Золотая шпора, или Путь Мариуса

Глава 4. Как родился план грамотея Уго

Золотое правило вора: действуй так, будто берешь свое. Спокойно, без суеты. Так, как ведет себя медведь на пасеке. Уго чувствовал себя вором: он ведь пришел в чужой дом и ищет ведь чужую вещь. Вспомнив золотое правило, он вернул своим действиям природную непринужденность, гоня прочь подступавшее напряжение. Охладить эмоции помогала жвачка. Уго сам составлял ее для себя из смолы, воска и мяты.

В этот ранний час дом Мариуса был пуст, как кошелек философа. Все отправились на работы. Да и всех-то: отец да брат (мать Мариуса покинула худший из миров лет пять назад, не в силах перенести свою унылую жизнь). Момент для осмотра Уго выбрал самый правильный. Если по глупой случайности (которую не предусмотришь) его застанут здесь – неужели он не заморочит голову этим лапотникам? Уго даже не задумывался, что станет молоть, если придется оправдываться. Главное, как учил отец Клемм – никогда не терять самообладания. Тогда для тебя нет безвыходных ситуаций, мой мальчик.

У плетня, где нашли труп, земля еще хранила темные следы. Пролилось кровушки, кажется, немало. Напрягая с трудом привитые навыки следопыта, Уго оперативно, но со всем возможным тщанием изучил следы. Сразу припомнились головоломные задачки, которые ставили им, юнцам-послушникам, в лесах под Валтиной. Всякие доброхоты наоставляли столько следов, что Уго отложил выводы до лучших времен. Это стадо вытоптало все, что можно! Совсем отчаявшись, Уго вдруг обратил внимание на плетень. Интересная, черт возьми, деталь! Верхняя часть плетня обагрена кровью и разворочена. Высота плетня – человеческий рост. Вот и подумай. Чуть позже Уго обнаружил подозрительные пятна и с наружной стороны плетня.

Темно-бурый след, еще не окончательно затертый, недвусмысленно тянулся от дома. Или к дому – с какой стороны посмотреть. Уго осторожно шел по следу, цепким глазом прощупывая смежную территорию. Но так и не смог заметить ничего достойного.

Настало время заглянуть в помещение, решил он.

Для начала – сосредоточиться на комнате Мариуса. Что сразу же бросается в глаза? Кровь. Море крови, въевшейся в деревянный пол. Такое количество крови, что трудно остаться спокойным. Понятно, как должна была реагировать сельская темнота на такое зрелище. Неповоротливые крестьянские мозги, не знакомые с волшебным искусством абстрагирования, принимают во внимание прежде всего непосредственную картину и на ее основе генерируют доступные выводы – сколь однобокие, столь и окончательные, ибо никаких вариаций крестьянское мышление не допускает в принципе. Когда эти люди видят человека, с ног до головы перемазанного кровью, а рядом лежит труп, они рассуждают без затей: убийца и есть тот, кто выпачкан в крови! Трагический конфликт между умом теоретическим и умом практическим. По Тотлесу. Курс истории античной философии, лекция 26.

Уго заглянул в каждый уголок. И был вознагражден за прилежание. Рядом с кроватью Мариуса, у самой стены, нашел он неприметный сверточек, а в нем – шпору из чистейшего золота.

Итак, размышлял Уго, возвращаясь домой, Расмус, этот горячий парень, не фантазировал, суля золото за сотрудничество. Только почему это золото валяется, как ржавое железо, совершенно без призора? Или у дружков – овцепасов столько драгоценностей, что они просто пинают их ногами?

