Золотое солнце

Черная хроника Глава 7. Пепел жизни

...Она отдает мне нож. Беру его. Целую лезвие и возвращаю.

— Это будет твоим оружием.

Большего ни одна Крыса не сделает. Большее трудно придумать. Отдать жизнь за кого-то из своих — меньше, чем подарить оружие.

Она садится напротив меня и смотрит в глаза. Кажется, понимает. И я смотрю ей в глаза. Между нами танцует oгненный мятеж, над язычками пламени — теплое марево. Что мы теперь друг для друга? Девочка! Все проклятое магическое серебро облезло с тебя, осталось только то, что в глазах. Она волнуется, моя Ланин, ее трепет я чувствую отсюда.

Тебя, что ли, показал мне Хромец в поганом сне? Да что за чума! Тебя, кого еще. Мы должны были убить друг друга. Сталью. Аххаш, ты! Мастер чеканить сны фальшивее маргской монеты, где серебра едва-едва половина... Помогла тебе твоя вонючая хитрость? Помогла? Я спас ее сталью от смерти. Она спасла меня от смерти такой же сталью. А ты как, а, Аххаш? Весло тебе в задницу.

Пришло время подсчитать, кто, кому и сколько должен.

Мой народ изгнал меня. Мои боги захотели обмануть и погубить меня. Мой брат, одна со мной кровь, и тот продал меня.

Еще недавно я готов был вынуть меч из ножен и пойти против них. Против всех. Моему гневу нужно было очень много крови людей и чуть-чуть крови богов, если получится. Теперь я холоден. Кто помогал мне и спасал меня?

Капризная девка Астар... Ну не шипи так, все знают тебя! ...И только для того чтобы досадить мужу. Тебе я должен немного: ты бросила меня. Если выберусь, Аххаш Маггот! — пожертвую тебе денег или вина. Хоть ты и не друг мне теперь, свои долги я помню. Отец... Аннабарка! Слышишь ли меня? Благодарю. Когда мы встретимся на дне морском, я тебе поклонюсь. А у живых нет счетов с мертвецами. И чужачка, гадюка, виноградная лоза, вот дерьмо. Похоже, мы квиты с нею. Во всем, кроме одного. Кажется, теперь она — мой народ. А твой народ — он всегда должен тебе... а ты ему. Если нас не прибьют, если мы спасемся, хотя якоря не летают, если спасемся все-таки, мы, наверное, всегда будем должны друг другу. Увидим.

И тут огонь потянулся ко мне. Там, в костре, множество вооруженных мужчин пытались достать врага, который где-то наверху. Или, может быть, плясали на трупах врагов, которые внизу. Похоже, кто-то позвал меня прямо из огня. Давай, иди! Иди!

Что я должен делать?

— Встань! Что сидишь? Встань! Скинь чужое! Встань!

Я встал. О, Аххаш!

Огонь отпрянул от меня...

— Да это говорю я так, Хромец ни при чем...

— Скинь чужое! Где твои руки? Где твои ноги? Скинь чужое!

Тоненький голосок тростниковой флейты. Почти свист. Р-рыбье дерьмо! Моя рука вспомнила какое-то движение, моя голова ответила ей другим. Почему ладонь пошла вниз? Почему голова повернулась вправо?

— Давай! Давай же! Где твои руки? Где твои ноги?

Ударил далекий барабан.

Да-да-да! Да-да-да-да-да!

Флейта.

Тень далекого года. Как шквал дождя со снегом. А! Пусть тело само вспомнит, оно, выходит, умнее меня. Ну!

Да-да-да! Да-да-да-да-да!

— Скинь чужое! Скинь чужое! Скинь чужое!

Флейта.

— Что ты делаешь, Малабарка?

— Разбираюсь со старой судьбой.

Да-да-да! Да-да-да-да-да!

Флейта, флейта!

— Скинь чужое! Ну!

Этот танец... дикие, рыбья моча, рывки, махания руками, дрыгания, прыжки и падения... Я танцевал уже когда- то все это... но иначе, иначе!

Да-да-да! Да-да-да-да-да!

Флейта!

Мой народ выкинул меня за дверь? Так больше это не мой народ!

— Малабарка, не объяснишь ли, зачем ты скачешь по песку, как сумасшедший?

— Снимаю чужое, девочка.

— Скинь чужое! Скинь чужое! Скинь чужое!

Так давно... Еще Аннабарка был жив. Все мы, десять мальчиков-одногодков, танцевали одно и то же от восхода и до заката...

— Черное солнце в зените! Давай! Пляши! Скинь чужое!

Мой брат продал меня? Больше это не мой брат!

Да-да-да! Да-да-да-да-да!

Флейта! Флейта! Флейта!

