Заонежье, или Жизнь по ту сторону...

1

Никто в Визании давно уж не захаживал в те ее мрачные места, что облюбовали себе орки. И никто не знал, откуда пришли сюда эти дикие, злобные племена. Лишь вздрагивали темными ночами маленькие гномы и миролюбивые эльфы долины, когда слышали дробный топот в ночи мягких лап их отвратительных скакунов. Теперь же, когда Мастер Ю заставил темный, ограниченный ум орков боготворить его, эти безобразные на вид существа полностью подчинились ему и стали реже тревожить жителей Козны, Кривицы, Друженницы, маленьких деревенек, разбросанных по небольшим долинам предгорий.

На самом деле Головастое ущелье было лишь входом в эти мрачные земли. Горные склоны здесь были особенно высоки, и их скалистые вершины уродливо громоздились одна на другую. Узкие теснины шумели ледяными реками, и обрывы нависали над огромными пропастями, дышавшими холодом.

Там, за этими непроходимыми скалами начиналась неширокая долина, Мерзкая балка, как прозвали ее гномы. Здесь, в отрогах неприветливых гор, жили темные дикие племена орков.

Визанские охотники и пастухи старательно обходили Мерзкую балку стороной, а если кто и попадал сюда из праздного любопытства к темной, самой грязной магии, то пропадал бесследно, или не узнавали его больше, потому что нельзя прикоснуться к темному и остаться прежним. Тут уж одно из двух: либо ты его изменишь, либо оно тебя…

И вот теперь по Головастому ущелью, в которое рухнул Плавающий замок, переставший удерживаться немыслимой силой своего хозяина в воздухе, шел человек.

Именно человек. Хотя нога человеческая никогда не ступала в этих угрюмых краях доселе. Несколько пар глубоко посаженных глаз сейчас наблюдали за ним злобно и настороженно. Сама тьма, казалось, следила за ним. Она чуяла его тепло, щедрое, открытое, и шла за ним по пятам. Но орки, а это были они, не нападали, они словно выжидали чего-то, останавливаясь вместе с путником, сливаясь своими черными лохматыми тулупами с камнем, и ждали, пока он тронется вновь. Однако, человек, как нарочно, кружил на одном и том же месте, на развалинах когда-то белого камня.

Свей давно чувствовал присутствие неведомой опасности.

"…словно липкая паутина…", — думал князь, пытаясь отвлечься от неприятного ощущения. Слова эти казались ему очень знакомыми, произнесенными совсем недавно, но вот кто их произнес, Свей не помнил. Не понимал он, и что его удерживает здесь, на обломках старого дома, рассыпавшегося почти в пыль. А меч Гнев Света, чуя темные силы, бесконечно и нудно подвывал, не давая забыть об опасности.

Темные тени скользили, прячась в только им знакомых трещинах в скалах, они все больше наглели, иногда приближаясь слишком близко. Их останавливало то, что этот человек справился с Мастером. И еще этот меч, — они знали оружие витязей Света. Но он же просто человек, орки видели каждое его движение, ловили каждый взгляд быстрых глаз, и все больше их охватывала злость.

Свей наклонился к ручью и зачерпнул холодной воды, глаза его настороженно проследили за тенью, мелькнувшей за спиной в отражении в стремительных водах ручья. В следующее мгновение, обернувшись и правой рукой выхватив Гнев Света, он рассек туловище первого орка, кинувшегося сзади, а левая рука привычно кинулась ко второму мечу. И вовремя…

Сразу трое темных бросились к нему, мерзко оскалясь и обдав его отвратительным зловонием грязных тел… Отбросив тяжелый кривой меч напавшего слева и оказавшегося слишком близко, князь вторым ударом снес добрую половину его туловища… Руки лесовича замелькали стремительно, не подпуская врага ни на шаг… Сам же, неуловимо подвигаясь вперед, Свей старался уйти от ручья, от его стремительных вод, несущихся шумно рядом…

А из-за каменного выступа появилось еще двое темных.

