Двоеверие

Глава 16 Незримое

Языки похоронного пламени высоко взвились в небо. Огонь жадно охватил облитые смолой хворост и брёвна, рассыпал искры над белым саваном: таким маленьким, будто к Праведным Предкам сегодня возвращали ребёнка. Перед входом в нору столпились охотники и весты крамолы. Детей и чернушек оставили в глубине логова, хотя обычно их допускали на тризну: пусть знают, что явий путь имеет конец, и пока вьётся нить её должно овеять Славой, а сожжение – всего лишь новый виток долгой лунной дороги к мосту через Огненную Реку Смородину, к чаре забвения Мары, к Чертогу Мудрости и вознесению к Предкам.

Но сегодня за детей побоялись, и всё потому, что из-за деревьев за тризной следили охотники Сивера. Как так случилось, что род боится собственной Навьей Стражи?

Ещё несколько дней назад это могло показаться Олесе безумием, но теперь, стоя между отступников и наблюдая за кродой сестры, она верила в многое. Крамола поднялась на поверхность, чтобы проводить соплеменника Навьей Страже назло. И Стража не приближалась, хотя огонь кроды отражался в их зеркальных зрачках яркими точками в глубине леса.

Навь хоронит без причитаний и стонов. Весты заводят протяжные песни, провожая в дорогу сородича. Солнце клонится за горизонт и уносит с собой душу Риты на огненных крыльях. Но мать не поёт – не может смиренно проститься со своей младшей дочерью. Олеся и Рита росли в призрении и голоде, великими жертвами встали на ноги, и вот теперь одну из них забирал огонь. Мать горестно выла посреди погребальных песен, одной рукой держась за плечо Снежки, другой вцепилась себе в поседевшие волосы. Младшая Рита покинула их, не прожив и двадцати двух Долгих Зим. И ведь её не просто убили, а страшно замучили перед смертью – каждый знал это. Слишком тяжёлая доля ей выпала даже по меркам Нави. Племя, поделённое на своих и отступников, крода в тюремном кольце из сородичей, крик весты, лишившейся дочери, чернеющий саван в огне – чересчур мрачные похороны.

Олеся чувствовала волосками на коже, как вместе с гулом погребального пламени растёт злоба Волков. Ещё немного и им станет плевать, что Стражников большое, что в норе за их спинами дети, что придётся пролить кровь своих. И в этот миг из кольца вышел Сивер. Весты запели тише, Вожаки и другие охотники расступились. Сивер прошёл под их взглядами мимо кроды и остановился возле Олеси и матери. Гойко и его сотоварищи сбились плотнее, весты выровняли голоса и продолжили погребальную песнь.

– Славная Волчица была. Жаль, ще померла, – начал Сивер, запустив большие пальцы за ремень с топорами.

– В гузно собе затолкай свою жалобь! – зашипела Олеся так яростно, что даже мать вздрогнула. – На кой явилси? Замкнул нас, аки чужеядцев, скоро порежете. Кто нас схоронит – ты? Али, аки стерву поганую в лесу бросите?

– Не взгрызай. Не тронет вас Стража.

Олеся засмеялась и вздёрнула руку. Сивер не дрогнул, хотя вполне мог принять этот взмах за нападение. Из кулака у неё свисал маленький крест.

– Сие крестианцы сотворили, Сивер! – зарычала она через зубы. – Дай мне с семьёй воли уйти от крамолы, отомкни Чертог на охоту, азмь своими зубами агнцам кровь пущу, ни седых, ни малых не пожалею! Да не будет у тобя более сдюжливого и злобного Волка! Азмь ведунье верна, в сем клянуся!

Сивер подобрал крестик и покачал на открытой ладони, словно взвешивал клятву. Сейчас на них глядели глаза каждого из крамолы и Навьей Стражи. Чуткий слух двоедушцев даже сквозь погребально пение и треск пламени мог различить, о чём они говорят.

– Крестианцы перешли черту: сие тяжко и сородича кровь на них, а Навь кровью за кровь всегда платит. Ведунья узнает о сем. Но ты её волю презрела и по тайному ходу пошла, егда велено было капьно со всеми в подземье ждать. Сей лаз мы зарыли, более хода нет. Из-за тобя вы и далее замкнуты.

