Золотая шпора, или Путь Мариуса

Глава 3. Расмус пускается вдогонку за непоседой Вилли

"Грамотеем" Уго называли по праву. Он умел не только буквы различать (дело, в целом, нехитрое), но и писать (что для Черных Холмов – сродни фокусу). Буквы из-под пера Уго выскакивали красивые, круглые, тугие, как вишенки. В деревне Уго появился несколько лет назад. Сейчас ему было под тридцать, но насколько «под» – вот вопрос. Может статься, что и двадцать пять. Затрудняла приговор черная борода, удачно маскировавшая смуглое лицо с глянцевитой кожей. Впрочем, вопрос о возрасте странного человека в Черных Холмах не обсуждался. Столь чужеродные люди существуют как бы вне времени.

Отношение к нему в деревне сложилось однозначное: чужак, отщепенец. Непонятный уже одним желанием покинуть город и переселиться на лоно природы. Но, конечно, годы, проведенные в Черных Холмах, приблизили чужака к земле, сиречь – к правильной жизни. От горожанина в нем осталась только прическа: откинутые назад прямые черные волосы, падающие на плечи (особая примета: седая прядка над правым виском). С первых дней Уго старался работать наравне с деревенскими. Вообще-то, тут одного старания мало. Пахать – не в дуду играть. Навык нужен. Но Уго схватывал все на лету. Упорен оказался, переимчив и крепок, хотя и тонок в кости. Стал заправским хлебопашцем. Мало показалось. Ко всему имел Уго интерес. Освоил ремесла: кузнеца, столяра, плотника, скотника, лесоруба, стеклодува и чеботаря. Раздался в плечах, мышцы на руках и груди забугрились. Хотя нет. Чего врать-то без необходимости? Руки у грамотея остались сравнительно тонкими, но силу приобрели необыкновенную. Как-то пришлось Уго в борьбе на руках одолеть Грязного Лайма, признанного деревенского силача, квадратного дядю с огромными бицепсами. С тех пор уразумели в Черных Холмах: эта маленькая птичка при случае побьет иного грозного сокола. Наконец, в результате пятилетнего пребывания на сельхозработах кожа былого горожанина задубела и посмуглела окончательно. Стал Уго вылитый диджан. Общественность насторожилась. Диджанов в Черных Холмах не жаловали. А Уго и без того держался в стороне.

Не любили его. Кто – за дурацкие шуточки, кто – за независимый нрав, кто – за неясное прошлое. А многие – за то, что не видели, как Уго питается. Да, именно так. Никто этого не видел. Можно ли нормально относиться к человеку, который за три или четыре года чего-нибудь не съел на ваших глазах? Но главное – Уго, общаясь поголовно со всеми, как-то необъяснимо со всеми же удерживал дистанцию, исключавшую панибратство. Жил на отшибе, без постоянной бабы (еще один странный штришок). Подруги, которых он порой все же заводил, более недели у него не задерживались. И сообщить какие-то особые подробности из жизни грамотея ни одна не смогла бы, потому что ничего, кроме постели и кухни, не видела.

О причинах появления Уго в Черных Холмах болтали всякое. Большинство считало его злодеем, скрывающимся от правосудия. Сомнения терзали и деревенского старосту Ури Боксермана. Опытный стратег, он дал кривотолкам забродить, после чего, вроде как вынужденно, на самом же деле – застраховавшись со всех сторон, пригласил Уго совершить поездку в Реккель. Уго согласился с разочаровывающей готовностью. Вернулся староста умиротворенный, как инок. Уго был показан начальнику городской стражи, который подтвердил, что сей смертный ему известен, никакие грехи за ним не числятся. Решил покинуть прекрасный наш Реккель и за плугом ходить? Что ж, парень, видно, с левой резьбой. От сумасшедших в нашем славном Реккеле и так отбою нет. Пусть хоть одним меньше станет.

Так и зажили.

Именно к грамотею Расмус и явился под вечер. Мариус сидел в погребе – местной камере предварительного заключения. Староста, тертый калач, выставил у погреба надежнейшую стражу.

