Глава 9, Где не все яд, что горчит

Утро не задалось. Проснулась я вся в поту, с сильнейшей головной болью. Чуть позже добавился насморк, запершило горло. Даже Глашины настои не спасали. Определенно сказалось вчерашнее купание в сугробах. А я так надеялась, что пронесет.

Благо Инесса Ивановна ничего не заподозрила. Я приказала ее не тревожить, надеясь избежать слезливых причитаний и излишней опеки. С трудом надев домашнее платье и нанеся немного пудры на лицо, я проводила ее ни свет ни заря на встречу с приятельницами, пожелавшими пройтись по магазинам, и вернулась в постель.

Все планы коту под хвост. А ведь я так хотела наведаться в участок. Навестить Поля Маратовича. Прочесть отчет о вскрытии госпожи Олейниковой. А теперь…

Под заунывный вой метели за окном, сама не заметила, как провалилась в сон. Проснулась из-за шума в коридоре и тетушкиного голоса, зовущего меня по имени.

Я потрогала лоб. Жар немного спал, поутихла головная боль.

Думаю, ничего страшного, если выйду ненадолго.

Вместе с тетушкой на пороге, усыпанном кучей коробок, топтались Амалия Генриховна Режицкая и Наталья Андреевна Задашная с супругом, Евгением Осиповичем.

Виделись мы от силы пару раз, считая тот день, когда моя душа вселилась в тело погибшей Сонечки. А потому и знакомство считала шапочным. Но по словам Инессы Ивановны, семьи эти во всех отношениях достойные, уважаемые. Знали меня с самого детства.

В то время как женщины, разрумянившись с мороза, лучились счастьем, обсуждая покупки, господина Задашного это не касалось. Бледный, как кружившие над потолком призраки, он походил на усталого рыцаря, вернувшегося с кровопролитной битвы, в коей полегло бесчисленное множество людей.

Набравшаяся опыта в таких делах Глаша поднесла ему грушевой наливки, дождалась, когда он, поблагодарив ее молчаливым взглядом, осушит стопку и исчезла на кухне. Мужчина буквально на глазах воспрял духом.

– Прошу простить, дамы, но время вышло. Меня, поди, уже хватились. Ежели больше ничем не могу быть вам полезен…

– Эжени, – обратилась к нему супруга, провожая до двери. – Молю, не засиживайся допоздна.

Стоило Евгению Осиповичу закрыть за собой входную дверь, как остальные присутствующие заметили мое присутствие.

– Сонечка, душенька, – замурлыкала госпожа Режицкая. – Хорошеешь день ото дня.

– Вы мне льстите, Амалия Генриховна.

– И глаза горят, ярче звездочек, – вторила ей Наталья Андреевна.

Я ответила вымученной улыбкой, решив не объяснять дамам, что температура, видимо, поднялась.

– Милая, отобедаешь с нами? – поинтересовалась Инесса Ивановна.

Первым порывом было отказаться. Сослаться на плохое самочувствие и избежать непременно последовавшей за столом трескотни. К тому же, из-за болезни напрочь пропал аппетит. Единственное, чего мне нестерпимо хотелось – вернуться в постель и снова завалиться спать.

С другой стороны, когда еще мне предоставится шанс изучить обеих свидетельниц – а может и не только? – смерти настоящей Сонечки? Столько вопросов в голове, которые можно было бы им задать…

– Всенепременно, Инесса Ивановна. Ни за что не пропущу.

Вернувшаяся с кухни Глаша проводила всех в гостиную, где уже ждал накрытый стол – дымящаяся супница с горячим супом из грибов, с солеными огурцами, что здесь именовали селянкой [1], стояла в самом центре.

Блюдо с соленьями и горка моих любимых пирожков с капустой дополняли прекрасную картину. Пиршество, что и мертвого из гроба поднимет, что уж говорить об обычной простуде? Желудок заурчал, рот непроизвольно наполнился слюной.

Видимо, не у меня одной проснулся зверский аппетит, которому и болезнь не помеха. Некоторое время в теплом помещении царила тишина, изредка прерываемая чавканьем и редким кашлем. Три пожилые женщины, устав после прогулки, так увлеклись обедом, что не торопились начинать застольный разговор.

