Держи меч крепче, Каллахан

Глава 3

— Умеренность во сне стяжает Пламя.

Голова Каллахана, серая и лысая, загораживала то, что можно было бы назвать солнцем, если бы оно не было таким же лысым и серым. Так что проснувшись, братья не заметили различий.

— А я бы еще поспал, — не согласился Павел, сонно глядя снизу-вверх на наставника.

Да, то еще утро. Бледное пятно светила с большим трудом прорывалось сквозь свинцово-серое брюхо гиганта, уже совсем не похожего на тучу. Темная рябь проходилась по небу, смахивающая на щетинки и плавники, длинные почерневшие нити свисали с брюха вниз, полоская воздух. И простиралось это до самого горизонта и терялось вдали, насколько хватало глаз. В воздухе пахло гнилью.

— Он не мог проявиться, — с тревогой произнес Асгред, который сразу же проснулся. — Мы не должны видеть его.

— Верно, — согласился Каллахан, поправляя пожитки на коне. Тот фыркал и беспокойно переминался с ноги на ногу. — Моя сила до него не достает, потому как у меня нет цели, чтобы гигант обрел плоть. Крайнон удерживает в своей плоти чужую, ее мы и видим.

Асгред хотел отбросить одеяло, которым укрывался, но рука встретила только воздух. Тут он вспомнил, что укрывал им Берту — беременную кобылу, чтобы она не сильно мерзла ночью. Сам он задубел так, что не сразу размял ноги. Костер давно потух, черные головешки валялись в груде пепла, но совсем не отсырели, как это бывает после холодной ночи. Стояла прохлада раннего утра, но везде было сухо и без росы, даже камни, всегда влажные на рассвете, остались покрыты налетом сухой пыли.

Братья вновь нагрузили лошадей, расседланных с вечера и распутали стреноженные ноги. Нежно было взбодриться. Когда Асгред сделал несколько глотков водки из фляжки на поясе, кровь потекла по телу и снова захотелось жить. Пил он мало и в редких случаях, поэтому внутри оставалась еще целая половина. Павел принялся клянчить, и Асгред позволил ему отпить, хотя до этого всегда отказывал. Свои запасы Павел исчерпал еще на выходе из Агропояса.

— Тсс… тихо, малышка, — Асгред гладил по морде разволновавшуюся Берту, когда та наткнулась на скелет, валявшийся под копытами. — Это всего лишь лисица. Мы съели ее вчера.

Он отвел кобылу подальше от костей, заправив в рюкзак на ее спине скрученное одеяло. Почистить бы ее мягкой щеткой и дать яблока, но у него нет ни того, ни другого.

— Да оставь ты ее в покое, — Павел лихо заскочил на своего мерина, с первого раза, что тот даже удивился. Сделал шаг вперед и помотал головой, будто отгоняя мух. Но мух вокруг не летало — ни единой. — У ручья полно травы, и вода чистая, свежая. Пусть останется там. Что ей делать с нами в походе?

— Я покормил лошадей у ручья пока вы спали, — сказал Каллахан.

— Она может заблудиться, — возразил Асгред, — и не найти дорогу назад. Тут везде пустыня, Берта не сможет прокормиться, если потеряется среди этих камней.

— Асгред прав, кобыла помрёт без присмотра, — поддержал его Каллахан.

— Тут, я вижу, все так уверены, что мы вернемся назад? — улыбнулся Павел, натягивая поводья. Всегда спокойный мерин под ним разволновался и стал суетливым. — Спускаться от ручья до долины проще, чем от Лысой горы. Но дело ваше. Мне не часто выпадал случай пообщаться с живыми лошадьми. У меня всегда были деревянные кони. В детстве… да тихо ты, что с тобой?

Не в силах удержать мерина, Павел качнулся и чуть не вывалился из седла. Каллахан быстро оказался рядом, успокоив животное прикосновением ладони между ушей:

— Их что-то беспокоит, — тревожно сказал он, посылая силу Пламени в разум животного. Мерин пару раз моргнул взглядом и перестал бить копытами по сухой земле, стяжав в сердце спокойствие.

Тут Асгред понял, что кости, лежавшие у ног Берты вовсе не лисьи. Спросонья он не обратил внимания на детали. Какие они широкие… шире, чем могли быть у любой лисицы, и гладкие — настолько, что блестели даже при тусклом солнце. Как не голоден был бы Павел, он не смог бы обглодать их так тщательно, да и сам Асгред не отличался особыми навыками.