Надо сказать, что староста попал в серьезный переплет. Убийство служилых людей герцога Тилли, губернатора Северных провинций – преступление тягчайшее. Карается оно в лучшем случае пожизненными галерами. Но такая удача – вряд ли. Скорее всего – покатится твоя головушка, как спелая дыня. Покатится, снятая с плеч умелой рукой реккельского палача. Но при чем здесь староста? Убивал ведь, слава Богу, не он. Да при том, что, не дай Бог, преступнику удастся сбежать – и головой поплатится уже староста. Закон Северных провинций строг, но справедлив: "Буде лишен жизни человек на службе губернатора, то повинен он смертию. Буде же по недосмотру городского головы ли, сельского старосты ли, цехового мастера ли случится сие злоумышление, то наказать должно и такового плетьми сечением публичным или иным способом – смотря по обстоятельствам". Очень категорично изложено, хотя язык ветхозаветный – так ведь принимался закон еще во времена Просперо! Впрочем, староста смысл, по крайней мере, этой статьи понимал четко. Поэтому должен был беречь Мариуса, как старушка – свои девичьи воспоминания. А ну как уйдет этот рыжий идиот из-под стражи… Холодок бежал меж лопаток всеподданнейшего Ури Боксермана, когда думал он о таком повороте. Будь староста на месте герцога, сразу решил бы: "Дело нечисто! Может, этот Боксерман сам в убийстве замешан – вот и дает преступнику из-под стражи бегать?" О-хо-хо, тяжела ты, доля начальника! И, по-хорошему, век бы не заниматься руководящей работой – но, увы, лишь она ведет к достатку, деваться некуда.

Словом, из-под бдительной опеки старосты Мариуса могло освободить лишь чудо. А чудеса случаются, только если они хорошо подготовлены. Поэтому Расмус пришел к грамотею Уго.

Грамотей сидел на подворье, на лавке собственного изготовления. Он был одет в синюю рубашку без рукавов. Левое плечо его украшала видная издалека яркая татуировка: две переплетенные змеи на фоне солнца. Из татуировки брал начало глубокий шрам, лишь чуть-чуть не доходивший до локтя. Челюсти Уго методично двигались, пережевывая какую-то жвачку.

– Привет, друг Уго, – хмуро поздоровался Расмус.

– Здравствуй, братец, коль не шутишь, – усмехнулся в бороду Уго.

Пройдет день или два – и Мариуса увезут навсегда. Утопающего надо спасать, пока он еще не утонул, и Расмус это правило понимал прекрасно. Ни на кого из сельчан в серьезном деле положиться нельзя. Бойцов-то вроде хватает, но здесь не удаль нужна, а такая храбрость, на какую только друг и способен. – Потолковать надо, – хмуро сказал Расмус.

– Присаживайся, – Уго подвинулся, уступая гостю место на лавке. Потом раздумал: – Нет, наверное, нам лучше зайти в дом. Так?

– Так, – хмуро согласился Расмус.

Освобождение Мариуса потребует не только смелости, но и смекалки. И с тем, и с другим у Расмуса все было в порядке. Способов освобождения существует масса. Пусть раньше Расмус такими делами не занимался – что из того? Главное – уверенность в себе, а навык придет, если есть мозги. Подкоп – вот первое, что пришло Расмусу в голову. "Не годится!" – тут же забраковал он вариант. Под тюрьму отвели самое капитальное строение в Черных Холмах. Каменный подвал, для стратегических запасов деланный. Эти стены так просто не пробьешь. Требуется время, которого нет. Далее. На дверях помещения с каменным подвалом – громаднейший замок. Ключ – у старосты. Украсть ключ? Наверное, можно. Даже у старосты, этого недремлющего цербера. А что потом? На охрану подвала староста снарядил отборных мужиков из особо преданных. Ради такого случая даже оснастил стражу мушкетом, который устарел еще до того, как староста родился – но в Черных Холмах более грозного оружия не видали. В общем, лобовая атака почти не имела шансов на успех. Мужички, не дрогнув, пальнут в любого, кто приблизится к подвалу. Хотя, в общем, рискнуть можно было бы. Стремительный Расмус, призвав в союзники фактор внезапности, получал определенные шансы. 30 на 70. Однако вся гнусность ситуации состояла в том, что явное освобождение Мариуса никоим образом не облегчало его положения. Оно сыграло бы роль сигнала тревоги. Шорох по округе, конечно, поднялся бы невообразимый. И на беглецов тотчас открыли бы большую королевскую охоту с участием губернаторской стражи, что резко снижало шансы – до уровня 1 на 99.

