Залив белого призрака

ЧАСТЬ I. КОСМОС

«Финк! Приготовиться к перегрузкам! Космос заканчивается…», — это мне из Центра Вселенной.

Контур Евразии кувыркается внизу или это я кувыркаюсь над ним? Надо замедлить вращение. Появилось давление в ушах. Скорость увеличилась — меня потянуло к Земле.

Вхожу в плотные слои атмосферы. Воронка гравитации всасывает, свистит и сдавливает, выжимая из меня звуки желудка, скрип позвоночника и пот человеческого страха. Стоп! Я опять вру. Какой может быть страх? Я — космический робот-разведчик. Почти умный, потому что весёлый:

— Земляне-ее! Приве-ет! Я Фи-инк! Лучший робот Вселенной! Урра-а! Я — возвращаюсь! Вращаюсь… Врача…

Нырнул в облако. Лечу. Падаю. Лечу или падаю? Секунда — проскочил. Облако теперь надо мной, как продырявленный зонтик. Белое. Светло. Земля приближается — по краям вихревого потока на фоне земных полюсов танцуют вращенья полярных сияний.

— Привет вам! Умеющим петь, пить, плакать, смеяться, обманывать ближнего и страдать! Вы — подопытная площадка Вселенной! Генная цепочка Космоса! Таблетки для поднятия духа! Запас ваших сил беспределен и глупость вам в помощь! Ха-ха-ха-ха-а! Я лечу к вам из пропасти звёзд и пространства! Катастрофа летит! Катастрофа! Поверьте словам одинокого Финка… Я Финк — лучший робот…

Серебряный самолётик шелестящим кузнечиком наклонил крылышки и промчался сквозь облако, едва не разорвав его, только рев раскаленных газов задрожал в небе, возмущенном стальными турбинами.

— Э, да у вас тут реактивный век! Посмотрим! — Я засмеялся первому моему удивлению и помчался вдогонку, совсем как космический мальчик. — Догоняю, посмотрим…

Лица в самолётике посыпались к иллюминаторам и прилипли, показывая пальцами: «Смотрите! Смотрите! Ангел! Рядом с нами летит! Делайте сэлфи! Сэлфи! — Выстреливают фотовспышки. — Внимание! Внимание! Леди и джентльмены! Не вскакивайте со своих мест! Не раскачивайте самолёт! Тело в воздухе, похожее на человека, это всего лишь оптическое явление, мираж…», — попискивает стюардесса…

— Сама ты, мираж, — огрызнулся Финк, в смысле, я. — Ресницы наклеены, губы нарисованы, голос смодулирован, грудь подпружинена… — Подлетаю к иллюминатору, показываю язык и приставляю ладони к моему зеркальному шлему, как уши.

«Ангел — дразнится! — кричит мальчишка в самолётике. — Я тоже умею ушами…»

Но я уже далеко, купаюсь в тени дождевого облака, охлаждая перегретые эмоции и подзаряжая аккумуляторы. Мне хорошо. Я Финк — лучший робот Вселенной. Кувыркаюсь в свистящем потоке ветра. Я в своей атмосфере! Дайте глотнуть мне земного воздуха! Пью этот воздух и дождь. Я пью тебя, небо Земли! Долетел! Я теперь твой, гравитация бога и власть притяжений!

Солнце прожгло облака, и они загорелись пламенем будто тонко-прозрачно-бумажные. Спешу. Я спешу остановить катастрофу и спасти человека. Хотя бы одного. Я помню, что был муравьём на дереве, когда мальчик Индустрий посадил меня на свою ладонь и дунул, смешно раздувая щеки: «Муравей! Я назову тебя — Финк. Я посылаю тебя лететь вверх! К звёздам! Лети-и-и…». Это было давно. А теперь я, космический разведчик, возвращаюсь к Земле. Это старый закон Вселенной — возвращение к дому! Влага облаков возвратится на землю дождём, яблоко упадёт в траву, усталая птица присядет на ветку. Узнает меня выросший мальчик? Вспомнит? Кем он вырос? Это он придумал моё путешествие. Я стал таким же весёлым, как он. Но я — только робот, прибор регистрации жизни. Я — импульсы токов, цепочка программ, блок рецепторов Космоса, имитатор чужого голоса. Мой ум хулиганит во мне иногда, как потоки весеннего ливня. Ум арифмометра и клавесина. Но всякий ум нам опасен, ведь ум — это отклонение маятника от вертикали покоя. Я — робот. Во мне, словно в зеркале, отражения знаний Вселенной и всплески чужих эмоций! Я не мальчик с фантазиями, я спираль ДНК космоса… Я кабинет исследователя и предмет изучения, как собака Павлова и сам великий академик в ожидании рефлекса… Простите, я опять наговорил глупостей? Робот, падающий с неба. Как снег на голову. Господи, только бы не на голову… Береги клавиши, клавесин!

— Индустрий! Ты ждёшь меня? Ты придумал меня и подбросил лететь вверх! Я — твой! Я — великий первопроходец. Забыл? Я возвращаюсь! Ты папа и мама мне, мальчик! Ты — нерв и допинг Вселенной, но не знаешь об этом. Ты сам не догадываешься, какой ты талантливый и ко многому в жизни способный. Ты — нужен. Твой талант и фантазии могут спасти мир… Талант — это бомба в ромашковом поле! Не рви себя, мальчик… Не раскачивай маятник.

Индустрий всхрапнул.

Ему снится детство, мелькание красок, спицы велосипеда дробят солнце — солнце сверкает на дороге, в лужицах после дождя. Мальчик бежит по солнечным лужам, как фантастический гигант по морям и заливам, перепрыгивая через горы и пустыни азартного воображения. Взрывается тысячью брызг отраженное в лужах небо, топотом резиновых детских сапожек, собственным смехом и лаем щенка по имени… — «Ко мне, Гуливер!» — Споткнулся и упал прямо под красно-зеленую скумпию у дороги. Обнимает подбежавшего и мохнатого: «Гуливерчик мой, мы — шагающие по морям», — шепчет мальчик и плачет от счастья. Солнце над его головой поймалось в мягкие лапы скумпии. Мальчик по имени Индустрий смеётся солнцу, освобождает его от листьев и тянется к нему щекой: «Погладь меня, солнце! — Скумпия покраснела от жарких объятий. Небо стало высоким и светлым. — Листья скумпии пахнут солнцем». — Гуливерчик визжит и зовёт дальше — высунул огромный язык, сморит преданно. Гав!

Мальчик бежит вперегонки с весёлым маленьким воробьём, летящим низко и почти рядом, быстрее кузнечика, прыгнувшего из травы и зашелестевшего крылышками куда-то в сторону… Другой кузнечик ударил мальчика в грудь, как пуля, и оба упали в траву — от испуга, игры, радости? Ветка шиповника качается совсем близко, хвастаясь единственным нежным цветком и покалывая воздух мягкими, маленькими ещё шипами. Учится уколоть больно…

Мальчик смотрит в трубу детского калейдоскопа и не может наглядеться. Разноцветные стеклышки, крылышки, лучики кувыркаются как акробатики и выстраиваются снова — в рисунки, цветы и орнаменты. Как цветные картинки на страницах волшебных сказок — кто мог их придумать и нарисовать? Неужели бывают такие художники, которые видят деревья живыми, как дети?.. День тянется бесконечно и светло. «Индустрий! — кричит ему старший из мальчиков. — Ты не беги за нами! Сиди на дереве и придумывай, что мы воины Большой звезды. Мы должны победить и стать Главными победителями всех больших звёзд. Мы будем разрезать небо на кусочки и продавать, как мороженое! Можешь придумать это? — Разве можно ножом резать небо? — Сиди и придумывай. А потом нам расскажешь…». Индустрий трогает кожу дерева, она теплая и в морщинках, как руки бабушки, спокойной и немного насмешливой. Лицо бабушки спряталось высоко в листьях серебристого тополя, даже выше — в белом летящем облаке. Бабушка дует на облако, и оно летит. Бабушка дует на листья, и они шевелятся. Бабушка шепчет слова, и воздух наполняется тёплыми запахами — от бабушки всегда пахнет чем-нибудь тёплым: блинчиками или вареньем. — «Дусёнок мой! Слышишь меня? Зачем тебе бить палкой по цветам, ведь им больно. Зачем прицеливаться игрушечным пистолетиком в девочку — она может испугаться. Звёзды — не продаются. Звёзды украшают ночь и рассказывают детям красивые сны». — Чтобы я не боялся темноты, бабушка? — «Чтобы не стрелял в небо из рогатки, как другие сорванцы». — Бабушка, мальчики знают сами во что нужно стрелять! — «А ты им придумай что-нибудь интересное, внучек… Цветных перелётных птиц, кружащихся над горами… Лошадь-облако фыркает белыми ноздрями… Придумай, чтобы шёл дождь, когда станет жарко. Придумай, что цветёт подсолнух на берегу, а рыба прыгает над водой от радости. Можешь?» — Могу, — отвечает мальчик и закрывает глаза, улыбаясь. — Мальчик знает, что бабушка давно умерла и улетела к солнцу. Там ей тепло, а солнечным деткам — приятно, потому что и там она что-то рассказывает. Бабушка-облако улыбается в небе. Дождь сыплется серебряными каплями на листья и ствол дерева. Радуга над рекой отразилась в воде праздничным колесом.

Весёлые рыбки высунули беззубые ротики и пьют серебристые капли дождя, совсем как мальчики и девочки, которые бегают босиком под серебристыми каплями и поют: «Дождик, дождик, припусти, дай гороху подрасти…».

Индустрию кажется, что это он придумал и нарисовал, нарисовал и выпустил в небо, как кузнечика из детского кулачка — солнце, солнечный дождик, моря замечательных лужиц, лай восторженного Гуливера: «Смотри! — лает радостно верный пёс, — это ты всё придумал!» — Да! Это я их придумал, Гуль! Всё можно придумать — и всё это будет на самом деле, — отвечает мальчик и утирает слёзы. — Меня бабушка научила! Красная скумпия пахнет горячим солнцем! Стрекозы шуршат в синем воздухе длинными крыльями… Бабочки танцуют цветными лентами над колючим кустом шиповника. Цветы распускают бутоны, машут крыльями розовых лепестков, и летят вместе с бабочками… Это я всё придумал! След летящего светлячка под вечерними тенями тянется зеленоватым фонариком, шатается в воздухе, вдыхая лимонник, кружась над фиалкой… Бабушка! Тебе это видно?! Бабушка, помнишь, ты всегда собирала лепестки, когда они осыпаются — я насобирал тебе полную коробочку из-под печенья! Ты сможешь заварить себе чай из них, как ты говорила — «…из ветра летящих роз…». Будешь пить этот чай, нагибаясь над блюдцем. Бабушка! Я тебе всё придумаю! Только ты возвращайся! Я узнаю, что ты пришла! Ты мне скрипнешь калиткой: скрип-скрип. Ты научишь меня петь вечернюю музыку, как сверчки и лягушки, и птицы ночные: Кра-кру-уу… Ти-тиу-пи-а… А я? А я? — Ля-ля… Кра-кру-уу… Я не умею петь, бабушка!