Правая рука Свея сделала едва заметный выпад, и острый клинок отсек бурую когтистую лапу орка с мечом, кровь хлынула из обрубка, а Гнев Света, обрушился на обезоруженного темного и добил его…

Мечи стремительно летали в его сильных руках. И вот уже последний орк, здоровый словно бык, зарычав, бросился на него. Свею удалось отбросить левым мечом мощный удар его кривого клинка, и Гнев Света, задрожав от ярости, отсек орку голову…

— Князь! — вдруг послышался громкий шепот в наступившей тишине.

Свей огляделся. Никого.

— Князь! Да здесь я! — уже раздраженно зашептал невидимка.

И тут лесович увидел того, кто звал его. Маленький коротышка, высунувшись по пояс, выглядывал из-за большого мшистого валуна и махал ему маленькой короткопалой ручкой.

— Увидел?! Надо же… — проворчал гном, — не прошло и года…

Князь, убрав оружие в ножны, подошел и, подхватив малорослика, посадил его на валун.

— Ну? — спросил он и посмотрел выжидающе.

— Что ну?! — возмущенно пожал плечами гном, — он еще меня и не узнает, точно башню совсем снесло… Прав был хозяин…

— Может ты со мной поговоришь, гном? Я все еще здесь… — улыбнулся Свей этой странной манере разговаривать с самим собой.

Гном снисходительно взглянул на внушительную фигуру лесовича и махнул рукой.

— Что толку с тобой лясы точить? Все одно ничего не помнишь! Луцик я, запомни… Лу-цик, — по слогам повторил он.

Свей пожал плечами и опять улыбнулся.

— Что ты со мной словно с дураком? Луцик, так Луцик… Рад я, что хоть одно человеческое, — он окинул взглядом маленькую фигурку гнома и поправился, — ну или почти человеческое, лицо увидел… Порадовал ты меня, Луцик.

— Порадовал я его, это ты нас всех порадовал! Мастера Ю победил! — шумно оборвал его Луцик и тут же боязливо заозирался. — Уходить надо отсюда, князь! Мастера-то нет, а орки остались, а еще тролли-тупицы, а огры… ох, вспомнить страшно! И кто его знает, какие еще твари объявились в Мерзкой балке, а уже вечер близко… Нам же еще Вражий лес миновать надо до ночи.

На самом деле, солнце уже садилось за вершины гор, и в ущелье становилось совсем холодно. Дул пронизывающий ветер, и летевшие ледяные брызги от ручья пробирали до костей. Сырой, затхлый туман полз по ущелью и медленно заполнял собой все.

— На плечи сядешь? — спросил Свей гнома, — быстрей пойдем.

— Сяду, — невозмутимо ответил малорослик, словно каждый день только и делал, что катался на чьих-нибудь плечах.

Князь легко подхватил его, и уже через мгновение довольный гном покачивался на нем в такт быстрому, размашистому шагу лесовича.

Сумерки сгущались в горах очень быстро. Туман плыл по ущелью, искривляя и без того безрадостные окрестности. Придерживая гнома, который, сгорбившись, покачивался из стороны в сторону, Свей шел и настороженно всматривался в смутные очертания выступавших каменных глыб. Нагромождение их перегораживало почти все ущелье, оставляя лишь узкую тропку вдоль ручья, которая то была сплошь усеяна большими валунами, и тогда идти было трудно, и приходилось иной раз ссаживать гнома и перебираться по очереди, а то была усыпана мелкой, истершейся от времени породой…

Луцик благополучно поклевывал носом, пригревшись на заплечье у Свея, когда земля дрогнула под ногами у лесовича. Гном во сне пробубнил недовольно:

— Эк тебя колдобит…

Но уже в следующее мгновение, проснувшись окончательно, он понял, что что-то происходит, но что, он никак не мог сообразить. Крепко прихватив ноги гнома, лесович торопливо пошел, почти побежал. Оглянувшись, гном охнул:

— Огр!

А Свей вдруг сдернул растерявшегося гнома с плечей, и не очень вежливо сунул его в первую попавшуюся расселину, прошептав:

— Не мешайся!

Луцик и не думал мешаться, он знал, что когда кони бьются, мышам тихо сидеть надобно. Но и мыши тоже чего-нибудь да стоят, думал он, следя с сомнением за тем, как человек принялся карабкаться довольно ловко на скалу.