Бесспорно, дело представляет интерес. Мы имеем дело с самой настоящей тайной, хотя в самых общих чертах цепь событий восстановить несложно. Скорее всего, никакой Мариус не убийца. Во-первых, не тот человек. Впрочем, это не довод: кто только не убивает! Главное в другом: ничто против него не свидетельствует. Напротив: все скупые следы говорят о его невиновности. Похоже, сценарий загадочного происшествия таков. Некто по причинам, которые пока трудно вообразить, убивает человека герцога Тилли и подбрасывает свежий труп на территорию Мариуса. Подбрасывает через плетень, оставляя там кровавые следы. Сам незнакомец тоже проникает во двор. Зачем? Потому что хочет, чтобы подозрение надежно повисло на Мариусе. Незнакомец весьма достоверно организует кровавую дорожку к дому, к постели Мариуса, разрисовывает кровью самого рохлю – овцепаса (как, однако, должен был спать паренек!). Совершив все эти манипуляции, незнакомец исчезает. Можно сказать, мавр сделал свое дело.

На вопрос – зачем? – ответить невозможно, обладая нынешним убогим массивом информации. Но дефицит фактов не усугубляет положение Мариуса – напротив, облегчает его. Это просто. Главный вопрос в любом расследовании – кому выгодно? Теперь спросим себя – зачем понадобилась Мариусу смерть гвардейца? Разумного ответа не найдешь, сколько не ищи. Это раз. Второе: верх идиотизма – оставлять настолько очевидные следы. Глупо до безумия: зарезать человека в своем доме, вытащить труп во двор и, никак его не спрятав, не замаскировав кровавую дорожку, оставив в теле убитого свой нож, да еще с обагренными кровью руками (апофеоз нелепости!) преспокойно улечься спать. Абсурд! Но абсурд – понятие слишком тонкое для своеобычной логики селянина. Его, селянина, совершенно не волнуют дедуктивные ответвления, которыми изобилует любая мысль. Ему, селянину, доступна лишь генеральная линия рассуждений, конечный пункт которых просматривается с самого начала.

Альтруизм – дело благородное. Но Уго не верил в то, что бескорыстная любовь к человеку входит в перечень добродетелей. Сейчас, будучи почти уверенным в невиновности Мариуса, он не собирался ничего никому доказывать. Хотя мог бы попытаться. Но зачем? Восстановить справедливость? Спасти жизнь невинному? Нет и нет. Такие вещи – в руках Божьих. Если Бог захочет, он сделает из Уго орудие справедливости. Ну, а если Мариус умрет за то, чего не совершал… Что ж, значит, как раз в этом и состоит высшая справедливость. В конце концов, сказано же в Учении: "Кровь мучеников – посев веры". Ситуация такова, что рыпаться не стоит. Мариус обречен, для него уже можно рыть могилу. Уго перебрал в уме всех достославных обитателей Черных Холмов. Совершенно немыслимо найти среди них хотя бы одного, кому нужна смерть герцогского гвардейца. Парадокс в том, что у Мариуса, как и у прочих, нет мотивов для преступления. Но правосудие в любом случае потребует искупительной жертвы. Чиновник, который приедет из Реккеля для расследования, наверняка знаком с понятием абсурда. Но он слишком хорошо понимает, что от него требуется по службе. Любые доказательства невиновности Мариуса он разобьет одним вопросом: "А кто убил?" Казуальность тут несколько однобокая, но другая закону и не требуется. Резюме: поскольку, кроме Мариуса, преступление никого в Черных Холмах не затрагивает – шансов у Мариуса нет. Он умрет. Это ясно, как будущее бесприданницы.

Если, разумеется, горячий парень Расмус не поможет дружку. Уго не исключал, что Расмус способен на сверхусилие. В Холмах это была колоритнейшая фигура с мощной по здешним меркам энергетикой. Если он задумает дерзкое предприятие, у него может выйти. Что ж, пусть попытает счастья. Возможно, его-то как раз и избрал Господь орудием справедливости.

Однако, сказал себе Уго, остаться в стороне тоже нельзя. Событие произошло явно неординарное. Для Черных Холмов – сенсация, о которой будут вспоминать десятилетия. При осмотре места преступления Уго мельком подумал, что убийство герцогского гвардейца – из тех явлений, ради которых он и торчит в этой глуши. Теперь Уго спросил себя: откуда возникла такая мысль? Решив проанализировать свои ощущения, он начал с того непреложного для себя постулата, что Мариус – не убийца. Условимся, решил Уго, что Мариуса подставили. Если ничем не примечательного овцепаса подставляют столь радикальным образом – разве это не исключительное событие? Ну, а если он не рядовой? Если в своих предгорьях (в предгорьях происходит всякое) он как-то схлестнулся с людьми, способными играть жизнью герцогских гвардейцев? Тогда тем более происходит нечто из ряда вон.