— Вот же дрянь, — выругался Павел, когда с неба совсем рядом с ним свалился чей-то скелет.

— Нужно отправляться быстрей, — Каллахан оседлал коня. — Чем ближе мы к Марбасу, тем беспокойней Крайнон. Инквизитор пытается вытянуть из меня силу перед встречей с ним. Он хочет, чтобы я убил гиганта.

— Если честно, мы все этого хотим, — Павел озвучил то, что и Асгред бы желал, только не решился сказать об этом вслух, — даже кони.

Каллахану пришлось обойти всех лошадей, прежде чем они смогли оставить лагерь. Пламеня успокаивало беспокойные разумы, делая норов покладистым и спокойным. Потребовалось не так много силы — это была неизменно малая доля, что у него имелась. Если бы вместо успокоения тревожных душ он убил то, что находится у них над головой, Марбас вычерпал бы его до дна, а на набор новой силы могла уйти неделя. Нет у них столько времени. Нельзя растрачивать Пламя попусту.

Каллахана тревожил подарок, который приготовил ему Инквизитор. Только ли ему он предназначался, или волна тьмы накроет всех, кто придет к Лысой горе? Казалось бы, вопрос очевидный, и ответ на него столь же прост… только крестоносцы не представляют для Марбаса опасности, всей их силы не хватит, чтобы оторвать мизинец от его руки. Зачем тратить свои подарки на тех, кто только смешит тебя? Без сомнения, что подарок этот именной. С его инициалами.

Проявитель мог бы приоткрыть завесу будущего и взглянуть на калейдоскоп миллионов и миллионов вероятностей — больше, чем звезд сверкает на небе. И Пламя бы показало ему единственно верную звезду, что зажжется в их будущем. Тогда Каллахан смог бы узнать и о подарке, и о судьбе своих спутников — Асгреда и Павла, еще слишком молодых, чтобы умирать. Однако… взгляд в будущее отнимет больше сил, чем если бы он исполосовал Крайнона на куски, а будущего все равно не миновать. Желание узнать грядущее — плод страха и гордости, и посему будущее неизменно. Страх и гордость всегда получают причитающиеся им уроки, как бы зорко ты не вглядывался в свою судьбу. Дурная идея. «Мы не проживем дольше, чем нам отведено».

— Ходят слухи, что храмовники рождаются, когда смерть трахает сталь, — нарушил тяжелое молчание Павел. Он был мрачный всю дорогу, и чем больше костей падало с неба, тем больше серело его бледное лицо. До Лысой горы оставалось полдня пути и их преследовал костяной дождь. — Поэтому и ходит за ними костлявая по пятам. Посмотри, Асгред. Все тайное когда-нибудь становится явным. Вот так и выглядит наша сущность — за нашими спинами тянется дорога из костей. Следи, чтобы какая-нибудь не саданула тебе по башке, что свалишься с седла. Мамка дала жизнь, мамка и забрала.

— Какая мамка?

— Смерть. Я же только что сказал, что ходят слухи…

— Я не слышал никаких слухов, — поджал губы Асгред.

— Просто ты слишком молодой.

— Ты младше, — натянуто ответил Асгред, чувствовалось, что и он напряжен.

— Зато в этом мире живу гораздо дольше. С самого рождения.

— Чтобы вернуться домой, нужно иметь другие заслуги, — огрызнулся Асгред. — Получше и покрепче. Уж точно не долгую жизнь в этом мире.

— Это какие? Умение махать мечом или молиться быстрее всех?

— Удача. Самый полезный навык в этом мире.

Не обратив внимание на явный выпад, Павел посмотрел на землю — туда, где сухие ветки кизильника украсили белые кости очередной жертвы.

— И откуда в нем столько? — нахмурился он. — Эта тварь так нажралась, что не пропускает сигналы штаба.

— Крайнон перехватывает вести не поэтому, — возразил Каллахан. — Тело гиганта само по себе препятствует малой и большой почте. Но ты верно подметил, он много поглотил — вероятней всего, всю птицу, что повстречалась по пути, и весь скот, а также воду.

