Звездный огонь

Глава 4

Рават Адит Дев вызвал меня, когда коптер заложил очередной вираж в опасной близости от скал Непреклонного хребта.

— Коронер закончил, — сообщил он, едва прорисовавшись у меня на веках. Одновременно с ним показалась, меняя цвета, иконка принятого файла — отчёт уже попал в цепкие лапы секретаря и теперь проходил подробный анализ на всех смысловых уровнях: от двоичного кода, на предмет вживленных алгоритмов, и до семантического.

— Его квалификация? — решил уточнить я. Уровень преступности в колониях достойно подражания низок, потому что если с Земли уголовников выселяют на каторжные миры, то из доменов — обычно в мир иной, еще лифт ради них гонять! Поэтому опытных судмедэкспертов найти здесь непросто.

Начбез пожал плечами.

— Вообще-то он патолог в бэйтаунском городском морге. Полиция господина Торсона обычно не нуждается в коронере.

«Торсон, Джеймс Райт, — подсказал секретарь, — майор Колониальной службы в должности администратора домена Габриэль». А слова Адита Дева можно было понимать двояко: то ли преступность в колонии под чутким руководством Торсона опустилась до невиданных низот, то ли, что вероятнее, его громилы не слишком пекутся о соблюдении форм и приличий.

Еще это означало, что выводы коронера всегда можно будет оспорить. Если они мне не понравятся.

— Тело, — продолжал раджпут, — безоговорочно мертво, как и предполагалось. Смерть наступила сто пятьдесят часов назад с точностью до десяти процентов, и все это время тело находилось в условиях местного континентального плоскогорья.

Я уцепился за эту фразу.

— То есть ниже того уровня, где оборвалась передача с биодатчика?

Индус покачал головой.

— Теперь мы вовсе не уверены, что биодатчик находился в теле Сайкса до последнего момента.

— Как так? — не понял я.

— Он был извлечен хирургическим путем незадолго до момента смерти, — ответил Адит. — Точнее сказать нельзя… но не раньше чем за четыре часа.

— От чего наступила смерть? — спросил я, помедлив.

Адит философски пожал плечами.

— Без видимых причин.

Должно быть, физиономия моя даже на тесном экране инфора выглядела достаточно жалко, чтобы индус счел нужным повторить:

— Мы не выяснили, от чего. Травм нет, химических или биоагентов нет и следа… хотя последнее ничего не означает.

Действительно. Те же яды НДЛ разлагаются в теле за двести минут и тоже не оставляют следов в тканях.

— Возможно, — медленно проговорил я, — что тело мумифицировали именно для того, чтобы уничтожить следы яда.

— Или его введения, — поддержал Адит. — Мелкие повреждения кожи сейчас отыскать почти нереально.

Я не стал упоминать, что излюбленные наемными убийцами препараты вообще просачиваются сквозь эпидермис, словно из психотропных мушек.

— Продолжайте исследования, — распорядился я.

Индус глянул на меня как-то странно.

— Коронер уже улетел, — сообщил он.

— Почему? — поинтересовался я, сдержав ругательство.

— Господин Аретку, — сдержанно промолвил индус, — счел, что мы получили достаточно данных.

Я выщелкнул справку — «Аретку, Ион — начальник отделения колониальной полиции Бэйтауна, зам. нач. планетарного отделения КП…» — и, едва бросив раджпуту: «Подождите секунду», переключился на интербрейн самого Аретку. Изображения не было — ни одна камера на площадке не ловила в кадр бэйтаунского шерифа.

— Впредь, сударь, — произнес я, намеренно увеличив громкость, так что голос мой, должно быть, эхом отдавался в черепе жертвы, — извольте советоваться со мной. Дело Б.Б.Сайкса веду я… и не пробуйте потрясать заплывшими жирком полномочиями, если не хотите потом иметь дело с Джонатаном Сайксом.

Данные биометрии, выдернутые моим секретарем из шерифских имплантатов, выдавали цепенящий ужас. Я прервал связь и снова глянул в глаза равату Адиту Деву.

— Надо полагать, с господином Аретку вы и раньше сталкивались? — уточнил я.

— О да. — Раджпут почти улыбнулся. — А вы решили вселить в него… как это… страх божий?

— Догадались?

— Он побледнел в первый раз на моей памяти, — объяснил индус.

— Скажите, рават Адит, — спросил я как бы невзначай, — почему вы «забыли» включить в свой отчет путь восхождения Тадеуша Новицкого?

Раджпут замялся.

— Это вопрос… внутренней политики домена, — проговорил он наконец.

— Спасибо, — саркастически промолвил я, — очень внятно. Но у меня возникло немало вопросов к вашему альпинисту-ассенизатору.

— Я бы попросил вас, — с достоинством отозвался Адит, — отложить этот разговор на несколько минут. Пользуясь инфором, я не…

— Понятно, — перебил я его. — Отложим.

