Судьба астероида

9

Ник вез пострадавших на Обанию. Находясь на безопасном расстоянии от шахт и дрейфа, этот планетоид служил базой для безвоздушной сити-лаборатории, прожив там несколько месяцев в ожидании решения Дрейка, Ник полюбил эту крошечную планетку и ее народ.

Когда-то она была свободной. После того, как на ней впервые обнаружили уран, Обания стала процветающим горно-рудным и торговым центром довоенного времени, а затем превратилась в оплот команды О'Баниона. Несколько послевоенных месяцев город служил временной столицей Союза Великого Космоса, пока у планетоидов не отобрали свободу и не обрекли их население на годы бесправного существования.

Теперь новая корпорация Бранда возродила слабую надежду на процветание. Единственная улица, когда-то мертвая, снова ожила. Здесь появились рабочие земных цехов и семьи тех, кто работал на Фридонии. Даже старый Брюс О'Банион получил работу. После многих лет бездеятельности он стал заведовать складом сырья.

Сити принесла не столько богатства, сколько надежд. Ник видел это во вновь ожившем взгляде старого О'Баниона, слышал это в голосах детей, играющих на улице. Безграничный поток энергии мог опрокинуть удушающую власть Мандата и принести обещанную, но не полученную свободу союзным планетам.

Итак, великая мечта Дрейка и Бранда осуществилась. Но смелая надежда казалась все еще туманной и отдаленной. Народ планетоидов продолжал оставаться под властью Мандата, и Дженкинс чувствовал холод приближавшейся сити-войны.

Приблизившись к планетоиду, Дженкинс вызвал Гвардию глубокого Космоса Обании: «Буксир „Прощай, Джейн“ просит разрешить срочное приземление. На борту пораженные радиацией. Девятнадцать человек в аметиновой коме».

«Не приближайтесь к гражданскому космодрому. — Голос диспетчера звучал взволнованно. — Вызываем клинику Ворринджера. Он выйдет на связь и зажжет сигнал. Приземляйтесь на изолированной территории клиники».

Сити-катастрофы не были неожиданностью. Под впечатлением успешного лечения ожогов Дрейка, Мартин Бранд послал в клинику доктора Ворринджера специалистов с заданием построить новые помещения, оборудованные под крупнейший центр космической медицины. Приземляясь, Дженкинс почти надеялся на успех.

Его тело онемело от четырех напряженных часов, проведенных у перископа, но признаки тошноты прошли. Чувство усталого умиротворения охватило его. Он старался убедить себя, что его наручный счетчик был просто не в порядке. А может быть, толстый свинцовый щит за рудной корзиной буксира защитил его тело, оставив открытой только руку с прибором.

Он не мог поверить, что умрет.

Клиника располагалась в длинном белом здании, сверкающем чистотой, изолированным в узком железном ущелье — одной из заброшенных урановых шахт. Отгороженная территория представляла собой колодец со свинцовыми стенами, где приземлялись пораженные радиацией в своих загрязненных радиоактивными веществами кораблях, таких, как «Прощай, Джейн». Красный сигнал фотофона клиники вел Дженкинса к месту приземления. Взволнованный голос спрашивал имена пораженных.

«Я назову их, — обещал Дженкинс, — но пока не сообщайте родственникам. Я сделаю это сам после того, как доктор Ворринджер поставит диагноз».

Он аккуратно посадил буксир в узкий колодец, подумав, что Роб Мак-Джи сделал бы это еще более умело. Служители в белых халатах быстро взошли на борт, внимательно прислушиваясь к предупредительным сигналам своих наручных счетчиков Гейгера. Они вынесли безжизненные тела, которые Дженкинс с трудом расположил в крохотных кабинах и узких трюмах.

Высокий чернобородый человек с острым взглядом — доктор Ворринджер — ожидал в реанимационном отделении с белыми стенами. Ник понимал, что доктор был огорчен своим поражением в долгой борьбе за иммунитет человека к радиации.

