Знак Кота

21

Перед ступенями, на которых стояла высшая знать, столпились те, кто вызвался пройти испытания. Я знал, что многие из них отправились в путь еще до того, как Хабан-джи действительно умер, — когда поползли первые слухи о его угасании. Теперь они собрались здесь, каждый стоял в группе соотечественников — в лучших одеждах, вооруженный, уже сейчас первый среди своих товарищей.

Мне, стоявшему далеко позади, все они казались одной массой воинских париков, появлявшихся или снова исчезавших при малейшем движении толпы. Я слышал, как рядом со мной называли некоторые имена, но все они, кроме Шанк-джи, были мне незнакомы.

Леопард пошевелился, и внезапно гул толпы стих. Хотя звучание малых мобилей продолжало висеть в воздухе, великий зазвенит теперь лишь во время последнего испытания.

Гладкий зверь заструился вниз по ступеням. На солнце его мех отблескивал лазурью, молочно-серые глаза матово светились. Он подошел к кандидатам. Толпа попятилась, меня чуть не вытеснили в улочку, выходившую на площадь. Я уже не мог видеть происходящее, но знал, что леопард начал поиск.

Я слышал нарастающий гул. Группа фноссийцев расступилась перед леопардом, и тот единственный, кого он выбрал, взошел на вторую ступень, чтобы встать перед своей королевой, которая приветствовала его как своего бойца и вложила в его нетерпеливые руки эмблему этого поиска. С этого мгновения и дальше он свободен от всех прочих требований к нему, устремленный к стоящей перед ним задаче.

К нему присоединились избранники из Азенгира и Твайихика. Затем Шанк-джи, которого нельзя было считать рядовым участником состязаний. Снова поднялся ропот. Пока еще не вышел кандидат, представляющий мою страну, хотя я раньше заметил несколько добровольцев из Кахулаве.

Толпа за спиной у групп избранников снова зашевелилась, и меня опять оттеснили назад. Алитту с Равингой я уже потерял из виду. Вокруг меня стояли вапаланские горожане среднего достатка, обмениваясь замечаниями в своей отрывистой манере. Из того, что я услышал, я понял, что леопард прошел мимо всех представителей Кахулаве, словно их вообще не существовало, и теперь вступил в плотную толпу.

Я видел рябь на ее поверхности, отмечавшую продвижение зверя, люди расступались перед этим воплощением императорской власти. Затем волнение достигло того места, где стоял я.

Мужчины и женщины расступались, чтобы дать пройти животному, приближающемуся с достоинством самого императора. Он остановился — передо мной.

Серебряные, как луна, глаза изучили меня, окинув взглядом с головы до ног. Взгляд этот остановился на подвеске, которую я сегодня осмелился надеть. Леопарды и песчаные коты не связаны кровными узами. Леопарды поколениями охотились на песчаных котов вместе с вапаланцами. Я увидел, как зверь чуть оскалился, обнажив угрожающе блеснувшие клыки. Тем не менее он лишь мгновение промедлил, прежде чем шагнул прямо ко мне и завыл, словно завидев добычу, хотя, выбирая остальных, он так не кричал.

Народ стремительно отхлынул от меня, и я остался один на один с леопардом. Он снова посмотрел мне в глаза и, как бы мне ни хотелось ускользнуть в одну из боковых улочек от него и оттого, что означал его интерес ко мне, я осознал, что бегство уже вне моих возможностей. Между мной и ступенями, где стояли четверо уже избранных, был свободный проход, и леопард двинулся туда. Даже не надеясь перехитрить судьбу, я последовал за ним.

Вокруг звучала речь с акцентами всех королевств. Мне было интересно, случалось ли подобное прежде, и обидно, что это случилось со мной. Я был не из юношей, закаленных патрулированием пустынь, высоко ценимых собственным Домом или кланом. Те, с кем мне придется соревноваться, отличаются от меня, как солнечный жар от ночной прохлады.

Я подошел к кахулавинцам и, хотя некоторые из них уступили мне дорогу, один из них упорно преграждал мне путь. Он повернулся ко мне лицом, и я понял, что он, мой брат, смотрит на меня не с обычным презрением, а с чем-то граничащим с ненавистью. Я видел, как его руки, свободно висевшие вдоль тела, сжались в кулаки, словно на рукоятях оружия. Глаза его сузились, сдерживая затаенные чувства. Мы словно оказались давними врагами, а не людьми одной и той же крови.