— Получается, внутри него суп, — усмехнулся Павел, — а воняет как выгребная яма. Посмотрите на эти кости, какие они гладкие. Ни единого кусочка на ребрах — все вылизал. Эти человеческие. Не трактирщика ли?

— Почему ты улыбаешься? — нахмурившись, спросил Асгред.

— Могу и поныть — это я тоже умею. Но тебе это понравится не больше. А тебе разве не смешно?

— Если смеяться над смертью, она обязательно за тобой придет.

— А если плакаться, подождет пару минут, пока ты утрешь нос и потом все равно тебя заберет. В суеверия я верил, когда только-только взял в руки меч. А когда начал молиться понял, что ни хрена оно ничего не предсказывается. Как сделаешь — так и будет. Все от тебя зависит. И пускать сопли не имеет смысла.

— Поэтому ты держишь рукоять во время калибровки до последнего, потому что не веришь в суеверия? — съязвил Асгред.

Павел отвернулся, дав понять, что отвечать на вопрос не намерен.

— Она пришла к ним не потому, что они были серьезными. Они пришла, потому что они медленно бегали, — сказал он, глядя куда-то в сторону. — Вон все твои суеверия, запутались в обглоданных костях. Посмотри — этот скелет мертв. Или ты хочешь поспорить?

— Это не суеверие, а уважение, — голос Асгреда натянулся. — Уважаешь смерть — она уважит тебя.

— Угу, и ты помрешь не со спущенными штанами с щупальцем в заднице, а распятым где-нибудь на сухом дереве. Красивее, не спорю, но один хрен результат одинаковый.

— Если Крайнон захочет… если его ненависть перевесит страх боли перед Пламенем, он может протянуть свои щупальца и сожрать нас. Ты так резво дразнишь смерть… неужто тебе совсем не страшно?

— Знаешь, не очень, — поджав уголки бледных губ, покачал головой Павел.

— Надеюсь, тебя просто лихорадит.

— Да что ты, нет же. Я просто выпил пару глотков твоей огненной воды. Она сильно ударила мне в голову, впечатленная твоей щедростью.

— Я не жадный. Водка нужна, чтобы проснуться или согреть кости, а не для развлечения.

— Кости, — рассмеялся Павел. — Вокруг нас полно костей. Разных, я вижу даже детские. Вот им водка уж точно не поможет, сколько не смачивай.

— Да что с тобой не так? — крикнув, не выдержал всегда спокойный и сдержанный Асгред. — Скоро у тебя изо рта яд польется. Мы все тут в одинаковых условиях. И мне, в отличие от тебя, страшно. — Асгреду не стыдно было признаться. А еще он боялся, что Павел потерял всякую осторожность и обрел болезненную храбрость — очень опасную храбрость, от такой появляются сквозные раны на теле. — Это чего нужно лишиться, чтобы совсем перестать бояться и шутить так жестоко? Своих глаз, или, может быть, чувства сострадания?

— Надежды.

На это Асгреду нечего было ответить, и он поджал губы, пришпорив коня. Берта поспешила за ним, боясь отстать.

— Надо было посадить вас обоих за утреннюю молитву, — досадливо сказал Каллахан. — Ссора между братьями перед важным делом — к неудаче. Лучше вам ехать в полном молчании, ежели не можете сказать ничего дельного.

И они молчали до самой Лысой горы. Павел, правда, изредка бормотал что-то под нос, чтобы привести нервы в порядок. Наверное, молитвы, он часто делал так, когда беспокоился. Асгред ехал рядом, но за ним не повторял. Когда показалась гладкая макушка Лысой горы, сверху немного посветлело. Видимо, Крайнон слегка опорожнил нутро и стал более прозрачным. Последнюю кость он сбросил еще пару километров назад.

Чтобы подойти вплотную к горе, предстояло продраться сквозь плотное кольцо сухих кустарников, с ветками такими тонкими, что они могли сойти за колючки. Сама гора сильно отличалась от остальных холмов и возвышенностей, что встречались им по пути — она была низкая и неприметная, с пологой круглой вершиной, похожей на чью-то лысую голову. Когда-то рваная вершина, по всем правилам должная протыкать брюхо неба теперь неестественно закруглялась, как прыщ на носу, на ней не росли даже мертвые кустарники.

— Надо же, действительно лысая, — сухо заметил Павел.

— Его рук дело, — мрачно ответил Каллахан. — Темные дела здесь творились множество весен. Поэтому она такая. Спешимся.