— Они работали с сити? — спросил Ворринджер, глядя на ряд неподвижных тел, накрытых простынями, на белых кроватях. — Напоролись на тучу сити-пыли, да? И какой-то паникер взорвал аметиновую бомбу?

Дженкинс медленно кивнул. Он ничего не сказал о Лазарини и неизвестных налетчиках. Одного только намека на случившееся могло оказаться достаточно, чтобы нарушить шаткий мир Мандата. Он был искушенным политиком, но хотел как-то защитить дядю и его корпорацию.

Дженкинс называл имена пострадавших медсестре, которая выписывала им карточки, и наблюдал, как Ворринджер быстро ощупывал больных, прослушивал их через стетоскоп и хмуро заглядывал в зрачки через блестящий офтальмоскоп. Медсестры, не спеша, брали образцы тканей, делали анализы крови, готовили капельницы. Дженкинс подошел к бородачу и хрипло прошептал:

— Они будут жить?

— Анализы покажут. Ворринджер резко повернулся к нему: — А вы сами какую дозу получили?

— Индикатор показывал черное. — Дженкинс облизнул губы и с надеждой добавил: — Может, он был неисправен. Сначала меня тошнило, но теперь я чувствую себя нормально.

— Это ничего не значит, — отрезал бородач. — При поражениях пятой степени все чувствуют себя прекрасно, пока не потеряют сознание. Раздевайтесь, посмотрим.

У Дженкинса не было времени на лечение. Он даже не имел права умереть. Предатель Лазарини и неизвестные силы, поддерживающие его, готовятся распространить смертельный яд сити-войны по всему миру, и только незаконченный передатчик Бранда на пораженной Фридонии мог остановить их.

Какое-то мгновение он стоял, уставившись на бескровные тела людей, лежащих на койках так странно неподвижно. Дженкинс надеялся, что Ворринджер сможет вылечить их, чтобы они успели закончить генератор и запустить передатчик, — конечно, если смогут найти восемьдесят тонн драгоценного кондюллоя.

Но если Ворринджеру не удастся…

— Раздевайтесь, — повторил врач. — Покажите горло.

Дженкинс покорно разделся, лег, слегка дрожа, на узкую жесткую койку и укрылся тонкой простыней. Ворринджер ощупывал его, выслушивал грудь, осматривал горло и исследовал зрачки с помощью яркого луча маленького фонарика.

Одна медсестра наполнила шприц его темной кровью, другая протерла ему грудь холодным антисептиком и покрыла кожу бесцветной жидкостью, которая медленно приобретала окраску его тела. Когда они ушли, он сел и с волнением обратился к Ворринджеру:

— Ну что, доктор?

— Лечь! — рявкнул то. — Надо подождать результаты анализов, хотя мазь уже показывает, что вы хватили достаточно. Я поставлю вам капельницу. Иногда это помогает, но не следует ожидать многого.

Дженкинс неохотно лег. Он почувствовал жало иглы в руке и лежал час, наблюдая, как бледно-желтая жидкость капля за каплей проникает ему в кровь. Ему было холодно и немного подташнивало. Он был рад, когда сестра вытащила иглу и разрешила одеться.

Затем Дженкинс бесцельно бродил между кроватями, где лежали два гиганта Дрейка, длинный Андерс, малыш Роб Мак-Джи и другие, спящие в аметиновой коме. Он содрогался при мысли о том, что скажет молодым женам Рика Дрейка и Андерса, друзьям старого Джима Дрейка и Мак-Джи.

В ожидании Ворринджера Дженкинс тяжело опустился на кушетку. Ему слегка нездоровилось после внутривенного вливания, и усталость валила его с ног. Он пытался продумать свои действия в период лечения коллег-инженеров, но отяжелевший мозг отказывался работать.

— Мистер Дженкинс, — должно быть он уснул, так как сестра тормошила его. — Доктор хочет видеть вас.