А вот когда с супом было покончено и на столе появился сияющий блеском самовар и горячий пирог с ревенем, языки у дам развязались.

– Доченька моя, Ксения, умница-раскрасавица, в брачный возраст вошла, – первой заговорила Наталья Андреевна Задашная. – Как прознали, что приданое хорошее за нее даем, так от женихов отбою нет. Но абы кого нам с батюшкой ейным не надобно… Вот, ежели бы его сиятельство граф Бабишев свататься пожаловал. От был бы другой разговор.

Услышав знакомую фамилию, что в доме нашем, с недавних пор, стала под запретом, тетушка нахмурилась. Потянувшись, я сжала под столом ее хрупкую ладонь, пытаясь задавить в зародыше все возмущения, что готовы были сорваться с губ. Кажется, помогло. Поймав мой взволнованный взгляд, Инесса Ивановна вздохнула и… промолчала. Но тут вмешалась Амалия Генриховна.

– Наташенька, как же можно при Сонечке упоминать сие недостойную фамилию? Столько горя причинили, экую змеюку на груди пригрели, еще и в долги по самую шею влезли.

– Ох, и вправду, чего это я? – заохала и заахала госпожа Задашная, стреляя в меня обеспокоенным взглядом.

– Амалия Генриховна, Наталья Андреевна будет вам, – улыбнулась я одной из самых лучезарных своих улыбок. – Ни Сергей Данилович, ни его предобрейшая матушка, вдовствующая графиня, не в ответе за преступные деяния Ефима Ефимовича. Да и долгов на их сиятельстве более не имеется. Продав земельный надел, он выплатил все сполна. И расстались мы совсем не из-за этого. На доброй, дружеской ноте. Граф Бабишев замечательный человек. Если он выберет Ксению, я буду искренне за них рада.

– Сонечка, милая, что за светлая у тебя душа, – промокнула платком выступившие на глазах слезы госпожа Задашная. – Век буду за тебя молиться. Дай господь, счастье свое вскорости найдешь. Барышня видная, красивая. Мужа тебе достойного, да детишек полный дом…

– Спасибо большое, Наталья Андреевна. Только я пока не спешу. Есть дела поважнее.

– Поважнее, – опешили обе дамы, явно считая, что важнее озвученных перспектив, у женщин в принципе ничего быть не может. – Это что за дела?

Инесса Ивановна, уже зная, в какое русло поведет разговор, заметно взгрустнула. Наступал мой звездный час.

– Я – консультант полицейского сыска.

– Батюшки родные! – воскликнула госпожа Режицкая, пока Наталья Андреевна, едва не подавившись горячим чаем, пыталась откашляться. – Полицейский консультант?

– Да. Я помогаю приставу Мещанского участка, Гордею Назаровичу Ермакову, раскрывать преступления.

– Наташенька, Амалия, – попыталась тетушка спасти ситуацию. – Вспомните, как мы читали детективный роман – «Приключения пани Чечко». Вам обеим так нравилась главная героиня. Вы называли ее «смекалистой сыщицей».

– Да, но все же это книга… – замялась госпожа Задашная, но тут же засияла, что начищенный пятак. – А ведь я наслышан о господине Ермакове. Читала о нем заметку в «Сплетнике» у прошлом годе. Амалия, ты должна помнить, то дело об отравительнице.

– Ах да, та самая Черная вдова, что любила потчевать молодых студентиков ядом. Помниться, господин пристав мгновенно ее нашел и скрутил. Все газеты им восхищались. Красавец, особливо в форме. Сколько барышень молодых даже прогулки вдоль участка планировали. И как тебе трудится рядом эдаким молодцем, Сонечка?

И смотрит так… проникновенно. Я аж засмущалась.

– Гордей Назарович, мужчина во всех смыслах порядочный и обходительный. Ради нахождения истины и торжества закона, готов на все. Занимать должность его помощницы, большая честь. Смею надеяться, что и он меня тоже ценит.

