В феврале 1919 года бывший генерал русской службы, барон Густав Маннергейм, заявил военно-морскому атташе США, что «его армия намерена и способна нанести поражение большевизму». Военно-морской атташе США сказал «слава тебе, яйца», и донес все слова — и барона, и свои — конгрессу. Конгресс немедленно связался с палатой пэров в Великобритании, и они начали совещаться, временами злобно хихикая.
Империалисты решились профинансировать Маннергейма, причем, достаточно серьезно. Как сказал Бенджамин Франклин, школа жизни — самая суровая школа, но дураков в других школах не учат. Поэтому «учеба», естественно — платная, началась весной 1919 года. Именно тогда разразились пресловутые «племенные войны».
А в школе красных командиров первое военно-тактическое занятие состоялось 9 декабря 1918 года. Решался вопрос, кто — враги, а кто — не враги. Нормальными пацанами посчитали братскую Монголию и лично Сухэ-Батора, прочий мир — злыдни, того и ждущие, чтобы напасть на молодую Советскую Республику.
Тойво, обретя вновь спокойствие и уравновешенность после двухдневной увольнительной на берег залива, к учебе отнесся с пониманием: лишними знания не бывают. Даже такие специфические, как марксистско-ленинская философия. У него не было российских документов, только мандат, выписанный Бокием, но это никого не волновало. Учись, товарищ, как пожар мировой революции разжигать!
Удирать в Финляндию становилось как-то нехорошо. В командировку бы туда скатать! Но для этого нужен был Куусинен. А тот сидел где-то в кафе на Алексантерин-кату и пил кофе с пирожными.
К тому же на занятиях оказалось очень много полезного. В бытность обучения обороне в Каянском отделении шюцкора он обрел очень много навыков: стрелять, прятаться, отражать рукопашную атаку, бегать со скоростью ветра, ориентироваться в лесу ночью в дождь, ну, и убивать неприятеля, конечно.
В Петрограде ему преподавали, как атаковать и не попасть под обстрел, обнаруживать замаскированного под кучку коровьего навоза врага, первым бить в кулачной схватке, ползать со скоростью, близкой к скорости ветра, не соваться в чащу ночью, в дождь, а искать уютные дома поблизости, ну, и убивать неприятеля всеми доступными средствами, конечно. Инструктора, преподающие такую специфику, тоже были из бывших царских солдат, как и шюцкоровские наставники. Так что для Тойво не было никаких неудобств с адаптацией, словно бы просто перешел в другой класс.
Наставники его отметили, а, отметив, взяли на карандаш, которым поставили в своих кондуитах галочку: «парень наделен тем, чем наделяет природа». А между собой поговорили, что нахрена они, царские офицеры, русские в сто сорок шестом поколении, обучают премудростям какого-то чухонца? И прочих чухонцев вместе с ним? Своих, русских, что ли не хватает?
Своих, действительно, не хватало. Из рабочих и крестьян военные получались неохотно. Кадровые офицеры воевали друг с другом, военные училища оказались кузницами пушечного мяса, курсантов бросали из одной мясорубки в другую, некогда было учиться. Пришлый народ: латыши, чехи и венгры — потихоньку истреблялись. Китайцев — так тех практически всех уже повывели, новых китайцев привезти накладно, а старых за их зверства народ охотно корчевал с помощью подручных средств.
Видимо, так же считали и империалисты.
Незаметно прошел месяц, за ним — другой, вот уже и весна закапала насморком и капелью. Курсы активно курсировали между тяжкой учебой и предстоящей вольницей на всех фронтах гражданской войны. 3 марта свершилось чудо: списочный состав совпал с заявленным — 200 человек на одно лицо. К ним примкнули 32 преподавателя и еще каких-то восемьдесят человек вольнонаемных. Ну, вот, чудо — словно годовой бухгалтерский отчет сошелся. Март прошел на подъеме, тому способствовало и солнце и наступающий на юге Деникин, а на востоке — Колчак собственной персоной. Жизнь бурлила.
