Двоеверие

Глава 14 Логово скорби

Расставаясь с Егором, Рита условилась встретиться с ним на рассвете. Ей надо было привести Дарью к воротам Монастыря, но для начала найти крестианку. В таком деле чутьё мало чем могло ей помочь. Добычу забрали ещё вчера и держат где-нибудь в подземной норе, а не в родовом логове. Подумав так, Рита решила обследовать норы, вырытые для иноплеменников.

Нелёгкая это задача: выкопать девять или тринадцать меженей в земной глубине. Всю чёрную работу обычно выполнял молодняк. Матёрые отвечали за основные тоннели, тайные логовища и отдушины для костров. Логово начинали рыть с хорошо спрятанного на поверхности входа, ведущего под уклон к первым залам. Жить близко к поверхности желающих не находилось. Первую межень занимала и караулила Навья Стража и поддерживала несгораемую жаровню вратарной смаги. На второй межени устраивали холодное жильё Безымянных и узилище для только что взятых в набеге и ещё не присмирённых надземников.

Моровые ночи не приходили давно, но, если вдруг в логово проникнет холод с поверхности, первые две межени вымерзнут быстро. Ниже – норы крепких Навьих семей. И чем глубже уходят тоннели, тем лучше в них и теплее живётся. Не зря ведунья с самыми ценными из богатств прячется возле самого дна.

На каждой из жилых меженей склады для запасов. Оттого все незаселённые логова начиная с третьей межени минируются. Никто не может и не должен добраться до спрятанного Навью добра. Только вот пустые норы не охраняются, даже с запасами. Если кому-нибудь приспичит сунуться вниз – он подорвётся на мине, и тоннель обвалится ему на голову. Ловушки ставятся крайне подло и часто, так что даже для Нави разминировать нелегко. Мать ещё сызмальства велела Рите не бегать по незнакомым тоннелям. Почти двадцать Зим назад они потеряли нескольких соплеменников, заплутавших в малоисследованном подземелье. Своё новое логово отрывало не племя, они вселились в оставленные после прежних хозяев тоннели. Даже сейчас где-то могли остаться неразряжённые мины.

Рита неожиданно поняла, где надо искать крестианку. Одно из логовищ заминировали не вполне. Заряды установили ниже третьей межени, а не после второй, как полагалось. В то время ловушки закладывали, начиная из глубины, постепенно поднимаясь наверх. Зарядов на всё не хватило. Если Яр и прятался где-нибудь с пленницей, то именно там.

Но, что она могла против стаи? Нож на нож Рита одолеет любого, может быть даже Вольгу. Но не самого Яра. При одной мысли о тринадцати чёрных волках у неё дрожали коленки.

Рита ничего заранее не подготовила, надеялась осмотреться и придумать что-нибудь возле нор, если Велес поможет и надоумит на хитрость. Можно сказать Яру, что за пленницей послал Сивер, будто о крестианке узнала ведунья... нет, не поверит! Ни Влада, ни Сивер не поручили бы ей такого ценного пленника. Надо вымыслить хитрость получше. Слишком уж высока плата за неудачный побег.

Раздумывая об этом, Рита едва не пропустила пробегавшего за елями и папоротниками соплеменника. В ночной темноте увидеть кого-то непросто, но чутьё не подвело в этот раз. Ночью вне логова ходят только дозорные и Навья Стража, все их пути Рита выучила на зубок.

Она по наитию пустилась в погоню. Если видишь бегущего человека – догони и схвати. Да и настигнуть ночного лазутчика оказалось вовсе несложно. До самой последней секунды Тень даже не подозревала, что её схватят и зажмут рот. Сирин испуганно замычала, попыталась кусаться, но Рита держала крепко.

– Откель ристашь? От Яра?.. Навьи Рёбра замали собе крестианку! Кажи где, ибо Подземная Матерь сию девку просит. Не то Сивер сыщет и за раз пасынка ухайдакат!

Услышав такое, Сирин затрясла головой. Держать её вовсе было не нужно, она и так не кричала. Рита убрала ладонь, но на всякий случай придерживала её за руку. Язык жестов для неё мало что значил. В обычное время она бы послала Сирин катиться к лешему, под корягой ему мановать, но сейчас терпеливо разгадывала смысл в движениях рук. Пусть и с трудом, она наконец поняла, что крестианка и правда в норе, Яр пытает её. Сирин показывала о ком-то ещё, ком-то третьем, что-то просила, но этого Рита разобрать не смогла.

– Кажи, где она. Мне надобна крестианка.

Тень не двинулась с места, испытывая её глазами.

– Не страшись. К ведунье не потащу. В Монастырь крестианку надо мне, от Навьих Рёбер. В сем подсобишь?

Взгляд Сирин оттаял, она кивнула и побежала обратно по своим следам в чащу. Рваные юбки затрепыхались вокруг грязных ног. Рита бросилась за ворожеей, по пути коснувшись за пазухой ножа-наконечника. Он и ключ, и причина. Из-за него она хотела изменить свою жизнь. Отбери Олеся нож раньше, она бы не решилась сбежать с семьёй в Монастырь, не пошла бы против воли ведуньи, не взяла бы за пример проклятого родом отца. Само будущее заплеталось из-за разбитого оружия Деяна.

*************

– Каменья с рясами куды уволок, кои скрал у меня!

– Ты рясы в драке отдал.

– Шиша, грабастик ты! Чужое стащил! Вертай, стерва!

Вольга хотел схватить Свиря за лохматую куртку, но тот увернулся. Ножей они пока не доставали. Возле входа в нору вспыхнула рукопашная. Вольга хорошо приложил Свиря, придавил к земле, но тот вдруг заорал, так что даже здоровяк испугался. Вольга отступил. Свирь присел, придерживая зашибленную руку под локоть.

– У-у, сикарь, изломал! Искалечил!

– Да нешто сильно болит? – неуютно спросил здоровяк и хотел помочь Свири подняться.

– Отлязь! – дёрнулся одноухий, но тем выдал в голосе слёзы.

– Дай оглядети. Может чем подсоблю…

– Подсобил ужо! Отлязь, выпороток! – убаюкивал руку Свирь. Вольга сокрушённо принялся бормотать, что и тот хорошо съездил ему по морде. Но что морда? Челюсть крепкая, даже отец дразнит волом, на цельную голову его перерос. Но Свирь жилистый и худощавый, на вид совсем хилый. За одну весну ухо отрезали и руку нарушили: правую, самую нужную. Вольга понуро косился на лапищи. Кому надобна эта сила, коли идёт на вред?

– Долго Савы нет где-то… – заключил он, стараясь отвлечь Свиря от злости. Одноухий резанул Вольгу взглядом, на губах зашипела слюна. Вольга даже попробовал извиниться. Но разве просят прощения за увечья в драке? Коли не смог уцелеть, тут уж сам виноватый.

Хорошо, что Сава скоро вернулся и спас Вольгу от извинений. Он подошёл прямо к ним через заросли дикой акации, и вид у него был суровый.

– Где шлындал, недоумок мамошкин? – напустился на него Свирь, будто Сава был виноват во всех бедах.

– Может чего пожрать нам принёс? – оживился Вольга. Когда расходились, они бросили Яра совсем одного в подземелье, но никто не решился уйти надолго.

– Очас Сивера видал ненароком. Есмь дело, – сообщил Сава сходу. – В лесу чужеядцы. Наказано сыскать их на западной стороне.

– Пришлые на земле рода?! – взрычал Вольга. – А ще иные сородичи? Поднялися из нор?

– Ой-вэй! Энто по темени нам искать? – зажалобился Свирь. – А ежели мя самого на ловушку?

Сава не глядя ткнул рукой в сторону запада. И вообще мало поворачивался к состайникам.

– Тамо надо бысть поскорей. А коль не слухаешь, так Сиверу о том прореки. Я шкурою своей отвечать не согласный.

– И я не согласный! – радостно запыхтел Волга. Он первый до драки! Сава кивнул и повёл его прочь от норы. Свирь поглядел на небо, причмокнул. Чёрная хмарь лишь слегка просветлела. Будь он на месте чужеядных племён, то пришёл бы в лес по темноте, а никак не перед рассветом. Свирь прощупал пальцами руку – вроде бы успокоилась – поднялся и потрусил за состайниками. Остаться на месте – подозрительнее всего. Он с ледяным недоверием смотрел в спину Савы и про себя решил выяснить, что тот задумал…

…Стоило Навьим Рёбрам уйти, как ко входу в нору проскользнули Рита и Сирин. Незадолго до того они встретились с Савой. Тот удивился охотнице, но, пока ждал возвращения Сирин, лишь уверился не освобождать Дарью силой. Даже втроём им не справится с Чёрной Стаей. Да и как жить дальше в племени? К тому времени, и Свирь, и Вольга вернулись из леса. Сава придумал причину, по которой уведёт состайников от норы. Дальнейшее дело было за Сирин и Ритой.

Сирин первая вошла в подземную темноту. Она показывала дорогу, хотя Рита видела лучше. Они спустились до третьей межени, и тут до слуха охотницы долетели всхлипы и стоны. Рита остановилась и зашептала, указывая на горловину тоннеля.

