Замок

Глава 11

Бухарест

Вторник, 29 апреля

10 ч 20 мин

В дверь барабанили с такой силой, что чуть не сорвали ее с петель.

— Открывайте!

Магда не узнала собственного голоса, когда спросила: «Кто там?» — заранее зная ответ и замирая от ужаса.

— Немедленно откройте!

Девушка в своем мешковатом свитере поверх длинной ночной рубашки стояла перед дверью. Она беспомощно оглянулась на отца, который сидел в инвалидной коляске за столом.

— Лучше открой, — произнес он с кажущимся спокойствием, которое — она знала это наверняка — стоило ему колоссальных усилий. Его изможденное лицо оставалось бесстрастным, но в глазах застыл страх.

Магда открыла замок и отскочила назад, словно боялась, что ее укусят. И хорошо сделала, потому что дверь широко распахнулась и в проеме возникли двое солдат из Железной гвардии — румынского варианта немецких штурмовых отрядов — в касках и с ружьями на изготовку.

— Здесь живет Куза, — произнес тот, что стоял сзади.

Вопрос прозвучал как утверждение, словно кто-то пытался возражать.

— Да, — ответила Магда, подходя к отцу. — Что вам угодно?

— Нам нужен Теодор Куза. Где он?

Говоривший уставился на Магду.

— Это я, — сказал старик.

Магда стояла рядом, положив руку на деревянную спинку коляски, словно оберегая отца. Ее трясло. Уже давно она с ужасом ждала этого дня, втайне надеясь, что он никогда не наступит. Но он наступил, и, похоже, теперь их отправят в какой-то лагерь, где отец не протянет и ночи. Они все время боялись, что установившийся в Румынии антисемитский режим примет форму узаконенного кошмара, как это случилось в Германии.

Гвардейцы уставились на старика. Стоявший позади, вроде бы старший, приблизился и достал из кармана листок бумаги. Заглянув в него, он снова посмотрел на отца:

— Вы не Куза. Кузе пятьдесят шесть лет, а вы глубокий старик.

— И тем не менее это я!

Теперь солдаты смотрели на Магду.

— Это правда? Это и есть профессор Теодор Куза, бывший сотрудник Бухарестского университета?

Магда кивнула. От страха у нее перехватило дыхание, и она не могла промолвить ни слова.

Гвардейцы заколебались, явно не зная, что делать дальше.

— Что вам от меня нужно? — спросил профессор.

— Мы должны доставить вас на вокзал и сопровождать до пересадки в Кампине, где вас встретят представители Третьего рейха. А оттуда…

— Немцы? Но почему?

— Не ваше дело! А оттуда…

— Видимо, они и сами не знают, — услышала Магда бормотание отца.

— Вас доставят на перевал Дину.

На лице отца, словно в зеркале, отразилось ее собственное удивление, когда он услышал о месте назначения, но профессор быстро овладел собой.

— Я с удовольствием принял бы ваше предложение, господа, — сказал Куза, сплетя пальцы в хлопковых перчатках, — поскольку мало на земле есть мест, столь интересных, как перевал Дину. Но в настоящий момент, как вы могли уже заметить, я не совсем в форме.

Гвардейцы молча стояли, глядя на старика в инвалидной коляске. Магда прекрасно понимала их растерянность. Отец напоминал живой скелет, обтянутый серой прозрачной кожей. Почти лысый череп, скорченные распухшие пальцы, что было видно даже в перчатках. Его руки и шея были настолько тонкими, будто с костей удалили все мясо. Он выглядел хилым и совершенно обессиленным. Восьмидесятилетний старец. Они же ожидали увидеть человека пятидесяти шести лет.

— И все же вам придется поехать, — произнес наконец старший гвардеец.

— Но он не может! — закричала Магда. — Он не выдержит такой поездки!

