Золотое солнце

Серебряная хроника Глава 6. Плоть и сталь

Слава Луне, проплакалась я ночью, пока мой странный напарник пребывал не то во сне, не то в трансе. У меня всегда так: пока не проревусь, не в состоянии соображать, зато после этого мозги, словно промытые слезами, начинают шевелиться вдвое быстрее. Вот и сегодня утром, доведя себя до полного онемения чувств, я как-то очень бесстрастно прикинула уровень воды у берега и осознала, что грот Кеннаам скорее всего сейчас уже вполне доступен — в этом году сезон штормов закончился рано, и восточный ветер успел как следует отогнать всю лишнюю воду от той сторо ны острова. Когда я объяснила ситуацию Орхэзу... то есть Малабарке, он согласился, что лучшее место для укрытия трудно придумать.

Это место мы с Кайсаром открыли во время одной из наших охот с ястребами, а такое странное имя я дала ему оттого, что именно в тот день Кайсар пересказывал мне плутовской роман о сводне Кеннаам.

В этом месте гора очень круто обрывается в море, и скальную стену довольно долго нужно обходить по колено, если не по пояс в воде. Зато потом откроется очаровательная бухточка, усыпанная нежнейшим белым песком, в которую стекает ручей с горы. Этот самый ручей и вымыл грот в соседней скале, расположенный так хитро, что разведенный в нем огонь не виден ни с моря, ни из леса.

Сказать по правде, сама я ни разу не пробиралась туда по воде. В самый первый раз Кайсар перенес меня на руках, потом же мы, боясь оставлять коней по ту сторону скалы, просто брали с собой длинную веревку и спускались вниз прямо с лесистого склона. Сейчас же пришлось разуться и подвернуть штаны значительно выше колена. Пару раз, когда под ногу попадались острые камешки, я чуть не оступилась на глубокое место, но ничего, обошлось...

— Кострище и постель из сухой травы, — бросил мой напарник, заглядывая в грот. — Здесь бывают люди. Ты уверена, что на нас никто не наткнется?

— Здесь частенько пережидают шторм рыбаки, — объяснила я. — Но сейчас сезон штормов миновал. А чтобы тащиться сюда ради романтического уединения, надо иметь такие вывихнутые мозги, как... — Я замялась на мгновение.

— Как у тебя и твоего любовника, — докончил за меня Орхэз. — Ладно, верю.

— Кстати, тут, под дальней скалой, полным-полно съедобных ракушек, — поставила я его в известность. — Только нырять за ними придется тебе, потому что я даже плаваю, стараясь держать голову над водой.

Он посмотрел на меня, как мне показалось, с легким презрением, но все же снизошел до вопроса:

— Ты очень голодна?

— Не знаю, — подумав, ответила я. — Я ничего не ела двое суток, но, как ни странно, не могу понять, голодна или нет...

Не дав мне договорить, он распустил узел своей рубахи (я невольно отвела взгляд, чтоб не смотреть на его шрамы и в особенности на недавнюю гноящуюся рану):

— Показывай, куда нырять.

Указав ему место, я вернулась в грот и растянулась на охапке старой травы, с наслаждением вытянув руки. Воистину, надо всего-то сутки побегать со связанными руками, чтобы осознать, как мало требуется человеку для счастья...

Ничего не хотелось. В другой ситуации я бы сказала «не хотелось жить», но в том-то и дело, что жить как раз очень хотелось — назло всем. Хотя бы для того, чтобы выяснить, за что эти твари сделали ТАКОЕ с Салуром... Наверное, я все еще не осознавала до конца глубины случившегося со мной. Мозг, уже принявший, что жизнь рухнула и возвращение домой означает смерть, не умел передать это знание телу и чувствам.

Но если так, зачем вообще все? И что, прах побери все и вся, что в таком случае означают мои сны, так странно и неправильно сбывшиеся? Малабарка, надо же, «золотой корабль»... Я ведь и называла его про себя все это время Орхэзом, Золотым, не в состоянии принять имя Крыса. Хотя, если размышлять здраво, тот, кто вчера предлагал мне тухлую рыбу и блистательно провалил простейшее испытание на логику, никак не заслуживал имени Орхэз. А вот поди ж ты...

Маннаэл макаль. Не знаю почему, но меня прямо-таки завораживало звучание этих слов, впрочем, я вообще легко влюбляюсь в слова. Две части одной головоломки — его власть не по крови и моя кровь без власти... причем в свете последних событий и о том, и о другом имеет смысл говорить в прошедшем времени.

Даже в совершенно прошедшем — есть такое время в имланском. Лоам и Серенн, подскажите хоть вы! Но нет, чувствую, не подскажете.

Отвлечься, не думать об этом. Как угодно отвлечься, иначе просто сойду с ума.

Когда он вернулся, с его волос ручьями текла вода, а в черную рубашку было завернуто, по моим прикидкам, раза в два больше ракушек, чем надо было нам двоим для насыщения. Я только сейчас осознала, как он изголодался — на него-то загонная охота, наверное, длится не первый день...