Сивер спрятал крестик за пояс, говорил он весомо и строго, хотя сотни глаз из крамолы так и бурили его.

– Не мне судить тобя. Коли велено бысть у крамолы – ведунье виднее и назад не просись. Ано сказано, ще Навья Стража ножи кровью родичей не омарает – тако Волчица Белая прорекла, и азмь от сего не отступлюсь.

Сивер ждал ответа Олеси, но она молча смотрела на кроду сестры. Огонь разъярился и полностью скрыл погребальный саван. Сивер решил уйти, но она схватила его за локоть. Сегодня Олеся позволяла себе много больше, чем за всю жизнь в его подчинении.

– Коли не можешь меня от израдцев отринуть, коли должно мне вместе с крамолою умерети, так обещай… Ежели узришь крестианца со светлыми волосами, Егором кличут, сильно басок на рожу, так ведай – энто он убил Риту. Ему самую лютую смерть избери, какую токмо ты знаешь. Как пойдёте набегом на Монастырь, ни одной овцы крещёной в их каменном стойбище не оставьте. А его больше всех покарай. Дай мне клятву в том, Сивер. Дай шерт!

– Сгублю, коли встретимся, – пообещал он и отошёл от крамольных семей. Олеся проводила его острым взглядом и нисколько не удивилась, когда к ней подступил Гойко. По разорванной морде того никак не понять, то ли он мрачен, то ли наоборот усмехается.

– Не сговорилася ты, не забрал тобя Сивер. Значит-то с нами подыхать будешь.

– Азмь не супротив Влады и не супротив Единения. Коли с миром прибудут к нам чужеядцы, поперёк них не встану. Не такова азмь, яко вы.

– Не такова… – ухмыльнулся Гойко не обезображенной частью лица. – Для воронья все едины. Неужто не видишь, ще сын Белой Шкуры моего Звягу сгубил, и Ритка была бы живою, коли не доля охотницы. Да и ты не ходила бы по северам с пятью хищноблудами, коли бы Влада их с тобой не поставила. Не ждали бы мы нынче смерти в норе, коли бы она нас не замкнула.

Он умолк, дожидаясь ответа, но слова не задели Олесю. От её молчания Гойко ещё пуще взъярился и, наклонившись к самому её уху, вкрадчиво прошептал.

– Сие токмо первая кровь, – указал он подбородком на горящую кроду. – Твоей семьи кровь. Так любо ведунье.

– Отлязь! – оттолкнула вдруг мать. – Отступись от нас, Гойко! Яду в тебе, аки в змее, коль и в сей день не отшился! Ты один во зло веришь и кривду речёшь и иных подбиваешь! Не сгубят нас родичи. Отступися от нашего горя, дай миром дщерь мою проводить, не то азмь тобе всю харю когтями поперёк расцарапаю, всё едино красы не убудет!

Гойко покосился на мать. Олеся украдкой поднесла руку к ножу.

– Добре. Поверь Сиверу и не будь капьно с нами. Но гляди-и… – в полной голос пригрозил он и отошёл. Тотчас вокруг матери и Олеси разлилась тишина. Отчего-то весты умолкли и прекратили погребальное пение. Охотники – все, кроме стаи Чертога – начали расходиться.

– Ще же вы?.. Ще же вы! – воскликнула мать отведшим глаза сородичам. – Ще же вы не возгласите о моей дощери? Возгласьте! Азмь жила среди вас, ни худа, ни лиха не сделала, двух дщерей роду дала и зла не таила! Нет ще ли Правды во мне? Вы, от рода отринутые, сами отринули! Де будьте вы прокля…

Олеся обняла мать и не дала ей уронить проклятие на собственный род. Она первая завела плохим голосом песню, что должна была литься на тризне, пока огонь не угаснет. Понемногу её подхватили нестройные голоса мальчишек из стаи Чертога. И пусть хор ослабел, зато стал звучать звонче и чище, и песня стремилась вместе с пламенем кроды, помогая душе Риты подняться в иной светлый мир, где не бывает Зимы, где простор разнотравья и немеркнущие вечное Счастье.

