20 000 лет подо льдом

XVII Чудесное пробуждение

Метр зажженной серной нити горит четверть часа. Следовательно, у меня оставалось полных пятьдесят часов для обратного переселения из пещеры кита в кристалловый «погреб», или грот.

Понятно, я хотел перетащить туда и все свои вещи и запасы: воду, рыбий жир для освещения и те части кашалота, которые годились в дело.

Воды надо было брать как можно более: ее требовалось очень много для вскрытия кристалловых гробов.

Переселение продолжалось подряд тридцать часов. За все это время я не отдыхал ни одной минуты.

Положим, в кристалловой пещере и негде было предаваться отдыху: вся она, включая и дно, была усажена острыми призмами, на которых мог бы сесть или лежать разве только один анахорет.

Перебравшись в нее окончательно, я устроил себе постель из шкуры кашалота, мягкой, как бархат и очень толстой. Наполненные воздухом тонкие кишки послужили прекрасными подушками.

Такой роскошной спальни нет даже у китайского императора! Стены ее целиком составлены из кристалловых призм ценой в много тысяч таэлов, и в ней распространяет чудное благовоние кусок амбры весом в пятьдесят фунтов, за который сингапурский магараджа охотно заплатил бы мне пятьсот лакрупий. Отдал же он такую сумму за гораздо меньший кусок китолову, капитану Гукслею!

Оставалось еще двадцать часов.

И это время я не спал: напряженное ожидание рокового события, предуготовленного мной, отогнало от меня сон.

Даже Бэби не давал покоя инстинкт, говоривший ей, что в скором времени должно произойти нечто необычайное, страшное, еще, вероятно, небывалое на ее глазах.

Она. как маятник, безостановочно двигалась взад и вперед, из одного места в другое. Видимо, ей хотелось забиться куда-нибудь в угол, за колонну, но ни один из углов ей не нравился. Испуская отрывистый, беспокойный рев, она все возвращалась ко мне, точно спрашивая у меня защиты.

Да мне, впрочем, и некогда было спать. Немногие оставшиеся мне часы были слишком драгоценны, чтобы напрасно тратить их. Не самому мне следовало спать, а разбудить других от векового сна.

Начну же свое отважное предприятие!

Мой первый опыт состоял в том, что я начал тереть свободно лежавшим на дне куском кристалла поверхность большой призмы, заключавшей в себе девушку. Этим я хотел возбудить в призме электричество.

Опыт удался. Трением возбудилось электричество до такой степени, что вся она начала светиться, и из вершины ее стали выскакивать искры.

Зато вторая часть опыта оказалась неудачной. Поливание наэлектризованной призмы холодной водой не оказывало ни малейшего действия. На зеркально-гладкой поверхности не появилось даже и следа трещины.

Надо было попытаться сделать по-другому.

Где не действует вода, там может подействовать огонь.

Я достал один из тех толстых, крепких нервов, которые тянутся у кашалота от головы до хвоста, разрезал его пополам и обвязал этими двумя концами в основании обе призмы, в которых лежали люди.

Потом я облил их, тоже внизу, рыбьим жиром и заткнул промежутки между ними пучками несгораемого асбеста.

Затем я зажег жир.

Голой рукой я следил за тем, чтобы жар от горящего жира не слишком раскалял верхнюю часть гробов. Пока могла терпеть моя рука, не было опасности и для почивавших.

Кристалл — плохой проводник тепла; пока нижняя часть его накаливается, верхняя может оставаться надолго совершенно холодной.

Когда жир почти совершенно сгорел, я быстро облил нагревшиеся места холодной водой.

Вслед за тем раздались нежные певучие звуки, точно от нескольких цитр — и кристаллы дали трещины во всех направлениях.

Да, удивительные звуки издавали гробы первобытных людей!

Я поспешно стер копоть с одной из колонн и с очень смешанным чувством рассматривал результат моих стараний.

Кристалл, бывший до сих пор прозрачным, вдруг сделался матовым, не пропускающим лучей света. Мерцая, точно черный опал, покрытый сетью мелких трещин, он представлялся глыбой каменной соли. Фигуры, скрытой в кристалле, я уже не мог разглядеть.

Следовательно, я всеми своими операциями достиг только того, что лишился возможности лицезреть свою невесту.