Оказывается, она бурлила на только в России, но и в соседней буржуинской Финляндии. Спокойный ход жизни отринули финские офицеры-егеря, разбередили болото, прыгнув в него со всей лихостью, и устроили в нем джакузи вполне известным способом. Так оно и забурлило. То есть, не оно — а она, жизнь.
Майор Гуннар фон Хертцен, майор Пааво Талвела и капитан Рагнар Нордстрем однажды оказались вместе в одном высоком офицерском собрании, где павлином ходил барон Маннергейм, тяпнули лишку, да и договорились. Договорились они до того, что присоединение Восточной Карелии на самом деле является очень существенным делом для экономического развития и безопасности всей Финляндии.
— Мда, — со шведским акцентом сказал Маннергейм.
— Ура! — сразу же, вероятно превратно расслышав его, сказал Талвелла.
— Ну, ура — так ура! — одобрил министр Таннер. Он, подлец, и тут успел, как финский пострел. — Какие у вас имеются основания?
Два майора и капитан вытянулись во фрунт, насколько позволял халявный алкоголь, и хором высказались об основаниях.
Финляндия, по их мнению, могла успешно обороняться от России только по линии Ладога — Свирь — Онега — Белое море. А иначе ни о какой обороне разговора быть не может.
«Ишь, что удумали!» — испуганная мысль через выдвинутое к слуховому окну ухо передалась Куусинену. Он тоже был здесь, правда, с другой стороны. — «Ну, пусть попробуют, а мы это дело посмотрим».
Офицерское собрание между тем очень воодушевилось и решило создать комиссию, так называемую «Олонецкую комиссию». А председателем назначить доктора Винтера. Винтер сразу же согласился, но при одном условии: комиссию переименовать к едрене-фене.
— Как же ее еще можно назвать, как не Олонецкой? — удивился Маннергейм.
— А вот так, — доктор стукнул кулаком по столу, отчего все стаканы разом подпрыгнули и одним глотком выпились. — «Карельский комитет».
На том и порешили.
Через два дня почтовые голуби прилетели в голубятню на Исаакиевскую площадь и принесли с собой сообщение: «В Хельсинки хорошая погода». Крошечная записка, оттиснутая типографским способом, тотчас была переправлена по служебной лестнице. Служебная лестница вела вниз, а оттуда, слегка очищенная от гуано, ее доставили извозчиком на Литейный проспект.
Евреи ломали, ломали голову — не сломали, не смогли расшифровать, латыши тоже только развели руками, русские вертели записку и так, и эдак — пусто. Позвали финнов. Все они, конечно, люди разных национальностей, были сотрудниками ЧК международного отдела.
Эйно Рахья узнал стиль сообщения Куусинена, поморщил лоб и сказал:
— На Россию готовится вторжение.
— Когда? — вскричали чекисты — евреи, латыши и русские.
— В самом конце апреля, — ответил тот. — В Советской Карелии.
— Тогда послать туда наших специально обученных людей!
Учеба в школе красных командиров еще более форсировалась. Курсанты валились поздними вечерами в кровати без всяких чувств, чтобы утром, чуть отдохнувши, вновь окунаться с головой в науку побеждать.
Товарищ Рахья не удержался и передал привет Тойво от Куусинена. Антикайнен сразу же ухватился за идею передать привет обратно. Эйно, в принципе, не возражал. Между делом он поведал о готовящейся акции со стороны буржуев и поинтересовался настроениями на этот счет.
— Ну, а какие могут быть настроения? — пожал плечами Тойво. — Надаем им по рогам, пусть не лезут.
Мыслями он уже переписывался с Отто, выражая тому просьбу связаться с Лоттой и передать ей важную информацию на пяти листах формата А4 убористым почерком. Голубки везут — чего мелочиться?