С самого начала эта цепочка силлогизмов сидела в подсознании Уго. Он привык доверять своей интуиции, поскольку знал: она в ладах с разумом. Тело реагирует раньше, чем мозг. Потому он, особо не задумываясь, пришел на место преступления. Еще ничего не зная наверняка, он чуял – посмотреть стоит.

«С утеса молодой орел пустился на добычу», – бормотал Уго строки своего любимого Оскара Метцеля. Загружая сверток с драгоценной шпорой в свой тайник, утроенный по всем законам секретного дела, деревенский грамотей уже точно знал, что предпримет.

***

"…Главное знание Гильдии алхимиков – тайну превращения металлов – следовало передавать из уст в уста, от единственного в мире человека, ею владеющего, достойнейшему из его учеников. Последний, узнавая тайну, давал клятву свято хранить это знание.

И только в 397 году Гильдия алхимиков отступила от правила передачи тайны. Произошло это так. Старый хранитель тайны, Альберт Бельд, достигнув шестидесятилетия, посвятил в секретное знание достойнейшего из учеников, Ларса Риккена, молодого человека лет двадцати пяти. Судьба последнего была поистине замечательна. Сын вельможи, приближенного к Густаву Торну, первому министру, который в ту пору был куда могущественнее короля, юноша рос в обстановке роскоши, излишеств, воспитывался в духе распутства и вседозволенности. Ларс достиг двадцатилетия, унаследовав после смерти отца огромное состояние. При дворе молодой аристократ начал играть все более видную роль. Определенно поговаривали, что ему обещана должность хранителя королевской печати. Сластолюбие его не знало границ. Кто мог отвергнуть домогательства человека с его деньгами и его влиянием? Но нашлась такая женщина. Звали ее Стелла Фредерикс, и она совсем недавно похоронила мужа, с которым жила в ладу, хотя и без сильной любви. Эта смерть послужила знаком для развратного Ларса, который давно заглядывался на красавицу Стеллу. Он стал открыто добиваться ее любви, превратив ухаживание в преследование. Наконец, дама решила положить этому конец. Встретившись как-то раз с Ларсом Риккеном, она заметила: если уж он так смакует с кем ни попадя ее достоинства, притом в весьма фривольном тоне, не пора ли посмотреть своими глазами на те части тела, о которых он столь часто говорит, но до сих пор не имел случая лицезреть? Надо ли говорить, что юный развратник принял предложение с восторгом. Встреча красавицы Стеллы и беспутного Ларса действительно состоялась. Дама, как и обещала, показала ему ту часть тела, что обычно скрываема одеждами. Но, к ужасу своему, Ларс увидел не вожделенные женские прелести, а серовато-бледную кожу, изъеденную ужасными язвами.

Потрясение Ларса Риккена оказалось столь сильным, что он, к изумлению всех придворных, не ведавших истинной подоплеки, покинул свет и стал отшельником, пожертвовав почти все фамильное состояние на богоугодные дела. В добровольном уединении он пребывал около трех лет, пока судьба не свела его с Альбертом Бельдом, хранителем секретного знания Гильдии алхимиков. Несколько бесед, между ними состоявшихся, убедили старика, что перед ним – человек незаурядной воли, своеобразного ума, умеющий быть фанатично преданным той цели, которую перед собой ставит. Именно это и требовалось. Альберт Бельд решил сделать Ларса-отшельника своим первым учеником.