Он тяжело дышал: похоже, рана мало-помалу подтачивала его силы. Прах побери, почему он до такой степени боится доверять мне? Неужели только потому, что ощущает мою магию? Дело в том, что целитель я не то чтобы никакой, а стыдно сказать, какой, целительство — не мой вид магического воздействия. Но и я могу сделать очень много при одном условии: если болящий сам попросит меня об этом. Тогда словно убирается некий личный барьер, который в противном случае я не сумела бы проломить. Человек как бы признает себя слабее и отдается в мои руки, а такое доверие я не смею обманывать. Но проявлять инициативу самой мне категорически противопоказано. Вот и остается сидеть и мысленно твердить: ну отбрось ты гордость, ну попроси меня хотя бы осмотреть твою рану! И себе, и мне жизнь упростишь!

Да, кстати, к вопросу о магии...

— Слушай... Малабарка... Раз уж мы сидим здесь в относительной безопасности и никуда не бежим, можно задать тебе один вопрос совершенно отвлеченного свойства? Можешь не отвечать, если не посчитаешь нужным.

Он, продолжая раскладывать ракушки на плоском камне перед кострищем, глянул на меня через плечо:

— Спрашивай.

— Ты можешь объяснить мне подробнее про свой кубик для гадания? Понимаешь, если бы магия была светом, то эта штука светилась бы не хуже маяка в гавани. Однако у твоего соплеменника, бывшего здесь в рабстве, это был всего лишь кусок дерева, игрушка для простецов, и не более. В чем тут дело?

Лицо его странно дернулось. Впрочем, я не мастер читать по лицам, прах его знает, что ему подумалось. Да засунь ты свою недоверчивость себе... за пазуху, должен же понимать, что ни от какого вреда, причиненного тебе, я ничего не выиграю!

— Ладно, — вдруг решился он, — из моих рук.

С этими словами он провел ногтем по одной из граней деревянного кубика — и сначала я даже не сумела разглядеть, что именно выпало ему на ладонь, ибо мне, словно с размаху пеной с волны, плеснуло в лицо силой. А потом я увидела другой кубик, золотой и совсем маленький. На верхней его грани, обращенной ко мне, было странное изображение: сначала я приняла его за серп стареющей луны, но тут же поняла, что это половинка маски, смотрящая на меня прорезью пустого глаза.

— Что это? — невольно выдохнула я и услышала в ответ:

— Это ты. «Киит».

— Ничего не понимаю. Если брать стандартный нумерологический принцип, общий для большинства народов... — Я торопливо огляделась, подобрала кусочек известняка и стала чертить знаки на гладком базальте:

— Один — Солнце — мужчина, творец, маг, вообще человек. Два — Луна — женщина, пара, равновесие. Три — Небо — ребенок, связь, соединение, весть. Четыре — Земля — стабильность, закон, власть. Пять — Молния — изменение, движение, война. Шесть — Море — красота, гармония, полнота сущего. — Я повернулась к Орхэзу, все так же держащему на ладони свое сокровище, но на этот раз вверх «хутелем». — А теперь попробуй сам раскидать свой КУБ по стандарту. «Тулед» тогда будет четверка, «киит» — двойка, раз ты сам говоришь, что он от луны, «хутель», наверное, пятерка...

— Рыбье дерьмо, что за чепуху ты городишь! — неожиданно взорвался он. — Ни в какие ваши расклады КУБ не ложится! Это создано силой посильнее, чем вся ваша дерьмовая магия!

Этого я уже никак не могла перенести. Не говоря уж о тоне, каким это было сказано — он снова посмел перебить меня! До сих пор я считала, что это невозможно в принципе, и вовсе не потому, что этикет не позволяет перебивать принцесс...

— Что? Ты считаешь свою игрушку умнее мудрости всего мира? Этот принцип применяется и в Имлане, и у нас, и в Империи, да даже в Ожерелье Городов!

— Мудрость сухопутных червей. Все, что есть в Ожерелье, кроме денег, — дерьмо. Мы вольные люди, мы живем иначе и думаем иначе. Наши знаки сильнее. Куда ты отнесешь «махаф»? А «шагадес»? — Когда он произнес это слово, золотая вещица на его ладони словно сама собой дернулась. — Незримого — куда?

Я задумалась. Действительно, куда? Не растут на лавре апельсины... Так, а если попробовать не стандартную гексаграмму, а проекцию Бастийского октаэдра сил... прах побери, я ведь читала о нем так давно!

Вообще-то я очень медленный человек. Медленно ем, медленно одеваюсь, медленно пишу, медленно делаю любое дело и, главное, медленно соображаю, как относиться к происходящему. Но иногда, когда идет освоение какого-то нового знания, меня, словно галерного гребца, вдруг выбрасывает из первого темпа в третий. И это всегда приводило окружающих в огромное замешательство — они вдруг понимают, что перестали успевать за мной. Вот и теперь Орхэз не успел ничего понять, как я резко выхватила из его рук — нет, не золото силы, я не имею обыкновения пропускать подобные запреты мимо ушей, а всего лишь гадательный кубик. Мысленно раскидала по нему «тулед» — «ат-сал»[1] — «киит» и остальные радости, приложила пальцы, соединяя... так и есть, получаются два треугольника, а уж сделать проекцию на плоскость и вовсе никакого труда не составит...

