Двоеверие

Глава 8 Святые жертвы

Ещё прежде, чем Навьи Рёбра увидели Шесть Рыжих Клыков, до них донёсся частый металлический грохот. Удары разносились над лесом и заставляли воздух вздрагивать, подобно живому созданию.

Сирин отстала от состайников, прихрамывала и больше не хотела вырываться вперёд. Яр первым увидел шесть труб из красного кирпича, уже потемневших от времени и непогоды и наполовину разрушенных бурями. Вершины казались обломанными клыками мёртвого зверя, задравшего пасть к низкому небу и словно пытающегося прогрызть облака.

Подножие древних труб скрывал «позвоночник» зверя – три длинных заводских корпуса. Мостки между ними – суставы и рёбра. Паутина старых рельс – вены и жилы. Главный корпус – могучая грудь. Из неё и доносилось то самое частое металлическое биение сердца.

Яр остановился на окраине леса, чтобы лучше рассмотреть заводские корпуса и принюхаться к воздуху. Он чувствовал горький запах металла и дыма, хорошо известный по прошлой схватке с Железными Кузнецами. По всему видно, что великанское племя любит простор и нарочно выбрало для себя это логово.

– Ох, Яр, чую не вернуться нам, ежили сунемся, – предупредил его Сава с опаской. С большой осторожностью состайники оглядывали завод издали. Место перед бетонной оградой стояло открытое, с низкорослым колючим кустарником, так что не спрячешься и быстро не перебежишь. Любое племя вокруг логова обязательно поставит дозорных. Если Железные Кузнецы до сих пор не заметили их, то непременно увидят Навьи Рёбра, когда те пойдут через пустырь. Поверить обещаниям чужаков – всё равно, что на ветер надеяться, значит жди выстрела из окна или с крыши.

– Может обережёмся сначала и поглядим? Разведать бы надо, только опосля входить внутрь, – предложил Сава.

– Я первый пойду, там и поглядим, надо бояться кого или нет, – хмуро бросил Вольга.

– Тебя пристрелят скорее, – с усмешкой поддел его Свирь.

– А тебя к колесу прибьют, ибо ты, кобель трусливый, лапки подымешь и в полон им сдашься! – рыкнул на то здоровяк.

– Руки не отросли меня полонить!

– А вот поглядим!

– А вот поглядишь!

– Я один пойду, – оборвал Яр перебранку. Они удивлённо уставились на вожака, Сирин испуганно подбежала и взяла его за руку.

– Один пойду, вас не надо, – повторил он и оттолкнул ворожею. Яр перекинул ремень винтовки через плечо, проверил нож и подсумки на поясе. – Незрячий ждёт одного меня. Если захочет напасть и схватить, то донесите про это Старшим. Если же меня сгубят, то…

Он не договорил, Сирин вцепилась в него, так что Яру пришлось её отдирать.

– Ко мне иди, Черноглазка, догреемся! – Свирь со смехом схватил Сирин за талию, но она вырвалась, драные юбки взметнулись и к горлу Свири прижался воронёный атам.

– Ох, вэй… – выдохнул Свирь, убирая руки, – а у пташки-то коготки имеются.

Сирин цокнула на него языком и вдруг с размаху хлопнула Свиря по голове. Тот взвыл, зажал ладонью отрезанное ухо и скрючился. Ворожея отбежала и затаилась поблизости, в лесной тени, чтобы приглядывать, что Яр собирается делать дальше.

– Вернусь – второе ухо отрежу, – пригрозил вожак. В глазах Свири блеснули слёзы, на губах вскипела слюна, он зашикал, но непонятно: плакал ли он или смеялся.

Яр выпрямился в полный рост и лёгким шагов вышел из-под лесной тени на открытое место. Посреди пустыря он остановился и ещё раз поглядел на красноватую громаду завода. Железные Кузнецы могли тотчас выстрелить ему в грудь или в голову, но никто не стрелял. Даже биение металлического сердца не замедлило своих грозных ударов. Кроме звонкого грохота вокруг не слышалось ничего. Лязг металла распугал даже птиц.

Яр представил, на заводе работают не Кузнецы из плоти и крови, а исполинские Боги. С приходом Долгой Зимы они не бросили дела, растапливают домны до белого жара, выплавляют руду и выковывают оружие.

Он прошёл дальше, через поваленный бетонный забор, мимо штабелей рельс и вросших в землю деталей какого-то огромного механизма. Над воротами в цех Яр увидел начертанные углём Навьи руны. Тот, кто осмелится нарушить черту, сурово ответит перед хозяевами.

Яр вошёл внутрь цеха и невольно остановился. Никогда прежде он ещё не бывал в таком просторном доме. Потолок на высоте трёх этажей, но ни одного перекрытия или простенка внутри. На рельсах стоят четыре тяжёлых платформы. Вдоль стен тянутся металлические лестницы с ржавыми контрольными будками. Вдоль сводов прежде скользили подъёмники с грузом, но теперь на них болтались лишь ржавые цепи. Единственной подсказкой, где скрываются Кузнецы, был грохот в глубине цеха.

Яр пошёл дальше и наткнулся на бетонную лестницу, ведущую в подвальные помещения. Он вынул нож и спрятал его в рукаве и осторожно спустился. Глаза быстро привыкли ко мраку, коридор под цехом разветвлялся на боковые проходы, по пути Яр встречал разбитые трансформаторные щитки, под ногами рассыпался и гремел мелкий хлам, гнутые металлические пластины, обрезки проволоки, болты и куски проводки. Впереди, на границе Навьего зрения, чернела тьма. Яр не видел, куда он идёт.

В подвале оказалось теплее, чем в цехе. Яра даже бросило в пот. Из тоннеля потянуло горячим и горьким запахом гари. Яр ощутил, как кто-то вышел и побрёл у него за спиной. Видимо, чужак появился из одного из боковых проходов. Яр продолжил идти, но теперь ощущал на затылке внимательный взгляд конвоира. С каждым пройденным ответвлением провожатых назади прибавлялось, но пока что никто не набрасывался.

По звуку шагов Яр насчитал пятерых за собой, но вдруг перед ним вспыхнул свет. Прожектор ослепил Навье Зрение. Теперь Кузнецы могли накинуться на него и связать, или даже попытаться убить. Яр тут же выхватил нож и пригнулся. Но никто не напал. Свет заступила фигура Незрячего. Вожак Кузнецов был так велик, что сединами касался подвального потолка. Яр разглядел за ним запертые металлические ворота. По бокам от Незрячего встало по Кузнецу с тяжёлыми палицами.

– Неужто явился, – пробасил великан. – Мы думали струсишь.

– У нас договор! – не выпускал Яр ножа из руки. Незрячий со значением кивнул.

– Истинно. Но слаще сгубить инородца, ежели он тебе верит.

– Так сгуби, или я первый зарежу тебя за обман! – шагнул Яр навстречу. Кузнецы ловко перекинули палицы с руки на руку. Сзади зашевелились его конвоиры.

– Ты бы вытерпел много гвоздей, – с ухмылкой обронил великан. – Ваш хилый Безымянный посланник, который приходил до тебя, верещал как чернуха, когда его к колесу приколачивали. В том и суть: железо плоть умерщвляет, а плоть при жизни владеет железом.

Незрячий подошёл к Яру вплотную и, не пугаясь ножа, наклонился. Белёсый взгляд уставился ему в лицо.

– Никто не может прозреть, что с тобой завтра случится, – проговорил великан. – Но многие хотят тебя наставлять.

– И ты тоже? – дерзко спросил его Яр.

– Скрывать своё будущее – великий дар нынче, – будто и не заметил Кузнец его возгласа. – Зимний Волк защищает судьбу Навьего Пастыря. Мокошь так прорекала: «Не думай о том, что не важно. А важно то, что ты сделать можешь».

– Я всё могу!

– Поглядим… – улыбнулся Незрячий. Словно дожидаясь, пока он так скажет, за спиной у него застучали засовы и ворота открылись. Металлические створы разъехались и из просвета в тоннель вырвалось красное зарево. Ритмичный звон усилился. Посреди подземного цеха работал массивный кузнечный горн, шипели меха, взмывали и сыпали снопы ярких искр. Вокруг горна, измазанные в копоти и вспотевшие от работы, неотступно трудились шесть Кузнецов: двое из них были в возрасте, с белыми как снег волосами, двое зрелых мужчин и ещё двое подростков, хотя каждый из молодняка был на голову выше Яра.