– Отайся здесмь. Я дале пойду. Коль услышишь, как Яра сманила, ристай очас к пленнице.

Сирин кивнула в ответ. Рита собралась с духом и пошла по дощатым настилам на звуки. Пройдя горловину и несколько тёмных нор, ещё без занавесей на входе, она втихую подкралась к кладовой. Неровный золотой свет падал от приоткрытого входа. Рита услышала треск фитилей и бормочущий голос. Тот с придыханием сокрушался и с каждой секундой горевал пуще, жалея себя. Рита осторожно заглянула внутрь.

Крестианка согнулась в размазанном круге из рун и пыталась чертить кусочком мела. Яр зачем-то снова и снова подтирал круг. Нагая, испачканная с ног до головы, крестианка выла и кидалась. Яр отталкивал её прочь. Жалко поскуливая, она охватила себя за плечи и обиженно запричитала.

– Нет у меня больше рук. Где руки? Нет их. Нет у меня больше ног. Где ноги? Нет их. И губы не молвят, и грудь крещённая не вздымается, и очи землёй присыпаны, и чрево вынуто из меня. За загривок, за шиворот земля сыплется, по спине… – костлявой рукой обмахнулась она за затылком, словно и правда хотела сбить крошево. – Зачем как дохлую псину меня хороните? Зачем не уважили, почему без гроба в яму закинули? Что я вам… что я в яме, как зверь!

Она заревела навзрыд, но вдруг захохотала и вскинула измученное лицо. Секунду они с Яром друг на друга смотрели, голос пленницы ожил и взгляд прояснился, стал испуганным и отчаянным.

– Отпусти-и меня! – затянула она, словно украденный ребёнок. – К отче меня отпусти! Богом молю! Богом… богм, боугм…

Она задрожала всем тощим телом, уперлась руками в землю, из неё вырвалось глухим голосом.

– Нет, я тебе не покорная! Слышишь меня?! Я тебя брошу в могилу и блудливую мать с тобой брошу, крик мой тебе в гнодьбу будет под земью! Я хворая, я заразная, коль тронешь меня – лихоманишься! На кой накликал меня? Накликал на бедовую голову! На кой звал меня, тело портить да кощти грызть!

Она захлебнулась слюной, её свело судорогой. Яр схватил её за волосы и вздёрнул. Крестианка забилась, как пойманная за хвост кошка. Сколько силы в ней, и не представить. Но вот она замерла и обмякла. До слуха Риты донёсся жалобный плач.

– Я домой хочу! Отпусти меня домой, хватит! Никому не скажу, никто не узнает, что ты меня мучал! Отпусти меня с миром. Добром помнить буду! Добро-ом!

Яр стоял спиной к Рите. Крепкие плечи вздымались под стать вспыльчивому дыханию. Он нагнулся к голове крестианки и зашептал. Но о чём – Рита не услыхала.

– Я не буду пить кровь! – завопила на него пленница и с придыханием завыла. – Пощади меня, ради Христа!

Яр поднёс нож к лицу, хотел порезать ей губы. Рита выхватила клинок-наконечник и проскребла им по металлической скобе. Яр откинул крестианку к столбу и повернулся. Задрав голову, он принюхался. По телу пробежала крупная дрожь. Сердце Риты заколотилось быстрее. Яр учуял её.

– Обожди меня здесмь, – бросил он крестианке. Та ни жива, ни мертва лежала, привязанная за ногу к столбу. Рита отступила в тоннель. Яр осторожно выбрался из кладовой и вгляделся в подземный мрак. Со света он плохо видел. Рита нарочно пошевелилась, чтобы он заметил её. Яр немедля кинулся по тоннелю с ножом, ничем не прикрытый. Волны страха и чужой боли совсем опьянили его.

Рита побежала в глубину логова. Яр преследовал её по запаху. Никто из вест не сунулся бы сюда, значит он догадался, что это одна из двух охотниц племени. Желание вытрясти правду, зачем пришла, должно быть влекло Яра пуще, чем победа в погоне. Рита петляла по лабиринтам тоннелей, даже не пытаясь гадать, отстал Яр или близко. Под курткой катился горячий пот, словно в первые годы обучения в стае. Волоски на затылке привстали – верный признак преследования. Язык скользнул по зубам, рот наполнился кровью. Дух помог не заплутать в подземелье, держаться только верхних меженей. Человек ненадолго уступило место Зверю, сомнения и страхи перетлели. Главное, увлечь Яра подальше от Сирин, чтобы она освободила и вывела пленницу на поверхность.

Рита почти уверилась, что Яр отстал, но вдруг он появился перед ней на другом конце тоннеля. Сын ведуньи без единой нитки одежды перекрыл путь. Он лучше знал логово. Глаза встретились, и Яр ухмыльнулся. Рита отступила на шаг и бросилась без оглядки по своим же следам. Назади застучали босые пятки Яра по деревянным настилам. Стараясь запутать, Рита свернула на вторую межень. Но как бы хитро не петляла, не проскальзывала в узкие переходы, оторваться не получалось. Рита вышла к узилищам, проскочила мимо вмурованных в стены клеток. От одного взгляда на цепи ей стало жутко. Яр не дурак, Навь хорошо чувствует, когда у неё хотят вырвать добычу. Уклад защищал Риту, но он может и не убивать её, а истерзать со всей стаей. Страх потеснил Зверя. Но Волчий Дух разорвал его и заставил умолкнуть. Рита вынула нож, рукоятка скользила в потной руке. Драться? Один на один можно выстоять! Рита приготовилась к схватке, но вдруг учуяла горький запах полыни. На перекрёстке тоннелей трава заглушила следы не хуже едкого зелья.

Яр совсем близко, почти настиг её. Рита бросилась наугад в темноту, путь закончился тупиком. Ни секунды подумать. Яр вышел по её следам на распутье и остановился, принюхался, резко тряхнул головой. Да, полынь сбила его. Рита прижалась к стене. Яр был перемазан запёкшейся кровью: не своей, а запытанной крестианки. В руке зазубренный нож – таким не резать, только кости скоблить. Алчущий взгляд сына ведуньи бродил в темноте перекрёстка, выбирая тоннель, чтобы проверить.

Рита стиснула в пальцах нож-наконечник и зашептала беззвучно.

«Марена велика не отврати лика, во Яви явися очи горе вздымися. Не худою приди, а лепо, до кола с моею требой. Из Ина во Яви стати величайся Мара-Мати!»

Яр не мог слышать её, но всё-таки повернул голову и пристально всмотрелся именно в тот тоннель, где спряталась Рита. Но вдруг оглянулся, будто что услыхал, и побежал по другому проходу. Рита ещё пару секунд не дышала. Погоня казалось длится целую вечность. Сирин должна успеть вывести крестианку наружу. Настало время спасаться самой. Она хотела выйти на перекрёсток, но тут из глубины подземелья, гораздо ниже третьей межени, долетел женский вскрик.

От сердца отлила кровь. Тут же из соседнего тоннеля застучали шаги – Яр возвращался. Рита хотела снова спрятаться на распутье, но вдруг поняла, что не может пропустить Яра. Если Сирин и крестианка всё ещё под землёй, то от погони им не уйти.

– Охрани меня Вий… – развернулась она навстречу сыну ведуньи и спрятала нож за бедром, как учила Олеся. Яр выскочил из тоннеля на перекрёсток и замер. Голубые глаза – проклятие для рода – вонзились в неё, как ледяные осколки.

– Уйди.

– Не то ще? – крепче стиснула клинок Рита.

– Волю даю. Поди прочь, куды хошь.

Рита ударила первой: драки не миновать. Отцовский клинок не достал Яра, он увернулся, перехватил запястье и врезал ей по лицу. Не успела опомниться, он добавил в живот и отбросил её пинком к стене.

«Не охотничья судьба нам от рождения назначена…» – набатом грянул в ушах голос Олеси. Заглушив боль глотком крови, Рита накинулась на Яра опять. Она не давала ему уйти с перекрёстка, сражалась за каждую секунду для Сирин, и за новую жизнь для себя, за мать и сестру!

Яр взбесился, что Рита его задержала. Он отразил нож, опрокинул её подсечкой, хотел добить сверху. Рита перекатилась и нарочно, отвлекая, пырнула его клинком. Сама же ударила в солнечное сплетение. Ритин каблук впечатался ему в необутую ногу. И всё же, сколько не била, Яр не застонал. Он перехватил её кисть, дёрнул, и Рита чуть не свалилась. Яр схватил её за длинные волосы, резко нагнул и ударил коленом в лицо. Почти ослепнув от боли, Рита попыталась пырнуть его в бок. Лезвие ужалило пустоту. Яр увернулся и стиснул голову Риты под локтем: сдави он сильнее и свернёт шею.

– Наигралася?

Рита попыталась ударить его ещё раз. Яр сдавил так, что в хребте захрустело, и бросил. Рита упала на четвереньки, хватая ртом воздух. Яр зашагал с перекрёстка к третьей межени. Рита стиснула зубы, из груди рвался плач. Если он доберётся до крестианки, то всё будет бессмысленно. Она сама, её мать и Олеся останутся в норах вместе с крамолой. Рита с трудом поднялась и прицелилась в спину. Она метнула нож-наконечник в честно победившего Яра. Но летящий клинок лишь рассёк на плече кожу. Яр с бешенством повернулся.