*************

– Стезя лежит тебе в Серые Города по срединному перевалу. Сей путь короче, но и более тяжел – по лесам на восток до самого Звонкого Бора, там до нашего старого логова, за сим перевал и Великие Горы, а за ними глухие тяжёлые топи…

Влада один за другим передавала патроны к винтовке. Яр сидел перед ней в потаённой ведунье норе у костра, поджав ноги. Главное оружие племени наконец-то перешло к её сыну. Яр осторожно поглаживал вырезанные на деревянных накладках руны, словно в них заключалась сама драгоценная память, и слушал наставления на дорогу.

– Остерегайся на топи ходить, або можешь сгинуть бесследно. Хватает топь тебя за ноги и тянет во дно, аки родного. Кажный шаг на болоте ступай с умом, не то навек пропадёшь и света белого не увидишь. За топями Рогово Городище, за городищем Блок Головы, за Блоком стоит гора Заветрь, а за горой река Хмарь растекается.

Влада передала по одному все патроны, и за это время поведала всё, что племени Зимнего Волка известно о восточном пути. Когда-то по этой дороге прошёл их славный предок, и Влада была ей благодарна за немногословные сказы и веды, и за науку скитальцев, но сегодня и этого недостаточно. Пока Яр прятал патроны в карманах, она достала из своей старой охотничьей куртки заряженный магазин.

– Железные Кузнецы сказывали о граде великом, коий больше всех прочих оседлых общин. Там и надоть тобе найти яд из прошлого.

Яр хотел взять магазин, но Влада сжала сыну запястье.

– Не забудь, кто ты есмь и на кой идёшь в Серые Города, – надавила она. – Ты смага для мира, ты край лета и живы, ты пожрёшь коло Яви. Марене весну на клыках принесём и настанет Царствие Навье. Уразумел, сыне мой?

– Для сего нарождён.

Яр исполнен решимости – хорошо. Влада отпустила запястье и магазин перешёл к сыну. Вот и всё, что она могла дать для оружия, хотя сборы в дорогу продолжатся до завтрашнего утра. Она вынула нож и рассекла руку. Своей кровью Влада провела под глазами у Яра две красные полосы.

– Никогда не забывай писать Очи Тьмы, або сие – оберег твой от дикого Духа. Зимний Волк гладен и лют: не остережёшься – сожрёт тобя капьно с миром и ввергнет в великую буесть. Так сгинул твой предок, або она впала в Белую Ярость, из коей не вырваться. Ведай о сем, и в бою, и в охоте, ведай во Яви и ведай во Нави.

Яр закрыл глаза, наслаждаясь мимолётным касанием. Она хотела оторвать руку, но он перехватил её и прижался губами к ладони. Влада отдёрнулась, но на этот раз не хлестнула его по щеке.

– К Серым Городам пойдёшь не один. Навьи Рёбра с тобою направлю и Тень, – подозвала она Сирин жестом. Немая ученица зашевелилась в тёмном углу за очагом, шурша драными юбками подползла к ним. Влада взяла её за покрытую мелкими татуировками руку и крепко переплела их с Яром пальцы.

– При лунной охоте всегда падает тень. Сие – моя воля. К сему азмь её наставляла врачобу и травы учить, сращивать кощти и плоть и беречь оба духа. На неё полагайся в пути, яко на моё попечение. Уразумел?

Яр сжимал пальцы Сирин в руке, проверяя, сколько она стерпит боли.

– Поломашь её руки, нечем будет лечить, – предупредила Влада. – Вольга с Савой тоже с тобою. Обернуться вам надобно до больших холодов.

– А Свирь? – вспомнил Яр об одноухом состайнике. Влада в ответ холодно улыбнулась.

– Не жди его. У тёмного дела есмь хвост, так руби не щадя. Свирь станет роду отплатой.

Яр засопел в недовольстве и крепко стиснул винтовку. Пусть так, он узнает, чего стоит нарушить волю ведуньи и черту крестианской общины. Пусть не месть крестианцев настигла одноухого вымеска, а топор Сивера.

Стоило вспомнить о муже, как меховая занавесь на выходе слегка отодвинулась и Сивер заглянул внутрь. Яр помрачнел ещё больше: он сообразил, кто палач, и ему стоило многих усилий, чтобы не напасть на отчима тут же. Сивер равнодушно прошёл мимо пасынка.

