Золотая шпора, или Путь Мариуса

Глава 9. Уго признается в любви

Отель герцога Тилли – ажурное двухэтажное здание. Четыре уносящиеся ввысь тонкие высокие башенки, как из кружев сотканные. Фасад светло-желтый, почти белый. Красная крыша, видная издали, как сигнальный огонь. Вокруг отеля – парк, спиралевидно спускающийся к реке, настолько ухоженный парк, что кажется – его каждое утро расчесывают под гребенку. Здание располагается на возвышении, презрительно господствуя над соседними кварталами. Справа и слева – узкие городские улочки, крики и вообще коловращение жизни. Отель на своем холме приподнят над городом не только топографически, но и идейно. Он выше городской суеты – над схваткой. На холме тихо. Так тихо бывает только в раю или в хорошо охраняемом месте. Значит, проникнуть в отель так же непросто, как получить пропуск в рай. А проникнуть надо. Как? Напрашивается фокус с переодеванием, превосходно себя оправдавший в Черных Холмах. Но Уго по опыту знал: дважды кряду один и тот же прием применять не следует. Судьба капризна, как сонная красотка.

По этому поводу Уго имел беседу с Боровом. Узнав, какая стоит задача, пивовар озадаченно поскреб загривок:

– Боюсь, дружище, что нужных людей в обслуге герцога мы не найдем. Сам знаешь, как внимательно этот черт подбирает штат.

Вначале Уго не хотел посвящать Расмуса во все детали. Насчет Расмуса он так и не выработал окончательной тактики. Расмус был опасен противодействием, которое угадывалось уже сейчас, на нулевой стадии. В то же время, его мощью и смекалкой пренебрегать глупо. Хороший игрок не выбрасывает козырь в начале партии. И Уго решил, что с окончательной тактикой еще успеется. Тут, рассуждал он, мы имеем дело со случаем, когда зло легко обращается во благо. Расмус, безусловно, на стороне Мариуса. Тем самым, резюмировал Уго, он невольно – и мой союзник, поскольку я тоже на стороне Мариуса. Остальными нюансами можно пока пренебречь.

Уго объяснил двум овцепасам, что их ждет. Обрисовал возможные последствия. К удивлению Уго, ребята не испугались. Мариус лишь кивал головой, подтверждая, что все понимает. Спокоен, как св. Марк перед искусом. Расмус держался крайне индифферентно. Лишь холодный сосредоточенный блеск глаз подтверждал, что он, безусловно, усвоил информацию, обработает ее и примет решение, хотя и непонятно пока, какое именно.

– Для начала надо попасть в отель герцога Тилли, – объяснил Уго. – Чтобы выполнить первый приказ головоломки, остается шесть дней. Если в отеле ничего интересного не найдем, придется искать в замке. А это не так близко. Можем не успеть. Поэтому в отель надо проникнуть сегодня же.

– А как? – спросил Мариус.

– Об этом я и хотел потолковать с вами, – сказал Уго. – Мнение друга Расмуса очень хотелось бы узнать.

– Хлеб за брюхом не ходит, – двусмысленно высказался Расмус.

– Это ты о ком, уважаемый? – терпеливо поинтересовался Уго и, не получив ответа, пожал плечами: – Дело хозяйское. А мог бы и помочь.

– Маленькая птичка должна петь тихо, – невозмутимо сказал Расмус.

– Мусти, не выделывайся, – подал голос Мариус.

– Да ради Бога, – хмыкнул Уго. – Пусть эта птичка поет, как хочет. Идти-то нам все равно втроем.

– Не обязательно, – лениво отозвался Расмус, сощурив левый глаз. – Ты можешь остаться.

– Не могу, – вздохнул Уго.

– Почему?

– Совесть не позволяет.

– А ты, земляк, души ее, совесть-то, – посоветовал Расмус. – А то, знаешь, как получается: совесть есть, а толку мало.

– Мусти, закройся, – подал голос Мариус.

Расмус выразительно глянул на друга, демонстративно отвернулся к окну и пробормотал:

– Надоел ты мне, обалдуй, до зеленых веников. Все люди как люди, а ты – как хрен на блюде.

В окне было все то же: сад, беседка, старик в беседке. Старик бормотал свой нескончаемый монолог, в котором доминировала зудящая нота сожаления о лучших временах.

Пара минут тягостного молчания – и Расмус сдался, задав вопрос:

– Отель этот – к нему подойти-то можно?

– Вряд ли, – ответил Уго. – Вокруг здания стражи, как мух на навозной куче. В парк пробраться – да, это можно. Но это нас не приблизит к цели.