Он проследовал за Незрячим в глубину логова. Оружия у него не отняли, по рукам и ногам не связывали. От кузницы по всему цеху разливался упругий жар. Ковка не прекращалась ни на минуту. Железные Кузнецы не просто хранили тепло, они использовали его для работы. Жизнь для них равнялась труду возле горна. Вокруг лежало множество стальных заготовок, значит где-то в цехах должна найтись и плавильня.

Здесь никто не отлынивал. Самые маленькие, по виду совсем ещё дети, и те сновали с вёдрами угля или что-то скручивали из ремней. Совсем непригодные к труду малыши ютились вдоль стен на грязных лёжках.

Возле работающей кузницы спали и ели. К грохоту молотов привыкали с младенчества. Если бы грохот остановился хоть на минуту, то удивление и тоска охватили бы не только детей, но и взрослых.

Яр оглядывался и старался запомнить увиденное. От него не укрылось, что в племени Кузнецов не было даже пятидесяти двоедушцев. Треть из них – дети или подростки, и ни одной женщины. Вест и чернушек, самое ценное в племени, наверное, держали отдельно или спрятали где-нибудь подальше от чужих глаз.

– Нави до́лжно скрываться, а вы до самого неба гремите, – подметил Яр. Незрячий от души рассмеялся.

– Коли выковал меч, так нужна и война. Весною к нам всякие забредают. На Шатунов много силы не надо, но ежели целая ватага нагрянет – поднимем набег. Железных Кузнецов никто ещё не оборол… до недавнего.

Незрячий отпер дверь в другом конце кузницы и вместе с Яром прошёл ещё глубже в подвальные этажи. Провожатые остались возле порога. Следующая комната подсвечивалась жаровнями на высоких кованных ножках. Угли в чашах едва мерцали, от них зал переливался багряными бликами, словно по ночному небу рассыпалось множество огненных звёзд. Яр присмотрелся получше. Навье Зрение открыло ему, что звёзды – это лишь отблески на выпуклых шляпках гранёных гвоздей, забитых в стены. Гвоздей оказалось так много, что Яру на миг привиделось, будто он очутился в полной рубинов сокровищнице Кощея. Любуясь красными звёздами, он не сразу заметил тела в серых саванах на полу.

Девять громадных покойников лежало на деревянном настиле. Каждый поперёк туловища перетянут цепями. Незрячий прошёл глубже в комнату, поднял с жертвенника молот и связку гвоздей.

– Кто они? – указал Яр на тела. Незрячий повернулся и слепо уставился на него.

– Ты знаешь кто. Они пали в схватке с твоими волками. Девять братьев из нашего рода.

– Почему их не возложили на кроды? Почему вместе с дымом не отправили к Предкам?

– Они ещё не готовы, – ответил Незрячий. – Но сегодня срок тризны.

Он нагнулся над покойником с края, взял один из гвоздей и наощупь проверил, и лишь убедившись, что гвоздь выкован хорошо, нацелил его остриём в одно из звеньев цепи и ударил по шляпке молотом. Гвоздь вошёл глубоко в мёртвую плоть, почти что без крови. Незрячий нашарил рукой следующий гвоздь.

– Что ты делаешь? – наблюдал Яр за обрядом.

– Плоть сгорит, гвозди и цепи останутся, – не отвлекался Незрячий. – В гвоздях слава родича и свершённые им дела.

– Эти гвозди тоже остались после сожжения тел? – Яр огляделся по стенам, утыканным сотнями забитых гвоздей.

– Дела Щуров, дела братьев, дела рода, – заколачивал Незрячий ещё один гвоздь в бездыханное тело. Когда он закончил и выпрямился, то стянул с пояса длинную цепь и с глухим стуком звеньев отпустил её на доски настила.

– Что ты видишь перед собой?

– Цепь, – не задумывался Яр.

– Чем крепка цепь?

– Звеньями.

– Истинно. Каждое звено в этой цепи – один год моей жизни. Судьбы слабых плотью и духом Мокошь прядёт тонкими и короткими, а кошт воинов куётся железным – так говорил Отец с неба.

– Отец с неба? Сварог! – припомнил Яр имя старшего Бога. Незрячий кивнул.

– Истинно. Кузни владыка и Бел-Горюч Камня, Отец для всех Светлых Богов. Сварог в каждой пуле, в мече, в топоре, в копье и в броне, в колонтаре и в огнепале. Дом ему – пламя кузни, а молота глас – его слава. Но погляди, что может быть даже с крепкой судьбою...

Незрячий взял за конец брошенной цепи и встряхнул её так, что все звенья перемешались.

– В судьбе много путей. Неверное слово, чёрная дума, пустой страх или пустое доверие, и цепь спутается. Непотребные мысли и слабость одолеют тебя. Благое же дело и славные подвиги укрепят и живу твою крепкой и долгой скуют. Дни грядущего нам прежде известны, но не тверды.

Незрячий нащупал гвоздь, крепко вонзил его в следующее звено и прибил молотом. Он сделал так несколько раз, выстраивая судьбу убитого воина в ровную линию. Яр наблюдал за обрядом, пока вожак Кузнецов не закончил.

– Свершая достойные Нави деяния, в верном месте оставляя сокровища, творя войны и мир охраняя, ты не только себе правишь судьбу, но и для всего племени, – проговорил великан. – Ведун аль ведунья, ежели Сурью пьют, в междумирье проходят, ищут Правду и прозревают цепь племени до конца: даже те звенья, которые не нами выкованы. Обмануться в днях прошлого нелегко, но для грядущего делай верно и тем направляй кошт для рода. Верь в силу в руках, поступай по советам всезрящих ведуний. Если же настанет пора к Марене отправиться, пусть твоя плоть обгорит, кости истлеют, но слава над огнём кроды взовьётся и в памяти воинов навеки прибудет!

С этим Незрячий протянул в руки Яру один из гвоздей. Он принял его, проверил и нарочно уколол палец об острие и растёр каплю крови.

– Для Кузнецов у меня есть два дела, – сказал он. – Первое мать моя поручила, но второе я сам себе поручил. Тревожусь, что веды о былых днях от меня утаили и вся Правда мне теперь не известна.

– Белая Шкура утаила чего от наследка? – притворно вскинул брови Кузнец. Яр остро поглядел в ответ.

– Желаю прежде услышать сказ от тебя, чем её беспокоить! Кто такая наша Праматерь?

Незрячий задумался. Пока он молчал, Яру пришлось вдыхать трупный смрад, едва ощутимый подвальный сквозняк касался его тёмных волос.

– Я помню про первые дни, когда к нам явилась Праматерь. Но не мне отвечать о былом. Пусть я вожак Кузнецов, но не сподобен рассказывать веды. Есть у нас в логове, кто расскажет тебе.

Незрячий указал на следующие ворота, подошёл и крутанул вентиль. Скрипучие створы раздвинулись. Яр прошёл в следующую узкую комнату. Бетонные стены здесь сплошь усыпаны рунами, в нишах стоят глиняные урны для праха. Проходная комната показалась Пастырю ещё мрачнее, чем предыдущая, пусть здесь и стояли два живых стражника в полных доспехах и с автоматами на плечах. Они караулили следующие ворота.

– Остерегайся, – предупредил Незрячий. – Мы первые, кто из Навьих племён сошлись вместе. Никому больше не ведомо, как иные племена прожили Мор и во что превратились. За вторую душу сторицей платят и, дабы сдюжить в морозах, вершат дела непотребные. Так узнай нашу плату, но в сердцах не суди.

На губах Незрячего промелькнула ухмылка, которая совсем не понравилась Яру. По движению руки стражники у ворот зашевелились, застучали доспехами и начали поворачивать вентиль. Проём посреди створ расширялся, пока в него не смог бы пройти один человек. Из проёма потянуло затхлой тухлятиной, но и чем-то ещё гораздо более опасным. Зимний Зверь предостерёг Яра не соваться туда, но он не послушался и прошёл за порог. Ворота с мерным стуком закрылись.

Пока Навье Зрение привыкало ко тьме и окрашивало подвал в бледно-серый оттенок, Яр полагался лишь на свои ощущения. Здесь сухо, тепло, очень душно. В густом как взвар воздухе скопилась крепкая вонь гниения и испражнений. Яру неожиданно показалось, что он залез в самоё тёмное и мрачное место, которое только могло найтись на заводе, в гнездо существа, опасного даже для великанского племени.

