Двоеверие

Глава 12 Семьи крамолы

Солнце клонилось к горизонту и подсвечивало хмарь золотыми лучами. Вечер дышал промозглыми майскими ве́трами. У окраины леса закружился, закуражился вихрь, пролетел между сосен и улёгся в глубине чащи подле Навьего Логова. Стражники перед входом не застёгивали подбитых волчьим мехом охотничьих курток, словно не чуяли холода. Ни словом, ни лишним шумом они не обозначали себя и зорко приглядывали за подступами к норе из густой лесной тени.

Из норы на поверхность поднялись две девушки. Одна со впалыми щеками, простоволосая, в сшитой из обрезков рубахе едва плелась. Другая – уверенная и сильная, с каштановыми волосами, лоснящимися здоровьем и забранными цветными резинками в два хвоста, и в куртке, отороченной огненным лисьим мехом. Она крепко держала руку простоволосой девушки в своей руке и спешила отвести её в лес. При их появлении стражники даже не шелохнулись.

Риту с чернушкой пропустили без лишних вопросов, потому что в их норе ещё не было мужа, способного запретить им подниматься из логова в поздний час.

Снежку – так звали невольницу – хозяйка волокла за руку́ к реке. Они обходили дозорные лёжки по лесным тропам, потому как на одной из них сегодня караулит Олеся. Младшей совсем не хотелось попадаться на глаза Старшей. Всякий раз, когда Снежка тяжело кашляла, Рита оборачивалась и выкручивала ей руку, пока та не умолкала. Чернушка виновато зажимала рот узкой ладонью и терпела сколько могла, но кашель вновь брал своё и она снова захлёбывалась в долгом приступе. Всякий раз на ладони у Снежки оставался рудяной сгусток крови.

«До Зимы не додыхает… как мать будет одна по хозяйству?» – думала по пути Ритка. – «Мне что ли казанки да сковородки скоблить, ясть готовить, да за очагом денно и нощно приглядывать? От Олеськи дождёшься: пыжится, пава! Как же, как же: вожак стаи Чертога! Сама стряпать-то не умет, буня косорукая!»

Чернушкина зараза явилась и к ним в семью. Ближе к весне Снежка начала слабеть, чахнуть и докучать хозяйкам булькающим грудным кашлем – обычное дело для человеческих пленниц. Снежка – добыча Олеси, была схвачена в деревне возле предгорий. Хнычущую девчонку, с вечно торчащими волосами пшеничного цвета, сестра приволокла в логово без всякой верёвки. После глотка Навьей крови, Снежка стала покладистой, только очень боялась других двоедушцев и всегда пряталась за хозяйками, если к ним в нору кто-нибудь заходил.

За глаза сородичи посмеивались над Олесей и Ритой, ведь чернушка, кроме работы по логову, должна была родить племени новых Щенков, а мужчин в их семье не бывало. Олеся судила наоборот: после рождения ребёнка чернушки умирали на следующую или третью Зиму, потому Снежку берегли от мужчин, она почти не покидала норы́ и бережливо служила им с пожилой матерью. И всё-таки зараза добралась до неё и сократила рабыне полезные годы.

Никогда ещё не случалось, чтобы Легочной Чумой заразился кто-то из Нави. Потому человеческий кашель означал для двоедушцев только одно: настал срок задуматься о новой добыче.

Стоило Рите выйти из-под сени деревьев на каменистый берег реки, как Снежкина рука сама собой выскользнула из ладони. Рита обернулась сварливо. Чернушка подняла лицо к небу и влюблённо шептала.

– Солнышко… Солнце…

Выцветевшие глаза скользили по хмари. Тёплое касание света должно быть разожгло в ней воспоминание о руках матери, хотя родных Снежка давным-давно должна была позабыть. Может быть она вспомнила отзвуки знакомых ей голосов или размытые лица близких. Она достаточно прожила под землёй, целых пять Зим, но эти Зимы не пойдут в зачёт тех, десяти прожитых на поверхности, когда солнце светило над головой каждый день и свежий ветер овивал ещё здоровое тело.

– Ну, будет тебе, нагляделася. – Проворчала Рита и подобрала руку чернушки. Она отвела её к валуну возле реки. Снежка опомнилась, засуетилась, помогла расстегнуть Рите куртку, снять сапоги, рубашку и кожаные штаны, при этом постоянно заглядывала ей в глаза в поисках одобрения.

На второй или третий месяц плена, если невольница не впадала во власть Чёрных Теней, она впадала в другое безумие – трепетную любовь к своим подземным хозяевам. Она больше не думала о побеге, следила за каждым желанием Нави и жаждала похвалы, как дитя.

– Красавица, ясный свет! – приговаривала Снежка, выплетая резинки и волос Риты и ластясь к ним щекой. Грубыми от домашней работы рукам она оглаживала её плечи и не видела ни изъяна, ни шрама в теле охотницы.

– Одзьеш мою стереги, покуда омоюсь, – поднялась Рита с камня и хотела сойти в речную воду, но задержалась на берегу.

– Яко толмачить «Одзьеш» по-надземному?

Чернушка как раз подбирала рубашку и бережно прижала к сердцу.

– Это будет «одежда», Риточка.

– Буде одежда.

– Будет, – поправила Снежка. Она знала про привычку хозяйки учить надземный язык, когда они оставались наедине.

– Будет. – Повторилась Рита за ней. – А яко толмачить «коло», да «хлябь», да «свит»?

– Солнце, небо и свет, Риточка.

– Солнце, небо да свит… свет. Солнце, небо да свет… – повторила Рита, повернулась голой спиной к чернушке и вошла в реку. Кривда приняла её, обожгла холодным течением бёдра, живот, грудь, добралась до самого горла, так что дыхание перехватило. Рита приучала себя не бояться воды. Над головой сомкнулась пучина и мир ненадолго умолк, гулкая пустота окружила её.

«Явлюся к нему дикаркою – отринет меня. Как оседлые живут – мне не ведомо…», – думала под водой Рита. – «Не гожусь я ему, да и аки… как зверь говорю, половины не разумею… живу как зверь и одеваюся сыроядкою!».

Внутри вспыхнула злость, Волчий Дух не терпел унижений! Но тем и хороша ледяная вода, что в ней глохнут чувства. Река обволакивала, принимала в себя, заключила в ледяные объятия. Резкий голос Олеси донёсся из памяти. Старшая как всегда была недовольна: двадцать один год, а Младшая до сих пор не стала чьей-то женой, не спаслась из охотниц, на запястье осталась повязана белая нить. Но, если выйти из стаи, Рита не сможет увидеть его воочию, снова встретиться с ним. Кровью опоила его, да видно в чём-то ошиблась, и теперь сама мучается, не может забыть. Не проходит страсть, никак не проходит, тянется год за годом, мучает Зимой за Зимой, жарким летом изводит. Захлебнуться бы и не думать о нём! Всё равно он пропадает за запретной границей.

Горло сдавило, хочется воздуха, речной покой минул. Рита рывком вынырнула на поверхность, вдохнула до глубины лёгких и откинула влажные волосы на затылок. Она стирала с лица надоевшие Очи Тьмы – метки леса, оберегавшие душу от одержимости. Переродиться бы, выйти другой из воды, научиться разговаривать по-человечески и жить среди оседлых людей. Однажды одна Безымянная добыла́ себе мужа с поверхности. Как завидовала ей Рита! Не хотелось ей выбирать из числа с детства знакомых охотников, не было среди них любимого.