– Есмь вести, – протянул он ладонь. В руке лежал металлический крестик. – Волкодавы переступили черту, поймали и сгубили охотницу из стаи Чертога, коя с крамолой нынче в логове замкнута. Плоть изрезали, чрево вынули, отсекли ноги – сие месть за набег.

Влада вонзилась глазами в сына и спросила о том, что давно следовало спросить.

– Ще ты деял у крестианцев в Монастыре?

Губы сына расплылись в улыбке, он бегло косился то на неё, то на Сивера.

– Олеську сгубили? – повернулась она.

– Нет. Риту, – ответил Сивер.

Влада с досадой выдохнула. Договор на крови дважды нарушен, а чужие племена ещё не явились. Как бы не процветали Зимние Волки, сколько бы оружия и припасов за минувшие годы не накопили, но сил тягаться с Монастырём в одиночку им недоставало.

– Не рассказывай о сем в родовом логове и не сули стаям крови, – маленький кусочек металла приковал её взгляд. – Ежели охотники запросят набега на Монастырь и азьм откажу, то сие крамолу и Гойко усилит. Не ко времени энто, совсем не ко времени. Сказывай, мол: отдал крест, ведунья размыслит и засим проречёт. Деяновы дщери аже подохнуть не могут, дабы мне не навредить.

Она говорила, а перед глазами то и дело мерещился плешивый, изъеденный болезнями Зверь. Сивер начал увещевать, что слухи всё равно не удержишь, что страх перед чужеядцами и Волкодавами может всё перевернуть, и Гойко непременно всплывёт первым в смуте, ведь надо мстить по укладу. Гнилой Зверь облизнулся и уставился слепыми глазами.

– Родная кровь… родная кровь, – сами собой сложили губы. Сивер понял, что Влада не слушает, и замолчал. Она схватила крестик с руки и растёрла в ладонях. Гнилого Зверя она видела не впервые, но теперь он совсем близко от логова.

Влада встала и пошла к выходу. Сивер удивился, но последовал за ней вместе с Яром и Сирин. Она спешила подняться наружу. Встречные в родовом логове расступались. Отошли и Сава с Вольгой, поджидавшие Яра на одной из меженей. Что беспокоит ведунью, то тревожит всё племя. За Владой один за другим потянулись сородичи, не догадываясь ещё, что толкает Зрящую Кошт выйти в лес. Сивер приказал Навьей Страже взять её под охрану, остальным же не велел выходить.

– На кой явилась, стерва поганая? – на ходу бормотала она, не отнимая крестик от губ. – Не дам себя, не дам сына, не дам тобе племя! Прочь ступай, в чертог смертный. Сгублю! Упрошу Черно-Лихо поломать гадину да сурочить, да в упокойницу отаить, да с лихоманкой посватать. Сто колов тобе осиновых в глоть, да гвоздей калёных в хребет, да едкого гною в глаза, да горькой соли на язык, да пущай ноги отнимутся и руки сломаются, да не встанешь ты и упокоишься, по воле и слову моему схоронишься!

Два десятка охотников вместе с Яром и Сивером шли за ней через лес. Над ними сгущалась ночь, узкий месяц сверкал в обрамлении звёзд. Владе казалось, что деревья дымятся и горелая кора осыпается. И чем ближе она подходила к источнику жара, тем сильнее крепло предчувствие: гнилая тварь где-то рядом – так близко, что нужно скорее отвести черноту от племени и семьи. Одежда на ней едва задымилась, кожа покраснела от жара, волосы начали тлеть. Она вытерпела и дошла до старого дуба. Вокруг горело кольцо – как раз по черте, где разрослись сосны. Крестик в руке раскалился и впёкся в ладонь. Влада пыталась пройти через огненный круг, но жар её не пустил. Священное дерево неприступно стояло, словно башня посреди Пекла. Влада рванулась сквозь кипучее пламя, её оттолкнула волна раскалённого воздуха и обгорелые кости рассыпались по земле в вихре искр и криках воронов.

Сивер вовремя подхватил её в Явьем мире. Стояла тихая прохладная ночь. Сосны недвижно несли караул вокруг священного дуба. Никакой гари, никакого огненного кольца, никакой боли от жара, но Владу всё равно бросило в пот. Она всё ещё чувствовала тающий запах гнилого Зверя.

