Замок

Глава 9

Замок

Понедельник, 28 апреля

19 ч 10 мин

«Змеи» прибыли.

Эсэсовцы, особенно офицеры, всегда напоминали Ворманну змей. И штурмбаннфюрер СС Эрих Кэмпффер отнюдь не являлся исключением.

Ворманн на всю жизнь запомнил вечер за несколько лет до войны, когда местный старший полицейский и эсэсовский чин давал прием в Ратенау. Среди приглашенных оказался и капитан Ворманн, награжденный боевыми орденами офицер немецкой армии и уважаемый в округе человек. Ему не хотелось идти, но Хельга так редко бывала в свете и так радовалась предстоящему приему, что у него не хватило духу отказаться.

В зале для приема целую стену занимал большой стеклянный террариум с трехфутовой змеей, которая то сворачивалась в кольца, то разворачивалась. Любимое домашнее животное хозяина. Он держал змею голодной. Трижды приглашал гостей посмотреть, как скармливает своей питомице жаб. Ворманну вполне хватило одного раза. Он взглянул на змею и на еще живую жабу, судорожно дергавшую лапками в тщетной попытке освободиться, и у него прошла всякая охота смотреть на подобное зрелище.

Оно испортило ему настроение на весь оставшийся вечер. Когда они с Хельгой, собравшись домой, проходили мимо террариума, Ворманн видел, что ненасытная рептилия снует вдоль стекла в поисках еще одной жабы, несмотря на то что уже трех сожрала.

Именно эту змею он и представил себе, глядя на Кэмпффера, бегавшего взад-вперед по комнате. За исключением коричневой рубашки, все на нем было черное — черная куртка, черные бриджи, черный галстук, черный кожаный ремень, черная кобура и черные же сапоги. Только серебряный череп на фуражке, эсэсовские молнии и офицерская петлица на воротнике были светлыми, будто яркие пятна на чешуе ядовитой гадины.

От него не ускользнуло, что Кэмпффер заметно постарел со времени их последней случайной встречи в Берлине два года назад. Но не так сильно, как я, мрачно подумал Ворманн. Майор СС, хоть и был на два года старше, из-за стройной фигуры выглядел моложе. Его густые светлые волосы не тронула седина. Просто образец арийского совершенства.

— Ты, кажется, привез всего один взвод, — сказал Ворманн. — В шифровке говорилось о двух. Впрочем, я полагал, что ты прихватишь с собой целый полк.

— Нет, Клаус, — снисходительным тоном произнес Кэмпффер, продолжая мерить шагами комнату. — Одного взвода больше чем достаточно для разрешения твоей так называемой проблемы. Солдаты спецподразделения весьма опытны в подобного рода делах. Я взял с собой два взвода лишь потому, что здесь просто короткая остановка на моем дальнейшем пути.

— Да? А где тогда второй взвод? Цветочки собирает?

— Можно сказать и так.

Улыбка Кэмпффера была не из приятных.

— И что сие должно означать?

Сняв фуражку и шинель, Кэмпффер швырнул их на стол и подошел к окну, из которого видна была деревня.

— Сейчас увидишь.

Ворманн нехотя последовал за ним. Кэмпффер прибыл всего двадцать минут назад, а уже пытался взять командование на себя. Сначала со своими головорезами он, ни секунды не колеблясь, перешел мост и вошел в крепость. К великому сожалению Ворманна, опоры моста не обвалились. Ему явно не везло — джип майора и грузовик с солдатами спокойно въехали в замок. Затем Кэмпффер приказал сержанту Остеру — его, Ворманна, сержанту! — проследить за тем, чтобы спецотряд разместили как следует в казарме, а сам парадным шагом продефилировал в кабинет Ворманна с видом мессии и бодро отсалютовал:

— Хайль Гитлер!

— Похоже, ты сильно продвинулся с той войны, — заметил капитан, пока они с Кэмпффером наблюдали за тихой деревушкой внизу. — И СС тебя, кажется, вполне устраивает.

— Да, я предпочитаю СС регулярной армии, если ты это имеешь в виду. Куда более эффективная сила.

— Как же, наслышан!

— Я покажу тебе, как эффективность решает проблемы, Клаус. А решение проблем — это победа в войне. — Майор указал в окно. — Погляди-ка!