– Живая, не утонула! – радостно закричала Снежка на берегу и немедля закашлялась. Пока она сгибалась в груди, Рита вышла на сушу, подхватила заготовленное для неё полотенце и сама начала обтираться. Снежка со стоном бросилась к ней, перехватила из рук хозяйки махровое полотенце и принялась растирать её тело.

– Будь здорова сто Зим, а прожитое пускай не зачтётся! – рассыпалась она в пожеланиях и нахваливала. – Быстрая, ловкая, ловчее всех в племени, Риточка! Чистая вода – для хвори беда, только укутайся, укройся скорее, простынешь! – Снежка накинула полотенце на Ритины плечи и отвернулась, чтобы снова откашляться вволю.

Вечер темнел, посвежело, пусть Навь холодов не слишком боялась. Все мысли Риты крутились лишь об одном человеке, и сегодня ей размышлялось так чисто и ясно, будто ещё чуть-чуть, и увидит лицо возлюбленного в волнах, услышит в плеске реки его голос.

Может быть поэтому Рита и пошла вечером к Кривде? Не усидеть в глубине логова вместе со старой матерью! Но не любовь привела её, а одна маята. Рита корила себя, что потащила чернушку с собой, когда сама в себе ещё не распуталась.

Она присела на тёплый, нагретый за день валун и с тоской посмотрела на воду. Снежка усердно растирала в пригоршне смоченный слюной уголёк.

– Яко будет толмачить по надземному «люба»?

– Любовь, – откинула волосы ей со лба Снежка и кончиком пальца взялась подкрашивать брови.

– А… яко будет «така»?

– Такая.

– А «може»?

– Мочь.

– «Овладети» – яко речь?

– Владеть.

– Ныра?

– Нора… нет, не нора, а по-нашему: «тепло» или «дом».

Рита перехватила руку Снежки и посмотрела в глаза.

– Ты мочь любовь такая как я? Владеть меня к вамо в дом!

Снежка на миг оробела, но смекнула как надо и переиначила.

– Ты сможешь любить такую как я? Забери меня к вам домой!

Рита повторила за ней слово в слово и с кивком хорошенько запомнила. Снежка вроде бы догадалась, что неосторожно проникла в хозяйскую тайну, и, скрывая смущение на лице, встала за спиной Риты и начала расчёсывать волосы. Гребень скользил по влажным от речной воды каштановым прядям. Рита нагнула голову и с грустной придирчивостью разглядывала руки.

«Не ногти, а когти же. Девки оседлые красной краской малюют, сами пахнут, аки цветы, кожа нежная, а я что? Волчица лесная, под корягою вою! Руки – лапища, зубья – зазорище, без хвоста, да и на том слава Велесу! Дей я девка ему? Баску́ себе сы́щет, много эдаких за стеной, святых божемо́лиц… Жерло бы всякой за него перегрызла!»

– Риточка, а он кто? – осмелела Снежка спросить. Рита враз повернулась, так что гребень у чернушки вывалился из рук. Рита подозрительно вцепилась в неё глазами.

– Тебе на кой ведать?

– Я никому не скажу! – пообещала она. Испачканные углём пальцы тревожно ломали друг друга. Глядя на больную и почти отошедшую к Предкам невольницу, Рита решилась ей кое-что рассказать.

– Ладно, открою тебе. Токмо клянись, что на худо никому не расскажешь!

– На худо никому не расскажу! – Снежка язык была готова скорей проглотить, чем разболтать тайну хозяйки.

– Жизнью клянись!

– Жизнью клянусь, всё что хочешь! Так кто он?

Рита ещё сомневалась, и показала одним только знаком из двух скрещенных пальцев.

– Крестианец! – невольно вскрикнула Снежка и тут же зажала себе рот ладонью. – А как зовут?

– Егором кличут, – ответила Рита, смягчилась и повторила. – Егором наречён за стенами.

– И каков из себя? Очень красивый? – почти смеялась от счастья чернушка.

– Краше не сыщешь! Власы, аки твой, токмо лоуче, очи синие, рамена крепкие. В Монастыре он – горний чин, первой муж для всех крестианок!

Вспомнив о злосчастных соперницах, Рита вновь загрустила. Не ждёт он её. Любовь после лунной охоты, наверное, для него только забава. На кой леший сдалась ему дикарка в звериной коже и шкурах, кто говорит на непонятном для надземников языке? Верно брезговал, когда с ней сошёлся. Не осталось от любви ничего, одна душа воет от боли и от тоски.

– Не грусти, ладушка! Встретитесь ещё с ним, свидитесь обязательно, верю!

Снежка вдруг схватила принесённый с собой узелок, развязала его под светом закатного солнца и вынула лёгкое, сшитое ещё в стародавние времена платье – чистенькое и не штопанное. Платье принадлежало матери Снежки. Его украла Навь во время набега, но Олеся вернула за долгую службу. Снежка никогда сама его не носила и зачем хранит толком не знала, словно в этом платье заключалась её последняя надежда выйти вольной под солнце. Но этой весной, когда кашель совсем одолел, Снежка сама предложила Рите свою драгоценность. Пусть Навь могла отобрать у чернушек, что только понравится, но это платье Снежка отдавала сама.

– Ты только примерь, оно ладное! Как раз впору будет, у тебя стан точёный, на загляденье! – приговаривала чернушка, и торопилась нарядить Риту. Юбка оказалась чуть выше колен, ткань очень светлая и слишком тонкая, так что каждое дуновение ветра холодит кожу, а плечи – голые! Негодная одежда, но отчего-то на лице Риты расцвела улыбка. Она оглаживала себя по бокам, впервые прикасаясь к чему-то настолько красивому, почти невесомому и легковерному, какой и была в её представлении жизнь во времена Тёплого Лета.

Рита вернулась к реке поглядеть на отражение, крутанулась на месте, да так лихо, что светлую юбку раздуло. Снежка залюбовалась хозяйкой и прижала руки к груди.

– Красавица, словно бы… – начала она, но снова закашлялась. Рита повернулась, и улыбка спала с лица. За спиной чернушки стоял рослый охотник – Вольга, из Навьих Рёбер: косматый, будто медведь, с двумя топорами на поясе.

Вольга шагнул к Рите, под сапогами рассыпались камни. Чернушка обернулась, шарахнулась от него и спряталась за спину хозяйки. Только вот Рита не могла её защитить. Одежда и нож остались лежать у валуна. Рита смело пошла навстречу и встала перед воловьим взглядом Вольги.

– Ну, ще вылупился? Али шибко потешно здесмь зенками шарить?

– Ты со мною не по-Навьи, по оседлому реки, коли словеса учила, – осклабился Вольга крупнозубо. Риту кольнуло, видно, он давно шпионил за ней. Вольга заметил её тревогу и ещё похабнее улыбнулся.

– Погляди-ка… – полез он за пазуху и вытащил пару серёжек с серебряным перстнем. Рита сразу забыла про беспокойство. Сработать браслеты, серёжки и кольца, как их делали люди, в племени совсем не умели. Особенно приглянулся ей перстень с янтарным камнем: не крупный, но и не маленький, как раз по руке.

– Дашь поглядеть?

Вольга протянул перстень, но сразу отдёрнул руку, и опять сделал так, беззлобно смеясь. Рита взъярилась.

– Да и замай его себе на кол, лоший парубок, крути на сем, яко хоче! Нешто дитё, цацкою предо мною трясти!

– Ой люта, ми-ила-а… – растянул Вольга и всё-таки позволил ей выхватить перстень. Рита примерила, отвела руку, со всех сторон оглядела. Под закатным солнцем янтарь светился, как застывшая капелька мёда с оттенком карамельных прожилок.

– Откудова сие Счастье?