— Не каждый умеет петь, внучек, но от каждого отражается эхо.

— Эхо?

— Это твоё дыхание. Ты дышишь, а эхо как песня, только слов ещё нет…

— Почему нет?

— Слова в человеке прорастают всю жизнь, внучек. Иной — не дождётся, другой — не услышит, а третий — сказать не сумеет. Нет смелости. Веру в слова потеряет. Жизнь долгая. Э-ах, эхо в тебе.

— Зачем?

— Эхом дышится легче… Теплом отражается.

— Ээх-ах, бабушка!

— Правильно, внучек. От высокого дерева, от волнистой горы, от луны в омуте — от всего отражается… Всё — радует.

— От меня отражается, бабушка?

— Конечно, ты маленький — тихое эхо…

— Я — твое эхо, бабуля?

— Ты моя скрипочка.

— Я?

— Фырр-фу-урр… — это птица с большими крыльями взлетела над самой водой, и камыш зашуршал: шшш-уш-иишш… Страшно?

— С тобой мне не страшно, бабуля. Я видел муравья, который бежал по тёплому стволу дерева. Я придумал, что он говорит человеческим голосом, и спросил его: ты куда? — Я на верхнюю веточку. — Ты зачем? — Я на белое облачко… — Я его отпустил. Ты, наверное, там увидишь его, бабулечка… Его зовут Финк… Он — хороший. Он тоже, как эхо теперь?

— Выдумщик мой… Э-эхо сладкое… — вздыхает бабушка.

Как быстро крутится машина времени, совсем как стиральная центрифуга: стирает и возвращает, стирает и возвращает воспоминания… Чистые, чистые. Чисто на душе утром.

— Просыпайся, мой Индюшонок… — говорит ему мама и целует в щёчку…

— Команда, подъём! — кричит старшина диким голосом, содрогая казарму и двухъярусные койки, так что новобранцы и Дюша сыплются с верхних матрацев, как зелёные яблоки с дерева…

«Вставайте, граф, рассвет уже полощется, из-за озерной выглянув воды! И, кстати, граф, вчерашняя молочница уже поднялась — полная беды, полная беды…» — поёт голос из магнитофона…

— Дулька! Дулька, вставай! Быстрее — на работу опоздаешь… — говорит жена и Индустрий Львович, ещё весь в лепестках детских снов, идёт в туалет и ванну… Голос старшины преследует и не отпускает: «Ррррота-а! В туалет на опушке… строем и с песней… шагоооом… ммм-арш! Зззапева-ай!.. Заа-прягайте хлопци конив, а я выйду… Кто побежал? Рррота бего-ооом! Стой! Вольно! Рразойдись… Рассупонь… Доставай свои пушки…» Индустрий в комнатных тапочках и трусах еле успевал за командами старшины: «Умывайсь!» — и тронул холодную струю из крана, разбрызгивая. Напрягся от судорог, пробежав мокрыми пальцами по груди и животу. Умыл веки и глаза, улыбнулся сознанием полной свободы — старшина остался позади, на много лет отстав от сегодняшнего дня.

— Мусенька, — крикнул жене, — эти утренние воспоминания у меня — настоящая машина времени! Ты помнишь, я тебе рассказывал… Я сам придумал, что солнце живое и сидит на высоком-высоком дереве. По стволу дерева ползут к солнцу муравьи и букашки солнышка попить, как абрикосового варенья… Я придумал одного муравья — его звали Финк…

— Почему Финк?

— Так я придумал! И он полетел к звёздам…

— Почему к звёздам?

— А я его посадил на ладошку и сказал: лети к звёздам!

— Это божью коровку, красненькую, подкидывали на ладошке и кричали: божья коровка, полети на небко, там твои детки…

— Кушают котлетки, — продолжил взрослый Индустрий, совсем как в детстве. — А я, Мусик, был такой фантазёр, и так мне это нравилось, что долго ещё верил своим возможностям.

— Каким возможностям?

— Я могу придумать мир, и он станет настоящим, как Космос и звёзды. Хлопну в ладони, и звёзды разлетятся, как лепестки…

— А муравей к тебе должен вернуться, да? Ты мне уже об этом рассказывал. Оставь свои фантазии и думай о семье!

— А что — семья?

— Мне нужна белая юбка, как у нашей соседки с третьего этажа?

— Зачем?

— Мне совершенно не в чем идти в театр.

— А белое платье?

— В платье я уже ходила…

— А костюм с цветами?

— Издеваешься? Я надевала его раза три уже, стыдно не помнить!

— Ой! — вскрикнул хозяин семьи.

— Что случилось, Дуся?

Дуся вышел из ванны, половина лица была выбрита, а другая в пене:

— Какая сегодня погода, Мусик? — он подошёл к окну и отдёрнул штору. — Солнышко! — улыбнулся какому-то радостному ожиданию. — Слова его стали звучать как стих: «Что должно быть, то случится, солнцу — греться и лучиться, тучкам — за море умчаться, людям — с радостью встре-ча-а-ться…», — пропел он, совершенно произвольно подставляя слова. — Мусик! Я песню сочинил, прямо с утра — это хорошая примета…

— Завтрак согрет и стоит на столе…

— У меня такое чувство…

— У меня нет времени, бегу в фитнес-клуб. Вчера ты небрежно вытер Гуливерчику лапки, когда вы вернулись с прогулки…

— Он пожаловался тебе? — попробовал пошутить муж…

— Да! Пожаловался. Тебе не стыдно?

— Ты о мопсике говоришь больше, чем о нашем Вовке…

— Вовка сыт любовью моей мамы. А держать в доме собаку и демонстрировать любовь к ней — это показатель социального комфорта и соответствия.

— Соответствовать мопсу и юбке!

— Бесчувственный! Ты животных не любишь…

— Раньше ходили с барабанами — кто кого перебараба-нит, теперь — с собачками, кто выше ножку поднимет, — смеётся муж. Пи-пи на цветочки?

— Бессовестный! Придумал бы лучше писсуары для собачек.

— Может, я этим собачкам и место в транспорте уступать должен? Дядя, уступите мопсику!

— Мопсика я возьму на колени!

— А белая юбка?

— Издеваешься? Направь свои фантазии на семью — ты мне должен теперь!

— Вот как?

— Вот так! — Поворачивается к тупой морде мопса: Гуливерчик, лапонька, иди ко мне… Кстати, не кусай его колбасу, сколько раз тебе говорила… Фу! Гуль! Иди к папе! — сбрасывает с колен. — Из тебя шерсть лезет! Я ухожу!

— Насовсем?

— Размечтался! Ты мне столько должен теперь, что мне выгоднее потерпеть ещё годик…

— Годик чего?

— Твоей зарплаты!

— Так муж, как и собака, — соответствие уровню и комфорту?

— Это, если он умный. Чао, болтун!

Жена щёлкнула наружной дверью, потом дверью лифта, наконец, все стихло.

Индустрий вернулся в санузел и присел на унитаз, без надобности, просто задумался. Мохнатый карликовый Гуливер вошёл из коридора и посмотрел виновато — он сожалел. Оба — задумались.

— Так и наступят времена, когда мужей заменят собачки, собачек — электронные мини-роботы, которых не надо кормить и выгуливать два раза в сутки. Дети куда-то уедут, как Вовка к бабушке… Кому ты будешь нужен, мопс? А кому буду нужен я? Тебя — на консервы, меня — копать всемирную канализацию или лететь на Луну за юбкой для жены! Веер летающий ей между но… Гг-ыы… Пусть летит наша Мусенька! Кстати, а чем мы её заменим, Гуль? Тише-тише, мохнатый, не радуйся, она может услышать и вернётся! А ты так обрадовался, сссоба-ка. Хе-хе-хе!

В этот момент он услышал совершенно отчетливо, как из трубы водопровода:

— Индустрий! Ты меня не забыл? Ты помнишь, когда мы встретились? Это я — твой Финк. Ты помнишь, как ты разглядел меня на ветке тёплого дереве и посадил к себе на ладонь? Нам было хорошо тогда, помнишь? Я лечу к тебе…

Индустрий представил летящего в небе Финка. Робот был одинокий и маленький. Индустрию Львовичу хотелось ему помочь, но надо было вставать и идти на работу. Он жестикулировал и объяснял мопсу:

— Работу, Гуль, придумали «демократы» из Древней Греции. Они придумали «власть слов». Слова стали выгодными, как хлеб. Не имеющих права говорить называли «рабами», рабов кормили хозяева. Я твой хозяин, я кормлю тебя, верный пёс! Потом демократы придумали слово «свобода». Свобода отменила обязанность кормить рабов, свобода заменила рабам хлеб. Не верь демократам и их словам, Гуль. Пока ты мой раб, ты ешь рядом со мной и можешь отказаться от вчерашней колбасы — я сам принесу тебе свеженькой. Потому что я люблю тебя, собака ты сладкая. Что смотришь? Не веришь? Тебя греет шерсть? Тебе нравятся мои пальцы, когда они гладят твои шею и уши? Товарищ и раб мой! Ты ловишь ладонь мою языком и шершаво облизываешь. Я вижу, как ты улыбаешься и тычешься носом в моё лицо, будто хочешь поймать поцелуй мой. Дурашка. Я тебя не оставлю. Ты — мой слушатель и народ. Слушай! Мне одно только дорого — детство. Детство, Гуль, это когда ты сидишь на высоком дереве, командуешь веткам и листьям: «Полете-а-ли!», и не боишься упасть. Представляешь, Гуль, мы — летим…

Говоря по совести, пёс, я был счастлив. Я был маленьким солнцем, от которого начинался день. От меня начиналось всё, что случалось вокруг и завтра. Бабушка улыбалась и лепила вареники. Папа — брился и подмигивал мне, глядя в зеркало. Мама пела. А я? Я был для них главным. Я был для них будущим, Гуль! Как картинка в машине времени. Как слова в телевизоре: «День обещает быть тёплым и солнечным…»

А потом, как в коробочке для аптечных весов, приоткрылись пузатые гирьки: «честность, взрослость, ответственность, выбор…». Я думал, что главное слово — «счастье», но такой гирьки не было. Я думал, что главное слово — «взрослый», а оказалось — «совесть». У собак есть совесть, Гуль? Нет? Поэтому вам легко — гирька не тянет.