Груды костей валялись неопрятными кучами на полу. Одни скелеты – разорванных на части животных, другие же… Яр не догадывался, хотя был охотником: безобразно раздутые черепа, тонкие косточки, мелкие рёбра, горбатые позвоночники. При жизни эти зверьки были очень уродливыми.

Слух привлекло глухое постукивание. Через вбитые в стены кольца потянулись толстые цепи. В подвале кто-то зашевелился. Среди мусора возвышалась одна большая гора из старой одежды, грязных звериных шкур, засаленной и задубелой ветоши. В эту гору и уходили цепи со стен. Звенья постукивали и втягивались внутрь чей-то громадной постели.

– Ладо мой? Сызнова. Да зачем? – завыл жалобный голос. Сиплый стон и дыхание ясно слышались сквозь удары молотов в кузне. – Тяжела я теперь, тяжела, – продолжало ныть существо, выбираясь из-под груды тряпья. Яр увидел громадную голову с колтунами волос и костлявые плечи. Между вшивых косм сверкнули золотые глаза. Рослое чудище раздвинуло на лице патлы, чтобы лучше видеть вошедшего.

– Ладо мой, – повторило оно. – Зачем ты явился?

На последнем её слове голос сорвался на плачь – существом, без сомнения, была женщина, но ростом больше даже самых высоких великанов из племени. Тощими руками, которые показались Яру даже чересчур длинными, она начала ворошить тряпьё, словно что-то выискивая, и причитать.

– Тяжела я, тяжела!

Наконец она отыскала в тряпье, что хотела и, прижимая находку к себе, выползла на четвереньках. В лапах великанши безвольно болтался грязный и серый от времени труп.

Только сейчас Яр смог хорошо разглядеть её. Хозяйка логова оказалась стара, кожа на груди и руках безобразно обвисла, голова заросла скатавшимися волосами. Лишь изредка между грязных сосулек поблёскивали светящиеся в темноте золотые глаза. Но больше всего в чудовищной женщине отталкивала вовсе не её старость, не грязь и не исполинский рост, а железо по всему телу: на руках стальные браслеты, каждый палец увенчан железным когтем, на горле толстый ошейник с цепями. В подвале она не могла выпрямиться или вовсе ходить не умела. Высохшие ноги старухи волочились за ней и больше походили на раздвоенный хвост.

Яр невольно попятился и приготовил клинок. В десяти шагах от порога цепи дёрнули за ошейник.

– Ладо мой! – алчно протянула старуха когтистую руку. – Иди же ко мне, иди! Да не бойся!

Она вдруг прервалась и посмотрела на труп в руках. Голова мужчины свёрнута набок, тело начало разлагаться, на нём не осталось ни клочка одежды, зато хватало воспалённых порезов и колотых ран. Со злым стоном старуха отшвырнула покойника прочь от себя. Труп глухо ударился в стену и рухнул где-то в кучу костей и объедков.

– Ко мне иди! Ладо мой! Ближе! – завыла ведьма. Одно из колец на стене не выдержало и отскочило, вытянутая рука чуть не полоснула Яра когтями. Он вовремя отскочил и резанул по руке старухи клинком. Великанша с воем отпрянула, но стоны и жалобы скоро сменились клокочущим смехом.

– О-о, ладо мой, да ты Навь! – вполне осмысленно сказала она. – Явился не для любы со мною, не дать мне наследка, а ищешь своё. Не видела я Зимних Волков семьдесят Долгих Зим.

– Откуда ты знаешь, как зовут моё племя? – старался отдышаться Яр. От несвежего воздуха его лицо покрылось испариной. Даже просто стоять в логове великанши оказалось непросто, он сам будто пропитался зловонием с ног до головы.

– Каждое племя имеет свой дух. Я знаю, как пахнут Предки всех Навьих охотников, – старуха поднесла к носу когтистые пальцы и расправила их наподобие цветка. Вместо безумия в её жёлтых глазах сверкнул интерес. – Ты явился ко мне, когда веришь, что живёшь вольно и сам вершишь свою долю? Вижу… вижу незримую цепь на тебе – цепь гораздо горше, длиннее и тяжелее моей.

Старуха подобрала свою цепь и с неприятных скрежетом провела металлическими когтями.

– Рвать, резать оковы, дать Волку свободу!.. хотелось бы мне, но сама не могу. Надо просить колдовства у другой. Но ты весь опутан! Весь спутан, сплетён, полонён, по рукам по ногам связан, скручен – это зрю ясно!

Яра окинул знакомый взгляд хищника. На него посмотрели, как на новую, ещё не испробованную добычу. Он не раз видел такой взгляд у матери: так могли смотреть только избранные из числа двоедушцев, наделённые даром предвиденья.

– Ты и есть ведунья племени Кузнецов. Это тебя мать увидела под личиной Железного Волка, – сообразил Яр.

– Истинно, истинно… нет, – с тоской прохрипела старуха. – Нынче я не ведунья, бредущая в темноте за ответами. Я единственная могу дать потомков для рода. Десять Зим и ещё три Зимы как все весты погибли, а дочери племени ещё до того перестали рождаться. У Кузнецов есть одна я – стара, но плодовита. Уклад велит мне хранить своё племя, и покуда есть я, род мой стоять будет.

Она подняла правую руку и когтем указала на Яра, левую же положила на покрытый рубцами живот.

– Ты сгубил моих сыновей. Ты украл у меня девять Зим, но и за девять Зим после мне не дать жизни стольким наследкам. Я стара, моё племя редеет.

Старуха оскалила тёмные зубы, среди которых не было ни одного настоящего, лишь выкованные из металла, и проскребла когтем по железным клыкам.

– Чада меня источили, кости хрупки, плоть одрябла, ноги не ходят. Не могу я дать жизни ребёнку, как простая жена, потому вырываю их, перезревших, руками из чрева. Но боли страшнее – черно-безумие. Не будь я зрящею, не ведай тайны злых духов, тени давно бы меня одолели, как всех Волчиц в племени.

– Род ваш пересох, – будто приговорил Яр, внутри него нарастало омерзение к великанше. Некогда старуха была великой пророчицей и знала обо всём, что случилось со времён Первого Мора, и провела своё племя через Второй, сражалась за жизни сородичей, но борьба Железной Ведуньи проигрывалась во тьме, грязи и зловонии мрачного заводского подвала.

– Неужто ваш лучше? – подкралась старуха. Цепи с лязгом волочились за ней, не позволяя приблизиться к створам ворот. – Что ты знаешь о Нави, Волчонок? Велика ли цена единенья с тьмой?.. Хочешь, я тебе прореку? Цена двоедушия – мор. Всё с вест зачинается, к ним первым нисходят тёмные духи, и сие – бесноватость. Племена портятся под землёй, в норах, в каменных чертогах Праматери – всюду Навий род пересох чадами! Чернухи с надземья в безумье впадают и не родят нам наследков. Новая кровь нужна Нави, для живы и рода, едениться нам надоть. Но подземные Волки сгинут скорее, чем сойдутся под худым вожаком.

Она подалась жёлтым как у покойницы телом вперёд и вперилась золотым взглядом в Яра.

– Ты достоин? Белая Шкура пророчит, что да… но мать слепа к чаду, ибо дрожит над ним и не прозревает сыну стези.

– А ты знаешь мою стезю?– Яр посмотрел на неё исподлобья. – Ты можешь предсказать моё будущее?

– Никто не может, – развела когтистыми руками старуха. – Но я зрю, о чём Белая Шкура сокрыла, и ведаю, о чём ей неведомо.

– Говоришь о Праматери? Она Богиня морозов или сама человек? – Яр подступил ближе. Железные зубы древней старухи оскалились. Стальным когтем она подцепила на своём ошейнике ржавый кругляш медальона, оторвала и протянула ему.

– На, возьми. Белой Шкуре покажешь, по лику её тотчас увидишь ответы.

Яр взял медальон, на его ржавой поверхности виднелось двенадцать кривых лучей.

– Праматерь – Богиня, но ходит в человечьем обличие, – просипела ведунья. Взгляд её отстранился, она перенеслась в дни далёкого прошлого. – Вижу среди света и стен готовых сойти к племенам в норы ведуний. Молоды они и едины, числом двадцать три. Вижу Сва по правую руку. Покуда Праматерь речёт, Сва обличает её лютой кривдой. Сва презрела Праматерь, кляла её лгуньей, возвеличивала над собой одну только Марену. За это Праматерь отлучила всех Зимних Волков от себя и клялась, что не поможет вашему роду, когда горе настанет. Про какое «горе» твердила – мы изведали, когда пришёл Мор. Всех согласных с ней Праматерь укрыла в чертогах из камня. До этого Железные Кузнецы тридцать Зим жили под городом далеко на востоке. Когда Праматерь вернулась и предсказала морозы, она повелела идти по человечьим следам через Каменный Пояс. Надземники думали, что Повелитель спасёт их, но он тоже верил Праматери и своей «матерью» называл. Люди – лишь корм. Двадцать Навьих племён пили и ели их, резали Орду каждую ночь и погоняли Серых, как стадо. На перевале Орда истекла кровью, но путь через вражеское войско нам проложила.

