы не уснуть к чёртовой бабушке. И, вроде, время ещё не позднее, но, похоже, в Серебряной Пагоде десять вечера это, примерно, то же самое, что в Нижнем Тудыме полночь. Ну, или в Столице, не к ночи будь помянута, четыре утра. Сорву себе к чёрту график... Хотя Артур, к примеру, встаёт в семь утра... Так, стоп, старик Мерлин в этом случае не показатель; ему вообще спать не нужно. Но, если подумать, то инквизитор Френн тоже встаёт в семь утра. Если не раньше. И Стефан Целеста. В общем, все великие мира сего вскакивают с постели ни свет ни заря. Дабы, понимаешь, бежать и свершать. А мы люди маленькие, у нас запросы другие: постель помягче, да ужин повкуснее, да бокальчик под этот самый ужин...»

- А, засыпаете? – Хонти хихикнул. – Это всё рыба с пивом. Держите, освежите голову.

Фигаро взял протянутую фляжку, и, не глядя, сделал добрый глоток.

Это был бренди, великолепный терпкий и грубый бренди, не тот, что привозят из Лютеции или Североамериканских Британских Штатов в аккуратно запечатанных бутылках, а удивительный напиток, который по осени делают из яблок в тех маленьких городишках, где фруктовые сады простираются квадратными милями, и где всегда кисло-сладко пахнет у винокурен – маленьких и больших, что сверкают медными трубами вдоль дорог. Осень в бутылке. И едва заметный привкус горьковатого дыма.

Сон, действительно, как рукой сняло, а вот бренди захотелось ещё. Первый зам рассмеялся, и, хлопнув, Фигаро по плечу, сделал успокаивающий жест.

- У меня в машине ещё три бутылки этого добра. Так что пейте, пейте, коли так нравится. Это тут неподалёку варят, на Зелёной горе. И не только это. Простенько, но со вкусом... Хм, а что, давайте и я, что ли, причащусь... Мда... Кстати, вы слышали, что в Столице хотят принять новый закон? Чтоб если выпил больше бутылки, так в машину – ни ногой? А? Каково? Вот, допустим, я, извините, назюзюкался в ресторации «Сапог и Сажа», а она аж на том конце города! Что, прикажете пешком домой топать? Или керосинку ловить? Керосинка в одиннадцать последняя едет, и та в депо, мимо моего дома даже не проезжает. Маньяки... Нет, я понимаю: в Столице там, видите ли, движение! Поток транспорта! Даже, говорят, пробки бывают – ну, в смысле, те, которые из машин. Я сам не видел, но, рассказывают, что на самом деле случается.

- Угу, случается. – Фигаро ухмыльнулся. – Ещё как.

- Но то ж Столица! А при чём тут, скажите на милость, Серебряная Пагода, где на весь город пять машин? И, опять же, пишут, вот, в «Столичных Дребезгах», мол, подсчитано, что тридцать процентов аварий случается по вине пьяных водителей. А? Ну? Это что ж выходит, что семьдесят процентов аварий совершают водители трезвые, верно? Так, может, наоборот, принять такой закон, чтоб без рюмки за руль – ни-ни?

- Да ну к чёрту. – Следователь содрогнулся. – Это ещё хуже будет. Вот представьте: остановил вас постовой дорожной жандармерии, и, такой: «почему-у-у-у не из той полосы поворачиваете? А ну дыхните? Трезвый, что ли?» Вы, понятное дело, начинаете доказывать, что только что выпили, и в лицо этому гаду с полосатой палочкой дышите. А он вам: «запах слышу, но, по всем признакам, выпили вы не-дос-та-точ-но!»

- Ужас. – Хонти кивнул. – Я и говорю: чем меньше начальство в нашу жизнь простую лезет, тем лучше. У них там работа какая? Бумажки писать, да не просто писать, а делать вид, что государство без этих бумажек ну вот никак не сможет. Дня не простоит, ночи не продержится, рухнут основы, подкосятся столпы, пожар, наводнение, землетрясение и цунами. Да только такой писака поработал, и вышел на пенсию, а нам потом то, что он понаписал годами расхлёбывать. Хорошо хоть, что другой такой же чинуша жизнь положит, дабы старые уложения отменить, а то захлебнулись бы уже во всех этих предписаниях, законодательных актах и прочем мусоре... Э-э-эх, а хорошо, всё-таки, иногда жить вот так, на краю света, где о тебе никто толком и не помнит, и жизнь тебе не портит... За что и выпьем.

За что и выпили, а потом ещё за что-то, а город вокруг уже сиял огнями, перевёрнутой крышей небес, и луна чертила свою дорожку на воде, и где-то плескалась рыба, и шелестел рогоз на ветру, и звенели цикады, и всё было очень-очень хорошо.