– Куды побёг от меня, блудодум? В сей день мамка не приласкала? Ко мне ступай, нагулянный с роднёй вымесок.

Яр накинулся быстрее, чем рассвирепевшая рысь. Рита успела прикрыть голову. Он повалил её, бешено что-то кричал, бил руками, кусался, хотел разорвать. Рита поджала колени, свернулась, как учила сберегаться сестра. Будь Яр в здравом рассудке, давно бы зарезал её, но стучал рукоятью стиснутого ножа куда попало: по голове, по спине и ногам. Он угодил ей возле уха и едва не проломил череп. Промеж окровавленных зубов Риты вырвался стон. Яр очнулся и отёр пот с лица.

– Азмь матери своей никогда не касался, – просипел он во мраке. Рита уткнулась лицом в дощатый пол, будто мёртвая. Горький запах полыни забился ей в ноздри. Кусочки травы запутались в волосах. Казалось, всё тело отшибли, а из-под содранной за ухом кожи горячо капала кровь.

– Никогда не касался – запомни сие, – поднажал Яр и поднялся. Он зашатался, как пьяный, в глубину логова. Перед взглядом Риты сгущалась Багряная Мгла. Боль притупилась, но горло душило, в голове гулко ухало и сердце колотилось, как бешенное. Нельзя провалиться в беспамятство, надо выбраться на поверхность во что бы ни стало. Рита приподнялась на четвереньки, со стоном опёрлась руками о стену и подтянулась. Ноги едва держали, она побрела по тоннелю наверх. Ничего не видно, да и что толку, даже рука перед глазами троилась. Рита шла очень долго, свежий воздух никак не появлялся, она не могла найти выход. В сгустившейся темноте вдруг почудился призрак Олеси – ещё молодой, как в день отправления на север. Жутко заболело в затылке. Багряная Тьма поглотила образ сестры. Вскоре ей привиделась Снежка в летнем платье и почему-то в янтарных серёжках. Когда и этот призрак растаял, из густой тьмы подземелья выплыла мать в красных бусах. Рядом снова Олеся – матёрая, с посуровевшим лицом, будто хотела отчитать Риту или предостеречь.

– Олесенька, мати, пособите мне! Заблудилася! Где здесмь путь из норы? – всхлипнула Рита. Призраки затуманились и растаяли. Но мать успела протянуть руку совсем в обратную сторону. Подземный сквозняк обдал Риту сырым запахом плесени. Напрягая избитое тело, она шатнулась было назад, но тут увидела парня со светлыми волосами и белозубой улыбкой. Он манил её дальше, идти в глубину.

– Забери меня к вамо, Егор! – вскрикнула Рита сквозь кровь на губах и шатнулась к возлюбленному. Ладонь соскользнула с шершавой стены. Ноги понесли её под уклон. Егор вдруг обратился в другого мужчину. Деяна она едва помнила. Отца убили, когда ей исполнилось всего три Зимы. Под ногой щёлкнуло. Риту отбросило вспышкой. Сверху обрушилась неимоверная чёрная тяжесть.

*************

Чуть только Яр выбежал из кладовой, Сирин скользнула в приоткрытую дверь. Тяжёлый запах сальных свечей, пота и крови перехватил дыхание. Дарья лежала возле столба и не шевелилась. Сирин упала на колени и попыталась привести её в чувство. Рассеянный взгляд крестианки, наконец, медленно перетёк на неё. Неясно, кого она увидала, но тут же отскочила от Сирин и отползла за окровавленный столб. Сирин выхватила атам из застёжки на юбках и, не теряя времени, принялась резать верёвку. Узкий жертвенный нож плохо подходил для скрутки грубых волокон. Яр вот-вот должен вернуться, Сирин казалось она возится вечность.

– Это ты?.. Точно ты? Не он? – опомнилась крестианка и тотчас запричитала. – Освободи меня, скорее, Богом молю, освободи! Выведи меня отсюда, не могу больше мучиться, нет терпения!.. Больно мне, как же больно, Господи, не отдавай меня! Они заодно, меня в жертву приносят, круг стёрли!

Верёвка разрезалась, Сирин схватила крестианку за руку и скорей подняла. Но пленницу вмиг повело, она почти рухнула в обморок. Крестианка худая и лёгонькая, Сирин могла вывести её на поверхность одна. Но, если Дарья не будет ей помогать, то побег долго затянется. Страх попасться подстёгивал. Если обман Савы вскроется, то Навьи Рёбра в мгновение ока вернутся ко входу в логово. Рита тоже долго петлять на верхних меженях не сможет, как и увести Яра глубже в тоннели.

Сирин подобрала свечу в свободную руку и вывела Дарью из кладовой. Человеческие глаза плохо видели, и всего через сотню шагов она затревожилась, что повернула неправильно и ведёт крестианку не на поверхность, а вглубь логова с минами и ловушками. Дарья с одышкой сипела у неё на плече. Вот они вышли на совсем незнакомое перепутье. Сирин остановилась: куда дальше вести? Одна дорога спускалась вниз к четвёртой межени, другая идёт дальше и прямо. Налетел сильный подземный сквозняк, фитилёк свечи задрожал и потух. Кромешная тьма окутала их с крестианкой.

Сердце подпрыгнуло к горлу, страх почти затопил её: как им выбраться? И без того много времени ушло на дорогу, Сирин так долго перерезала верёвку, так долго тащила надземницу. Навьи Рёбра вот-вот раскусят обман. Яр погубит сначала охотницу, а потом и её. Надо бежать! Бежать! Но куда? По прямой, по тоннелю; дорога выведет их на поверхность – должна вывести! А иначе…

Крестианка неловко упала и вскрикнула. Сирин бросилась поднимать её. Рука вцепилась в плечо, зелень глаз крестианки сверкнула во тьме.

– Куда мечешься? – просипела она не своим голосом. – Не чуешь разве, ветер дует нам в спину. Скорей поворачивай.

Сирин доверилась и повернула назад, положилась на подземное зрение. Дарья не знала пути, только чуяла, как нужно подниматься к поверхности. Ближе к выходу темнота просветлела, и Дарья задышала ровнее, спотыкалась не так уж и часто. Выйти никто не мешал. Навьи Рёбра поверили Саве и надолго ушли обыскивать западный лес. Рита не могла подняться вперёд, и ждать охотницу Сирин не собиралась.

Дарья подняла глаза к предрассветной хмари. На разбитых губах проступила полуживая улыбка. Вольный воздух и первое щебетание птиц вдохнули жизнь в измученную во тьме душу. Но тут, где-то глубоко под землёй, ухнул взрыв – глухой и короткий, словно старческий кашель. Сирин не оглянулась и скорей повела еле живую надземницу в лес, пока к логову скорби не вернулись сородичи.

*************

Вольга никогда ещё не бывал в столь запутанной части леса с паутиной и мхами. Может забыл про неё? Полчаса подряд он пробирался на запад. Перед самым восходом солнца загустела туманная дымка, Свирь и Сава куда-то пропали. Но окрестности с детства знакомы, далеко от границ племени не уйти. Вокруг смотреть тошно, сплошь гнилые сосны и узловатые корневища, трухлявые пни да поросшие грибами коряги. И воздух воняет болотом, хотя никакого болота в западном лесу не бывало. Будто леший завёл, закрутил, заморочил, закинул совсем в другой лес, в самую глухую чащу. Может Свирь прав? Обманул сын чернушки – не нарочно конечно, ошибся, или кто-то в свой черёд надул Саву, или может быть Сивера, и Первый Охотник отдал приказ искать чужеядцев, но доносчика проглядел? И как теперь выбираться из гиблого места?

– Сви-ирь! Са-ава! – во всю глотку гаркнул Вольга. Если рядом и затаились чужие, теперь-то они его мигом найдут, пусть даже в тумане. Хорошо бы вернуться по своим же следам обратно в нору. Но тут в дымке кто-то мелькнул. Вольга улыбнулся: друзья вышли на зов и, конечно, не потерялись. Но зачем убегать? Сомнение зашевелилось. Вольга повёл крутыми плечами, перехватил топоры поудобнее и зашлёпал по грязище в сторону привидения. Ноги ступили на твёрдую почву с ковром мелкой травки. Деревьев на островке почти не росло, одни худые корявые ёлочки. В дымке тумана ничего толком не разглядеть.

На одной из ёлочек охранный знак племени. Нет, Вольга не заплутал, эту часть леса затопило весенним паводком и отрезало от земель рода, а он каким-то чудом сумел перебраться. На траве, больше похожей на ряску, темнел размазанный след. Вольга нагнулся пониже и растёр мелкие листья пальцами. Пахло звериной кровью. В заболоченном краю кто-то охотился и волок большую добычу. Любой двоедушец лишний раз остережётся матёрого хищника, но Вольга смело двинул по следу. Крови много, убитый зверь весом, наверное, с дюжего кабана, а может и больше. Уволочь такую тушищу мог только медведь. Потягаться с ним – дело совсем безрассудное, но даже мысли о том, что бера его задерёт, у Вольги не мелькнуло. Он знал, как надо охотиться на медведей, но в стае, хотя с автоматом справится и один.