Безусловно, главный алхимик действовал из самых благих побуждений. Но вышло так, что оказался он демоном-искусителем, скорее всего, сбившим с пути истинного успокоенную душу. Через два года Бельду исполнилось шестьдесят. Настал тот крайний возраст, в котором главный алхимик должен передать свое знание первому ученику, специально к сему подготовленному особым образом. Бельд льстил себя надеждой, что любимый его Ларс полностью готов воспринять ту необъятную тайну, которая наполняла смыслом существование Гильдии. Посвящение состоялось. Ларс был сосредоточен и спокоен, преисполнен сознанием своего предназначения, с трепетом в голосе принес клятву. На самом деле в голове его уже тогда бродили мысли совсем иные, ибо через четыре месяца он исчез с тем, чтобы объявиться впоследствии в мрачном сообществе недавно образованного Ордена Пик.

Как ты, уже, наверное, догадался, любезный племянник, Ларс Риккен появился в Ордене не с пустыми руками. Он принес с собой великое знание Гильдии алхимиков. Неизвестно, кто и когда подбил его на этот шаг, но с приобретением бесценного секрета сила Ордена возрастала многократно. Рецепт изготовления драгоценных металлов позволял этой организации осуществлять самые дерзновенные планы, ибо золото в нашем мире, увы, всесильно. Гильдии алхимиков пришлось спешно готовить нового первого ученика, но непоправимое свершилось: тайное перестало быть тайным.

Ну, а чтобы наша сегодняшняя беседа, милый Ральф, не показалась тебе слишком тяжеловесной, напоследок вернемся к красавице Стелле Фредерикс. Как свидетельствует «Биография королей Рениги», все страшные язвы, которые она показала Ларсу Риккену, были произведением одного художника, имени которого история не сохранила. Болячки на теле прекрасной дамы он изобразил с удивительной достоверностью. Поистине: хитрость сделала мужчину человеком, а женщину наделила властью над мужчиной…»

В лице Уго староста обнаружил личность, как минимум, равновеликую. Иметь дело с равными в им же созданном мире подхалимов и трусов он давно отвык, потому Уго внушал ему если не страх, то какие-то смутные опасения. Когда необходимость вынуждала все-таки общаться с грамотеем, господин Боксерман вел себя, как осторожный энтомолог, трогающий бережным пинцетом неведомый науке экземпляр. Разумеется, храня свою репутацию, староста не мог показать, что в глубине души дает слабину. Он орал на Уго так же оглушительно, как и на остальных, называл его лоботрясом и проходимцем. Но, если на остальных это действовало безотказно – одним криком староста внушал народу все, что хотел – то Уго встречал эти вопли с ледяным равнодушием и скрытой иронией. И староста терялся, прикрывая смущение новым потоком брани.

В конце концов, между ними установилось нечто вроде общественного договора. Уго, дав старосте понять свою независимость, формально (играя на публику) ему подчинялся. Староста молча признал особое положение Уго в общине и не доставал его придирками – как всякого, кто имел несчастье родиться в Черных Холмах личностью.

Староста Ури Боксерман был плотен, как хряк, и хмур, как постящийся монах. Огромная его физиономия кирпичного цвета не знала иного выражения, кроме гневно-брезгливого. На сей раз, однако, на лице старосты нашлось достаточно места тревоге.

Уго приблизился к главному человеку Черных Холмов и, по всем правилам деревенского политеса, остановился в пяти шагах от него, деланно поклонился – так, чтобы руки свободно свисали, служа знаком отсутствия злых намерений. Прямые черные волосы Уго, по городской моде откинутые со лба, переместились вперед и скрыли плотным занавесом лицо, маскируя возникшую на несколько секунд глумливую гримасу.

– Добрый день, господин староста! – звучно поздоровался Уго.

– Привет! – буркнул Боксерман.

Староста сидел в своем обширном дворе рядом с роскошным бергамотом и густой каприфолью. Сверху его могучую фигуру прикрывал навес. Староста нервно барабанил пальцами по столу. По двору уверенной походкой разгуливали цесарки. Староста служил живым подтверждением древней мысли: "Бездеятельность – сестра свободы". Он готовился к приему пищи. Перед ним дымился громаднейший сычуг. Староста был в шальварах сомнительного происхождения и дикой расцветки. Как всегда, не один – его окружали двое мужиков с одинаково каменными харями. Один – проныра Генрих Зуб, второй – пропойца Лотар Лоб. Обоим полагалось заниматься сейчас полевыми работами. Послушать старосту – так нынче каждая человеко-минута на счету. Спросить бы его, что делают здесь в разгар трудового дня два здоровых бугая?