На губах железной ведуньи растянулась улыбка – она вновь оказалась на той славной охоте, когда Серая Орда катилась впереди Навьих племён и подземники вкушали ужас тысяч людей, нападали на них, добывали себе пропитание и тем спасались от Мора.

– Но Повелитель Орды был хитёр и мудрё-ён, – протянула ведунья. – Праматерь верно его избрала, но неверно мыслила, что Серый не поймёт её замысла пред битвой на перевале. Да, он предал её, но и сам сгинул, и Орда его перемёрзла. Выжила только Навь. За Каменным Поясом чертоги такие, каких мы доселе не видывали, есть и пища, и свет, и вода, есть что только захочется.

– Моя мать родилась в тех чертогах, – вспомнил Яр. – Девятитрава рассказывала, что мой славный предок поднялась в Явий мир, отыскала убежище и защитила наше племя от Мора.

– Сва хорошо выучила эту вашу Девятитраву, – закивала старуха. – Дар предвиденья вам помог. Стезя вернула Зимних Волков в объятия Праматери. Но как же милостиво сердце её, сколько любви хранит к своим детям, раз позволила вам войти в свои каменные чертоги и от Мора спастись.

– Ты сказала, что вначале мы все были едины и вся Навь жила вместе, – напомнил ей Яр.

– Истинно. В первые дни мы были едины, но затем разошлись, и что с каждым племенем стало – не ведаю, – подтвердила старуха. – Навь режет Навь, только Праматерь, когда пожелает, бесстрашно сходит к нам в логова.

– Где же она теперь? – спросил Яр. Ведунья Кузнецов лишь страдальчески повела головой, так что грязные волосы чуть качнулись.

– Не видела её с самого Мора, исчезла Праматерь. За десять Зим в чертогах мы превратились в… – ведунья указала на своё обвисшее морщинистое тело. – Чада наши год от года рождались крупнее и выше, потому жёны гибли, бесноватых стало не счесть, дохли чернухи. Пусть в каменных чертогах Праматери есть и пища, и свет, и вода, но, как только лютые Зимы прошли, мы сбежали в надземье. Двадцать Зим кряду моё племя живёт в Явьем мире.

– Новые двоедушцы в подгорных чертогах и у нас перестали рождаться, – Яр вспомнил, как старые охотники говорили, что в каменном бункере Волчий Дух перестал к ним являться, вторая душа не просыпалась в молодняке и кровь не придавала им силы. Жизнь без второй души считалась проклятием за то, что предок Яра пленила Зимнего Волка – самого сильного Волчьего Духа из всех. Одна его мать из всего нового выводка имела второй, Волчий Дух.

Железная Ведунья тяжело глянула сквозь пряди сальных волос. Во тьме логова золотые глаза сверкнули, как две крупных монеты.

– Ладо мой, а слыхал ли ты веду про Духа Зимы? Тот самый сказ, который от стариков к чадам передаётся, от предков к наследкам. Расскажи мне о Звере, в тебе заточённом.

Яр оскалился: уж не смеялась ли над ним ведунья! Мать рассказывала, что легенду о Зимнем Волке знают во всех племенах, и с гордостью прибавляла, что лишь их семье удалось подчинить себе Зимнего Зверя. Яр чувствовал душу ведуньи – древнюю, наделённую силой железа, огня и дыма… но и этому чудищу было далеко до заключённого внутри него Зимнего Духа.

– В последний день лета Безымянного привязывают к ярилу. Зимний Волк приходит к нему перед самой кончиной, чтобы сойти с духом охотника в царство Марены и сразиться за весеннее солнце для Яви.

– Ложь! Ложь! – хрипло рассмеялась старуха. – Сказ про Зимнего Волка Сва искривила! Мы привязываем Безымянных к ярилу, чтобы отправить их души на битву за солнце, но Волк не спасает его для весны, он хочет проглотить злато-коло и вечную Зиму устроить! Зимний Волк пожрёт солнце и весь Явий мир.

– Я пожру мир, – повторил Яр за ней одними губами. Железная Ведунья с улыбкой кивнула и поманила его подойти ближе. Яр шагнул к прикованной за ошейник старухе.

– Послушай… – вполголоса просипела она, – Белой Шкуре об этом надо изведать. Передай ей заботу мою слово в слово…

С высоты своего гигантского роста она нависла над Яром. Тощие лопатки очертились на хребтистой спине, железные когти и чёрные зубы оказались точно перед его лицом.

– В Сером Городе есть чаны полные яда – о том знаю верно, ибо у чанов тех не раз бывали мои Кузнецы,– обдала она Яра смрадным дыханием. – Люди воспрянули и обрели силу против подземных Волков, потому как лето даёт оседлышам жизнь и тепло, а холод Зимы бысть, есмь и буде – единое царство для Нави. Так своей матери и прореки.

*************

Суженый мой, ряженый. Мне судьбой предсказанный. Явись передо мной… Суженый мой, ряженый. В час ночной загаданный. Приснись мне под луной…

Низкие грозовые облака поливали землю невиданными дождями. Ливни шли несколько дней к ряду, после них закружат вьюги. Реки замёрзнут, леса навечно уснут, курганы скроются под белыми покровами снега. Погибнут животные, замёрзнут люди, вымрут общины. И только Дарье не страшно. Она стояла на высоком холме, наклонив голову, кто-то прижимался к ней лбом, и не было чувства прекраснее. Она счастлива. Она любит.

Дарья подняла руку и погладила его по лицу. Но когда она захотела на него посмотреть, то увидела в руке чёрный камушек.

Суженый мой, ряженый. Мне судьбой предсказанный. Явись передо мной… Суженый мой, ряженый. В час ночной загаданный. Приснись мне под луной…

– Дарья! Дарья, очнись! Кто это был? Дарья! – тряс её отец за плечо и пытался привести в чувство. Пальто у него забрызгано грязью, пахнет весенней дорогой. Голубые глаза сверкают от встревоженной злости. Возле них жмётся к стене, крестится и бледнеет Тамара. Она и полслова не смеет сказать при Настоятеле. Рядом с отцом кто-то из ратников. В тёмном углу скалится гнилое чудовище. Дарья всего лишь на миг приоткрыла глаза и вновь провалилась в беспамятство. До слуха долетело лишь: «Трудника под арест. Чтобы близко его духу не было! Дом свой перевернул, родителей напугал, имя её повторяет. Чтобы ни на шаг к нам не приближался!»

Суженый мой, ряженый. Мне судьбой предсказанный. Явись передо мной… Суженый мой, ряженый. В час ночной загаданный. Приснись мне под луной…

Большой, мягкий, пахнет дымом и негромко, словно ручей в глубокой долине, голосом наставницы убаюкивает Дашутку и несёт её на широкой спине. В лунном свете проплывают верхушки сосен, чёрная шерсть согревает обнажённое тело. Дарья пропускала шерстинки меж пальцев и ласково гладила зверя. Полоса горизонта едва просветлела, и тотчас зверь заговорил с ней.

– Что же ты наделала, девонька? – с укоризной спросил он Марининым голосом.

– Прости меня, мамочка, я не нарочно, – ответила Дарья. И солнце взошло. Первый свет растёкся янтарным теплом по её жилам, и она впервые вдохнула после смерти.

Суженый мой, ряженый. Мне судьбой предсказанный. Явись передо мной… Суженый мой, ряженый. В час ночной загаданный. Приснись мне под луной…

Женя перестала накачивать воздух в манжету и ослабила клапан на резиновой груше. Она наблюдала за стрелкой тонометра и вслушивалась через рожки фонендоскопа, когда появится пульс.

– Давление низкое, – обронила она и с треском расстегнула манжету.

– Второй день без сознания, – гулко сказал отец из того самого угла, где раньше стояло чудовище, но теперь твари не было, через узкое оконце лился солнечный свет.

– Раны я перевязала. Серафим о ней хорошо позаботился. Слава Богу воспаления нет, но уж очень много крови она потеряла, вот и ослабла, потому и проснуться не может. Сон ей будет на пользу.