Совесть, Гуль, это такая тень, которая появляется сразу после солнца в зените. Был ты солнцем согрет и расслаблен, вдруг стала путаться под ногами и вытягиваться до горизонта тень странных сомнений. Это нужно? Не нужно. Десять заповедей — это из церкви. Мы — атеисты. Ты ходишь в церковь, Гуль? И я тоже нет. Государство освободило от церкви. Свобода освободила от совести. Цивилизация освободила от заповедей и придумала слово «нравственность». Не путай слова, Гуль. Мораль — это твоё, как запах от шерсти, это не продаётся. Нравственность — это такая хитрость. Нравственность не запрещает ошибиться, согрешить, преступить… — на все есть параграф закона или тонкая грань говорливой защиты. Комфортно, как в прохладе шелестящего вентилятора. Нравственность цивилизации, Гуль, — это мягкая упаковка человека в рулон новых слов: «исповедь и прощение грехов», «простите, я больше не буду», «штраф суду или подношение судье». Это просто набор оправданий. Тебе не понять, Гуль. Это такая игра в поддавки: «ты мне — я тебе». Обманывать стало не грех, а грешить — выгодно. Я все ещё маленький мальчик, Гуль, но я большой грешник. Как? Очень просто. Я ведь могу всё придумать. Я мог этот мир придумать понятным, разумным, совсем не конфликтным. Чтобы каждому было тепло и комфортно. Но это оказалось не интересным моим друзьям и родителям. Они хотели увидеть меня на трибуне, на сцене, на телевидении, востребованным и уважаемым. А они — рядом. Они бы себя в телевизоре видели. Я им нужен. А мне нужно детство. Ты помнишь, Гуль? Помнишь, мы с тобой перепрыгивали моря замечательных луж, дули ветер в игрушечный парус, мы подбросили Финка лететь к солнцу… Тебе было приятно? Понятно? Теперь надо много других вещей: Мусику — юбку, тебе колбаску, мне — говорить и придумывать разные глупости. Я — специальный эксперт по идеям и связям. Они пришли и сказали, что улицы надо застроить домами. Зачем? Думаешь, чтобы машины не пыхтели или демонстранты не шумели? Нет. Для выгоды. Улицы станут теснее, магазины ближе, люди будут перетекать из дверей супермаркета в двери супергиганта. Каждый сантиметр улицы станет дороже, как подвешенный к уху кусочек металла. Улицы будут резать на куски, ленточки и квадратики, будут продавать в упаковке будущего метро или ракетного фуникулера в космос. Больницу продадут под многоэтажное кладбище, потому что люди будут платить за здоровый образ жизни и перестанут болеть. Кладбища станут высотными и подземными, чтобы небо над крышами и земля под городом тоже чего-то стоили. Жить — хлопотно, хоронить — дорого, владеть кладбищем — выгодно. Жизнь, Гуль, это сервис, за который надо платить. Живые зарабатывают на умерших, хитрые — на глупцах, бессовестные — на совестливых. Всякий мусор — копилка для города. Гигиена земли и цена пространства. Земли много, но та, что в Сибири — никому не нужна, время полигонов прошло, охотники и таёжники перевелись, кто сейчас белке в глаз попадёт? А где белку увидишь? То-то. Кто там бегает по тайге, поджигает кедры? Тот, кто хочет продать. А что, Гуль, бабахнем рекламой: «Полная распродажа земельных ценностей на карманные драгоценности!» — Почему ты так смотришь, мохнатый? Осуждаешь? Глупый ты пёс. Бог не знал денег и не знал слова «срок». Жизнь стала зоной, а интерес — гирькой. Гирька «продать» тяжелее, чем гирька «совесть». Так всегда получается. Детство прошло. Город надо продать. Собачку — подать. Прости, пёс! Возьмём по колбаске и булочке? Вкусно? То-то же! А я люблю с коньячком, собака…

Сегодня надо сдавать дом. Новый. В новом микрорайоне. А водопровода там нет — вычеркнули из сметы, чтобы было дешевле. Электричества тоже нет — так будет прибыльнее. Но я — лучший теоретик «Исключений из общих правил». Я должен найти выход и я его знаю. Теперь разрешается виртуальность глобальных проектов: города рисуют архитекторы, финансируют банкиры, бетонят и красят строители. Улицы заузим, площади уберём, театр, стадион и аллею с местными аполлонами — оставим эскизу проектировщика. Не Петергоф, чай, и не Летний сад в Питере. Музей возвратим истории. Зачем музей современному мэру? Зачем ему знать, что город был — храм, театр и общественная баня? Не было машин, но была архитектура. Не было печати, но выделялась культура. Времена изменились, в мэры торопятся продавцы, как в очередь за прилавок. Продешевить бояться: всё продажнее и продажнее, «хозяева сноса, по червонцу с носа». Аллею — снести, бульвар — замести, арку — украсть, тротуар — перекрасить. Всё должно быть слегка недоделанным, Гуль: вентилятор — без вентиляции, туалет — без канализации. Дома пусть стоят пустыми и тихими. Без детского смеха и без кошек у подъездов, без жильцов и лифтов. Хороший способ расширения возможностей. Главное — всегда нужны деньги для продолжения работ и всегда есть куда их вложить. Ноу-хау. Нанотехнологии. Город без смеха, без расходов на воду и на электричество. Дёшево. Можно выиграть новый тендер и получить банковскую ссуду ещё на один такой комплекс без людей, без коммуникаций, без магазинов и школ… Ба! Детские сады — не нужны! Троллейбусы — не нужны! На продажу! Надо быть ближе к реальности. Запомни, собака! Финансирование объектов недвижимости может совершенно изменить облик планеты и решить проблему перенаселения: людей не будет. Люди по нынешним меркам такая головная боль, особенно, если знают права. Бизнес-план и его учредители — вот барьер на пути горлопанов и правозащитников. У вас есть документ-план? Утвержден? Согласован? Нет, одной подписи не хватает… Главное — придумать проект финансирования. Объект! Под него выделяют бюджет и икру с маслом. Ты не любишь икру, Гуль? Собаки икру не едят, и в этом большая для меня выгода.

Старший мальчик, который теперь стал руководителем, сказал просто:

— Придумай, Индустрий! Главное — правильно поставить задачу, отвлечь население от скудного быта и увлечь в поток свежей телерекламы. Например: «Путешествие по пустыне — самое дорогое удовольствие в мире! Платите, но не переплачивайте! Только у нас! Скидка — 50 процентов!!! Пустыня, солнце и жара — натуральные! Дешевле было только вчера — спешите…» Отправим население города по пути Моисея и его народа. Сорок лет — один ответ. А город мы продадим. Пусть гуляют по пустыне — все с карманами пустыми, хе-ха-ха! Индустрий, у тебя хорошо получается. Придумаешь? Частушка: «Распилю бюджет на части — стану самый крупный частник! Со-чре-дитель и при власти, со-причастен, со-участник…» Гыы-а, нравится? Бюджет — это империя!

— А жить в этой империи как? — попробовал возразить градо-фантаст.

— Что — как?

— Канализации нет, газа нет, света нет…

— Империя есть. А отдельные трудности сегодня не в счёт.

— Дом строится для…

— Это дедушки строили Дом, как Петр Первый строил Санкт-Петербург, — топором в Европу и на века. До сих пор крыши не текут и водопровод работает. А кричали: Меншиков — вор! Меншиков — вор! Беда! Умел воровать, но и строить умел, подлец. Не чета нынешним. Для начала, меняем слова: называться будет не «дом», а «объект». Не для прихожан, как храм церковный, а типа вип-клад-бища для людей с капиталом: люди приходят-уходят, а прибыль — нам. Доход — вечный: землица, цветница, гробница, молиться… Богу — богово, Кесарю — кесарево.

Лампочки электрические упраздним, окольцуем энергией ионосферу — пусть светится! Солнце — сунем в океан, как кипятильник в ведро.

— Как?

— Фигурально. Поймаем зеркалами и сфокусируем на задаче — пусть кипит океанское варево!

— А деньги где взять?

— На Проект века всегда найдутся государственные резервы. Не хватит у нас — обратимся в ООН. Потому, что кому-то нужны проценты, откаты, проплаты. «Послушайте! Ведь, если звёзды зажигают — значит — это кому-нибудь нужно?» Поэзия! Маяковский! Поэт, а идея правильная: за звёзды надо брать деньги. — Рассмеялся. — Можем построить объект, а объект поместить в Пространство! На Марс! На Луну-у! Ооткроем отечественное Мар-сианство. Космонавтам туалет не нужен — у них полная самоочистка. Считайте, господа, себя космонавтами: пейте выпитое, ешьте съеденное. Всемирные войны и Хиросима — в прошлом, сегодня вас увлекаем планами: лететь к потухшим светилам, разморозить мозг гения. Вколоть вам кубик адреналина? Аборигены и евроскептики — в очередь! Галактика ждёт вас! Оставьте квартиры, сортиры и яхты с бульдогами. Найдите, что у вас есть на продажу, и у вас — купят! Без труб и дорог? Зато дёшево и с землей. Хотите лететь на Марс — продайте квартиру и угол в сортире! Город — территория государства? А право на продажу — это, извините, моя территория! Закон частной собственности защищен историей, пролоббирован думскими фракциями. Суд развалили европейскими санкциями, но право продажи незыблемо, как право восточной ночи! Ух, могучее слово — право! «Эх, тачанка-ростов-чан-ка! Наша гордость и краса…». Купят! — неожиданно перешёл на частушки: «Две Луны в утиль снесут пионеры драные, закатают под асфальт небо утра раннего…» Индустрий! Держи меня! Опять гены пионера во мне бродят, наружу рвутся. — Глаза его лезут из орбит, он закрывает лицо ладонями, продолжая шептать чужое и давнее: «Продадут, продадут — банки денежки дадут! Раз — дадут и два — дадут! Бизнес-план опять раздут! Ох-ух, ух-ут! Хорошо живётся тут!.. Э-эх, здорово!» — Снова обрёл голос, будто сам Маяковский на площади: «Купил — построил! Построил — продал! Гудят электрические провода! Шины машинами — беспредел! Реклама крысиная „сы-ро-дел“! Стою над домами, едва дыша — моя продажная продаётся душа! Купи, Индустрий, рассвет у реки — раками пятятся ду-ра-ки…»

— А помнишь, дерево-солнце, брат?

— Оно тебе до сих пор дорого, Индустрий Львович?

— Мне — дорого. Приросло.

— Так и мы с тобой приросли, как братья. «Ты — начальник, я — дурак…» Тьфу, прилипло. Где теперь твоё дерево в небо, Индустрий? Своего муравья помнишь, волшебник? Теперь то дерево — дрова.

— На дворе трава, на траве дрова…

— Что там у тебя в голове, фантазёр? Детство? Продай его, купят!

— Нет. Детство — это моё… Я вернусь к нему, может быть.

— Опять сомневаешься, Дуся? Делай, как я! Дед мой жил, чтобы строить: Днепрогэс, Волго-дон, метро. А моё дело — продать! Землю, море, завод с винтиками. Всё, что можно продать! Безбожно? Возможно…

— Разве небо и море — можно?

— Можно, Дусенька. — Декламирует. — Думай, придумай, продумай — продай! Новое дело рекламой верстай! Кладбища будут на Марсе-планете! Старички полетят в катафалке-ракете! А если бюджет у Проекта дырочный — нас государство финансами выручит. — Облегченно вздохнул. — Фу! Точно. Придумал. Государству деваться куда. Задача у него какая? Ему свою территорию возвращать надо. И небо, и море, и песок на пляже. Я у государства землицу купил, а оно, милое, выкупило… Мне — берег морской продало, а себе — выкупило. Кто с прибылью, понимаешь? — Главный вытер лоб: — Фу-ты, ну-ты, аж, вспотел. Напугал ты меня сомнениями. Государство, Индустрий, такой бронепоезд, который используй пока не поздно! Успей вскочить и выскочить. — Запел лихо, будто в кино: «Наш паровоз вперёд летит…» — Фу, генная чума! Наверное, дедушка с бабушкой запевалами в строю были. Заложили гены песни, и во мне они воскресли… «Наш паровоз вперёд летит!» Песни — это тоже машина времени, Дуся… Гены во мне, как волна революций! Машина времени бьёт по темени!