— Гляди, Орхэз! — Я даже не заметила, что вслух назвала его на своем языке. Впрочем, я уже достаточно давно говорила, мешая слова двух языков, просто удивительно, как он ни разу не переспросил. Кусочек известняка снова лег в мои пальцы, и я торопливо стала рисовать схему:

— Вот, если посмотреть так, то получится шестиконечная звезда из двух наложенных треугольников, она называется Звездой Шаму. Это тоже, как ты выразился, обозначение жизненных стратегий, но не одного человека, а целых народов, и не изменение, а, наоборот, основа, базис жизни. Сверху над верхним лучом — Благо, Свет, как они это называют, внизу под нижним — Зло, Тьма. Приложи КУБ своей рукой так, чтобы центры граней были на лучах звезды. — Пришлось направить его руку, он не сразу понял, чего именно я от него хочу. — Три верхние грани — вершины первого треугольника, три, которые сейчас не видны, — второго. Вот так, а теперь смотри! Первый треугольник — три народа мысли: «тулед» — да, Империя, «атсал» — Ожерелье, «киит» — мы. Второй треугольник — три народа чувства: «хутель» — вы или степняки, «махаф» — варвары к северу от Империи, а «шагадес» получается Имлан, но не такой, как он сейчас, сейчас это вообще непонятно что, а такой, как двести лет назад, при королеве Маллах, когда там был культ Госпожи Смерти и людей в жертву приносили, словно домашний алтарь гирляндой украшали. Идеально ложится, не так ли?

Он не сразу, но кивнул. Однако поразительно — это второй человек после Салура, которому под силу угнаться за скоростью моего объяснения «в третьем темпе»!

— И действительно, если поменять Свет и Тьму на Порядок и Хаос, как у тебя, то наибольший Порядок — «тулед», наибольший Хаос — «шагадес». Поскольку Звезду изобрели в Империи, нет ничего удивительного, что Светом оказалась именно она... Вот только ближе к «туледу» пара «хутель» — «махаф», а у тебя совсем наоборот, «атсал» — «киит». А Звезду Шаму вообще-то принято делить по уровням свободы снизу вверх — вы и северяне свободнее нас и Ожерелья, тут и спора нет, однако самый-то несвободный получается Имлан, Распад, а самая свободная — Империя, Развитие... Вполне верю, что, когда придумали Звезду, она была моложе и никто не мог спорить с тем, что она Развитие. Но что из этого следует? А следует то, что вам, когда давали этот КУБ, просто поменяли полюса, заставили считать высшим благом нечто совсем противоположное!

Он слушал. Прах его побери, он очень внимательно слушал меня, и я откуда-то знала, что если с его языка сейчас сорвется очередная «рыбья требуха», то это будет относиться отнюдь не к моему объяснению...

— Вот только что тогда обозначают числа от одного до шести, нарастание какого свойства — я совсем не понимаю. «Нарастание Хаоса» — слишком на поверхности, чтобы быть правильным ответом... — И тут меня с некоторым опозданием осенило. — Постой, так ты гадал на этом КУБЕ, и тебе выпала я — «киит», потому ты и цепляешься за меня с такой силой?

Его глаза неожиданно сверкнули, словно две молнии. На миг я снова увидела перед собой не морского варвара, пусть даже и человека власти, а тень своих снов, облаченную в золото...

— Намного хуже. Мне выпал «шагадес». А ты — всего лишь возможность его сломать.

Я умолкла потрясенная. Не будь я сейчас «в третьем темпе», еще долго переспрашивала бы, что да как, но сейчас его слова мгновенно улеглись на должное место в моем сознании.

— И кажется, ты уже его ломаешь. — Он ткнул пальцем в мой чертеж и неожиданно прибавил: — Например, только что.

После почти двух дней вынужденного поста жареные ракушки оказались необычайно вкусными. Я заедала их молодыми побегами медоцвета, набранными по дороге, предложила и Орхэзу, но он почему-то отказался.

Надо все-таки приучаться звать его Малабаркой, тем более что, по сути, это имя значит почти то же самое, а звучит, пожалуй, даже красивее...

После еды меня снова потянуло в сон. Вчера днем я, правда, выспалась, зато потом не спала всю ночь. Но перед этим следовало выбраться в лес и принести дров для костра — невеликий запас, оставленный рыбаками, мы сожгли, когда жарили ракушки. Можно было бы — и даже нужно — послать за ними одного Малабарку, но вид его раны неожиданно разбудил во мне совесть.

В конце концов, он и так вчера целый день таскал меня за собой, как кошка котенка.

И кстати, не так уж удивительно, что он успевал за моим объяснением. Судя по тому, как он вчера расправлялся с моим конвоем, ему тоже дан дар иногда жить быстрее бега времени. Вот только я никогда в жизни не захотела бы тратить этот дар на драку. Опьянение боем — какая это ерунда перед опьянением открытием, перед сознанием, что через тебя идет в мир что-то новое! Наверное, эта радость даже больше, чем от рождения ребенка, ибо не бывает омрачена ни кровью, ни болью. Вот как сегодня, когда я раскладывала золото силы по Звезде Шаму — мне хотелось смеяться, хотелось отшвырнуть мелок и закружиться по гроту в танце, хотелось прыгнуть на шею Малабарке и расцеловать его только за то, что он слушал с интересом и даже вроде бы понимал!..

— Малабарка, — тихонько окликнула я его, — ты из того, что я объясняла про твой КУБ, сколько понял? Половину, больше, все?