В тумане затрещали хрящи и чавканье сырого мяса. Улыбка Вольги растянулась в волчий оскал. Он перекинул автомат поудобнее и нетерпеливо выскочил на зверюгу. Он угадал, на болоте погиб крупный зверь – пятнистый олень. Но убил его не медведь…

Что-то белое, с длинными молочными волосами, закатав рукава долгополой рубахи, рвало́ тушу пальцами и жадно засовывало кровавые куски в рот. Человек – очень хрупкий, много ниже Вольги и гораздо уже в плечах. Это ведь…

Она замерла – видимо, почувствовала чужой взгляд, и медленно встала. На поясе зазвенели ключи, связки ложек и бронзовые бубенчики. Вольга не мог оторвать взора от испачканных в крови белых рук с заточенными ногтями. Олень был ещё жив. В шкуре возле загривка застряли оперённые дротики. Олень часто вздымал растерзанный бок. В бездонном взгляде плескалась неимоверная мука.

Ничего прекраснее Вольга в жизни не видел.

Отведавшая добычу Волчица, прищурившись, разглядывала его из-под белых бровей. Весь подбородок и шея залиты алым, а глаза – ярко красные, без крапинки иного оттенка. Молочно-белые волосы перехвачены на любу расшитой бусами лентой. С шеи и округлой груди под рубашкой свисала целая связка широких колец и серёжек без пары, сломанных брошек, и всего, чем можно назвать украшениями.

Не она добывала оленя. Всех девчонок и молодых девушек в своём племени холостые охотники знали с детства и давно обсудили промеж собой, кто за какую сразится на Ночи Костров. Кто-то успел подраться за самых красивых. Но таких снегурок Вольга в племени не встречал. Сколько ни было в нём самоуверенности, но душу защекотало от страха. Никто не оставит весту в надземье одну, без охраны. И тяжёлого зверя притащила совсем не она: девицу кормили. Вольга голову мог дать на отсечение, что сейчас из тумана за ним кто-нибудь наблюдает. Повернёшься – всё равно не успеешь заметить, откуда выстрелят.

Весты пугливы и ни за что не подойдут к чужакам. Но эта сама начала подходить навстречу. Вольгу опьянили незнакомые запахи: зимней рябины и болотных ягод. Незнакомке Зим шестнадцать – не больше, она всего в паре шагов. Вот вытягивает шею и тоже принюхивается. Должно быть Вольга пахнет также особенно, он притащил на одежде и волосах дух подземной норы, своего племени. Никогда ему ещё так сильно не хотелось схватить женщину, стиснуть до треска в костях и утащить. Не будет Снегурочки в племени ни у кого, а у него будет!

– К0й калны6й... – обронила Снегурка на языке, какого он не слыхал с детства. Но и это показалось ему восхитительным. Вдруг она оглянулась и шумно сглотнула оленью кровь и отошла за распластанную тушу. Вольга чуть не бросился за ней, еле стерпел! Но рядом следят и застрелят. Туман гуще сомкнулся. Последнее, что Вольга видел, это как веста окунает руки в набежавшую воду и омывает кровь. Но и эта красота не для него.

Дух подсказывал уносить ноги. Вольга с трудом оторвался и как во сне побрёл по островку, спустился в затопленную низину. Разгребая ногами воду, он побрёл в родную часть леса. За туманом то и дело мелькали его провожатые. В голове бряцало затёртое в спорах охотников слово: «Единение». Вот какое оно – Единение. С белыми ресницами, алыми глазами и губами, как рана. Отныне Вольга намного крепче хотел едениться. Но самое главное – его отпустили. Он вышел живым из тумана, встретив другую Навь.

*************

Из темноты прокрался волшебный живительный звон ручья. Звук воды заполнил сознание на миг, на секунду, непрерывно струился и вытеснил вечным движением отголоски недоброго шепота. Второго голоса больше нет, человеческая душа отдыхала. Спину так сильно пекло, словно с неё живьём срезали кожу и щедро посыпали солью. Во рту до сих пор ощущался вкус крови. Дарья лежала на животе и боялась пошевелиться.

Спины коснулось и прошлось что-то мягкое, полное холодной воды. Рядом стукнули глиняные кувшины. Прерывистый стон вырвался у Дашутки, она попыталась подняться, но холодные ладони легли ей на плечи.

– М-м… – с почти материнской заботой вывела лекарка. Ресницы Дашутки обсохли и слиплись, но чувство заботы и безопасности успокоило. Звук ручья отражался от каменных стен и превращал его в могучую горную реку. Миг, когда слабая струйка жизни обрела громоподобный голос – и есть настоящее чудо.

Дарья с трудом разлепила глаза и упёрлась костлявыми руками в тряпьё под собой. Сирин снова попыталась примкнуть её, но Дарья твёрдо решила подняться. С клокочущим хрипом она привстала на локти, по горящей спине стекло травяное зелье. И правда – пещера, наверное тайное убежище лекарки, и совсем небольшая, всего несколько шагов в глубину. Выложено камнями кострище, тазы подставлены для капель со сводов, завалы тряпья, глиняные куколки расселись по выступам, ворох старых линялых шкур накинут поверх крупных камней. Дарья вцепилась в бугристую стену, хотела встать на ноги. Сирин её поддержала, стараясь не задеть раны. Когда она поднялась, лекарка начала ворошить тряпки. На Дарье не осталось ни нитки одежды. Она нащупала пальцами борозды на стене. В пещере был вырезан крест – не христианский, а с поднятыми вверх ветвями, как человек, поднявший руки – Мир. Ещё один знак – стрелка вверх – Треба. А третий… третий она хорошо знала: богохульный крест, ветвями вниз. Увидеть его после спасения – совсем не случайность. Дарья скользнула кончиками пальцев по бороздам рун, закрыла глаза и попыталась найти в себе Зверя. Его нет, он молчит. До поры.

Серое пятно солнца лишь только коснулось входа в пещеру. Светало, но ещё очень рано, в лесу густой сумрак.

– Слава Богу, ты меня защитил, ты от смерти и мук оберёг, – беззвучно шепнула Дашутка. Сбитые в кровь руки потянулись к груди, но так и повисли. Креста на ней нет. Хотя крест с ней отныне навечно. Дарья ощущала его всякий раз, когда шевелила плечами.

Сиплый смех поднялся из груди. Его всхлипы звучали, как плач, и лекарка замычала, торопливо укрывая ей плечи. Чёрное платье – слишком длинное, не по росту, и слишком большое для чахлого тела; растянутый ворот, не подшитые рукава. Оно висело на Дарье, как мешок на жерди. Но всё лучше, чем на́гой.

– Отведи меня домой, – просипела Дашутка. Лекарка глянула исподлобья. Она боялась подходить к Монастырю.

– Проведи незаметно. Сама не вернусь, силы нет.

Сирин взяла её за руки и положила к себе на виски. Дарья повела головой.

– Нет, не вижу. Не могу больше видеть. Домой хочу, отведи, пока мы сбежали!

Лекарка не верила ей и не отпускала руки Дашутки. Она мечтала знать правду, кем были её родители до того, как её в младенчестве похитила Навь. Но Дарья ничего не могла ей сказать. Он не ждал её в тёмному углу, не высматривал. В конце концов Сирин взяла её за руку и вывела прочь из пещеры.

Всходило раннее солнце. Сквозь ели и сосны золотым водопадом лились лучи света. Под свежестью раннего утра Дарья не верила… она – Навь. Навью ведь не становятся, ей рождаются в подземелье, где никогда не верили в Бога. Нельзя стать слугой сатаны, родившись в белокаменном Монастыре, нельзя стать чудовищем, когда крестили в младенчестве. И всё же… она больше Навь, чем та немая дикарка, которая вела её через лес.

Пахло изморозью и хвоей. Утренний лес пробуждался, в вышине запел дрозд. Как часто она слышала его пение через монастырские стены. Маленький, серый, со светлой грудкой, с россыпью тёмных пятнышек: он живой, он поёт, славит жизнь и так сладко!

Сирин выводила её звериными тропами. Рядом тяжело хрустнула ветка. Клокочущее дыхание и утробный остерегающий рык напряг воздух. Сирин замерла на усыпанной прошлогодней хвоей тропе и внезапно поволокла Дарью в густую еловую тень. Они затаились в колючих, холодных от утреннего тумана еловых ветвях. Из дымки выступили тёмные хищники. Волки трусили один за другим, низко наклонив головы. В глазах сверкало лунное серебро. Они искали беглянок по следу.