– Не крадено, не страшися. В набеге добыто, – придвинулся ближе Вольга.

– Добыто?.. Еже хочешь за се? – поглядела Рита из-под ресниц. Вольга нагнулся поближе, обдал её жаром могучего тела и шепнул на ухо. Он хотел приобнять Риту лапищами, но она вывернулась, на ходу сдёрнула перстень и кинула в руки, так что Вольга еле поймал.

– Ступай ель с дуплом о сем спрашивай! Пова́дилися ко мне, ухари с лихарями. Нешто проста? Шуйцею себе подсоби, коли десница усмя́глася! Экий блуд объявился: мордой арку́да, думой паскуда! И рясы свои поганые забери, дабы не бла́знили!

– Чего взбеленилася? Никого к себе третий год не пускаешь! Знать-то люб тебе крестианец, а?!

Риту будто холодом изнутри обдало. Снежка подбежала к ней, будто своей жалкой храбростью пыталась помочь.

– Набрехаешь кому, лябзя, брюхо выпотрошу! – прошипела со злостью Рита.

– На кой мне брехать? Олеська-то, верно, не знает, аки ты сбежать собиралася? Поведать ей? Дюже будет дивиться, с кем сестра её спуталася. Бери перстень, да мною не брезгуй. Тадысь не скажу.

Вольга подошёл, и на этот раз Рита не убежала, лишь исподлобья глядела. Вольга взял её за подбородок и приподнял лицо.

– Не трогай… – робко вступилась чернушка. Вольга соскользнул глазами на Снежку. Пигалица была ему до груди, соплёй перешибёшь. Но вдруг Снежка изменилась в лице, и сама боязливо попятилась. Вольга ухмыльнулся, знать-то одним взглядом её напугал!

– Чего хочешь от Ритки?

В шаге от него стояла Олеся: одну руку отвела за бедро, другой по привычке придерживала на плече автомат. Она равнодушно оглядывала Вольгу возле Риты, но всякий в племени помнил: Олеся своими руками убила пятерых матёрых охотников и по укладу её не наказывали. И теперь она смотрела на Вольгу, как на мёртвого. Здоровяк отшагнул, словно на месте стоять устал, но на деле не хотел оказаться между двух Навьих Волчиц. Взгляд Олеси перетёк на Риту.

– На кой вырядилася?

– А тебе ще?

– Ночью на дозорную лёжку пойдёшь. Быть там до первого света, уразумела?

– Не мой счёт…

– Азмь так велю, посему твоя череда. Ерохвоститься будешь со мною? Ристай к мати в логово, очас же!

Рита фыркнула и пошла было к сложенной возле камня одежде, но Олеся одёрнула.

– Слуха нет? Сказано в логово очас же ристатй! Аки вырядилась, тако в лес и чеши, порть позорна, не охабишься. Одзьеш Снежка твою в нору снесёт.

Рита заскрипела зубами, но спорить не стала. Ей самой сейчас хотелось скорее сбежать от Олеськиных глаз. Она подняла нож и, как была в летнем платье, так и зашлёпала босыми ногами в лес…

…Олеся подступила к Вольге. Здоровяк нехотя оглянулся на вожака чужой стаи, пряча в кулачище янтарные кольцо и серёжки.

– Говори, на кой заявился?

– Да не на кой… ще тебе?

– Говори, какое Счастье с Яром добыли?

Вольга поморщился, словно напился перекисшего кваса, и показал серёжки и перстень. Человеческие украшения Олеся приметила, как только вышла на берег из леса. Ритка на побрякушки была с малых Зим падка. Но зря Вольга понадеялся на янтарь: времена, когда Ритка могла пойти с кем-нибудь за кольцо, давно минули.

– Чего хочешь за се?

– От тебя?.. –отвернулся Вольга скучающе, – ничего. Не, не буде сговору.

– А с Риткой хотел сговориться?

Вольга не ответил и вальяжно поворотил к лесу, но Олеся его не отпустила.

– Куды потёк? Обожди малость…

Она подошла к Снежке, чернушка как раз собирала одежду у камня. Олеся откинула тряпки и подволокла её за руку ближе к Вольге.

– Замай её.

– Олесенька, ладная моя, что ты!

– Серьги и перстень мне за чернушку отдашь, так согласный?

– На кой она мне хворая? – Вольга окинул Снежку придирчивым взглядом. Малозимняя, под глазами нездоровая тень, губы сгорели от кашля.

– Твоя Правда, – кивнула Олеся. – Но она не тронутая: в норе жила, при нашей мати.

Вольга молчаливо сопел, но не уходил. Тогда Олеся дёрнула Снежку за рубаху и приказала.

– Разоболока́йся.

Снежка уставилась на наречённого мужа, как мышь на гадюку. Ей бы благодарить хозяйку за Счастье, что ещё раз послужит семе за богатство, но отчего-то по лицу хлынули слёзы.

Звонкой пощёчиной Олеся привела её в чувство. Рабыня засуетилась, непослушными пальцами распустила завязки, и сшитая из обрезков рубаха слетела к ногам. Снежка сжалась в плечах. Не на что любоваться: груди считай нет, живот впалый, бёдра едва округлились. От озноба она закашлялась.

– Не харкай! – процедила Олеся сквозь зубы, отошла и присела на камень. Снежка осталась перед Вольгой одна одинёшенька, как невеста перед женихом. Вольга подступил и, как недавно поднимал лицо Риты, так приподнял лицо Снежки за подбородок. У той зубы стучали от страха, но Вольга улыбался, взял рабыню за плечи, повернул спиной, ощупал грудь, бока и живот. Ладонь нырнула промеж бледных бёдер, Снежка сама собой сжала ноги, с губ сорвался не стон, а жалкий обрывок стона. Вольга довольно ухмыльнулся, взял Снежку за руку и нацепил ей на палец янтарный перстень. Следом одну за другой он вдёрнул в уши серёжки.

– Ошалел?! – подскочила Олеся.

– Ежели до самой смерти обереглась, так за сие будет от меня дар.

– Серебра для чернухи? О том не сговаривались!

Олеся вдруг поняла, с какой грубой медвежьей хитростью обвёл её вокруг пальца Вольга. Дар нельзя отнимать, даже если подарили рабыне – таков уклад. Серебряные украшения оказались в полном владении Снежки.

– Более нет между нами сговору! – потешался Вольга. – Нынче я не охочий до блуда!

Он тряхнул косматой головой, важно одёрнул куртку и направился в лес.

– Пустой полудурок. – Проводила его Олеся глазами. До зелёной злости хотелось вернуть колечко и серьги, иначе придётся смотреть на них каждый день на чернушке. Она подскочила и сурово потребовала от рабыни.

– Отдарь!

Снежка заторопилась вынуть серьги из мочек, но вот пальцы замедлились, она с непокорной робостью посмотрела.

– Я не отдам...

– На кой тебе каменья, м? – сощурилась злобно Олеся. – Оборотись на себя: тощая аки жердь, харком небо коптишь, за неделю к Марене спровадишься.

Без единой нитки одежды, но с янтарными серьгами и кольцом, Снежка несмело выпрямилась и будто выросла перед Олесей.

– Я не отдам.

Олеся сжала кулак, но не ударила.

– Коль так, то не харкай. – Ледяным тоном велела она. – Очас и до тве́рди. Сумеешь – носи, ан нет: прямо здесмь погублю.

Олеся вынула нож и кивнула чернушке. Снежка побледнела и порывисто стиснула рот. Олеся начала считать.

– Един, два, три, четыре, пять, шесть, седмь, осемь…

Снежка вздрогнула, кашель рвался наружу, она сильнее зажала рот и вытаращила испуганные глаза.

