Адмирал Империи 45 (СИ)

Глава 5

Место действия: звездная система HD 60901, созвездие «Тельца».

Национальное название: «Ладога» — сектор контроля Российской Империи.

Нынешний статус: не определен…

Точка пространства: 20 миллионов километров от планеты Санкт-Петербург-3.

Дата: 21 июля 2215 года.

Линейный корабль «Юрий Долгорукий», бывший флагман 6-ой «линейной», а теперь флагман личной эскадры князя Никиты Львовича Трубецкого, вел за собой корабли прочь от дымящейся орбиты Санкт-Петербурга-3. Пространство за обзорными экранами мостика казалось бесконечной черной пеленой, погребальным саваном, накинутым на останки былых надежд и амбиций. Лишь изредка эту тьму прорезали багровые вспышки — там, вдалеке, «бело-синие» вымпелы Северного космического флота методично, с холодной беспощадностью добивали последние корабли «желто-черных» эскадр первого министра. Каждая такая вспышка словно отзывалась эхом в душе стоящего на мостике князя.

Трубецкой застыл, сгорбившись над голографической картой, где его эскадра — жалкие остатки некогда грандиозных планов — выстраивалась в походную колонну, унося его прочь от этого проклятого сектора. В голубоватом свечении карты его фигура казалась вырезанной из тени, а пальцы, затянутые в черные кожаные перчатки, нервно сжимались и разжимались, будто душили невидимого врага. Лицо князя, наполовину скрытое тенью, наполовину освещенное тусклым светом приборов, искажала гримаса, в которой ярость боролась с унижением, а гордость — с горечью поражения.

Рядом с картой, на металлической поверхности пульта, лежала Большая императорская корона — та самая, что князь буквально вырвал из рук Василькова там, на широкой мраморной лестнице центрального модуля крепости Кронштадт. Ее изящные ажурные полусферы и почти пять тысяч бриллиантов, ловящих и преломляющих свет приборов, завораживали взгляд, словно сверкающий осколок иной, недостижимой реальности. Чеканные узоры, выкованные еще на далекой, почти мифической Земле умельцами давно ушедших эпох, сейчас казались изощренной насмешкой над нынешним положением Никиты Львовича. Их замысловатые переплетения будто шептали о всех его просчетах и ошибках.

Чуть дальше на пульте покоились скипетр и держава — древние регалии власти, которые Трубецкой выторговал у контр-адмирала, полагая, что именно они станут его пропуском к трону, ключом к безграничной власти над звездными системами Российской Империи. Теперь же, глядя на эти бесполезные символы, князь чувствовал себя обманутым, как неопытный купец, купивший поддельный товар на базаре у ловкого мошенника. Васильков ускользнул, уведя с собой настоящее сокровище, а именно — этого мальчишку-императора и Таисию Константиновну, чье присутствие придавало легитимность любой власти.

— Этот проклятый Александр Иванович наверное долго смеялся надо мной, — пробормотал Трубецкой, поднося корону к глазам и медленно поворачивая ее в руках, словно пытаясь найти в игре света на гранях камней ответы на мучившие его вопросы. — Васильков знал, что все эти атрибуты сейчас бесполезны… Знал и отдал, чтобы я выглядел дураком перед всеми!

Его голос, хриплый и низкий, похожий на рычание раненого зверя, эхом отразился от металлических переборок просторной рубки, заставив дежурных у панелей управления напрячься и вжать головы в плечи. Никто не осмелился ответить — каждый на мостике знал, что князь был в том опасном настроении, когда любое слово, любой звук могли стать искрой для взрыва неконтролируемой ярости. Трубецкой с силой швырнул корону обратно на пульт, и она с глухим металлическим лязгом ударилась о скипетр, подпрыгнула и едва не задела хрупкий стеклянный экран тактической панели, стоимостью в месячное жалованье всего экипажа.