Фигура Свея скоро исчезла в темноте, а тяжелые шаги огра приближались. В узком ущелье с ним было не разминуться. Его огромное, около четырех метров туловище, еле протискивалось в теснине, отыскивая маленькими подслеповатыми глазками добычу, которую он больше чуял, чем видел. Осыпались камни, огр опирался здоровенными ручищами о скалы, и опускал вниз голову.

Свей сверху видел его жирную шею, которая светлела в сумерках. Тяжелая, вонючая огромная безрукавка, сшитая из цельных шкур черного барана, который во множестве водился в этих краях, была накинута на голое, волосатое туловище. Но вот маленькие глазки отвратительного гиганта скользнули по лесовичу и замерли.

Тяжелый удар мечом в глаз прервал его тяжеловесные раздумья, огр взвыл, эхо его страшного крика покатилось по горам, и огромная ручища ослепшего гиганта едва не сомкнулась, уже почти захватив лесовича в кулак. А Свей, перебросив сильное тело вниз на небольшую терраску, тянувшуюся чуть ниже нешироким выступом вдоль скалы, нанес следующий удар в грудь огра, залитую кровью.

Огр тяжело стал оседать, продолжая размахивать одной рукой. Другая же судорожно скребла пальцами, словно огромными граблями, собирая все на своем пути…

Свею оставалось каких-нибудь несколько метров до расщелины, в которой прятался гном, когда тело огра рухнуло в ущелье окончательно, перегородив собой весь проход. Лесович, поняв, что до гнома ему так просто не добраться, остановился.

— Ну что? Славно мы его! — довольный шепот долетел до Свея.

Луцик браво стоял на огромной туше огра и, отставив ногу, улыбался.

— Ты как успел выбраться-то? — засмеялся Свей.

Он сгреб хихикающего гнома в охапку и, посадив его на плечи, большими шагами пошел по лежащему неподвижно телу, опасаясь, что огр может в любую минуту взметнуться в каком-нибудь предсмертном порыве. И обойти убитого не было никакой возможности…

К счастью, огр был мертв…

Вскоре стали появляться деревья. В их вершинах шумел ночной ветер, стало теплее. Неприветливые горы оставались позади…

2

И уже каменистая осыпь перестала похрустывать под ногами, мягкий толстый слой дерна и опавшей хвои устилал землю. Высокие сосны шумели над головой. Луцик, молчавший долгое время, проговорил:

— Не успели до ночи… Надо ночлег искать…

Свей не хотел останавливаться. Выносливый лесович мог идти еще долго, прежде чем тело его запросит отдыха. И он ответил:

— Зачем?

— Зачем, зачем? — недовольно зашептал гном, — да затем, что опасно во Вражьем лесу по ночам шлындать!

— Кто ж здесь такой опасный? — спросил Свей, не останавливаясь, однако, ни на минуту.

Ему и не хотелось останавливаться, странное чувство, что где-то его ждут, что он непременно должен куда-то вернуться, тянуло его, и он спешил. Хоть и не знал, кто его ждет и где…

А Луцик принялся беспокойно ерзать, кряхтеть и недовольно сопеть. Гном поминутно оглядывался, шарахался от каждой ветки, появившейся перед его носом. И когда в очередной раз он боязливо взвизгнул, Свей остановился.

— Ну, что ты как сорока на колу?! — тихо проговорил он гному.

Тот наклонился к самому уху лесовича и жарко зашептал.

— Здесь леший больно злой…

Свей хмыкнул:

— Леший, говоришь, злой? Не знаю, не знаю…

Он, подняв голову, осмотрелся вокруг. И, подойдя к сосне, вдруг ударил ладонью по ней и проговорил:

— Пусти, я тебе еще пригожусь.

Луцик затрясся весь как осиновый лист.

— Ты чего это вытворяешь, чумовой!? Ты зачем лешего зовешь? — залепетал гном.

А Свей и не знал, зачем он стукнул по стволу, просто где-то в его разорванной памяти теплилось воспоминание об этом… Он вдруг хлопнул с досады себя по лбу. Ему вспомнилось откуда-то, что лешего обязательно нужно угостить, неважно чем, но угостить, и быстро проговорил:

— А хлеб есть у тебя, Луцик?