То же самое было и со вторым кристалловым гробом: он переливался всеми цветами радуги, но заключенной в нем фигуры человека не было видно.

Я попытался отколоть несколько кусков от растрескавшейся поверхности второй призмы — той, в которой лежал старик; в случае чего, — думал я, — пусть лучше пострадает он, нежели моя невеста. Но это был напрасный труд. Трещины не шли вглубь, и кристалл все-таки продолжал оставаться сплошной, неделимой массой.

Казалось, никакая человеческая сила не в состоянии сладить с этой твердой массой.

Но ведь я обладал более чем человеческой силой!

От пятидесяти часов оставалось всего около часа!

Открыв крышку своего хронометра, я сел возле гробов и стал следить за минутами.

Серная нить должна была догорать. Как только огонь дойдет до выступа, вокруг которого обмотана нить, тяжесть висящего патрона оборвет ее…

Наступали последние минуты!

Того и гляди, сгорит последний вершок нити, динамитный патрон полетит в бездну, взорвется при первом ударе о какой-нибудь острый край скалы, и в то же мгновение вспыхнет нефть; загорится подо льдом и все необъятное пространство, залитое горным маслом; обратятся в пламень миллионы миллионов гектолитров этого масла; распадутся земля, скалы и ледяные глыбы; разразится страшный ураган; перевернется кверху дном море, а я так покойно слежу за минутной стрелкой!

Но нет, чем ближе наступала роковая минута, тем беспокойнее билось мое сердце, тем сильнее давила меня тяжесть сознания, что я дерзновенной рукой вмешиваюсь в дело Творца.

А может быть, я, следуя инстинктивному желанию, служу лишь орудием для совершения Его воли?

Может быть, и так, а все-таки мне становилось страшно. Я готов был бежать к бездне и погасить нить, от которой теперь зависела судьба целой части Северного полюса. Но — увы! — было уже поздно.

Смертельный ужас смешался у меня с тем безумным желанием, которое, собственно, и побудило меня на это страшное дело.

Я прижался к холодной призме, заключавшей в себе женщину, и воскликнул:

— Если суждено мне сейчас умереть, то пусть я буду погребен вместе с тобой!

Каждая секунда стала казаться мне вечностью.

Бэби свернулась у моих ног и даже не решалась более визжать. Она вся трепетала, глаза ее беспокойно бегали и уши стояли настороже.

Я тоже, притаив дыхание, напряженно вслушивался.

Может быть, серная нить погасла? Может быть, испортился зажигательный механизм в патроне, и взрыва не произойдет?

Но вот кристалловый грот вздрогнул.

Сотрясение сообщилось сюда скорее звука взрыва.

Удар следовал за ударом, все усиливаясь и учащаясь.

Меня брала одурь.

Сообразить я уже ничего не мог и лишь механически воспринимал внешние впечатления.

От толчков все звучало вокруг меня. Звуки были тихие, необъяснимые, призрачные, если можно так выразиться. Они напоминали тот странный нежный звон, который слышится иногда при северном сиянии и издается, при восходе солнца, колоннами Мемнона в Египте; звуки отчасти походили и на свист, предшествующий буре, и на шум полета больших птиц.

Эти звуки исходили из пробуждавшихся к жизни мертвых кристаллов; каждый в отдельности был бы незаметен, подобно шелесту одинокого листика, но все вместе они постепенно разрастались в громкую и грозную музыку.

Через несколько мгновений эта музыка заглушилась страшными громовыми раскатами сверху и снизу.

Наверное, вспыхнула вся масса нефти в каменноугольной пещере, и поднявшийся вверху из отверстия кратера огненный столб оспаривает первенство у северного сияния и в одну секунду растопит горы вечного льда. Образовавшиеся потоки польются на низменные места, вынесут на поверхность остатки допотопных животных и затем снова перетасуют их, как было и прежде при каждом земном перевороте.

Весь материк должен был задрожать от подземных ударов. Пещера кита, понятно, наполнилась доверху морской водой; ледяные массы разносятся в осколки, и твердая земля отделяется от сковывавшего ее в течение многих веков кольца.

Нефть горит на воде, разрушая ледяные дворцы и крепости с их зубчатыми стенами и башнями — эти чудные создания не рук человеческих, а самой природы. Все трещит, грохочет, гудит и летит в море, возмущая его до самого дна и заставляя яростно подбрасывать к небу горы волн.