Князь провел рукой по лицу, будто стирая невидимую паутину, вытирая пот, обильно выступивший на высоком лбу, и тяжело выдохнул, словно извергая из легких ядовитый газ ненависти. Перед глазами все еще стояла унизительная картина вчерашнего дня: контр-адмирал Васильков с гордо поднятой головой и едва заметной полуулыбкой в уголках губ уводит Ивана Константиновича и великую княжну к шаттлам, а он, Никита Львович, стоит в окружении своих штурмовиков, сжимая бесполезные побрякушки, как жалкий попрошайка, и чуть ли не слюни пускает от бессильной ярости. Эта картина жгла его изнутри, как раскаленное железо.

— Господин вице-адмирал, — подал голос лейтенант с поста наблюдения, худощавый офицер с усталыми глазами и залегшими под ними тенями, свидетельствующими о бессонных ночах, — эскадра завершила отход. Мы на расстоянии двадцати миллионов километров от орбиты. Сканеры показывают, что преследования османов нет. Какие будут дальнейшие приказания?

Вице-адмирал Трубецкой медленно, словно поднимая непосильный груз, оторвал взгляд от пульта и поднял голову. Его глаза сузились, превратившись в две ледяные щели, словно он разглядывал врага сквозь прицел главного калибра своего флагманского линкора. Он шагнул к карте, движения его были скованными, как будто каждый сустав сопротивлялся, не желая подчиняться. Князь провел пальцем по голографической проекции, оставляя за собой светящийся след, отмечая координаты ближайшего межзвездного перехода.

— Курс вот на этот переход, — отрезал он, его голос был резким, как удар боевой сабли о броню. — Мы уходим из системы «Ладога» как можно быстрей. Включайте форсажное ускорение…

— Мы что, вот так уходим? — раздался молодой, но полный внутренней силы голос за его спиной, наполненный едва скрываемым презрением и вызовом.

Князь резко обернулся, чуть не задев локтем стоящего рядом оператора, который едва успел отшатнуться. Перед ним, вырастая из полутьмы рубки, стоял его сын, Никита Никитич Трубецкой — высокий и худощавый, затянутый в безукоризненно-черный мундир с серебряным шитьем, несмотря на совсем юный возраст уже с погонами капитана третьего ранга. Что ж, эскадра личная, в Адмиралтействе свои люди на ключевых постах, так что можно и своему двадцатидвухлетнему наследнику, который лишь год тому назад окончил Академию ВКС, пожаловать столь высокий чин — такова была логика Трубецкого-старшего.

Юноша скрестил руки на груди, принимая позу, полную бессознательного превосходства, глядя на отца почти с вызовом — открыто, не отводя взгляда. Его темные, зачесанные назад волосы местами спадали на высокий лоб, а в глазах, так похожих на отцовские, горел тот же неукротимый огонь, который так часто выводил князя из себя, будто зеркало, показывающее все самые неприятные черты его собственного характера. Никита младший был его слабостью и проклятием одновременно: слишком дерзкий, слишком самоуверенный, слишком похожий на него самого в молодости, но при этом — единственный наследник рода, несущий в себе все надежды и амбиции княжеской фамилии. На мостике «Юрия Долгорукого» он чувствовал себя как хозяин; его осанка, манера держать плечи, чуть прищуренный взгляд — все выдавало надменность, которую он унаследовал от отца, но довел до крайности, до совершенства.

— Что ты сказал, мальчишка? — прорычал Трубецкой, шагнув к сыну так близко, что их лица оказались в ладони друг от друга, и запах дорогого одеколона смешался с запахом пота и ярости. — Ты смеешь оспаривать мои приказы? Здесь, на моем корабле, перед моими офицерами?

Никита не дрогнул, хотя его скулы напряглись, а на виске отчетливо забилась тонкая голубая жилка. Он выпрямился, став еще выше, чуть наклонил голову, как делал всегда, когда готовился к словесной дуэли, и ответил холодно, почти равнодушно, но с тщательно отмеренной дозой яда в каждом слове:

— Я не оспариваю твоих приказов, отец. Я лишь спрашиваю: почему мы уходим? Мы только что покинули Кронштадт, оставив там имперскую казну — сотни контейнеров с бриллиантовыми империалами, которые могли бы дать нам власть над всеми этими системами, — юноша небрежно кивнул на россыпь звезд на тактической карте, мерцающих разноцветными огнями. — А теперь бежим, как крысы с тонущего корабля, с этой дурацкой короной, которая никому не нужна. Объясни мне, если я так глуп, что происходит?