– Единонадесять, дванадесять, тринадесять…

Снежка пыталась совсем не дышать, закатила глаза под веки.

– Осемнадцать, девятьнадесять, двадесять, двадесять един…

Снежка крепко зажмурилась, в груди забулькало и засвистело, плечи мелко подрагивали.

– Осмьдесять седмь, осмьдесять осем, осмьдесять девять…

Олесе почудилось, она слышит хруст внутри лёгких. Натужное лицо Снежки едва посинело.

– Девятьдесять осемь... – отсчитала она, Снежка рухнула на четвереньки, кашель вырвался вместе с густым кровавым потоком изо рта и из носа. Олеся едва отступила, чтобы не обмарать сапоги. Чернушка не дотерпела до ста, значит совсем скоро горячка, а после и смерть.

– Прости, Олесенька, прости меня! – растирала Снежка слёзы и кровь по щекам. – Дай мне ещё раз попробовать! Я выстою до самой тверди!

Для ножа здесь не было дела. Дрянное чувство совестливой досады подкатило к груди.

– Леший с тобою, владей рясами, – обронила Олеся и сама на себя разозлилась. – Ну, чего растележилася? Шибче оболокайся, сведу тебя к мати в нору. Ночь на пороге, а мне надоть ощё Ритку проверить в дозоре.

Она придвинула Снежкину рубаху носом сапога и взялась подбирать вещи Риты.

– Олесенька, – окликнула чернушка. Олеся неприветливо обернулась. Рабыня протягивала ей перстень. – Ты возьми Рите. Колечко ей сильно понравилось. Только скажи… сказать, не забудь – от меня.

*************

С наступлением ночи Парадный Двор быстро пустел. Звонница, как недремлющая сестра милосердия, белела в свете прожекторов. На стенах расхаживали дозорные, в башнях залегли снайперы, на нижних ярусах хранилось оружие потяжелее, на случай серьёзного штурма. Никто не знал, как поведёт себя Навь без мирного договора. Лишь Сергей разбирался в повадках подземного племени, он и велел усилил охрану на стенах и ждать нападения изнутри.

По пути к лазарету Егора без конца окликали. В душе он распекал себя, что, если бы охрану усилили сразу после нападения на караван, то и Дашутку бы не похитили. Но прошлого не воротишь, так пусть Обитель теперь спит спокойно хотя бы в эти безлунные ночи.

Ратники услышали правильный отклик и пропустили Егора к трапезной, потом к храму и лазарету. Возле монастырской больницы охранников стояло вдвое больше обычного. Ратники дремали за мешками с песком, грелись возле бочек с дровами. Знакомый десятник узнал Егора и проводил к самому лазарету. Он поднялся на крыльцо, постучал условным знаком в железную дверь. Щёлкнул засов, в узком оконце показались глаза Серафима.

– Егор, ты что ль?

Серафим щурился и подслеповато нашарил в нагрудном кармане очки с проволочной дужкой.

– Ну, бывай! – пожал руку десятник и ушёл к баррикаде.

– Чего ж ты так поздно? – осторожничал Серафим. Егор вошёл на приёмный покой, освещённый единственной керосиновой лампой на дежурном столе. Перед раскрытым журналом учёта дремала медсестра в белой косынке.

Серафим приложил палец к губам и пропустил Егора к длинному коридору.

– Много работы? – шёпотом спросил он, пока шли мимо закрытых палат.

– Прибывших язычников осмотрели: педикулёз, обморожения, кожные и хронические заболевания – дела обычные. Из необычного – отравления. Двое совсем тяжёлых, ещё восемь средней тяжести, из них пятеро ребятишек. Говорят, отравились водой из колодцев… да и вообще такое рассказывают, что сестёр страх берёт. Четыре деревни Навь выгнала с места, у реки хотела их перерезать, если бы многобожцы мост вовремя не перешли.

– Ещё почти двести человек в Монастыре, и снова Навь виновата. Нарочно что ли они людей к нам сгоняют? – разделил с ним беспокойство Егор, хотя тревожили его вовсе не беженцы, и Серафим это заметил.

– Без Дарьи мне стало труднее, – аккуратно сказал он. – Она бы с ног сбилась: невегласе, всебожники, христиане – никого никогда не делила, если кому помощь нужна, тут как тут, сразу сделает. Ещё, знаешь, был у неё такой дар: если чувствует, что человеку надо выпустить из себя что-то, высказаться, поделиться, она сама подойдёт, разговорит его и слушает, слушает очень внимательно, как никто не умел, и больному сразу легче становится. Много раз видел. Рук не прикладывает, а душой лечит.

– Вот что, – остановился Егор в коридоре с дверями палат. – Я пришёл к тебе тайно, потому ночью. Сергею про это знать не обязательно. Если к утру не вернусь, тогда всё расскажешь.

– Постой, Егор, ты о чём? Куда ты собрался? – заморгал под линзами очков Серафим.

– Пропусти на лёд, в покойницкую, дверь покрепче закрой и карауль возле неё до утра, только сам лучше, никому не передоверяй. Из покойницкой есть выход наружу – ты знаешь. Я за Дарьей пойду.

– Сегодня ночью? К Нави? Один?! – взволновался Серафим и на лбу собралась хмурые складки. – Да не уж то теперь, когда без кровавого договора мы друг друга перекалечить готовы?

Слухи о пытках над пленником расползлись по общине. Больше всех говорили про Настоятеля. От Сергея всегда ждали звериной жестокости, постоянно следили за ним, хотели увидеть в нём Волка, и сами же порицали за это. Егор нутром ощущал, как с каждым днём меняется жизнь в Монастыре. Миролюбие и смирение уступали место злобе и страху.

– Именно теперь и пойду. Так сделаешь или нет?

Серафим покачал головой с седыми жиденькими волосами.

– Кроме меня через тайный выход никого не пропускай. Если не мой стук услышишь, то открывать даже не думай! Не знаю, как в лесу станется, не выпытают ли про наш тайный проход.

– Господи сохрани! – всё сильнее волновался медик и тотчас спохватился. – Постой! С последним патрулём Волкодавы странную вещь передали. Говорят, лежала возле ворот. Свёрток какой-то, весь грязный.

– Почему передали тебе, а не мне или Сергею?

– Не разобрать, что такое. Тряпьё какое-то, волосы, всё в крови. Прямо перед твоим приходом оставили.

– Покажи.

Серафим провёл по коридору, отпер амбулаторию и надёжно прикрыл дверь за Егором. В круге жёлтого света от лампы блеснули мензурки, бутыли с растворами, отбросила резкую угловатую тень неисправная медицинская аппаратура. На клеёнчатом столе лежал тёмный свёрток.

Егор не взял предложенный Серафимом пинцет и двумя пальцами начал расправлять ткань. Складки трещали, сыпалось бурое крошево, в неё впиталось много запёкшейся крови, столько могло выйти лишь из смертельно раненого человека. Локон чёрных волос прилип к ситцу. На ткани с трудом проглядывался узор в мелкий цветочек.

– Это Дашуткино, её сорочка, в которой её украли.

– Господи-Боже! Это как же так… тогда она, верно, мертва? – перекрестился Серафим онемевшей рукой и вдруг опомнился. – Егор! Если это сорочка Дарьи, нельзя ходить к Нави! Сам не вернёшься, да и… поздно должно быть идти.

Серафим сдёрнул очки, резко выдохнул: «Господи, Господи, за что же нам это!». Егор держал кровавый ошмёток и убеждал себя, что идти вовсе не поздно, что племянница выжила, пусть и ранена, и эта кровь вообще не её, что Навь только пугает. Но дорога в ночной Навий лес за надёжные стены теперь показалась ему сущим падением в пропасть. Но он вспомнил про обещание Жене, ведь если договорится с ведуньей, то войне не бывать.