Сначала Ворманн не разглядел ничего, затем увидел какое-то движение на краю деревни. Это была группа людей. По мере приближения к замку они вытягивались в цепочку: взвод эсэсовцев гнал прикладами к замку десяток деревенских жителей.

Ворманн был потрясен, хотя в душе ожидал увидеть нечто подобное.

— Ты что, спятил? Они же граждане Румынии! А Румыния — наш союзник!

— Этими самыми румынскими гражданами или гражданином и были убиты немецкие солдаты. И я сильно сомневаюсь, что Антонеску поднимет шум из-за деревенского быдла.

— Но, убив их, ты все равно ничего не добьешься!

— А я пока и не собираюсь их убивать. Но из них получатся великолепные заложники. А в деревне пустили слух, что, если погибнет еще хоть один солдат рейха, — все они будут немедленно расстреляны. И впредь за каждого солдата будут расстреливаться десять деревенских. И так до тех пор, пока либо не прекратятся убийства, либо в деревне не останется ни одного человека.

Ворманн отвернулся от окна. Вот он, новый порядок, новая Германия, мораль высшей расы! Вот, оказывается, как нужно выигрывать войну!

— Это не сработает, — буркнул он.

— Конечно сработает. — Самодовольство Кэмпффера было невыносимо. — Всегда срабатывало и всегда будет срабатывать. Этих партизан взбадривают дружеские похлопывания по плечу их же собутыльников. Они изображают героев до тех пор, пока не трогают их товарищей или их жен и детей. И тогда они вновь превращаются в добрых хороших крестьян.

Ворманн судорожно искал пути спасения этих невинных людей. Он-то прекрасно знал, что к убийствам в замке они не имеют никакого отношения.

— На сей раз так не будет.

— Сомневаюсь. К тому же я полагаю, Клаус, что у меня значительно больше опыта по этой части, чем у тебя.

— Ах да… в Освенциме, кажется?

— У коменданта Гесса было чему поучиться…

— А ты любишь учиться, не так ли? — Ворманн схватил со стола вещи майора и кинул ему. — Пошли, я покажу тебе кое-что новенькое!

Не давая Кэмпфферу опомниться, Ворманн быстро сбежал вниз, пересек двор и спустился в подвал. Приостановившись перед проломом в полу, он зажег лампу и повел Кэмпффера в нижнее подземелье.

— А здесь прохладно, — поежился Кэмпффер.

— Здесь лежат тела. Все шесть.

— Как, разве ты их еще не отправил?

— Я не счел возможным отправлять их по одному, во избежание пересудов среди румын, которые могли бы подорвать престиж немецкой армии. Я собирался забрать их с собой при передислокации, но, как ты знаешь, мне не разрешили покинуть замок.

Ворманн остановился перед телами на холодном полу, с неудовольствием отметив, что простыни в беспорядке. В общем-то мелочь, но он считал, что к телам усопших нужно относиться с уважением. Если уж приходится ждать отправки на родину, то по крайней мере мундиры и саваны у покойников должны быть чистыми. Он подошел к последнему из погибших солдат, откинул простыню так, что стали видны плечи.

— Это рядовой Ремер. Посмотри на его горло.

Кэмпффер глянул с невозмутимым видом.

Ворманн перешел к следующему, держа лампу так, чтобы Кэмпффер мог получше разглядеть разорванные глотки солдат. Он показал ему всех, оставив самое интересное напоследок.

— А теперь рядовой Лютц.

Только тут Кэмпффер, проявив наконец эмоции, тихонько ахнул. Но и Ворманн не смог удержаться от восклицания. Голова Лютца была перевернута: макушка приставлена к плечам, а подбородок и обрубок шеи устремлены в темноту.

Быстро и бережно Ворманн поправил голову, мысленно поклявшись найти того, кто так по-свински поступил с погибшим товарищем, и заставить крепко пожалеть о содеянном.

Тщательно расправив простыню, он повернулся к эсэсовцу:

— Теперь ты понимаешь, что заложники не помогут?

Майор не ответил. Вместо этого он повернулся и поднялся наверх.

Ворманн понял, что Кэмпффер потрясен гораздо сильней, чем хочет показать.

— Эти люди не просто убиты, — произнес наконец Кэмпффер. — Они убиты с особой жестокостью!

— Вот именно! И существо, сделавшее это, совершенно безумно! И для него жизнь десятка крестьян ничего не значит!

— Почему ты говоришь «существо»?