— Дурацкой⁈ — Трубецкой схватил корону с пульта и потряс ею перед лицом сына, как дрессировщик перед носом непослушного зверя, его голос сорвался на крик, эхом разносящийся по рубке. — Это символ Российской Империи, щенок! Ты хоть понимаешь, сколько поколений проливали кровь за нее? И скольких трудов мне стоило, чтобы она оказалась в наших руках⁈

Никита лишь скривил губы в насмешливой улыбке, его глаза блеснули опасным светом — тем самым, что так часто появлялся в глазах его отца перед тем, как тот сокрушал очередного противника.

— Ну, и сколько крови ты пролил, чтобы ее заполучить? — парировал он, отступив на шаг, чтобы избежать брызжущей слюны отца и сохранить собственное достоинство. — Нисколько. Ты просто выторговал ее у контр-адмирала Василькова, как купец на базаре, пока он увозил нашего мелкого императора. И что теперь? Что она тебе даст?

Эти слова ударили Трубецкого, как выстрел из штурмовой винтовки в упор, пробивая броню его самолюбия и гордости. Его лицо мгновенно побагровело, словно внутри включился какой-то невидимый реактор, вены на шее вздулись, напоминая корни древнего дерева, а рука с короной задрожала, как лист на ветру. Он швырнул ее обратно на пульт с такой силой, что она ударилась, отскочила и покатилась по металлической поверхности, звеня, как похоронный колокол по его амбициям.

Космоморяки у панелей замерли, будто окаменев под взглядом мифической горгоны, их испуганные взгляды метались между князем и его сыном, словно отслеживая полет теннисного мяча в смертельно опасном матче. Даже воздух в рубке, пропитанный запахом озона и нагретого металла, казалось, сгустился от напряжения, став тяжелым и плотным, как перед грозой. Трубецкой сжал кулаки с такой силой, что кожа перчаток скрипнула, его дыхание стало тяжелым и неровным, как у загнанного зверя, загнанного в угол и готового атаковать.

— Ты ничего не понимаешь, — процедил он сквозь стиснутые зубы, тыча пальцем в грудь сына с такой силой, что мог бы проткнуть броню. — Эта корона, скипетр и держава — ключ к власти и неотменные ее атрибуты. Символы, без которых невозможна легитимность.

Никита прищурился, его голос стал тише, но каждое слово звенело, как сталь:

— И что ты с ними будешь делать, сам провозгласишь себя императором? — спросил он, наклонив голову набок, словно изучая интересный экспонат в музее. — Он жив, отец. Пока Иван Константинович дышит, ты — никто. Просто очередной вельможа с золотой игрушкой в руках. Ты можешь сколько угодно потрясать этой короной у себя над головой, от этого царем ты не станешь…

Трубецкой замер, его рука, готовая ударить, повисла в воздухе, словно подвешенная на невидимых нитях. Слова сына вонзились в него, как осколки шрапнели, пробивая броню его самомнения, вскрывая потаенные сомнения, которые он так тщательно скрывал даже от самого себя. Князь отступил на шаг, глядя на Никиту со смесью ярости и странного, почти болезненного восхищения, невольного уважения к прямоте и ясности мышления юноши. Мальчишка был прав, и это бесило его больше всего — признать собственную ошибку было сложнее, чем признать поражение от чужой руки.

Никита Львович медленно повернулся к обзорному экрану, где чернота космоса простиралась бесконечно, изредка озаряемая далекими вспышками умирающих кораблей — словно звезды, гаснущие одна за другой. В его голове роились мысли, одна коварнее другой, сплетаясь в причудливый узор возможностей и новых планов. Иван Константинович — сто процентов кость в горле, да. Но что, если эта кость исчезнет? Что, если мальчишка вдруг… перестанет быть проблемой? Что, если трон освободится?