Староста сверлил взглядом Уго.

– У меня дело серьезное, – сказал Уго, намекая на тет-а-тет.

– Ну? – староста не захотел понимать.

– Я хотел бы поговорить с господином старостой наедине, – конкретизировал Уго.

Староста задумчиво забарабанил пальцами. Выглядело так, как будто все мысли отхлынули у него к ногтям – глаза не выражали абсолютно ничего. Стеклянный взгляд – верный способ скрыть, что у тебя на уме.

– Отойдите туда, – наконец, приказал староста своим преторианцам, указав на весьма отдаленный курятник, откуда, однако, те могли прекрасно наблюдать за ходом предстоящей беседы.

– Ну? – повторно буркнул староста, когда держиморды удалились.

– Выслушайте, не перебивая, – Уго сразу сменил тон, заговорив уверенно, быстро, энергично, сохраняя, впрочем, лакейский изгиб в пояснице – для наблюдающей братии. – Я слышал, бездельник Мариус попал в нехорошую историю. Надеюсь, вы понимаете, что вам придется оправдываться перед городским чиновником.

– Я-то здесь при чем? – фыркнул староста, нервно колыхнув телом.

– Я же просил не перебивать! – раздраженно напомнил Уго и, сердито сдвинув брови, продолжал: – Вам придется отвечать не за убийство, понятно, а за то, что оно совершено в Черных Холмах. И вы это понимаете, не кривите душой. Староста в ответе за все, что происходит на его территории. Теперь представьте, что приезжает чиновник и начинает допрашивать Мариуса. Вы знаете, что этот тюлень может нагородить? Год потом расхлебывать будете…

– Чего нагородит? – староста, хитро щурясь, давал понять: вижу, приятель, как ты меня берешь на пушку, но не на такого напал. Уго остался безразличен к столь жалкому лицедейству.

– Например, он расскажет о странных людях, которые в любое время дня шастают во двор старосты. Я бы на месте Мариуса на них и свалил убийство, – лупатые глаза Уго порой могли становиться удивительно пронзительными.

Ури Боксерман нервно закашлялся. Странные люди действительно существовали. Кто они – знал лишь староста. Уго предполагал, что контрабандисты или разбойники, с которых староста имеет нехитрый профит.

– Ты хочешь сказать, что ему надо закрыть рот? – спросил староста, предпочитая пока не замечать инсинуаций.

– Именно так. Но каким образом? Чиновник может приехать и завтра. Вам, господин Боксерман, уже сегодня надо прощупать Мариуса, узнать, как он собирается отвечать следователю. Главное – вбить в его башку правильные ответы. За них вы подарите несчастному надежду на спасение.

– Ты хочешь сказать… – протянул староста понимающе.

– Только надежду, – умильно улыбнулся Уго. – Для вас главное – чтобы его поскорее увезли в город. Там с ним и разбираться не станут. Конечно, если вы им предложите свою версию.

– Чего? – не понял староста.

– Ну, если они будут знать только то, что вы хотите, чтобы они знали. Я ясно выражаюсь? И лучше даже, если они вовсе не станут говорить с Мариусом. Хотя нет. Для порядка, они, конечно, все равно его допросят. Ну, а он будет петь с вашего голоса, зная, что иначе в живых не останется.

– Что ж, придумано, может, и неплохо, – с огромной натугой признал староста.

– Можно еще почище штучку запустить. Появится чиновник – а мы ему тут же протокол допроса.

Староста недоуменно уставился на Уго.

– Ну, запишем то, что Мариус должен сказать, и он свою подпись поставит. Вот если сварганим протокол – тогда чиновник, может, и не станет никого допрашивать. Опять же, вам плюс за служебное рвение.