Немые губы ворожеи зашептали безмолвный заговор. Он не помог, волки подошли совсем близко. Сирин вытащила атам из застёжки на юбке. Пахнуло мокрой псиной, волчий бок задел еловые ветви, сверху посыпались холодные капли. Вот один зверь зарычал, метнулся и сцапал Дарью за платье и выволок из-под ели. Сирин выскочила сама, но её отогнали ощеренные волчьи зубы. Перебирая по земле длинными рукавами, метаясь и падая перед волками, Дарья пыталась сбежать. Волки будто над ней насмехались, дёргали за рукава, нарочно роняли на землю, наперебой хотели ухватить за ноги.

Но вот перестали. Чёрная Стая расступилась пошире и появился вожак. Даже среди остальных Великих Зверей он был воистину великаном. Дарья спрятала голову, накрыв её рукавами. Бесполезно просить пощады у дикого зверя. Убить её – всё равно, что сломать тонкий весенний ледок. Но под лапами волка вместо смерти всходили маленькие живые травинки. От удивления Дарья вскинула взгляд. Вместе с дикостью в лунных очах светилась мудрость нескольких прожитых жизней и вечная битва с врагом. Часть того врага жила и внутри Дарьи. Но такая слабая и искорёженная, что даже не достойна клыков. Великий Зверь не в первый раз видел её и знал лучше многих ныне живущих бок о бок людей.

За тесным полукругом стаи кто-то жалобно заскулил. На дрожащих ногах к чёрным братьям подковылял ещё один волк, гораздо меньше сородичей, с белой подпалиной на груди. В густой шкуре над белой звездой запутался нож. Острие беспокоило рану. Волки, должно быть, пытались вытащить нож клыками, но не смогли. На каждом шагу измученный переярок хромал и болезненно харкал.

Дарья вспомнила себя в лазарете, где могла облегчить больному, и с трудом поднялась на ноги. Под хищный рык стаи, она подошла к переярку и осторожно ощупала нож в густой шкуре. Любой из волков с лёгкостью бы растерзал её на куски, но братья замерли подле отца и с урчанием выжидали. Она потянула за нож, переярок дёрнулся, присел на задние лапы, оскалился. Каждое шевеление серебра отдавалось для него страшной болью.

– Господи, ежели Ты испытываешь меня бедами, то хотя бы сейчас не губи, – прошептала Дашутка и крепче взялась за рукоять. Одним верным движением она выдернула из раны нож. Переярок пронзительно взвыл. Тотчас белый свет для Дашутки перевернулся, и стая набросилась на неё. Она успела вскрикнуть, но немая лекарка сбежала в чащобу, оставив её на потребу волкам. Жуткое месиво чёрных шкур, серебряных глаз и янтарных клыков завращалось перед Дашуткой. Разверзлась пасть чёрной смерти, её обдало смрадным дыханием и тотчас наволоклась темнота.

*************

Рассветало, но из леса до сих пор никто не пришёл. На крепостной стене Егор всматривался в накрытую низким туманом равнину. Солнце поднималось всё выше, истекал последний час сумерек. Наверное, одна ночь – слишком мало, чтобы отыскать Дарью у Нави и вывести её к монастырским воротам. Чем только не успокаивал себя Егор, пока выглядывал любое движение в густой, как парное молоко пелене. С рассветом задули молодые ветра, и взлелеянная за ночь надежда начала таять вместе с туманом. Может быть надо дождаться следующей ночи?

– Не боишься? Подстрелят. Они метко стреляют.

Сергей тоже поднялся на стену и остановился за кирпичным зубцом. Темнобородое лицо осунулось, он похудел за весну, хотя глаза по-прежнему цепко и холодно, как у хищника, вглядывались в синеющий лес.

– Ждёшь кого?

Сергей протянул в руки Егору задубелую от крови сорочку. Понятно, с кем он увиделся в это утро. Но Егор совсем позабыл о кровавом подношении Нави, уверившись ночью, что Дашутка жива.

– Серафим обо всём рассказал?

– Ты не его вини. Себя вини. Если высокие чины моих наставлений не слушаются, то чего от лазаретского врача ждать? Зачем ты пошёл к Нави, зачем рисковал, с кем ты в лесу надеялся встретиться? И чего сейчас на стенах дожидаешься?

– Обещанного. Дарью спасут и выведут к нашим воротам. Без пленников обойдёмся, без нападения и обменов, а хитростью.

– Хитростью? Ты плоды своей хитрости в руках держишь. Это её кровь. Не чья-нибудь, а её: уж поверь, я толк в запахах знаю. На одно только надеюсь, что Господь дал ей быстро отмучаться. Ты же против моей воли пошёл, против того, как решили.

– Пошёл, потому что от неё не отказался! – вспылил Егор. – Василий нас на войну подбивает, а не на спасение. Не в приграничье у пустых нор полыхнёт, а на весь Монастырь. Нападением ты Дашутку не вырвешь, и ведунью отдать её не заставишь. На силу Навь ответит лишь силой и будет мстить! Зря ты на вылазку в лес согласился, ты так дочь потеряешь, и уж тогда надежды нет никакой. Своих же племянниц я никогда не делил на любимую и нелюбимую!

Сергей тяжело поглядел и вновь обратился на лес.

– «Любимую» и «нелюбимую» ?.. Я божественное проведение исполняю: на защите креста в сердце Края стою – в том моё послушание. Как бы ты испытал человека, кому последний храм доверяешь? Какую бы жертву просил у него? Зло и меня и мою семью рвёт на куски, взымает старый долг за проклятие, от которого я ещё до крещения отказался. Отними у меня всё: дело, семью, и детей, и здоровье, не возропщу ли на Бога, не переметнусь ли назад к тёмным силам? За левым плечом у меня стоит тот, кто запишет: соблазнюсь ли ради детей своих, ввергну ли Монастырь в руки зла, или же христиан сохраню стойкостью веры?

– Нет, Дарья – не искушение. Она больной человек и ей плохо! – у Егора задрожал голос, руки стиснули кровавый комок тряпья.

– Дети – вот искушение наше. Они, то сокровище, что вечно нас соблазняет, – Сергей потупил глаза и заговорил почти сокровенно. – Дашутку мою ещё маленькой точили болезни и смерть дышала в постели над ухом. В юные годы она головой ослабела, голоса слышала, бормотала. Себя нынче изрезала в родительском доме, потому и угодила в руки к убийцам. Разве не видишь в этом пути? «Довольно с тебя…» – шепчет зло за плечом, – «поддайся, отступись от праведной веры, и мы отступимся, отдадим тебе дочь, целую и невредимую. Но на сговор с Волками пойди, поклонись грешнице в подземелье, откуда тебя Господь вывел. На старое встань». Нет, зря не решился оградить Дарью, пожалел её по-отцовски и не запер в ските. Потому и легко было злу её оторвать.

– Так ведь можно её легко и вернуть!

– Чтобы нашу землю поделили Змеи и Волки, а христианам рабство и смерть, и дети наши будут вспоминать Монастырь, как разрушенную маловерием обитель? Отцы их сегодня стоят у кровавой черты, но мир не заключают с подземниками. Ибо все договоры от бесов. Праведники с дьяволом не договариваются.

– Неужто ты думаешь, что я пошёл за тобой, из-за того, что ты праведник? – не сдержался Егор. – Десять Зим по мелким общинам с торговлей езжу, десять Зим вижу, как людям живётся. Кто устроился хорошо, чужаков к себе не привечает, будь мы хоть трижды единоверцы! Сколько раз в меня стреляли – не счесть. Если на порог пустят, то обокрадут ночью. Те же, кто от Монастыря помощи ждёт, чуть кору с деревьев не жрут – вот как от голода пухнут! Караван подъедет, местный люд соберётся, ребятишек к нам в машину суют: «Не губи…» – говорят, – «хоть детей спаси! Не прокормить в Зиму, сами уж помираем!». И глядит на тебя ребятня: кожа да кости, глаза озверелые, всё равно им, куда и зачем повезут, лишь бы из деревни, где уж ни одной паршивой собаки на дворах не осталось вон! А нам зачем их спасать? Что я им?! «Выгружай…» – говорю, – «поможем с запасами. Перетерпите!». А сам обратно еду и думаю: как ответишь? Монастырь кормить всех не сможет, а вот бросать… – Егор надвинулся, сам от себя не ожидая, что выскажется в лицо. – Бросать ты умеешь. Не зря тебя зовут Волком. Не Господь на защиту тебе встать повелел, а Зверь внутри бесится!

Сергей хотел с хмурым видом ответить, но Егор упредил.

– Нет, не говори, грешно осуждать, и я тебя не осуждаю! Ты прав, мы не зря христианские сёла золотом объединяем и делим запасы, как можем. О себе, чего греха таить, не забыли. Мало кто к нам на помощь придёт, если грянет война, тут одной веры не хватит. Людей надо силой или нуждой привязывать. Правильно ты всё рассчитал и лишних жалеешь, коль можешь. Но тот, кто всё правильно делает, порой сам страшную цену платит: совестью своей, сердцем расплачивается и душой. Я казначей монастырский, и как Настоятеля тебя понимаю. Но как дядька Дашуткин – нет, не пойму. Запрети ещё раз к Нави пойти за племянницей, и пойду, хоть бы бесы они, хоть бы дьяволы! Верь в Дашуткину смерть, коли хочешь, а я в жизнь буду верить, в милосердие Божье, а не в тяжкие испытания и жертвы святые!