Расмус пристально посмотрел на странного человека, умеющего писать. Кто он? Можно ли ему доверять хоть в малом? А кому вообще можно доверять? Доверять нельзя никому. Как говорят мудрецы сальвулы: "Никогда не сообщай своим друзьям того, что не должны знать твои враги". Счастлив тот, кому в этой жизни не нужны конфиденты.

Уго вертел в руках деревянную игрушку, почти готовую, которую обрабатывал вчистую с необыкновенным тщанием. Имел человек такое хобби. Еще мастерил бусы из стекляруса и дарил их бабам. Еще клепал чеканки и украшал ими стены своего дома. Пробовал работать по майолике…

Итак, обрабатывал Уго детскую игрушку. На Расмуса даже не смотрел. Движения его были четкими и вдохновенными – как у ваятеля, припавшего к глыбе мрамора. Расмус, обычно чуждый нерешительности, замялся. Слишком многое стояло на кону.

– Слыхал про Мариуса? – мобилизовавшись, начал Расмус.

– Слыхал, – бесстрастно отозвался Уго. Его речь имела милую особенность: сонорные время от времени вдруг начинали звучать как спиранты, из-за чего казалось, будто Уго запихал за щеки орехи и ни в какую не желает с ними расставаться.

– Да разве он убить-то может? – горячо воскликнул Расмус. – И придурку понятно, что его подставили.

– Может быть, – холодно заметил Уго. – Мне-то какое дело?

Уго буквально выставлял напоказ свое безразличие. Стараясь держать себя в руках, Расмус продолжал:

– Выручать его надо, вот что. И быстро. Я тут подумал – и решил с тобой посоветоваться. Ты человек ученый, ты можешь помочь.

Черные, слегка навыкате глаза Уго оторвались, наконец, от игрушки и с веселым удивлением остановились на собеседнике:

– Чего ради?

Хороший вопрос. Но на него у Расмуса припасена домашняя заготовка.

– Мы тебе заплатим, – веско обронил он.

Голосом сладким, как марципан, Уго поинтересовался:

– Вы? Чем? Прошлогодним навозом?

– Золотом! – с невыразимым апломбом заявил Расмус.

Уго славился своей выдержкой.

– Чем? – спокойно переспросил он.

– Ты что – глухой? Золотом, золотом!

Уго в легком недоумении откинулся назад, наморщил лоб и раздраженно сжал губы.

– Ладно. Давай по порядку. Почему ты пришел ко мне? – спросил он, делая ударение на «мне». – Я что – всенародный староста?

Еще один хороший вопрос. На него не ответишь до конца вразумительно.

– Нет, ты глухой, – ехидно заметил Расмус, уходя от комментариев. – Сказано: потому, что ты ученый человек.

– Будет тебе фуфло нести, – неожиданно резко перебил его Уго. – При чем тут ученость? Тебе ж не книжку прочесть надо. Тебе, как я понимаю, боевые товарищи требуются. А мы ведь не то, чтобы друзья.

– Может, друг любезный, подскажешь, кто мне помогать возьмется?

Бесспорно, лучший вопрос вечера! Уго задумался. Задумчивость ему шла.

– Ты, пожалуй прав, – протянул он понимающе. – В деревне таких не сыщешь…

То-то и оно! Забиты, запуганы людишки. Нет пассионариев. Сплошные амебы какие-то. – А ты им – золото, – провокационно посоветовал Уго. – Некоторые, любезнейший, очень любят золото.

– Знаю, – согласился Расмус. – Но старосты они боятся больше.

Страх этот был безотчетным, инстинктивным и повальным, с успехом выполняя функции осевой подпорки мироздания в Черных Холмах. Для обитателей деревни староста воплощал многие начала. Он был грозен, как кара Божья, неизбывен, как мутный поток великого Кельрона, и инороден, как сальвул. Для сиволапых в своем большинстве сельчан он представлялся парящим в недосягаемых высях, в параллельном мире даже, откуда метал молнии и сквернословия. Узнав, что кто-то провинился (с его точки зрения), он возглашал во все свое хайло: "Подать суда детей нечистой силы!" И штрафники приближались к этому мощному старику с ярко выраженной готовностью ответить за все именно в качестве детей нечистой силы. При желании староста мог легко внушить подотчетному народу, что он – именно первосотворенный человек Гюнрад, созданный из древовидного обломка, найденного на берегу моря, и что он, как некогда Гюнрад – владыка мира в эпоху тысячелетнего золотого века.