Совершенно вылетело из головы, что моему собеседнику недостаточно проговаривать реплики про себя — его интелтронный спутник мог считывать только сокращения мышц шеи. А это значило, что любой мог подслушать нашу беседу, не проникая в запретные слои киберпространства, просто присмотревшись к беззвучно шевелящему губами раджпуту и подгрузив в свой инфор соответствующую программу, которая вовсе не числится запретной — ее гражданские версии используются глухонемыми. И если начбез Академии собрался выложить мне, почему его начальство прикрывает Тадеуша Новицкого, да еще так неуклюже, что это здорово смахивает на подставу… Меньше всего я хотел давать такие сведения в руки Аретку или его боссу.

Коптер ушел в пологую спираль, заходя на посадку. Внизу промелькнул обрыв Ласточек, под ним — холодные яркие огни комбината.

От посадочной площадки до уступа, где лежал труп, было метров двадцать, и, если бы не светоусилители в глазах, я непременно сверзился бы по дороге с обрыва. Даже в предательском полумраке я мог, опустившись на колени, разглядеть следы от «кошек» и вбитых костылей. Похоже было, что весь клуб рискунов прошел этой площадкой.

Адит Дев помахал мне рукой, едва завидев. Реакция полицейских была заметно более прохладной. Я включил опознавание, установив постоянную связь с базой данных администрации, хотя произвести впечатление на этих людей мне вряд ли удастся. Штатный сотрудник Службы должен нести в своем теле не менее пятой доли искусственных тканей и органов, и первым наращением обычно оказывается интелтронный помощник. Чертовски полезная штука. Особенно когда приходится выяснять причину смерти.

Кстати! А почему начбез не упомянул об этой части экспертизы?

Не говоря ни слова, я быстрым шагом подошел ко вновь прикрытому пленкой трупу и отбросил пластиковый саван. Конан Сайкс воззрился на меня слепыми, сморщенными бурыми зенками, ощерив в неживой ухмылке фарфорово-белые зубы.

Вскрытие не красит человека. Особенно если он умер неделю назад. Климат Габриэля превратил тело альпиниста в некое подобие вяленой каракатицы, притормозив разложение. Это помогло мне не вывернуться наизнанку, когда я опустился на колени возле тела, но из развороченной брюшной полости исходил такой смрад, что хотелось задержать дыхание. Даже с помощью медицинской энциклопедии я не разобрался бы в напластовании бурых лохмотьев, оставшихся после коронерского скальпеля, если бы не имел соответствующего опыта. В свое время я не поленился закончить три курса медицинского колледжа — слишком мало, чтобы лечить людей, но вполне достаточно, чтобы знать, как и отчего они умирают.

Сейчас я мог с уверенностью сказать, что экспертиза была проведена очень и очень грязно. Непрофессионально. Колониальная служба не поощряла излишнего мастерства в младшем составе, следуя принципу Питера, но подобная безалаберность не лезла ни в какие ворота. Не то чтобы коронер забыл взять какие-то пробы или просветить тот или иной орган… но повторить анализы после него было уже почти невозможно — так грубо сделаны надрезы, так, почти намеренно, были нарушены анатомические и тканевые структуры, а ведь обезвоживание само по себе искажало гистологическую картину почти до неузнаваемости!

Больше всего мне хотелось сейчас провести полный анализ памяти коронера, чтобы выяснить, сам он додумался до таких фокусов или помог кто. К сожалению, мои полномочия имели границы, и медикаментозный допрос сотрудников Службы, несомненно, выходил за них. А хранить свой смертный приговор во вживленных блоках памяти, которые я мог и имел право перетряхнуть, не станет даже полный идиот.

Однако и такой, накриво проведенный, анализ дал массу интересных данных.

Нехитрая программа видеосинтеза представила мне Конана Сайкса условно живым. Бурая кожа побледнела, налившись здоровым медным блеском, ее негнущиеся складки натянулись изнутри мягким жирком, который не сгоняется никакими анаболиками. Передатчик, сообщавший лосу Башни о местонахождении подопечного, находился в браслете на правом запястье, но сенсоры жизнедеятельности внедрялись в пятое межреберье, левее и ниже соска. Незадолго до смерти Сайкса кто-то вырезал их, небрежно располосовав кожу чем-то бритвенно-острым. А раны — тут же залил клеем, потому что крови на коже почти не было. Кстати… пальцы мои затрепетали сложными мудрами… одежда покойника исчезла: труп нашли уже нагим. Почему? Убийца боялся, что ткань не позволит влаге испариться из тела? Или просто захватал рубашку пальцами и побоялся тщательного анализа на маркеры? Хотя куда там — тщательного…

И что было неправдоподобнее всего — сигнал с биодатчика не оборвался ни на миг. Хотя должен был пресечься, как только титановая таблетка покинула тело Сайкса.