Гвардейцы переглянулись. Ход их мыслей был совершенно очевиден: приказано найти профессора Кузу и доставить его как можно быстрей на перевал Дину. Конечно, живым. А этот немощный старик вряд ли способен добраться даже до вокзала…

— Если мне обеспечат квалифицированную помощь моей дочери, — услышала вдруг Магда, — то я, пожалуй, справлюсь с этим.

— Папа, нет! Ты не можешь! Боже, что он такое говорит!

— Магда… Эти люди хотят меня забрать. И чтобы я выжил, ты должна поехать со мной. — Он смотрел на нее, и в его взгляде Магда прочла приказ. — Ты должна.

— Хорошо, папа.

Она не понимала, что он задумал, но должна была подчиниться. Ведь он — ее отец.

Профессор пытливо посмотрел на дочь.

— Сообрази, в какую сторону мы едем, дорогая?

Он явно на что-то намекал. И тут Магда вспомнила: сон! Сон, приснившийся ей неделю назад, и наполовину собранный чемодан, все еще лежавший у нее под кроватью.

На север!

Гвардейцы ехали вместе с ними в купе и тихо переговаривались между собой, то и дело поглядывая на Магду и буквально раздевая ее глазами. Профессор сидел у окна, сложив на коленях руки в двух парах перчаток — кожаные поверх хлопковых. Бухарест остался позади. До Плоешти было пятьдесят три мили и оттуда — еще восемьдесят на север до Кампины. Дальше дорога предстояла тяжелая, и Магда молила Бога, чтобы с отцом ничего не случилось.

— Понимаешь, почему я хотел взять тебя с собой? — спросил профессор своим хриплым голосом.

— Нет, папа. Я вообще не понимаю, зачем мы туда едем. Ты вполне мог отказаться. Достаточно было их начальству увидеть тебя, чтобы понять, что ехать ты не можешь.

— Для них это не имеет значения. Но я гораздо крепче, чем кажется, — не здоров, конечно, но и не живой труп, каким выгляжу.

— Не говори так!

— Я давно перестал себя обманывать. Врачи ошиблись. У меня не ревматический артрит. Что-то посерьезнее. Но я смирился. Надежды никакой, да и жить осталось немного. Поэтому я решил использовать отпущенный мне срок с максимальной пользой.

— Но зачем сокращать этот срок, позволяя им тащить тебя на перевал?

— А почему бы и нет? Я всегда любил перевал Дину. Вполне можно умереть и там. К тому же они все равно не оставили бы меня в покое. Зачем-то я им нужен, и они поволокли бы меня туда даже на катафалке. — Старик пристально посмотрел на дочь. — Но знаешь, почему я настоял, чтобы ты поехала со мной?

Магда задумалась. Отец всегда оставался учителем, всегда изображал Сократа, задавая вопрос за вопросом, подводя слушателей к выводу. Магду это частенько раздражало, и она старалась найти ответ как можно быстрее. А сейчас к тому же слишком нервничала и ей было не до игры.

— Чтобы быть твоей сиделкой, как всегда. Для чего же еще? — огрызнулась Магда и тотчас пожалела о своих словах.

Однако отец не стал спорить — уж очень ему хотелось довести свою мысль до конца.

— Да, — сказал он, понизив голос, — пусть считают, что мне не обойтись без твоего ухода. Но я имел в виду другое. Это твой шанс покинуть страну! Там, на перевале, при первой же возможности ты сбежишь и укроешься в горах.

— Нет, папа!

— Послушай меня! — Отец придвинулся к самому ее уху. — Такой возможности больше не представится. Мы с тобой не раз были в Альпах, ты хорошо знаешь перевал. Скоро лето. Укроешься там на время, а затем уйдешь на юг.

— Куда?

— Не знаю, куда угодно! Лишь бы покинуть страну. В Европу! Поезжай в Америку! В Турцию! Азию! Куда хочешь!

— Женщина, путешествующая в одиночку в военное время! — Магда смотрела на отца, стараясь скрыть скептические нотки в голосе. Он просто плохо соображает. — И как далеко я смогу уехать?!