— Ты что-о-о сейчас еще и есть собрался?! — заверещал перепуганный гном.

Он уже жалел, что послушался Латинду и пошел за Свеем. "Совсем сдурел, как есть сдурел! Кто ж в добром здравии лешего сам звать будет!", — думал он, но все же полез за пазуху, и вытащил припасенную в дорогу и уже изрядно покусанную лепешку.

Тем временем ветер заметно усилился. Сосны зашумели, затрещали ветвями, тяжко скрипя и постанывая дуплистыми старыми стволами, словно живые. Свей положил на заросший мхом пень лепешку и стал ждать, пристально вглядываясь в рисунок ветвей на фоне еще светлого неба.

Холодок пробежал по спине его, а гном, вообще, потерял дар речи и громко икнул, когда сзади раздался старый надтреснутый голос.

— С каких это пор в Овражьем лесу знают, как обходиться надобно со старым лешим? В кои-то веки хлебушком угощают…

Гном вновь громко, во весь голос икнул, а Свей ответил:

— Ты, леший, не гневайся на нас, прими в дар скромное наше угощенье, да дозволь пройти по твоему лесу.

Он нарочно сказал "по твоему лесу", чтобы ублажить старого нежитя.

— А если добрый будешь, то и пустишь нас в переход твой, лешачий… — продолжил он, не надеясь впрочем на удачу.

И правильно делал, что не надеялся, нельзя надеяться на лешего.

— А чего это мне добрым быть? С какой это такой стати? — принялся раздраженно куражиться леший, его бесноватые глаза с дикими бегающими зрачками, мгновенно оказались очень близко. — Кто тебе сказал, что я добрый?! Ступайте себе, путнички, по добру, по здорову! Щас не трону, так и быть, за хлеб отблагодарю, а за большее я не в ответе-е-е…

Голос лешего вдруг стал удаляться, раскатываясь эхом по лесу. А лепешка исчезла внезапно.

— Зря я в переход попросился, — сказал Свей, когда отголоски лешачьего голоса затихли в вершинах деревьев, — ну, да зато идти можем всю ночь… Ночи-то нам хватит, а Луцик?

Бедный гном лишь громко икнул в ответ. Дрожь сотрясала все его маленькое тело. Никогда и не думал он, что придется вот так с глазу на глаз, ответ держать перед лешим. Наконец, еще раз с надрывом икнув, он ответил:

— С рассветом будем в Козне…

— Вот и хорошо. Полезай… — сказал Свей Луцику.

Дорога, вернее тропка, петляла среди сосен. Толстый слой хвои глушил шаги, идти было легко. Свей, придерживая гнома на горбушке, шагал, иногда прислушиваясь к его еле слышным указаниям и сворачивая. И удивлялся, что здесь в такой глухомани, в такой близости к очень опасным соседям, кто-то живет…

— Куда ведет этот свороток? — спрашивал он Луцика иногда.

— В Друженницу… — отвечал тот сонно.

— А кто там живет?

— Гномы…

— И не боятся темного отродья? Видать смелы очень… — удивлялся опять князь.

— Да и не смелы, — бурчал недовольно гном, — а только идти некуда, от могил родных как уйдешь? — спрашивал он, и сам же отвечал, — а-а… вот то то же! — словно кто-то невидимый спорил с ним.

А Свей не спорил, как раз эта-то причина и не вызывала у него сомнений, скорее такая причина вызывала его глубокое уважение. И он опять, молча, шел, что-то созвучное гномовым словам происходило в душе его, и ему хотелось увидеть этот малорослый народец, который находил в себе силы продолжать жить, когда тьма находится совсем рядом, и ее мерзкое дыхание отравляет каждый день их существования…

— А куда ведет этот свороток? — спрашивал вновь Свей с любопытством, когда от их пути еще одна узкая тропка отделилась и побежала вдоль косогора.

Лунный свет несильно освещал ее, но было видно, что невдалеке, вниз по горе разбросаны дома, нахохлившиеся под черепичными крышами.