Замерев, повиснув на каркасе из напрягшихся синтетических мышц, я лихорадочно перебирал варианты. Ещё раз вызвал из памяти карту пика Сикорского, маршрут Сайкса. Отсчитал четыре условных часа назад от того места, где сигнал оборвался, где проводились все поиски. Кружок неопределенности захватил кусок склона заметно ниже ущелья, где осыпи покрывали его вечно предательским ковром, готовые сорваться лавиной в любой миг, стоит ноге неосторожного потревожить покой скал. Если где и мог погибнуть опытный альпинист, так здесь — или уже на высотах венечного конуса, близ ошпаренной ультрафиолетом вершины, где солнечные лучи выжигают сетчатку и ледяной недвижный воздух высасывает тепло камней. Очень опасное место. Меня в очередной раз взяла жуть при мысли о том, что парни равата Адита будут искать биохимические метки Сайкса в этом первозданном хаосе, рискуя обрушить на себя обвал… а потом я понял, что и это — обман. Нет, Сайкс умер и не здесь. Обман, скрытый обманом, прикрытым иллюзией…

Я проследил маршрут взглядом. После склона путь Сайкса вел прямо в ущелье, однако то открывалось широким устьем, достаточно ровным и надежным, чтобы даже такой профан в альпинизме, как я, мог одолеть его прогулочным шагом. Вот это место, пожалуй, подошло бы… если только обмен не произошел ещё раньше.

— Рават Адит, — собственный голос показался мне чужим, — биодатчик господина Сайкса подключался по стандартной схеме?

— Совершенно верно, — пророкотал индус. В реале его голос неприятно бил по ушам.

Бросок в информационное море, и демон поиска, словно зимородок, выдергивает из темных вод сверкающую чешуей рыбку-схему. Сигнал ретранслировался через синхронный спутник и только оттуда попадал в локальную опсистему Башни. Разумеется, не напрямую — число направленных антенн на сателлите ограничено, и их контролирует продвинутый псевдоинтеллект-сьюд. Доступ к его системам ограничен паролями местной администрации.

Это значило, что любой подчиненный губернатора Торсона мог при желании записать сигнал с биодатчика, затем подменить прямую передачу записью… и круг подозреваемых резко расширялся. При полном отсутствии мотива. Бред какой-то.

— Господин Михайлов…

Один из полицейских, видно, самый умный, сообразил наконец, что происходит нечто неладное. Я оборвал его взмахом руки.

Следующий шаг требовал несколько больших расходов процессорной мощности, чем я мог себе позволить, но задействовать мейнфреймы института через узкие гейты местной связи было невозможно. Я построил синхронистический график — маршрут Сайкса, вероятная нагрузка на сердце (лишенное усилений — один из немногих органов, которые не стоит заменять на имплант) и реальные данные с сенсоров. И одновременно — скользящий график сравнения: поиск совпадающих участков в кардиограммах.

— Господин Михайлов…

— Обождите, в конце концов, господин Асахита! — рявкнул я, вглядываясь в мельтешение пестрых линий, лианами заплетавших площадку. Должно быть, в глазах у меня полыхало синее пламя, потому что помощник бэйтаунского шерифа отступил на шаг.

Да, интуиция меня не обманула. Наверное, поэтому еще в мире осталось место для сыщиков. Последние три часа до отключения сигнал с биодатчика Сайкса повторял сам себя, будто его носитель заново преодолевал не убийственную осыпь и ровный склон за нею, а зигзагом поднимался по узким трещинам ниже. Три часа. За это время можно не одного человека убить. А потом вывезти тело туда, где оно мариновалось неделю. И никаких спутников-шпионов, которые так помогают на Земле. Есть, правда, бортовые компьютеры на коптерах и вертолетах, работающие по совместительству «черными ящиками», но, имея тот же пароль, которым подчинили сателлит связи, можно уничтожить все следы. И даже расход горючего скрыть. Никаких улик.

Кстати о «черных ящиках».

— Рават Адит, — проговорил я, вставая. — Что показало исследование мозговых имплантатов покойного?

— Мы не смогли провести исследование, — грянул индус.

Мне захотелось уменьшить ему громкость, как сломанному радиоприемнику.

— Почему? — Я обернулся к Аретку. Возможно, прежде тот никогда не бледнел, но сейчас краска не возвращалась к его щекам ни на миг.

— Разрешительные коды, герр Михайлов…

— А диагностика? — напирал я.

Аретку впал в кататонию, и выпавшую из разжатых челюстей инициативу подхватил Асахита.

— Уровень подготовки нашего эксперта не вполне достаточен, господин инспектор, — шелковым голосом отозвался он. — Учитывая важность этого дела, мы не сочли возможным рисковать…

— А что, на планете есть специалисты по точечной диагностике аугментов мозга? — с иронией промолвил я.

Ответ был прекрасно известен нам обоим. Один-два нейрохирурга здесь, конечно, найдутся, но вряд ли их опыт работы больше, чем у бэйтаунского патанатома. А уж тонкий анализ блуждающих глюков в молекулярных процессорных пленках под силу лишь специалистам класса Релера из МТЦ или Мори из Киотского клинического. Понятно, что эксперт мог в лучшем случае запустить внутренние диагностические алгоритмы — но уж это входило в его прямые обязанности.

— Не будьте так суровы с господами из полиции, — снисходительно пророкотал Адит Дев. — При попытке коннекта секретарь покойного Сайкса выдал код «Ипсилон»,

М-да. Это мне только казалось, что я разучился удивляться за последние сутки. «Ипсилон» — не «Омега», код самоуничтожения, но близко к тому. Таким образом опознавали себя лосы повышенной секретности, и последовательность «Ипсилон» говорила: при попытке несанкционированного доступа система необратимо стирала всю информацию внутри себя.