– Я бы сделал так, – холодно сказал Расмус. – Затаился бы в парке и посмотрел, что дальше делать. Надо разузнать, как стража сменяется, где расставлены караулы и все такое прочее. А потом уж решать станем.

– Видишь ли, друг Расмус, – сказал Уго как можно мягче. – Парк ведь – не лес. Кругом – прямые аллеи. Спрятаться особо негде. Что, если стража тебя обнаружит?

– Если есть деревья – значит, можно хорошо спрятаться, – снисходительно усмехнулся Рамсус.

– Все равно опасно, – возразил Уго. – То, что ты узнаешь из своей засады, наверняка нам могут рассказать нужные люди.

– Слушай, умник! Ты, кажется, спрашивал, что я думаю? – моментально окрысился Расмус. – Ну, так я тебе сказал. Не нравится – ищи себе нужных людей.

– Не горячись, друг Расмус, – примиряюще улыбнулся Уго. – Я хочу одного – спокойно обсудить ситуацию.

Со сдержанными проклятиями Расмус согласился обсудить ситуацию спокойно. Не стал возражать, чтобы и Боров продебатировал вопрос. Лишь заметил, что пусть тогда уж Уго соберет всех своих знакомых. Две головы хорошо, а четыре – лучше, а двадцать – и вовсе замечательно.

– В городе у меня, друг Расмус, не два десятка знакомых, а две сотни, – спокойно парировал Уго.

Расмус скрипнул зубами и сжал губы – и без того тонкие – так что губ вообще не стало. В этот момент он ненавидел Уго сильнее, чем младенец ненавидит свой свивальник.

Словом, Боров присоединился к дискуссии. Он заявил, что обычаев обитателей отеля не знает, с распорядком дня в заведении не ознакомлен, в Реккеле герцог Тилли бывает редко, а без него отель, заселенный жуирствующей обслугой, особого интереса не представляет. Дом, который покинули крысы, не интересен летописцу крыс.

– Скажи-ка, Боров, – произнес Уго, осененный внезапной идеей. – А кто поставляет в отель провиант? Выпивку? Кто шьет им одежду? Кто плотничает на них? Есть ли хоть кто-то в городе, кто оказывает этим людям услуги и с кем можно договориться?

– Ты хочешь прорваться в отель внутри винной бочки? – расхохотался Боров.

– Что-то вроде этого. Нельзя ли добыть информацию как можно скорее?

– Можно, – заверил Боров. – Дня через два…

– Не годится, – перебил его Уго. – Чрез два часа.

– Ну, даешь, – растерянно пробормотал Боров. Он почесал затылок, наморщил лоб. – Ладно, попробуем за два часа. Есть у нас свой человек при бургомистре. В гильдиях каждую собаку знает. Был бы он на месте…

– Сам к нему отправишься.

– Да. Сейчас я все брошу и побегу в ратушу, – саркастически заметил Боров. – Я и так с вами кучу времени потерял.

– Понимаешь, разузнать надо очень осторожно, чтоб никто ничего не заподозрил. Ты бы смог…

– А я пошлю Леона, – предложил Боров.

– Ну, этот пройдоха годится, – согласился Уго, ибо знал замечательную способность к мимикрии долговязого, разбитного, нескладного, щекастого Леона, исполнявшего при Борове обязанности секретаря, счетовода, курьера по особым поручениям – словом, правой руки. Этот из печеного яйца цыпленка высидит.

Леон, конечно, не уложился в два часа. Он обернулся за полтора. Вот что он доложил. Весь провиант (весь!) ежедневно доставляется в отель из деревеньки Желтый Разлив, прилепившейся к Реккелю и принадлежащей герцогу Тилли лично. Поставщик вина его светлости – Бруно Трулльбулль из Мерка. Одевают людей герцога ученики придворных портных, живущие в замке. Плотник – из доморощенных. И так далее, по всем позициям. Пристрастие к своим людям у герцога Тилли поистине маниакальное. Постороннему, чтобы попасть к нему в штат, нужно быть каким-нибудь ярко выраженным гением. Ну, о чем говорить, если даже на должность разносчика ночных горшков герцог берет только личных подданных! Да, есть в его штате такая должность. А как же? Оторванный от сохи, ходит с прибором специальный человек. На голове у него – шапка с длинным пологом. Поднося прибор мужчине, человек шапку не трогает. Предлагая горшок даме, поворачивает полог, закрывая себе глаза, чтобы не видеть процесс. Да, да, господа, именно так!