— Кривица… — проговорил гном, отмахиваясь от назойливой летучей мыши, которая подслеповато билась ему в голову, пытаясь пролететь над ними. — Да что б тебя, троллица безмозглая! — в сердцах выругался рассерженный гном.

Свей улыбнулся: "Маленький, а поди ж ты, гневный какой!" Вслух же он спросил:

— А здесь, в Кривице, кто живет, тоже гномы?

— Эльфы, — ответил гном, проснувшись от борьбы с глупой летучей мышью, — это лишь околица, дальше спуск в долину, вот там и будет вся Кривица, большая деревня, так вдоль хребта и тянется, потому и Кривицей назвали. А дальше Козна будет… — гном повертел головой, и утвердительно добавил, — к рассвету будем…

Словно подтверждая слова гнома, на востоке небо засветлело, затеплилось рассветом. Какая-то пичуга выдала неровную спросонья трель и зачвикала, зачвикала, будто готовясь встретить зарю славной песней.

Свей, лишь немного поводив затекшими плечами, продолжал идти. Этот просыпающийся лес будил в нем неясные воспоминания, роса на траве блестела крупными бусинами, паутинки сверкали в первых лучах солнца, и казалось ему, словно он был гораздо меньше в такое же, далекое погожее утро, и кто-то очень родной шел с ним тогда рядом…

— А мосток-то сломан! — внезапно вопль гнома вмешался в тишину леса и ощущение присутствия кого-то очень близкого и родного исчезло.

Впереди, за зарослями сухих камышей шумела река. Неширокая просека в камышах вела к мостику. Его обломки торчали из глинистого берега.

— Ну что за поганцы, эти кривичи!!! — кричал не в меру раздухарившийся Луцик. — Ну, живешь ты у моста, значит, в ответе за него!..

Подойдя к сломанным мосткам, Свей снял вопившего гнома с плечей, и вдохнул всей грудью свежий, речной воздух. "Эх, красота-то какая… " — подумал он и, зачерпнув холодной воды в ладонь, плеснул себе в лицо.

— Надо искать обход… — проговорил он, отмахиваясь от назойливых комаров, которых здесь было видимо-невидимо. — Сгинь, комар, мошка, — добавил он машинально и, сложив фигу, махнул ею в комаринную тучу.

И комары исчезли. И гном замолчал. Луцик, вытаращив глаза, смотрел на то место, где только что кружили надоедливые насекомые, и не услышал, как Свей повторил:

— А Луцик?

Тот уважительно посмотрел на лесовича и преданно спросил:

— Что, князь?

— Обход, говорю, надо искать… — повторил терпеливо Свей.

— А чего его искать?! Вон она тропа-то, по ней и пойдем, до Тупиков дойдем, там Гадюку перейдем, а оттуда малость назад придется вернуться, — затараторил Луцик, размахивая руками, — к вечеру и будем…

— Неужели только к вечеру? — протянул разочарованно Свей.

— А к вечеру, князюшко! — уважительно тараторил гном, взбираясь на плечи.

Но уже через минут пяток, когда уставший Свей споткнулся об корягу, выступавшую горбылем из земли, Луцик пробурчал, засыпая:

— Поле-е-егче, не дрова везешь!

3

Латинда сидел на ступенях крыльца своего дома. Сюда его обычно выносил на руках сосед, старый Нелишек. Трудолюбивый эльф с раннего утра выгонял своих тонкорунных козочек на луг. Пряжа Нелишков славилась на всю Визанию, да и не прожить в горах без теплой одежды. А и дел-то было всего ничего, козочек попасти, шерстку их шелковистую остричь, а дальше уж прялка, переходившая в роду Нелишка по отцовской линии от сына к сыну, сделает свое дело. Чудесный инструмент крутится, не останавливаясь день и ночь, постукивая глухо, только успевай шерсть подавай…

Вот и теперь, в солнечный прохладный денек, какие выпадают иногда в этих предгорьях в сезон зимних дождей, Латинда попросил доброго соседа вынести его на крыльцо.

Не сиделось ему в тишине пустого дома, три дня уж прошло, как ушел Луцик вслед за гостями.