Леопард прошел мимо него и снова улегся на ступенях неподвижно, как статуя. Но Каликку не подвинулся, чтобы дать мне пройти. Было ясно, что он собирается помешать мне присоединиться к остальным избранным судьбой — или прихотью зверя.

— Он — слуга! — закричал он, и все вокруг прислушались в мгновенно распространившейся тишине. — Он — всего лишь пастух, перевозчик грузов! Он недостоин…

Затем он обернулся и обратился прямо к королеве, которая, привлеченная странностью этого выбора, спустилась на пару ступенек:

— Великая госпожа, этот человек — бесчестие для Кахулаве! Это неправильно, он, должно быть, избран, чтобы опозорить весь наш народ! Такой выбор, конечно, не может быть сделан!

Теперь рядом с королевой Аломпрой Эаканной встал герольд, который и ответил:

— Замолкни! Не нам определять, кто достоин оспаривать корону! — Он почти коснулся рукой головы леопарда. — С самого начала он и его сородичи выбирают тех, кто будет проходить испытания. Или ты смеешь спорить со служителем Высшего Духа? Даже азенгирский раб, будучи отмечен как соискатель, получит эту возможность.

Мой брат не мог протестовать дальше, но его глаза сообщили мне о бушующей в нем ярости. Один из его товарищей схватил его за плечо и рванул в сторону, наконец освободив мне путь. Мне хотелось закричать, что большая часть сказанного Каликку — правда. Я несведущ в воинских делах, я был слугой даже в доме собственного отца. Но я знал, что это мне не поможет. Моя судьба решилась, когда леопард остановил на мне свой взгляд.

Таким образом, в сопровождении личной гвардии королевы Аломпры я вернулся в дом Равинги за своими вещами. Я не видел никаких признаков присутствия Мурри и надеялся, что он хорошо спрятался. А что кукольница сумет как-нибудь вывести его из Вапалы, я не сомневался.

Она уже собрала и упаковала мои вещи, которые я вынес из пустыни, но теперь они были завернуты в отличное новое одеяло, а также приготовила для меня новую дорожную одежду — тяжелые ботинки, короткую куртку, плотные штаны — и все великолепного качества. Сняв роскошные одежды, которые она дала мне прежде, и переодевшись в дорожное платье, я поднял кифонгг. Этот прекрасный инструмент следовало оставить здесь, в безопасности. В лавке стояла Алитта, и я протянул арфу ей.

— Дева Дома, сейчас ей будет лучше в твоих руках.

— Как пожелаешь. — Она была холодна, но затем добавила: — Да пребудет с тобой Высший Дух, ищущий престола.

Королевские гвардейцы привели для меня ориксена, который негодовал из-за моего груза, пока я не успокоил скакуна так, как научился среди стад моего отца.

Времени поговорить с Равингой у меня не было. Но я чувствовал, что она желает мне удачи. Взобравшись в седло, я увидел, как ее пальцы сложились в почти незаметный знак, которым призывают милость Высшего Духа. Но куда более странным было то, что стоявшая в тенях у нее за спиной Алитта сделала то же самое, в дополнение к пожеланию удачи.

По обычаю, каждый из соискателей начинает свои испытания в стране, в которой родился, и мы быстрым темпом двинулись к границам Кахулаве. В первую же ночь, когда мы разбили лагерь, я ощутил себя совсем одиноким. Никто из сопровождавших меня воинов не разговаривал со мной по-дружески, только в отчужденной придворной манере. Я по большей части был предоставлен самому себе, хотя понимал, что все мои действия будут замечены и, возможно, прокомментированы,

Мой брат отслужил отведенное ему время в гвардии. Разделяют ли эти люди его мнение обо мне? Вполне возможно. Они предложили мне на выбор оружие, но никто из них открыто не усмехнулся, когда я взял то, с чем умел обращаться, — посох (хотя и куда лучший, чем мне доводилось видеть раньше, с более длинными лезвиями хорошего металла) и нож. Пращи мне не предложили. Несомненно, она считалась настолько неподобающим снаряжением, что у них ее просто не было, но на поясе у меня висела своя.