Рахья не возражал, поэтому почтовые голуби покряхтели, взлетая, но направились стройным клином в Финляндию. Тойво вздохнул с долей облегчения: связь с любимой девушкой наладилась.
Однако коварный политик Таннер решил слегка переиграть планы и внес в «Карельский комитет» предложение: приурочить акцию ко дню рождения главного русского вождя, по совместительству, самого главного руководителя Владимира Ленина. Доктор Винтер обрадовался: и как такое ему самому в голову-то не пришло?
К марту 1919 года было набрано уже свыше тысячи человек, объявленных добровольцами. Такое количество специально обученных людей-диверсантов финн фон Хертцен считал достаточным для успешной операции.
Он же выработал стратегию, которая не отличалась оригинальностью, но изрядно смахивала на авантюру. Быстрый захват Олонца, выдвижение и закрепление на Свири, собрать в Олонце национальное собрание — прочие собрания разобрать, поднять восстание карелов-ливвиков. Далее — совсем чепуха: провести референдум и присоединиться к Финляндии. И дело в шляпе.
Ливвиков можно потихоньку вырезать, или принудительно задействовать их на камнеобработках, расчистках некогда поднятых метелиляйненами угодий, ныне пришедших в полное запустение. Либо запихать в рудники, пусть за свое предательство отрабатывают. И Финляндии хорошо, и Советской России плохо. Сразу убиваются два зайца.
Вообще-то нашествие в Олонецкую губернию планировалось уже на 15 марта, чтобы до слякоти прокатиться на лыжах, но правящие круги Суоми, то есть дядька Свинхувуд, кавалер Маннергейм и политик Таннер все никак не могли получить от США и Великобритании обещанные по такому случаю бабки. Подлые империалисты кормили «завтраками» и клянчили: а можно сначала вы эту Карелию захватите, а мы потом вам деньги банковским переводом переведем?
«Можно», — за всех согласился Таннер. — «Но деньги вперед».
Все военные силы, которым предстояло победоносно войти в Олонец, назвали Олонецкой добровольческой армией, то есть, Aunuksen vapaaehtoinen armeija или сокращенно AVA. Цели и задачи у нее были на поверку крайне сомнительными. У неискушенного человека могло сложиться впечатление, что вся эта акция преследует нечто иное, нежели освобождение братского народа карелов-ливвиков.
Таким неискушенным человеком был, конечно же, товарищ Бокий. Кое-что он знал из агентурных, так сказать, сведений. Самый лучший агент — это тот, кто сам себя агентом не считает, но при этом очень душевно занимается сбором данных.
Когда-то на докатившимся до России модных спиритических сеансах, столь пропагандируемых отцом-основателем Шерлока Холмса Конан-Дойлем, замечательному художнику Николаю Рериху представился странный человек со змеиными глазами, назвавшийся Глебом.
Бокий, а именно он это и был, очень скептически отнесся к крутившемуся на столе блюдцу, к внутриутробным голосам медиумов и к прочей бесовщине. Рерих не мог с ним не согласиться, приняв точку зрения, что мир-то другой есть — его не может не быть — вот только искать его следует в другом месте, нежели за столом очередного шарлатана.
— Только где она — эта Шамбала? — спросил художник Глеба.
— Где — не знаю, — пожал плечами тот. — Знаю только путь, где можно ее найти.
Рерих подозревал, что искать Истину человечества можно только там, где это человечество возникло. Пусть многие ученые склоняются к поискам человекообразных обезьян в Африке, Китае или Австралии — это их дело. Пусть Дарвин это дело благословляет, но из обезьян могли получиться только обезьяны, пусть даже и обозначенные, как «человекообразные». Люди произошли только от людей.
Север — это колыбель человечества. Здесь и надо заниматься изысканиями. Карелия, Архангельск, Сейдозеро и Ловозеро — вот оно, счастье.
Бокий именно так и сказал, чем снискал уважение великого художника.