Глядя, как братья молчаливо и скорбно покидают свои седла, Каллахан помедлил. Конь под ним заржал и перемялся с ноги на ногу — чуял опасность. Боится зверье. А каково братьям?

По дороге сюда Проявителя терзали мрачные мысли. Отказавшись однажды от проповедей, он замкнул свои уста, чтобы не смущать людские сердца. Люди не любили проповедей, и к наставлениям относились праздно. «Служитель Воина должен показывать его величие своими делами», — так он решил и не отступал от своего решения ни на шаг. А между тем сердце его черствело. Он сам отказался от живительных речей, больше согревавших его самого, чем всех остальных. Оказавшись среди братьев, уста его оставались сомкнутыми и часто ему недоставало слов, чтобы воодушевить их. Неужто ему и слова для них жаль?

Чего нужно лишиться, чтобы совсем перестать бояться? Надежды — сказал Павел и Каллахан понял, что это его вина. Ему не хватило слов, чтобы сохранить надежду, а ведь он носитель Пламени. За ним они пошли и перед Пламенем умирали.

— Постойте, — остановил братьев клирик, уже ведших коней к зарослям сухого кустарника. Каллахан, наконец, спешился. — Пламя благодарно вам за этот подвиг. — Он подошел вплотную к Асгреду и Павлу, заметив в их уязвимых взглядах доверчивость. — Я так давно не произносил речей, что и забыл, как это. Просто знайте, каждый из вас — каждый кто погиб или дошел до конца есть хранитель жизни, кто бы что не говорил. За нами ходит смерть, потому что мы сами зовем ее за собой, иначе она пошла бы за кем-нибудь другим. Ваша задача хранить, а не уничтожать, и вы ее выполнили сполна. Так говорит Пламя, а людские толки оставьте миру. Приклонитесь, я благословлю вас.

Братья преклонили колени и Каллахан возложил ладонь на их головы. Рыжие волосы Асгреда слегка колыхнулись, когда ему в макушку вошла волна Пламени через ладонь Проявителя, и он так и стоял еще какое-то время, на одном колене, внимая тому, что шептал ему белый огонь. После того, как Каллахан отнял ладонь от черных как смоль волос Павла, тот подался вперед и схватил руку клирика. Он притянул ее к лицу и, закрыв глаза, поцеловал. Руки Павла дрожали, и Каллахан почувствовал мокроту на своей коже. Он ждал терпеливо, ибо не хотел разрушать хрупкую надежду, которую возродил сейчас.

— Бесконечная прелесть. Может, трахните друг друга и я буду уже не нужна?

На лысом булыжнике посреди сухих ветвей кустарников стояла высокая девушка с волосами морской бирюзы, в платье тонком и хрупком, едва прикрывающим бедра. Пышной груди было тесно в тисках кружевной ткани, сквозь которую проступали алые ореолы сосков. Блестящие рассыпчатые локоны спадали на хрупкие плечи, обнимали тонкую талию, заканчивая ласки на крутых бедрах. Платье уходило шлейфом назад, открывая белые длинные ноги до самых бедер. Белья девушка не носила. Снизу-вверх к ней тянулась тысяча сухих ветвей, словно корявые пальцы загубленных любовников. Рядом сидел небольшой уродец в шутовским колпаке, самом что ни наесть настоящем — с бубенчиками на острых концах шапки, и смеялся. Он едва доходил девушке до бедер. Обнимая короткими ручками короткие пятки коротких ножек, он скалил маленькие зубки на маленьком лице с маленьким крючковатым носом. Если уродца еще немного сложить пополам, он вполне сошел бы за шар и мог укатиться прямо с пригорка ярким лоскутным пятном — шутовской кафтан на нем был пестрым, сшитым из ярких заплаток.

— Назови свое имя, — холодно сказал Каллахан, сверкнув белым взглядом.

Павел и Асгред встали, вынув из ножен на поясах мечи.

— Имя! Ха-ха! Имя! — кричал шут, раскачиваясь на камне вперед-назад. Колокольчики на его шапке звенели.

— Так подойди ближе и спроси получше, — рассмеялась девушка. — Мне отсюда плохо слышно.

— Не слышно, нет-нет, — замотал неистово головой шут. — Ничего не слышно, не скажем имя!