– Ще зрит ведунья? – помог ей подняться на ноги Сивер.

– Смагу и тьму, – таков был ответ.

Стражники оглядывали поляну у неё из-за спины, Яр держал наготове винтовку, Сирин чутко следила за каждым её жестом и словом. Влада передала Сирин крестик, он нагрелся в руке, но от простого живого тепла. Прокажённый Зверь скрылся. Едва сдерживая досаду, Влада отправилась к священному дубу. След обрывался здесь.

– Лес оглядите. Ночью не спать! Костры в логове запалите, да ярче! И всякого света поболе.

Среди знаков на дубе нашлись свежие восьмиконечные кресты и звёзды. Поганые символы шли через каждые три, пять и семь Навьих рун. Влада хотела, как следует рассмотреть их, но голова закружилась, и Сивер вновь поддержал её.

– Вернёмся при свете, – посоветовал муж. – Ще бы ты не почуяла, оно ныне сокрылось.

Стражники разбрелись по лесу в поисках чужаков. Влада в тревоге оглядывалась, но след возле священного дерева растворился. Она поманила Сирин идти, приходилось оставить охоту другим. Сивер взялся её проводить, но перед уходом Влада вновь оглянулась.

– Яр! Огляди лес. Коли встретишь Тьму, так стреляй, – кивком указала она на винтовку. – Пера разит даже Навьи силы.

Яр стянул винтовку с плеча. Теперь это его оружие, оно его защищало. Влада позволила Сиверу отвести себя в логово под охраной. Сколько бы не принюхивалась она даже на обратном пути, но не могла различить столь испугавший её запах тлена.

*************

Яр не знал, кто привиделся матери, да и не рвался искать. Вначале он хотел найти Свиря. Убить кого-то из Навьих-Рёбер – означало забрать часть него самого. Он повернулся к священному дереву рассмотреть знаки. Может быть Свирь их оставил, пытаясь запутать след? Доля как будто нарочно привела его снова к мёртвому дубу. С утра в дереве кажется ничего не изменилось, кроме жалких крестианских рун на коре. Яр ощупывал их глазами, медленно поднимал взгляд, и вдруг увидел длинноволосую упырицу, свесившуюся к нему. Он мигом прицелился из винтовки, бледная как луна мертвечина с длинными костлявыми руками заползла обратно в развилку ветвей. Яр задержал дыхание, готовый нажать на спуск. Напряжённая тишина продлилась недолго. С дуба медленно полилось сиплое осторожное пение.

Тихо над полямиОпустилась ночь,Иисус родился,Чтобы нам помочь.Мудрецам с ВостокаБог открыл глаза.Путь им указалаНовая звезда…

– Кто ты есмь? – рявкнул Яр. – А ну, покажися!

Он увидел лишь руку. Она вытянулась над ветвями и разжала кулак. На дубе дёрнулась и повисла куколка из золотистых кудрей с тугой верёвкой на шее.

Путь благоволенья,Мира и любви.Мудрецы подаркиБогу принесли…

– Ще ты мелешь? Кажи мне лицо!

К первой куколке упала вторая, скрученная из чёрных волчьих шерстинок и тоже с верёвкой на шее. Подклады дрожали, крутились и задевали друг друга под ночным ветерком.

И склонились низкоС трепетом сердец.Возлюбил нас, грешных,Любящий Отец…

Наконец, зелёные глаза сверкнули на Яра. Палец на спуске напрягся… но он не выстрелил.

– На кой ты вернулась? – опустил он Пера. – Милости просишь? На чудеса не надейся!

– Я в чудеса больше не верю, Палач, – шепнула ему крестианка, показываясь над развилкой. – Ни чудес, ни надежды нет больше. Ничего нет для меня на этом свете.

Яр видел её так ясно, что мог попасть прямо в сердце, но словно кто держал за руку. Крестианка перевела взгляд ему за плечо, хотя он не чувствовал на поляне никого больше.

– И к тебе подвязалась одна душа: лицо строгое, на руках солнца и яма в груди, – сжала она кулак возле сердца. – Она следит за тобой, как бы ты не в ту сторону не свернул.