— Ты должна попытаться! — Его губы тряслись.

— Папа, в чем дело?

Отец долго смотрел в окно, а когда заговорил, голос его был едва слышен:

— Для нас все кончено! Они сотрут нас с лица земли.

— Кого!

— Нас! Евреев! В Европе у нас не осталось ни малейшего шанса. Может, где-нибудь еще…

— Не будь так…

— Это правда! Вот уже и Греция капитулировала! Пойми, с момента нападения на Польшу полтора года назад они не потерпели ни единого поражения! Больше шести недель никто не может выстоять. Ничто их не остановит! А этот маньяк, их фюрер, задался целью уничтожить нашу расу. Слышала, что творится в Польше? Скоро то же самое произойдет и в Румынии. До сих пор им было не до нас — этот предатель Антонеску и Железная гвардия сцепились друг с другом. Но, похоже, за последние месяцы они утрясли свои разногласия, так что конец наш не за горами.

— Ошибаешься, папа, — быстро возразила Магда. Такие разговоры ужасали ее. — Румынский народ этого не допустит.

Он повернулся к ней, его глаза сверкали.

— Не допустит? Посмотри на нас с тобой! Посмотри, что творится! Разве протестовал кто-нибудь, когда власти начали «румынизацию» всей собственности и промышленности, принадлежавшей евреям? Разве хоть один из моих университетских коллег — верных друзей на протяжении десятилетий! — сказал хоть слово по поводу моего увольнения? Никто! Ни один! И зашел хоть раз кто-нибудь из них меня проведать? — Голос отца дрогнул. — Ни один!

Он замолчал и снова отвернулся к окну.

Магда хотела как-то утешить отца, но не находила никаких слов. Она знала, он заплакал бы сейчас, если бы болезнь не иссушила его слезные железы. Не отрывая глаз от зеленого ландшафта за окном, отец снова заговорил, но сейчас голос его звучал спокойно.

— Два румынских фашиста собираются передать нас немецким фашистам. Нам конец!

Магда смотрела в затылок отца. Как он ожесточился, каким стал циничным! И неудивительно.

Болезнь медленно, но верно скручивала его тело в узлы, разрушала пальцы, превратила его кожу в сухой пергамент, высушила глаза и рот, ему даже трудно стало глотать. Крупнейший специалист в области румынского фольклора, первый кандидат на должность заведующего кафедрой истории. Профессора с многолетним стажем уволили из университета. Конечно, все выглядело в высшей степени благопристойно, якобы из-за прогрессирующей болезни, но папа знал, что его выгнали, потому что он еврей. Просто выбросили, как последний хлам. Это не могло не сказаться на его здоровье. Ведь его лишили возможности заниматься историей Румынии — любимым делом, а теперь увозят из собственного дома.

Он знал, что машины, предназначенные для уничтожения его народа, уже весьма эффективно работают в других странах. Скоро придет черед Румынии. И это больше всего угнетало профессора. Было от чего ожесточиться, размышляла Магда. Она тоже вправе ожесточиться. Ведь это ее народ, ее наследие они хотят уничтожить. А вскоре убьют и ее.

О нет, только не ее. Она не может с этим смириться. Они отняли у нее всякую надежду стать кем-нибудь еще, кроме секретаря и сиделки собственного отца. Это ей достаточно красноречиво объяснил редактор, отвергнувший сборник ее песен. Магде стало невыносимо тяжело. После смерти матери одиннадцать лет назад она на собственном опыте убедилась, как нелегко прожить женщине в этом мире. Трудно, если ты замужем, еще трудней, если нет, потому что тогда тебе не на кого опереться. Женщину, имеющую какие-либо интересы помимо домашних дел, никто не принимал всерьез. Если ты замужем, то и занимайся домом, если не замужем, то, значит, что-то в тебе не так. А если к тому же ты еврейка…

Она бросила взгляд на гвардейцев. Почему меня лишают права оставить след на земле? Пусть небольшой, хотя бы царапинку. Мой сборник песен… Не обязательно ему стать популярным, но, может быть, однажды, спустя сотни лет, кто-нибудь натолкнулся бы на него и сыграл одну из записанных там песен. А потом глянул бы на обложку и прочел мое имя, и тогда я бы словно ожила. Кто-то узнал бы, что когда-то жила на этой земле Магда Куза.