– Если бы Навь Дарью убила, то не одежду бы принесла. Кто-то в племени хочет, чтобы мы испугались, отчаялись – не выйдет. Сорочку я отнесу утром Сергею – сам. Но если вдруг не вернусь, значит ты отнеси, и передай на словах, что я ушёл своевольно.

Добавлять было нечего. Серафим перекрестил Егора и повёл его из амбулатории к стальной двери с наваренным сверху крестом. Мертвецкая лежала прямо под лазаретом. Этой весной на лёд отправилось немало ратников, погибших у частокола и в караване, и ещё несколько отравленных беженцев. Серафим открыл дверь своим ключом и пропустил Егора на лестницу.

– Храни тебя Бог, – пожелал он на дорогу. – Я буду ждать, как вернёшься. Береги себя. Ночь нынче безлунная, страшная.

– Не волнуйся, покойников я не боюсь, – уже спускался Егор по лестнице.

– Нечего покойников наших бояться, души их с Господом. Ты живых лучше бойся, кто ходит без Бога, – закрыл дверь Серафим и задвинул запор. Егор остался в низкосводчатом подземелье Монастыря. Ради спасения Дарьи, ему и правда предстояло пройти через смерть.

*************

Семьям переселенцев запретили громко общаться в дороге. Дети держались за матерей, родители переговаривались только шёпотом, старшие братья и сёстры следили за малышами. Трудно найти кого-нибудь понятливее Навьих Волчат. С шести Зим они знали, чего стоят лишние звуки в лесу. Перебраться из старого логова в нору у приграничья для них было всего лишь игрой. А любая игра для Волчат – это охота. На охоте никто не шумит.

Олеся сторожила следующую группу переселенцев, готовых отправиться в путь, вместе с другими охотниками Чертога. Несколько десятков сородичей расселись на тюках и корзинах с пожитками. Запоздавшие поднимались из логова, находили друзей и соседей, старались устроиться поближе к своим. Для охраны переселенцев выбрали охотников из разных стай. Олеся, как и многие другие подземники, видела в этом руку ведуньи, хотя выбирал охотников Сивер. Несогласных с Единением отсылали подальше от логова, боялись крамолы. И семью Олеси примкнули к ним.

На душе сгустилось дурное предчувствие. Плохая ночь – безлунная, тёмная, и хмарь низкая и густая. В такую ночь даже Навь видит плохо и в пути может случиться всё, что угодно. Именно поэтому Олеся отправила Риту на дозорную лёжку. Только так она могла избавить сестру от ночной дороги.

– Олесенька, ты, когда на ребятишек глядишь, так улыбаешься, – заметила Снежка. Вместе с матерью она уселась на собранных к дороге вещах. Не всю утварь переносили из старой норы, взяли только самое необходимое на новом месте.

Олеся стёрла с лица улыбку. И правда, потомство вест чисто́ сердцем, не то что взрослые соплеменники.

– Своих бы она по-иному наставила, – протянула к ней руку мать. На запястье перестукивали костяные браслеты из добытых Олесей и Ритой клыков. Она наклонилась и прижалась щекой к натруженной кисти.

– Не тужи, Олесь. Буде срок, и у тебя народятся чада. К сединам на внуков хочу поглядеть.

– Перед сем надоть вас охранить, мати.

– Охрани. Лучше тебя опоры нам нет. А ежели ведунья на нашу семью худо подумала, так мы ей раденьем и доброй волей ответим. По-иному никогда не бывало. Пущай знает, ще мы верны роду.

Олеся кивнула и покосилась на кашляющую рядом Снежку. Рабыне полагалось сегодня нести самые тяжёлые вещи, но сердобольная мать наверняка потащит сама, дабы поберечь больную служанку.

– Погляди, Олесь, даже Снежа радуется. Серьгами её одарили, сватались значит. Весь вечер мне щебечет о сем. Нешто вы, ладные мои, мужей добрых не сыщите? На заре Рита придёт к нам в новую нору, сызнова вместе все соберёмся и род нас оборонит.

– Род оборонит, – согласилась Олеся, и мать отпустила её, тепло улыбаясь.

Охранники начали созывать семьи в путь, соплеменники начали подниматься, окликали детей, подбирали готовые к дороге тюки. От головы соньмы к Олесе широко подходил Сивер. Он хмурился и недовольно приглядывался к охране. Таким и должен быть сегодня вожак, иначе не все доберутся целыми и невредимыми. Сивер – хороший вожак. Но Олеся всё равно ему не доверяла, так как он был предан ведунье как пёс.

– Гойко с тобою в хвосте пойдёт. В голову соньмы поставлена Навья Стража, о десницу Святовит, о шуйцу Колгота. Так до норы и дойдём, – объяснил Сивер.

– Навьих Рёбер ще-то не видно, – Олеся нарочно сказала об этом, хотела поглядеть, как поведёт себя Сивер: отпрыск ведуньи недавно нарушил черту.

– Отаилися где-нибудь, не ведаю где. Сегодня Яра не буде, – в свой черёд Сивер не спускал глаз с вожака стаи Колготы. Гойко уходил из старого логова вместе с семьёй, как и остальные несогласные с Единением. Но семья теперь у него маленькая: круглолицая веста, да взятая из глухой деревни чернуха, моложе и красивее хозяйки, но глупая, как сковородка. Единственного сына Гойко шесть Зим назад убил Чёрный Зверь. И в этом тоже нашлась вина Яра.

Куда не глянь – кругом в соньме идут имевшие зуб на ведунью. Пусть так, пусть крамолу отделят от согласного племени, они сами на то напросились, но семья Олеси тут не при чём, её семью зря примкнули к отступникам. Олеся на своей шкуре изведала всю злопамятность и подлость ведуньи. Может Гойко успел взбаламутить охотников и теперь только из-за него остальных отселяли?

Олеся перед Сивером не волновалась, хоть звериная и человеческая часть души неприятно ворочались. Отряды по бокам и в голове соньмы выстроились как положено, Чертог замыкал. Жестом руки Сивер велел отправляться. Весты подхватили на руки малых детей. Сумки, тюки, корзины и короба полагалось нести молодняку и чернушкам. Так и двинулись сквозь лесной мрак за дозорным отрядом.

Первое время шли совсем молча. Шуршала одежда, постукивали костяные украшения и обереги, сипло кашляли больные чернухи и гнусаво пищали младенцы. Но вот женщины зашептались друг с другом об увиденном в темноте. В лес они выходили не часто, разве что собирать коренья и ягоды, и то под присмотром. Волчицы знали только семью и детей, как мачехи изводили чернушек, считали добычу в норе и грызлись с соседками – так размышляла Олеся о вестах. И ради этого повязать себе красную нить, отказаться от белой охотничьей воли и выйти из стаи?

Чуткий слух распознал, о чём шепчутся весты: что если сейчас, именно в эту ночь, к ним заявятся чужеяды? Тогда соньму рассеют, отнимут и перережут детей, самих вест полонят на благо чужого рода. Ничего хуже Волчицы и представить себе не могли. Да, это они заражали охотников своим страхом. Весты всегда боялись: за семью, за потомство, за привычный уклад. Ведунья их успокаивала, обещала поставить Зимних Волков над всеми прочими племенами, а Сивер держал в кулаке матёрых охотников. Но Гойко и его веста наверняка подпитывали страхи Волчиц, сулили им рабство и смерть в Единении. Одно Навье племя призывало к себе сразу многих – алчных и злых. Что за лютые звери придут в родной лес? Весты не знали и снова боялись.