— Малабарка, безумный танцор, что делать мне?

— Отдай долги!

Так давно... Сколько лет прошло? Нас мучили испытаниями и испытывали заковыристыми вопросами целых пять дней. Десять из тринадцати дошли до последнего дня. Теперь каждый пятый из нас должен был погибнуть, а значит, всего двое... Те, кто упадет от усталости первыми, — их ждут неумолимые ножи стариков.

Зарокотал второй барабан. Невидимый мастер выбивал дробь. Барабаны владели моим телом, они приказывали ему...

Да-да-да! Да-да-да-да-да!

Да-да-да! Да-да-да-да-да-да-да!

Да-да-да! Да-да-да-да-да!

Д-р-р-р-р-р-р-р-р!

Р-Р-Р-р-р-р-р-р-а!

Флейта.

— Подожди, Малабарка! Я буду танцевать вместе с тобой! — Наши ладони на несколько мгновений соединились над костром. Пламя облизывало их, но не жгло, не жгло!

— Черное солнце над головой! Пляши! Прыгай! Сбрось чужое!

Так давно... Восемь стали мужчинами, когда пролилась кровь двух. Весь этот день женщины лежали в своих длинных домах на дальнем краю поселка, не поднимая лиц от земли. Смерть, Аххаш, мгновенная безболезненная смерть — лучшее, что ты смог бы даровать той, которая отважилась бы выйти из дома...

Ланин танцевала совсем другое. Какой-то сложный узор. Глаза и руки, руки и глаза. Медленно... быстрее... очень быстро... как я...

Д-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

Дерьмо! Я танцевал все это наоборот. Каждое движение было изнанкой того, что совершил я когда-то, очень давно...

— Черное солнце в облаках! Давай! Давай! Давай!

Ланин изламывала тонкие руки молниями...

Мои боги губят меня? В бездну таких богов!

И впрямь черное солнце поплыло по небу. Или в моих глазах, придонные братья, зачернела смерть? Как тогда. Я упал сразу после второго, и темный диск плыл надо мной...

Флейта издала невыносимо тонкий звук.

И-и-и-и-и-и-и-и...

Я сорвал Куб с ремешка и бросил его в огонь.

— Уходи! Уходи! — Я кричал, сам не зная, кому и чего требуя... — Уходи, проклятое дерьмо! На дно! В бездну!

Ланин уставилась на меня. Пошарила взглядом. С чем расстаться ей, проклиная свой народ, своих богов и свою прошлую жизнь? Схватила нож, собрала волосы в пучок и косо отхватила их одним движением. О, Аххаш! Ее последнее богатство.

Так вышло, что волосы упали как раз на Куб. Огонь вмиг добрался до них и, наверное, до КУБА, не видно... Вспышка! А! Пламя взорвалось... Исчезло... Почти все исчезло, кроме двух-трех упрямых язычков. Пласт снега в полкострища. Снег...

Черное солнце упало, поганая тварь, прямо мне налицо, я покачнулся... Откуда оно, проклятие? Над головой крыша из матерой скалы, над крышей — тусклое время первой ноч ной стражи, настоящее солнце уже закатилось. Откуда же оно?

— Уходи! — кричали мы оба.

Чернота лопнула. Мне показалось, полился дождь из золотых искр. Падаю... Рядом в изнеможении опускается на песок моя Ланин.

Она гладит мне лоб. Осторожно. Успокаивает. Не хочет вызвать желание... даже не думает об этом. Успокаивает. Ей приятно, ей безмятежно. Спрашивает:

— В семь лет у вас это было, ведь так?

— В шесть.

Морщит лоб. Как видно, сверяется с какими-то книгами, с чем-то еще.

— Я читала, что у народов вроде твоего такое бывает в семь. У нас тоже — в семь, но только у девочек.

— А у нас — в шесть.

— Ой, правильно, в шесть. Я просто по-женски посчитала: у нас принято отмерять годы с зачатия, вот и насчитала лишний...

Я говорю:

— Ланин... У меня сейчас один народ. Это ты. Только что я спалил Крыс, и всю свою старую судьбу тоже спалил.

— Я не столь глупа... не столь слепа, чтобы этого не видеть. Я ведь тоже взяла и отрезала все, что было со мной прежде.

— А сама?

— Что ж... пожалуй, и от себя кусок отрезала. Нечто вышло из меня.

— Не желаешь поменять имя?

Она отвечает не сразу. Я очень хорошо чувствую, не хуже, чем первое дуновение ветра после трех дней с пустым парусом: она понимает, что именно мы выплясывали у костра. Понимает, и отлично. Понятливая баба.

— Наверное, нет. А зачем? Я против своего имени ничего не имею. А ты, Малабарка?