– Мороков азмь не боюсь.

Яр закинул Пера на плечо и подступился к стволу, собираясь залезть. Но тут из-за дуба послышался рык. Чёрный зверь, отмеченный белой звездой, показался из леса. За ним остальные одиннадцать братьев. Чёрная Стая окружила его, скаля зубы. Яр прижался к дубу спиной и скинул винтовку с плеча.

– Перуне, вми призвающему…

– Не поможет. Пули их не берут, какими бы заклятьями оружие не заговорили. Я с ними давно, они показали мне логово, только меня они признают. Я слаба. Слабее них. А слабых они не бросают – не то что люди.

– Ты не волчьего рода! – Яр прерывисто задышал, но не из-за страха – он злился, что Чёрная Стая опять его предала! Его предок и правда одолела Лесного Духа не из винтовки, а обычным ножом. Огнепалы людей воистину бесполезны против Лесных Хозяев. Волки осторожно наступали. Нож у Яра с собой, пусть не из серебра, а из простой стали.

– Некуда больше идти мне и незачем. Солнце померкло, сердце остыло, и добро не спасло, – когда надземница говорила, волки не подходили. Звук её голоса сдерживал стаю. – Ты сказал мне я Навь. Может с Проклятым Родом мне лучше? Научи меня жить со Зверем внутри, научи не бояться чудовищ, научи узнавать настоящий промысел Божий.

Яр засмеялся, о чём таком она говорит? Он мог помочь матери, помочь своей стае, но не ходить богомольной добыче в набеги, и не жить крестианке с подземниками.

– Много просишь! Да и сгинуть азмь не боюся, и не грозись.

– Смерти всё равно, боишься ты или нет, – надземница положила руки на горло, где синела узкая полоса. – У неё нет лица, только холод с ног тебя поедает. И многое из того, что ещё можно сделать – не сделается. И многое из того, что ещё можешь сказать – пропадёт в тишине. Но ещё в смерти нет боли и страха, и стыда тоже нет, как и родственных уз и любви – одно нечувствие окаменённое, какое не ведомо никому из живых. Так больно дышать… – она стиснула глотку и подняла лицо к месяцу, – так хочется плакать… но, после жизнь обрывается, и нет тебя больше, не страшно. Солнце погаснет и оковы спадут, и грехи отпускают. Я хочу показать тебе это, Палач – настоящее лицо Бога, кто дарует спасение в вечности и открывает пути вечной тёмной свободы.

– Ты со смертью ко мне пришла? Отмстить хочешь! – понял Яр и едва не рассмеялся. С кривой ухмылкой он глядел на непокорную стаю. Но тут над головой звякнул металл. Он невольно поднял глаза и увидел, как крестианка достала серебряный нож из дубовой развилки. От звона клинка стая попятилась и прижала уши к загривку.

– Откель у тобя мой нож?

– Это дар. Но я не верну его, если не поклянёшься не трогать меня и не возьмёшь к себе в стаю.

– Немедля отдай мне нож, не то стащу и дорежу тобя! – зашипел Яр, готовый забраться на дуб. Стоило ему закричать, как стая надвинулась и сузила круг. Но звон серебряного ножа заставил их снова попятиться.

– Не пугай меня. Я и так жила в вечном страхе. Бойся тех лучше, кто живёт замертво, ибо не слышать им гласа живого. Меня живые оплакивают и не ждут, и я не вернусь к ним. Нынче мне место с Навью, – крестианка говорила чуть слышно, словно обращалась не к Пастырю, а к тонкому месяцу и ночным звёздам. – Поклянись не пытать меня, не убивать и взять в свою стаю.

Яр оглянулся, за вздыбленными загривками чёрных волков маячила внимательная фигура отца. Почему он не нападает, ведь сейчас при нём нет серебряного оружия? Чего дожидается и сколько ещё будет ждать?

– Хочешь Навьей дороги? Поглядим… – процедил он. – Шерт, не трону тобя и дам войти в стаю.

– Шерт – это клятва?

– Клятва!

– Тогда ещё поклянись, что не расскажешь про меня своей матери и защитишь от других дикарей.