— Какая прелесть… — пробормотал я неслышно, с уважением глядя на обросший паклей костяной мяч. Нет… ассоциация обманывала. Из черепной коробки Конана Сайкса сделать кубок по обычаю его тезки было бы затруднительно: единожды застыв, углекомпозит вообще не поддавался механической обработке,

— Рават Адит, — позвал я. — Запустите независимую фиксацию, пожалуйста. Господам из полиции, — я смерил обоих уничтожающим взглядом, — посчитавшим, что мы получили достаточно сведений, я не могу доверить это занятие.

Наладить связь с вживленным компьютером было непросто. Биохимические генераторы, снабжавшие энергией процессор, прекратили работу в тот миг, когда сердце Сайкса перестало гнать по сосудам кровь, а батарея резерва почти истощилась за неделю. У меня мелькнуло в голове, что и это могло быть целью преступника, но я отогнал нелепую мысль. Если придется, эксперты в Центре Шайен, куда я отправлю тело, долотом расковыряют броневой череп, но доберутся физически до тридрайва. А информация, записанная на кластерных магнитах, не стирается.

Однако последние джоули терялись не напрасно. Получив сигнал извне, система попыталась выйти из мертвенного сна. Большая часть энергии терялась впустую, в попытках активировать аугмент-нейронные синапсы, но увечный без органической своей части, наполовину вышедший из строя процессор — работал.

«Код Ипсилон», — зазвучало у меня в ушах. И никаких пояснений — кому надо, тот поймет.

Блок представлялся мне чем-то вроде мембраны, перегородившей узкую трубу. Для пробы я швырнул в нее один из допусков нижнего уровня. Плотная ткань поглотила цепочку символов без следа, словно вода в колодце. Пожав плечами, я задал надкоманду «перебора паролей».

Интелтроны работают быстрее человеческого мозга. Пулеметная очередь ударила в резиноватую пленку, не причинив ей ни малейшего вреда. Программа самоуничтожения не запустилась, синие огни не заплясали по другую сторону мембраны, стирая данные терабайт за терабайтом — процессор распознал пароли как действующие, — но и доступа к скрытым в подсобном мозгу Сайкса данным я не получил. И это было очень странно. В моем сознательном распоряжении находились коды, способные подчинить воле своего носителя администрацию целой планеты (и помоги мне всевышний, если я не докажу потом, что в этом была необходимость…), но система требовала паролей более высокого уровня. Одного из трех вообще существующих «более высоких» уровней. Дальше — только биокодировка, запись на нейронах мозговой коры. Она не дешифруется в принципе, ее можно только уничтожить вместе с носителем… но объем информации, которую можно передать таким образом, сильно ограничен.

Что такого нес в башке Конан Сайкс? И почему этот живой сейф повышенной секретности взялся по горам лазать? Его бы в закрытой лаборатории держать, с защитой от удаленного доступа.

Я вызвал вторым слоем восприятия тот куцый протокол вскрытия, что сбросил мне рават Адит. Меня интересовало даже не то, что смог найти патанатом, а то, чего не было и, по моей версии, быть не могло.

— Мне не удалось запустить диагностику, — проговорил я, открывая глаза. Надо мной склонились три встревоженных лица — я выпал из реальности на пару минут: дольше, чем рассчитывал. — Или считать данные. Но, кажется, я могу вам сказать, от чего умер Би-Би Сайкс.

Адит Дев вопросительно поднял брови.

— Код «Омега».

Слова канули за край обрыва Ласточек и свинцовым грузилом ушли в пропасть.

Это было немыслимо… но ничто не противоречило такому варианту. Заложенная в подсознание репрограмма заставила Сайкса умереть, когда тот почувствовал угрозу хранящимся в его аугменте данным. Обычно при этом останавливается сердце. И никаких следов.

— Вас, господа, — я кивнул в сторону полицейских, — не задерживаю. Если потребуется помощь, вам сообщат.

Аретку вскинулся было, но японец-заместитель потянул его за рукав, настойчиво шевеля губами — втолковывал что-то на закрытом канале.

— Теперь с вами, рават Адит, — я повернулся к раджпуту. — Все-таки скиньте мне маршрут Тадеуша Новицкого.

Секретарь поймал извилистую золотую линию исчерченной картой. Да, все как я и ожидал — пути бэйтаунского инженера и Конана Сайкса проходили на каком-то участке почти рядом. И было это немного ниже того места, где биодатчик начал передавать числа прошлогоднего календаря.

— Как в колонии обстоит дело с суточным циклом? — поинтересовался я, фиксируя данные в долговременной памяти.