Высшая — догадался Каллахан, и слишком маленькое расстояние. Отсюда не достать.

— Хочешь, чтобы я пустил волну и сжег тебя до костей? — Каллахан зажег взгляд.

— Хочу, — девушка рассмеялась голосом звонким и тонким, запрокинув голову назад.

— Нет-нет, не хочу, — испугавшись, шут перестал скалиться и беспокойно завертелся на месте, словно собака, пытающаяся поймать свой хвост. — Не нужно жечь, не любим жар, — он осклабился. — Ты, рыцарь, только маска на лице, с мечом блестящим, как тошнотворный дар… и…и… — паяц замешкался, не сумев придумать хорошую рифму и крякнул от досады.

Девушка с волосами цвета морской волны закатила глаза.

— Ну, давай же, чего ты ждешь? — нахмурила она гладкий лобик, вернув взгляд к Проявителю. — Жмот!

Он хранит каждую каплю силы — она знала это. Она знала, что он пожалеет Пламя на ненужную ему цель, она знала, что может не назвать свое имя и ничего ей за это не будет. Эта шлюха пришла, чтобы проводить его к Инквизитору — иначе зачем она здесь? Марбасу так не терпится встретиться с ним?

— Чье тело ты украла, чтобы нацепить на себя эти тряпки? — громко спросил Каллахан, его голос раздался эхом между камней, но заглох в гуще сухих зарослей.

— Этот разум слаще чем тело, — проворковала девушка голосом бархатным, как лепестки глоксинии. — Если и выбирать одежду, то с содержимым сладким и мягким, чтобы носить было не в тягость. Она даже не кричала, когда я взяла ее. Ее сознание угасало медленно и ей понравилось, — глаза у девушки были такого же цвета, как и ее волосы — зеленые по-морскому. — Хочешь, я назову имя? Эллиэль — так ее звали.

В саду, где орхидеи алые цветут,

И пчёлы сладкий мёд берут,

Танцует дева в светлом платье,

В сиянии лучей и утренних объятий. — пропела она и глаза девушки сверкнули. — Вот, теперь ты знаешь. И чья это вина? Твоя, твоооояяя…

Единственное, что Каллахан мог сейчас себе позволить — узнать правду. Для этого не нужна была растрата силы. Умение распознавать ложь пришло вместе с Пламенем еще много лет назад и стало таким же легким, как дышать.

— Сколько вас? — спросил он, сдерживая в себе бушующее Пламя.

— Нас — легион, — ответила, улыбаясь, девушка и повернулась к нему спиной.

Не боится, сучье отродье. Надеется вернуться назад, если вдруг все-же решу спалить ее, понял Каллахан. Неужто мы стали так слабы? — с огорчением подумал он. Неужели наши молитвы так плохи, что все они плюют и скалятся нам в лицо, зная, что вернутся назад?

«Нет, вовсе не так… просто нас очень мало, а их — легион».

Их действительно много, но здесь, на этой горе, не больше трех-четырех сущностей. Все остальное лишь бравурность и наглая самоуверенность. Девушка соврала, но только наполовину. А Каллахан давно уяснил, что лучшая ложь — это полуправда.

Не удержав внутри, Каллахан позволил Пламени пыхнуть. Глаза зашлись белым, и он пару раз моргнул, пытаясь унять их. Шут на камне взвизгнул, прикрывшись маленькими ручками. Одежда на его теле обуглилась, и он скатился с возвышенности кубарем, кинувшись на четвереньках вслед своей спутнице.

Они принялись продираться сквозь заросли, орудуя мечами направо и налево. Асгред вел за собой лошадей, уверенный, что они им понадобятся. Или ему просто хотелось чувствовать себя быстрым, когда они будут убегать отсюда… Асгред даже не пытался отогнать эти мысли — пусть роятся в голове, он боится и ему не стыдно. Только бы не позволить ногам подчиниться его трусливым намерениям…

Тонкие ветви ломались легко, едва чувствуя касание стали. Из пыли они сделаны что-ли? Лошади шли, сбивая сухостой округлыми боками, сразу почуяв, что уколоться здесь нельзя. Он ложился мелкими палками под ногами, а иногда рассыпался в прах. Воздух наполнился терпкой пылью, царапающей горло. Лошади начали вертеть головами, пытаясь избавиться от тлена в своих ноздрях.