Уго не услышал ничего особенно удивительного. Он давно знал, что к Реккелю у герцога отношение сложное. Здешних людишек он полагает либо ворьем, либо жульем. И сдвинуть его с этой точки зрения невозможно, поскольку контакты с горожанами он свел к жестокому минимуму, который, как карантин, ограждает его светлость от тлетворного влияния замызганного Реккеля. Он убежден, что настоящие специалисты выращиваются только в его родовых владениях. А городские ремесленники – лодыри, дилетанты и пьяницы.

– А пиво там у них пьют? – неожиданно спросил Расмус.

Все посмотрели на него. Первым сообразил Уго.

– Верно! – воскликнул он. – Вот правильный путь!

Боров представлял собой ходячий справочник по циркуляции пива в черте Реккеля.

– Эти дураки пива не пьют, – сказал он с невыразимым пренебрежением.

Выяснилось, что собратья Борова по профессии неоднократно пытались договориться о поставках с людьми из отеля. Но куда там! Даже самый последний конюх – и тот у них лакает исключительно вино, причем вино превосходное по реккельским меркам.

– Ты-то сам свои услуги предлагал? – спросил Уго Борова.

Боров отрицательно мотнул головой. Уго воодушевился. Ему как-то очень по душе пришлась идея, подброшенная Расмусом. Нравилась она своей органичностью. Он не была надуманной. Она шла от правды жизни. Такие идеи имеют все шансы успешно воплотиться. Уго настолько увлекся предложением Расмуса, что оставил совершенно без внимания недостатки этого проекта, весьма явные.

– Что ж, пускай Леон идет в отель как твое, Боров, доверенное лицо и завяжет разговор с управляющим о поставках пива…

– Ну и что? – охладил его пыл Боров. – Его сразу попрут оттель.

– Пусть! Задача у него на самом деле будет другая… Нет, черт возьми! Пойдет не Леон. Пойду я.

– У тебя ничего не получится, – усмехнулся Боров. – Ты в пивном деле понимаешь, как свинья в апельсинах.

– Спасибо на добром слове, – усмехнулся Уго. – Ты прав. Но это неважно. Сам же говоришь – как только я заикнусь о пиве, меня никто и слушать не станет.

– А чего тогда туда переться? К покоям герцога ты все равно не прорвешься.

– Я, Боров, хочу только попасть в дом, посмотреть, что там к чему. Охрана, подходы. Разведка, в общем.

– К дому тебя никто не подпустит. Погонят сразу от ворот.

Но переубедить Уго было уже невозможно.

– Это – как себя поведешь, – заявил он самодовольно.

– Да я сейчас приведу десяток людей, которые расскажут, как проникнуть в отель и кто там служит. Даже план нарисуют, – сказал Боров.

– Десяток? – недоверчиво переспросил Уго.

– Не меньше, – подтвердил Боров и подумал: "А вдруг меньше?"

– Отлично! Их услуги нам тоже пригодятся. А на разведку я все же схожу. То, что можно увидеть своими глазами, никакие рассказы не заменят. И, в общем-то, все равно, что я стану им предлагать – лучшее в мире пиво, – поклон в сторону Борова, – лечебный порошок из молотых хрящей тапира или фальконеты оптом и в розницу.

Боров стукнул кулаком по столу.

– Упрямый, черт! Ну, иди, иди. Только меня не подставляй.

– Боров! – торжественно воскликнул Уго, приложив ладонь к груди. – Твое доброе имя для меня – священно.

– Я пойду с тобой, – вдруг сказал Расмус.

– Со мной? – поднял брови Уго. – Зачем, любезный?

– Пара глаз – хорошо, а две – лучше, так ведь? – усмехнулся Расмус.

***

"Вот что пишет по этому поводу небезызвестный историк права Тео Бормотун: "Много споров возникает между детьми одного и того же отца, который имел несколько жен. При этом обсуждается, кого именно надо считать законным наследником, а кого нет, так как он рожден в плохом браке и является бастардом". Бесспорно плохими считает он сожительства замужней женщины и женатого мужчины. Их дети не имеют никаких формальных прав на наследование. Плохие браки имеют место, например, в тех случаях, когда благородная замужняя женщина телесно близка со многими мужчинами, что становится известно, когда видят, как они разговаривают или встречаются. Рожденные этой женщиной дети считаются законными, поскольку не исключено, что рождены они от законного супруга. Но из-за таких греховных связей может случиться, что брат когда-либо женится на сестре, не зная об этом. Так произошло, например, после смерти некоего барона, который имел детей от своей жены и одновременно от другой замужней женщины. Имя этого барона на наших страницах я, дорогой Ральф, упоминать не стану.