Адит Дев объяснил. Циркадные ритмы, против общепринятого мнения, довольно пластичны, но жить по сорокатрехчасовым суткам Габриэля человек все-таки не может. Поэтому колония работала и дремала в две смены по двадцать один час тридцать шесть минут ровно — понятно, что механические часы здесь не имели даже декоративной ценности — и субъективные дни габриэльцев были не длиннее, а короче земных. Новицкий, как я выяснил из адресной книги городского лоса, относился ко второй смене, то есть бодрствовал вечером и перед рассветом. С его точки зрения, сейчас было время ложиться спать. Я решил было бросить все и рвануть допрашивать его немедля, но тут же раздумал — пока я долечу до городского гелипорта, найду в обманчиво светлой (колышущееся марево в небесах, как я успел заметить, ничего толком не озаряло) ночи нужный дом, подозреваемого придется вытаскивать из постели, что не прибавит ему желания со мной болтать. Обожду. Семь часов, отведенных здешним распорядком на сон, — не срок, раз уж мы точно знаем, что преступление совершено, у нас есть труп… а бежать преступнику некуда. Классический вариант «запертой комнаты», из которой — ещё один нырок в ирреальность, долгое копание в спутанных нитях линков — никто не выходил за последние семь земных дней. Возможных убийц — всего пять миллионов… нет, вру! Гораздо меньше.

Убийца — или тот, кто науськал его, если виновник не один, — должен был знать Сайкса. Должен был иметь с ним некую связь — хоть самую отдаленную. Одним словом, иметь мотив. И он должен был располагать кодами доступа к спутнику связи. Или знать того, кто ими располагает. Иметь возможность. Я готов был допустить, что у Новицкого имелся мотив. Но в возможности отказывал ему сразу и априорно. Вот как свидетель он мог быть мне крайне полезен…

— По крайней мере, — похоже, что равату Адиту приходили в голову те же мысли, — у нас есть тело, об отсутствии коего вы плакались.

— Тело есть, — согласился я, глядя на оскалившуюся мумию, — а вопросы остались.

— Следовало бы отправить его… — начал раджпут.

Я кивнул.

— Да, на экспертизу в центр. У вас ведь есть кому этим заняться? Будьте добры.

Пальцы равата Адита забегали по крышке инфора.

— Джайдев и его братья подгонят вертолет, — проговорил он тем отсутствующим тоном, каким повторяют что-то вслед невидимому собеседнику. — Думаю, нам лучше подождать здесь…

— Хорошо, — согласился я. — Коптер отправлю добираться своим ходом.

На то, чтобы отдать команду автопилоту, ушла пара секунд. Скала дрогнула, когда реактивная струя ударила в камень. С пронзительным ревом колеоптер оторвался от земли, тошнотворно качнулся, выравниваясь, и огненной стрелой ушел в сторону невидимой Башни.

Мы оба присели на краю обрыва. Ощущение было странное: словно скала под нами летела, не то вниз, не то вперед. По команде равата Адита погасли фонари, и площадка погрузилась во тьму. Небо полыхало; полотнища света ниспадали к западному горизонту, но с другой стороны Непреклонный хребет угольной громадой нависал над нами, и казалось, что именно оттуда заглядывает к нам, отчаявшись разорвать полог авроры, космическая чернота.

— Герр Михайлов, — промолвил раджпут совершеннейшим шепотом. — Я могу быть с вами откровенен?

От него несло, как и в прошлый раз, корицей и еще какими-то пряностями. Я сообразил наконец, откуда мне знаком это запах: среди индийцев считается почему-то, будто коричные леденцы освежают дыхание.

— Вполне, — отозвался я как мог убедительно и веско.

— В этой истории что-то нечисто, — выговорил индус с такой натугой, что я вдруг с изумлением понял — признание далось ему нелегко.

— Вы знаете, в чем заключается мой Долг? — продолжил Адит, сделав ударение на слове «долг».

Я покачал головой, забыв, что собеседник, лишенный аугментов, не видит меня.

— Поддерживать порядок и безопасность в Академии, — сам себе ответил индус. — Будь моя воля, я бы отправил господина Сайкса на Землю первым же обратным лифтом.

— Потому что его присутствие отвлекало вас? — закинул я пробный шар.

— Нет. — Широкие плечи под черным в полумраке кафтаном поникли. — Потому что его присутствие… — Он замолк и резко обернулся ко мне всем телом. Краем сознания я отметил, что движения его, несмотря на возраст, по-тигриному гибки. — Я боялся чего-то в этом роде.

— Считаете, что он погиб из-за политики?

За последние двести лет на Земле не было серьезных войн — непрекращающиеся стычки в «серых зонах» не в счет, однако атомными бомбами никто не швырялся со времен второй индо-пакистанской. Но переливы и завихрения в потоке самой текучей субстанции — власти — не утихли, а перешли в верхние эшелоны Колониальной службы, чтобы эхо междоусобной борьбы, постепенно ослабевая, расходилось по закоулкам переплетающихся правительств, спецслужб, концернов и банд. Пока что моя уверенность в том, что гибель Сайкса-младшего не была подстроена, основывалась исключительно на том факте, что Конану приходился дядей глава Отдела внешних расследований, той ветви Службы, которая по преимуществу и сохраняла — силой и хитростью — ее верховенство над менее удачливыми осколками Объединенных Наций, а через них — над формально независимыми государствами Земли и доменами.

Но мне уже доводилось убеждаться, как хрупки бывают родственные узы. Среди неумножителей — тоже. И то, что именно Сайкс-старший направил меня на Габриэль, ничего не меняет. Кроме того, он не единственный директор.

