Записки ночного сторожа

О доносах

Слово «донос» для многих людей на Западе звучит омерзительно. Да и мы сами знаем с детства, что ябедничать нехорошо. Но мы так же хорошо знаем с детства, что нехорошо обманывать (а врем на каждом шагу!), думать одно, а говорить Другое (мы по отдельности против, а все вместе за!), и т. п. То, что обозначается словом «донос», является настолько обычным делом ибанской жизни, что мы фактически не обращаем на это внимания и не придаем этому никакого глубокого морального смысла. Массовый донос уже не есть донос в старом смысле, а есть нечто другое. Доносчиков мы знаем. Мы с ними разговариваем, пьем. И даже дружим (в ибанском смысле!) годами. Человек, отказывающийся доносить, делает первый шаг на пути своего превращения в отщепенца. И это бывает очень редко. Не доносят лишь тогда, когда об этом не просят. Один мой хороший знакомый однажды рассказывал мне, как его принуждали писать донос на своих коллег, с которыми он ездил за границу, но он, якобы, отказался. Это был приятный и умный человек. И я ему поверил. А совсем недавно узнал, что он просто осведомитель более высокого уровня, и предложение писать тот самый донос было ошибочно. Ему это не положено. Рядовой ибанец живет так, что никакой донос ему не страшен. А если и попадается иногда, то чисто случайно. Случайно не в том смысле, что случайно попадает на доносчика, а в том смысле, что случайно совершает нечто такое, что подлежит доносу (например, анекдоты по пьянке). Если же ибанец начинает совершать предосудительные поступки, он заранее принимает во внимание, что делает это как на сцене, — в открытую. И если это сходит ему с рук какое-то время, то лишь постольку, поскольку его час не настал. Общая обстановка позволяет. Связи, известность. Очень редко ибанцу удается сохранить в тайне свою деятельность. И никогда на длительный срок. И это объясняется не хорошей работой ООН (там работают так же, как в любой другой ибанской конторе), а общей ибанской средой, для которой нет ничего святого. Странное явление, конечно. Мне кажется — беспрецедентное. Я, например, подозреваю, что Она куда-то сообщает обо мне. Но меня это не волнует нисколько. Это что-то глубоко безнравственное именно с моей стороны. А что поделаешь? Мы все живем так, как будто мы однажды подписали ту самую бумажку. Работал у нас когда-то один парень. В науке — типичный шарлатан. Заодно он еще занимался какими-то делишками. Однажды меня вызвали Туда и велели написать, что я думаю о нем. И я написал, что в науке парень — слабак, но в политическом и идеологическом отношении вполне наш, ибанский человек. Я думал тогда, что делаю благо. А на самом деле подписывал ту бумажку. Это я только сейчас начинаю понимать. А в чем я могу обвинить прочих? Где критерии оценки поступков? Где среда, которая следит за этим и принимает меры? Разве способен покончить с собой ибанец, которого друзья разоблачили как осведомителя?! А что касается репрессий, то теперь даже младенцам известно следующее. Не доносы порождают репрессии и не репрессии порождают доносы, а те и другие суть следствия и проявления одних и тех же условий. Количество репрессий не зависит от количества доносов. Но интенсификация репрессий имеет следствием интенсификацию доносов. Множество репрессируемых не совпадает с множеством лиц, на которые поступают доносы. Так что донос может показаться вообще бессмысленным явлением в ибанской жизни. Однако это не так. Благодаря доносам ибанец живет с сознанием, что ничего от Них не скроешь. Ибанские власти всегда имеют под рукой материал, позволяющий им расправиться с любым индивидом на достаточном основании (если не по праву). Далее, имеются редкие случаи, когда именно донос решает дело (например, именно доносчик выдал место, где группа Самосожженца печатала листовки). Поскольку для таких случаев нужна хорошо поставленная профессиональная работа криминалистов, которой в Ибанске нет и быть не может (ибо здесь все массовые органы плохо работают), то ее компенсирует всеобщая сеть доносов: авось, что-нибудь попадется. Наконец, есть еще более редкие случаи, вроде моего, когда донос поставляет материал для ритуальных действий какой-то сатанинской специфически ибанской религии. В связи с делом Неврастеника было беснование такого рода, но оно прошло вяло и не дало желаемого эффекта. Я подлил масла в огонь, но со мной поспешили расправиться. И сделали глупо. Упустили возможность. Думаю, что Они это поняли и попытаются исправить. Беснования, о которых я говорю, могут охватывать любые группы лиц — от одного человека до всего населения Ибанска. Важна их качественная суть. Это еще мало изученное явление. Я знаю, что это такое. Но описать достаточно точно еще не могу Это и исповедь, и причастие, и спектакль, и репетиция, и зрелище, и действие. Это — праздник ибанской души. Тут ибанская душа обнажается до самых темных своих глубин и выбрасывает из себя всю накопившуюся в ней мерзость. И вместе с тем, ибанская душа тут заряжается новой мерзостью, еще более мерзкой мерзостью. И оказывается способной сделать еще один шаг вперед. Но на пути нужен более или менее доброкачественный материал. Иначе беснования не возгораются так, как нужно, и не дают удовлетворения. И тут донос необходим. Без него тут нельзя. В Ибанске за последние десять-пятнадцать либеральных лет таких беснований было сравнительно мало. Народ стосковался по ним. Ибанская душа жаждет очищения.