– Много ли ещё надоть клясться? – взбеленился Яр, но волки перед ним рванулись вперёд, и он спешно крикнул. – Шерт! Клянуся, ще от своей мати тобя сберегу и охраню от состайников!

Нож полетел с дуба остриём вниз. Волки накинулись, но Яр тотчас поймал заговорённый клинок, и Чёрная Стая бросилась врассыпную. Громадные звери с громким треском ветвей исчезли в лесу, оставив после себя только отзвуки рыка. Яр водил выставленным ножом из стороны в сторону, но никто так и не напал.

– Палач, – окликнули его с дуба. Яр поднял глаза, крестианка сидела в развилке ветвей, свесив белые ноги.

– Аки же ты забралася?

– Мне братец помог. Теперь помоги мне спуститься.

Яр протянул руки и тотчас увидел на коре среди свежих звёзд и крестов символ солнца с извилистыми лучами. «Если кто-нибудь скажет худое про Чёрный Хорс, то не верь…» – всплыл в памяти голос его спасительницы из оков, – «…за помощь мою обещай, что не убьёшь одну душу, которая к тебе сама, добровольно вместе с Волком придёт».

Неужто и правда священное дерево защищало наделённых особенной силой? Крестианка спустилась, и оказалась в его руках такой тщедушной и лёгкой, что Яр и веса её не почуял. От прикосновения к ней, его чуть не стошнило, но тошнота быстро сменилась странным влечением. Она овила его шею руками и наклонила голову на плечо. Ладонь Яра невольно коснулась тёплой и липкой спины. Вырезанный им крест по-прежнему кровоточил.

Позади глубоко задышали, он услышал мягкую тяжёлую поступь. Один из волков всё-таки не сбежал. Крестианка не дала обернуться: она встала на цыпочки и прижалась к нему и зашептала на ухо.

– Этот всегда будет со мной. У нас с Баюнушкой одна кровь – ты её про́лил, Палач. Кровью малых и слабых оросил землю. Поглядишь, каковы будут всходы.

*************

«Господи Исусе Христе Боже наш, истинный и живый путю, состранствовати мнимому Твоему отцу Иосифу и Пречистей Ти Деве Матери во Египет изволивый, и Луце и Клеопе во Еммаус спутешествовавый! И ныне смиренно молим Тя, Владыко Пресвятый, и рабам Твоим сим из удела Монастырского Твоею благодатию спутешествуй!..»

Машины освещали под утро. Храмовые священники окропляли конвой на площади перед автокорпусом и каждого, кто уезжал на восток. В одном ряду с ратниками стояла и Женя. Сергей и Василий наблюдали чуть в стороне, Егор слушал перед головным броненосцем. На всех Волкодавах новые куртки и амуниция. Монастырская одежда с первого взгляда привлекала внимание, и потому её заменили на камуфляж без нашивок. На машинах не написали ни крестов, ни личных имён. На фарах установили светомаскировку.

Серый конвой – так в людях прозвали караван из-за окраски. Немногие знали, куда и зачем он направляется и дивились, что провожают караван так почётно.

«И, якоже рабу Твоему Товии, Ангела-хранителя и наставника посли, сохраняюща и избавляюща их от всякаго злаго обстояния видимых и невидимых врагов, и ко исполнению заповедей Твоих наставляюща, мирно же и благополучно, и здраво препровождающа, и паки цело и безмятежно возвращающа; и даждь им все благое свое намерение ко благоугождению Твоему благополучно во славу Твою исполнити», – продолжали читать священники. Молитва о предстоящем тяжёлом пути обращалась не только к конвою. Пять внедорожников с новым оружием и шесть автобусов заняли всё оставшееся свободное место во дворе автокорпуса. Рядом стояло около сотни ратников с непокрытыми головами и все при оружии. Недавние язычники Волкодавы следили за ходом молебна, как будто упиваясь пением протодьякона. Самым преданным воинам Монастыря сегодня предстояло совершить свой особенный выезд.

«Твое бо есть, еже миловати и спасати нас, и Тебе славу возсылаем со Безначальным Твоим Отцем и со Пресвятым и Благим и Животворящим Твоим Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь»! – закончили молебен священники и поднесли каждому из караванщиков крест. Женя первая поцеловала распятие, за ней все остальные охранники и Волкодавы. Протоирей окропил каждого ратника и водителя, благословляя их на дорогу.