Рават Адит медленно помотал головой.

— Не знаю. Просто не знаю.

— Что связывает вас с Новицким? — внезапно поинтересовался я.

— Ничего, — ответил индус. — Меня — ничего. Но… — Он покрутил ус. — Тадеуш Новицкий — популярная фигура среди колонистов. Он на ножах с администрацией. Если с ним что-то случится, особенно по вине Службы, это может привести… — он явно замялся в поисках достаточно нейтрального слова, — к непредсказуемым последствиям.

Я хорошо мог их себе представить, невзирая на бескровную расплывчатость эвфемизма, похожего скорей на медузу, чем на демонстрации… прогибающиеся под ударами камней стекла… дым, кровь, попурри из отсеченных цензурой кадров… и мерная поступь карателей в ярко-голубой полуброне.

— Да, — пробормотал я, — о порядке и безопасности можно будет забыть надолго…

И все-таки что-то не сходилось в еще не оформившейся перед моим внутренним взором картине.

— Кстати, — заметил Адит Дев. — вы были неправы. Сайкса убил не код «Омега».

— Почему? — Я поднял голову, прислушиваясь к голосу ветра. Поток холодного воздуха бил снизу, и, вдумавшись, я сообразил, почему — море остывало медленнее, чем горы, и накопленное за долгий день тепло порождало бриз. И не только: стальные опоры треножника покрыла едва заметная даже аугментированным глазом матовая пленка росы. Должно быть, поутру ветер поднимается снова…

— Его применяют, когда носитель имеет физическую возможность выдать сведения, — напомнил раджпут. — Но… если Сайкс хранил информацию в наращенной памяти, ему не могли доверить ключа к ней.

Я решил, что горный воздух плохо влияет на мои умственные способности — слишком разреженный. Еще спасибо, что здешние полицейские не сообразили, какое нарушение стандартной процедуры я приписал своему боссу.

— Вы правы, — пришлось согласиться мне. — Хотя это ничуть не приближает нас к разгадке.

— Покуда ни одна из улик не смогла этого сделать, — мрачно заметил Адит. — Ходим кругами…

Вдалеке застрекотал вертолет. Я попытался найти в небе его тень или бортовые огни, но безуспешно. И тут мне пришло в голову еще одно. Если жители Габриэля так склонны к экстремальному спорту, то сколько здесь планеристов? Представились стаи пестрокрылых летунов, парящие среди воздушных потоков над серебряным Узким морем… Однако лицензию планериста в администрации получило всего полтора десятка человек. В сравнении с тысячами альпинистов — кошкины слезы.

— Пока я не поговорю с Новицким, мы ничего больше не узнаем, — вымолвил я, поднимаясь на ноги. Раджпут зашарил вокруг в поисках опоры, и я протянул ему руку.

Всю обратную дорогу мы молчали. Я воспользовался паузой, чтобы еще раз промыть память — чем больший объем информации поступал в мозг, тем чаще приходилось накачиваться химикалиями, чтобы избежать внезапной фуги.

Институт гудел, словно колокол при землетрясении. Каналы данных были забиты до отказа, провода раздувались от потоков информации; даже комфорт-программы не срабатывали, выметенные из загруженной до предела памяти.

— Заработала модель А-привода, — слегка снисходительно объяснил мне рават Адит причину виртуального столпотворения.

Я жадно припал к выжимке из протоколов эксперимента. Действительно, опытный образец аннигиляционного двигателя прожег выхлопом насквозь известняковый холм на полигоне в трехстах километрах от Башни, отработав без перерыва тринадцать с четвертью секунд, и отключился только из-за перегрева фокусирующих катушек: поскольку ни одна модель прежде не выдерживала больше мгновения, излишними сложностями вроде системы охлаждения их не обременяли. Судя по всему, предыдущие опыты кончались неудачей из-за неправильно выбранной модели поведения флазмы в активной зоне: поскольку состояние вещества, в котором плотность лучевой энергии превышает плотность энергии массы покоя, трудно назвать ординарным, упрекнуть ученых в ошибке язык не поворачивался, но, на мой взгляд, сойти с накатанной колеи можно было и пораньше.

С адельфрау Фукс мне связаться не удалось: ее секретарь вежливо сообщил, что доктор принимает участие в «мозговом штурме». Зато охватившая Башню исследовательская лихорадка позволила мне поесть в одиночестве: кафетерий на втором этаже пустовал, невзирая на разгар рабочего дня первой смены. Лишь изредка забегали смурные личности в форменных куртках обслуги, чтобы, нагромоздив на поднос пирамиду закусочных брикетов и прихватив с кухни пачку кофе, вновь умчаться.