Женя встала с кровати и собрала разложенные лоскуты и лекарства. Левая рука её плохо слушалась, и она больше работала правой. Но ведь её не может быть дома. Она умерла, убита Навью. Дарья своими ушами слышала, как ратник рассказывал про нападение чёрных волков. Значит, она ей всё-таки снится.

– Отче, дозволь поговорить с тобой. В пути мы нашли ценное знание.

Вместо ответа отец обнял её. Так они и стояли, обнявшись. Как долго он не обнимал так Дашутку.

– Без тебя я бы совсем остался один, – прошептал он Жене. И сердце Дарьи обдало холодом.

Суженый мой, ряженый. Мне судьбой предсказанный. Явись передо мной… Суженый мой, ряженый. В час ночной загаданный. Приснись мне под луной…

Под низкими сводами тёмной избы пахло сырым цементом и разопревшими брёвнами. За маленьким оконцем плясали язычки пламени. Дарья смотрела на грязное стекло и не могла взять в толк, откуда огонь появился. В избу тем временем проник запах дыма. У неё перехватило дыхание, она зажала рот с носом ладонью. Дым загустел, она сильно закашлялась и кинулась прочь от окна. Долгополая одежда затлела. Огонь жалил ноги, поднимался по платью, вспыхнули волосы. Дашутка налетела на низкую дверцу, вцепилась в ручку, толкнула, но выход чем-то крепко подпёрли. Огонь охватил стены, облизал потолок, кожа Дарьи начала вспухать волдырями, и она закричала, как вопит лишь обречённый на мучительную смерть человек.

Она вопила и наяву, когда очнулась в постели. Её дом не горел, разве что фитилёк на почти растаявшей свечке. Но пожар из кошмара казался настолько реальным, что ещё долго она не могла понять и кричала, пока сильные руки не встряхнули её и не привели в чувство. Отец заставил её посмотреть на себя. От его холодного взгляда душа Дарьи сжалась под рёбрами, как испуганный морозом котёнок. Она бросилась на шею к отцу и залилась горьким плачем.

– Отче! Спаси меня! Отче!

Отец гладил её по растрёпанной голове, внимательно слушал её бормотания и всхлипы. Всё, чего Дарья боялась, всё, что так долго хранила в тайне, она одним духом высказала ему.

– Илья ни в чём не виноват! Это всё чудище, чудище! Оно за мной ходит: зубы с желчью, кожа с коростой, глаза дикие, морда паршивая! К горлу моему тянется, если молиться не буду! Молилась и помогало, а теперь и молитвы не помогают! Одна рукавичка спасала, злой взгляд меня не касался! Это не сон! Не сон! Чудище есть, отче! Отче, поверь мне, спаси!

– Это оно, твоё чудище руку тебе изрезало? – аккуратно спросил отец, и Дарья вмиг замерла. На ней одна ночная сорочка, рука перетянута пожелтевшими лоскутами, пожар ей только приснился, но она чуть сама же себя не оговорила.

– Никто не резал меня, – отстранилась она от отца, ощущая, как холодеет лицо.

– И Илья, значит, не резал? Зря в подвале сидит? Не виновен? – наклонился он ближе.

– Не виновен! Не резал он! – встрепенулась Дашутка. Ради Ильи она была готова признаться в любом.

– Выходит, случайно порезалась?

– Да, случайно! Сама! – Дарья ухватилась за это, но осеклась, ведь глупо повторять за отцом его же догадки. Она сбилась и, кусая губы, замолкла совсем.

– Ну что ж… – вздохнул он после её затянувшегося молчания, – раз сама и случайно порезалась, то греха здесь, конечно же, нет.

Он достал и поставил на тумбочку возле кровати откупоренную бутылку. Дашутка перепугано отвела взгляд.

– Хорошее вино, – сказал он. – Серафим в тайнике берёг, наверное, передал тебе на хранение. Зачем же добру пропадать...

Он выдернул пробку и поднёс к губам горлышко. Дарья с воплем повисла у него на руках, так что бутылка выпала из ладони и покатилась по полу.

– Отче, не пей! – зарыдала она. – Христом-Богом молю, не пей!

– Отравить его вздумала! – швырнул её на постель отец и навис так, что Дарья как дышать позабыла. – Говори! Своей кровью его опоить захотела? Для этого руку порезала? Колдовала – кто научил?!

Дашутка закрыла руками лицо, лишь бы спрятаться от его сверлящего голубого взгляда. В памяти пронеслись встречи с Мариной, гадание на судьбу в мёртвом тепле, кровавое колдовство; и ужас захлестнул её душу. Хотелось тотчас провалиться под землю, уйти в темноту, исчезнуть и зализывать раны, пока про тебя не забудут. Дарья вдруг выгнулась и закричала не своим голосом.

– Не сжигай меня, отче! Не хочу заживо! Не сжигай!

Сергей не удержал её в бесноватом припадке и попятился от кровати. Из горницы прибежала Тамара и медики, схватили её за руки и ноги, прижали к кровати и силком воткнули укол. Сердце сдавило, по голове словно ударили обухом, и она провалилась в беспамятство, как в чёрные воды.

Суженый мой, ряженый. Явись передо мной...

*************

– Твоя цепь будет короткой, осемнадцати звеньев. Не много ты прожил,– пробасил слепой великан перед кузнечным горном с раскалёнными углями. Мускулистое тело Незрячий прикрыл кожаным фартуком. Яр с опаской поглядывал на огонь, пекло кузницы обжигало его в трёх шагах.

– Начать тебе подсоблю, но звенья выкуешь сам, – Незрячий вынул из огня толстую раскалённую проволоку и намотал её на полоску металла, расплющил молотом и отжёг в горне. Витки пришлось прорезать вручную, но потом почти готовые звенья он скинул с заготовочной полосы к наковальне. Здесь, на вставленной в наковальню вилке, Железный Кузнец показал Яру как согнуть и скрепить звенья в единую цепь.

Всё великанское племя, включая детей, обступило их, приглядывая за первыми неумелыми попытками Яра собрать свою цепь. Под стук молота, Кузнецы переговаривались между собой, улыбались и подшучивали над пришлым.

Цепь из восемнадцати звеньев Яр собирал больше часа. Он взмок от работы, но, когда всё было кончено, его распирало от гордости. Впервые его руки выковали собственную судьбу. Он стал подобен ведуньям, кто видят зыбкое будущее и знают о прошлом и заплетают кошт из вещих снов. Но, в отличие от них, Яр огнём и металлом утвердил восемнадцать своих прожитых Зим, даже самых первых, о которых и помнить не мог ничего по малолетству.

– Сносно, – одобрил работу Яра Незрячий, ощупав каждое звено и вернув ему цепь. – Носи её при себе. Но что за жизнь без гвоздей?

Он отыскал на верстаке и подал связку гранёных гвоздей. Их размер как раз подходил, чтобы вбить гвозди в узкие звенья.

– Перед ударом, помни о главном, что с тобою случилось в год скреплённого звена, – объяснил великан. – Мысли мудро, ибо как можно вырвать гвоздь из цепи, так можно о прошлом забыть, но след останется в памяти и на железе. Пусть одна малая сечка, но подскажет про дело больше утраченного гвоздя.

Яр принял молот и встал у наковальни. Он смотрел на первый выбранный гвоздь, как на живого свидетеля. В памяти всплыло его первое достойное дело. Яр смотрел как бы и не на гвоздь вовсе, он видел чёрную шкуру, серебряные глаза и янтарные зубы. Первым важным жизненным испытанием для него была схватка с отцом. Нож вонзился в тело Чёрного Волка и Яр ударил молотом по гвоздю, штырь надёжно зашёл в двенадцатое звено.

Следом настал черёд первого убийства надземника. Удар молота прозвучал также звонко, как стук бойка о капсюль патрона, и воспоминание скрепило гвоздём тринадцатое звено.

Много людей умерло с той поры от руки Волчьего Пастыря и много славных побед одержано им во славу рода. Но для следующего гвоздя Яр выбрал только пятнадцатое звено. В памяти вспыхнул костёр. Посреди ночи он подкрался к Сирин. Мать спала всего в двух шагах – также чутко, как и всегда. Холодными от волнения пальцами он зажал рот ворожее. Она вздрогнула, но разглядела его и затаилась. Яр забрался к ней под шкуру на лёжке, оба старались двигаться тихо, дышать реже и ни в коем случае не смотреть друг другу в глаза. Всё тело его словно свело от судороги. Мать могла в любой миг проснуться. Но больше её гнева он боялся дать Сирин почувствовать свою нерешимость. Спустя три года в кузнице великанов Яр пробил гвоздём пятнадцатое звено.