Девушка вздохнула. Нет, она не собирается сдаваться. Во всяком случае, пока. Конечно, все плохо, а будет еще хуже, но это еще не конец. Надежда умирает последней. Однако Магда знала, что одной надежды мало. Должно быть что-то еще, только она никак не могла определить, что именно. Но прежде всего надежда.

Поезд шел мимо расписных кибиток, стоящих вокруг большого костра. Специалист по фольклору, отец приобрел много друзей среди цыган и записывал их устное творчество.

— Посмотри! — воскликнула она в надежде поднять его настроение. Он любил этот народ. — Цыгане!

— Вижу, — ответил отец без всякого энтузиазма. — Попрощайся с ними, потому что они тоже обречены, как и мы.

— Папа, прекрати!

— Но это так. Цыгане всегда были кошмаром для властей и поэтому тоже подлежат уничтожению. Они любят свободу, шум, смех, праздность. Это претит фашистскому менталитету. Они родились в кибитке, прямо на земле, у них нет постоянного адреса, постоянного места работы. Даже постоянного имени. Их у цыган три: одно для чужаков, другое для своих и третье, тайное, которое им шепчет при рождении на ухо мать, чтобы обмануть дьявола, если он придет. Для фашистского режима они просто ужас во плоти.

— Возможно, — ответила Магда. — Ну а мы? Почему мы для них ужас?

Профессор наконец отвернулся от окна.

— Не знаю. Думаю, никто этого не знает. Мы законопослушные граждане, где бы ни жили. Может быть, такова наша судьба. Мы изобретательны, развиваем торговлю, исправно платим налоги. — Он покачал головой. — Я пытался в этом разобраться, но не смог. Как не могу понять, зачем нас тащат на перевал Дину. Единственное, что там может представить интерес, это крепость, да и то лишь для таких, как мы с тобой. Не для нацистов.

Он откинулся на сиденье и закрыл глаза. Вскоре он уже спал, слегка похрапывая, и проспал все время, пока они ехали мимо нефтехранилищ и дымящихся заводов Плоешти, проснулся, когда проезжали мимо Плоешти, и снова заснул. Магда же в это время мучительно размышляла о том, что их ждет впереди. И зачем, собственно, немцам понадобился отец на перевале Дину.

В конце концов, глядя на пролегающие за окном равнины, Магда предалась своим любимым мечтам: она замужем за красивым мужчиной, любящим и умным. Они очень богаты, но тратят свои деньги не на тряпки и драгоценности — для Магды это просто игрушки, а на книги и раритеты. Дом их похож на музей, заставленный артефактами, представляющими ценность лишь для них двоих, а сам дом находится в далекой стране, где никто не знает, что они евреи. И вообще это не имеет значения. Ее муж — крупный ученый, а сама она уважаема и знаменита благодаря своим музыкальным аранжировкам. Отец живет с ними, ему обеспечен самый лучший уход, самые лучшие доктора и сиделки, и у нее хватает времени на занятия музыкой.

Губы Магды тронула горькая улыбка. Красивая сказка, вот и все. Ее время ушло. Ей тридцать один, и какой же достойный внимания мужчина сделает ее своей избранницей, женой, матерью своих детей. Разве что любовницей. Но на это Магда никогда не согласится. Лет двенадцать назад она встретила молодого человека.

