Заметки на полях

6

Закончилось все тем, что Гоша меня послал и пошел домой, в бетонный двухэтажный скворечник. Я, наверное, сам был виноват – слишком настаивал, даже когда стало очевидно, что Гоша не купится. Оно и понятно – как тут можно просто взять и поверить, что твой друг на самом деле – суицидник из будущего, в котором, к тому же, даже летающих машин нет.

Я попытался заинтересовать Гошу растворяемой втулкой от туалетной бумаги, но он посмотрел на меня, как на идиота. Я рассказал про шестого «Терминатора» – он покрутил пальцем у виска. Растерявшись, я поведал ему о том, что в 2019-м году продукты будут выдавать по пластиковым карточкам, школьники будут носить обязательную форму, а за политические анекдоты будут сажать в тюрьму – тут Гоша уже совершенно психанул.

Ну а я что, виноват, что у нас такое стремное будущее? Я его, что ли, строил? Постойте… А что если это – мой шанс внести свою лепту? Изменить будущее, сделать его лучше? А что, у меня есть всё: время, силы и понимание того, что делать не надо. Кредиты, например, брать нельзя, даже если вопрос жизни и смерти. Смерть – лучше. Если выбирать между кредитным долгом и дядей Петей, то дядя Петя вполне себе вариант.

В общем-то, я мог целый список составить из вещей, которые делать в жизни не нужно. Вот только что делать надо – я понятия не имел. Как говорится, голосуй не голосуй – всё равно получишь… болт. С гайкой. Максимум.

С такими вот непростыми мыслями я подполз к дому, глубоко дыша ртом, чтобы проветрить его от сигаретного дыма. Пока жил в родительском доме, я ни разу курить не пробовал, потому даже представить не мог, как отреагирует на запах мама. Вряд ли обрадуется, конечно.

Итак, деревянная дверь. Я уж и забыл, каково это – просто подходишь и тянешь за ручку. А пружина со стоном натягивается… А изнутри слышатся голоса, конское ржание. К соседу снизу опять гости пришли. Ну а где ж гостей принимать, как не в подъезде?

Я медленно, нехотя поднимался на третий этаж. С возрастом я понял одну вещь: жить с тем, с кем тебя не связывают сексуальные отношения, занятие глупое и разлагающее психику. Друзья, родственники – всё в топку! Либо одному, либо трахаться, точка. У любого другого сожительства нет цели, а следовательно и смысла.

Речь, разумеется, идёт о взрослых людях. Детям-то как раз необходимо жить с родителями, лет, скажем, до шестнадцати. Но мне-то формально тринадцать! Или двенадцать… А как мне юридически заверить, что я уже задолбался на все тридцать один? Мама не поймёт…

На площадке между вторым и третьим этажом стояли парни. Взрослые, большие, страшные – такими они мне в детстве казались. Завидев меня, они замолчали и стали изучать взглядами. Без угрозы, так, чисто показывая, кто тут хищник, если вдруг вопросы возникнут. Их было трое. Лёха, сосед, был самым чахлым, или так просто казалось, потому что он был в майке. Двое других, в черных куртках и шапках, смотрелись поздоровее. Их я вообще не знал – студенты из техникума, наверное.

– Вот скажи мне, Лёха, – сказал я, остановившись. – Сколько тебе лет?

– В смысле? – округлил глаза Лёха. Никогда раньше я с ним не разговаривал. Встречая вот так, на площадке, старался проскочить незамеченным, насколько это вообще возможно.

– В прямом. Восемнадцать?

– Ну, семнадцать, а чё? Чё такое, а?

– Проблемы, пацан? – пробухтел его дружок.

– Не, всё пучком. Сигареткой не угостите?

– Не рановато? – фыркнул другой. – Курить будешь – не вырастешь.

– Да пофигу, – махнул я рукой. – Есть, нет?

Мне протянули сигарету – из чистого интереса, что делать буду. Я достал пачку, запрятал сигарету туда. «Кэмел», уже шаг вперёд, по сравнению с «Космосом».

– Фигасе, ушлый пионер, – заржал Лёха.

– А как иначе? – Я спрятал пачку в сумку. – Лёха, а ты съезжать когда собираешься?

– Куда съезжать? – оторопел тот.

– Ну, блин. Тебе семнадцать лет. Я думал…

Я осекся, потому что вспомнил. Пласты памяти с трудом совмещались. Мир, который я видел взрослым, упорно не хотел признаваться в том, что вырос из детства. И всё-таки я вспомнил, что никуда Лёха не съедет. Во время своих нечастых визитов к матери я буду иногда встречать его около подъезда – всегда пьяного, с бутылкой дешёвого пива в руке. Мать будет рассказывать, как Лёха вылетел с очередной работы. И всё…

– Короче, валить надо, – закончил я своё маловразумительное выступление. – Личности нужно пространство для роста, вот. Удачи, пацаны, берегите себя.

Я поднялся на третий, оставив за спиной троих гопников с отвисшими челюстями.

– Он чё, бухой, что ли? – донеслось до моих ушей.

Ох, если бы… Бухой сопляк – это смешно. А взрослый неудачник в теле малолетнего задрота – печально. И, тем не менее, я перестал сношать вола и постучал в дверь. Опять же – деревянную. Сколько дерева окружало нас в детстве – а мы не ценили. Не знали, что скоро весь мир облачится в пластик и металл, и даже металла будет становиться всё меньше.

Я услышал шаги, и сердце вдруг забилось чаще. Ну и что это такое? Волнуюсь? Э, Сёма, хорош, ты же самурай, живи так, будто уже умер! Не верь, не бойся, не проси, не пали пачку и не умничай – глядишь, прокатит. Ну, в крайнем случае, мать сдаст тебя психиатрам. Тоже лулзы, почему нет.

– Кто? – послышался голос.

Знакомый голос, родной.

– Я.

Щелчок замка. Скрип двери, открывающейся вовнутрь.

– Ключи, что ли, забыл? – проворчала мама, отступая в глубину прихожей.

Боже, какая она молодая! Это казалось чем-то неприличным. Волосы ещё темные, она их даже не красит, ни намека на седину. Очков нет, спина прямая…

– Н… Не знаю, – дрогнувшим голосом сказал я и робко шагнул через порог. Захлопнул за собой дверь. А потом сделал то, что делал уже много лет подряд, переступая этот порог: обнял маму и поцеловал её в щеку.

– Ой, Господи, чего это? – удивилась мама. – Двоек, что ли, нахватал?

– Нет, – вздохнул я. – Просто рад тебя видеть.

На глаза навернулись слёзы – так некстати!

– Семён, да ты чего? – всполошилась мать. – Утром же только виделись! Что с тобой, Сёмочка?!