– Да как не ценить такую умницу – раскрасавишну? – заулыбалась Наталья Андреевна. – А вот давеча в газетах писали, что в Китеж из лесу Волколак, с от такими зубищами, в гости пожаловал, тоже правда? Говорят, к ночи на охоту выходит. Улицы выбирает, где потемнее. Зазевается кто – почитай не жилец…

– Наташенька, что ты такое говоришь? – воскликнула госпожа Режицкая. – Быть того не может.

Госпожа Задашная лишь развела руками.

– За что купила, за то и продаю.

Черная вдова, Князь Тьмы, вот теперь Волколак. Любит простой китежский люд мистику ко всему непонятному приплетать. Впрочем…

Мой взгляд устремился к потолку, над которым висело три призрачные жертвы того самого Волколака.

… И без звучного названия, мистики здесь хоть отбавляй.

– В газетах какой небывальщины токмо не напишут, – отмахнулась тетушка от россказней Натальи Андреевны. – Упыри, Волколаки. Все им лишь бы языком чесать…

– Сонечка, а ты что думаешь? – повернулась ко мне госпожа Задашная. – Волколак то охотится, аль тать ночной?

– Расследование идет полным ходом, Наталья Андреевна, – вымучила я любезную улыбку. – К сожалению, вся информация по нему – тайна следствия. Но одно знаю наверняка, здесь замешен обычный человек. К мистике он не имеет никакого отношения.

Дамы, за исключением Инессы Ивановны, потеряв к теме интерес, заметно приуныли. Да и у меня голова разболелась не на шутку. Еще и мышцы начало ломить. Коснувшись тыльной стороной запястья щеки, я почувствовала исходящий от нее жар. Температура резко скакуна вверх. В таком состоянии не чаи горячие распивать надо, а пластом лежать в постели.

Чем скорее я закончу с делом, пока голова еще немного работает, тем скорее займусь здоровьем.

– Хотя знаете… – я сделала вид, что задумалась. – Было у нас давеча одно… необычное дело. Возможно, вы слышали о смерти столичного медиума? Некой госпожи Амадеи.

Амалия Генриховна и Наталья Андреевна, резко закашлявшись, удивленно переглянулись.

Нечто похожее я уже наблюдала, когда обсуждала с Градиславой Богдановной Соловицкой эту же тему. Не слишком ли странное совпадение?

– Разумеется, наслышаны, – первой подала голос Амалия Генриховна. – Китеж – городок маленький. Любой чих газеты разнесут. Однако, в голову не возьму, чем же это дело так… необычно?

– Ну как же? Дама мертва. Следов никаких. Уж месяц минул, а убийство так и не раскрыто.

– Поговаривали, нрава она была вздорного, строптивого, – вмешалась в разговор Наталья Андреевна. – Не при столь юной барышне будет сказано, но… любовников, ходит слух, меняла, как перчатки. Ссора, поди, случилась. Вот и исход.

Да уж, такими темпами мне до правды не докопаться. Придется идти напрямик.

– Так уж вышло, что перед самой ее кончиной, мы имели с ней короткий разговор, – за столом образовалась гробовая тишина. Три пары глаз уставились на меня в упор. – Госпожа Амадея приглашала меня на личную встречу. Мне показалось, она довольно близко знала моего батюшку…

– Вздор! – заявила, как отрезала госпожа Режицкая. – Алексей Макарович с эдакой падшей женщиной и словом бы не обмолвился.

– Видимо, что-то напутала ты, Сонечка? – нахмурилась Наталья Андреевна.

Тетушка молча поднялась с места, наклонилась ко мне и коснулась лба хрупкой, холодной ладонью.

– Милая, да у тебя жар! – воскликнула она, оторвав руку. – А я-то думаю, чего так раскраснелась. Глаша, немедля Тишку за Модестом Давидычем пошли. И настой неси. Надобно Сонечку уложить, да протереть.

Так и не озвучив весь свой список вопросов – а их у меня было не мало – я была вынуждена подчиниться.