— Почти все, — ответил он в своей обычной отрывистой манере. Кстати, он все время говорил только на моем языке, хотя я старалась отвечать ему на его канналане. Наверное, оттого же, отчего и я — когда говоришь на плохо знакомом языке, сам выбираешь слова, когда же слушаешь, всегда рискуешь не понять что-то. Спасибо Кайсару за его уроки. Хотя Малабарка, похоже, куда лучше владеет моим языком, чем я канналаной, раз понял даже мою двуязычную мешанину.

— Ты умен, маннаэл макаль. — Почти против моей воли в голосе прорвалась легкая насмешливость. — Даже странно, что вчера ты так позорно провалил мое испытание...

— Испытание? — Он недоуменно уставился на меня.

— Когда я заговорила с тобой про убийство женщин. Думаешь, я не понимала, что в моих словах есть противоречие? Ты мог бы заставить меня замолчать одной-единствен- ной фразой: «Если женщина хочет считаться солдатом, пусть будет готова к тому, что ее убьют как солдата». А ты вместо этого начал вспоминать про какую-то имперскую квадре...

И вот тут он действительно заставил меня замолчать — только не фразой, а попросту зажав мне рот. Я возмущенно рванулась, но слава Луне, не успела вскрикнуть.

— Тише! — еле слышно шепнул он в самое мое ухо и резко указал в сторону моря. Теперь и я увидела лодку, медленно выплывающую из-за дальней скалы, и стоящую в ней одинокую фигуру со знакомой до боли прической на рыбьем клею.

Жрица-страж, прах ее побери окончательно и бесповоротно! Как хорошо, что наш костер успел прогореть...

— Вряд ли это по наши души. — Мой ответный шепот был не слышнее шелеста травы под легчайшим ветерком. — Там, намного дальше, есть камень в воде, на котором когда-то принесла себя в жертву Первая жрица Эллах. Считается, если помолиться на нем в полном одиночестве, Лоам и Серенн даруют ответ на какой-нибудь вопрос. Вот за этим она скорее всего и плавала. В глубине грота нас не видно, так что пусть себе плывет. Мы здесь прекрасно отсидимся.

— А если она спрашивала о том, где искать тебя? И получила ответ?

В этот миг лодка покинула тень скалы, и прическа Стража сквозь перламутр загорелась густым медовым отливом. Именно тем отливом, на который я невзначай обратила внимание, наблюдая сверху за страшной гибелью Салура! Не было никакого сомнения, что это та, вчерашняя тварь — на нашем острове такой цвет весьма редок, а жрицы волос не красят, им это ни к чему, раз под серебром все равно почти ничего не видно.

— А если даже и так, — я рассмеялась беззвучно, но от этого не менее злорадно, — у нас есть прекрасный способ это проверить!

Я почувствовала, как «третий темп» снова подхватывает и несет меня, подобно большой волне. Стиснув руки Малабарки в своих ладонях, я заглянула ему в глаза:

— Я никогда и никого так не просила, я вообще не умею просить. Но сейчас я прошу тебя, маннаэл макаль: дай мне твою магию! Слей свою силу с моей, ибо там, в лодке, одна из убийц моего учителя и единственного близкого человека!

— Ты хочешь мстить? — Его дыхание обожгло мне лицо, когда он прошептал это.

— Прежде всего я хочу знать! — отрезала я. — А там будет видно.

— Я не маг. Моя магия — нищая. Что тебе в ней толку?

— Наконечник тоже лишь малая часть копья, — возразила я, — но без него копье не более чем палка. Только с помощью мужской силы я могу сломать преграду, за которой спрятаны ключи от ее воли. Это наш единственный шанс — застать ее врасплох!

Несмотря на всю страстность нашего разговора, он продолжал оставаться еле слышным шелестом. Ну, тень моих снов, услышь же меня! Если нам и вправду назначено совместное деяние, почему бы не начать прямо сейчас?

— Ну хорошо. Твой бой, командуй, что мне делать.

— Просто представь, что протягиваешь мне на ладони... да хоть жемчужину. Остальное я возьму сама.

Слияние произошло быстро и четко, значительно легче, чем с Салуром — с ним сила каждого из нас тянула в свою сторону, здесь же я всей своей мощью обволокла протянутую мне сверкающую крупинку. Губы сразу же вспомнили слова заклятия, которым прежде доводилось пользоваться всего раза два, да и то на простых смертных, для тренировки.

«Хай дара тану, най дана лэй...» Сознание мое уже метнулось туда, в море. Медоволосая дрянь не ждала моего нападения, сосредоточенная на управлении лодкой. Удар! Зеркальце на ее груди вспыхнуло и разлетелось осколками, она вскинулась, но поздно, «...хара на тэй!» Новый удар! Воля ее подобна крепкому столбу, но моя сила — веревка, надежно захлестнувшаяся вокруг него. Теперь осталось лишь потянуть за эту веревку...

Мучительно сглотнув, зеркальная развернула лодку в сторону нашей бухточки.

Когда она пристала к берегу, мы уже поджидали ее. Для пущего эффекта я соткала вокруг себя и Малабарки призрачное золотое сияние. Зеркальная, с расширившимися глазами под лицевым покровом, замерла напротив, я рванула за магическую веревку, и она рухнула перед нами на колени.

— Ты знаешь, кто я такая? — спросила я ее, стараясь говорить как можно более жестко и бесстрастно.

— Нет, госпожа. Я никогда прежде не видела вас. — Голос ее дрожал. Странно, я в общем-то ждала от нее ненависти, а вовсе не страха...

— Отвечай на мои вопросы. Ты не можешь солгать мне. Как твое имя?