– А записывать слова этого бездельника, конечно, станет грамотей Уго, – ехидно и понимающе констатировал староста с милой улыбкой, напоминающей оскал гиены. – Ты вот объясни мне, мил человек, чего тебе-то надо? Чего ты в это дело влез?

Уго позволил себе фамильярную улыбку.

– Есть резон. Уж поверьте, любезный господин Боксерман, не просто так. За просто так, вы же знаете, и чирей не вскочит.

Уго ловко ввернул одну из любимых поговорок старосты и довольно ухмыльнулся.

Старосту чрезвычайно раздражало, что он не владеет ситуацией. Его бесили подначки Уго. В предложении грамотея он чуял скрытый подвох. Разглядеть его пока не мог, но надеялся, что опыт, сын ошибок трудных, рано или поздно поможет.

Староста чуял недоброе за версту. Он на этом деле железные зубы заработал.

Насмешки Уго староста решил пропускать мимо ушей. Тот, кто правит, должен уметь владеть собой. Для выпускания пара существуют другие ситуации. Тем более, что выгода в предложении Уго просматривалась очевидная. Сначала староста подумал, что вся эта волокита с протоколом – лишняя трата времени. Но, пораскинув мозгами, увидел достоинства идеи. В своей многогранной жизни староста десятки раз был свидетелем того, как неожиданно проявляют себя люди в отчаянных ситуациях. Чертов Мариус может выкинуть невероятный фортель. А бумага лишит его возможности импровизировать. Бумага пришпилит его к месту, как Господь Бог – грешников в аду.

Таким вот порядком Уго (в своей знаменитой хламиде) и староста (поглотивший свой сычуг) оказались у огромного амбара. Здесь, в подвале, и мариновали Мариуса, этого лиходея.

Амбару, казалось, нет конца и края. В дальних его углах царила темень, оттуда доносились чавкающие звуки. Носферату, демон ночи, выжидал там, пока не зайдет солнце. Амбар был сработан явно не для нужд села. Размеры помещения превосходили все мыслимые нужды. Если бы в Рениге водились слоны, сюда могло бы войти несколько видных экземпляров. Снаружи амбар выглядел, как потешная крепость. Узкие бойницы, никаких окон, вокруг – ров. Красная черепичная крыша. Построено по инициативе и под личным руководством Ури Боксермана, старосты. Зачем – пес его знает.

Уго припомнил интерьер самой мрачной тюрьмы в стране – замка Альтер на полпути от Густана к Хальбронну. Такая же гнетущая обстановка царила и в амбаре деревни Черные Холмы. На всю жизнь в память Уго врезались надпись на стене каземата в замке Альтер: "Пусть Бог спасет от тех, кому веришь. От тех, кому не веришь, спасешься сам". Как славно сказано – и как актуально, подумал Уго, глядя на старосту.

Спускаться в сырое подземелье господин Боксерман не захотел. Да, наверное, и не смог бы. Не пролез бы в отверстие. Караульные подняли Мариуса на поверхность. Златокудрый красавец был связан, бледен и нервозен. На мир смотрел глазами, расширенными от чувств. Красоте его при задержании односельчане нанесли некоторый урон: правая часть лица почти вся посинела, а где не посинела – там кровоточила. Убийц в Черных Холмах не жаловали.

Не обращая никакого внимания на Уго, как будто того вовсе не существовало, Мариус уставился на старосту, оцепенев от ужаса. Парень, похоже, не ждал ничего хорошего как от визита первого человека деревни, так и от жизни в целом. Да и кто в его положении считал бы себя везунчиком?

Но надежда умирает последней. На этом Уго и собирался сыграть.

Староста распорядился принести стол. Караульные из Черных Холмов имели бы хорошие шансы в чемпионате мира по подноске предметов. Во дворе староста расположиться не захотел. Предпочел интимный полумрак амбара. Светобоязнь у него, что ли? Из угла амбара, мерцая желто-зеленым, на непрошеных гостей смотрели глаза Носферату.

– Ничего ведь не видно, – заметил Уго, устраиваясь для письма.

Староста приказал: "Да будет свет!" Караульные вприпрыжку доставили для ученого человека факелок, который угнездили на импровизированную подставку. Лишние уши были тут же отосланы прочь.