Нефтяной вулкан воет, пещеры ревут, море бушует, лед и базальтовые массы с гулом трескаются и осыпаются.

Сжатые между огнем и льдом моржи и киты тоже ревут в смертельном ужасе, а кристалловые призмы гудят и звенят.

Известно, что от сильных звуковых волн иногда лопается стекло, в особенности, если оно перед тем внезапно было охлаждено.

Но вот вдруг и кристалловая призма, в которой спала моя невеста, распалась целым дождем искрящихся и звенящих мелких осколков.

Я расставил руки и на лету подхватил выкинутую силой сотрясения из осколков кристалла девушку. Она была цела и невредима, то есть в том виде, в каком она, двести веков тому назад, заснула в кристалле.

Я забыл все, что происходило вокруг меня, забыл о гигантской работе разнузданных сил природы и всецело предался восторгу, вызванному во мне удачей моего безумного предприятия и подтверждением моих догадок.

Девушка, действительно, была не мертвая, судя по гибкости ее тела.

Да, эта девушка, заснувшая здесь до начала всемирной истории, была еще жива!

Я подумал, что старик, спавший рядом, быть может, не кто иной, как патриарх Ламек, а та, с которой я обручился без ее ведома — Нагама, дочь прекрасной Циллы.

Так я и прозвал их Ламеком и Нагамой.

Древние венгерцы верили в существование дев, возвращавшихся с того света.

Вот одна из таких дев и была теперь у меня на руках.

Я снес ее на мою постель.

К счастью, у меня было средство, которым еще в древние времена пробуждали мнимоумерших. Это средство — амбра.

Уже халдеям она была известна в качестве вещества, служащего для продолжения жизни.

Маги не раз возвращали, посредством амбры, к жизни людей, считавшихся умершими.

Таким образом была пробуждена спавшая целый год мертвым сном дочь Югурты.

Барух Гагеб боялся, что брат Сейм овладеет его троном, и потому приказал заживо похоронить Сейма. Маги, однако, только усыпили его на продолжительное время, а по смерти Баруха Гагеба выкопали из могилы, пробудили амброй и посадили на трон.

При осаде Сцигетвара улемы амброй же оживили мертвого султана Солимана, чтобы ободрить его видом оробевшее войско.

Клеопатра была обязана своей вечной молодостью амбре.

Ришелье до последних дней своей жизни ежедневно съедал по нескольку пастил из амбры; оттого он так долго и прожил, несмотря на его болезнь.

Вообще, амбра увеличивает жизненную силу и возрождает к новой жизни все то, что хотя и кажется мертвым, но еще не перешло в разложение и не лишилось, следовательно, скрытой жизненной энергии.

Употреблять амбру, в качестве жизненного эликсира, могут только очень богатые люди. Для натирания взрослого человека потребно не менее четырех унций амбрового масла, а это количество добывается лишь из ста унций амбры.

У меня же, как я уже говорил не раз, было под рукой это драгоценное вещество в количестве восьмисот унций. Одним легким давлением пальца я мог выжать масла, сколько было нужно.

Прежде, чем натереть лежавшее передо мной тело, я должен был распутать окутывавшие его волосы.

Я сделал это не без труда. Обнажилась как будто античная статуя, но статуя, облаченная мягкой, бархатистой кожей.

Сначала я, по правилам искусства, принялся натирать подошвы ног.

После усиленного трения они покраснели и приняли жизненный цвет.

Понемногу я добрался до головы и лица.

Под влиянием амбры я не чувствовал усталости, хотя и напряг сразу все свои силы. Без этого средства я скоро утомился бы.

Между тем, вокруг меня все начало изменяться.

От беспрерывных сотрясений кристаллы наэлектризовались и стали издавать свет. Всеобщее лучеиспускание миллиона кристалловых призм стало образовывать радужные концентрические круги, все более и более расширявшиеся. Из вершин кристаллов выскакивали молнии, а посреди этой ослепительной игры света и радужных сияний медленно плыло белое облако — дым сгоравшего жира, то поднимавшийся, то опускавшийся, не находя себе выхода, попеременно притягиваясь и отталкиваясь стенками наэлектризованного и намагнетизированного кристаллового шара.