— Лехфир, госпожа.

— Зачем ты плавала к камню Эллах?

— По поручению Храма. Купец Кармадиш решил выделить часть кораблей старшему сыну и спросил у богов совета, что именно лучше всего отдать...

— Все понятно. — Я перевела дыхание. Обычное поручение, знатные горожане регулярно просят подобного совета в важных делах... — Ты присутствовала вчера при том, как библиотекарь Салур был отдан во власть Ахну-Серенн?

— Да, госпожа.

— Тебе известно, в чем состояла его вина?

— Он был сообщником принцессы Ланин в осквернении Древнейшего Храма. Это приговор, который он услышал, но главная его вина была в ином: он знал о силе принцессы и оказывал ей помощь в овладении магией.

— Как... — теперь я сама с трудом подавила дрожь в голосе, — как была доказана его вина?

— Вчера утром моя напарница Инсин была послана в келью послушницы, которой принцесса воспользовалась, чтобы проникнуть в Храм. Инсин должна была изучить оставленный принцессой магический след, но неожиданно оказалась в центре гексаграммы, начертанной на полу одной из библиотечных комнат. Библиотекарь, увидев не ту женщину, которую ожидал, был очень перепуган и тем изобличил себя. Вскоре он был взят и допрошен самой Хранящей Престолы. Как раз тогда пришло известие о странной гибели конвоя, посланного с принцессой к Дому, и исчезновении принцессы...

— Достаточно, — перебила я словоохотливую жрицу. — Почему принцессе солгали об испытании взорами Ахна-Лоама и Ахну-Серенн?

— Никто не лгал ей, госпожа! — горячо воскликнула Лехфир. — Это официальная формулировка приговора, только и всего. Истинно невиновного боги не тронули бы... только на моей памяти такого ни разу не было.

— И все-таки ей солгали. — Я ткнула зеркальную носком сапога, и она с готовностью распростерлась передо мной в белом песке. — О каких взорах может идти речь, если ваши гадины слепы, как кроты! Теперь отвечай, почему ваш поганый храм запретен для женщин дома Исфарра?

— В них может проявиться кровь Ассиди... Способность к причастности, не знаю, как сказать точнее... Об Ассиди говорили, что силу ей посылает сама Луна, минуя своих детей. Но это противно Ула-Лоаму и Улу-Серенн, а потому рано или поздно такая сила сводит человека с ума и заставляет разрушать все, до чего он дотянется. Ассиди была человеком железной воли и к тому же погибла всего тридцати восьми лет от роду, только это ее и спасло. Эта сила ничего общего не имеет с обычной магией, скорее, если сравнить силу богов с озером, то женщина с кровью Ассиди — всего лишь канал для полива полей...

— Но принцесса занималась самой обычной магией! — снова перебила я Лехфир. — Разве это не доказывает, что и сила ее была самой обычной?

— Судя по тому, что рассказал Салур, характер того, что ей давалось и не давалось, с очень большой вероятностью указывал на способность к причастности. Но такую силу должен кто-то пробудить, она не просыпается сама. В храме это сделать очень легко, обычному магу труднее, но тоже возможно. Салур обучил принцессу магии вопреки запретам и тем прогневал богов куда сильнее, чем своим жалким ритуалом...

— В таком случае что случилось бы с лринцессой, если бы она коснулась престола Улу-Серенн?

— То самое разрушительное безумие, только мгновенное, сразу после прикосновения.

«Ты лжешь!» — хотелось воскликнуть мне, но магический допрос при связанной воле исключал самую возможность лжи. Так вот что на самом деле готовили мне мои боги, мои дорогие прародители, прах их побери тридцать три тысячи раз! Так сказать, мой собственный личный «шагадес»!

«Шагадес»? Ох ты, постой...

— Последний вопрос. Ула-Лоам и Улу-Серенн — дети Луны, но кроме матери, у детей всегда должен быть отец, они не берутся ниоткуда. Есть ли в тайном храмовом знании сведения о том, кто был отцом Лоама и Серенн?

— Незримый Владыка, что превыше и людей, и богов, и всякой твари, безликий и непостижимый, — отчеканила мне в лицо Лехфир именно то, что я заподозрила мгновение назад.

— Рыбья моча! — ахнул за моим плечом Малабарка.

— Она самая, — мрачно бросила я ему. — Теперь, Лехфир, ты сядешь в свою лодку, возьмешь курс на подводный камень в двух полетах стрелы за той скалой и разобьешь ее об этот камень. Потом ты доплывешь до берега и вернешься в храм пешком. К тому моменту, когда ты ступишь на берег, ты забудешь про наш разговор и будешь помнить только, что тебя швырнуло на камень волной и что свое зеркальце ты разбила, выбираясь вплавь. Поняла?

— Да, госпожа. — К концу разговора в голосе зеркальной прорезалась прямо-таки собачья преданность.

— Тогда выполняй. — Я отпустила конец магической веревки и с размаху захлестнула его вокруг шеи Лехфир — не удавкой, скорее, шарфом. Стражи через три само рассосется, а к тому моменту моя зеркальная все будет помнить только так, как я ей приказала.

Пока лодка Лехфир не скрылась за скалой, я все так же стояла, глядя вдаль, и только после этого погасила золотой ореол и, спотыкаясь, добралась до травяной постели в гроте.