Распрощалась с гостями, в чьих глазах плескалось едва уловимое облегчение вкупе обеспокоенностью, и последовала за Инессой Ивановной.

Раздев и уложив меня в постель, тетушка, не переставая причитала, поругивая меня за беспечность, а Глашу – за невнимательность. Смочив чистую тряпку в холодном настое, она села у изголовья и принялась протирать мне лоб.

Головная боль медленно отступала. Глаза закрылись. Я провалилась в беспокойный сон. Но быстро вынырнула из него, когда явился доктор.

Модест Давидович, дородный мужчина с пышными бакенбардами, в черном пальто и с габаритным кожаным саквояжем под мышкой, гостем в нашем доме был частым. Любил он страстной любовью тетушкину можжевеловую настойку. Дай только повод на огонек заглянуть.

Подробнейше расспросив меня о симптомах, он попросил открыть рот. Затем оттянул нижние веки. Достал стетоскоп, послушал дыхание.

– Инесса Ивановна, голубушка, не стоит вам переживать. У Сонечки типичное переохлаждение. Я выпишу вам нужные микстуры, пущщай Глаша заглянет в аптекарскую лавку. Поите больную куриным супом и, самое главное, до полного выздоровления не выпускайте ее из постели. Покой и сон – вот что Сонечке более всего надобно.

– Успокоили вы мое сердце, милейший Модест Давидыч. Так перепугалась, что душа была на месте. Ладно уж, будет. Оставим Сонечку почивать. Я вас сама провожу.

Они быстро удалились, оставив нас с Глашей наедине. Девушка замешкалась. Затем вытащила из кармана юбки белый конверт и подошла к столу.

– Что там? – спросила я чуть севшим голосом.

Глаша заметно вздрогнула.

– Софья Алексевна, барышня, ух и испужали вы меня. Туточки письмецо вам передать велели. Вы спите – спите, я на столик покамест покладу.

– Нет, – покачала я головой. – Дай сюда.

Приподнявшись на локтях, я приняла сидячее положение и протянула руку. Глаша замешкалась. Опасливо покосилась на дверь, за которой недавно скрылась тетушка, словно хотела выбежать следом, но быстро передумала и вручила мне конверт.

– Вы, токмо, барышня, ежели новости безрадостные, Инессе Ивановне не сказывайте, что, то я вам письмецо передала. Заругает же…

– Не переживай, не скажу, – улыбнулась я ей и принялась внимательно вчитываться в элегантный, канцелярский почерк Поля Маратовича Лавуазье.

Видимо, не дождавшись моего появления в участке, Гордей решил отравить мне рапорт токсикологической лаборатории, коей заправлял медицинский эксперт. Новости в письме содержащиеся были действительно небезынтересные, но… ожидаемые.

Госпожа Олейникова умерла не от проблем с сердцем, вызванных скоропостижной кончиной ее возлюбленного. Она была убита. Банально и прозаично. С использованием яда.

Несмотря на давящую усталость, вызванную простудой, я почувствовала, как меня переполняет энергией. Мозг закипел. Мысли закрутились в голове. Даже боль в мышцах отступила, на фоне впрыснутого в кровь адреналина.

– Глаша, – снова обратилась я к застывшей в дверях девушке. – Принеси мне ручку и бумагу. Я напишу письмо… нет, два письма. Одно пусть Тишка свезет в участок и передаст лично в руки Гордею Назаровичу, а второе… госпоже Задушевской. Адрес я сообщу.

Истратив все силы на составление текстов, я запечатала конверты и отдала их горничной. А как только за ней закрылась дверь, сползла головой на подушку, лениво оглядела парящих под потолком призраков – в последние дни их вид так приелся, что начал напоминать деталь интерьера – закрыла глаза и, под свист метели снаружи, провалилась в сон.

Следующее пробуждение выше резким. Кто-то позвал по имени и меня подбросило на кровати. Головная боль ушла. Осталось только ломота в конечностях. Разлепив глаза, я протерла их кулаком и только постом поняла, что дело не в слепоте. Просто… время вечернее, темно за окном.

– Софья Алексеева, барышня, – тихим голосом позвала Глаша. – Гостья к вам пожаловала. Принимать будете?