А музыка кристаллов все продолжалась, — музыка таинственная, грустная, полная неизъяснимой гармонии, но едва выносимая для слабого смертного.

По временам все еще раздавались из недр вулкана громовые раскаты, до того ужасные, что я сам, вызвавший их, невольно трепетал как осиновый лист.

Все тайны вековых работ природы раскрылись предо мной уже не в теории, а на практике — как тут было не трепетать! Прежде я только знал из книг, как все делается, а теперь увидал все воочию.

— Пробудись! — вне себя кричал я спящей красавице. — Открой глаза и взгляни на чудеса мира!

Я прижался ухом к левой стороне груди девушки, и мне показалось, что я слышу как бы слабый отголосок биения сердца.

Когда я натер ей лицо и веки амбровым маслом, она вдруг открыла немного рог.

Так раскрывается почка розы под жгучим дыханием солнца.

Я громко вскрикнул от восторга.

Продолжайте свою таинственную музыку, кристаллы! Грохочите, громы подземные и надземные — человек победил!

Я продолжал натирание поднятых кверху рук, после чего они тихо опустились — как раз на мою склоненную голову.

Восторгу моему теперь не было границ!

Минута эта была так торжественна, что даже горы, казалось, перестали трястись в своей бессильной злобе, точно любопытствуя узнать, как просыпается жизнь после многовекового сна!

Я прижался губами к губам девушки, чтобы вдохнуть в ее легкие воздух и возбудить понемногу дыхание, и вместе с тем приложил руку к сердцу.

Вот забилось и сердце.

Дрогнул первый ясный удар!

Не доверяя руке, я снова приложил к груди ухо.

Еще удар.

Я стал считать минуты. После пяти минут новый удар.

Каждые пять минута по удару!

Сложенные как бы для молитвы руки теперь спокойно лежали у нее на груди.

Губы все более и более раскрывались, вбирая воздух; грудь начала слегка подниматься и опускаться.

Я растворил немного амбры в воде со спиртом и влил девушке в рот, положив се на бок, чтобы язык не препятствовал прохождению жидкости в горло.

Немного спустя она медленно открыла глаза. Это были большие темно-голубые глаза с сильно расширенными зрачками. Пока еще они смотрели бессознательно, — очевидно, не видя ничего перед собой.

Левой рукой я приподнял ей голову, а правой продолжал тереть грудь.

Она опять закрыла глаза, но зато начала еще заметнее дышать.

Тело стало делаться теплым, хотя и оставалось все еще недвижным.

Мне осталось прибегнуть еще к одному средству.

Я обмочил руку в холодной воде и брызнул ей в лицо.

Это подействовало, подобно гальваническому току. Руки и ноги спящей зашевелились. Она вторично открыла глаза и окончательно проснулась от векового сна. Лицо ее чуть-чуть порозовело, и инстинктивным движением она накрылась своими роскошными волосами.

Вслед за тем она задрожала с головы до ног и моментально свернулась клубочком — она уже озябла.

Я поспешно устроил над ней балдахин, растянув кусок кашалотовой шкуры на вершинах двух кристалловых призм, и потом приказал Бэби лечь возле нее.

Медведица, видимо заинтересованная пробуждением красавицы, ласково проворчала что-то на своем языке и обвилась вокруг нее, согревая ее и одним прикосновением передавая ей часть своей теплоты.

О, Бэби была умница и очень добра! Потихоньку потявкивая и что-то ворча и осторожно облизывая только что ожившее существо, она добилась полного доверия моей Нагамы, которая признала в ней кормилицу и воспользовалась ее молоком.

Этого я и ожидал. Одно только молоко, непосредственно извлеченное из организма, и могло годиться ей; всякая же другая пища убила бы ее снова — и уже навсегда.

Глядя на эту дружбу, я подумал, что до изобретения Тубалкайном — старшим братом Нагамы — оружия, люди и животные, наверное, не враждовали так, как враждуют теперь, и я вполне поверил легенде о волчице, вскормившей Ромула и Рема.

Насытившись молоком своей ласковой кормилицы, На-гама зарылась головою в ее пушистую шерсть и заснула.

А кристаллы снова загудели и зазвенели.

Я же сидел и думал: на каком языке заговорит моя невеста?!