– Теперь последнее дело, – отложил он молот на наковальню. – Осемнадцатое звено – год Едининия Нави. Не желаю отмечать сей славный день обычным гвоздём.

– Чего же ты хочешь? – нахмурил брови Незрячий. Пришло время выполнить поручение матери. Яр отстегнул подсумок от пояса и высыпал на верстак серебряные монеты. Незрячий оглянулся на металлический звон, нащупал одну монету и потёр пальцами чеканную руну на аверсе.

– Хм-м… – задумчиво прогудел он, – хочешь, чтобы я выковал гвоздь из небесного серебра?

– Не один, – сказал Яр так тихо, дабы треск от огня в кузнице скрыл его речь от других великанов. – У племени Зимнего Волка много такого металла. Хочу, чтобы вы, по велению моей матери, наковали оружия из серебра.

– Белая Шкура теперь мне приказы даёт? – сжал монету Кузнец. – А ежели не согласимся – не боязно?

– Нет, – ответил Яр с дерзкой улыбкой. – Если предадите нас, или серебро спрячете, знайте: сойдётся вся Навь воедино, Волки грызться начнут, изведают силу сородичей, как мы с вами дрались. Мы-то выстоим, ибо вместо десятка сгинувших Зимних Волков ещё два десятка родятся. А вот вы…

Яр значительно поглядел на ворота, где скрывалось логово Железной Ведуньи. Незрячий выпрямился так, что захрустело в хребте.

– Только нам ведомо, как Навий норов смирить, – заключил Яр. – Тот, кто станет нам другом – сам возвеличится. А кто супротив пойдёт – последнее потеряет.

*************

В настоятельских покоях обычно работали только в летнее время. Ранней весной среди каменных стен и арочных коридоров ещё веяло холодом. Покои почти не отапливались, но здесь за окованными дверями из морёного дуба хранились самые ценные сокровища Монастыря: золотые оклады икон, серебряная церковная утварь, латунные подсвечники и другое, что удалось собрать по окрестным общинам и Пустошам.

Самую просторную из выбеленных палат занимала библиотека. Женя стояла возле высокого застеклённого окна и прижималась лбом к его холодной поверхности. Кажется, у неё поднимался жар, сильно ныло раненое плечо. За окном ветер раскачивал и хлестал серый свет голыми ветвями вербы, стекло в раме вздрагивало. Женя медленно приподняла руку и коснулась подушечками пальцев трепещущей ледяной глади. Она почувствовала с какой силой жизнь весны борется с Зимней стужей. Казалось, дрожало не только стекло, дрожали сами стены, сама земля, дрожало всё внутри Жени. Она отнялась горячим лбом от окна и отошла глубже в библиотеку, где обычно несла своё послушание вне поездок.

Женя шла между шкафов с номерами, вдоль полок, на которых втиснулись плотные ряды папок, хранились стопки тетрадей, приклеенные к фанере или картону схемы, подшивки древних газет, тома с растрёпанными корешками, кипы разобранных и рассортированных по датам журналов. Она достала альбом, который начала заполнять ещё совсем юной девчонкой. Сухие листы рябины, засушенные первоцветы и васильки, приклеенные на самоварный клей. На каждый альбомный лист, украшенный её ровным почерком, ушёл не один тихий вечер в светёлке, когда она не знала ещё ни горькой жизни, ни дышащей в лицо смерти. На последней альбомной странице её взгляд задержался на вырезке из журнала – высокие синие горы, уходящие в безоблачно-чистое небо. Женя коснулась картинки, как недавно касалась стекла. Ей почудилась дрожь и всё та же стужа, снисходящая с щербатого тела гор и стелющаяся по пустынным равнинам. Она отняла и потёрла озябшие пальцы, пытаясь согреть их.

Альбом вернулся на полку, к тем знаниям, которые Женя нашла за стенами Обители, услышала и записала из рассказов оседлых и пилигримов в дорожные дневники, пусть порой они были лишь сказочными небылицами.

Среди шкафов втиснулся на столе собранный из разных старых частей компьютер. При нажатии кнопки старта он не включался. Спустя десять-пятнадцать минут на передней панели начинал блестеть индикатор. Если Женя выключала питание и затем включала компьютер снова, то, милостью Божьей, компьютер взвывал по-звериному, и система с трудом загружалась.

На затылочной части обретённого шлема Женя отыскала порты для подключения кабелей. На лицевую часть должен был опускаться затенённый визор, но теперь он разбился, зато на лбу блестел чёрный глазок видеокамеры.

Ей повезло, она подобрала подходящий к портам шлема кабель и подключила его к компьютеру. На виртуальном дисплее появилась таблица файлов. Часть из них затемнена, они относились к основному накопителю информации. Все доступные файлы хранились на встроенной карте памяти и помечались датой «2089», значит со времени последней съёмки прошло без малого сорок Зим.

Перед просмотром Женя решила скопировать файлы на свой жёсткий диск. Запустилась шкала выполнения. Тотчас из коридора до слуха долетел звук шагов, кто-то спешил к библиотеке. Она невольно нащупала кобуру, сердце заколотилось. С недавнего времени Женя не расставалась с оружием даже в Монастыре. Но вот шаги остановились перед порогом и в дверь, наконец, постучали.

– Молитвами святых наших, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас! – проговорил Егор.

– Аминь! – немного торопливо и с большим облегчением отозвалась она. Он вошёл в библиотеку, но не сразу увидел в глубине Женю, заставленную книгами и шкафами.

– Я здесь! – окликнула она. Лишь тогда Егор заметил её.

– Как ты? Не рано с постели и за послушание? Книгохранильница твоя не убежит, – подошёл он.

– Если все будем в праздности, то и о послушании забудем. Не спокойно мне, вот и тружусь. Скажи лучше, как там Дашутка? Очнулась?

– Ещё нет. За ней Тамара и медики из лазарета приглядывают. Как очнётся, так сразу передадут.

– Нынче все рядом, а когда ей в родительском доме плечо резали – проглядели, – горько закачала головой Женя. И всё из-за того, что в Монастыре слишком много новых людей. Он разросся, к ним съезжались на работу и на долгое поселение общинники со всего Междуречья. Раньше при строгом монастырском уставе даже маленькое преступление – редкость. Теперь же на человека напали посреди бела дня, да к тому же в родном тепле. – Неужто у нас стало хуже, чем на диких дорогах? Кто к нам в дом пробрался, пока Тамара отлучилась всего на две минуты?

– Сергей говорит, что Дашутка сама себе навредила, – осторожно сказал Егор. Женя ушам своим не поверила.

– Не может быть, ты что! Дашутка хоть и слаба и духом, и телом, но чтобы руку на себя поднимать… она ведь больше всего на свете телесной боли боится. Где мы стерпим, там она сразу в слёзы. Зачем отче на неё наговаривает, что она сама виновата? Нет, виновного нужно искать из общинников. Как тот безумец, которого вы в подвале закрыли?

– К Илье не ходи, – предостерёг Егор. – Не в себе он, Дарью зовёт, всю охрану замучил: где она, что она, как она? Просит её привести, Богом клянётся, что вреда ей не сделает, и плачет словно ребёнок.

– Ребёнок… нет уж, дети с ножами на людей не кидаются и так ловко не врут. Если он и правда Дашутку любит, то зачем этой осенью к другой свататься собирался? Люди очень уж сильно у нас изменились, Егор. Надо бы его допросить хорошенько…

– Так допрашивали.

– Ещё строже допрашивать, пока правды не скажет.

– Как же ты собираешься из него правду выпытывать? – укоризненно глянул Егор. – Мы потому и разрослись, что людям на слово в Монастыре доверяли.

Женя заметила свои сжатые до побелевших костяшек руки и вспомнила, каких страхов сама натерпелась в плену.

– Верно, Егор, извини, на душе муторно, в голове мысли не вяжутся, и больше всего страшно мне за Дашутку, – спрятала руки она. – Первейший судья над людьми – Царь небесный, дальше по власти от Бога. Отцу и решать, что с трудником делать. Настоятельской мудрости хватит.