Затянувшиеся приготовления, казалось, парализовали Мариуса. Он не шевелился, не мигал и, вполне возможно, не дышал. Он очень напоминал деревянные, скверно раскрашенные статуи святых и грешников, кои входили в перечень культового инвентаря, обязательного для каждой церкви.

Итак, Мариус стоял, как истукан, в позе рахита и со скупой мимикой олигофрена.

– Ну-ка, мерзавец! – прорычал староста. – Выкладывай, как все было!

Мариус побледнел, как привидение. Громадный синяк на его лице приобрел благородный светло-голубой оттенок. К тому же Мариус напрочь позабыл, как владеют языком, куда именно пропускают воздух и какие голосовые связки напрягают при речи.

– Отвечай, демон тебя побери! – рявкнул староста так, что во все стороны прыснули мыши, а в дверь испуганно просунули головы бдительные караульные.

Мариус судорожно глотнул. Надежды на то, что он заговорит, не было никакой.

– Господин староста, так у нас ничего не выйдет, – вмешался Уго. – Он вас до смерти боится. Тут надо по-другому…

– Так я что – целоваться с ним должен? – свирепо фыркнул Ури Боксерман.

– Дозвольте мне поговорить с ним наедине, – вкрадчиво попросил Уго. – Он сделает все, что вам нужно.

Староста с великим подозрением осмотрел грамотея. В действиях этой шельмы он вновь ощутил скрытый подвох. Своему чутью староста доверял, как отцу родному. Да больше, больше! Но решительно не мог понять, чего же следует опасаться. Что, скажите на милость, может выйти из разговора наедине? Может, черт, они сообщники? И вся карусель затеяна как раз этого разговора ради? Может, намечается грандиозное надувательство? Поразмыслив, староста успокоил себя. Невозможно поверить в заговор ужа и ежа. Кроме того, здесь, в Черных Холмах, все – под контролем. Импровизации исключены. Староста сердито поднялся и, грозно хмыкнув, покинул амбар.

Уго облегченно вздохнул. Полдела сделано! От старосты удалось отделаться, а это главное. В любом поединке задача номер один – достичь перевеса. В партии против старосты перевес Уго уже получил.

– Присядь, друг Мариус! – Уго говорил мягко, напевно, работая на контрасте с брутальным Ури Боксерманом.

Мариус, как завороженный, глядел на ласкового грамотея. Наконец, с большим опозданием до него дошел смысл сказанного. Мариус перевел взгляд на стул, осиротевший после ухода старосты. Тяжкое раздумье – и Мариус с опаской присел на краешек. – Теперь слушай внимательно, если хочешь спасти себе жизнь.

Уго перевел дух, подыскивая оптимальные формулировки.

– Ты должен рассказать мне всю правду. Если что-то утаишь, это обернется против тебя, и спасти тебя я не смогу.

Уго видел, что Мариус воспринимает речь. Но, Бог ты мой, какие заторможенные рефлексы у этого овечьего пастыря!

– Наверное, проще, если ты будешь отвечать на мои вопросы. Вопрос первый и главный: ты убил гвардейца?

Мариус энергично и отрицательно замотал головой.

– Так я и думал. Впрочем… Ну, да ладно. Вопрос второй: знал ли ты убитого?

– Не… Я… В первый раз… – бормотал Мариус.

– Понятно, – усмехнулся Уго. – Кого-то подозрительного рядом с двором накануне видел?

Отрицательный кивок

– Так, – протянул Уго, несколько озадаченный. – Ладно, идем дальше. Как получилось, что ты лежал в кровати, весь перепачканный кровью?

– Не знаю, – промямлил Мариус со слезой в голосе.

– Это как же?

– Не помню ничего. Спал я, а когда проснулся, в доме было полно народу, и кругом кровь.

– Хорошо. Допустим. А что было до того, как ты лег спать?

Мариус замялся. Пауза затягивалась.

– Правда и ничего, кроме правды, – напомнил Уго, чувствуя, что начинается самое интересное.