Сергей оставил Василия, он подошёл к Жене, взял её за руку и заглянул в лицо, стараясь запомнить каждую черту дочери.

– Не бойся пути: сама жизнь – это путь. Путь испытаний, где каждый встречный тебе, как проверка. Если не сможешь постигнуть разумом, так умом понимай: сам Господь говорит через сердце. В ком сердце до конца не уверено, к тому не прилепляйся. Лёгких дорог не ищи, как и доброты лживой. Не всем, кто молит о помощи, твоя помощь и правда нужна. Но не всякий, кто сострадания не ищет, воистину в нём не нуждается. Помогай только в силе, когда можешь помочь и сама не погибнуть. Если согрешишь против человека, то помолись о нём Богу. Но против Бога не греши никогда. Ибо кто тогда помолится о тебе?

Она наклонила светлую голову, и Сергей перекрестил дочь на дорогу…

…Грусть о близких, кто оставался в Обители, волнение и гордость за будущую дорогу разом нахлынули на неё. Хотелось так много сказать! Но верных слов не нашлось. Поглядев на отца, Женя негромко промолвила.

– Пусть Бог и тебя не оставит, отче. Верю – всякий путь ведёт к покаянию.

Рядом громко хлопнула дверь, Василий занял место водителя. Следом начали загружаться остальные охранники. Волкодавы расходились по готовым к отъезду машинам. Большая часть ратников поднялась на стены и башни, прикрывать выезд. Дверь для Жени, улыбаясь, открыл Егор. Она села на пассажирское место и поставила рюкзак себе под ноги. Егор заглянул в окно и в шутку пригрозил Василию.

– Чтобы глаз с неё не спускал! Без Женьки вернёшься – ворота тебе не открою.

– Аминь. – Не к месту бросил Василий. Егор поглядел строже, но опять улыбнулся.

– Жень, я совет тебе дам, ты подумай, но судить не спеши. Моё дело торговое, по-всякому выкручиваться приходилось... Ты в дороге, если сильно понадобится, соврать не бойся: про себя соври, про конвой, если спросят откуда и куда едите.

– Нет, Егор. Врать я никогда больше не буду.

Василий покосился и хмыкнул.

– Всего ведь не знаешь. Ложь тебе и другим может быть жизнь спасёт, – без всяких шуток напомнил Егор. Женя смотрела в ответ как можно твёрже. Он вздохнул и улыбка, хоть и немного печальная, снова вернулась. – Что же делать с тобой… правды тогда не выдавай.

– Если ты тяжести грехов, Женька, боишься, так я могу поднести, – кинул Василий. Егор поглядел на него без любви, сжал ей на прощание руку, похлопал по дверце и отошёл от машины.

Перед броненосцем медленно раскрывались ворота. Женя пристегнула ремень и вынула из планшета самодельную карту. Дорога на юг вилась мимо села Таёмное через восточную переправу, за ней – первое серьёзное испытание: степные равнины языческого Поднебесья.

– В конвое подчиняешься только мне. С чужаками не разговаривай. Остановки делаем по моему указанию. Если какую-нибудь машину на ходу подобьют, мы бросаем её и едем дальше. Если подбивают нас, конвой останавливается и подбирает. Пока ты жива – я тебя защищаю. Пока слушаешься меня – остальные живут. Подставишься – угробишь всех нас и всё дело. Один караван ты уже потеряла, второй раз я такого не допущу, я тебе не Данила. Ты всё поняла?

Женя расстегнула рюкзак, достала из него пластиковый пакет, но задержала в руках.

– Чего молчишь? Чего это? – кивнул на пакет Василий. Женя убрала рации обратно в сумку.

– Ничего. Мне тут собрали в дорогу. Ты юг, Василь, знаешь, конечно, лучше меня. Возле Степей я тебе, как никому доверяю. Да и за перевалом ни один человек много Зим не бывал. Там мы все друг за друга ещё крепче держаться будем.

Василий окинул её придирчивым взглядом, но допытываться не стал и завёл двигатель. Корпус броненосца завибрировал, в кабине пахнуло топливом. Машины из автокорпуса медленно выкатывались через ворота.