— А жить когда?

— Крутись! С гражданином не пей, взятку с налогом не путай. Квартиры бесплатно не предлагай. Бездомных много. Отличай, которые нам полезны. Платежеспособны. Населением стать хотят. Паспорт им нужен. Страховка. Виза и пенсия! Население нам не надо — от них грязь и отходы. Город обнести забором! Кирпича на забор не тратить — колючей проволоки распустить, как вокруг Европы, размотать вдоль дороги кольцами. Дураки, ха-ха. Деньги в воздухе. Телекамеры, вертолёты, сторожевые вышки. Дроны над берегом чтобы шуршали, как стрекозы в детстве. Помнишь? — Пропел неожиданно: «А вокруг стены острога все равно течёт дорога… Стены проволок-колю-чёк открывает бабий ключик…». — Вздохнул. — Столько нужно и можно придумать для стирки больших денег, Индустрий! Мечта политика. Полетим мечтать, пока денег плещется река…

— Деньги не стирают, их на станке печатают.

— Не умничай, ладно? Выросли из штанишек. Нам чужого не нужно. Первый закон коммерции: умей делиться. Любишь фантазировать? Фантазируй. Тебе за это и платят. Мне что надо? Офис, компьютер и кофе без меры — моя идиллия миллионера. Деньги не заменят азарта. Интерес — вот козырная карта. В преферанс играл? На мизер шёл? Эх, ты — не поймёшь! Мне даже жена с секретаршей лишние, не-ког-да-а! Вижу, риск и мизер у меня на руках: одна взятка-дырочка, рисковать тянет! Кто не рискует, тот не пьёт с королевой, Дуня! На банке сижу государственном! Бюджет — это космос! А мы в этом космосе, знаешь кто? Звёзды? Нет, дорогой. Мелко мужику на копейках сидеть. Не шурши купюрой, а рискуй фигурой. Все хотят быть звёздными, а я рискну, что б на мизере проскочить! Эх, Индустрий Львович! Дорогой ты мой! Фантазируй быстрее, горим! Завтра всё может кончиться! Всё! Я в Европу лечу… Жди!

Индустрий подумал с грустью: куда бы мне улететь? Бабушка! От меня тоже эхо? Сейчас? Боже мой! Неужели это всё со мной? Где растерялись мои таланты? Зачем? Юбка нужна? Продавцы-покупатели? Мне-то это зачем? Я чем торгую? Мальчик с дерева?.. Дерево, светлое и тёплое, — вот моя территория верная мне до сих пор, а я её бросил… Не продал, не подарил, не передал лучшему — бросил. Почему? Э-эх, бабушка. Ты мне говорила: «Нельзя продавать мечту». А вокруг кричат: «Продавай! Продавай!» А что продавать, если ничего нет у меня более дорогого и ценного, только дерево в небо и Финк? А если ничего не продашь, то ты никому и не нужен. Не востребован. Так сегодня настроена наша машина времени: успел продать что-нибудь и ты в будущем. Фауст продал душу? А у кого она теперь есть? Сколько стоит? Кто купит? Что имеешь — продаёшь, что бесплатно отдаёшь. А кому теперь душа нужна, если на ней и цены-то нет. Разве есть у мечты цена? Нет. Она только мне бесценная. А если я ничего не продал — значит и мне цена половина копейки. А мне самому что нужно? Бабушка! Не получается быть взрослым. Мечту продавать нельзя. Её только защищать можно. Космос внутри меня. Я его сам придумал. Придумал и показал вам. Смотрите, какая звёзда загорелась! Я смог это сделать. Во мне целый мир, будто птенчик в яйце стучит и стучит клювиком. Всё воображаемое мной — яркое, солнечное, большое… Кто там? Птенчики? Черепашки?

Мальчик с собачкой? Муравей с крылышками? Крокодильчик с зубками? Катастрофа? Вдруг — катастрофа? О чём я мечтал? О чём я забыл? Что мне хочется вспомнить? Забыл. Забыл. Помоги, Финк!

Финк торопился ему на помощь:

— Я лечу к тебе…

— АЛЛО, АЛЛО, ФИНК! НЕ ОТВЛЕКАТЬСЯ! — Это мне голос шефа из Космоса. Я Финк, лучший робот Вселенной. Я могу даже влюбиться.

— НЕ ОТВЛЕКАТЬСЯ. ВКЛЮЧАЮ ХРОНОМЕТР. ДО КАТАСТРОФЫ… — сплошной треск —…ВТОРЯЮ ЗАДАНИЕ. ПРЕДУПРЕДИТЬ КАТАСТРОФУ… НЕ БУДУТ ВЕРИТЬ… НЕ ОБЪЯСНЯЙ ВСЕМ… ДВУМ-ТРЕМ… УБЕДИ ИХ. СПАСИ ИХ… Важен голос человека Земли! Это важно… — Звук слабеет. Мешают грозовые разряды. Земля приближается. Теперь она похожа на груду сваленных вместе геометрических моделек: кубики, шарики, пирамидки, коробочки, ленты, линеечки… Одна линейка стала дорогой со шпалами, а другая стремительным поездом. Забавно и беззаботно… — СИ ИХ, СПА…

— Задание понял. Иду на посадку. Конец связи. — «Я спасу тебя, мальчик Индустрий…».

Слышится плеск океана и звуки катера или моторной лодки. Финк едва успел сманеврировать и не ударился о борт. Сразу почувствовал солёную воду океана и услышал крик:

— Человек в море! Право на борт! Наблюдай за ним, парень!

ЧАСТЬ II. ЧУЖАЯ ТЕРРИТОРИЯ

— Хватай его за одежду, Петруха! — командовал голос из рубки, лысая голова мелькнула на секунду и спряталась. Катер замедлил ход.

— Кэп, он в скафандре! — кричит молодой, балансируя на кормовой палубе.

— Не фантазируй! Хватай руками!

— Он в скафандре! Космонавт или летчик… — Выпрямил тело над планширем: точно, лётчик.

— Парашют на нём есть?

— Нет парашюта. Скафандр плавучий, шары с ручками-ножками. Помоги, я не справлюсь…

Мотор стих. Лысый проворно сбежал по трапу и оказался рядом. Оба наклонились над бортом и потянули спасаемого на себя. Скафандр лёг на планширь, катер круто накренился на один борт под тяжестью.

— Петлю ему на шею и сталкивай в воду! — крикнул лысый, набрасывая фал удавкой.

— Задушим!? — молодой сделал большие глаза.

— Скафандр не задушишь, дурень!

Но сверкающее иллюминатором чудище стало невесомым, мягким, потекло струями и встало на собственные ноги, насмешливо улыбаясь:

— Не бойтесь меня. Я Финк — лучший робот Вселенной. Скафандр — как подушка безопасности — защитил и испарился. Я вполне могу без него, — Финк поднялся на ноги и оказался приветливым как ребёнок, и рост у него был ниже среднего. Я — посланец из Космоса.

Молодой и рукастый ткнул кулаком под глаз со словами: «Поговори мне ещё, придурок! Напугал меня!» — Под глазом у Финка разгоралось фиолетовокрасное. Это молодого порадовало, и он спросил вполне миролюбиво:

— А ты не ушибся головой, ушастый?

— Не ошибся я, не ошибся. Вы же земляне? Земляки? — голос Финка выдавал неуверенность и волнение. — Я к вам прилетел… — Он прикрывал ладонью покрасневшее место.

— Какой я тебе земляк в море, рыба? Ты это учти. Прилетел ты к нам или с неба свалился — время покажет. А пока давай договоримся: нам дело закончить надо — посиди в сторонке и не мешай.

— Вы не поняли — я из Космоса! Я — важнее всех ваших дел! Вам меня слушать надо!

Молодой замахнулся второй раз, но лысый его остановил и произнёс медленно, чтобы было понятно:

— Запомни, Финк, или как тебя там. Ты у нас на этом катере пассажир и гость. У нас собственных «надо», на минутку, есть. Виски налью тебе — поправляй сообра-жаловку. Топай в рубку, спасенный… — Лысый подмигнул молодому и показал ладонью у виска: висканулся парень!

— Виски — первое средство! Я и сам не прочь бы… — молодой зажмурил глаза и обнажил зубы.

— Петруха! Не дури! Готовь трал, посылку искать будем.

— А его не боишься? Вдруг засланный?

— С неба? Они не в Пентагоне, чтобы ради двух ящиков контрабанды космический аппарат задействовать. А я не собираюсь из-за космических фейков ломать планы на вечер. Готовь трал! Эй, Финк, топай дринк. Фернштейн, хлопец, топай!

Финк был сообразительный, а слово дринк показалось ему знакомым, как космический термин, и он его запомнил.

Лысый с молодым делали дело быстро: быстро развернули катер на нужный галс, поставили трал, пробежали два раза по два кабельтова в разные стороны, и катер, наконец, дёрнулся, зацепившись за препятствие, замер, урча на ровных оборотах.

— Подсекли! — закричал лысый. — Крути лебедку! — Молодой включил гидромотор, и трал потянулся на палубу.

Через десять минут пластиковый контейнер с контрабандой вполз на слип и замер, выдавливая из-под себя воду и уронив под ноги веточку мокрой водоросли. Молодой весело пошлепал по пластиковому мешку, похожему на тушу живого кита. — Целенький! — Загреб ладонью пару медуз с палубы и бросил назад в море. — Нам чужого не надо! — Медузы сверкнули на солнце и плюхнулись, одна — расползлась на две половинки, другая — медленно погружалась.

— Что поймали? Золото инков в мешке? — подошёл Финк с бокалом виски в руке.

Лысый посмотрел на него и ухмыльнулся, довольный:

— Зачем нам золото? Не дураки мы. Золото не спрячешь, или самому придётся убегать и прятаться…

— От киллеров, — уточнил молодой, показывая, что прицеливается, — или от государства, — показал пальцами решетку.

— Правильно, Петя. А жить когда? Прибыль в бизнесе — мишень на спине. Деньги отберут, изобретения присвоят, успех засмеют… Будь скромнее и не высовывайся над толпой. Понял?

— Самого заметного бьют первым, ха-ха! — рассмеялся Петя.

— А капитал все-таки нужен тебе, капитан?

— Мой капитал — интересы и желания: их не будет — жить скучно.

— Интерес — это интерес к деньгам? — не отставал Финк.

— Молодец, космический! — восхитился молодой. — В самую точку тема!

Но капитан возразил, продолжая своё:

— Доллары, ресторан, пулемёт с прицелом — всё это кем-то придумано, чтобы сами мы этот крючок глотали, а за жабры возьмут, когда им надо будет. Понимаешь?

— Кому?

— Не это главное…

— А что главное?

— Доллары должны быть в кармане, а не в банке, — засмеялся Петруха.

Но капитан осадил его, подняв вверх указательный палец:

— Помолчи, доллар в кармане. Главное — не в системе вокруг, а в тебе самом должно быть. Что ты делаешь сам. Как умеешь остаться собой, когда вокруг тебя деньги, реклама, оружие…

— А я — без оружия и без денег, да, кэп? — опять не удержался молодой.