— Спасибо тебе, Малабарка, — выдавила я из себя, когда он осторожно опустился рядом. — Огромное спасибо...

— Мусор за собой надо убирать, — сказал он в ответ. — Зачем отпустила?

— Как бы ее не хватились... — проговорила я, утыкаясь лицом в сухую траву. — Любой другой вариант вызовет подозрения, а любое подозрение сейчас — лишняя ниточка к нам.

— Все еще хочешь мстить за учителя? Самоубийство на людях — дурная затея.

— Его этим не вернешь. — Конец фразы против моей воли утонул в зевке. — Да и кому мстить? Даже если мы прирежем Хранящую Престолы, то вскоре назначат новую, так какой в этом смысл? А теперь прошу простить меня, но я должна поспать хотя бы то время, которое солнце будет идти вон до того куста на склоне. Иначе я не сумею восстановить силы. Прах побери, так и не успели с тобой за дровами сходить...

Проснулась я самую малость позже того времени, которое сама себе назначила. На кострище уже лежала немалая охапка дров, но Малабарки не было ни в гроте Кеннаам, ни в бухточке.

Впрочем, за его судьбу я не волновалась: перед тем как уснуть, я совсем позабыла разорвать магическую связь между нами, и, если бы с ним произошло что-то нехорошее, я узнала бы об этом в тот же миг, что и он. На всякий случай я коснулась его мыслью — легко, словно перышком, и совсем мимолетно — и сумела понять, что сейчас он занят поисками какой-то целебной травы.

Я решила воспользоваться его отсутствием, чтобы вымыться в ручье. Не то чтобы я стеснялась раздеваться перед ним — мне было абсолютно все равно. Как говорила в такой ситуации Тмисс, вряд ли он увидел бы что-то принципиально новое. Но в свете его подчеркнутого равнодушия к моему телу такое поведение было бы слишком похоже на провокацию. Мне не хотелось быть обвиненной в попытке получить над ним власть с помощью своих женских достоинств.

Вот уж что никогда бы не рассчитывала найти в морском варваре — мой ум ему был нужнее, чем моя плоть! Хотя, может быть, по его меркам я совсем некрасива. Какой бы незаурядной личностью он ни был, все-таки вырос он среди варваров, и это не могло не наложить отпечатка — для них женщина без мясистого зада и огромного вымени почти не женщина. А впрочем, нет — сказал же он мне, когда я переодевалась, что я хороша...

За что я люблю грот Кеннаам, так это за то, что здесь удобно мыть голову. Во-первых, в одном месте ручей срывается со скалы небольшим водопадом, под которым одно удовольствие промывать волосы, во-вторых, в одной из проток, которые наполняются только весной, есть небольшой выход голубой глины. Не яичный желток, конечно, но тоже весьма правильная вещь.

Вымывшись, я уселась сушить волосы на самом солнечном месте. Конечно, зеркальное облачение было куда чище, чем то, во что переодел меня Малабарка, и здесь, в безопасном убежище, можно было бы без страха надеть его... но вдруг я поняла, что после всего, что случилось за последние два дня, эти тряпки вызывают у меня лишь отвращение. Тем более что и серебро с ногтей уже полностью слезло — мытье головы этому способствует, как ничто иное.

Все здесь навевало мне воспоминания о Кайсаре. После его отбытия с острова я ни разу не бывала в гроте Кеннаам, и сейчас то и дело казалось, что вот-вот мелькнет среди камней белая с желтым одежда, раздастся знакомый отрывистый смех... С удивлением я поняла, что могу предаваться этим воспоминаниям так же легко, как прежде: слишком давно все это было, и даже то, что вся моя прежняя жизнь сейчас превратилась в одну кровоточащую рану, никак на это не влияло.

Вот и хорошо. Пусть хоть что-то останется нетронутым — прядь сильно вьющихся черных волос, тонкий шрам на скуле, задевающий мочку уха, плащ цвета обожженного кирпича, на котором мы предавались ласкам. И еще звук флейты, не нашей, а короткой и тонкой, какие бывают у народа Малабарки — этому Кайсар тоже выучился в плену. Иногда под его наигрыш я тихонько напевала одну из тех четырех или пяти песен, которые умею воспроизводить, не фальшивя...

— Не дергайся, это я.

Малабарка, легок на помине. Я так глубоко ушла в воспоминания, что даже не расслышала плеска шагов по воде. Лицо у него несколько... разгладилось, видимо, что-то нашел, хотя то ли, что искал — не знаю.

— Слушай, Малабарка, — спросила я, когда он опустился рядом со мной на прогретый солнцем песок. — Тебе что- нибудь говорит имя Кайсар Лиртена?

— Ничего, — равнодушно отозвался он. — Кто это?

— Один... в общем, один аристократ из метрополии, который лет десять назад попал в плен к твоему народу.

— Не слыхал. Скорее всего не к нашей стае, не к Крысам. Так это он выучил тебя канналане?

— Именно. — Я вздохнула. — Просто так, ради развлечения. Вот кто, кстати, был по твоей символике сильнейший «махаф». Даже следы от него в песке оставались неглубокие, словно не человек прошел, а вестник богов на крыльях ветра...

— Красиво говоришь. — Малабарка сплюнул в лоскуток то, что жевал все это время, и засунул в рот еще горсть листьев. — И освоилась быстро.