Столь глубинный сервилизм могли одолеть лишь передовые члены общины. Расмус и Уго представляли эту ничтожную когорту – каждый по-своему.

– Мне не бойцы нужны, – сказал Расмус, тяжелым взглядом своих прозрачных глаз сверля собеседника. – Мне ты нужен.

– Зачем? – вкрадчиво поинтересовался Уго.

Вот грань, переступать которую без гарантий уже опасно. Расмус это ясно понимал.

– Так ты согласен? – спросил он, прищурившись.

– За что я буду работать? – невинно поинтересовался Уго. – За золото, так?

– Верно.

– Оно у тебя есть?

– Есть.

– Ну-ка, интересно было бы взглянуть!

– Ты согласен или нет?

Уго тонко улыбнулся, став похожим на плутоватого маклака.

– Нет, так мы с тобой никогда не договоримся. Выкладывай все – или прикрываем лавочку. Только не надо про золото! Об этом расскажешь своей бабушка после полуночи.

Расмус яростно зыркнул на непростого собеседника.

– Осел и в Густане конем не станет, – заметил он после тяжелой паузы. Хотел сказать резче, но в последний момент обуздал эмоции. – Есть у нас золото!

Взор Уго затуманился. Ноздри его длинного носа трепетали, как у наркомана. Он широко усмехнулся:

– Ладно, допустим. Дальше что?

Расмус собрался с духом.

– Нужно сделать бумагу от герцога Тилли, – медленно сформулировал он. – Да такую, чтобы Маса отпустили и никогда потом не искали.

***

"… В 660 году король Себастьян Благословенный умер от воспаления легких. Крепкое здоровье правителя сделало эту смерть неожиданной для близких, хоть и достиг он уже преклонного возраста. 17 февраля в Золотом зале дворца Альбентинов первый кардинал Ригес объявил новым королем Рениги старшего сына покойного – Лего. Потомки третьего королевского сына – Гвидо – получали в наследственное владение огромный надел на севере страны, который после покорения санахов находился в прямом владении короны. Отныне надел признавался герцогством и получал название Тилли – по детскому прозвищу, которое Гвидо дали родители.

…Герцоги Тилли, люди разные – властолюбцы и простаки, злодеи и весельчаки – имели один общий фамильный изъян. Всех их время от времени охватывали приступы беспричинного гнева, и тогда удержать их могла только грубая физическая сила. Зная это, наиболее трезвомыслящие в роду Тилли держали при себе специально натасканных слуг, которым поручалось усмирять хозяев во время припадков. Если же таких слуг под рукой не оказывалось, происходили ужасные случаи. Вспомни, любезный Рауль, хотя бы историю с племянником короля Рогера III, которого изувечил на придворном празднике в 878 году тогдашний герцог Тилли, Матиас Обжора.

…В 713 году для отражения нападения горулов в направлении Хальбронна было выслано пять собранных в спешном порядке отрядов. Один из них, возглавляемый Матиасом Рыжим, третьим герцогом Тилли, двигался впереди всех и насчитывал пять тысяч человек. Этому отряду пришлось вступить в бой с неприятелем прежде, чем подошли остальные войска – горулы оказалась более быстроходными, чем ожидалось. Войско герцога Тилли затаилось у северного залива озера Лард. При строительстве дороги из Хальбронна в Сторк лес тут основательно вырубили и образовалась гигантская поляна. Здесь воины герцога Матиаса и встретили горулов.

Сведения о неприятельской армии до герцога доходили самые разноречивые. Тем, кто ее видел, она казалась несметной – впрочем, это свойство всякого победоносного войска. Впоследствии оказалось, что всего в Ренигу вторглось 200 тысяч горулов, а к озеру Лард вышел лишь передовой отряд числом в 45 тысяч. Но все-таки перевес в силах получился огромный, и Матеас Тилли это сразу увидел. Спешно выстроив три своих стрелковых полка (каждый по 500 бойцов), он создал первую линию обороны и получил время для того, чтобы с выгодой расположить остальные свои силы. В его воинстве три тысячи были тяжелой конницей, которая не могла успешно действовать, поскольку ее стесняли: с одной стороны – лес, с другой – озеро. Но подметил герцог Тилли и другое: более половины горульского войска также составляла кавалерия. Он понял, что природные особенности поля битвы дают ему преимущества, которые умный военачальник обязан использовать. И Матеас Рыжий принял решение, которое рыцарь-латник должен был полагать позорным. В Великом рыцарском своде, принятом за двести с лишним лет до нашествия горулов, записано: "Лишь прямой бой честен и не роняет достоинства сражающихся". Умение приспособиться к обстановке не входило в список воинских добродетелей эпохи Альбентинов. Матеас Рыжий смог стать выше этих предрассудков. Он решил уклониться от прямого боя, который бы наверняка привел его войско к разгрому.