— Да, Петя.

— Обидно! У всех есть, а у меня нет… На фиг такая жизнь? — Петя даже отвернулся.

— Один на один? Как муравей в муравейнике? — трудно соображал Финк.

— Муравей, например, это часть муравейника. Ворон — часть стаи. А ты? Что ты хочешь, когда ты один? Кого видишь рядом? Есть у тебя святое?

— Что ты мне про святое, когда сам в контрабанде?

— А это моя территория, как у всего живого.

— Молодец, кэп, точно всё. Даже кот территорию метит, — засмеялся молодой.

— И это для меня — подушка безопасности, — вставил лысый. — Жизнь меня выдавила на обочину, а я — ничего, жив, как видишь. Сигареты? Так не наркотик ведь? Государство таблетками и алкоголем поддельным торгует. У них что святое? А у меня что? Совпадают ли наши кресты и иконы? Что осталось? Десять заповедей — не молитва в храме, а душа, если есть во мне. Потому мне и надо её защитить. А как ты хотел? На чужой территории смотри в оба. Среди людей живём — всего много… Задумался, робот? Задумайся. Своё — защищать надо. Территория души!

— Мальчик Индустрий придумал меня и весь мир… — произнёс Финк медленно.

— Выруби свою программу и думай сам. — Капитан был серьёзен. — Иначе — пропадёшь.

— Не понимаю тебя.

— Эх, ты — робот. Что ты видишь во сне? Как слушаешь пение птиц? Кого позовешь за собой, прыгая в лодку? Как приглашаешь на танец женщину? Приглашал женщину? Это главное, помни. Твоё. Остальное — бессмысленный бег по кругу в толпе слепых. Муравьи по земле бегут умнее.

— Я и сам — муравей! — вспомнил Финк. — Я лез по высокому дереву. Оно было тёплое…

— Не придумывай! Слушай готовое! Видел, как муравьи через струю дождевую мост строят? Один на другого столбиком поднимаются, будто растут, а потом наклоняются живой палочкой, и получается мост. Они бегут к муравейнику, не расталкивая других, как это делают люди. Муравьи, может быть, главные роботы Космоса. Они умеют слепить из себя матрицу жизни! Будто сами себя увеличат в размерах, в возможностях и во времени. Не по команде из Центра, а из чувства взаимной связи и цели. Как будто над ними коллективный Разум, которым весь порядок и бег по листочку расписан. Надо им от дождя спрятаться — всё бегут строем. Второй в цепочке делает то, что и должен делать второй между первым и третьим. Четвёртый — между третьим и пятым. Без комплексов и без сбоя всего механизма. Прибежавший последним останется снаружи, залепит лапками выход и готов умереть. Никакого геройства — высшая форма коллективного социума! Может, это они, муравьи, настоящая ценность Вселенной? Может, к ним тебе надо? Можешь ты муравьём стать?

— Я же вам говорю — могу и муравьём. Сейчас?

— Не торопись. Можешь принять оболочку — не муравей ещё. Ты муравейник чувствуешь? Тянет к ним? Их Разум зовёт тебя?

— Зачем? Я — лучший…

— То-то. Не к ним тебе, значит. И не к нам, Финк. Ищи, к кому твои слова о катастрофе. К причалу станем — беги, а пока — пей и расслабься.

— Нет, меня к вам прислали. К людям. Я вас предупредить должен!

— О чём?

— О катастрофе! Вы все погибнете!

— Да ну? Ты ничего не перепутал? Головка не болит после приводнения?

— Нет. Я задание свое понял правильно… — но капитан не слушает и пытается открыть пластиковый контейнер. — А зачем вам этот кит с сигаретами? Я же вижу насквозь — в нём полно сигарет и бутылка виски лежит внутри.

— Насквозь видишь? Как рентген?

— Я же робот. У тебя вот в коленке пластина торчит, сустав собран в операционной.

— Да ты что? А что у Петрухи в брюхе?

Финк глянул в сторону молодого и ответил просто:

— Пуля блуждающая. Давно, видимо. Если хочешь, я её без особого труда достану?

— Ты? Сейчас? Без операции? Петруха, согласен?

— А не больно будет, господин Финк?

— Конечно, не больно. Я магнитный зонд снаружи приставлю — пуля и выйдет. Мышцы давно уж намучились с чужеродным телом, им только помочь надо… Подойди ближе и расслабься, не бойся, не больно, дай мне руку свою… — Финк приставил ладонь к животу парня, заурчал трансформатором и положил на ладонь Петрухи обрубок пули. На коже у парализованного страхом пациента показалась капелька крови, но эскулап просто вытер её движением пальцев. — Всё.

— Ну, ты даешь, робот. Таким ты нам очень нужен.

— Спасибо вам, дядя Финк, — прошептал молодой пациент, выздоравливая и прослезившись. — Я этого никогда не забуду.

— Забудешь, — сказал Финк и подумал: кто это мне так ответил? Когда? Откуда я знаю, что так будет? Или это уже было со мной? Может, это сигнал человеческой мысли? У людей есть Центр Мысли? В воздухе?

Финк потёр лоб, прогоняя воспоминания.

— Это ты точно заметил — забудет, — произнёс капитан, ухмыльнувшись. — «Добро должно быть наказано. Предать ближнего — породниться с дьяволом».

— Кэп, ты раньше говорил: породниться с Богом?

— Какая разница?

— Люди путают Дьявола с Богом, почему?

— Кому — царь морской, кому Бог — небесный, а кто — человечку рад…

— А вы с Петей такие разные. А почему — вместе?

— Да ты и вовсе глазастый! Ты тоже не пьёшь, а ведь выпил? Нормально?

Контейнер, наконец, раскрылся и капитан был доволен. — Считай, что ты в доле. Помогай Петьке, а я в рубку пошёл, рулить к берегу. Считайте нашу прибыль!

Финк решил блеснуть эрудицией, чтобы повысить престиж свой и место в иерархии на борту, произнёс важно, останавливая капитана:

— Я знаю: прибылью была земля — за неё воевали, овцы и лошади — их делили… За рабов — воевали и убивали тысячами…

Лысый остановился и повернул голову, посмотрел строго и сказал совершенно серьёзно:

— Ты ещё про соболиные шкурки и бивни убитых слонов вспомни, каучук на деревьях или амбру китового промысла? Начитанный ты, я смотрю. Только всё когда-то кончается: мамонты, соболя, плодородные земли, молоко коровье — всё уничтожили. Жадность — главная эволюция человека! Золото, нефть, газ тоже исчезнут.

— А люди останутся, — вставил улыбающийся Петька.

— Люди, Петруха, тоже кончатся.

— Как?

— Как спички. Теперь все зажигалками пользуются.

— Люди не кончатся. От обезьяны до президента всемирного банка выросли.

— Ты сам эти слова придумал, Петенька? Или услышал где-то?

— А что?

— А то. Никакая обезьяна ни с тобой, ни со мной не стыкуются, каких-то там косточек не хватает генетикам. Разные мы.

— А похожа!

— Похожа? Похуже. Возьмёт человек автомат в руки — сразу похож на обезьяну с палкой. Вот и цепочка наследственности. Опасная. Агрессивная. Первая.

— А вторая?

— Другая цепочка, Петенька, идёт не от обезьяны, а от человека: от человека с оружием до человека в клетке.

— Посадят?

— Продадут один другого. На работу, на войну… Кого убить, кого согнуть.

— Шутишь, кэп?

— Шучу, успокойся. Мы с тобой не из этой цепи. Мы ещё, на минуточку, пригодимся кому-то.

— Кому?

— Роботу Финку, например. Он из нас с тобой таблетки сделает для спортсменов на Альфа Центавре какой-нибудь. Допинг духа и плазмы. Сделаешь, Финк? Бывают у вас на планетах Олимпийские игры? Честные? А что? Во мне есть кураж и злость к жизни. В Петрухе — глупого счастья не счесть. Вполне энергетический материал! Допинг, можно сказать. У вас за допинг наказывают?

Финк возразил:

— Таблетки и допинги покупают за золото. Если допинг оплатил, то не наказывают.

— Что, и в Космосе золото уважают? А доллары?

— Доллары — это бумага. А золото — продукт космического взрыва, один раз в миллиарды лет взрывается звезда, которая и дает золотые брызги. Вы ещё об этом узнаете.

— Постой-постой, винтик Галактики! Я не про то золото, что блестит, а которое греет.

— Золото греть не может! — ответил Финк совершенно уверенно.

— А я — могу! Одним словом согреть могу. Не вещь денег стоит, а слово, технология, мысль-открытие. Изобретения — колесо, пуговица, дамская туфелька и колготки — вот ценность мира. Но авторы этого не узнали. Когда-нибудь люди поймут, что не за то и не тем платят. Разум — вот ценность, которая неоплатна, но самая важная монета Вселенной. Цените разумного человека, от него на Земле мир и дом с женщиной. Разум управляет миром.

— Ты в это веришь? А войны? Были земными, а станут звёздными? Я сам видел спутники с бомбами… Разума, капитан, сколько в голове не ковыряйся, не увидишь. Одно серое вещество. Во что верить?

— Ой, Финк, или как там тебя, с этим моим сомнением не нашёл я себе на земле места, вот и радуюсь двадцати метрам палубы среди ветра и волн. Говоришь, что с Петру-хой мы разные? А я и Петрухе рад — у него улыбка молодая и глупая, полная счастья. Глупость живучая штука — от неё дети рождаются, понял?

— Гыы-а, капитан! Ну, ты сказа-ал! Запомню, Катюху обрадую…

— Видишь, какой он счастливый бывает. Потому мы и рядом с ним. А расталкивать или в очередь становиться — это не моё. Не боец, скажешь? Философия и религия учат смирению. Так-то. Метаморфозы и грусть в глазах. Заумные темы отвлекают от радостей и лишают промысла.

— Твой промысел — контрабанда!

— Мой промысел — мыслить. Контрабанда — от слова «банда». Не моё это слово. От дефицита души и мысли.

— У тебя этой проблемы нет?

— Я живу свою жизнь. Жил в государстве пока ему нужен был. Теперь — на катере, катеру я нужнее, получается.

— Законы не одобряешь?

— Закон — буковка. В нём нет смысла. Не прощения ждут в суде — понимания. Понимаешь? Суд мой всегда здесь! — показывает пальцем на собственную грудь. — Здесь.

— Честнее других выглядеть хочешь? Обиделся?

— Не понимаешь? Я тоже не понимаю многого. Но мир воспитывать не собираюсь. Пища — живому, душа — ближнему. За это и Бог не судит. — Капитан призадумался и добавил, улыбнувшись какой-то своей мысли: а зачем Бог все души к себе забирает? И здорового, и убогого? Грешного и святого? Как нищий подбирает копеечку. В какую такую копилочку?

— Бог свою выгоду знает, — вставил реплику знающий Петр.