Семьи шли по лесу, в Олесе же нарастало предчувствие, что развязка вскормленной страхом крамолы близка. О, она знала, чего стоят бунты. Однажды к ним в нору влетели обезумевшие от злости охотники, напали на мать и наверняка бы убили её вместе с маленькой Олесей и Ритой, если бы Первая Волчица не заступилась. Охотники пытались отомстить им за отца – за Деяна. Олеся невольно поглядела на правую руку. Два пальца теперь не сгибались. Но что она тогда могла сделать? Пытаясь защитить мать, она сама чуть не погибла.

– Я не предатель… – вполголоса обронила Олеся.

– Болят? – спросил Сивер, должно быть следил за каждым её шагом и вздохом. Он сам и его Навья Стража – небольшой отряд в соньме. Вдруг до Олеси дошло, что они могут служить приманкой для бунтовщиков, чтобы Гойко набросился на сородичей в открытую поднял бунт против ведуньи.

– Привыкла уже. – Спрятала руку Олеся. – Сегодня вечером Вольгу увидала.

– И где? – прищурился Сивер внимательно.

– У Крывды, монастырскими рясами тряс. За чертою Счастье добыл. Крестианку, верно, какую с Яром ограбили или из тепла умыкнули. Ще буде с наследком Белой Волчицы?

– Не твоя кручина. Свиря вместе с Вольгою не видела?

– Нет, такого не бысть. На кой ляд тебе однослухий Волчонок сдался?

Сивер ничего не ответил, указал ей кивком приглядывать за Чертогом лучше. Молодняк успел устроить шутливую потасовку. Чем дальше от родового гнезда, тем больше мальчишки свыкались с дорогой. Слишком уж тихо в лесу, слишком спокойно идут.

Олеся скорей подошла, без лишних слов оттолкнула одного шутника, второго встряхнула за шиворот, так что у мальчишки затрещала одежда. Волчата, пусть и со злобой, но вожаку подчинились и заняли место в охране. Показав твёрдость руки, Олеся возвращаться к Сиверу не спешила. Она подняла голову и принюхалась к ночному ветру.

Заметив, что один из вожаков отстаёт, Сивер подозвал к себе Гойко и сам подошёл к ней.

– Учуяла чего?

– Дым, – перевала взгляд Олеся. Сивер тоже принюхался. На самом пределе чувств ощущался сладковатый запах сожжённой травы. Олеся стянула с плеча автомат.

– Оседлые ночью к нам в лес, кажись, пробралися. Надо разведать.

– Направь Волка из стаи, – Гойко отёр шепелявый рот на изуродованном лице.

– Нет, надоть самим оглядеть, – решил Сивер. – Новое логово близко. Соньму матёрые доведут, вы в дозор.

Олеся спорить не стала, и первая пошла в тёмно-серые заросли папоротника. Гойко помялся на месте, ещё оглянулся на соньму с Колготой, и тоже отправился с дробовиком наперевес.

Олеся осторожничала и пряталась в жидком весеннем подлеске при любом подозрительном шорохе. Никто не посылает вожаков на разведку одних, но без Гойко бунтовщики не посмеют выступить против Стражи. К тому же, разведывать незнакомые запахи только вдвоём – слишком опасно. Они с Гойко могут наткнуться на опытных Волкодавов или чужеядное племя. Сивер отправил их почти на убой: вот ведунья порадуется! Всякому молочному Щенку ясно, что вожак никогда не идёт первым.

*************

Призраки оцепили периметр безопасной зоны. Пришлось использовать тепловизоры в тактических шлемах: видимость в ночном лесу ограниченная. На удалении пятидесяти метров разместили цепь датчиков движения. Группа ЧС всегда высаживалась и работала под прикрытием, но в этих лесах, под самым носом у Нави, лучше трижды перестраховаться. Для этого они и попросили подключиться к операции Хозяйку.

Марина курила на контейнерах в «чистой зоне». Поверх серого монастырского платья она накинула чёрную кутку с подогревом. Если поплотнее застегнуться, в такой одежде можно спать на снегу. На ящиках лежала пара вакуумных упаковок с пайками. Но ни к одному из них она не притронулась и внимательно наблюдала за инженерами и системщиками, устанавливающими оборудование. Подошёл высокий солдат в тёмной как ночь униформе, поднял зеркальную маску и вытащил из рюкзака блок сигарет.

– Спасибо, Дим, – поблагодарила Марина. – Помираю без курева. От здешнего самосада аж слёзы на глаза наворачиваются.

Кнез подождал, пока Марина распечатает пачку и возьмёт сигарету и щёлкнул перед ней зажигалкой.

– Чувствуешь кого-нибудь рядом? – удерживал огонёк он. Прикуривая, Марина кивнула.

– Да, в этом лесу всегда много Нави. Скоро будет ещё больше. Родовое гнездо в пяти километрах отсюда. Сегодня они на взводе, переселяют семьи в новое логово. Я ведь говорила: надо ставить, пока снег не сошёл. Почему затянули? Сегодня неудачная ночь. Если ничего не получится, я всё равно должна вернуться назад в Слободу до рассвета.

– Не бойся, мы тебя не задержим. Ставить ретрансляторы здесь сложнее, чем это было на западе. Главное, что ты их чувствуешь лучше всяких приборов. И с установкой затянули, потому что в Поднебесье так запросто не пробраться: теперь это не наша земля. Для работы возле шести городов собрано шесть разных групп. На всякий случай подготовили две резервные группы, если будут потери.

– Будут… – сказала Марина и выпустил струю сигаретного дыма. Кнез крутил зажигалку в перчатках, ожидая услышать подробности. Марина молчала и оценивала пустоту за деревьями. Руку с сигаретой она придерживала под локоть: от старых привычек не легко отказаться.

– Технари с кем-то схлестнутся под Чудью или возле Тавриты. Стрельба... чем кончится – нет, не знаю. Но кончиться может плохо.

– Передам.

– Не выйдет, не подстрахуешь, – усмехнулась она. – Лучше людей переставь, чтобы под Чудью и Тавритой ни одной Нови не оказалось. Назначь вместо них кого-нибудь, кто про Арктиду и под пытками молчать будет.

– С Новью от кого хочешь можно отбиться, – Кнез опустил забрало, нажал под шлемом кнопку тепловизора. Должно быть хотел проверить бойцов, но униформа скрывала тепловое излучение.

– Сделай, что велено. Мне лучше знать, – приказала Марина. С этим Кнез не поспорил. Докурив сигарету, она достала из пачки ещё одну и подожгла от окурка. – Ретрансляторы надо установить вокруг каждого крупного поселения. Если под Чудью или Тавритой группа провалится, выждите, но пошлите ещё одну, из резервных. Главное – дело закончить. Без ретрансляторов устройство не подлетит.

– Сделаем, – электронным голосом ответил Кнез.

К этому времени инженеры установили четыре длинных антенны. Острое сверловидное основание забурли в промерзшую землю, верхушка антенн поднималась на добрых три метра. Технари работали слаженно, не теряя драгоценного времени. Всем хотелось поскорее убраться из Навьего леса. Группа Дмитрия хорошо подготовлена, самая лучшая во всём ЧС.

Вырубкой деревьев Призраки заниматься не стали. Даже с лазерными подсекателями можно привлечь к себе Навь. При контакте с сырой древесиной резаки издают гулкий звук, похожий на удар топора, а у подземников уши чуткие. Группе пришлось искать место свободное от деревьев и вдали от норы, но близкое к Монастырю. Ещё две таких же станции требовалось установить вокруг христианской общины в следующую пару ночей.