– Тебе бы отдохнуть хорошо… – посочувствовал ей Егор, – час-другой выспаться до собора. Без тебя, как же справимся? И без того много горя свалилось на нас, если ещё сама расхвораешься…

В настоятельских покоях по приказу отца скоро должны были собраться высокие монастырские чины. Недавние новости сильно встревожили христиан: нападение Нави, ясаки, рыщущие по общинам, топливный голод, грозящий прервать караваны между сёлами и Монастырём, ещё слухи про большое языческое войско за Кривдой, в ту пору как в Обители по весне истощились запасы и обострились болезни, в лазарете у Серафима не хватало лекарств, в конюшнях нечем было кормить лошадей, и это помимо ежедневных забот: сборки оружия и торговли, паломничества, обустройства школы при храме, ремонта домов после Долгой Зимы, жалоб и споров между общинниками.

Но как бы не думалось Жене, всем миром они как-то справлялись. Но при мысли о монастырских проблемах её вдруг озарило, чего она по-настоящему испугалась, когда Навь рвала караван. Если бы тогда на стылой дороге её не стало, она бы не смогла больше ничем помочь живущим в Монастыре. Женя поёжилась от осознания, что подошла к грани, за которой настоящие знания от Бога равнялись ценой собственной жизни. Тем ужаснее показалось ей отцовское послушание, но и тем важнее.

– Егор, прошу, погляди вот на что… – Женя открыла ящик стола и вытащила добытую ей тетрадь в чёрной обложке, – это из-за неё караван вовремя не приехал.

Он придвинул один из стульев поближе к компьютеру, бросил беглый взгляд на шлем на столе и сел рядом. Женя протянула ему плотную тетрадь в чёрном кожаном переплёте со следами изгибов на корешке.

– Ты в караванах ездил больше моего и многое видел. Встречал похожее?

Егор поглядел на титульный лист с размытыми краями.

– Руны языческие.

– Да, а ты попробуй прочесть. Рунами из Поднебесья владеешь?

– Как бы я тогда торговал? – слегка усмехнулся Егор, но сколько б не морщился, прочесть ничего не сумел. – Вот ерунда! Мешанина какая-то. Одни руны на другие ползут и не складываются ни во что. Может быть это какая-то тайнопись?

– Вот и я о том… но ты листай дальше, посмотри на рисунки, – подсказала Женя, и Егор перелистнул пожелтелые от старости страницы. Женя наблюдала со всем вниманием, как меняется его лицо. – Я полдня разбиралась, хотела прочесть, но ничего не получается, нет ключа. И, самое главное… – она встала и наклонилась возле Егора, чтобы бережно перелистнуть страницы и указать ему на самые интересные на её взгляд рисунки. – Видишь, тут техника брошенная, вот толпа идёт по дороге, полосатые башни с воротами, ворон в кольце, лошадь не на наш манер сёдланная и двери запертые. Узнаешь что-нибудь?

– Ничего, – искренне признался Егор.

– А что если так? – Женя аккуратно взяла тетрадь и вернула ему на открытой странице. Со следующего рисунка на Егора смотрел маленький мальчик, Зим тринадцати отроду. Во взгляде его ощущалась какая-то вовсе не детская глубокая тайна.

– Никогда раньше не видел такого.

– Вот и хорошо, что не видел, – невесело кивнула Женя. – Это Повелитель Серой Орды, значит тетрадь написана об Исходе из городов далеко на востоке перед самой Эпохой Мора, марша к срединному перевалу, где Орда и сразилась с дружинниками из Поднебесья и затем перемёрзла. Но это ещё не всё…

Женя вытащила из кармана джинсов выменянный у кочевников медальон, перелистала страницы и приложила кругляш к выбранному рисунку. Перед ним оказался точно такой же солнечный круг с заключёнными в нём двенадцатью кривыми лучами. Каждый луч заканчивался овалом. Четыре овала из тех двенадцати были закрашены.

– Это метка Серой Орды. У подножья Пояса с наступлением Оттепели тают снега, из-под них появляются трупы ордынцев. На многих есть медальоны с двенадцатью солнечными лучами. Кочевники, шатуны – все, кто не брезгуют, обирают покойников и выменивают медальоны, как обычные украшения, но их истинного назначения никто не знает.

– Вечно с востока тянется что-нибудь нехорошее. Сначала Орда, теперь это солнце, – недоверчиво поглядел Егор. Заржавленный медальон вовсе не приглянулся ему.

– В восточных городах люди жили даже после Обледенения. И, если это дневник одного из ордынцев, мы сможем узнать про их путь к перевалу, откуда Повелитель знал об убежищах и почему Финисты им помогали.

– Ну и что? К перевалам сорок зим не могли подступиться. Многие, кто с Оттепелью пытались проехать за Пояс, обратно не возвращались. Возле гор нет ни поселений, ни расхожих путей. Может быть даже лучше, что через горы к нам больше никто не пройдёт.

Во всей христианской общине не нашлось бы для неё человека ближе Егора по духу. Христиане слишком привыкли ценить своё затворничество и порядок, некоторые и вовсе не понимали, зачем Монастырю торговля с общинами, ведь многие выменянные в караванах запасы они могли добывать своими усилиями. Но Егор давно жил на дороге, его сомнения были, скорее, разумной купеческой предосторожностью.

– Может быть так, или же сам Господь нам подсказывает – времена изменились, – ответила Женя. – Чем ещё объяснить, кроме как Его промыслом, что Див увидел в моём рюкзаке тетради и книги и решил подложить к ним свою? Рассказывали, Орда шла налегке, у них почти не было техники. Сорок Зим назад они рвались через восточные земли и в дороге творили ужасные вещи. Повелитель предсказывал людям Мор и грабил общины, заставлял оседлых идти за собой в малопроходимые горы. Они перемёрзли в пути, перевалы обледенели, восток на целых сорок Зим заперся от нас, но Оттепель многое изменяет. Этот дневник мог быть с пилотом Финиста, рухнувшего на Вороьей Горе, быть может в нём тайна последних людей, ходивших по перевалу. Разве это не ценнейшее знание для Монастыря?

– Пока что в нём только непонятные руны и зарисовки, – не вдохновился Егор. – Восток манит, но разве у нас мало забот? Кто докажет, что написанное в нём правда или вовсе неважно? Я вот знаю, что ордынцы до Старого Кладбища не доходили, – Егор взял тетрадь и раскрыл её на рисунке с берёзовой рощей и покосившимися крестами. – Оно на нашей стороне гор, всего в полудне пути от Монастыря.

Женя наклонилась поближе к рисунку. Под берёзами возле крестов стоял танк. Передние катки его задрались, корму наоборот словно вдавили в землю, над задранным стволом пушки чернел уже знакомый ей символ двенадцатилучевого солнца.

– Место тихое, позаброшенное, на северо-востоке стоит, – сказал Егор. – Я ещё юнцом весь этот танк облазил. Он на Старом Кладбище застрял, кажется, ещё со времён Мора. Всебожцы бросили его, когда отступали после сражения с перевала. Ствол и башня развёрнуты точно так, как на рисунке.

– Значит написавший дневник тоже был там, – Женю так и тянуло к изображённому на рисунке месту. Карандашное солнце вращалось, будто пронизанное спицами колесо. Ей даже чудился ветер в берёзах и карканье воронов над надгробиями. – Егор, мне надо съездить туда.

– Нет не надо, на тебя и так несчастья сыплются, как на Иова. Что ты надеешься там отыскать? Ржавую рухлядь, могилы заросшие, церковь разваленную – вот и всё? – явно жалел Егор, что взболтнул лишнего.

– Видишь, знак на рисунке. Здесь солнце Серых, а оно что-то да значит. Если тот, кто писал дневник, добрался до кладбища, получается он был с Повелителем до конца. Может, если Господь только даст, в этой роще отыщется ключ для тайнописи. Это ведь крещёные земли, ты сам говорил, что до рощи всего полдня пути. Хочешь, вместе поедем? С тобой выйдет быстрее и безопаснее.

– «Выйдет». Ни один караван без настоятельского благословения за ворота не выйдет, а тебя отец после давешнего и подавно не благословит. И со мной не благословит, и прав будет. По весеннему бездорожью, без всякого важного или неотложного дела – даже не думай соваться.

– Если Волкодавов в охрану себе попросить, то отче может позволить, – Женя не могла оборвать связь с этим местом, пусть раньше никогда в нём не бывала. И медальон, и дневник, и берёзовая роща сулили ответ, который она так давно и столь же напрасно искала для исполнения отцовского послушания.

– Ты хуже меня, я хоть не за даром рискую, – заворчал Егор, но тут компьютер издал мелодичную трель – копирование завершилось. Женя поспешила к клавиатуре.