— Просто это то, что я умею лучше всего, — объяснила я. — Тебе жизнь даровала радость вести людей в бой, а мне — понимать знаки и символы. Это как минимум столь же достойно уважения. И зря ты говоришь, что «махаф» труден для понимания. Ничего трудного: «атсал» — купец, «киит» — маг, жрица, «хутель» — наемник или, извини, разбойник, а «махаф» — уличный актер, танцовщица. Или такой авантюрист, как Кайсар.

На это он не ответил ничего, впрочем, я и не требовала от него ответа. Некоторое время прошло в молчании. Солнце медленно клонилось к закату, мои волосы почти высохли, в лоскуток легла новая порция целебной жвачки...

— Знаешь, — наконец выговорила я, — пока я не начала разбираться с твоим талисманом, у меня было такое предположение: твои и наши боги — враги. Поэтому один из вас, выброшенный на наш остров, должен либо погибнуть, либо перейти под власть Лоама и Серенн. Но это все равно что пойти на службу к врагу, и по возвращении к своим такого человека ждет судьба предателя. А вот теперь, когда я узнала, что и ваша, и наша магии имеют в истоке Незримого Владыку, совершенно не знаю, что и подумать. Одно знаю: все это нравится мне чем дальше, тем меньше.

— Мне тоже! — Малабарка зло сплюнул.

— Да, кстати, — заметила я, — про то, что случилось со мной, ты уже все знаешь. Половину тебе рассказала я, вторую половину ты видел своими глазами. А вот я еще ничего не знаю про то, за что маннаэл макаль Черных Крыс удостоился такой странной чести, как изгнание к нам...

— О, Аххаш... Для меня это бессмыслица. Пережил и забыл... — Он взглянул на меня изучающе, словно взвешивая: а стоит ли начинать? Наконец решился.

— Тебе понравится... Мы, вся стая Крыс, промышляли в хорошем месте. Самые дальние гавани Империи, если идти к полночи. Туда мало кто добирался из морского народа, овцы нестрижены... Одиннадцать кораблей — большая сила. Мы работали их шутя. Раз, другой, третий... Гарнизоны разбегаются, мало кто лезет на рожон, черви, даже схватиться в полную силу не пришлось. На четвертый раз попался в плен их офицер, куча дерьма, захотел жить, а на бою его изувечили, отрубили три пальца. Бесполезная груда падали, жертвенное мясо. Так вот, захотел жить. Рассказал, что явилась специальная команда. Три когорты, три сотни лучников, наемные варвары и какие-то еще неустрашимые. Займутся нами как надо, мол. Мы, конечно, занялись ими как надо. Высадились, где нельзя высадиться, застали их спящими, зарезали каждого третьего, прочие разбежались. Была там кучка настоящих. Ловкие, как придонные братья. Они только и остались на месте, не побежали. Эти, что ли, и были неустрашимые? Вот же снасть камбалья... Я взялся за их старшего. А все смотрят, Аххаш, как мы на мечах рубимся. Я его и так, и этак, не идет на меч, хорош. Он тоже все свои финты показал, но и я ему не даюсь. Вот же чума! Работаем наравне. А вокруг наши, смотрят. По двадцать наших на одного их бойца. Голыми руками не возьмут, конечно... Но положат скоро. А эти... не боятся. Как мы, понимаешь, совсем как мы, не боятся умирать, Аххаш Маггот! Уважил я его. Отпустил как человека, не дал прикончить, как ползучего краба. Его, старшего, и десяток бойцов при нем еще оставались, так им я тоже разрешил уйти подобру- поздорову. Он мне: мол, нужна будет помощь или что, я, префект Наллан Гилярус, добро забывать не приучен. Я ему: давай, говорю, иди живее, мол, какая мне от тебя помощь, подумай сам, сухопутник, ты живешь на неверной земле, а я — в вольном море, какая же мне помощь — от тебя, червяка? Говорю ему: мол, я, Малабарка Габбал, жалую тебя: иди прочь. Ушли. Тут вылез Ганнор, корабельный мастер, это у нас...

— Ты можешь не объяснять. Я понимаю, о чем идет речь.

— У нас и раньше были нелады. Он взбунтовал остальных. Мол, одиннадцать человек могли стать нашей добычей и не стали. Мол, абордажный мастер...

Я механически повторила за ним эти слова, словно откованные из звенящей стали:

— ...маннаэл макаль...

— ...да, абордажный мастер, мол, много на себя берет, против закона пошел. Лишил вольных Крыс одиннадцати рабов... Судить его, сбросить его! — так он кричал. Гнилой топляк, старый, хитрый, давно готовился... Это я сейчас понимаю. За мной пошло меньше людей, чем за ним. Намного меньше. Безнадежно. Закон такого не разрешает, точно, но наша вольность стоит дороже. Так я думал, дерьмо. Моих было совсем мало, я решил зря не губить их. Приказал сидеть смирно. Но и сдаться так просто было бы против... да против всего. Взял с собой троих самых отчаянных, они бы все равно не стали пережидать. Схватился с прочими, пусть убьют, твари, что мне, смерть в глаза не глядела? Вышло иначе. Этих троих положили, а меня взяли. У двух Ганноровых крабов я, правда, сам забрал жизни. Но они меня взяли. Так бывает иногда...