— Нет.

— Не ответила, когда ты сказал... про народ из двух человек. Я пришла к выводу: это похоже на правду. Только мы еще не настоящий народ. У настоящего народа должно быть кое-что свое, а мы только отказались от чужого, но пока ничего не приобрели взамен. Мы пусты. У нас нет иной ценности, кроме...

— ...нас самих. Тебя у меня, меня у тебя. — Я посмотрел ей в лицо. Ну же, каракатица, признай, так и есть.

— Да.

Девочка...

Нерасчетливая щедрость — спать обоим одновременно. Еще вчера мы были, Аххаш... нет, не враги. Вчера мы были никто друг другу. Сегодня первая часть ночи — моя, а вторая — ее. Никогда еще не бывало, чтобы женщина охраняла мой сон... Но нам нужно много сил. Нам нужно очень много сил. Один день истрачен из нашей отсрочки, а мы не приблизились к побегу с проклятого острова ни на шаг. Слишком много шума мы наделали. Слишком много магии кругом. И, снасть камбалья, что-то слишком мало толковых идей, как убраться отсюда наверняка.

Скоро мне будить ее. Аххаш Маггот! За те две стражи, пока она спала, я перебрал вроде бы все, но, куда ни ткнись, шансов мало.

Итак, столбик расходов.

Во-первых, из меня ушло много умений. Мне больше никогда не разжечь костер без огнива. Я не чувствую магии вокруг себя. Никакой. Знаю, что из Ланин она должна... — как бы поточнее сказать? — сочиться, наверное, так я раньше чувствовал. Теперь не чувствую. Во-вторых, у нас осталось всего двенадцать дней. В-третьих, уйти с острова можно только на лодке или на корабле. С кораблем нам вдвоем не справиться. Аххаш Маггот! Откуда его взять-то, угнать прямо из порта? А лодок я не видел тут ни разу. Рыбаков, что ли, нет на острове? Да, потроха карасьи, быть того не может. Где тогда лодки? Ни одну волна морская не ласкает. Да и что — лодка? Дойти на ней отсюда до имперского побережья — один шанс из четырех. Не больше. Так что лодка — на самый худой конец...

Теперь доходы.

Во-первых, у меня есть союзник. Приличный боец меня бы устроил больше, но и девочка — не брос. Совсем не брос. Во-вторых, я жив и цел, спасибо, подлатала меня Ланин. Это, собственно, все. Черта под доходами.

Плохая торговля, как в Марге, где от людей ацал рябит в глазах, так что легче пришибить купца на месте, чем выторговать лишний медяк. Плохой итог. И все-таки: что там с лодками? Рыбья моча, с утра вызнаю у нее в подробностях... Лодки, лодки, лодки...

Одна мысль меня точит, как вредные жуки деревяшку, спасу от них нет. Одна мысль. Все боги ополчились на нас. Мне бы мертвым быть уже раза три, а может, и все четыре. Да и ей назначен был хоть один разочек, но верный. Или два... это то, что я сам ее едва не прирезал. До фальшивых снов дело дошло, крупная игра. Отчего ж мы живы? А, Нергаш? Или ты, Аххаш, ответь? Что? Почему?

Молчат, конечно.

Одного из них на нас двоих с лишком хватило бы. Чтобы из обоих, значит, выжать дерьмо, а остальное развеять по ветру. А еще эти ее... змеи. Тоже ведь, не просто змеи, дотянутся до меня и Ланин, если захотят. Сумеют дотянуться, надо думать. Нет, не боюсь, против любого вышел бы с мечом... но и любой бы меня убил, это я точно знаю. Рыбья моча, да тот же Гефар, самый слабый, и он — прикончил бы.

А мы — живы. Не сходится.

Что, каприз у них прошел, нами заниматься?

Так не бывает. Не проходят у богов капризы. Мы, вольные люди, — их народ. Народ темных богов из морской бездны. Мы — то, что они сделали из нас. Любой народ, снасть камбалья, то, что из него лепят его боги. Но они лепят собственные подобия. Боги — те же мы, только намного сильнее. И что за чума выходит? А вот какая чума: мы, вольные морские люди, отступили бы только перед еще большей силой. Значит, есть сила, перед которой отступили они. Есть какой-то боец, который за нас. Мешает им. Боец могучий, сильнее Нергаша, сильнее их всех. Может быть, сильнее даже Незримого. Он хочет от нас того, чего они все не хотят.

Как там девочка сказала? «Мы пусты»... Не-ет, у нас есть кое-что. Только мы сами не знаем, что именно. У нас, рыбья моча, есть то, что он от нас хочет. Знать бы только, зачем понадобился ему отставной абордажный мастер Ма- лабарка и принцесса Ланин без прав на престол? Знать бы, знать бы... И еще лодки.