– Что ты такое нашла? – уже без всякой любви указал Егор на подключённый к компьютеру шлем.

– На нём записи, – скользила пальцами по виртуальному дисплею Женя. – Хочу увидеть, что сняли камеры Финиста во время полёта. Это видео до сих пор никто не просматривал. Хочешь поглядеть чужими глазами на прошлое?

– Ты так сказала, будто колдовать собралась, – подсел поближе Егор.

– Древняя техника сама немного на колдовство похожа, но нет – эти чудеса человеческие, созданные по допущению Божьему – Он создал мир таким, чтобы мы могли его познавать.

В окне низкого разрешения появилось подрагивающее чёрно-белое изображение. Они увидели кабину пилота, динамики компьютера загудели от шума авиационных двигателей. Финист медленно катился по полосе, за каплевидным колпаком проплывали ангары и постройки аэродрома. Перед вытянутым серым носом раскинулось затянутое туманом пространство.

– Башня, Серый Ноль Два на предварительном, разрешите исполнительный, – резанул из динамиков голос.

– Серый Ноль Два, Башня, полоса двадцать четыре, исполнительный разрешаю, – ответили пилоту по связи.

– Ноль Второй, занимаю полоса двадцать четыре, исполнительный.

Самолёт медленно заскользил сквозь туманное утро. Женя, наконец, поняла, что это никакой не туман – за прозрачным колпаком самолёта пролетали крупные хлопья снега. Финист остановился.

– Серый Ноль Два, к взлёту готов.

– Башня, ветер триста градусов, три метра, взлёт разрешаю.

– Серый Ноль Два, взлетаю.

Движением затянутой в перчатку руки пилот прибавил мощности двигателям, Финист начал разгон, чуть присел на переднюю стойку и затем приподнялся. Земля ускользнула вниз, самолёт немного набрал высоту, и пилот снова вышел на связь.

– Гнездо-круг, Серый Ноль Два взлёт произвёл.

– Серый Ноль Два, Гнездо-круг, набирайте эшелон пять ноль, влево курс один восемь ноль.

– Понял, пять ноль, влево один восемь ноль – Серый Ноль Два.

– Серый Ноль Два, продолжайте левый разворот на Восточный Перевал.

– Серый Ноль Два, влево на Перевал, принял.

Вид за кабиной слегка накренился, Финист лёг на крыло. В кадр попали взлётные полосы аэродрома с чередой низких белых цилиндров, потом большой город с жилыми кварталами, линиями дорог и кольцами магистралей. Финист выровнялся и теперь кроме серого неба за колпаком ничего не было видно.

– Серый Ноль Два, набирайте эшелон шесть ноль.

– Ноль Второй, шесть ноль, понял.

На этом видео оборвалось.

– Ничего не понятно, всё цифры какие-то, – потёр подбородок Егор.

– Да, очень странно. Кажется, Серая Орда из одних дикарей состояла. Люди тридцать Зим выживали в городах на востоке без воды и без света, обычных-то машин не осталось, а здесь не только самолёты, но и лётчики, которые смогли их поднять. Даже связь слышно, хотя радиосигнал нынче в ста шагах пропадает.

Женя включила следующий видеофайл. Картинка тряслась, перед носом Финиста мелькала земля, если точнее, зубчатый горный хребет. Пилот держал самолёт слегка позади и левее огней впереди летящего Финиста. В эфирных помехах зашипел голос.

– Второй, цель слева, техника, удаление четыре. Наблюдаешь?

– Наблюдаю, – ответил пилот, хотя через серый кисель изображения ничего не было видно.

– Заход по ним. Потом набор на точку, пять тысяч.

– Понял, заход, потом набор пять тысяч на точку.

– Не ниже пяти.

– Понял, не ниже пяти. Левый вираж, работаю по технике… сброс.

Самолёт нырнул, горы выросли, кабина содрогнулась и к земле устремились дымовые следы от ракет. Больше Женя ничего не увидела и не узнала о битве на перевале, только эти короткие, словно выхваченные из чужой памяти кадры.

– Негусто. И это всё? – спросил Егор, когда видео выключилось.

– Остальное на основном накопителе, но его нам не отыскать, – на Женю совсем накатила усталость, она протёрла ладонью лицо, кожа казалась холодной и липкой. Болели глаза, должно быть она отвыкла от долгой работы с компьютером. – На шлеме записаны самые важные моменты полёта: взлёт, стрельба и посадка.

– Ну, взлёт со стрельбой мы посмотрели. Показывай дальше, – поудобнее сел на стуле Егор.

Последняя запись началась с напряжённого бормотания.

– Сеня, тягой... тягой попробуй его разогреть.

– ####, она валится! Левый движок тяга двадцать, я не вижу ни ###, облачность десять баллов, плоскости оледенели.

– Сеня, ты вниз ушел, я тебя не вижу. Тангаж!

Взвыл тревожный сигнал, раздался электронный женский голос.

«Вууп-Вууп! ПРОВЕРЬ ВЫСОТУ!»

– Топливо в левый не поступает.

– Правый двигатель на полную, Сеня! Давай, переключи на второй.

«Вууп-Вууп! НЕ СНИЖАЙСЯ!»

– Две тысячи! На ручку не реагирует, рули высоты намертво!

«Вууп-Вууп! НИЗКО ЗЕМЛЯ!»

– Сеня, второй на полную и тангаж. Что со вторым?!

– Второй тяга шестьдесят… падает, скорость триста, ручки не слушается. Высота тысяча!

«Вууп-Вууп! НИЗКО ЗЕМЛЯ. ТЯНИ ВВЕРХ!»

– Катапультируйся! Бросай её на###!

«Вууп-Вууп! НИЗКО ЗЕМЛЯ. ТЯНИ ВВЕРХ!»

– Катапуль…

Голос пилота оборвался вместе с изображением. Последнее, что было видно на записи, как кабину заволокли снег и дым.

Всего три видеофайла и больше ничего важного, только имя пилота Серой Орды. Его судьбу додумать было несложно: страшные холода настигли Финистов в воздухе, один из них рухнул, но пилот успел выпрыгнуть и приземлился на Вороньей Горе, или может быть его парашют отнесло ветром туда, откуда он смог добраться до горящих обломков. Когда же пламя угасло и навалились морозы, пилот нашёл на вершине пещеру с горячим источником. Вряд ли его вовремя нашли и спасли, если вообще искали. Шлем пролежал сорок Зим в галерее пещер, пока его не обнаружили Дивы.

– Даже представить страшно, каково это – падать в железной птице. Смотреть, и то боязно, будто смерть за горло берёт и не откупишься. Вот почему люди больше по небу не летают, – едва сумел перевести дух Егор.

– Люди больше не летают, потому что у грехов крыльев нет. Но настанет день, сбросим груз грехов и снова поднимемся в небо, как встают после молитвы, чтобы воскреснуть, ибо и телом, и духом очистимся, – говорила Женя, кадр за кадром прокручивая запись со взлётом.

– Что ты ищешь? – присмотрелся Егор к бесцветным картинкам. Женя внимательно смотрела на город, всего на пару секунд показавшийся под самолётом.

– После Мора в нём никого не осталось, все ушли за Ордой. Нет больше Серых, и Повелителя нет. Но, как подумаю, что их город стоит в запустении и все, кого мы боялись, стали только страшными сказками, за наше будущее ещё сильнее боюсь.

– Мы – не Серые, и живём не в Эпоху Мора. Да и если бы они знали, какого жить будет в Оттепель, то ещё бы поспорили, чья сказка страшнее, – ответил Егор.

– Верно, не до́жили мы ещё до часа, где нет ни плача, ни вопля, ни неизлечимых болезней, и наше прежнее ещё не прошло, – коснулась Женя иконки, запустила принтер и распечатала захваченный кадр.

– Как раньше назывался этот город? – спросил Егор.

– Это не просто город. Ещё во времена Тёплого Лета он был самым большим в нашем Крае. Нынче из-за величины его и вовсе называют сразу несколькими городами. Холодные улицы, запустелые дома, лабиринты дорог, клети кварталов – если заблудишься, можно не выбраться. Мы сорок Зим думали, что Серые Города вымерзли и заросли диким лесом, как остальные, брошенные и позабытые. Но дороги оттают, пути в неисхоженные восточные земли откроются… – Женя подняла взгляд от распечатки, – и тогда дело лишь в том, кто будет первым?

Егор выпрямился, словно его осенило, немедля стал строже и погрузился в раздумья.