– Гостья?

– Представилась Дарьей Спиридоновной Колпаковой. Говорит, знакомица ваша. Из некой газеты. Я не упомнила. Инесса Ивановна меня к ужину стол собрать оставила, а сама в аптекарскую лавку ушла. А тут гости. Вот я вас и разбудила.

– Дарья, значит? – протянула я, гадая, что привело в такой час городского репортера. – Проводи ее в гостиную и предложи чай. Я скоро выйду. И Глаша… ответы на мои сегодняшние письма не приходили?

– Токмо одно, барышня, – закивала горничная. – Я оставила у вас на столе.

Другого и быть не могло. Ответ на второе письмо, в содержании которого я почти не сомневалась, в лучшем случае будет ждать меня завтра. Придется потерпеть.

Решив не тратить время на платье – время позднее, да и Дарья, думаю, не обидится – я ограничилась накинутым поверх ночной рубашки плотным халатом, недавно подаренным тетушкой. Повязала пояс, умылась, пригладила волосы. Пощипала щеки, дабы придать румянца. И только после этого вышла встречать гостей.

Судя по тому, что Колпакова расположилась на диванчике, от чая она отказалась. Девушка выглядела уставший. Подол рабочего платья помят. Коса слегка потрепана. Чернильное пятно на лице. Явно только с работы, не успела заскочить домой. Неужели дело срочное?


– Дарья Спиридоновна, искренне рада вас видеть, – расплылась я в улыбке, подходя ближе. Девушка, оторвавшись от изучения висевшей на стене картины, вспыхнула и резко поднялась. – Какими судьбами?

– Ох, Софья Алексеевна, – сжала она в своих ладонях мои руки. – Вы с Инессой Ивановной со мной завсегда как с родной, а я изволила вас тревожить…

– Вы в любой час желанный гость в этом доме. Прошу, – я кивнула на диванчик. – Располагайтесь и рассказывайте, что вас к нам привело.

– Нет, сидеть я более не в силах, – покачала головой девушка и принялась расхаживать по комнате, заламывая руки. – Знали бы вы, как меня переполняют эмоции. Я как воздушный шарик. Один неосторожный укол и взорвусь.

Начало интересное. Вот только ноги не держали, так и норовили подкоситься.

– А я, с вашего разрешения, присяду, – сказала, занимая то самое место, где недавно сидела Колпакова. – Ну вот, теперь готова слушать ваш рассказ.

– Софья Алексеевна, вы помните, в позапрошлую нашу встречу, в «Монпансье», я рассказывала вам с Инессой Ивановной о художественном критике, засоряющим нашу газету анонимными пасквилями?

– Что-то припоминаю, – задумалась я. – Псевдоним такой мистический, вертится на языке.

– Спиритус, – обрадовалась Дарья моей хорошей памяти. – Так вот… я знаю, кто он!

И столько драматизма в этом «он», мне даже стало жаль несчастного репортера.

– И кто же?

Колпакова огляделась по сторонам, не подслушивает ли нас кто. Затем подошла ближе, наклонилась ко мне и шепнула:

– Ваш жених.

– Жених? – нахмурилась я.

Она кивнула.

– Его сиятельство Сергей Данилович Бабишев!

Как… любопытно.

– Вы уверены? Как вы об этом узнали?

– Ах, это… – махнула она рукой. – Ежели вспомните, мы с вами давеча встретили господина Бабишева в дверях редакции? Я еще тогда задалась вопросом, что его туда привело? А нынче днем краем уха услыхала разговор нашего издателя Дмитрия Андреевича Бессодько с нашим дорогим создателем газеты Иммануилом Иосифовичем Шварцем. Они обсуждали недавнюю статью Спиритуса. Так, ничего особенного… сборник пакостных стишков. Но Дмитрий Андреевич вдруг обмолвился, что ежели бы острый слог графа Бабишева, да мое упорство, «Сплетник» удостоился бы императорской награды!