О том, что Махаон, его давнишний враг, мертв, старый эльф понял сразу. Впервые за долгие годы жар в ногах вдруг затих… Сначала Латинда не поверил, прислушиваясь к коварной боли, которая иногда затихала, будто темный ее властелин забыл о своем обидчике… Но жар больше не возвращался. Уголья, тлевшие до этого, вдруг стали серыми…

Знать, победил юный князь темного. Тогда и отправил эльф своего маленького друга в Мерзкую долину, зная простое правило, что если встретился с темным, то это не может пройти бесследно, и Ольсинору и его друзьям может понадобиться помощь…

А ему оставалось одно, ждать. Вот он и ждал. Накануне, два дня моросил нудный холодный дождь, и Латинда сидел в доме у окна, у того что выходит в аккурат на тропу от Кривицы.

Сейчас же долгожданное солнышко пригревало ласково, и старый эльф радовался, что попросил Нелишека вынести его на крылечко.

Сад теперь стоял пустой. Голые ветки яблонь и слив несильно качались на ветру, радовала лишь чудесная раскидистая сосна своей зеленью да кусты диких роз, подаренных ему одним старым другом, навестившим его в те полные мрачных раздумий дни, когда казалось, что жизнь окончена, потому что был утерян ее смысл.

Эти розы цвели всегда, даже когда на них сыпал снег или ледяной ветер налетал с Мерзкой долины. "Они увянут с тобой, мой друг, хочешь ли ты этого, подумай?", — с улыбкой спросил товарищ его счастливых дней. "Тебе решать…"

Не поверил тогда своему другу Латинда. А на третий день после его ухода розы стали чернеть… Их нежные бутоны тянулись к окнам дома, словно пытаясь согреться и вяли один за другим. Долго тогда смотрел на них эльф, впервые забыв про боль в сгорающих заживо ногах, и что-то менялось в нем. Ему не хотелось, чтобы хоть что-то такое нежное и прекрасное умирало из-за него, пускай это будут даже просто цветы.

С тех пор, каждый день Латинда взглядывал на розы, и самый мрачный день казался ему светлее. А потом оказалось, что масло из лепестков этих чудесных цветов приносит облегчение его ранам…

Эти разрозненные воспоминания приносили маленькую радость старому эльфу, он жил лишь ими да еще иногда обучал молодежь искусству старой как мир магии. А что оставалось еще ему?..

Но где же они, уже и третий день на исходе?..

Латинда нетерпеливо поерзал на ступеньке. Вечерело, и холодом потянуло с отрогов Звенящей горы. Неужели и сегодня не придут?

Но вот его взгляд уцепился за странного вида фигуру, показавшуюся из-за поворота от Кривицы. Размашисто шагавший человек быстро приближался. "Что-то больно высоковат для эльфа, даже для рослого лесовича… И один, без гнома… Да погоди… Неужели, на горбушке несет?! Ах ты, ишь ты!", — Латинда заулыбался радостно, узнав в путнике Свея, однако отсутствие остальных его попутчиков неприятно огорчило его.

Вот уж и совсем близко подошел Свей, и Луцик бежит к нему, а непрошенные слезы навернулись на глаза старого эльфа. Он вдруг остро почувствовал, что нет больше его друга Ольсинора в живых, погиб дракон, и лесович уж совсем не тот, что уходил три дня назад от него. Длинные волосы, откинутые за спину были белыми как снег, а большие внимательные глаза смотрели на Латинду и словно видели его впервые… Не зря говорится, что не тронь тьму, если не хочешь, чтобы тьма коснулась тебя… Но воину не приходится выбирать, когда за его спиной те, кто ждет помощи.

Латинда кивал головой, приветствуя Свея, и протянул ему руки и, взяв большую ладонь лесовича в две своих, крепко сжал их. Чувствовалась былая сила в этом пожатии, всю свою благодарность вложил старый эльф в него. А Свей, легонько сжав его руки в ответ, улыбнулся.

Суетившийся здесь же Луцик, сновал из дома на крыльцо, зажигая белые круглые лампы, и трещал без умолку обо всем подряд, о том как нашел Свея, о том как на них напал огр, как они договорились с лешим… прерывая сам себя и командуя лесовичу, чтобы он брал хозяина на руки и нес в дом…

Свей растерянно смотрел на сидевшего перед ним эльфа и словно силился что-то вспомнить, но память отказывалась ему служить, и он, осторожно подхватив легкое, исхудавшее тело старика, внес его в дом.