При расследовании случаев незаконного сожительства мужчин и женщин рекомендовалось "принять во внимание, являлась ли женщина супругой кого-либо или нет. Если женщина незамужняя, или если тот, кто ее познает – холост, то это меньший грех. Если женатый познает замужнюю, то это тяжелейший грех. Если же холостяк познает незамужнюю, учесть, лишил ли он ее девственности. Если же он познал недевственницу, учесть, сколько раз он ее познал, ибо это увеличивает грех".

По древним канонам (смотри Романа Благочестивого), грех сладострастия более простителен богатому и знатному, чем простолюдину и бедняку. Ибо богатые и знатные куда чаще, чем бедняки, измученные за день тяжким трудом и обессиленные им, впадают в искушение…

Как известно, жители санахской предгорной деревни Трахантаранарива, обвиненные в ереси, поголовно отрицали брак. Особенно это касалось пастухов, кои почти все имели сожительниц, сопровождавших их на горные пастбища. Среди крестьянских девушек тоже не все выходили замуж. Некоторые из них, особенно из бедных семей, поступали в услужение в богатые дома, где довольно быстро становились любовницами главы семьи либо других взрослых мужчин. Что касается местного служителя церкви, то он завел целый гарем наложниц…

Дочь графа Суттера Анна была выдана замуж в первый раз в 11 лет (515 год), через несколько месяцев овдовела, в 16 лет была выдана замуж вторично, через четыре года, после рождения двух детей, вновь осталась без мужа, в 23 года сочеталась третьим браком. Бормотун рассматривает казус, при котором опекун богатой наследницы сочетался с ней законным браком, когда ей было десять лет. При разбирательстве возникшего затем судебного спора вопрос о допустимости столь раннего брака вовсе не возникал, хотя и подчеркивалось, что совершеннолетней и дееспособной девушка считается с 12 лет, что касается юношей, то для них возраст совершеннолетия – 15 лет…»

Вот он – красный особняк на улице Мудрецов, напротив заведения часовщика Якоба. Двухэтажное здание. Строгость фасада с лихвой искупается дерзким изыском архитектора: мансарда выдвинута из «коробки» здания, как ящик – из письменного стола. Деталь незабываемая, она и делает особняк достопримечательностью Реккеля.

Кто выстроил диковинную домину, Уго не знал. Помнил лишь, что во времена его молодости здесь обитал король перца, корицы и ванили. Звали его… Позвольте, как же? Память отказывается удерживать имена инородцев. Да, точно – Паприка! Диджан, конечно. Фантастически быстро сколотив огромное состояние, он процарствовал пять лет – и ухнул все свои денежки в заморский проект, оказавшийся мыльным пузырем.

Обитатели красного особняка менялись часто. Здесь бросали якорь самоуверенные нувориши и ловкие карьеристы. А такие на одном месте долго не задерживаются. Чем их привлекал красный особняк? Крикливой оригинальностью, что так помогает самоутвердиться? Самый верный способ завоевать известность – прослыть оригиналом. Из красного особняка нувориши и люди карьеры перепрыгивали на следующую ступень благополучия, где самоутверждение уже излишне, – или падали в грязь, поднимая фонтан мутных брызг.

И вот сейчас в красном особняке поселился командир личной охраны герцога Тилли в Реккеле. Уго уже знал имя этого офицера: Роберт Граппс. Прекрасное, звучное имя. Отрывистое, как строевая команда. Какое-то "Равняйсь, смирно!" в паспорте. Эльза Граппс, жена его. Тоже неплохо. Лучше, наверное, чем Эльза Тарриль.

Капитан Граппс, черт подери! "Идиот! Как же я сразу о них не подумал!" – еще раз ругнул себя Уго.

Он смело подошел к парадному входу. Бодрячок в ливрее вопросительно глянул на него, не тратя лишней энергии на расспросы, которые, как он подозревал, наверняка окажутся бесполезными.

– К госпоже Эльзе, – отрекомендовался Уго.

– Как доложить? – поинтересовался ливрейный.

Уго постарался экипироваться просто, но таинственно. Темно-коричневый костюм без намека на украшения. Черный плащ. Черная шляпа. Кроваво-красные сапоги. Очень красиво. В руках – книга и свиток. Мрачно оформленное издание "О вкусной и здоровой пище". Загадочный свиток – расчеты Борова за позапрошлый год. Перевоплощение получилось. Уго выглядел не то карбонарием, не то чернокнижником. Ливрейный был явно заинтригован.

– Как доложить? – переспросил Уго. – Бродячий астролог!