Ворринджер сидел за огромным никелированным столом в сверкающей приемной. Он кивком пригласил Ника сесть, отложил офтальмоскоп и устало потянулся. Его черные глаза неотрывно глядели на Дженкинса с глубоким сочувствием.

— Они умрут? — Дженкинс взволнованно кивнул в сторону реанимационной палаты. — Все?

Бородатый врач неторопливо надел очки в тяжелой оправе и нахмурился.

— Анализы кожи и крови показывают радиационные ожоги пятой степени. Это означает смерть через восемь-двенадцать дней в зависимости от сопротивляемости и чувствительности организма.

Дженкинс вцепился в ручки кресла.

— Но вы же лечите их. Это что — не поможет?

— Этого не достаточно, — Ворринджер сдвинул брови. — Без лечения вы бы все не протянули и недели.

Дженкинс попытался сглотнуть сухой комок:

— А я?

— Счетчики редко ошибаются, мистер Дженкинс. Ваши анализы показывают ту же самую степень поражения.

Темные глаза Ворринджера, казалось, излучали злость на каприз людей, желающих усмирить сити.

— Однако, — добавил он, — вам повезло немного больше, чем остальным. У вас есть один шанс из десяти на выздоровление.

Наклонившись вперед, Дженкинс облизнул губы и внимательно слушал.

— Никаких гарантий, мистер Дженкинс, — Ворринджер отрицательно покачал голой. — Я экспериментировал в области радиационной терапии: сильные поражения интенсивными частотами. Иногда это стимулирует перерождение пораженных тканей. Но чаще всего это ускоряет общее разрушение организма. Результат пока что непредсказуем.

Он поднял глаза на Ника.

— Большинство пораженных пятой степени охотно идут на этот риск.

Дженкинс облизнул пересохшие губы.

— Но я не могу, — хрипло прошептал он. — «Мне нужны эти восемь-двенадцать дней.

Ворринджер резко бросил:

— Не говорите глупостей, мистер Дженкинс. Вы рискуете только неделей. В случае же удачи вы останетесь жить. Игра стоит свеч.

Дженкинс выпрямился в кресле, борясь с оцепенением, которое постепенно захватывало его.

— Мне нужна эта неделя, — слабо пробормотал он. — Мне важен каждый день. Мы не закончили работу на Фридонии. Я должен продолжить ее, пока другие инженеры не смогут сменить меня.

Ворринджер опять грозно нахмурился.

— Какая работа может быть важнее жизни?

Дженкинс молчал, слишком долго было рассказывать Ворринджеру, несколько ему было важно найти восемьдесят тонн кондюллоя. Если бы он смог достать этот металл к моменту, когда другие будут выведены из комы, передатчик Бранда мог быть запущен прежде, чем война смете целые народы. Ник сглотнул и спросил:

— Сколько у меня есть времени?

— Уладить свои дела? — Ворринджер испытующе посмотрел на него. — При облучении, которое вы получили, вы будете способны на среднюю активность в течение четырех-шести дней.

Дженкинс тяжело опустился в кресло с невысказанным протестом. Этого было мало! Он уставился на бородача, оцепенев от отчаяния.

Исчезновение ракет и оборудования с Фридонии, измена Лазарини представлялись его уставшему мозгу своего рода сити-шоком, поразившем все человечество. Люди еще не ощутили его, как и его собственный организм. Но час смерти уже пробил.

В этот момент — он знал это наверняка — в далеком уголке космоса украденными сити-ракетами оснащается эскадра Венеры, Марса или Юпитерианского Совета. А может, это затевает сама Земля?

Лазарини — землянин, но это еще ни о чем не говорит. Один из немногих ведущих инженеров-землян, не работавших по контракту с ассоциацией, он иногда подрабатывал на Венере, Марсе или в Юпитерианском Совете.