...проснулась от одного прикосновения.

— Пора?

— Пора, Ланин. Ближе сотни шагов сюда не должен подойти никто. Иначе нам не уйти отсюда. Буди при любом постороннем шуме...

Она слушала внимательно. Она даже не пыталась сказать, что вот, мол, знаю, не девочка, читала, мол... Очень хорошо.

Небо, наверное, чистое. Луна шпарит вовсю, как груда денариев, если сложить их рядом со свечой. Ланин устроилась у самого выхода из грота. Силуэт ее вычертило лунным светом. Сидит, подбородок на коленях, ладони под бедрами, своевольная кошка, думает, кажется, обо мне. Что-то такое, непонятное, но не злое, тянется от нее ко мне.

Неожиданно я почувствовал желание. Даже вздрогнул, как это пришло: моментально и остро. Аххаш! Еще не хватало. Не стоит думать об этом. Не стоит тратить на это силы. Не вовремя.

Но желание меня не отпускало.

Мне стоило изрядного усилия погасить все это. Но почему? Баба как баба. Конечно, именно такие бабы мне и нравятся. Не малявки, как любит Милькар, весло ему в задницу... Но и не так, чтобы с одной стороны — вымя до пупа, а с другой — мясная лавка до земли. Как раз такие, точно такие как Ланин, мне всегда и нравились. Я как будто отыскивал одну, лучшую среди схожих... Давно у меня не было никого. Аххаш! Разве в этом дело? Ведь баба как баба, ничего особенного... Раньше я бы сумел подавить желание в один миг. Что в ней? Я пригляделся.

Ланин из тех женщин, которые очень долго остаются похожими на девушек. Долго не стареют, но когда приходят их пора, ломаются скоро; как стрела в сильной руке. Только что была красивая женщина, глядь, — а уже старая плесень... Ладно, до этого далеко. Так вот, в них есть что-то от девушек. Тонкие, стремительные, чуть-чуть неуклюжие, не знают причуд собственного тела. Отдельно ходят ноги, отдельно двигаются руки, отдельно улыбаются губы, все вместе — как десять флейт, поющих одновременно и не в лад. Как воин, который много лет думал про свой меч, что это острая железная палка, а потом попал к хорошему учителю, и тот показал, какие чудеса этой палкой можно творить... Воин еще не умеет владеть мечом, но уже почувствовал вкус силы и свободы, исходящих от умения работать. Так же и женщины вроде Ланин застывают в мгновении перехода, многое им говорит, как это должно быть, и ничто пока не указало путь, приводящий в это самое как... Уже не один мужчина взял их, а они все еще невесты, никак не становятся женами до конца. Как птицы, которым суждено летать, и они машут крыльями, но не умеют оторваться от земли. Кажется, раза два или три я едва не научил летать такую птицу, но все как-то не выходило до конца. Астар! Ты не захотела помочь?

Вопрос ушел в пустоту. Ну понятно.

Не научил, а всегда хотелось. Не как с Фалеш, нет, это не как с Фалеш, та мне стала сестрой, женой и лучшим другом сразу. Вот же чума! Как жалко.

Я думаю о них обеих одновременно. Обе хороши, и притом ничем не схожи. Очень разные. Одна — как своя же ладонь, или, скажем, ступня. Другая — не ступня, а ступенька... то ли вверх куда-то, то ли неведомо куда.

Ланин.

...Если поднимется такая в воздух, следишь за ее полетом и не веришь, что ей необходимо опускаться на землю. Неуклюжести живо приходит конец. Это трудно передать на словах. И вообще редко случается. Вот взяли мы имперскую квадрирему, так же редко и с женщинами-птицами. Все в них меняется очень быстро. Они так же стремительно расцветают, как и вянут. Милькар как-то пересказал мне, что ему самому поведал Аннабарка Кипящая Сковорода много лет назад: отцу досталась такая чудесная птица. Лучше, чем бой, лучше, чем пангдамская водка, даже лучше, чем быть мастером... Милькар смеялся и не принимал всерьез: всего лишь баба... да куда ей! А я запомнил.

...Она обернулась.

— Прости, ты еще не спишь, Малабарка?

— Нет.

— Я хотела бы попросить тебя, Малабарка, об одной мелочи, которая, быть может, незначима для тебя, но для меня важна.

Ну да, конечно, принцесса. Я бы сказал попросту: «Хочу то-то и то-то. Как?» А она, видишь, узоры по деревяшке вытесывает... «незначима для тебя»...

— Что?

Она отвечает необыкновенно резво и с досадой:

— Дай я волосы тебе помою, наконец!