Мы три дня ехали быстро, по пути меняя ориксенов на станциях вдоль торговой тропы. Затем мы пересекли границу, и дух моей земли снова окутал меня уютней, чем любой плащ или самое лучшее одеяло.

Только в Кахулаве я обнаружил, что нас преследуют, и это был Мурри, хотя ни я, ни мои спутники ни разу его не видели. У меня сразу стало легче на сердце от этого открытия. Мне предстояло пройти испытание, которого я не искал, но и не мог избежать. Дважды мне снилось, что я снова сижу за столом в доме Равинги, глядя на черный шар, который сначала был головой леопарда, а затем превратился в крысу.

Крысы были темой разговоров у ночного костра. Постоянно приходили известия о стаях тварей, больших и, несомненно, более хитрых, чем когда-либо раньше. Говорили, что они чуть не уничтожили один из накрытых хрустальными куполами городов Твайихика, пробравшись в него по подземным туннелям и вырезав больше людей, чем пальцев на десяти раз по десять рук. Катастрофа, о какой никто из нас прежде не слышал.

Утром к нам прибыла канцлер Кахулаве и направилась прямо ко мне. В ее поведении не было ни намека на расположение.

— Пойдешь туда. — Она слегка повернулась и указала на запад. — Остаток этого пути ты проделаешь один, Клаверель-ва-Хинккель. — Ее губы плотно сжались.

Было понятно, что в ее глазах я не подходил для того, чтобы представлять свою страну. Но ее презрение уже не ранило меня так, как могло бы прежде. Хотя я и не был воином, но я — одна моя рука стиснула, а затем погладила шрам на запястье другой — танцевал вместе с песчаными котами, и сейчас там, в пустыне, меня ждал тот, с кем ни один из здесь присутствующих не осмелился бы встретиться, не обнажив стали.

Я вежливо склонил голову и ответил:

— Великая, я принимаю этот путь.

Снова ее губы исказились, словно она попробовала на вкус что-то кислое или горькое.

— Да поможет тебе в этом Дух. — Тон ее традиционного напутствия оставлял желать много большего.

Я выложил из мешка все, что могло добавить лишний вес и замедлить мой путь. Где-то впереди лежал легендарный остров. Я не знал, что встречу там. Я мог только надеяться, что не провалю испытание своей собственной земли.

В сумерках я отправился в путь, и оставшиеся в лагере провожали меня взглядами. Никто не ободрял меня, и их недоверие словно окутывало мои мысли удушливым туманом. Но это лишь раззадорило меня, а не отпугнуло.

Я уже достаточно далеко отошел от лагерных костров, когда увидел впереди среди ночного свечения песков черную точку. Мурри бросился ко мне. Он терся головой о мое бедро, а я опустился на колено, чтобы почесать у него за ушами, погладить густой мех на голове и загривке. Встреча наша была радостной. Под этими же звездами я видел танцы его сородичей, и пока я наслаждался этим воспоминанием, песчаный кот вертелся вокруг меня, как котти, гоняющийся за собственным хвостом, и возбужденно урчал.

Едва понимая, что делаю, я пошел не размеренным шагом терпеливо идущего через пески странника, а торжественной поступью, а затем короткими прыжками, которыми я двигался на празднике его клана.

Несколько мгновений мы провели так, а потом мне пришлось все же вырваться из этого краткого забвения свободы. Мурри тоже прервал свои скачки, чтобы подойти ко мне.

— Что ждет? — спросил он. Я покачал головой.

— Честно сказать — не знаю, кроме того, что должен отыскать сердце Кахулаве и там встретиться с его стражем. Мне сказали, что идти надо вперед.

Мы пошли в том направлении, что указала мне канцлер. Там из песка вставали изваяния двух сторожевых котов, сидящих в линию, с просветом между ними.

В отличие от прочих подобных стражей каждый из них держал переднюю лапу поднятой, словно предупреждая о чем-то, и их драгоценные оранжево-красные глаза, казалось, полыхали гневом, как будто коты готовы были наброситься на каждого, кто осмелится пройти между ними. Но когда я двинулся этой дорогой, ни один из них не пошевелился.

Из светящегося песка поднимался остров, темнеющий в ночи. Мурри скользнул вперед, остановившись у подножия того, что казалось утесом. Подойдя к нему, я едва не задохнулся от зловония, которое словно бы исходило от самой скалы. Я хорошо знал этот запах. Где-то неподалеку был оскверненный водорослевый пруд. Но кем? Крысами?