Не знаю почему, то ли новости вкупе с болезнью так повлияли, то ли донельзя смешное выражение лица возмущенной девушки, но вместо того, чтобы удивиться, я вдруг будто издалека услышала шум и поняла, что громко хохочу.

– Почему вам смешно? – обиделась Дарья и, капризно выпятив нижнюю губу, плюхнулась рядом. – Я так негодую.

– Простите, – почувствовав, как горят щеки, я принялась обмахивать их руками. – Я приболела, видимо это какой-то симптом. Мне не смешно, мне радостно за Сергея Даниловича. Да он мне более не жених. Мы расстались, оставшись хорошими друзьями. Как вам, без сомнений, известно, его сиятельство попал в довольно сложную жизненную ситуацию. Однако, я счастлива, что он не опустил рук. Найти занятие по душе, за которое платят приличное жалование – дорогого стоит. Прошу, не обижайтесь на него.

– Да я… я не обижаюсь, – замялась Дарья, опустив глаза в пол. Ее руки сжали юбку платья. – Скорее, удивлена. Сергей Данилович показался мне чутким и добрым человеком. В тот день, когда нашли Бореньку, он так заботился обо мне, утешал. Однако, эти пасквили… Увидев его перед самым выходом из редакции, я в лицо сказала все, что думаю о них. А он… он, представляете, подарил мне цветы!

Она кивнула на столик, на котором лежал букет красных роз. Надо же, как я его пропустила?

– Всего могла ожидать от него, но такое? – сжала я губы, изо всех сил стараясь не засмеяться. – Каков подлец!

Дарья задержалась ненадолго. Еще немного посетовав на графа Бабишева, что с улыбкой на лице выслушивал сегодня ее сокрушительную критику его несравненного таланта, она все же согласилась выпить чаю. Разговор перетек в более мирное русло. Незаметно коснулся личности господина Хвалёнова…

Я решила пока не ославлять его незаконные делишки. Будет еще время и суд, когда найдем убийцу. Дарья искренне переживала его смерть, промокая слезы салфеткой. Я не хотела быть в ее глазах той, кто разобьет дружеский образ из ее воспоминаний и вытащит на поверхность все грязное белье. Но от возможности узнать побольше, тоже не могла отказаться.

Призрак Бориса Аркадьевича, словно признав знакомицу, даже спустился ниже, пристроившись на краешек дивана, где сидели мы с Колпаковой. Закинул одну прозрачную ногу на другую, подпер ладонью подбородок и, каждый раз услышав свое имя, тихонечко вздыхал.

Вскоре из аптечной лавки вернулась Инесса Ивановна. Увидев меня в гостиной, в халате, попивающую чай, она не на шутку всполошилась. Отчитала Глашу, позволившую мне встать с кровати. Но быстро успокоилась, когда Дарья, осознав, что все это время удерживала ногах больного человека, взяла всю вину на себя.

Заторопившись к выходу, она пообещала навестить меня в ближайшее время. А к завтрему утру прислать посыльного с банкой варенья из малины с медом, что по особому рецепту готовит ее драгоценная матушка. На том и порешили.

Ночь выдалась беспокойной. Вернулся жар. Сны, когда удавалось задремать, снились сумбурные, лихорадочные. То стая призраков устроит на меня охоту, то Гордей, которому я признаюсь, кто я на самом деле, заковывает меня в кандалы и везет в сумасшедший дом…

Проснулась рано. Выпила прописанную Модестом Давыдовичем горькую микстуру. Заела ее сладким пирожком с вишней, поданым Глашей прямо в спальню. И села читать забытый тетушкой на полке детективный роман.

Утро сменилось зимним солнечным днем, а ответа из Мещанского участка как не было, так и нет. Простуда пошла на спад, но из дома все равно не выпускали. Я уже и на кухне с Глашей посидела, пока та готовила обед, и с тетушкой за компанию пробовала вязать. Вернулась в спальню, решив поспать – вдруг снова ночью не удастся – но очнулась, когда поняла, что хожу по комнате из угла в угол, места не нахожу. И кто знает, сколько бы это продлилось, не постучи ко мне Тишка, решивший тайком от хозяйки дома и сестрицы, передать мне долгожданное письмо.