Ворманн твердо выдержал испытующий взгляд Кэмпффера.

— Потому что я не знаю, что это такое. Одно совершенно точно — убийца разгуливает по замку как хочет, какие бы меры безопасности мы ни предпринимали.

— Какие бы меры ни предпринимали, говоришь? — К Кэмпфферу вернулся его прежний апломб. — Единственная действенная мера безопасности — страх. Заставь убийцу испытывать страх. Страх перед той ценой, которую заплатят другие за его действия. Страх — вот основа безопасности.

— А если у убийцы такие же взгляды, как у тебя? Что, если ему наплевать на судьбу деревенских?

Кэмпффер промолчал. Не получив ответа, Ворманн пошел в наступление:

— Страх, о котором ты толкуешь, не годится для борьбы с подобными тебе. Так что прибереги эту теорию для Освенцима, когда отправишься туда снова.

— Я не вернусь в Польшу, Клаус. Как только разберусь здесь, у тебя, — это займет пару дней, не больше, — поеду в Плоешти.

— Не вижу там для тебя поля деятельности, синагог там нет, жечь нечего, разве что нефтеперерабатывающие заводы.

— Ладно, Клаус, продолжай в том же духе, — процедил Кэмпффер, — но уверяю тебя, как только я запущу свой проект в Плоешти, ты больше не посмеешь разговаривать со мной в таком тоне.

Ворманн сел за стол, с трудом сдерживая раздражение. Кэмпффер был просто невыносим. Глядя на фотографию Фрица — своего младшего пятнадцатилетнего сына, капитан продолжил:

— И все-таки не понимаю, что может привлечь в Плоешти такого, как ты.

— Отнюдь не нефтяные заводы, уверяю тебя — их я оставлю на попечение Ставки.

— Как мило с твоей стороны.

Кэмпффер сделал вид, что не слышит.

— Нет, меня интересует железная дорога.

По-прежнему глядя на фото сына, Ворманн повторил словно эхо:

— Железная дорога.

— Да! К твоему сведению, самый крупный железнодорожный узел Румынии расположен в Плоешти. Это идеальное место, чтобы создать там лагерь для перемещенных лиц!

Ворманн мгновенно вышел из транса и поднял голову.

— Ты имеешь в виду такой, как в Освенциме?

— Именно! Поэтому в Освенциме и создали такой лагерь. Для перевозки низших рас в лагеря самое главное — разветвленная железнодорожная сеть. А из Плоешти бензин идет во все точки Румынии. — Он широко развел руки. — А обратно в Плоешти из каждого уголка Румынии повезут евреев, цыган и прочий человеческий мусор, которым полна эта страна и ее окрестности.

— Но это ведь не оккупированная территория! Ты не можешь.

— Фюрер хочет держать под контролем весь этот сброд в Румынии. Действительно, генерал Антонеску и Железная гвардия убирают евреев с ключевых постов, но у фюрера более грандиозные планы. У нас в СС это называется «Решение румынского вопроса». Гиммлер уже договорился с генералом Антонеску. СС покажет румынам, как нужно действовать. И мне предложили взять на себя эту миссию. Я назначен комендантом лагеря в Плоешти.

Ворманн был настолько ошарашен, что потерял дар речи, а Кэмпффер тем временем с воодушевлением продолжал:

— А знаешь ли ты, сколько евреев в Румынии? По последним данным — семьсот пятьдесят тысяч! Возможно, даже миллион! Точно не знает никто, но, как только я введу четкую систему учета, мы получим абсолютно точные данные! Однако это не самое страшное — страна кишит цыганами и масонами и хуже того — мусульманами! В общем и целом — два миллиона нежелательных элементов!

— Если бы я знал! — воскликнул Ворманн, закатив глаза и схватившись за голову. — Ноги бы моей не было в этой помойке!

На сей раз Кэмпффер его услышал.

— Можешь смеяться сколько хочешь, Клаус, но Плоешти приобретет большое значение. На данный момент мы вынуждены перевозить евреев из Венгрии в Освенцим, что сопряжено с большой тратой времени, горючего и людских сил. А как только начнет действовать лагерь в Плоешти, многих повезут в Румынию. И будучи комендантом, я стану одним из самых влиятельных лиц в СС во всем Третьем Рейхе! И тогда настанет мой черед посмеяться.