Посох на время подъема придется закрепить на плечах. Нож? Я чуть выдвинул его из ножен.

— Тут были злые, — проворчал Мурри.

Его природное чутье было куда острее моего. Сейчас он будет моим проводником.

— Они еще там?

— Кто может сказать? — Его ответ немногим меня успокоил.

Кот уже поднимался по скале, цепляясь когтями. Я сбросил свой небольшой мешок, привязал один конец веревки к нему, а другой к поясу. Прочно закрепив на спине посох, я начал подъем. Это оказалось нелегко — для пальцев рук и ног (ботинки я тоже оставил внизу, в мешке) трудно было найти опору. Если бы я не сталкивался с такими же сложностями, пока был пастухом, мне это могло бы показаться куда более утомительным, чем ночной переход.

Однако в конце концов я выбрался на вершину и понял, что нахожусь на краю впадины, почти столь же совершенной в своих очертаниях, как церемониальная чаша. Оттуда и шел этот неодолимый смрад. Думаю, под лучами солнца любой, кто осмелится подойти ближе, может упасть от него в обморок.

Края этой чаши были такими неровными, что, втянув наверх свое снаряжение, мне пришлось использовать и руки, и ноги, чтобы двинуться вокруг острова к той его части, которая была еще выше.

Я не успел продвинуться далеко, когда Мурри, по-прежнему сопровождающий меня, резко остановился, чтобы заглянуть в этот мрак, источающий смрад, Я с посохом в руках продвигался вперед, пока у меня за спиной не оказалась скала и я не приготовился к возможному нападению.

— То, что ты ищешь, там, — мотнул головой Мурри и закашлялся, словно зловоние разъедало его легкие. Я посмотрел вниз, во впадину.

Внутренние стенки чаши казались еще более отвесными, чем внешние. Спускаться в этот смрад… я слышал рассказы о пастухах и охотниках, которые гибли от запаха гниющих водорослей. Если я попытаюсь спуститься вниз и у меня закружится голова…

Мурри по-прежнему смотрел вниз. Половину чаши затопляла тьма, стена отбрасывала на нее свою тень. Другую слабо освещало мерцание скал под звездным небом. Там была еще одна статуя.

Огромный сидящий кот словно бы выступал из стены. Между его передними лапами чернел проход, видимо ведущий внутрь.

Мурри повернул голову ко мне, и его глаза светильниками горели в темноте.

— Я не пойду туда. Места хватит только гладкокожему.

Я посмотрел вниз в чашеобразную долину. От смрада гниющих водорослей тошнило. Осмелюсь ли я спуститься?

Мой мешок лежал у меня под ногами, и я нагнулся открыть его, чтобы порыться в содержимом. В сосуде лежали влажные водоросли, целебный аромат которых пробивался даже сквозь непреодолимый смрад. Ножом я отхватил полоску ткани от плаща и завернул в нее водоросли, прикрыв этой маской нос и рот. Конечно, дышать стало труднее, но она хотя бы избавила меня от запаха испарений этого места.

Надежно закрепив посох на спине и обвязав веревкой выступ скалы, я стал спускаться через край, оставив Мурри в одиночестве.

Лезть вниз было не так трудно, как подниматься по внешнему краю. Я спустился на скрытое тенью дно чаши, но охраняемый каменным котом вход был мне прекрасно виден. Идти туда следовало с осторожностью. Ядовитые водоросли под моими ботинками могли брызнуть соком на кожу, и тогда на ней появятся волдыри. Но воняло тут не только водорослями, повсюду валялись останки крыс. Ни на одной не было ни следа клыков, так что вряд ли их прикончили сородичи, в обычае которых было пожирать слабейших из стаи.

Приближаясь к темному проему, еще более затененному похожими на колонны лапами кота-стража, я встречал все больше и больше мертвых тварей — казалось, они пытались проникнуть в этот проход, но были чем-то скошены.

Среди них было, по меньшей мере, три более крупные крысы, и одна лежала почти у самых ног кота.

Я обогнул труп и с посохом в руках, готовый к тому, что впереди во мраке затаились более удачливые твари из той же стаи, вошел во врата тьмы.