Первые же залпы стрелков герцога Тилли привели в расстройство походный порядок врага. Сбившись в кучу, передовые части горулов полегли под ураганным ружейным огнем. Возникла давка, горулы никак не могли развить стремительной кавалерийской атаки, благодаря которой всегда одерживали свои победы. В авангарде их войска воцарился хаос. Попытавшись развернуть свою знаменитую легкую артиллерию, горулы внезапно обнаружили, что цель исчезла. Герцог Тилли отвел своих воинов под защиту леса. Придя в себя и перестроившись, горулы в походном порядке двинулись через лес по широкой Хальброннской дороге. Но путь этот оказался обильно полит кровью. Герцог Тилли предусмотрительно расположил своих стрелков за деревьями по обеим сторонам дороги, откуда они поражали неприятеля, после каждого залпа отходя в глубину леса.

Что до рыцарей, то их герцог отвел чуть дальше, спешил и расставил в несколько линий, преградив путь неприятелю. Горулы дошли сюда, понеся серьезный урон от бесконечной ружейной пальбы. В свирепом бою полегли все латники герцога Тилли, но потери врага оказались вдвое, если не втрое большими. В этой сече, в последней линии обороны, погиб и Матеас Рыжий. Стрелки, рассыпавшиеся по лесу, досаждали горулам и далее, пока те не выбрались на открытое пространство. Из 45 тысяч у горулов осталось тысяч 12, уже ни на что не способных…»

Давешний разговор с Уго Расмус вспоминал с досадой. Как же так? Он, хладнокровный и сильный, совершенно потерял голову. Он устроил дикое представление, бесполезное и потому позорное. Стыдно.

После решительного отказа Уго сотрудничать Расмус почувствовал отчаяние. Что оставалось делать? Как мы уже знаем, Расмус не привык к поражениям. И он решил, что настало время для грубого натиска. Заставить, любой ценой заставить проклятого грамотея сделать то, что требуется! Верный, длинный, узкий нож, как всегда, оказался на месте – за голенищем. Клинок блеснул молнией. А друг Уго – отменной реакцией. Он тут же выдернул из-за пояса широкий нож с резной костяной рукояткой. Резким движением Уго опустил на стол кулак, из которого как бы вырастало грозное голубоватое лезвие.

– Гляди, не промахнись, боец, – ледяным тоном сказал он. Его жилистая рука без напряжения, привычно держала оружие. На большом пальце Уго обнаружилась маленькая татуировка – не татуировка даже, скорее метка: неправильный синий четырехугольник. С минуту двое с ножами молчали, внимательно глядя в глаза друг другу. Затем Расмус наконец осознал, что прессинг провалился. Сунув нож за голенище, он вышел, хлопнув дверью. Когда Расмус уже скрылся из виду, лимонного цвета физиономия с полностью атрофированными мышцами высунулась из-за угла домишки. Такие хари снятся особо нервным детям в наиболее темные ночи. Она напоминала кустарно исполненную посмертную маску. Но вдруг осклабилась, показав розовые острые зубки, и, пробормотав: "Малкут!", исчезла за углом домишки.

Жаль, думал Расмус, что не удалось избежать дешевого фарса. Нервы заставляют человека проявлять не лучшие свои качества. Расмус занервничал и потерял лицо. Слава Богу, что хоть о шпоре сгоряча ничего не сболтнул. Вспомнив о шпоре, Расмус задумался. Где она сейчас? Расмусу не удалось присутствовать при задержании друга, но добрые люди описали все детально. Мариус был выдернут из постели, связан и почти тут же, предварительно обысканный, брошен в подвал. Окажись при нем золотая шпора – разве народ упустил бы такую деталь? Разговоры о сенсационной находке мигом бы распространились по деревне. Может, староста, этот могучий ум, наложил свою цепкую лапу на драгоценную штучку? Впрочем, при таких обстоятельствах и таком обилии свидетелей, пусть даже совершенно ручных, воровать поостерегся бы даже сборщик налогов. Люди, конечно, забиты, но даже ручной мартышке однажды надоедает выполнять команду хозяина – и она кусает его за палец. Староста, тонкий психолог, такие вещи чувствует и не станет провоцировать народ, слегка опьяненный зрелищем золота.