Сработало. Сбегав за консультациями к хозяйке, ливрейный обернулся мигом и распахнул перед гостем обе створки двери с безвкусными бронзовыми завитушками. Дверь решительным образом выпадала из модернистской стилистики здания. От нее веяло недоброй стариной. Впечатление жанрового разнобоя усиливали нелепо загнутые решетки на окнах первого этажа с уродливым орнаментом в средней части – что-то, символизирующее плодородие, какие-то сосновые шишки или виноградные гроздья, а, быть может, снопы перезрелой пшеницы. Как только где-то появляются тучные колосья – музы умолкают. Бронзовые завитушки и плодово-ягодный орнамент представляли собой хилую пародию на золотую для декораторов эпоху поздних Альбентинов, кануна "красного тифа" и прочих ужасов, когда пиршество духа казалось естественной реакцией на недолгую социальную гармонию. Но в наш изломанный век… Но в этом революционно-угловатом интерьере… Безвкусно, пошло. Нелепо, как компот с перцем.

Ну да ладно. Какая разница, в конце концов? Пусть живет, где хочет, как хочет, с кем хочет!

Уго провели по широкой лестнице (очень похожий на мрамор декоративный камень шаф) на второй этаж – в гостиную. Поражал вопиющий контраст между вызывающей внешностью дома и его внутренним видом. Вот гостиная. Образец вкуса. Кремовые обои. Багет в тон – светло-коричневый. Тяжелые кофейные шторы в тон. Большой овальный ореховый стол. На столе – душистые гелиотропы в античной вазе. Близ гелиотропов – книга в сафьяновом переплете. Оскар Рен. «Лисичка». В углу – белый клавесин, при взгляде на который почти слышишь какой-нибудь особо плаксивый ноктюрн Чопина. В комнате все к месту, во всем чувствуется умелая направляющая рука. Уго знал, что это – рука Эльзы. У нее – бездна вкуса. Дом выбирал наверняка офицер Граппс, снедаемый честолюбием. Наполняла его содержанием Эльза, у которой просто идиосинкразия на пошлость.

Уго снял шляпу, из-под которой на плечи водопадом рухнули черные патлы. В гостиной, лицом к двери и спиной к окну, стояла женщина.

– Свободен, Петер! – отпустила она лакея. А сердце Уго, несмотря на всю его закалку, подпрыгнуло при этих звуках. Голос не изменился. Все то же нежное меццо-сопрано – свежее, как флейта на рассвете. Возможно ли не узнать этот голос – пусть даже лицо дамы выглядит черным пятном из-за света, бьющего прямо в глаза! Уго обратил внимание на очертания фигуры. Что-то в них неуловимо изменилось. Пополнела, что ли? Да и то – пора бы уж. Двадцать лет бабе. Или двадцать один?

– Привет тебе, бродячий астролог! – сказала Эльза Граппс голосом, никак не выдававшим внутреннего волнения. Может, и не было его, волнения?

– Присаживайся, – плавным жестом Эльза Граппс указала на ореховый стул работы мастера Гамбса. – Расскажи, что привело тебя к нам.

Весьма неблагосклонный прием, надо сказать! Итак, узнавать его Эльза пока не хочет. Или боится? Или госпоже Эльзе угодно поиграть в хайд-н-сик? Что ж, можно. Только осторожно.

– Госпожа изволит шутить? – сделал Уго непонимающее лицо. – Разве вы не посылали за мной?

Эльза, наконец, повернулась так, что свет упал на ее лицо. Нет, она не изменилась! Конечно, нынешняя светская прическа придает ей нечто – как бы – венценосное? Скорее высокомерное. Или возвышенное? Черт, нет слова, чтобы точно передать! Это лицо и венценосное, и высокомерное, и возвышенное одновременно. Но черты все те же. Ангельский овал подбородка. Бархатные ресницы. Губы толстоваты, с навсегда приподнятыми уголками, что придает ей непобедимо глумливый вид и может восприниматься как недостаток. Но все мелкие изъяны (у кого их нет?) меркнут перед черными глазами с поволокой. Они горящие и манящие. О недостатках помолчим. След от зубов на левом полушарии задницы и все такое прочее.

– Ты что-то путаешь, любезный астролог, – холодно сказала Эльза. – Говори же, кто тебя послал?

Уго сделал паузу, перехватывая выпад.

– Я ничтожный бродячий ученый, готовый помочь всякому, кто нуждается в моем совете.

Эльза вызывающе улыбнулась.

– Что же ты можешь предложить мне?

Уго посмотрел ей в глаза.