Он умолк. Заходящее солнце щедро обливало золотом его лицо, руки, волосы, поблескивало на кольце в волосах, превращало черное рванье в тусклую темную бронзу... В этот миг он не был тенью моих снов, но и от варвара в нем было мало, как никогда. Меня вдруг посетило острое желание уговорить его тоже вымыть волосы — просто для того чтобы придать его облику чуть больше благородства. Прах побери, я бы даже не погнушалась сделать это сама!..

— Эй, Ланин! — Впервые за все время я услышала в его голосе некую нерешительность. — Тебе раны промывать приходилось?

— А что? — Все во мне так и замерло.

— Надо мою дыру в боку очистить, прежде чем мазь класть. Человеку со стороны это делать удобнее, чем мне самому.

— Ты мне доверяешь? — радостно переспросила я.

— Потроха карасьи, если б не доверял, не попросил бы!

Вне себя от радости я вскочила на ноги:

— Прах тебя побери, я целый день жду этого твоего разрешения! Теперь, когда ты его дал, в моей власти вообще убрать твою рану без всякого следа! Моей магии на это с лихвой хватит!

На этот раз я зажгла костер сама, вспомнив, как прошлый раз мучился Малабарка. Весь побелел, на лбу капли пота выступили, и все равно язычок пламени в его ладони возник с большим запозданием. Наверное, это рана выпила его силу. Я слегка, словно лаская, провела над дровами рукой, и пламя почти сразу же взлетело очень высоко. Люблю огонь — еще лет семь назад, когда я только-только постигала основы магии, он уже прекрасно меня слушался.

Когда я промывала его рану, он только зубы стиснул. Закусил бы хоть рукав, герой с дырой, и морскому ежу ведь понятно, что ты от боли дух не можешь перевести! Как ты еще умудрялся бегать и сражаться с такой раной? Я пять раз меняла лоскутья, прежде чем вычистила достаточно гадости, чтобы разглядеть особенности раны. Весь подол храмовой блузы на это истратила...

— Глубокая у тебя дыра, — озабоченно выговорила я. — Хорошо хоть ребро не задето. Это тебя чем: камнем, металлом или чем-то еще?

— Еще на корабле, — выдавил он сквозь зубы. — Нож с зазубриной.

— Да-а... — протянула я. — Это все усложняет. Камень я могла подобрать с земли какой попало, но в этом случае мне очень нужен нож. На худой конец, сгодится и другой кусок металла, например, твое кольцо для волос, но тогда мне трудно будет дать какие-то гарантии. Я ведь не настоящий целитель, и все приемы у меня собственного изобретения. Ну так как, дашь или нет?

Он замялся. По его лицу было видно, что он до сих пор не может решиться.

— Чего медлишь, маннаэл макаль? По-моему, то, что я никуда не делась за время твоего отсутствия, хотя могла, лучше любых слов говорит, что мы с тобой одно. Почему я это понимаю, а ты все еще нет?

Ох, как полыхнули его глаза! Однако свой нож он выдернул из-за ремня и положил в мою ладонь совершенно спокойно.

— Вот и отлично. — Делая вид, что все невысказанное им относится не ко мне, я опустилась на корточки у костра и погрузила лезвие в пламя.

На самом деле моя задача не усложнилась, а даже упростилась. Металл всегда слушался меня почти так же хорошо, как огонь, и много лучше, чем камень, Теперь я была абсолютно уверена в успехе своей затеи.

Левой рукой я начала тихонечко отбивать такт по камню для печения ракушек, затем вплела в ритм свой голос — так низко, как только была способна. Песня, которую я завела, считалась совсем не женской — этот тягучий гортанный распев я подслушала у наемников из степи, — зато металл ее слушался просто прекрасно. Если можно так сказать, она ему просто нравилась — и железу, и бронзе, и даже меди. О-о-о-о, хай-нарарай-нарарай...

Похоже, песня нравилась не только ножу, но и самому Малабарке — мне показалось, что замер он не только потому, что боялся спугнуть мою ворожбу.

Раскаленный нож трепетал в моей руке как живой, когда я вынула его из огня и поднесла к ране. Оборвав напев резким вскриком, я несколько мгновений прислушивалась к себе и миру вокруг нас...

— Что отворено клинком, да затворится клинком же! — наконец произнесла я тихо, но отчетливо, почти торжественно. — Сталь разящая да станет исцеляющей в руке моей! Да уйдет боль, да очистится тело нареченного Малабаркой и станет цело, как никогда не ранено!

И вдруг ведомая странным наитием я выкрикнула:

— Не властью богов, что обманули меня, и не волшебством книжным, но своею причастностью тому, что неведомо мне, повелеваю: стань по слову моему!

Одновременно я коснулась ножом — раны и своим сознанием — сознания Малабарки, не позволяя боли прорваться в него. Пусть эта боль от раскаленного железа и длилась бы всего десяток мгновений, все равно лучше без нее.

И снова он даже не ахнул, когда увидел, как на глазах затягивается его рана, только вздрогнул, да зрачки расширились. Я не успела досчитать даже до ста, а его бок был уже целым, и только кожа, чуть нежнее и розовее, чем положено, напоминала о том, что было.

— Спасибо тебе, сталь, — выговорила я совсем тихо. Поднесла клинок к губам, быстро лизнула горячее лезвие — раздалось шипение, словно на раскаленную плиту капнули водой. Все, как и положено...

— Вот и все. — Я устало вздохнула и протянула Малабарке его нож. — Вот я тебя и починила.