Где же, в таком разе, шпора?

И вот тут Расмуса озарило. Успеха он добивался, когда действовал самостоятельно. Придя к Уго, он изменил себе. Так действуй же сам, сказал себе Расмус. И опрометью бросился на свой двор, где в сарае вкушал заслуженный отдых верный друг обоих овцепасов. Кто такой, спросит любознательный читатель? Резвый мерин-оптимист по кличке Леший. Расмус взнуздал верного друга. Небо начинало робко темнеть. Через пару часов непроницаемый мрак окутает все. Но откладывать отъезд невозможно.

Тихонько, по малолюдью, Расмус вывел Лешего вниз, на огороды, к широкой впадине, где незамеченным, как ему казалось, укрылся в дубняке. Чуть погодя, выбравшись из зарослей, Расмус вскочил на верного друга – и стремглав поскакал в направлении славного города Реккеля.

Идея, пришедшая в голову Расмусу, была проста, как любая гениальная мысль. Прошло всего часа четыре, как староста, этот умудренный человечище, послал в Реккель нарочного с директивой – доложить наместнику губернатора о кошмарном происшествии в Черных Холмах и попросить стражи для сопровождения преступника в означенный Реккель (с последующим заточением в губернаторскую тюрьму, скорым судом и справедливым возмездием). Посыльного звали Непоседа Вилли. Личность, надо признать, колоритнейшая. Лесоруб, а в свободное время – отменный плотник, могучий, как вековые деревья, в поединок с которыми он вступал с юных лет и которые неизменно падали ниц, сокрушенные его смертоносным топором, не ведающим промаха, как боевой молот Тока, ренского бога войны.

Понятно, почему староста, этот инженер человеческих душ, послал в Реккель именно Непоседу. Зубодробительный лесоруб твердо числился в "золотой когорте" властителя Черных Холмов – среди двух десятков прихвостней, подхалимов, наушников и костоломов, преданных старосте душой и телом. Непоседа бестрепетно верен и мифически могуч. Плюс – имеет воображение кукушки. Голова огромная, как макитра, и такая же пустая. Староста мог не волноваться: его цепной великан, его любимый выдвиженец задание выполнит. Собственно, бояться-то старосте чего? Разве ожидает он, что Непоседе станут мешать? Разве предполагает, что какой-то Расмус начнет свою самостоятельную игру?

А Расмус, истязая Лешего, летел по реккельской дороге. Лошадь ему было жалко. Но Мариуса – еще больше. Да и верно говорят: жалеть коня – истомить себя. И Расмус нахлестывал верного друга, прикидывая, где сможет настичь Непоседу. По всему выходило, что громадный лесоруб не сможет одолеть весь путь без ночевки. Слишком он тяжел и неповоротлив. На этом Расмус и планировал отыграть четырехчасовую фору, которую имел противник.

Скачки происходили в новолуние. Относительное, правда. Малая-то луна уже выросла на треть, а вот Большая только покинула материнскую утробу (кто же ее мать?). Так что на излишнее освещение Расмус не мог пожаловаться. Реккельский тракт, конечно, ухожен и наезжен. Все-таки одна из главных дорог Северных провинций! Но тракт без ям и кочек – как старый полковник без орденов. А бешено летящему коню мизерная впадинка – чувствительнее канавы. Расмус ежесекундно рисковал свернуть себе шею. Ну, и Лешему, без сомнения.

На скаку думается не очень. Но Расмуса вдруг пронзила неприятная мысль. А что, если Непоседа Вилли решит скакать до Реккеля без ночевки? Торопиться ему вроде некуда – но кто знает, какие инструкции он получил? Может, ему приказано нестись именно без остановки. Знаем мы старосту, этого матерого перестраховщика!