– Скоро мне придётся уйти из Обители, – сообщила Марина.

Кнез явно этого не ожидал. Двадцать Зим она работала на одной точке и считала её безопасной.

– Окольцованные до сих пор не знают, где я. Но сколько верёвочке не виться... С Альфой я уже повстречалась, а это ключевой момент. Предсказать развитие событий минута в минуту, к сожалению, не в моих силах. Судьбы пересекаются, дела, как круги на воде, то расходятся, то исчезают. Десятилетия трудов ушли, чтобы научиться правильно видеть и привести одного человека к определённому будущему.

– И что, Пастырь стоил трудов? Прошлого провала не повторится? Тогда ты тоже была уверенна в выборе.

– Время покажет. Тот, кто сможет объяснить волку, зачем он бежит, станет его хозяином, – пожала плечами Марина. Чёрная куртка соскользнула с плеча, и Кнез подтянул. – Мальчик в самом начале пути, но это, несомненно, положительная мутация. Вынести такие преображения психика Нави не в силах. В своё время мы слишком много думали об улучшении физиологии, отставив психическое состояние на второй план, за что и поплатились. Навь до сих пор терзают психозы, которые они зовут «одержимостью». Можно сколько угодно винить в этом Раскол, но всё-таки мы столкнулись с изначальной недоработкой, упустили её в первом наборе ген. Одна из многих ошибок… Племя вышло из-под опеки и породило Альфу без нас. Сва увидела во мне лжепророка, Зимний Волк попытался сбежать. Тридцать пять лет они провели без наблюдения со стороны, в тех местах, о которых мало кто знает. Только Мор заставил их вернуться обратно и постучаться в дверь бункера. С Потеплением пришла пора выйти из нор и снова попасть в наши руки, но срок для этого племени ещё не пришёл, и я не покажусь им сейчас. У Зимних Волков правит женская особь – наследница пути Сва, а жизнь мне ещё пригодится. Она не верит легенде. Чего доброго, спутают с Окольцованными, кто натравил на них Виичей, и никакие объяснения не помогут. Зимние Волки с трудом себя понимают, не то что чужих. Однако в их руки отдано Единение.

– Башня может нам помешать? У Волков назревает мятеж…

Марина несогласно повела головой.

– Узнику некем внедряться к подземникам. За всё это время он подключил всего одну относительно-устойчивую модифицированную особь, да и ту с отклонениями. Башня считает, что держит руку на пульсе, но я всегда на шаг впереди. В таланте и опыте Кощей мне не ровня. Пусть крутит своей марионеткой, как хочет. На деле он только помогает ЧС.

– И одной особи хватило, чтобы перетряхнуть Поднебесье, – напомнил Кнез.

– Тот, кто сумел предвидеть свой крах, уже отнял у противника половину победы, – безразлично сказала Марина. – Узник любит играть фигурами, изначально не расставленными на доске– это самое неприятное. Но в партии ему не победить: пешки редко выигрывают, а почти все старшие фигуры у меня под рукой.

– Значит, если мы действуем и растрачиваем последние ресурсы ЧС, то настало время завершать партию? Всё и так затянулось на семьдесят с лишним лет, в этой игре останется всего один победитель.

Кнез повернул маску в сторону Монастыря. Обитель скрывалась за лесом, над верхушками сосен время от времени проплывала волна жёлтого света – прожектора ощупывали равнину между лесной кромкой и стенами общины.

– Что с ними станет? Не Окольцованные, не ЧС не делали ставку на этих фанатиков. Кажется, кто-то предрекал, что они угаснут сами, без помощи Серой Орды или Дружинников. Красный Иван их почти раздавил... Но чем дольше христиане выживают, тем сильнее и жёстче становятся. Ещё немного, и скоро они превзойдут Поднебесье.

– Христиане разделят судьбу всех остальных, у них нет своего будущего. С Волком Монастырь слишком силён для нас, а без Волка – чересчур слаб для Поднебесья, потому золотая середина выглядит лучше всего. Монастырь нужен нам, хотя он и помеха. Ещё не всё, что может дать нам эта община, исчерпано. Они продержались и выжили сами. Наверное, так бы и выглядела настоящая группа людей, кто нашли в себе силы пережить две Моровые Эпохи и выстоять в войнах Оттепели. Религия кормит их больше, чем поборы с мелких общин. Чтобы добыть пропитание завтра, нужно верить в праведный пост сегодня. Даже жаль уходить от затворников. Фанатичны? Да. И через год-другой они станут ещё фанатичнее, но их интересно анализировать.

– Ты можешь уйти прямо сейчас, вместе с нами, – предложил Кнез. – Они никогда не поймут, куда ты исчезла и кем на самом деле была.

– Не сегодня. У меня осталось ещё несколько незаконченных дел. Альфа нестабильна. Его сковывает чужой страх. Узы необходимо разрезать, для этого понадобится хорошо отточенный нож. Мне осталось вложить этот нож в подходящие руки. Но пока я сижу вместе с вами, ключевое мгновение уходит, круги на воде исчезают, и я теряю ценнейшее время.

Марина внезапно поднялась и прислушалась, и вдруг быстро вдавила окурок в металлическую крышку контейнера.

– Зар-раза! – выругалась она. Кнез немедля поглядел на датчик движения. На матово-сером экране не видно отметок и никаких сообщений по внутренней связи.

– С северо-востока идут двое матёрых. Надо увести их в сторону, пока они ничего не увидели, – Марина опиралась на внутренние предчувствия.

– Я разберусь, – обещал электронным голосом Кнез и проверил маскировочное устройство на запястье. Он щёлкнул затвором автомата, но на оружие опустилась рука Марины.

– Нет, не убивай их. Уведи, сбей со следа, но сделай всё чисто, без лишнего шума.

Кнез кивнул и отправился на северо-восток за периметр «чистой зоны». Призраки не стали задерживать, понимая: случилось нечто не входящее в план. Бойцы ЧС обменялись кодовыми сообщениями с командиром. Приказ Кнеза «оставаться на месте» подтвердили холодные голоса оперативников. Возле датчиков Кнез включил маскировочное устройство и в ночном воздухе от его тёмной фигуры осталось лишь лёгкое дребезжание марева.

*************

Олеся замерла на месте, подобно почуявшей добычу лисе, всматривалась и принюхивалась. Среди хвойного духа, грубой вони звериного помёта и еле заметного аромата сожжённой травы она различила ещё один запах – совсем чужой, как пахли людские машины. И этот запах вёл её к тем, кто нарушил границы племени.

Запах сожжённой травы ослаб, истончился, словно кто-то накрыл его плотной крышкой. Исчезающие остатки ещё витали в воздухе, но вскоре пропали совсем. Всё равно, Олеся знала куда идти. Наверняка они с Гойко встретят чужаков у поляны, невдалеке от окраины леса. Если им повезёт, и Предки помогут, то нарушителей мало. Может быть в лес зашёл всего один крестианский лазутчик: пленные из общины как нельзя кстати. Если Олеся поймает его и приведёт к Сиверу, то сможет просить у ведуньи вернуть её семью в логово.

– Надумала бросить нас? – будто прочитал её мысли Гойко. – Или мы творим ще негожее, али сами дурны? Давно ли Деянова дщерь от уклада к ведунье пода́лася?

– Не болтай со мною, израдец.

Гойко перехватил её за рукав.

– Вот как нонче поёшь, а егда тебя пятеро на север тащили, кто един из племени тебе помог, нешто забыла? Кто огнепал подарил, кто по твоему следу пошёл, не «израдец» ли? В память Деяна от вящей беды оберёг, а твой отец за уклад постоять не боялся.