Он подошел к панели, взял скипетр и медленно повертел его в руках, будто взвешивая не только массу золотого жезла, но и тяжесть своих амбиций, свои шансы в этой большой игре. Металлический стержень, увенчанный гордо расправившим крылья золотым орлом, был холодным и тяжелым, как его собственные амбиции, нереализованные и оттого еще более яростные.

Действительно, в глубине души Трубецкой давно лелеял эту мечту — возложить корону на свою голову, превратиться из простого имперского адмирала в государя и самодержца Всероссийского, владыку звезд и планет. Он часто видел этот образ в своих снах: себя на троне в Большом Императорском Дворце на Новой Москве-3, окруженным сенаторами и министрами, склонившими головы перед его величием, беспрекословно выполняющими каждое его желание. Но живой император, пусть и ребенок, по-прежнему стоял у него на пути как непреодолимое препятствие. Хитрюга Васильков увел его, обманул всех, оставив Трубецкого с пустыми побрякушками, словно ребенка с блестящими безделушками. И теперь этот чертов контр-адмирал где-то там, в бескрайних просторах космоса, точно смеется над ним, наслаждаясь его унижением.

— Васильков когда-нибудь допрыгается и заплатит за все свои делишки, — наконец произнес князь Трубецкой, его голос был низким и хриплым, как звук рвущегося металла под давлением. — Он думает, что перехитрил меня, но я найду его. И мальчишку-императора тоже. Найду, чего бы мне это ни стоило.

— И что потом? — Никита Никитич шагнул ближе, тон его голоса по-прежнему оставался насмешливым, почти издевательским, но в глубине его глаз мелькнуло что-то похожее на любопытство и даже одобрение. — Убьешь нашего императора? А после объявишь себя царем? Сенат не примет тебя, отец, и простые колонисты тоже. Ивана любят… Он символ стабильности в хаосе гражданской войны.

— И меня полюбят. А продажный Сенат примет того, у кого сила, — отрезал Трубецкой, положив скипетр обратно на пульт с почти церемониальной осторожностью. — Для начала мы найдем беглецов. А после подумаем, что с ними делать. У меня будет время обдумать все варианты.

Никита Львович надолго замолчал, погрузившись в свои мысли, но в его глазах загорелся холодный расчет, предвестник будущих решений, которые перевернут судьбы звездных систем. Трубецкой-младший внимательно смотрел на отца, пытаясь по мельчайшим движениям его лица, по напряжению мышц, по блеску в глазах понять, насколько далеко тот готов зайти в своих амбициях. Князь мечтал о троне — это было очевидно даже случайному наблюдателю. Но живой император делал эту мечту невозможной, недостижимой. Значит, мальчишка должен исчезнуть. И Васильков, этот новоявленный герой и защитник престола, тоже.

Трубецкой представил, как его эскадра находит «Одинокий», флагман контр-адмирала, и превращает его в облако обломков, медленно дрейфующих в пустоте. Плазменные залпы разрывают корпус, словно бумагу, вспарывают обшивку, выпуская наружу воздух и жизнь. А сам Васильков, бледный и потерянный, падает на колени перед ним, моля о пощаде, которой не будет. А потом настанет черед мальчика. Один выстрел, один короткий миг — и путь к трону будет свободен. Корона ляжет на его голову, тяжелая, но сладкая ноша власти.

— Господин вице-адмирал, — прервал затянувшееся молчание лейтенант, его голос звучал напряженно, как натянутая струна, — сканеры дальнего обнаружения фиксируют движение. Эскадра Дессе завершила разгром дивизий Хромцовой. Ее корабли рассеяны, «Петр Великий» и основные силы Северного флота начинают перегруппировку и выстраиваются в походные колонны. Они пока не движутся в нашу сторону, но… есть вероятность, что их маршрут пересечется с нашим.

— Дессе… — Трубецкой медленно сжал кулаки, его губы искривились в злобной усмешке, обнажив зубы в почти зверином оскале. — Пусть старик празднует свою победу. Это ненадолго. Свои счеты с ним мы тоже сведем, но попозже.