— Я тоже не ангел с крылышками. Хочу солнышка, пива в тенёчке, сигаретку в тишине. Закуривай! — капитан протянул раскрытую пачку Финку, но и Петруха воспользовался. Матрос с капитаном закурили, а Финк медлил, предчувствуя опасность — сигнал нарастающей тревоги шёл плотно, как шум в ушах. — А нам с Петькой лишнего не нужно: на вечер есть — мы гуляем! Деньги кончились — идём море тралить. Правильно я говорю, Петруха?

— Конечно, кэп! Хе-хе! — улыбается молодо и белозубо.

— Видишь, Финк, какая улыбка! Ты тоже покажи радость. С нами или как? Не нравится — гуляй в ближайшем порту на четыре стороны. Так-то. Какой-то ты, робот, глазастый, но мыслями — робкий. А люди хлипких не любят, пожуют и выплюнут. Зачем ты здесь? Тебя кто прислал?

— Меня прислали сказать, что на Земле произойдёт катастрофа! Вы можете погибнуть!

— Удивил, — лысый посмотрел на море. — Про это я и сам догадываюсь.

— Откуда? — удивился Финк.

— От верблюда! — вмешался Петруха. — Кэп у нас головастый! Профессор! Только их институт разменяли на доллары, чтоб купюра помельче была. Так карману удобнее. А профессору — ускорение с пенделем. Хорошо, что он катером рулить может. Пригодился. Точно, кэп?

— Погоди, молодой. У нас разговор. Катастрофа, конечно, близится. Энергии накопилось столько, что не только у нас, а по всей Галактике звёзды с неба посыплются. Люди об этом знают: одни бомбоубежища строят, отсидеться надеются. Другие — в Космос улететь собираются, как в турпоход по пятницам. Третьи — мародерничать рады по брошенным до понедельника дворцам и небоскрёбам…

— А ты? — спросил Финк.

— Мне моря жалко.

— Причём здесь море?

— Море, уважаемый Космос-Финк, простите — язык не поворачивается роботом вас назвать, море — эта формула жизни. Живая, как ребёнок. Может, ребёнок и есть, только родителей своих потерял. Бывает? Бывает. Море — это такой мир, в котором Вселенная смотрится глубже, а звёзды — множатся и не тонут. Научить бы его говорить — много тайн откроется. Умереть-то мы все умрём — это не новость. Я думаю, Финк, что не к людям тебя прислали, а к морю. Настоящее и живое на Земле — это море. Всё слышит, всё понимает, умоет, омоет, приберёт. Поэтому самый высокий процент активности мозга — у дельфинов, 20 процентов. А у человека — лишь пять процентов. А причина? Причина — среда. Море — на 98 процентов энергия, а человек — на 98 процентов вода. Есть разница? Людям мешает разум — вертят они головами, будто хотят выбросить его вон и избавиться от него, как от головной боли.

— Почему?

— Потому что цены на нём нет. Не видно — кто сколько стоит. По одежке встречают, слышал?

— А провожают-то по уму?

— Ум тоже всякий. Красивый, весёлый, изворотливый, подлый, быстрый, находчивый, цепкий. А ещё есть — порядочный, верный, честный. Всякий ум прав, в этом его уязвимость.

— А глупость?

— Глупость сама себя оправдывает, у неё одно объяснение. Обманул — по глупости, обокрал — по недомыслию, убил — из жадности… Глупо.

— Что с таким умом делать? Мешает жить?

— Ум для того внутри спрятан, чтобы за волосы его не вытягивали. Не высовывай.

— Забыть?

— Не забыть, а беречь в себе рядом с совестью.

— Что такое совесть?

— Не знаешь? Ай, да космический! Как ты собираешься людей спасать, если самого ценного в них не знаешь? Что спасать тогда? Они сами себя погубят. Прислали тебя посмотреть на нас? Так ты совесть ищи. Её больше ни в ком и нигде нет — ни в море, ни в Космосе, ни в бумагах государственных.

— А в тебе?

— Во мне? Чего лукавить. И солнце на небе днём светит, а ночью прячется. Чтобы я во сне полетать мог.

— А я — бабки в баре спустить! — хохотнул кучерявый.

— Какие бабки? — удивился Финк.

— Доллары, робот!

— И от солнца в тень прячутся, — продолжил лысый. — Совестью не проживешь, когда детей кормить надо. Я тоже, как все — грешен. Бог видит, а не всё может. Знать, и там, наверху, не всё правильно.

— А Бог — это совесть?

— Бог? А какая в нём совесть? Налепил народа на три огорода, как говорится, и на небо своё спрятался, как отец, который жену и детей своих бросил. Алиментчик он, по-простому сказать. Ни ответственности с него, ни надзора. Я, если детей наплодил, так в ответе за них. Я дерево посадил, так окапываю, сухие ветки срезаю, урожай собираю, а буря сломает — новое дерево посажу. Так кто из нас совестливый — Бог или я? Если баба ребёнка родит и бросит, а другая подберёт, умоет, накормит и на всю жизнь ему ласку даст — так она для ребенка мать, а для меня — выше Бога будет. Так я сужу. Верно, Петруха?

— А то.

— То-то, Финк. Думайте. Не затем вас прислали, чтобы слушать шарманку: «Я Финк. Лучший робот Вселенной. Все умрёте от катастрофы…». Мы и так все умрём, от жизни. Эка невидаль — катастрофа?! Да у нас её каждый день хоть на хлеб намазывай. Мозгами крепчать тебе надо, парень. Тебя же, я полагаю, саморазвивающимся сконструировали? Развивайся! Шевели шариками. А ты, Петруха, посади его в кубрике под замок, пусть думает и не отвлекается.

— Зачем под замок?

— Чтобы не сбежал и подумал: чем он ещё нас с тобой удивить или отблагодарить может.

— Он пулю мне вытащил!

— Дурак ты! Кто кого в океане спас? Ты его из воды вытащил. Я его уму разуму навострил. Он теперь нам до смерти обязан. А мы его оберегать будем. Инопланетянин, как ни как. Гость.

— Я бессмертен, — сказал робот гордо и, наконец-то, затянулся дымком сигареты, подражая капитану и матросу. Но лицо его вдруг исказила гримаса ужаса, а из носа и глаз потянулся дым.

— Пожар! — закричал робот. — Горю!

— Петруха! В воду его! — Они схватили Финка за ноги и макнули за борт, головой вниз. Море зашипело, робот замахал руками, как курица крыльями, оба поняли межпланетный жест и поставили Финка на палубу, как памятник сгоревшей цивилизации. Но Финк зачихал и потёк носом.

— Что это с ним, капитан?

— Жить учится. Помоги живчику, хлопни по спине!

Петруха стоял позади Финка и ударил ладонью, как совковой лопатой. Робот упал без движения.

— Однако Петруха. Никакого в тебе уважения к звездам… Ладно. Тащи его в кубрик. Пусть отоспится. А нам второй контейнер искать надо. Пока день светит и течение к берегу.

— А течение, что значит, кэп?

— Море грязь из себя выталкивает.

— Как?

— Как человек косточку сливы или шелуху семечную выплёвывает.

Катер мотало из стороны в сторону. Погода изменилась к худшему. Дул свежий зюйд, море покрылось барашками. Чайки летали под низкими тучами и кричали оглушительно.

— Сейчас дождь ударит! Видишь, белая полоса по воде приближается… Красота!

Капитан и матрос крепили контейнеры на кормовой палубе, по-штормовому, вполне осознавая все риски морского промысла. Матрос не разделял восторга:

— Чего оно взбеленилось? Чего не спится? А ты говорил, что оно умное. Какой же в нём ум, если нам не даёт покоя?

— У него своя жизнь, а у нас своя. Зачем обижать его? Море большое. Оно бы тебя пожалело, да мы для него пыль по ветру. Не видит нас.

— Большое?

— Большое. — Капитан улыбнулся, потягиваясь и расправляя грудь, как мальчишка в спортзале. — Разлеглось океаном-телом от Ирландии до Кейптауна. Голова под Флоридой, улыбается солнышку, целуется с берегом…

— Целуется? Это я понимаю… Как мы с Катюхой.

— Жизнь — это наркотик…

— Ты что говоришь, кэп? Какой наркотик?

— Один глоток счастья попробуешь — всю жизнь к нему тянешься, умирать не хочется.

— Ты о женщине, что ли? — засмеялся молодой.

— Счастье — это как море… С чего начинается? Чем закончится? Сколько длится? Всегда!

— Ха! Деньги кончатся — Катюха сразу улыбку, как колечко под стол, прячет.

— Думаешь о ней? Вот и счастье. Так и я в море. Чему радуюсь? Ожиданию.

— Ожидай не ожидай, а состаришься. И чего ты к нему так приклеился? Потому что работа твоя была, что ли? Так ведь кончилась вся. Удивляюсь тебе: вроде умный, а денег себе не скопил. Работы лишили тебя — и ты сразу нищий. А в море — в нём денег нет, только рыба да мусор плавают. От него — холод бывает. Ты знаешь, какое оно зимой? Ледяное и серо-зелёное. Как глаза у Катюхи, когда она злится. Как с таким морем до старости? Спина сгорбится, ноги скрутятся, зубы в прошлом останутся. Ты чему улыбаешься? Беззубому и одинокому? До каких лет зубы терять будешь, капитан-профессор?

— Глупый. Когда улыбаешься, о зубах не думаешь. Зубы — не главное, если смеяться хочется. А что про работу и море? Работу ведь тоже любить можно.

— Работу? Любить? Не лепи макароны на уши!

— Поймешь ещё, может быть. Жизнь — это такое счастье, которое пьёшь, как воздух, не замечая. Ты что хочешь пить, Петя, когда жажда замучит? Вино? Виски? И даже не пиво… Нет.

— А что, кэп?

— Воду, Петенька. Воду. Так и счастье — оно в самом простом. — Показал рукой над волнами. Там стремительно приближалась стена дождя, сверкая серебром бьющихся в воду капель. Больно и яростно. — Ух, ударит сейчас! Бегом в рубку! — Они ворвались в неё, едва успев задраить обе двери, и все зашумело вокруг, забарабанило, закипело. Вода была сверху, вокруг и снизу. Катер мгновенно осел, будто вдавленный небом по самую палубу. Ветер ударился звуком стрелы в вантах. И зазвенел. Это было замечательно. Оба заулыбались. Петруха закричал, как глотнувший восторга и смелости:

— Урра! Моррре-а! Не догонишь меня-a! Мы зде-аась! Даёшь нам наркотик морской жизни!

И оба, молодой и старый, вдруг умолкли надолго, оглохшие от порыва нечаянной радости. Молодой спросил шёпотом:

— Кэп, а как вы догадались, что сейчас ударит?

Лысый улыбнулся и прошептал:

— Море мне подмигнуло…

— А почему говорим шёпотом?

— Сблизились. — Кэп улыбнулся, и Петя улыбнулся в ответ, чуть склонив голову на бок, как щенок, когда просит погладить.

— Мы не тонем? — спросил молодой, показывая глазами на залитые водой иллюминаторы.

— Не тонем. Нас море поддерживает… Счастливые мы — время тревожить не хочется… Пусть длится…

Прошла целая вечность, по часам — двенадцать минут, и всё стихло. Катер лежал в дрейфе, медленно всплывая к свету. Стало слышно, как скрипит мачта и сбегает с палубы вода, закручиваясь в шпигатах и падая струйками, как живая. Очистился горизонт под низкими, быстро летящими тучами. Море потемнело, кем-то гонимое, покрылось слезливой рябью.