— Дождика бы не помешало, — досадливо сказал Павел, и, видимо, сглазил.

Крайнон над головой заволновался и пошел явственной рябью. Брюхо его сократилось по всему небу, по воздуху прошелся глухой гортанный гул, словно затрубила тысяча широких ржавых труб. Отвратительный, ужасающий звук. Широкие волосяные щупальца толщиной с несколько дубовых бревен отделились от брюха и упали вниз, как склизкие безвольные плети. Они тянулись от самого неба и до земли прозрачными бледными ногами. Что-то позади идущих грохнуло, вверх поднялся ворох пыли, послышался треск деревьев.

— Какая же дрянь, — выругался Павел, оборачиваясь. — Отстойная, отстойная дрянь!

— Жжется… — заморгал Асгред, когда ему в глаз попала капля дождя.

По белой веснушчатой коже потекли крупные бурые капли, пахнущие гнилью. Асгред согнулся, схватившись за лицо. С неба сплошным столбом хлынула гнилая влага. Павел закричал, сорвав со своего мерина одеяло и накинул его на голову. Он еле успел, лошади заржали и встали на дыбы, даже Берта, которой это сделать было труднее всего. Черный и рыжий кони помчались вперёд, снося сухие ветки напрочь, Берта и мерин начали кружить вокруг себя. Где-то вдали слышалось мелодичное пение девицы и дикий смех шута.

— Вперед, быстро! — скомандовал Каллахан, зажигая Пламя, — Нужно найти укрытие.

Бурый дождь начал прожигать ветви, превращая их в дымящиеся спички, которые вот-вот вспыхнут. Вверх тянулся ядовитый дымок, от которого кровь шла из носа. Так что же будет с легкими?

— Оторн Каллахан, это кислота, — Асгред заметил, как дрожат его руки, все в больших красных кровоподтеках — туда попали первые капли.

Но Проявитель ничего не ответил, прокладывая зорким взглядом путь до ближайшего укрытия. Пламя показывало ему дорогу, оно ширилось и пульсировало, превращая кислоту в воду в радиусе пяти метров от Каллахана. Храмовники бежали, прячась в куполе из плотной силы и боялись отстать. Даже кони, не имевшие острого человеческого ума, пошли за белесой пульсацией и не поднимали хвостов, чтобы не выйти за пределы свечения.

Они пришли к отвесным валунам, прилегающим к горе почти вслепую. Асгред забился в щель, над ним нависали рыжие с серым камни — прямо как его волосы сейчас. Серая жижа смешалась с ярко-рыжими локонами, прилипнув ко лбу и щекам. По дороге с его головы слетел подшлемник и сложилась под натиском яда броня, закрывающая голову — кислота прожгла кожу и теперь волосы лезли клочьями. Павел держался за камень над головой, осторожно выглядывая наружу — ничего не видать, хоть глаз выколи.

— Пахнет так, будто дохлую свинью трахнула другая дохлая свинья, потом сожрала и высрала, — в сердцах выпалил Павел.

— Это не далеко от истины, — неожиданно согласился Каллахан. — Мне нужно идти за этой шлюхой, она приведет меня к Марбасу. А вы оставайтесь здесь.

— Здесь? — поразился Асгред, стараясь вытерпеть боль. Он схватил Берту за гриву, пытаясь удержать на месте. Вода вымочила ее с ног до головы, кобыла держалась ближе к проему в скалах. — Марбас не один — как минимум с ним тощая девка и этот уродец… не знаю кто он, на шута похож. И она сказала, что их легион.

— Она соврала, — нахмурился Каллахан. — С теми, что внутри я справлюсь, а те, кто могут появиться снаружи — на вас.

Каллахан не знал, действительно ли желал, чтобы его братья остались здесь из-за того, что ему нужна помощь снаружи. Явится ли кто-нибудь еще, и будут ли мечи крестоносцев так полезны… или просто не хотел, чтобы они погибли. Тот, кто находится под Лысой горой им не по зубам. Скорее всего, Марбас переломит их между делом, как молочные печенья, только чтобы позлить его. Нет, Проявитель не мог так рисковать. А шут и шлюха ему не помеха.

— Оставайтесь здесь, — твердо отчеканил Каллахан. — Это приказ.

Он оставил их под скалами, скрывшись в непроглядной бурой жиже, свергающейся с неба.