– Эх и заругают меня, барышня, – заныл он ломким, мальчишеским голосом, перетаптываясь у порога. – Обещались поколотить, коли побеспокою.

– Так чего не послушал? – прищурилась я, вскрывая конверт.

– Дык, Яков Григорьевич приходил. Велел поскорее вручить, лично в руки.

– Молодец, – улыбнулась я, выуживая из кармана гривенник. – Честно заслужил.

Тишка спрятал его за пазухой, но уходить не спешил.

– Что-то еще?

Он опустил по-детски большие глаза в пол.

– Я тут, давеча на ярмарке Глашке сережки бирюзовые присмотрел…

Вот вам и причина расторопного поведения.

С трудом сдержав смешок, я наклонилась ближе и шепнула:

– Сколько не хватает?

– Малость сущую, – смущенно замялся он и растопырил пальцы на мелкой ладошке. – Пятак.

Не знаю, правду ли сказал про сережки. Тишка тот еще мастак языком болтать, да веревки из взрослых вить. Стоит брови домиком свести и губу нижнюю выпятить, даже тетушка тает.

Расставшись с монетой и выпроводив мальчишку за дверь, я развернула письмо и, затаив дыхание, вчиталась в текст. Сердце пропустила удар. Пульс участился.

Закончив, рванула к шкафу с одеждой и дернула на себя первое попавшееся платье. Мигом одевшись, осторожно выглянула в коридор.

Глаша на кухне, тетушка в своей комнате. Прекрасный шанс улизнуть незаметной. Что я и сделала, пройдясь на носочках и тихонько притворив за собой входную дверь.

– Софья Алексевна, а нам говаривали, нездоровится вам! – воскликнул Стрыкин, первым встретивший меня на пороге приемного отделения Мещанского участка.

К полднику здесь царила необычайно сонливая атмосфера. Сказывалось отсутствие посетителей и раздобревшие, после сытного обеда, служивые, расслабившие ремни на поясах и вальяжно развалившиеся на казенных стульях. Сядь кому на нос муха, поленится согнать. Лишь появление молодой барышни с места подняло. И то, ненадолго.

– Уже на поправку иду. А Гордей Назарович у себя?

– У себя, – заиграл бровями мужчина, плохо пряча понимающую ухмылку. – Присутственный день, куда ж ему, родимому, деваться?

– С вашего позволения, – поспешила я откланяться и засеменила к кабинету пристава.

Толкнула дверь, вошла внутрь и приятно удивилась, обнаружив разместившегося на гостевом стуле Поля Маратовича Лавуазье.

– Мадмуазель Леденцова, – подскочил франтоватый француз, с пенсне на носу, и кинулся ко мне. Схватился за протянутую руку и пощекотал тыльную сторону моей ладони закрученными на концах усами. – Вот только с Гордеем Назаровичем вас вспоминали. Ох и дел вы нам подкинули, Софья Алексеевна, а сами слегли. Как прикажете это понимать?

– Простуда одолела не ко времени, Поль Маратович. Но мне уже намного лучше. Приехала, как только смогла.

– Морозец нынче разгулялся, – согласился он. – Беречь себя надобно…

Не сильно прислушиваясь к неумолкаемой трескотне, не требующей ответа, я сосредоточилась на Гордее. Форма слегка помята, волосы в беспорядке, под глазами синеватые тени. Без сомнений, со вчерашнего дня не отлучался из участка, проведя всю ночь на ногах.

Морщинка меж хмурых бровей выдавала обеспокоенность пристава. То ли моим появлением, то ли состоянием здоровья. Скорее всего, второе. Склонив голову в молчаливом приветствии, он внимательно оглядел меня с ног до головы, прошел к двери и кликнул Стрыкина, приказав принести еще один стул.

– И все же, Софья Алексеевна, – продолжил ворковать медицинский эксперт. – Как прознали вы, что новости у нас имеются?

– Моя вина, не сдержался, отправил Яшку с письмом, – покачав головой, признался господину Лавуазье Гордей. – Полагал, раз Софья Алексеевна нас надоумила, ей первой следует знать. Не чаял, что с постели подниму. Однако, зная ее неугомонный нрав, стоило догадаться.