Посадив его в кресло возле окна, он стоял теперь посредине комнаты и, видно было, что не помнит он ничего.

— Да не стой ты столбом! — ворчал гном ему по-свойски, бегая у него под ногами и подготавливая стол к трапезе.

Свей засмеялся тихо и сел на первый попавшийся стул.

— Чувствую, знаете вы обо мне больше, чем я сам!

— Да, уж это точно! Точно ребенок неразумный тычешься! — гном остановился напротив Свея и, уставив руки в боки, насмешливо покачал головой.

— Если бы все неразумные были бы как этот, Луцик, то не было бы Тьмы совсем на белом свете, — задумчиво сказал Латинда.

— Ну да, ну да! А я что говорю?! — всплеснул ручками Луцик и исчез в кухне.

Эльф рассмеялся и спросил:

— Что же, князь, неужто ничего и не помнишь? Надеялся я услышать рассказ твой… о том, как вы победили Большого Махаона…

Свей, внимательно глядя на Латинду, пожал плечами и ответил:

— Помню крылья… Крылья большой бабочки… С дивным рисунком… И все… Остальное словно спрятано за ними. Пытаюсь вспомнить, вот вроде сейчас и вспомню… да снова раскрываются огромные крылья и вижу лишь их… Вот ты сейчас сказал — вы… Кто со мной был?

— Да-а, мудрен Махаон был при жизни. И после смерти сумел напакостить… А был ты с другом моим эльфом Ольсинором и драконом-мытарем. Вот отсюда я вас и проводил, и меч свой тебе вручил, Гнев Света…

— Так значит зря я ушел оттуда! — вскочил Свей. — Проклятая память! — заходил он по комнате. — Хорош же я… друзей бросил!

Гном, стеливший в это время праздничную скатерть, очень степенно проговорил:

— Не рви душу себе, князь. Мертвые они… Искал я их. Знаки мне были…

— Какие знаки, Луцик? — оторопел князь.

— Не только вы с лешими да комарами знаетесь, мы тоже кое-чему обучены, — ответил с большим достоинством гном.

— Это уж точно… Что, что, а узнать среди живых пропавший находится или среди мертвых, это Луцик у нас умеет… Ну, свет с ними! — проговорил Латинда.

— Свет с ними, — повторил Свей за ним тихо.

Луцик, собрав на стол все, что было припасено в кладовой, сбегал еще куда-то не надолго и вернувшись с караваем теплого хлеба и головкой сыра, торжественно пригласил всех к столу.

Стол стоял возле окна, поближе к креслу эльфа, поэтому оставалось лишь Свею подвинуться со своим стулом, да сам Луцик взгромоздился на стул да на две подушечки.

Набросившись на холодную индейку, поблескивающую зажелировавшимся бульоном, Свей долгое время молчал. Он был голоден. Да и множество вопросов вертелось у него в голове, не находя ответов. А Латинда и не надоедал ему расспросами, эльф видел, что парень вымотан блужданием в горах и давно не ел.

Вылавливая ложкой плавающие в рассоле грибки, лесович вдруг рассмеялся:

— Что за грибы такие? Мне кажется, ничего вкуснее не ел никогда… — он расстерянно помолчал и добавил: — словно помню, что не ел…

— Тролливели это… — ответил Латинда, улыбаясь в ответ, — тролливели, потому что большие очень вырастают, не должно быть их у вас…

— Где это у нас? — быстро переспросил Свей.

— В Заонежье… Край такой есть в Ивии, где лесовичи живут. — ответил эльф. — Не помнишь?

— Не помню… — проговорил лесович не сразу. — Это далеко?

— Далеко… — покивал головой Латинда. — Очень далеко.

— Все равно пойду, эльф, — решительно проговорил Свей. — Словно зовет меня кто-то там, ждет… Пойду, а там дойду, не дойду… будь что будет!