— А если он двинется за нами? — спросил Никита, в его голосе мелькнула едва заметная тень тревоги, которую он тут же мастерски скрыл за привычной насмешкой и самоуверенностью. — Что тогда, отец? Будем драться или снова побежим, поджав хвост?

— Мы для него не первоочередная цель, — отмахнулся князь, словно отгоняя надоедливое насекомое. — «Северный Лис» слишком сейчас занят погоней за Хромцовой и разборками со своим главным противником Птолемеем. Ему в данную минуту явно не до нас. Но если он все же сунется… — Трубецкой повернулся к тактической карте, где его эскадра уже группировалась для прыжка в подпространство, корабли выстраивались в четкий боевой порядок. — Очень скоро мы будем готовы к любому развитию событий…

Никита хмыкнул, скрестив руки на груди, его поза выражала скептицизм:

— Ты так уверен в нашей фамильной эскадре, которую командующий Дессе размажет по космосу и даже не заметит, как давят насекомое, — сказал он, его голос сочился сарказмом, каждое слово било точно в цель.

Трубецкой резко развернулся, его рука взметнулась, словно он хотел ударить сына, но остановилась в воздухе, замерев в нескольких сантиметрах от его лица. Глаза старого князя метали молнии, но он сдержался — не из страха перед мнением офицеров, но из последних крупиц уважения к единственному наследнику. Рука опустилась, и он тяжело выдохнул, собирая рассыпающееся самообладание.

— Ты слишком молод и слишком много болтаешь, — процедил он сквозь зубы, каждое слово падало тяжело, как камень. — Да, наша эскадра мала. Но курочка по зернышку… Мы вырвали атрибуты власти из рук этого предателя Василькова. А теперь мы уйдем из системы, чтобы не мозолить глаза сильным мира сего. Но совсем скоро все изменится, и мы станем на порядок сильнее. Васильков без ресурсов и в полностью контролируемом сканерами пространстве внутренних миров далеко от нас не уйдет.

— И как ты его догонишь? — Никита по привычке наклонил голову, его взгляд стал испытующим, словно он смотрел через микроскоп на интересный образец. — У него три быстроходных корабля — «Одинокий», «Черная пантера» и «Императрица Мария». Они уже опередили нас часов на двенадцать, ищи их теперь по всей галактике. А с ними — император, единственный, кто имеет право носить эту корону. Ты проиграл, отец, признай это хотя бы перед собой.

— Я не проигрывал никогда! — воскликнул Никита Львович, ударив кулаком по пульту так, что голограмма пошла рябью, а корона подпрыгнула и чуть не упала на пол. — Не проиграю и сейчас! Слышишь? Никогда!

Трубецкой-старший, тяжело дыша, подошел к обзорному экрану, где чернота космоса манила бесконечными возможностями и скрывала множество тайн. Его пальцы непроизвольно сжались на рукояти сабли, висевшей на поясе — древнего оружия, символа благородства и доблести, которые давно уступили место амбициям и жажде власти. Никита был прав — император был проблемой, живым препятствием на пути к трону. Но эту проблему можно быстро решить, если действовать решительно и не хлопать ушами. Одна жизнь — такая небольшая цена за корону.

— Приготовиться к прыжку в соседнюю «Онегу», — приказал он, поворачиваясь к застывшим в ожидании офицерам, его голос был полон решимости и новой энергии. — Мы летим на свидание с нашими венценосными беглецами… И на этот раз я не упущу свой шанс.

Никита молчал, глядя на отца со смесью презрения и странного любопытства, словно наблюдал за экспериментом, исход которого был ему заранее известен. Трубецкой отвернулся к экрану, где эскадра набирала скорость, уходя в подпространство — туда, где его, возможно, ждала императорская корона или безвестная могила среди звезд.

Он знал, что сын считает его прожектером и жадным до власти глупцом, запутавшимся в собственных интригах. Пусть так. Но князь докажет обратное — не словами, а делами, которые громче любых клятв и обещаний. Васильков же и все остальные, вставшие на его пути, еще пожалеют о своем выборе. А император… Что ж, мальчишкам в такие бурные времена действительно не место на троне. Империи нужна твердая рука, способная удержать власть. Его рука…