Михаил…

Один из папиных учеников. Они нравились друг другу, и, возможно, что-нибудь из этого и получилось бы. Но умерла мама, и Магде пришлось полностью посвятить себя отцу, так что для Михаила уже не оставалось места в ее жизни. У нее не было выбора — отец был буквально сражен смертью матери, и только Магда могла его поддержать.

Магда вертела тоненькое золотое колечко на правой руке. Мамино. Если бы она не умерла, все было бы совсем по-другому. Михаил давно женат, у него трое детей. А у Магды никого нет, только отец.

С маминой смертью все изменилось. Магда сама не заметила, как случилось, что вся ее жизнь сосредоточилась на отце. В те годы около нее вертелось много мужчин, но Магда их не замечала, никак не реагируя на знаки внимания и ухаживания. Все эти годы она металась, сама не зная, чего хочет: стать знаменитой или, как все женщины, завести семью и детей. А теперь уже поздно. Впереди нет ничего — с каждым днем она все больше в этом убеждается.

А могло быть совсем иначе! Гораздо лучше! Если бы только мама не умерла. Если бы не заболел отец. Если бы она не родилась еврейкой. В последнем она ни за что не призналась бы папе. Это убило бы его. Но это правда. Не будь они евреями, не ехали бы сейчас в этом поезде, папа по-прежнему работал бы в университете и будущее не было бы настолько мрачным и безысходным.

Равнины медленно переходили в возвышенности, и рельсы постепенно шли вверх. Солнце стояло высоко над Альпами, когда поезд вполз на последнюю возвышенность перед Кампиной. Они проехали мимо небольшой фабрички, и Магда начала натягивать на отца свитер. Затем повязала голову платком и пошла за его коляской, стоящей в хвосте вагона. Младший гвардеец последовал за ней. Магда все время ощущала на себе его раздевающий взгляд, который, по мере того как они удалялись от Бухареста, становился все более наглым.

Перегнувшись через спинку коляски, чтобы поправить подушку, она почувствовала, как он ухватил ее за ягодицы под плотной тканью юбки, пытаясь одну руку просунуть ей между ног. Приступ дурноты не помешал девушке выпрямиться и повернуться к солдату лицом, с трудом сдерживаясь, чтобы не вцепиться ему в физиономию.

— Я думал, тебе понравится, — сказал он, обнимая ее. — Для еврейки ты достаточно хороша, и я уверен, тебе нужен настоящий мужчина.

Магда глянула на него. Гвардеец был кем угодно, только не «настоящим мужчиной». Лет восемнадцати, от силы двадцати, над верхней губой усы, скорее похожие на грязную полоску. Он еще крепче прижался к ней, подталкивая к двери.

— Следующее купе — багажное. Пошли туда.

— Нет.

Магде удалось сохранить самообладание.

Он толкнул ее:

— Двигай!

Пытаясь сообразить, что же делать дальше, Магда с трудом преодолевала охватившие ее страх и отвращение. Надо было сказать что-нибудь, но она не хотела его дразнить, а то еще захочет доказать свое «я».

— Разве ты не можешь найти девушку, которая хочет тебя? — спросила она, глядя ему в глаза.

Он моргнул.

— Конечно могу.

— Тогда зачем связываться с такой, которая не хочет?

— Потом скажешь «спасибо», — проговорил он, буквально пожирая ее глазами.

— Но зачем тебе?

Некоторое время он смотрел на нее, потом отвел глаза. Магда не знала, что последует дальше. Она уже готовилась закатить сцену с воплями и дракой, если он попробует все же затолкнуть ее в соседнее купе.

Но в это время поезд начал замедлять ход. Они подъезжали к Кампине.

— Жаль, не успел, — сказал гвардеец, оставив Магду, чтобы взглянуть на перрон.

Он выпрямился и указал за окно.

— Думаю, по сравнению с ними я показался бы тебе нежным любовником.

Магда тоже выглянула наружу, и у нее подкосились ноги. На платформе стояли четверо мужчин в черной военной форме. Эсэсовцы! Она столько слышала о них, что распознала с первого взгляда.