Предположим, что Непоседа не остановится на ночлег. Возможно ли в таком случае «съесть» четырехчасовую фору? До Реккеля – почти 90 миль. При самой бешеной гонке из лошади не выжмешь более 15 миль в час. Итого – 6 часов. Даже племенной гисланский скакун не выдержит. Остановки неизбежны. Тем более, Непоседа – наездник далеко не ахти. Расмус и сам, конечно, не лихой джигит. Но уж получше в седле держится. Да и лошадка, если честно, досталась Непоседе слабоуздая. Да и дорога идет все больше по холмогорью. Все это хорошо, это – благоприятствующие факторы. На этом можно отыграть какое-то время. Скажем, час. Ну, полтора. Но четыре? Нет, тут, пожалуй, никаких шансов нет. Непоседа, скорее всего, уже на полпути к Реккелю.

Значит, дело безнадежно? Слюнтяй Мариус так и решил бы, сложив покорно лапки, согласно своей гипотезе о непротивлении судьбе противодействием. Но Расмус, слава Богу, изведал в своей молодой жизни всякого. Есть старинное воинское правило: только подумаешь, что потерпел поражение – и глазом не успеешь моргнуть, как тебя разобьют наголову. Нельзя раскисать, надо верить в успех до конца. И Расмус нахлестывал Лешего, уверенный, что часа два такого темпа животина выдержит.

Через пару часов Расмус дал отдых несчастной лошади, отдышался сам и подумал: ведь ничего не будет потеряно, даже если Непоседа поспеет в Реккель первым. Человек, имеющий голову на плечах, и руки, растущие откуда полагается, много чего способен придумать и совершить. В крайнем случае – отбить Мариуса у стражи. И даже в самый разгар конвоирования. Почему нет? Может, так оно будет даже к лучшему. Расмус взбодрился от неожиданной идеи. Действительно, неожиданное нападение на конвой ликвидирует проблему освобождения любезного друга из подвала, которую, не снимает, скажем, устранение Непоседы.

Расмус живейшим образом представил, как конвой останавливается на ночлег с арестованным Мариусом. И как он, Расмус, выводит из строя по очереди всю стражу и разрывает на приятеле путы.

Расмус зажмурился, оберегая глаза от стоявшей вокруг темени. Так что, может, в самом деле? Вернуться в Холмы и дождаться конвоя? Расмус рывком поднялся на ноги, подошел к Лешему, похлопал его по мокрой шее и, затягивая подпругу, проворковал:

– Что, бедняга, отдышался? Не жалеет тебя хозяин? Ты уж потерпи. Вернемся – уж я тебе праздник устрою. А сейчас Маса выручать надо. Ты это пойми.

Расмус вскочил в седло. Леший – наверное, проникшись ответственностью – понес хозяина с неожиданной легкостью. В направлении Реккеля, вдогонку за Непоседой. От только что придуманного заманчивого плана Расмусу пришлось отказаться. Перевесило маленькое соображение. Если Непоседа успеет добраться до Реккеля, об убийстве в Черных Холмах узнает наместник герцога Тилли. Если Непоседа не доедет – наместник пока останется в неведении. А это важно, подумал Расмус. Это позволяет выиграть время. Так перехватим же Непоседу!

Ночь прошла, как один застывший мучительный миг. Двужильный Леший держался из последних сил. Наконец, рассвет простер над землей свои оранжевые крылья. Вьюрки приступили к утренней распевке. Свежесть утренней влаги и ранней травы ударила в голову Расмусу. От белых цветов черемши зарябило в глазах. Он тормознул на околице неведомой деревни. Согбенная старушка шествовала рядом с коровой, чувственно придерживаясь за рог. Непонятно было, кто кого ведет.

– Бабуля, далеко ль до Реккеля? – крикнул ей Расмус.

Старушка посмотрела на него игриво и неожиданно пробасила:

– Часа полтора тебе будет, милый.

Поблагодарив за весть, которая не показалась ему ни доброй, ни худой, Расмус продолжил преследование. Вот признак близящегося города: полуразрушенный виадук. Вот трактир, на котором вывеска: две ослиные головы и надпись: «Третьим будешь?» Вот возвышенность, и теперь до самого Реккеля дорога пойдет под уклон. Внизу змеится тракт, уходящий за горизонт. Расмус придержал очумелого Лешего, присмотрелся. И к радости неимоверной, а также к безмерному изумлению увидел впереди всадника, столь громоздко восседающего на дебелом скакуне, что никаких сомнений не оставалось: это на всех парах к наместнику губернатора торопится Непоседа Вилли, несмышленыш-лесоруб.