– Тебя обманули, Егор, – покачал головой Сергей. – Никто её не спасёт, с кем бы ты не договорился. Ты с ведуньей не разговаривал, иначе бы передо мной не стоял. Мелкая Навь никогда от родового уклада не отречётся, своих не предаст и племя не опозорит. Этим утром Дашутку к воротам не выведут.

– Думаешь, они все одним миром мазаны? Сам же от уклада ушёл. Да и разве охотники раньше не предавали? Вот я встретил такую, кто хочет к нам перебраться. Она честно сказала, что за Монастырём следят с многих лёжек, каждую машину, которая из ворот выезжает, подсчитывают, и лазутчики Навьи каждую избу в Слободе давным-давно выведали. Стоит конвою Женькиному выехать на дорогу, как её тут же заметят и перехватят.

Сергей промолчал. Он ещё с минуту стоял на стене, глядя в лес, затем медленным шагом спустился во двор автокорпуса. Егор проводил его глазами, всё думая, он ещё что-то скажет, ответит. Но у самых ворот в боксы его встретил Василий, и Сергей о чём-то доверительно и настойчиво с ним поговорил.

*************

Медленно, словно не желая отпускать, комья земли ссы́пались с Риты, как одеяло. Её потянули наружу и в рёбрах вспыхнула боль. Дыхание вырывалось болезненно долго, с натужным хрустом. Жилистая рука с силой потянула за шиворот, и её потащили по земляному тоннелю.

– Олеська… – захрипела она. Сознание нырнуло в Багряную Мглу. Она снова пришла в себя, когда над ней раскачивалось бледное лицо Яра. В голубых глазах отражались блики горящих свечей. Он приволок её в кладовую, заглядывал ей в лицо и ритмично дышал. Тело сдавило, голова набухла от стука крови. Мир снова померк.

*************

– Скривил – реку тебе! Цельное утро отбе́гал по дебрям, ни единого чужеядца до сего не сыскал. На кой леший ты нас от норы утянул, пустобай? – Свирь никак не хотел отцепиться от Савы. Так вышло, что они в лесу встретились и возвращались к логову вместе. Один Вольга шагал молча.

– Была там Навь, али не было, того я не ведаю, – отделался Сава. – Нешто я прельстил за мной идти в лес? Пеняй на Сивера, коли смелый. Азмь передал его наказ токмо.

– Не-ет, Савушка, обдувало ты вятшное! Вот и пойду испрошу Сивера, бысть наказ чужеядцев искать, али кривда! И с тебя спрошу, куды смысля, покуда я в росах потерялся с Вольгою!

– Не твоя сие кручина. Испрашивай! – скрыл Сава страх за оскалом. Он не знал, уцелела ли Сирин и удалось ли спасти крестианку? Долго, как мог, водил друзей по западным землям, разделил и запутал. Если Рите и Сирин удалось обмануть Яра и пленницу вывели из подземелья, то любой обман стоил выигранного для них времени. Хорошо, что Вольга не расспрашивал, почему он увёл их от норы… но блаженно улыбался, глаза умаслились, в толстых пальцах крутил сорванный первоцвет.

– И энтого дурня торкнуло! – ядовито ужалил Свирь. – Как по башке батогом накернули!

Вольга поглядел сверху вниз, будто Свирь – неразумный и вредный ребёнок, и загадочно отвёл взгляд. Загадочных лиц у Вольги друзья в жизни не видели.

– Ой, вэй! Знать-то Вольга аркудицу какую в лесу отчихвостил, отсель и лыба такая. Глянь, Сава, сият, аки масляный блин!

– Пасть бы затарил, не то подсоблю, – беззлобно буркнул Вольга и отбросил цветок. Сава видел, ему хочется поделиться, что-то им рассказать, но Свирь всё настроение испортил. Тем часом они подошли к логову и остановились у охранного камня.

– Задумал к Яру сойти? – спросил Свирь.

– Второй день нет его. Подыматься пора, Сивер нас потерял. Навьи Рёбра – охотничья стая, а мы здесмь охабилися.

– Коли надоть решать, так айда, – легко согласился Свирь и первым протиснулся мимо Савы. – Не век же сторожами томиться.

Один Вольга мялся у входа. Свирь блеснул подозрительными глазами.

– Ты ще?

– Не хочу. Тяжко. Без мя сойдите.

– Нешто пузо болит?

– Нет, в норе тяжко. Не сойду туды и от так, – отрезал Вольга и хмуро свёл брови. Свирь недобро прищурился и угрожающе зашипел.

– Пшёл за нами очас же! Давеча по росам утёк, нынче в нору сойти несогласный. Я тобя ночью пырну, ежели сызнова от стаи охабишься!

Вольга тяжело засопел, но решился и сошёл вслед за ними. На первой межени рядом с узилищами они почуяли запах чужих. Состайники заволновались, но никто беспокойства ещё не показывал. На третьей межени по дощатому полу размазался долгий кровавый след, и здесь выдержки им не хватило, Сава первый заговорил.

– Чужаки в нору пробралися. Здесмь бились.

– На Яра напали? – напрягся Свирь, как туго натянутая струна. Сава покачал головой и принюхался, запахи перебивались горькой вонью полыни.

– Давай за мною, – повёл Свирь. Они дошли до приоткрытой двери в кладовую, прокрались с оружием наизготовку и встали, как вкопанные. От зажжённых свечей осталась всего пара огарков. В полумраке норы лежала на досках охотница. Левая нога её выше щиколотки перетянута, из бурого месива торчит обломок жёлтой кости. В изголовье сидит Яр, зазубренный нож воткнут в доски. Его руки и лицо перепачканы грязью, зеркальные голубые глаза смотрят исподлобья двумя яркими огоньками. Одежду Риты густо припорошила земля. Куртку застёгивали чужие руки, так что деревянные клинышки не сходились.

– Кто пустил её ко мне?

Яр не спал второй день, но смотрел с твёрдой жестокостью. На плечах его покоилась серебряная волчья шкура, рядом лежала винтовка. Состайники Савы неуверенно переступали с ноги на ногу у порога. Всякий знал Риту, но никто не мог вообразить, что случилось в час их отсутствия.

Яр выдернул нож из досок, подсел поудобнее к голове Риты и переложил её к себе на колени.

– Кто тебя пустил?

Она прибывала в сознании. Яр по очереди направил острие ножа на каждого из состайников.

– Он? Али он? Может он?..

Вольга сжал кулаки, кадык у него заходил ходуном по горлу. Свирь не к месту заулыбался. Сава со страхом представил, как Рита назовёт его имя. Но она могла указать на любого, и тогда Яр не послушает никаких оправданий. Любого…

– Яр, надо её к ведунье снести. Она же кровью искапат! – сорвался Вольга. Будь он умнее, то отмолчался бы. Яр предостерёг его ледяным взором, потянулся и взял Риту за руку, и все увидели перстень.

– Откуда на ней крестианские рясы? Азмь видел на пленнице. И где серьги, ежели перстень при ней?

– Свирь серьги забрал – в тот час, егда по лесу́ волокли крестианку… – вполголоса пробормотал Сава.

– А ще я?! – взвизгнул Свирь и тыкнул пальцем в Вольгу. – Серьги Вольга замал! Азмь рясы крестианские оперёд сдёрнул, ано Вольга мя побил и каменья захапил! Он-то с рясами по лесу шлындал, вот и до Ритки дело дошло! Сговорился!

– Вот те лжа! – затряс Вольга головой. – Не израдец я! Не сговаривался! Сие кривда!

– Яко же тогда?! – почти в истерике подпрыгнул Свирь и забегал глазами по лицам. – Азмь без серег давно, да без перстня! Аки же он у неё оказался?!

– Азмь баловал токмо, любы хотел, – круглое лицо Вольги побледнело, пуще луны, воловьи глаза вытаращились на состайников. Он на себе шкуру рвать был готов, только бы ему поверили. Яр наблюдал за товарищами, когда же ему надоело, нагнулся и прошептал Рите.

– Ты за рясы сговорилась с Вольгой? Он тобе крестианку умыкнуть подсобил? А где серьги? Кому ты их отдала? Коль сыщу – сие есмь крамола. Да не токмо твоя, а всех твоих родных буде, и Олеськи, и мати. Слух меня, Деянова дщерь?

Рита с шумом сглотнула, но ни в чём не призналась. На дне её карих глаз отразилась нараставшая боль. Яр сильнее сжал руку, вытянул палец с перстнем и подставил нож. Рита вскрикнула, кровь густо потекла по руке. Перстень выпал на ладонь Яра вместе с отрезанным пальцем.

– Яр, хватит! Не пытай её боле, она же сородич! – взмолился Вольга. Сава взглядом просил его замолчать. Свирь испуганно вертелся и тыкал в Вольгу: «Вот-вот!». В норе стало душно от пьянящего запаха страха.

– Ты супротив меня с крамолой пошла, значит и супротив моей мати. И не Олеське, не Деяновой шлёнде в роду не живать, коль не сознаешься, кто в моей стае израдец. Сказывай шибче… – Яр протянул искалеченную руку Риты к состайникам и переводил с одного на другого. – Он? Али он? Може он израда мне? – рука остановилась на Свири. Рита и правда смотрела на него чересчур пристально.