– То-то к Виичам и подался! – скрипнула зубами Олеся.

– Всё не тако бысть, яко Белая Шкура глаголет. Да, к Виичам подался́, но не по своей воле. Так наказала ему Чёрная Мать с двумя кольцами, або наше племя ведёт проклятая семья, коя Морану должно не почитает. Их трудами мы пошли против уклада, против Правды и Славы. Единенье нам не нужно, а ты…

Он взял Олесю за вооружённую руку и крепко стиснул запястье.

– А ты – Деянова дщерь, наследок его. Какая сила супротив Влады восстанет, коли сородичи пойдут за тобою! Первой Охотницей будешь, из презренных до Старших возвысишься. Мать бы гордилася, жили бы тогда в Счастье! А ноне влачишься с соньмой обиженных, коих от рода отринули хуже, чем Неименных. Нравится тобе так?

Олеся отдёрнула рук.

– Аже не нравится! Но стаю мою ты в крамолу посулами не прельстишь. Ножи мои в бунте кровью сородичей не омараешь. Уйди, Гойко, не искушай! Не то…

– Не то ще? – посуровел Гойко. Кому она побежит доносить: Сиверу или ведунье? Одно слово о крамоле станет для неё же последним.

Олеся смерила Гойко презрительным взглядом и пошла дальше. В дозоре нельзя раскрывать себя болтовнёй. Сосны-великаны качнулись под ночным ветром и тяжело заскрипели. Вдруг Олеся щёлкнула пальцами, привлекая внимание Гойко, и покрутила растопыренной пятернёй: «Кто-то рядом – не вижу». В такие минуты Навь полагалась больше на слух, чем на зрение. Олеся вслушалась в лес, не давая шелесту кустарников и тоскливому скрипу деревьев заглушить звук добычи. В безлунную ночь их мог подкарауливать любой враг. И если он достаточно опытный, то скроется даже от Навьего взгляда.

Крестианцы не умели так прятаться. Даже Волкодавы, лучшие из их бойцов, попадались на маскировке. Шатунов всегда распознаешь за три версты. Даже если бандиты стараются идти тихо, всё равно ломятся через лес не хуже кабаньего стада. Кто же так ловко таится? Так умело скрываться в засаде могла только Навь.

При мысли о чужом племени по хребту растекся холодок. В безлунном лесу вдвоём с Гойко им при всём везении не выстоять. Но вернуться к Сиверу, ничего не узнав, и подставить под удар соньму – стократно хуже.

Олеся указала ребром ладони вперёд. Гойко вышел из-за колючего куста шиповника, пропуская её: она ловчее и легче, но, если проглядит западню, то едва ли он прикроет её и вытащит. Вспомнив, чему Олеся сама учила Щенков в стае Чертога, она проверила нож на бедре. Если Предки позволят, то лучше зарезать себя, чем стать пленницей чужеядов. Идя убивать, Навь готовилась сама встретиться с смертью.

Пригибаясь в молодом папоротнике, Олеся высматривала любой шорох, пусть даже самое лёгкое колыхание травы. Между деревьев показалась проплешина. На поляне догнивали два сваленных бурей древесных ствола, заросших мхами, грибками и плесенью, как два древних Чура. Трухлявые стволы ветровалов едва мерцали во тьме из-за роя кишевших в них насекомых.

Гойко ощупывал глазами лесной бурелом, будто почуял в нём нечто неладное.

– Там… – показал он, – воздух живой.

Олеся приподнялась, стараясь разглядеть в развилке между деревьев «воздух живой», но ничего не увидела. Стоять на месте также опасно. Пока стоишь, тебя найдут и пристрелят. Она указала Гойко обойти завал справа, сама же приготовила автомат и пошла с левой стороны от ветролома. И вновь ничего, хотя снова мерещилось… мерещилось им обоим? Олесе почудилось то же самое мерцание воздуха, но теперь не в древесной развилке, а прямо за плечом Гойко.

Она вскинула пистолет-пулемёт. В глазах у Гойко вспыхнула злость – этого он и ожидал! – но через миг смекнул что к чему, только вот не успел обернуться. Воздух схватил его за загривок и дважды впечатал лицом в гнилой ствол. Пистолет-пулемёт затрещал и мерцание в воздухе растворилось. Олеся не попала ни разу, воздух двигался, невидимка отскочил от ствола. Звериный Дух помог увернуться Олесе от выпада. Лицо обдало порывом рассечённого ветра. Она пнула сгусток, тот заскрипел, как сто ржавых петель. Воздух пошёл чёрными пятнами и из пустоты выступил лесной призрак. Руки и ноги у него, как человеческие, но голова – без лица. В зеркальной маске Олеся увидела свои Очами Тьмы под глазами. Призрак накинулся, она блокировала два удара, третий выбил из руки пистолет-пулемёт, четвёртый угодил ей под рёбра, пятый свалил. Призрак сражался по-человечески, но слишком быстро и очень жёстко. Зачем ему вообще понадобились руки, чтоб убивать?

Олеся заметила пристёгнутое к локтю оружие. Нет, это не призрак – колдун-невидимка! Значит здесь и сейчас она и умрёт.

Одетый в чёрное колдун не торопился с расправой. Олеся попыталась подняться с земли, тотчас её ударили кулаком. Таких крепких ударов она давненько не знала, даже оглохла. Неожиданно колдун бросил её и побежал прочь с поляны. Перед Олесей пульсировали красные тени деревьев. Рой светлячков забрался ей в голову и со свистом копошился в глазах. К ней наклонился Гойко, его лицо прыгало и подёргивалось разноцветными пятнами. Он вздёрнул Олесю на ноги. Каков стыд: двое вожаков Навьих стай не справились с одним человеком! Волчий Дух яростно потребовал крови. Они оба бросились за колдуном, но тот бежал гораздо быстрее: вот чего стоило обменять лицо на окруту!

Олеся выругалась на старом наречии и упёрлась руками в колени. Погоня не удалась. Слишком долго колдун уводил их в чащобу, как нарочно заманивал. За каждым деревом казалось мерцает, маячит и дрожит воздух. Так недолго и забежать в западню. Кого бы они не увидели, надо скорее донести вести Сиверу. Если оба они погибнут, то никто не расскажет, что на земле племени человек с зеркальным лицом – гораздо сильнее и опаснее Нави.

*************

– Без стрельбы не обойтись? Я же сказала – без шума, – отчитала Марина, как только Кнез выключил маскировку.

– Если схватка затягивается, без лишнего шума не обойтись, – Дмитрий окинул взглядом поляну, на которой вовсю шли работы. Похоже со станцией закончат только к утру. Техники подключили ретрансляторы, но настройка отнимет время.

– Дай мне стелс, – попросила Марина.

– Не скажешь, когда вернёшься? – отстегнул Дмитрий с запястья маскировочное устройство.

– Придётся подождать ещё несколько дней. Может быстрее: всё зависит от того, кого и где, а также сколько времени я потеряю, оберегая вас от Волков. Если задержусь в лесу ещё хоть на минуту, то не успею позаботиться о вещах, гораздо более важных.

– Опять туманные предсказания, – Кнез отдал манжету из фибротакани и зеркального пластика с сенсором.

– Напротив, мои предсказания всегда точны. Но не всё, что предсказывается – оглашается вслух. Воспоминания важны для человека ничуть не меньше, чем его будущее. Особенно если это чужие воспоминания. Главное понимай, как ты их сможешь использовать и зачем. Тогда и за будущее беспокоиться не придётся.