– То, что позволит вам без страха смотреть в будущее, – медленно проговорил он. – Руководство по выживанию в бурном море времени. Свет маяка, пронзающий мрак.

– Да зачем же мне все это нужно? – насмешливо поинтересовалась Эльза Граппс.

Уго перевел дух. Она что, не понимает? Если нет – какого дьявола она задала беседе дурацкий эзопов характер?

– Это нужно всякому, кто ищет счастья, – сказал Уго.

– Ну, тогда ты попал не по адресу, любезный астролог.

– Вы не ищете счастья, госпожа? – искренне удивился Уго.

– Что тебя удивляет? – ее лицо оставалось совершенно непроницаемым.

– Человеку свойственно искать счастья. Если поиск прекращается, жизнь человека становится выжженной пустыней.

– А если счастье уже найдено?

– Вы хотите сказать, госпожа, что вы нашли свое счастье? – озадаченно уточнил Уго, напрягая все свои казуистические таланты.

– Ну да же, именно это я и хочу сказать, – подтвердила Эльза. Уголки ее губ поднялись еще выше.

Смеется, стерва! Уго приостановил нападение, окопался и задумался. Неожиданный поворот! Неужели поражение – и там, где победа, притом легкая, казалась неминуемой?

– Что ж, тогда поздравляю, – ледяным тоном произнес Уго. – Вы – редкий человеческий экземпляр, который вознесся до понимания Божьего промысла. Ибо только Господу дано знать, в чем состоит счастье каждого из нас. И потому все мы обречены на пожизненные поиски своего счастья.

Как высокопарно, черт возьми!

– К чему эта философия? – легко поморщилась Эльза. – Ты веришь в одно, я – в другое. Разговор не имеет смысла. Если тебе больше нечего сказать, на этом и закончим.

В комнате воцарилась гнетущая тишина. Уго почувствовал страшную досаду. Что происходит, во имя всех святых? Эльза, его быстроглазая Эльза стала совершенно чужой. Но как? Он помнил ее шестнадцатилетней – любящей до потери рассудка, беззащитной и нуждающейся в моральной опеке, а потому полностью подчиненной его воле. Ее отец, ктитор церкви Св. Аристарха, погиб на пожаре. Мать, талинка, учительница музыки, умерла от бронхита. Он – сирота, она – круглая сирота. Как им было не понять друг друга? Эльза растворялась в нем без остатка, не требуя взамен ничего, кроме любви. Конечно, опрометчиво рассчитывать, что за пять лет ничего не изменилось. Конечно, она стала другой. Но, идя сюда, Уго полагал: стоит ей увидеть предмет своей первой любви – и костер страсти вспыхнет с новой силой. В шестнадцать лет она была частью Уго, она не умела без него обходиться. Годы должны были сделать ее независимой, но сердце, питавшееся от другого, никогда не забудет этой зависимости.

Ан нет! Как говорят, физическая близость – еще не повод для светского знакомства… Теперь она совершенно не беззащитна. Она вооружена спокойствием и довольством. Она, вполне возможно, и в самом деле считает себя счастливой. Любит ли она солдафона и карьериста Граппса? Уго с неудовольствием отметил, что этот вопрос его беспокоит, хотя и не должен бы. Так что же – любит? Нет, вряд ли. Испепеляющую страсть редко кому удается изведать в шестнадцать лет. Но если так случится – этот пожар в душе затем служит великолепной прививкой от сильных чувств. На всю жизнь. Человек может полюбить еще, и не раз, но это будет лишь бледная тень той, первой любви.

Однако, что же делать? Уго рассчитывал, что Эльза через своего супружника поможет проникнуть во дворец герцога Тилли. Попасть в рай под прикрытием капитана Граппса – в этом есть определенное изящество. Да и вообще, самый легкий и, пожалуй, самый безопасный путь, ведущий в герцогские покои. Стоит Эльзе захотеть – и успех дела можно считать наполовину обеспеченным. Разве мог он предположить, что она не захочет?

Да нет, не тот у Эльзы характер, чтобы считать счастьем сытую жизнь за мужем-карьеристом. Возможно, она боится, что их подслушивают? Так или иначе, придется говорить открытым текстом. Она сама его к этому толкает. Он уже достаточно фланкировал позиции, которые занимает Эльза. Пора приступать к общему штурму.

– Нынче я хотел прокрасться к милой, на замок закрыты были двери, но ведь ключ всегда при мне в кармане, – с чувством продекламировал Уго. Эльза удивленно вскинула стрельчатые брови.