Рерих поселился на берегу Ладоги возле города Сортавалы, чтобы поправить свое здоровье. Имелось виду, конечно, психическое здоровье, потому что после свершения Революции массовое сумасшествие сделалось настолько очевидным, что не заразиться им можно было только устранившись.
А тут финны, получив независимость, закрыли все границы с Россией, прикрепили к Рериху соглядатаев и пообещали: будешь мутить воду — мы тебя самого сольем. Художник не разделял точку зрения ни русских красных, ни финских белых, ни полосатых американцев. Ему на политику, вообще, стало наплевать. Он нашел свой путь. Но не все оказалось так просто и прямолинейно: из Финляндии следовало уезжать.
В 1918 году, получив приглашение из Швеции, Николай Рерих с грандиозным успехом провел персональные выставки картин в Мальмё и Стокгольме, а в 1919 году — в Копенгагене и Хельсинки. Рериха избрали членом Художественного общества Финляндии, наградили шведским королевским орденом «Полярной Звезды» II степени.
Получи, господин художник, мировое признание. Только в изыскания не лезь! Можешь даже какое-нибудь политическое заявление сделать.
И он сделал, потому что того требовал момент.
Совместно с писателем Леонидом Андреевым, родоначальником русского экспрессионизма, организовывает кампанию против большевиков, захвативших власть в России. Ну, как организовывает? Так, не очень организованно. Входит в руководство Скандинавского Общества помощи Российскому воину, которое финансирует войска генерала Н. Н. Юденича, после вступает в эмигрантскую организацию «Русско-Британское 1917 года Братство».
В Финляндии Рерих работает над повестью «Пламя», пьесой «Милосердие», сочиняет основную часть будущего поэтического сборника «Цветы Мории», пишет статьи и очерки, создает серию картин, посвященную Карелии. В общем, мутит что-то Рерих.
Человек Бокия от него узнает много самого неожиданного, никак это дело не воспринимает, а передает товарищу Глебу все с точностью до интонации. Ну, а тот делает вывод: поход в Карелию — отвод глаз. Несколько приблудившихся к AVA немцев намерены инспектировать берег Ладоги в районе заливчика Андрусово, а также Свирский монастырь, что на Свирском озере, что на реке Свирь. Финны на все это прикрывают глаза. Вероятно, за деньги глаза прикрыть легче.
Тойво отчего-то совсем не удивился, когда его вызвал к себе Рахья. И еще больше не удивился, когда в кабинете начальника курсов оказался Бокий.
— Ничего так себе выглядишь, — сказал чекист и протянул руку для приветствия. — Для коматозника — так совсем бодрячком.
— Дело прошлое, — пожал плечами Антикайнен, ни секунду ни промедлив, ответил на рукопожатие. — Да и некогда болезнями страдать, душевными и физическими.
— К делу? — спросил Глеб.
— К делу, — согласился Тойво.
Товарищ Рахья откашлялся и вышел из кабинета. Его эти дела совершенно не касались.
Беседа Антикайнена и Бокия продолжалась всего минут пятнадцать. Тойво не был человеком Глеба, но нынешний контакт вполне отражал его настроение: можно вписаться. Точнее — нужно вписаться. Главное — помни, деточка, несколько слов.
«Wisdom is not the understanding of mystery. Wisdom is accepting that mystery is beyond understanding. That's what makes it mystery» (Gregory MacGuire — Son of a Witch).
«Мудрость не понимает таинство. Мудрость принимает, что таинство по ту сторону понимания. Именно это и делает его таинством» (перевод).
Первый выпуск Третьих пехотных Советских Петроградских финских курсов состоялся 25 апреля. 20 человек спешным порядком отправились в войска. Большая часть их была направлена в Эстонию, а 8 человек на Олонецкий фронт.
Тойво Антикайнен получил назначение командиром пулеметной команды Первого стрелкового полка. Он отправился в сторону Олонца.