Мариус обреченно вздохнул и пробормотал:

– Мы сидели с Мусти, и я… я ему рассказывал… рассказывал… про золотую шпору.

– Про что? – Уго начинал волноваться и возбужденно глотать некоторые звуки.

– Про золотую шпору.

– Это еще что такое? – Уго без всякого труда изобразил крайнее удивление.

И Мариусу пришлось рассказать все. С каждым словом он все больше запутывался в сетях, искусно расставляемых грамотеем. Уго оказался большим мастером выпытывать необходимое и не упускать мелочей. В конце концов, Мариус, разоружившись перед собеседником, почувствовал невыразимое и совершенно неожиданное облегчение. Уго ощущал себя в шкуре хитрюги-стряпчего, для которого обжулить клиента – первичный профессиональный навык. Пока все шло замечательно. С мизером улик так гениально вычислить ситуацию – это знаете ли… Теперь, понимал Уго, все упрощается – хотя бы в том смысле, что остается только действовать. Быстро и четко.

– Сказать по правде, о твоей шпоре я знал, – обронил Уго небрежно.

– Откуда? – выпучил глаза Мариус.

– От друга твоего, Расмуса. Он собирался тебя освобождать, а меня вербовал в подельщики и собирался расплачиваться золотом.

– Зараза! – выкрикнул Мариус в сердцах. – Он что – с дерева свалился? Мне же с ней нельзя расставаться, с этой шпорой!

– Парень действовал правильно. Он не мог дожидаться, когда тебе голову отрубят.

– Ну, отдай он тебе шпору – что дальше? Орден Пик меня тут же и прихлопнул бы. Какая разница?

Уго усмехнулся. Когда припрет, паренек умеет мыслить логически.

– Не волнуйся. Как ты понимаешь, с Расмусом мы не договорились, – успокоил он Мариуса.

– Ну, и что Мусти дальше делать стал?

– Понятия не имею, – сказал Уго и подумал: а действительно вопрос интересный. Такой ретивый субъект, как Расмус, наверняка не успокоится, пока не решит задачу.

– Да все равно, шпору-то я потерял, – грустно развел руками Мариус.

– Не переживай, – спокойно заметил Уго, знавший о судьбе шпоры побольше Мариуса. – Главное для тебя – отсюда вырваться. Тебе нужно сейчас подписать бумагу, что ты сознаешься в убийстве.

Мариус оторопело раскрыл рот:

– Да ведь меня тут же прямиком на плаху отправят. Нет, я правду говорить буду!

– И кто тебе поверит? Никто, кроме твоего Мусти. А вот бумага тебе действительно поможет…

– Это как же?

Уго хотел избежать долгого разговора – староста мог потерять терпение. Но требовалось немалое время, чтобы растолковать остолопу – овцепасу план, экспромтом родившийся тут же, в амбаре. Поэтому Уго решительно рубанул рукой воздух:

– Давай, братец, договоримся так: если веришь мне, то не задаешь лишних вопросов.

По глазам Мариуса было видно, что он и сам не знает, верит ли этому страннейшему человеку, говорящему парадоксами. Он мучительно соображал, ухудшит ли свое положение, подписав бумажку… И, как обычно, не в силах просчитать арифметически все многообразие ситуации, остановился в самом начале, плюнул, махнул рукой и решил, что нынешнее положение ухудшить невозможно. Раз так – почему бы не поверить грамотею?

Через пять минут Уго показался из амбара с вожделенной бумагой. Помахивая ею, подошел к старосте. Тот, выхватив документ, прочел по складам: "Я Мариус Люкс, сознаюсь, что убил человека в мундире гвардии его светлости герцога Тилли, в чем раскаиваюсь." Текст был выведен каллиграфически. Внизу стояла корявая буква «М». Ее под опекой благодетеля-грамотея вывел Мариус – первую букву в своей жизни.

Прочтя бумагу, староста удовлетворенно сощурился.

– С этой бумажкой мы с вами, господин староста, горы свернем, – бодро сказал Уго.

Именно это он и собирался сделать.