Ворманн молчал. Смеяться ему совсем не хотелось. От всей этой затеи его просто тошнило. Он понимал, что к власти над миром рвутся буйнопомешанные и что он, как офицер, помогает им в этом. И в создавшейся ситуации ему не оставалось ничего другого, как ерничать. Он молча наблюдал за Кэмпффером, ходившим из угла в угол по комнате.

— А я и не знал, что ты художник. — Майор остановился перед мольбертом, словно только сейчас увидел его. Мгновение он молча смотрел на полотно, затем сказал: — Потрать ты столько же времени на поиск убийцы, как на этот отвратительный рисунок, возможно, кое-кто из твоих людей…

— Отвратительный?! В моей картине нет ничего отвратительного!

— Неужели? Ты хочешь сказать, что силуэт повешенного на стене радует глаз?

Ворманн вскочил и подошел к картине.

— О чем это ты?

— Да вот, на стене. — Кэмпффер ткнул пальцем в холст.

Ворманн уставился на картину. Сначала он не увидел ничего особенного, кроме серого фона стены, нарисованной им несколько дней назад. Ничего, что хоть немного напоминало… Минуточку… У него перехватило дыхание. Слева от окна, за которым сияла залитая солнцем деревня, шла тоненькая вертикальная линия с темной тенью на конце. Да, эту тень можно было принять за силуэт повешенного. Он смутно помнил, как рисовал и эту линию, и тень, но тогда он не видел в них ничего зловещего.

Однако, не желая доставлять удовольствие Кэмпфферу и соглашаться с ним, Ворманн возразил:

— Один замечает уродство, другой красоту.

Но Кэмпффер уже думал о другом.

— Хорошо, что ты закончил картину, Клаус, потому что я не позволю тебе приходить сюда и заниматься живописью. Вернешься к этому после моего отъезда в Плоешти.

Ворманн ждал подобного выпада.

— Здесь ты жить не будешь. Это мои комнаты…

— Ошибаетесь, капитан, они мои. Вы, кажется, забыли, что я старше вас по званию?

Ворманн фыркнул:

— Эсэсовское звание! Чушь! Пустое место! Да мои сержанты во сто крат больше солдаты, чем ты, да и, кстати, во сто крат мужественней!

— Осторожно, капитан! Только Железный крест, полученный в прошлой войне, до сего момента служил вам защитой! Не перегните палку!

И тут Ворманн не выдержал. Он сорвал с груди серебряный мальтийский крест, отделанный черной эмалью, и сунул его Кэмпфферу под нос:

— Да, а у тебя такого нет! И никогда не будет! Во всяком случае, настоящего, как мой — без этой гнусной свастики в центре!

— Хватит!

— Нет, не хватит! Вы, эсэсовцы, только и можете убивать беззащитных женщин, стариков и детей! Я получил этот орден, сражаясь с мужчинами, вооруженными мужчинами! И мы с тобой оба знаем, — Ворманн перешел на свистящий шепот, — как ты не любишь стреляющего противника!

Кэмпффер, побелев от ярости, наклонился вперед и уставился на Ворманна своими голубыми глазами, горящими от бешенства.

— Та великая война, твоя война — в прошлом. О ней уже забыли. Эта великая война — моя.

Ворманн улыбнулся, довольный тем, что сумел-таки вывести Кэмпффера из себя:

— О нет, Эрих, ту войну не забыли. И никогда не забудут. Особенно твою храбрость под Верденом!

— Я тебя предупреждаю, — прошипел Кэмпффер, — не то… — и замолк.

Потому что Ворманн шел прямо на него. Капитан был уже сыт по горло общением с этим лощеным людоедом в форме, обсуждающим ликвидацию миллионов беззащитных людей так же спокойно, как, скажем, меню на ужин. Хотя Ворманн не сделал ни одного угрожающего жеста, Кэмпффер невольно отступил к дверям.

Капитан спокойно обошел его и распахнул дверь:

— Вон отсюда!

— Да как ты смеешь?

— Вон!

Довольно долго они смотрели друг на друга, и в какой-то момент Ворманн даже подумал, что Кэмпффер полезет в драку. Он знал, что майор находится в лучшей форме, да и физически сильней. Но только физически. Наконец Кэмпффер не выдержал и отвел глаза. Они оба хорошо знали, что собой представляет на самом деле штурмбаннфюрер СС Эрих Кэмпффер. Не говоря ни слова, эсэсовец схватил шинель и вылетел из комнаты. Ворманн спокойно закрыл за ним дверь.