– Да не я! Не я! – завопил он до одури. – Сие Сава сманил нас с Вольгою в лес, посему оставили нору! До утра гонял нас по топям, ано пришлых племён не сыскали!

– Сыскали! – внезапно грянул Вольга. Сава не смог удержаться и удивлённо уставился на товарища. Даже Яр поглядел с интересом. Вытирая выступивший на лбу пот, Вольга пророкотал. – На Саву ты, лябзя однослухая, не возводи. Видал азмь чужеядцев в лесу. И Снегурку их тоже!

– Каку Снегурку?! – пронзительно взвизгнул Свирь. Вольга, торопливо проглатывая слова, рассказал об их встрече на топях. Саве даже не верилось, что Среча так подсобила ему.

– Ведунье надо о сем донесть, – заключил Вольга и долго выдохнул. Яр не удивился его рассказу.

– Ще же, не скривил.

Он задумался и вновь наклонился к лицу молчаливой охотницы. Рита крепко сжимала искалеченную им руку.

– Может невинны они? Токмо ты одна виноватая?.. Нет, сие не так. Аки же ты узнала про крестианку, ежели никто не донёс? Есть израдец. А может Тень моя тебе подсобила?

Он потянулся к столбу и показал Рите перерезанную верёвку. Охотница не сознавалась, не пыталась скинуть вину на других, выдать Сирин и Саву. Одно лишнее слово, и Яр легко выпытает остальное.

– Безгласно… – сокрушённо покачал он головой, завёл себе руку за пояс и вынул нож-наконечник. – Сколько тобя надоть пытать, дабы Правду открыла?

Не дождавшись ответа, он прикрыл глаза Риты ладонью, и лезвие ножа-наконечника легло к горлу. Рита часто и глубоко задышала. Губы едва слышно слагали обращение к Предкам.

– Осади, Яр! – вышел Сава. – По укладу нельзя своих же пытать. Навьи Рёбра перед родом ответят!

– По укладу нельзя… – эхом согласился с ним Яр, но медленно повёл нож по горлу. Вольга не стерпел и попытался накинуться, Сава и Свирь насилу его удержали.

– Не режь, Яр! – с дрожью в голосе заорал он. – Азмь ведаю! Ведаю, откель она знает о крестианке! Она крестианца видала и полюбила его – азмь подслушал возле реки! Жизнью клянуся!

Рита жалобно застонала и бессильно ткнула окровавленным кулаком в сторону Вольги. Нож Яра замер. Он отвёл клинок и убрал ладонь с глаз охотницы. В карих глазах Риты замерли слёзы. Она сжимала трясущиеся губы в тонкую бледную линию и силилась не разрыдаться.

– Крестианец ей наказал в Монастырь добычу мою возвратить? – растянул Яр с острозубой ухмылкой.

– Сие так! – подтвердил Вольга. Улыбка Яра бесцветно погасла. Он вдруг схватил маленький сорванный крестик с дощатого пола, вложил его в руку Риты и крепко обмотал шнурок за запястье.

– Олеська, забери меня! – закричала она, и в ту же секунду Яр перерезал ей горло. Рита захлебнулась, забулькала. Яр крепко держал её голову, пока она наконец не затихла и не перестала хрипеть. Рука со стиснутым крестиком бессильно упала на доски.

Сава, Свирь и Вольга онемело уставились на покойницу. Губы у Вольги задрожали, он силился выдавить из себя какое-то слово.

– Уб… убл… Убил! – взревел он и легко стряхнул с плеч друзей. Вольга налетел, но Яр одним махом скрутил его и стиснул крепкую шею под локтем, и так держал его, пока ярость в глазах Вольги не застыла.

– Мыслите, нешто вы ещё молодняк, а как взрастёте, так по укладу жить будете? Нет, не будет уклада. Одна моя воля будет. Сие – край. Я отныне вам и уклад, и суд во всём племени. Не по укладу наставлю вас, токмо кровью и силой. Отошло детство. Не малые вы, не Волчата. И не жаль никого, кто супротив нас подымется. Волки взросли, так и ты сильным будь, – зашипел он на ухо Вольге. – Кто со мною в огонь? До краёв души обожжётся.

Вольга взбрыкнул. Яр пуще его придушил, так что тот из багрового посинел, и тогда Яр погладил его по стиснутой голове и успокоил.

– Делай, аки скажу. Азмь всё решу, мне доверься. Нет здесмь смерти пустой. Ты возьми её… – кивнул он на тело. – Возьми и снеси вместе с Свирью к реке. Там оставь. Ну, а дальше… однослухому поручу. Покорися мне, и твоя Совесть умолкнет.

Могучие плечи Вольги напряглись и поникли. Он еле кивнул, и Яр отпустил его. Нож-наконечник указал на Свиря, и одноухий подошёл следующим. О чём они перешёптывались – Сава не слышал, но в глазах одноухого вспыхнула жажда. В конце поручения, Яр отдал Свири клинок-наконечник. Вольга бережно подхватил Риту, и Сава посторонился, чтобы выпустить из норы. За широкой спиной Вольги вышел Свирь, и Сава хотел уйти следом, но Яр окликнул.

– Обожди, Сав.

Сава покорно застыл. Яр подошёл, расправляя затёкшие плечи.

– Тень мою отыщи. Показать ей желаю, яко верви на моей крестианке пороть. Приведи ко мне до последнего света над виднокраем.

*************

Вода ледяная. Пальцы окунулись в холодную реку. Под чёрной звериной шкурой под ней перекатывались могучие мускулы. Волк медленно брёл по мелководью и нёс Дарью на тёплой и сильной спине. В сумерках раннего утра он то скулил, то глухо ворчал, то вовсе коротко лаял, выводя особенные, никому не понятные доселе «слова». Наверное, зверю хочется говорить, только вот волчье горло не позволяет. Даже не видя белой подпалины на груди, Дарья знала, что везёт её тот самый волк-переярок, кого она освободила от серебряного ножа. Клинок до сих пор сжимался в её кулаке.

– Убаюкиваешь меня, успокаиваешь. Как Баюн, – вспомнила Дарья имя кота из детских сказок.

Волк постарался ответить, но из пасти вышел один только сип. Брод в реке мелковат для его крупного роста, и Баюн легко вышел на берег. Никогда ещё Дарье не было так спокойно, так тихо, как на его спине. Она осторожно перевернулась. Волчья шерсть оказалась для саднящей спины лучше всякой подстилки. Сквозь хмарь в вышине догорали последние звёзды. Серое предрассветное утро вокруг растекалось, как молоко, разлитое в воду. Дарья перевернулась опять и между волчих ушей разглядела белые стены и башни. Баюн вёз её в Монастырь, проступающий из низко стелящейся дымки.

– Куда же ты? Тебя там убьют. Увидят и сразу застрелят, – коснулась Дарья звериной шкуры на холке. Волк ответил протяжным сопением и потрусил к белокаменной крепости. С хвоста и чёрного брюха потоком стекала вода. Баюн не повёз её ни к воротам, ни к деревянному частоколу, а оббежал Монастырь с западной стороны. Ей пришлось свесить ноги и сесть, чтобы удержаться за шкуру. Дарья тревожно поглядывала на огни в крепостных башнях. Дозорные монастыря несли караул и не спали. Баюн свернул в сторону замшелых валунов и зарослей цепких кустарников и закрутился на месте, подавая знак, что Дарье пора спускаться.

Она соскользнула по волчьему боку на влажную землю. Среди камней темнела еле заметная железная дверь. Дарья шагнула, но запнулась о длинное платье. Баюн подхватил её зубами за шиворот и помог устоять.

– Спаси Господи, – ласково коснулась она морды волка. Баюн присел на задние лапы, словно решил её сторожить. На прощание Дарья дотронулась до белой звезды на волчьей груди и пошла к двери. Вход оказался закрыт. Баюн подошёл и схватил за широкую ручку зубами и потянул с такой силой, что вырвал задвижку. За порогом разлилась темнота, позеленелые кирпичные стены поблёскивали от сырости. Дарья нагнулась и вошла в низкосводный тоннель. Мимо неё в серых отблесках зрения проплывали нерабочие лампы и линии проводов. Теснота сдавила, тихая радость свободы иссякла, взамен в сердце родилась тревога и страх. Впереди что-то неладное. Идти не хочется. По кирпичным стенам заплясали хищные тени – не дым, не туман, а шёпот и призраки. Дашутка с молитвой шла дальше. Она возвращалась домой.

Дверца в конце тоннеля едва заскрипела, когда Дарья выбралась в тёмный подвал. С первого взгляда она узнала то место, в которое боялись спускаться все сёстры из лазарета. Их страшила мёртвая тишина… да и сами мёртвые. Но Дарью подвальный мрак оглушил десятками голосов. Кто-то стенал, кто-то плакал, кто-то грозился. Голоса должны были стихнуть лишь на сороковой день после смерти.