— Сейчас ветер ударит, — сказал кэп. — Из-под дождичка. Как учили. Пора двигать. — Он тронул ключ на приборной доске, внизу заурчал, просыпаясь, двигатель. Кэп дал реверс, и катер пошёл вперед — медленно, быстрее, ещё быстрее. — Иди, Петенька, глянь нашего гостя. Всё ли в порядке. Веди сюда, перекусить надо. Что ж мы — не люди? Накормим гостя. Понимаем аппетит к жизни, а?

Петя обрадовался и заговорил радостно и громко:

— Я понял сейчас о чём вы говорили вчера в баре: аппетит к жизни… это ветер и море, да? Я понял, капитан: я сказать не могу… Будто море во мне… только сегодня просыпаться начало! — Он стал не похож на себя, впервые улыбаясь не глупо, а грустно.

— Это хорошо, Петенька.

— А скажи, капитан, если ты такой умный, почему в море страшно, а ты идёшь в него? Летчику в небе опасно, а он летит в него? Следак в своём деле день и ночь ковыряется, под нож и под пулю лезет, жена от него уходит, а он всё равно риску этому верен, потерь своих не замечает… В грязи преступлений, можно сказать, ковыряется, а не портится. Почему?

— Любят они своё дело. Есть такая струна в них. Катюхе ты нравишься глуповатый? Значит, есть в тебе что-то, из-за чего твоя глупость для неё привлекательна. А? Любовь зла…

— А-аа! Не обижай обиженного. Это ты, дядя, выкрутился. А у меня к тебе вот какой вопрос. Очень меня он смущает. Можно?

— Спрашивай.

— Почему мозги у всех одного цвета, как гриб строчок, а умом блестят только некоторые? Ответь. Совесть где спрятана? Улыбка откуда такая счастливая бывает? Что, в черепушке, скажешь? Врёшь!

— Да ты философ, Петруха? Молодец! Раз ты со мной так, то и я тебе прямо в лоб. Мозг у людей, это как радиоприемник транзисторный. А ум — коллективный. Как сигнал из Космоса. А кто и как этот сигнал улавливает, так это — кто как уши моет. Понял? Беги за гостем, есть хочется.

— Значит, и я могу умно сказать? По сигналу из Космоса? Оба хохочут.

Петька выскочил из рубки и побежал по палубе к носовому капу. Исчез в нём. Через минуту появился — сам не свой: лицо было чужим и невменяемым. Капитан махнул ему рукой и сбавил обороты. Нос катера осел и стал считать волны.

Петя вошёл в рубку и закрыл за собой дверь. Смотрел на старшего, преданно и беспомощно:

— Его там нет… Его нигде нет… А я же его на замок закрыл… Куда же он делся? Он же был на диванчике. Кубрик я закрыл. Сам закрыл, сам открыл. Не мог же он в вентиляцию просочиться?

— Не учли мы возможностей Космоса. Ушёл робот.

— Как он мог?

— Придумал, наверное. Способов много. Может, каплей воды притворился и испарился, как влага? Запросто. Там, — капитан показал на небо, — все придумано и продумано, наливай и пей…

— Я же помощь ему обещал, почему не дождался?

— Робот — одиночка. Привык на себя надеяться и сам принимать решения. В общем, правильный робот. Наверное, сидит сейчас где-то рядышком и ждёт запчастей из Космоса?

— Да ну?

— Высокий интеллект. А ты его — по спине… Он теперь докладную на нас президенту всех звёзд…

— Про меня? И в Космосе теперь обо мне узнают?

— Конечно! Про контрабанду сигаретами! Про то, как ты по голове инопланетной бил…

— Я не знал!

— Незнание закона не освобождает от ответственности. Слышал? Кто ты теперь для них, Петя? Злодей.

— Я же не больно! По-доброму я… И коллективный Разум твой ни фига мне не просигналил. Где он тогда? Почему не помог мне?

— Соображаешь. Отец-мать у тебя добрые. Умные. Работяги и честные труженики. Тебя видеть хотели такими же, да?

— Родители у меня уважаемые. Еврей-парикмахер перед мамой шляпу снимал. А папа — лучший стекольщик в городе.

— Почему же ты не похож на родителей, Петенька? Весь в наколках, не бритый, шорты грязные?

— Я? — Петенька поискал что-то за ухом, но ничего не нашёл и ответил просто и искренне: дурак я! Дружки испортили. А Катьке моей нравлюсь! Говорит, что я ласковый!

— Ремня на тебя нет, Петя. Ласковый — хорошо. Женщина за ласку глупость прощает. А дурак…

— Я стараюсь.

— Дурашка старательный — это я знаю. Не сердись. Я же по-доброму. — Оба улыбнулись. — Доставай ужин наш. — Кэп добавил газ, и катер пошёл быстрее и мягче, пронзая ветер и брызги.

— Может хорошо, что он ушёл. Мы ведь не против Космоса, кэп?

— Мы Космосу не помеха — измельчали давно. Самому противно. — Он потянулся вперед и крикнул куда-то в лобовой иллюминатор: «Финк! Слышишь меня? Я знаю — ты здесь ещё. Ты меня слышишь. Ты у нас не задерживайся — зря время потеряешь. Придём в порт, станем к причалу — греби, брат, на берег. Ищи людей хорошо одетых. Голову не подставляй — по голове у нас чаще всего бьют, запчастей не хватит. Женщин — избегай, пропадёшь с ними, как знаток тебе говорю. Зла на нас не держи.

В море святых нет. Все грешные. Ты ещё нас вспомнишь, наше течение правильное, а слова — тёплые…», — капитан умолк и прислушался. Но никто ему не ответил. — Ушёл, значит. Удачи ему. Электронный, а жаль его. Ранимый, как мы с тобой.

Петька, раскладывая еду на подносе, спросил:

— Кэп, а ты, правда, был когда-то профессором, пока тебя на компьютер не променяли?

— Какой компьютер? Чего говоришь? Профессор? Это из другой жизни, как с другой планеты. Но мне повезло: я два месяца работал учителем. Учитель начальных классов. А начальные классы, скажу я — замечательная вселенная! Каждый ребёнок — счастливая звёздочка. Водил детей на природу, читал им сказки про Машу и медведя, про смелого зайца и Царевну лягушку… «Крошка-сын к отцу пришёл, и спросила Кроха: что такое хорошо? что такое плохо?» Знаешь такие стихи? Читали тебе? Не читали? Это беда, Петя.

— Моя?

— Нет, человечества.

— Не понимаю тебя, капитан. Ты о чём?

— Пришла, Петя, на меня бумага, что профессорский диплом учительскому не соответствует. Это — плохо. Давай, Петя, ужинать. Скулы сводит и темнеет быстро.

Петруха посерьёзнел и спросил озабоченно:

— А вы говорили, что эволюция будет, все мы вымрем, как мамонты?

— Мамонты думать не могли.

— А ты? Ты же умный, кэп.

— Умом не поможешь.

— А чем тогда?

— Чем-чем, сердцем.

— Как сердцем? Сердце — здесь, а антенны — вот где? — он покрутил ладонями возле ушей. — Сигнал — как? Ты говорил, что есть коллективный Разум? Почему, кэп, ты его слышишь, а я — нет?

— Финк тоже умный, а видишь куда его занесло: сигаретой голову электронную спалил, как баба утюг. Колодец бывает глубоким, но без воды не колодец, а дырка пустая. Так и человек, когда он без сердца… Книги тебе читать надо, Петя.

— Зачем? Финк этот тоже книг не читал. Ему всю науку одной программой скачали, как мелодию в телефон: «Опа! Опа! Смотри какая опа!..» А мне Космос не нужен. Меня Катька вечером в баре ждать будет. Я бы Финка научил девчонку снять на вечерок. Ему бы понравилось.

— Мамонт ты ещё, Петя. Учиться тебе надо.

— Может, я и мамонт, а имею возразить. Если можно?

— Возражай. Интересно.

— Без денег никому улыбаться не хочется.

— Ты о чём?

— Вы говорили ему, что желания — это самое главное? От желаний вам жить хочется.

— Говорил. Верно.

— А без денег — нет ни желания, ни удовольствий! Не бывает без денег радостей!

— Сам додумался?

— Сам.

— Когда поедим — бери тряпку, ведро и швабру. Мой переборки и палубу. Умник. Деньги заработать надо.

— А роботу деньги нужны, кэп?

— А сам ты, как думаешь?

— Зачем ему? Он железный. Но если к Катьке сунется, тогда и ему надо будет. Катька, конечно, меня любит, но деньги — больше.

— Встреча с женщиной Финку была бы на пользу, — улыбнулся лысый. — Фантастика! Я бы на них посмотрел. Признаю, в чём-то и я был не прав. Надо быть проще…

— Признаёшь? И троечник может профессора жизни учить, кэп?

— Ум от гордости — хуже глупости, Петя…

Петруха не услышал последних слов капитана, потому что подумал вдруг: «Если Финку нужны будут деньги для Катьки, то он наштамповать может запросто! А это Катюхе понравится. И мне не вредит. А что — это мысль?», — он улыбнулся, довольный собой.

Робот был далеко, но слова эти он услышал. Финк был лучшим из многих космических роботов. Его блок сбора информации точно регистрировал слова, опыт, эмоции и даже мысли людей, с которыми он встречался. Финк так и отметил в компьютерном плане:

ЧАСТЬ III. ПОИСКИ и ПРОИСКИ

Финк ошибся. Он полагал дойти с катером до берега, но капля, в которую он влился, вдруг располнела другой и третьей, чуть качнулась, потекла по палубе наклонной и скользкой, была подхвачена законами физики — в шпигат, за борт и в море. В море стало спокойно и бесконечно, мысли и чувства — безбрежны. Он стал частью океана и вспомнил слова капитана о живом мире моря. Это заставило его быть внимательным и осторожным. Первая встреча с землянами пошла на пользу.

— Капитан прав, — резюмировал Финк, — мозгами крепчать надо и не подставлять голову, а то, действительно, запчастей не хватит. Теперь надо ждать помощи: сгорела плата анализа информации — задохнулась на сигаретном тесте. Смех и грех: сигарета спалила космический проект!? Нонсенс. Технический казус. Противостояние цивилизаций, можно сказать. Приду в себя, попробую контактировать с морем. Капитан считает его огромным мыслящим существом, обнявшим землю, как ребёнок обнимает красивый мяч. Это даже интересно. Я сейчас внутри океана, как упавшая с неба дождевая капля. Интересно, океан меня видит? Чувствует? А если я пошевелюсь в нём?..

Робот-капля попробовал шевельнуться в потоке глубин и течений. Он сам испытывал удовольствие, заигрывая и волнуясь. Кто-то невидимый слегка развернул его тело, качнул, придал ему некую инерцию, слабое влечение. Влечение определенно усилилось, будто кто-то втянул в себя воду вокруг Финка и глотнул его вместе с ней, будто на пробу… На вкус. Финк вдруг увидел искусственный свет и себя в капле морской воды, осторожно вытекающей из тоненькой трубочки на стекло микроскопа.