– Черненькая, – сказал Уго тихо. Она вздрогнула, услышав прозвище, которым Уго называл ее когда-то – в те дни, когда между ними ничего не стояло, кроме их любви.

Уго еще раз убедился, что она стала сильной и удар держать умеет. Любовное прозвище не смутило ее, не пробило брешь в ледяной стене бесстрастия. Своими черными горящими глазами она без тени смущения посмотрела в глаза любимого – тоже черные, но навыкате, бесстрастные и маслянистые. При желании в лице всякого любимого можно найти массу недостатков: узкий лоб, уродливо сросшиеся брови, непропорционально короткая шея, длинный нос… Все зависит от установки.

Эльза ждала продолжения.

– Черненькая, – повторил Уго, продолжая борьбу, ибо шестым чувством ощутил, что победа возможна. – Неужели ты думаешь, что я уйду так просто?

Уго был почти уверен, что она не станет продолжать свою хитрую игру. Главное – любой ценой сбить ее на выяснение отношений. Но в глубине души Уго страшно боялся, что она скажет ему: "Не понимаю тебя. Что значит черненькая?"

Но Эльза приняла подачу.

– Ты уйдешь, когда я прикажу. Или тебя отсюда вышвырнут, – сказала она. Голос ее гневно дрогнул, а глаза прожгли Уго до самой селезенки. Отлично, подумал Уго. Вот ты и попалась, голубушка. Бесстрастная женщина – это нонсенс. Ты прекрасно держала себя в руках и боролась со своими чувствами, но с самого начала была обречена. Страсть тебя достала, и иначе быть не могло, потому что ты – женщина. И теперь ты – моя.

– Но ведь ты не станешь приказывать? – вкрадчиво спросил Уго.

Она продолжала смотреть ему прямо в лицо. Но вспыхнувшее в ее глазах озлобление исчезало со сказочной быстротой.

– Чего ты хочешь? – устало спросила она. И Уго подумал: вот она, победа.

– Я могу говорить откровенно? – спросил он, оглядываясь на дверь.

Она саркастически усмехнулась:

– Муж знает о тебе все. Даже больше, чем следовало бы.

Уго понял, на что она намекала. То есть, даже подслушав их разговор, Роберт Граппс ничего нового для себя не почерпнет. С другой стороны, она ясно давала понять, что не собирается компрометировать себя никакими неосторожными замечаниями. Но ясно ли она давала это понять?

– Может пригласим его? – не удержался и съязвил Уго, но тут же об этом пожалел: лицо Эльзы словно окаменело. Перебор!

– Пожалуй я все-таки прикажу тебя вышвырнуть, – медленно произнесла она.

Уго поднял руки: меа, мол, кульпа!

– Я оказался в Реккеле по делу и имею немного свободного времени, – объяснил он. – Разве мог я не отыскать тебя?

– Зачем?

– Я-то тебя люблю, – сказал Уго и почувствовал угрызения совести. То, что он испытывал сейчас к Эльзе, на любовь походило не больше, чем какавелла на какао.

– Неужели? – нахмурилась Эльза. – Кто же убегает от любимых, не сказав ни слова, как вор, как трус! Почему же ты молчал пять лет? Почему ни словом не обмолвился, что любишь меня по-прежнему? Что я должна была думать? Я, дура, ждала тебя, убивалась!

Буря эмоций, которую Уго намеренно инспирировал, была ему совершенно на руку. Женщины! Разве хоть одна из вас откажется от возможности выложить все, что думает?

– Я ведь тебя, дорогая, с самого начала предупреждал, что так может случиться, – невозмутимо заметил Уго, с удовольствием принимая инициативу разговора в свои руки. – Вспомни, как я говорил: тайну моих занятий выдать не могу, но мои занятия могут заставить меня уехать однажды очень далеко и надолго. Так и случилось.

– Да ведь уехать можно по-разному, – едко заметила Эльза. – Ты ведь даже проститься не соизволил.

– Что ж, так сложилось исторически. Не мог я проститься.

– А потом написать – что, тоже не мог?

Уго предпочел промолчать. Ей не объяснить, как долг борется с чувством и как ты заставляешь долг победить, причем за явным преимуществом.

– Мне все ясно, – констатировала Эльза. – Ты говоришь, что любишь меня? А я тебе не верю и не люблю тебя.

– Ты можешь болтать все, что угодно, – печально сказал Уго. – Я-то не слепой.

Эльза возмущенно вдохнула и выдохнула. Потом успокоилась.