– Будет вам, господин пристав, – улыбнувшись, беззаботно махнула я рукой. – Я так спешила, до сих пор сердце заходится. Лучше расскажите, что вы обнаружили. И молю, не так сухо, как на бумаге.

– В таком случае, предоставлю слово Полю Маратовичу. У него всяко складнее выйдет.

– Итак, приступим, – господин Лавуазье потянулся к стопке бумаг на столе пристава и извлек из нее написанный им ранее отчет. – Опознание произведено… дата… Нашел, Настасья Филипповна Олейникова. Одна тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года рождения, из мещан, вероисповедания православного. Проживает в доходном доме на Брюховской. Опознана сестрой – Ольгой Филипповной Олейниковой. Подписи. Все, как полагается, – он отложил лист в сторону и взял следующий. – Согласно проведенному мной токсикологическому анализу, причиной смерти стало отравление колхицином, выявленным с помощью характерной химической реакции, образованной при добавлении к жидкостям из тела жертвы концентрированной серной кислоты… – далее последовало описание химических процессов, с кучей терминов, в которых я была не слишком сильна, и снова сосредоточилась на разговоре, только когда Поль Маратович упомянул следующую жертву. – Этот же яд был обнаружен нынче утром, при вскрытии господина Задушевского…

– Кстати, об этом вскрытии, все ли прошло гладко? – я бросила на Ермакова обеспокоенный взгляд, пристав ответил кивком.

– Родни у Федора Ивановича, помимо его вдовой супруги, не имеется. Возмущений с ее стороны не поступило. Кроме того, Наталья Васильевна оказала нам посильную помощь при оформлении бумаг. О результатах ей еще не доложили. Светлая у вас голова, Софья Алексеевна, – без малейшего хитрого умысла, улыбнулся Гордей. – Коли бы не ваше письмо, никто бы и не полез проверять, все сошло бы убивцу с рук. Пристав Изюмского участка, к коему относится территория дома господ Задушевских, понадеявшись на заключение врача, составленного после осмотра тела, от вскрытия отказался. Попустительство пренеприятнейшее. К несчастью, в нашем деле не редкость.

Кольца длинной цепочки, в моей голове, начали постепенно цепляться одно к другому, образуя сложный, но логически выстроенный узел с несколькими фигурами.

– Поль Маратович, вам удалось выяснить, как этот яд попал в организм?

– Разумеется, мадмуазель Леденцова, – хитро прищурился медицинский эксперт. – Вам повезло, мне уже приходилось сталкиваться с подобным. Яд, в организм обеих жертв, попал… с молоком.

Он поднялся с места, достал из кармана скомканную страницу из французского ботанического журнала, распрямил ее и положил на стол, перед этим заботливо повернув рисунок в нашу с Гордеем сторону.

– Вот он, истинный убивец, господа – сolchicum. Он же, безвременник осенний. Отравления им случаются, когда луковицы и семена употребляют в пищу. Не обязательно люди. В нашем случае, отравление произошло через молоко поедавших безвременник коров.

В голове раздалось щелканье, как от ударившей о запястье резинки. Сглотнув образовавшийся в горле ком, я подняла на пристава рассеянный взгляд.

– Гордей Назарович…

– Что с вами, Софья Алексеевна? – обеспокоено вскочил он со стула и кинулся ко мне. – Вам дурно? Отправить за доктором?

– Нет, нет. Просто, я… я, кажется, знаю, кто убийца. Но прежде, чем мы отправимся его задерживать, Поль Маратович, у меня к вам еще один вопрос…

***

[1] Неправильное, искаженное, но укоренившееся с 19 веке в поваренных книгах и меню наименование солянок. Происхождение этого искажения связано с тем, что солянка, известная с 15 века, стала в 18 веке в дворянской кухне рассматриваться как «неприличное» название, присущее только деревенскому, сельскому столу мелкопоместных дворян. Отсюда солянки стали именоваться селянками.

Загрузка...