Дженкинс выпрямился в большом кресле с отсутствующим видом, вытирая пот со лба, и заставил себя слушать:

— …Посоветовать вам вернуться в клинику при первых признаках ухудшения, — мрачно продолжал Ворринджер. — Например, кровотечении при рвоте. Будет слишком поздно для экспериментов, но мы можем, по крайней мере, облегчить финальную стадию.

— Я буду занят, — хрипло сказал Дженкинс. — Я не надеюсь вернуться сюда.

Ворринджер скривился.

— Молодой человек, вы знаете, что такое лейкемия?

— Я… — Дженкинсу стало не по себе. — Думаю, что да.

— Во-первых, это слепота, — Ворринджер моргнул за стеклами очков. — В вашем случае это может произойти через шесть-семь дней.

Дженкинс похолодел.

— Распад тканей, — голос врача был размеренным и громким. — Пораженные клетки умирают. Усиливается кровотечение из носа и горла. Малейший порез, легкий удар послужат причиной кровоизлияния. Тем временем, кровотворящие клетки отмирают.

Дженкинс слабо кивнул.

— Повышается температура, — продолжал бородач. — Обезвоживание. Истощение. Облысение. Некроз тканей. Мертвые ткани отслаивают во рту и горле. Смерть — как-будто вам перерезали горло. Вот ваше будущее, мистер Дженкинс, если вы не останетесь на лечении.

— А есть выбор?

— Да, — Ворринджер кивнул темноволосой головой. — Контррадиация в некоторых случаях способствует выздоровлению больных. Менее сложные случаи иногда лечатся старыми методами — рутин для ослабления кровотечения, питание через капельницу, синтетическая плазма — для замены отмирающей крови. Препарат, который вам сейчас вводили, содержит вещества, в какой-то мере повышающие сопротивляемость организма и отодвигающие распад. Но самое большее, что мы можем вам гарантировать, мистер Дженкинс, — это безболезненная смерть.

Ворринджер вздохнул и посмотрел на настольные часы.

— Мы говорим о победах медицины! — выкрикнул он в сердцах. — И это все, чего мы достигли через два с половиной столетия после Хиросимы.

Он хрипло откашлялся.

— Если вы решите остаться, мы немедленно начнем лечение.

Дженкинс встал, колени его дрожали, но он старался скрыть это. Он вздохнул и покачал головой.

— Нет, доктор, — его удивило спокойствие собственного голоса. — Я должен буду продолжать работу на Фридонии до тех пор, пока кто-то не сможет сменить меня. Пожалуйста, выведите их из комы как можно скорее. Думаю, что большинство из них решит попробовать ваше лечение, но наверняка некоторые…

Ворринджер сухо прервал его:

— Ерунда, мистер Дженкинс. Эти паникеры получили слишком большую дозу аметина — в шесть раз больше допустимой. Вывести его из организма даже при нашем интенсивном лечении… К тому времени уже будет поздно пробовать применить радиационную терапию.

Он мрачно посмотрел через очки.

— Боюсь, вам придется работать одному, мистер Дженкинс, — добавил он угрюмо. — Или подыскать других помощников. Потому что аметин будет противодействовать клеточному стимулятору, который лежит в основе радиационной терапии. Я могу лишь облегчить предсмертные страдания этих людей. Они проснутся как раз вовремя, чтобы умереть.

Дженкинс сел в кресло.

— Я понимаю, — хрипло прошептал он. В глазах у него потемнело, но вскоре туман рассеялся. Он услышал свой собственный голос, как бы со стороны: — Только, пожалуйста, у меня одна просьба.

Вставая, Ворринджер помедлил.

— Пожалуйста, — попросил Дженкинс, — не говорите никому, что я скоро умру.

— Я не болтаю на такие темы, — резко бросил Ворринджер. — Это профессиональная этика. Он вздохнул и протянул Нику руку. Надеюсь, что вы успеете завершить свою работу.