Портить брикетами желудок, и без того измученный нерегулярным питанием, я не стал, а заказал овощное рагу с белковыми хлопьями. Мясоедение отходит в историю даже в метрополии, где страны Ядра цепляются за куриные фабрики, пережившие эпидемию «гринписовской чумы», с подачи экологических террористов прицельно поражавшей генженированные породы бройлеров, а Периферия спасается от голода вскормленными грибковой мукой тощими зебу. В большинстве же колоний скотоводство банальным образом не окупает себя. За исключением двух планет из сорока освоенных, земная растительность не может существовать в открытом грунте: либо она биохимически несовместима с або-флорой, либо не выдерживает конкуренции с ней. Для посевов приходится с немалым трудом готовить почву… и место, предназначенное под пастбище, с куда большей эффективностью займет поле картошки или соевых бобов. Исключение составляют рыба, которую можно разводить в прудах, и те же жертвы «Гринписа» — куры, благо и те и другие питаются в конечном итоге пищевыми отходами. Рыба в меню кафетерия значилась, но я имел несчастье поинтересоваться состоянием марикультуры на планете прежде, чем делать заказ. То, что терраформисты выпустили в не до конца засоленные, холодные воды под самым краем полярной шапки, в жизни больше всего походило на помесь крысы с головастиком, и, хотя голограмма в меню выглядела вполне аппетитно, я предпочел не рисковать.

Покончив с десертом, я обнаружил, что заняться мне нечем. С четверть часа я бродил по коридорам нижних ярусов Башни. В глазах встречных полыхал синий огонь, заслоняя зрачки. В рекреациях толклись кучки ученых, погруженных в особенную реальность надстроенного мозговыми имплантатами восприятия. Взгляды устремлялись в пустоту незримых диаграмм, руки указывали на ошибки в невидимых формулах, контуры несуществующих моделей заставляли расступаться.

Именно тогда мне пришло в голову, что не имеет, в сущности, значения, раскрою я дело о гибели Конана Сайкса или нет. Потому как стоит трупу оказаться в руках экспертов из-под горы Шайен, стоит моему боссу убедиться, что мы имеем дело с убийством, — и я буду отозван прежде, чем успею вымолвить «пароль введен». А на мое место придет угрюмый педераст из штатного состава, не отягощенный сомнениями и неподобающей ориентацией, и перетряхнет колонию снизу доверху, точно мусорное ведро, и, если потребуется — каждого из пяти миллионов человек подвергнет медикаментозному допросу. Так есть ли толк суетиться?

На какую-то шальную минуту мне захотелось задержать отправку тела в метрополию, но, протянув щуп в базу данных СБ, я выяснил, что вертолет уже в пути к лифт-станции. Развернуть его возможно, однако возникнут неприятные вопросы. А если не задерживать… Еще час — и труп будет на Земле. Еще три — курьерский рейс из Кито в Скалистые горы. Вскрытие, вероятно, начнут немедля. Таким образом, у меня остается пять-шесть часов до смены. Опустить руки… или еще побарахтаться?

В конце концов я решил, что полномочия даны, чтобы ими злоупотреблять. Ничего страшного не случится, если я подниму одного ассенизатора из постели, особенно если учесть, что к тому времени, как я прилечу в Бэйтаун, до условного рассвета останется не больше часа. Брать коптер для недолгого перелета было глупо, и я ограничился вертолетом.

Взлетная площадка располагалась близ центра столицы. Еще выбравшись впервые из ховера, я обратил внимание, что город будто бы пытается смяться комком, как ни растягивает его природа вдоль узкой полосы между берегом и обрывом. Штаб-квартира местного отделения Службы, администрация колонии, имм-контроль — все публичные здания теснились вокруг трех скверов, расположенных на манер клеверного листа. Черешком служил отрезок бульвара, который производил бы куда большее впечатление, будь он хоть самую малость длинней двухсот метров. Подозреваю, что единственной целью, которой он служил, было производить впечатление на вновь прибывших колонюг. Правда, вялая листва каштанов скрывала не особняки богачей, которых на планете и не могло быть — директорат трепетно относится к планированию и контролю во всех видах, экономика не исключение, — а многоквартирные бараки. Точно такие же тянулись рядами, едва не заглядывая друг другу в окна, в сторону северной окраины.

По другую сторону короткого бульвара располагался более престижный район, обиталище специалистов. Даже помешанные на экономии и эффективности планировщики Службы понимали, что равнять квалифицированных работников с простыми колонюгами — смерти подобно прежде всего для самой колонии. Поэтому эта часть города выглядела вполне пристойно. Я вызвал из городского банка данных план с указанием адреса и двинулся вслед только мне видимому указателю, принявшему модный в Восточной Европе образ постепенно разматывающегося клубка золотой пряжи.

Улицы Бэйтауна были освещены, как днем, резковатым блеском люминесцентных фонарей — этот город не спит. Я оглядывался по сторонам, отмечая при себя мелкие отличия… хотя, пожалуй, не столь мелкие.