Латинда все также с улыбкой смотрел на молодого лесовича. И казалось ему, что он непременно дойдет, и будет у него все хорошо… Потому что как и три дня назад, когда князь собирался в Мерзкую балку, так и сейчас была видна золотистая прозрачная руна, висевшая в воздухе там, где только что была рука Свея. Она словно подтверждала правильность принятого решения своего хозяина. Но эльф знал, что решение-то может быть правильным, но вот чем оно завершится — это еще бабушка надвое сказала…

4

Утро выдалось пригожее. Розы заглядывали в окна своими нежными соцветиями, роняя розовые лепестки на землю, но это все ничего, лишь бы новые бутоны появлялись вновь и вновь…

Латинда смотрел в окно, щурясь от лучей восходящего солнца. Ему хорошо была видна дорога, по которой быстро удалялся Свей.

Проговорив до петухов, спать они легли уже под утро. Старый эльф еще долго лежал, прислушиваясь как скребет по стене слива ветвями, качаясь от ветра.

Он рассказал парню все, что знал о Заонежье. Попытался снять проклятие, которое выплеснул в предсмертной агонии Махаон… Однако, чуда не произошло.

И теперь он корил себя, что не может ничем помочь лесовичу. Но такие проклятия — страшная штука, чаще они так и преследуют проклятого всю жизнь. Но если повезет парню, то он справится и с этой бедой…

…Свей уже в третий раз шел по знакомой ему кривичской дороге. Дорога эта, достаточно широкая, чтобы прошла телега, заросшая полынью и сорной травой, которая сейчас торчала по обочинам желтыми клочьями, петляла, поднимаясь в гору, к Тупикам. Но если не подниматься в гору, а спуститься к реке, до Кривицы будет намного ближе.

Река с ледников, широкая, бурная весной и притихшая теперь, текла по долине, полноводная и даже сейчас опасная для переправы. Подвесной мост был сорван в одну из осенних бурь, как рассказал Латинда, и теперь кознинцы переправлялись на лодке. Лодка обычно лежала на одном из берегов, и Свею с Луциком просто не повезло, что вчера она оказалась не на кривичской стороне.

И правда, лодка, перевернутая днищем вверх, лежала здесь же, недалеко от тропы, свернувшей к берегу, в гремящих на ветру камышах. Свей, недолго думая, сбросил лодку на воду, прыгнул в нее, и, умело отталкиваясь веслом от берега, в то же время с каким-то странным чувством осматривался вокруг…

Вода размеренно шуршала галькой на мелководье. Сладкий речной воздух, наполненный запахами прелого камыша, рыбы… что-то смутно бередил в нем… Перед глазами мелькала другая река, берега которой поросли густым лесом, и деревянный город виделся с затейливыми башенками и теремами…

Миновав середину, Свей заметил, что течение все-таки отнесло его от тропы, и стал грести сильнее, потому что возвращаться с лодкой потом не хотелось. И вот уже знакомая просека с торчавшими из прибрежного песка остатками сломанного моста показалась впереди.

Вытащив и перевернув лодку, Свей оставил ее недалеко от тропы в камышах, также как нашел ее на противоположном берегу и продолжил путь. Было раннее утро, и дорога была пустынна.

Как рассказал ему Латинда, дойти ему надо до Кривицы.

Там, в трех верстах от деревни, был заброшенный хутор с мельницей. К нему и отправил Латинда лесовича, потому что каменные ворота полуразрушенного дома мельника были входом в мир людей. Когда Свей удивленно спросил эльфа, зачем же ему в мир людей, эльф ответил:

— А там тебе придется отыскать вход в страну Ив… Знаю только, что путь твой лежит через Рось. Пойдешь переходами леших, не визанских, а тамошних, быстрее дойдешь, они знают об этой стороне больше моего…

…Свей стоял перед каменными воротами. За ними виднелся поросший бурьяном двор. Слышался плеск падающей на колесо воды. Сосны шумели вершинами. Было тихо, белка перелетела с ветки на ветку… покатилась шишка, оброненная пугливым зверьком…

Свей прошел под каменный свод старых потрескавшихся ворот. Сделав пару шагов, он остановился.

И вздохнул глубоко… Здесь шел снег.