– В конце концов, это уже не важно. Я тебе сказала, что нашла счастье. Ты, конечно, не поверил. Но это правда. Мне хорошо с ним, – она кивнула куда-то вдаль, где, видимо, полагалось находиться капитану Граппсу. – И я не собираюсь ничего менять.

– Да кто тебя об этом просит? – спросил Уго как можно более нейтрально. – Живи, как тебе нравится. А я, пожалуй, пойду. Тебя я увидел – больше мне здесь делать нечего. Если жизнь проходит мимо – значит, ты ей не нужен.

Уго остался доволен собой, особенно – своей последней фразой. Он поднялся и медленно, чтобы дать ей время, двинулся к двери. Черт, неужели она так и ничего и не скажет? Вот и дверь. Холодея от разочарования, Уго взялся за ручку. Прощай, вино в начале мая – а в октябре, прощай, любовь!

– Постой! – сказала Эльза.

Как дрессированный суслик по команде, Уго тотчас развернулся на 180 градусов. Нужный тембр голоса на человека действует сильнее, чем электрический разряд.

По лицу Эльзы ясно читалось, что она пока не приняла решения. Собственно, Уго она и задержала как раз для того, чтобы иметь время принять решение. А то потом сожаления загрызут. Нет, не забыла она своей первой любви! Есть болезни, против которых время бессильно так же, как и медицина. Сейчас Эльза, очевидно, лихорадочно прикидывает, какие разрушения в ее так называемом счастье произведет старая любовь. Ведь когда прошлое сталкивается с настоящим – добра не жди. Жди руин.

– Подойди! – сказала она наконец, и сказала очень твердо.

Уго приблизился к креслу, но не вплотную. Оробел. Она посмотрела на него снизу вверх и встала. Их лица оказались в такой близости, что выбора не оставалось. Ее черные пылающие глаза впились в его лицо. Уго почувствовал, как приливает кровь к голове. Да, черт возьми, не только к голове! Она положила руки ему на плечи, приподнялась на цыпочки и приложилась к его губам так же приапически, как в былые дни. Телесный контакт в личных отношениях так же важен, как чувство долга – в делах общественных. Сказочный сон длился секунд пятнадцать. Затем Эльза решительно, даже резко освободилась из объятий.

– Ты доволен? – бросила она. Да, я люблю тебя и любила всегда. Но, прошу тебя, если ты ко мне хоть что-то чувствуешь – не беспокой меня больше никогда!

С грустным видом Уго понимающе кивнул.

– Разве ты можешь дать мне себя? – продолжала Эльза с болью в голосе. – Ведь это все, что мне надо. Но у тебя – твое проклятое дело, которое для тебя важнее всего. Есть ли хоть один человек, через которого ты не переступишь ради дела? Ты самовлюбленный, жестокий тип!

Уго почувствовал искреннюю обиду.

– Да разве я через тебя переступил? Ты никак не поймешь, что любить мне просто противопоказано. – А! – радостно подхватила Эльза. – Значит, любить ты не можешь? Что же ты мне тогда здесь поешь?

– Человек без обмана так же редок, как рыба без костей, – не удержался Уго и процитировал одного из античных любомудров.

– Хватит твоих дурацких фразочек! – решительно сказала Эльза. – Я сказала все, что могла, и буду очень признательна, если ты исчезнешь из моей жизни.

Уго, не отрываясь, смотрел на нее. Маленькая, удивительно ладная, с фигурой далеко не аристократической, она выглядела куда грациознее графинь и баронесс с их искусственными осиными талиями! От природы легкая, как ветер, она каждым изгибом своего тела демонстрировала то, что беспомощно называют женственностью, не в силах адекватно выразить суть той пластичной энергии, которая заставляет мужчин сходить с ума без видимых причин. Уго с удовольствием отметил: даже под просторным голубым платьем видно, что грудь ее стала заметно выше, бедра – круче. Как должны завидовать ей те же аристократки, в большинстве своем плоские, как доски!

Господи, как нам мешает дефицит искренности! Вот, например, в древнем Бабагане вопрос с женщинами был решен в корне. Там на рынке ты мог купить любую. И покупали не только богачи, но и неимущие. Если продавец видел, что женщина не пользуется спросом, он отдавал ее любому желающему, да еще и приплачивал.

Сальвулы называют дураком того, кто не совершил восхождение на священную гору Панас. А того, кто поднимался на Панас дважды, они называют дважды дураком.

– Неужели у нас с тобой ничего больше не будет? – спросил он как бы риторически. Смотреть в глаза Эльзы было просто нестерпимо, но он никогда не отводил взгляд первым.

– Конечно, будет, – улыбнулась она. – Сейчас же.

Уго ей не поверил.