Какое-то время капитан стоял неподвижно. Напрасно он позволил Кэмпфферу вывести себя из равновесия. Раньше он лучше владел собой. Он подошел к мольберту и уставился на холст. И чем дольше смотрел, тем больше нарисованная на стене тень приобретала сходство с повешенным. Это вызвало неприятное ощущение, да и огорчило. Ворманн хотел, чтобы центром картины была солнечная деревня, а теперь не видел ничего, кроме этой чертовой тени.

Оторвавшись от рисунка, Ворманн вернулся к столу и снова взял фотографию сына. Чем больше он встречал людей, подобных Кэмпфферу, тем больше переживал за Фрица. Он так не волновался за старшего, Курта, когда тот воевал во Франции, в прошлом году. Курту девятнадцать, он уже капрал. Взрослый мужчина.

Но Фриц… Что они сделали с Фрицем, эти чертовы нацисты! Мальчика каким-то образом завлекли в гитлерюгенд, и когда Ворманн последний раз приезжал в отпуск домой, то был неприятно поражен и расстроен, услышав из уст четырнадцатилетнего сына эту чушь о превосходстве арийской расы и о равенстве фюрера с Господом Богом. Нацисты украли у него сына, чтобы превратить его в змею, такую как Кэмпффер. И Ворманн ничего не мог сделать.

Так же как ничего не мог сделать и с самим Кэмпффером. Эсэсовец ему не подчинен, и, если решат расстрелять заложников, нет никакой возможности ему помешать, разве что арестовать. А этого Ворманн сделать как раз не мог. Кэмпффер прислан сюда по приказу Ставки. Его арест был бы открытым неподчинением, явным вызовом. Все прусское наследие Ворманна восставало при этой мысли. Армия — его жизнь, его дом… По крайней мере, была таковой на протяжении четверти века. И восставать против нее он не мог.

Беспомощность. Полная беспомощность — вот что чувствовал Ворманн сейчас, как и тогда, в Польше, под Познанью, полтора года назад, когда там только что прекратились бои. Он со своими людьми отдыхал на привале, когда из-за холма примерно в миле от них донеслись звуки автоматных очередей. Ворманн пошел посмотреть. И увидел. Эсэсовцы ставили перед рвом евреев — мужчин и женщин всех возрастов, детей — и расстреливали из автоматов. Затем сбрасывали тела в ров и выстраивали следующих, и так без конца. Земля была влажной от крови, воздух пропах порохом, и повсюду раздавались крики умирающих, заваленных телами, которых никто не потрудился добить.

Он ничего не мог поделать тогда. Не может и сейчас. Не может превратить эту войну в войну солдат против солдат, не может остановить существо, убивающее его людей, не может помешать Кэмпфферу уничтожить крестьян.

Ворманн тяжело рухнул на стул. К чему все это? Зачем пытаться что-то сделать? Дальше будет еще хуже. Он ведь ровесник века — века надежд и перемен. И принимает участие уже во второй войне — войне, которой не понимает.

А ведь он желал этой войны, хотел получить шанс отомстить всем этим стервятникам, которые налетели на фатерланд после той войны, задавив ее огромными репарациями и смешивая с грязью год за годом, год за годом. И он получил свой шанс, стал участником грандиозных побед Германии. Победное шествие вермахта остановить невозможно.

Почему же тогда ему так плохо? Он корил себя за то, что мечтает уйти от всего этого и оказаться в Ратенау рядом с Хельгой, за радость от сознания того, что его отец, тоже кадровый офицер, погиб в ту войну и не видит творящихся сейчас во имя его любимого фатерланда ужасов.

При всем при этом, когда все идет наперекосяк, он, Ворманн, держится за свою службу. Почему? Видимо, дело в том, сказал себе Ворманн в сотый, а может быть, и в тысячный раз, что немецкая армия, он в этом уверен, переживет нацистов. Политики приходят и уходят, а армия остается. Если он сможет продержаться, то станет свидетелем победы армии и падения Гитлера и всех его бандитов. Он свято в это верил. Ничего другого ему не оставалось.

Вопреки рассудку капитан молился, чтобы угроза Кэмпффера в отношении заложников возымела действие и трупов больше не было. Но если еще кому-то суждено умереть нынче ночью, пусть это будет… Ворманн знал, чей труп ему хотелось бы завтра обнаружить.