Похожи друг на друга штампованные городки на землеподобных планетах, и чем явственней подобие, тем трудней бывает определить, куда занесла тебя служба. Только там, где условия в чем-то кардинально отличаются от привычных, бывает возможно с первого взгляда понять: вот Мундо-дель-Парадизо с ее мертвыми веснами и, соответственно, герметичными бункерами-бараконами, вот Аверн с его чудовищным климатом и супериглу, вот Тянь-хоу со взвешенной в насыщенном аммиаком воздухе ядовитой бериллиевой пылью и станциями-куполами, вот Фрейр с его ненасытной биосферой и ограждениями-периметрами…

Сухой и холодный Габриэль накладывал на человеческие обиталища свой отпечаток. Городские архитекторы стремились, должно быть, придать улицам сходство с заштатными округами Санлосана: такие же белые одно-двухэтажные домики за заборчиками по колено высотой, посреди лужаек. Но я заметил металлический отблеск в оконных стеклах — теплозащитная пленка. Если приглядеться, то землю на участках покрывала мелкая сетка системы капиллярного полива. но, невзирая на это, трава все равно росла вяло, готовая в любой миг пожухнуть. Вероятно, сказывалась низкая концентрация углекислоты в воздухе, потому что сосны по обе стороны улицы тоже роняли короткую бурую хвою. Кое-где я заметил лужайки не грязно-желтого, а ослепительного лимонного колера и даже подошел, чтобы присмотреться. Это была габриэдьская трава, или скорей лишайник. Землю густо-густо покрывали многоярусные поганки с ажурными шляпками высотой не больше пальца. Я нагнулся украдкой, чтобы сорвать одну, и не сумел — плотный ковер сросшихся корнями грибков был словно отлит из силиконовой резины.

Дом Тадеуша Новицкого ничем не отличался от соседних: чуть пожелтевший от времени коттеджик, видимо, из первых. Нырок в ирреальность: действительно, дому почти шестьдесят лет, сменил трех хозяев. Я вдруг осознал, что колония на Габриэле — старая; дети первых поселенцев успели вырасти и умереть здесь. В некоторых мирах смена поколений выражалась жестокими конфликтами. Там, где вначале требовалось взрывать скалы и выжигать поля, надо было строить заводы и прокладывать интелтронные сети. Вновь прибывшие были образованней старожилов, они оттесняли их на обочину складывающегося общества, и давление прорывалось — насилием или глухим отторжением, разделяющим колонистов на касты.

Однако этой участи Габриэль должен был, по моим расчетам, избежать. Для выживания здесь изначально требовалось толковое, компетентное население: даже сельское хозяйство требовало агрономов с высшим образованием взамен подвернувшихся под руку вербовщикам неграмотных крестьян из стран Периферии. Хотя самые невежественные оставались дома — без знания хотя бы основного языка будущей родины в колонии не пускали.

Только одно отделяло жилище инженера-коммунальщика от стоящих рядом домиков: желтая лужайка. Капиллярной сетки не было; но лишайная поросль туго заткала сухую, неплодородную землю.

Задумавшись, я едва не треснулся о дверь лбом и секунду недоумевал, почему она не растворяется передо мной. Потом сообразил — я не на территории Академии. Город принадлежит домену, и здесь нет бытовой интелтроники. И силового привода на двери — тоже, потому что дверь отштампована из белого пластика на нефтехимическом заводе. Дома я не рискнул бы затвориться такой в отхожем месте, но здесь колония, нищета, красть нечего — у всех все одинаковое, ибо разнообразие неэкономично. Правда, замок на двери стоит. И заперт он — я подергал ручку — изнутри.

А еще на двери не было домофона. Или звонка. Или гонга с колотушкой. В общем, такого предмета роскоши, который позволил бы незваному гостю как-то заявить о себе.

Положение складывалось предурацкое. Если ничего не предпринять, я простою под дверями Новицкого, покуда меня не вызовут на базу. С другой стороны, применять грубую силу не хотелось. Очень трудно вызвать на откровенность парня, которому ты только что вышиб дверь. Или хотя бы окно… потому что при ближайшем рассмотрении выяснилось, что окна в доме не открываются в принципе.

Затем я вспомнил, что интербрейн — не единственный способ связаться с человеком,

Новицкий не подходил к инфору долго. Однако упрямство принесло плоды: спустя каких-то десять минут навязчивое мурлыканье над ухом внезапно сменил заспанный, хриплый голос:

— Слушаю?

— Пан Новицкий? — проартикулировал я, отклеиваясь от стены. — Будьте добры, отоприте дверь.

— Какого черта?!

— Станислав Михайлов, отдел внешних расследований, — представился я. Инфор габриэльского образца оказался настолько примитивной штукой, что не принимал даже проксов-полномочий. Просто мобильный телефон с парой дополнительных функций.

Новицкий задумчиво посвистел.

— Только голубец мог сказать такую глупость, — пробормотал он наконец. — Ладно, подождите.

Долго ждать не пришлось: еще через пару минут дверь отворилась. На меня пахнуло влажностью, душной и теплой, но вовсе не затхлой. Это было так неожиданно, что я отвлекся и следующие несколько секунд вынужден был отслеживать одновременно два потока данных: тот, что поступал от моих органов чувств, и тот, что сохранил для меня всепомнящий секретарь.

Тадеуш Новицкий оказался мужчиной, как говорила моя прабабушка, видным. Это значило, что, поднатужившись, он мог бы поравняться силой с моими мускульными аугментами. Или послужить моделью для полисензовых героев: покорителей планет, губителей чудовищ и прочих джедаев.

— Ну и что вы хотите мне предложить, господин голубец? — полюбопытствовал Новицкий.