Морг, лёд, склеп – как не назови, само место мрачнее могилы. Покойники лежат на деревянных нарах вдоль стен, укрытые с головой белой тканью. Позже ткань пойдёт на обивку гробов. Сгинувших в морге гораздо больше обычного. Слишком много отцов и сыновей, братьев и мужей погибло в эту весну. Сколько слёз по ним льётся дома. Но никто не хочет возвращения кормильцев сейчас. Зеркала в домах занавешиваются, полотенца оставляют на окнах, свечи перед иконами горят беспрестанно. Мёртвым – мёртвое, а живым – живое.

Дарье стало во много раз хуже, чем у монастырского кладбища. Она зажала уши руками и шатнулась к каменной лестнице в лазарет.

– Не кричите! Пожалуйста! Не кричите, не плачьте! Не могу слышать вас! Пусть родные над вами кричат, замолчите!

Но тут среди хаоса голосов она услышала один близкий голос. Холодея от страха, Дашутка подошла к нарам и по очереди начала открывать лица покойников. Всякий раз видя застреленных, разорванных волками, зарезанных или умерших от болезней, она затаивала дыхание. Очередной саван открылся, и из груди вырвался отчаянный вздох. Под саваном лежал мёртвый Илья с синим шрамом на шее.

– Не он… не может быть он! Нет, не он! – бормоча, закивала Дашутка и, не веря, отпрянула. Но вот коснулись холодного лика и нагнулась к мёртвой груди. Молодое сердце и правда не билось.

– Вот и ты, Сокол мой… Не успела я к тебе, опоздала; не дождался ты меня, не повстречались… – перебирала она сверкающие, как у живого, золотые кудри Ильи. – Это всё я сгубила. Вот для чего на свет родилась.

Она наклонилась над головой, чёрный водопад волос укрыл ему бледный лик, и поцеловала в ледяной лоб. Она долго стояла и не могла оторваться, будто нутром к нему приросла. Дарья заметила медицинскую стойку поблизости, взяла ножницы и срезала один золотой локон и ногти. Лишь взяв частичку Ильи с собой, она простилась и зашаркала к лестнице.

Ступенька, ступенька, ступенька. Чем выше, тем раскалённее колет в груди. Куда ей теперь? Кем окрестят её соседи и близкие после убийства? Это ведь она довела. И молва проклянёт, и скажут о ней, как о ведьме.

В голове закружилась. Дарья сползла по стене на ступеньки у самой двери. В лазарете сёстры гремят посудой и вёдрами для уборки, изредка переклиниваются. Наступает раннее утро, скоро завтрак доставят из трапезной и начнётся обход. Затемно просыпаются в Монастыре, очень честно и просто живут.

Будь ещё хоть немного слёз, Дарья выплакала бы их по себе, но молча уставилась на грязные пальцы с обломанными ногтями. Ей нельзя возвращаться к живым. Дашутка с трудом поднялась и заковыляла по лестнице вниз. Лазаретские двери так и остались закрытыми.

Баюн ждал снаружи, как чуял, что она ещё непременно вернётся. Вокруг качались и скребли валуны сухие кустарники, туман понемногу рассеивался, на замшелых камнях заблестела роса. Дарья приникла к волчьему боку.

– Увези меня, Баюнушка!

Великий Зверь прижался брюхом к земле, помог ей взобраться и понёс мимо каменных стен к частоколу. Дарья вжималась в его угольно-чёрную шкуру и слышала, как ухают волчьи лапы. Вот он подпрыгнул, и в ушах засвистело. Баюн приземлился внутри Слободы, но к домам не подошёл, здесь жильё человеческое, здесь сильно пахнет людьми. Дарья осторожно слезла с него и почесала за ухом.

– Теперь уходи, Баюнушка. Пока не рассвело и тебя не заметили. Люди застрелят тебя, иначе не могут. Они сильно боятся.

Баюн раскрыл пасть, заскулил, но вот лихо развернулся на месте и перепрыгнул за частокол, как через низенькую оградку. В предрассветных сумерках Дарья побрела между избами. По Слободе ещё плавал туман. Тех немногих, кто в столь ранний час спешили на работу, она чуяла издали и обходила. Да никто бы и не узнал её без платка, в чёрном платье, нечёсаную. Возле отцовских ворот она остановилась. В тумане ей причудился смех. Девочка с бледным лицом выглядывала на улицу из калитки, но робела выйти и погулять с соседскими ребятишками.

Вдаль бежит река лесная,Вдоль неё растут кусты.Всех в игру я приглашаю,Мы играем – водишь ты!

– Дашутка! – окликнула с крыльца Тамара, и девочка обернулась. Сейчас её заведут, разотрут жиром, напоят горькими настоями и отварами и заставят укрыться под тяжёлые одеяла в жаркой постели. Окошко вышиной в локоть станет для неё жалкой отдушиной в мир.

– Дашутка! – няня окликала по-настоящему в приоткрытой калитке. Тамара будто нарочно вышла из дома. Дарья улыбнулась ей заточенными зубами. Схватившись за сердце, няня заохала и повалилась в проёме калитки.

– Илья умер, Томочка, – сказала Дарья и побрела от отцовского дома, как от чужого. До самого тепла Марины по пути ей больше никто не встречался. Она постучала в закрытую дверь и прислушалась. Обычно Марина велела приходить поздно вечером, после работы, а в семье говорить, что она задержалась в лазарете у Серафима. Теперь же, наверное, слишком рано.

В дверных досках была воткнута остриём наружу игла – знак наставницы. Дарья перевернула её и воткнула ушком на улицу.

– Никто меня больше не поймёт, Мариночка, никто не подскажет, – уткнулась лбом Дарья в закрытую дверь. – По этой дороге прошла я сама, как сумела. На том и прощай… прощай.

Она обошла дом, на заднем дворе на стене обветшалого сарая отыскала старые вожжи, за которыми и приходила, и вернулась на улицу. Знакомый путь вывел её к заброшенному теплу, где ещё недавно она гадала с подругами на вечёрках. Как метко предсказал ей судьбу чёрный камушек!

Дарья зашла в ограду. Мутные окна старого дома полопались от морозов, он будто встречал её глазами дряхлеющего калеки. Ноги сами поволокли внутрь. После вечёрок в тепло никто не входил. Дверь в сенях осталась стоять приоткрытой, следы ботинок на пыльном полу, в горнице лежала давно перевёрнутая колыбель. Под люлькой Дарья заметила старую куколку-пеленашку. Женщины в Слободе заплетали обережки для своих ещё не рождённых детей. Куколка должна была «греть постельку» для дочери или сына хозяйки. Суеверный обычай проник в Слободу вместе с поселившимися в ней язычниками.

«Как её назовём?»

«Ангелиной. Господь даровал нам её в трудный час»

Голоса промолвили в пустоте и утихли. Дарье почудился смех маленькой девочки. Её оборвал мужской оклик.

«Бурый лает! Во двор кто-то залез!»

Дарья подошла к порогу горницы. Среди пыли и занесённого мусора в доски въелось тёмное пятно. Внезапно закричал перепуганный насмерть ребёнок.

«Папка!»

Голоса прошлого резанули не хуже ножа. Этот дом мечен смертью, потому и пустой. Дарья взвыла и зажала уши руками.

– Не могу больше! Пощадите! Не слышу!

Она выскочила из избы, чуть не упала на косых ступеньках крыльца. Белый свет шатался, ходил ходуном и скакал, как загнанное страхом сердце. Вот высохший во дворе ясень. Один сук ещё крепок и высоко растёт над землёй. Дарья перекинула через него вожжи, завязала петлю и захлестнула свободный конец за ствол дерева. Рядом нашёлся дощатый ящик. Она встала под ветвь на него и просунула голову в петлю. За воротами еле слышно забряцали когти. В незапертую калитку заглянул гнилой Зверь и потрусил во двор, покачивая облезлыми боками. Он сел в трёх шагах перед Дарьей и наблюдал.

– Не уж то это последнее, что я в жизни увижу? – заплакала она. – Не хочу больше слышать, чего не слышат другие, не хочу больше видеть, чего другие не видят. Что я сделала? Хотела жить, как все люди, весне радоваться и любить. А ты что сделал?! Илью до смерти довёл и меня искалечил, да так, что сама себя ненавижу!

Дарья подняла лицо. За серой хмарью всходило яркое солнце. Весна победила, исторгла туманы и Зимние холода на три кратких месяца лета. Сквозь слёзы Дарья видела свет как разноцветные лучистые всполохи.

– Прощай солнышко, прощай Женечка, прощай отче, прощайте все люди! Прощай и ты, проклятая жизнь! Не хотела я…

Старый ящик под ногами сломался. Шею Дарьи перехватила петля. Язык в горле выгнулся, перекрывая гортань, глаза выпучились. Не в силах вдохнуть, она громко хрипела. Тощие руки цеплялись за вожжи на горле. Зверь подался вперёд, приподнял щербатую морду и облизнулся. Дарья билась в петле ещё пару минут. Но вот её руки безвольно обвисли вдоль тела. На землю стекли нечистоты. Сколько не прощайся ты с жизнью, а смерть красивее не станет.