— Это что такое! — сказал громкий голос.

Финк огляделся и увидел невообразимое совершенно: он находился в отсеке подводной лодки. Под микроскопом!

Почему я волнуюсь? Подводная лодка, по сути, это та же ракета, только в океане. Шедевр технологий. Сжатый объём и удушающая герметичность. Стресс и риск без страховки… «Под водой — в огромных гипербарических комплексах, в отсеках подводных лодок или в гибких водолазных костюмах отрабатывались методики поведения и пределы живучести в Космосе. Варианты защиты изучаются теми, кто годами пишет инструкции, теоретически. В воде или в Космосе каждый спасает себя сам как может, всю жизнь или в сотые доли секунды», — вспомнил Финк чьи-то слова и почти успокоился. А чего волноваться? Здесь волны невидимы, как радиация. Это взбодрило его и придало уверенность, когда он разглядел хозяина микроскопа и услышал его язвительную насмешку:

— Ну-сс, милейший, что будем делать с вами? — голос был резкий и неприятный. — Я вас не приглашал. Вас море выплюнуло, как чужеродный мусор. Море, знаете, чужих не любит. У моря своё поведение и пространство, как у белого слона в джунглях. Хотите что-то сказать?

— Кто вы?

— А вы не догадываетесь?

— Нет.

— А я вас сразу определил — ко мне пришельцы каждую ночь приходят. Вы думали, что вы один такой? Я сам вас придумываю, когда поговорить хочется. Ха-ха-ха! На минуточку. Хи-хи-хи!

Финк вспомнил «на минуточку» голосом капитана: «Они, вероятно, общались, обменявшись парой слов, как вирусом», — успел подумать и спросил наобум:

— Вы не знали профессора? Лысого?

— Ха-ха-ха-ха? Они все лысые! Хе-хе-хе. Как я! — Он показал на свой тонкий длинный пушок, белесо-прозрачный на розовых круглых ушах. Они меня не хотели знать!

— А этого, который, как вы — «на минуточку»?

— А, этого! Так он теперь море тралит. Одни говорят — контрабанда, но я догадался сразу: он теорию свою проверяет. Институт закрыли, так он с босяками гипотезу тралит. Считает, что в море есть целые реки, как потоки крови в теле живого существа. Хе-хе-хе… Его любимы фразы: «Море живое… Море большое… Море меня понимает…», — он вдруг разозлился: — Понимает его, но не приняло. А меня приняло! Меня — приняло! Не выплюнуло, как тебя. Я десять лет под водой, как микро-заноза в ноге океана — пусть почувствует! Я — подводный экспериментатор. В каждом НИИ Пионерии таких увлеченных сотрудников называли яйцеголовыми. Один из них — полюбуйтесь! По сути, я такой же робот, как вы, только вполне в человеческой оболочке. Я докажу, что я — лучший. Хоть они меня и не приняли. Доктора от науки?! А я докажу. Я докажу, что море — никакое не существо! А если существо, то его надо вскипятить! Вскипятить и съесть, как суп. Вот решение всех проблем с запасами пищевой энергии, да! На всех хватит! Что вы на меня так смотрите? Да, я обсасываю медуз. Не вкусно? Можно привыкнуть. Я — первый комбайн на медузном поле. Зачем нам живой океан? Он из неба сосёт энергию Солнца! А нам её не хватает. Он пьёт под водой энергию земного ядра. Он прячет тайны истории. Он прячет под собой целые сокровища! Руда! Целые горы готового угля, железа и марганца — собирай и грузи вагонами! Города древних цивилизаций, затонувшие галеоны с золотом, миллионы тонн бесхозного рыбопродукта… Если всё осушить, станет близкой горячая магма, а это — готовая энергия для подогрева климата… Мы растопим лёд в Антарктиде и там вырастут пальмы, зацветёт лотос. В Гренландии будем выращивать помидоры, красные на снегу. Нравится? Мы будем продавать их по всей Галактике. Вы же не о катастрофе прилетели сказать нам, Финк? Вы собираете гены живучести, чтобы лечить Вселенную и ваших космических президентов? Я всё знаю о вас…

В Космосе много золота. Я готов вам продать океан — платите! Выпейте весь океан, только оставьте меня в покое…

Финка стало мутить от розовых ушей и его голоса. Он вспомнил слова капитана об эволюции человека влюбленного в деньги, в человека продающего ближнего. Хозяин микроскопа, видимо, тоже умел читать мысли или кто-то подсказывал ему:

— Вам не понравился мой голос? Потерпите. Я тоже вас долго не выдержу — отвык, знаете, от общения. — Он становился вялым, будто таял от собственного красноречия. — Читали Жюля Верна «20 тысяч лье под водой»? В этой лаборатории реализована фантастика «Наутилуса». Компьютерный улей! Электронное детище датчиков и регистраторов, делающих миллионы измерений и тестов. Поля наблюдений и моделирования… Гравитация и электромагнитные силы. Биосинтез и гидрохимия. Вихри волн и пространственных связей. Космос океана велик и богат, как и Космос звёздный, но океан ближе к нам и, быть может, доступнее. Звёзды живут с нами в разном времени: мы их видим и к ним стремимся, а они уже умерли. Так зачем к ним лететь? Куда? Их там нет уже! Мы видим в телескоп океаны и реки на них, а они давно высохли. Машина времени, звёздно-сверкающая и обманная, — мы в неё опоздали. А мой океан — живёт рядом со мной и с моим временем. Я люблю его — он это видит. Кто-то рвёт его взрывами или забрасывает старыми автопокрышками, сигаретами и мешками с мусором. Я плаваю в океане? Нет — в лохмотьях полиэтилена. Я вижу отсюда, что лысый был прав: океан мы осушим, как кипящий чайник? Нет! Прежде мы завалим океан мусором, сигаретами и презервативами. Его не очистишь тралением с катера — глупости… Лысый не видит: моя лодка никуда не плывёт. Вся наука моя — на мели. Мой Гольфстрим не течёт в океане. Я сижу на мели из автопокрышек и ржавых кусков железа…

Финк услышал в себе голос капитана-контрабандиста: «На минуточку… Океан не утонет в мусоре. На границах могучих океанских потоков образуются вихри противотечений, миандровые струи, которые собирают, фильтруют и чистят океанское тело, как турецкая баня очищает и лечит… Ось Гольфстрима как кольца водяного резинового шланга на зелёной лужайке прыгает в стороны и извивается, брызгая струями из ослабших соединений, живая и вечная! Океан смеётся над нашими усилиями сдержать его! Что ему микроскопы и цифры анализов. Океан, как рубашка на теле, согревает, оберегает и украшает… Мы кто для него? Мы зачем его губим?..»

Хозяин микроскопа желал объясниться и высказаться:

— Я даже забыл о моей изначальной мысли. Я теперь никакой не учёный, я — беглец. Я беглец и отшельник. Помпеи ли? Трои ли? Пионерии?.. Что там сейчас? Вы видели? Вы должны им сказать: нас ждет катастрофа! Я вижу её изнутри. Земля переполнена грохотом взрывов и топотом ног… Бум! Бух! Бах! Язвы мусорных свалок дымят цветным дымом.

Финк снова увидел себя летящим из Космоса. Заканчивался первый день, а казалось — вечность. Он вспомнил облако, самолёт, стюардессу и мальчика…

Далеко внизу, над ярко цветущим подсолнечником и вершинами леса, летают птицы, как властелины бесконечного неба. Закончилась бездна полёта, ударил прибой человеческой грязи: пластик бутылок на жёлтом пляже, горы бумаги и крики голодных чаек над пустынями мусора. Цивилизация жадности и её отходов. Как таинственный остров появляется на горизонте марево города: гигантские губы жующей рекламы, огни светофоров мигают и множатся, старые картонки разваливающихся домов переполнены женской суетой, посудой и мебелью — не вмещают желающих жить под крышей. Крыша — съезжает. Сверкают стеклом и бетоном как монстры над миром тела небоскрёбов, пустые, сквозные, роскошные. Это тоже дома? для кого? Над городом висят в небе дирижабли и ленты объявлений: «Продаётся город пустых домов!.. Продаётся дорога на край океана и света!.. Купите народ умирающего государства… Улетайте со мною в Рай! Обратный билет — бесплатно! Вам понравится наше обслуживание…». Слышу свист и дрожанье футбольных полей на пространствах под небом — этажи развлечений, рулетки, реклама и музыка в потном движении обнажённых виртуальных тел под свисты, под крики, под вопли толпы и свисток полицейского на пустой площади. Город пуст. Только мчатся машины, как смеющиеся тараканы. «Не останьтесь в этом мире последними! Город — пуст!»

Хозяин микроскопа засуетился и заспешил:

— Я вас не задерживаю. — Он вдруг встал и показался решительным. — Нам нельзя поддаваться Космосу. Лысый прав! Муравьи строят своё подземелье, разумно и коллективно. Пингвин согревает яйцо с потомством на льду и морозе. Лягушка охраняет икринки, спрятав их у себя во рту. А мы? Мы потеряли инстинкт самосохранения. У людей дефицит мысли. Финк! Если найдете ген выживания — покажите! Мы забыли совсем, как он выглядит… Не подумайте, я не схожу с ума. Я уже понял, что моя лаборатория крутится в миандровых струях противопотока десять лет на одном месте. Я мечтал пройти дрейфом Гольфстрим. Но течение избавляется от любой грязи, как река в ледоход отгоняет весь мусор к берегу. Течения — это кровь океана. Люди — это тоже течение. Каждый ищет своё в океане жизни. Жизнь — это тот же Гольфстрим и не терпит фальши. Кровь должна оставаться чистой. Лысый прав. — Яйцеголовый почесал пух в правом ухе. — Хи-хи… Увидите его — скажите: я вижу его контейнеры в толще воды. Они всегда на одной глубине и в одном месте. А кто их бросает и топит — не знаю. Кому-то — кусок хлеба с маслом… Я знаю. Не знаю. Не знаю… Я знаю, что с вами делать…

Он осторожно собрал вакуумным хоботом исследуемый материал, включая и каплю с Финком, промыл хобот над утилизационной ванной, тщательно продув камеру выброса за борт. Слив отработал громко, как бачок в унитазе. Финк долго вертелся в водоворотах и трубопроводах, испытывая дискомфорт и страх, чего там скрывать. Запахи были отвратительно-липкими. Когда он опять увидел чистую глубину и бесконечность океана, то так устал, что больше не хотел испытывать судьбу и думал только об одном: «Наверх! Вверх! На поверхность!» Но он ещё и боялся, оглядываясь и прислушиваясь, чтобы не оказаться кем-то проглоченным или обсосанным, как медуза.

Скорее инстинктивно, чем зрительно, Финк увидел пузырьковый след стремительно рвущейся из глубины на поверхность огромной птицы. «Альбатросы, бакланы и чайки ныряют на глубину до 35 метров», — вспомнил строчку из справочника. Решение принял мгновенно — прилип к телу живой торпеды, которая буквально выскальзывала из-под него, и взлетел вместе с ней над морем, как на ракете. Чайка взмахнула крыльями, с перьев полетели капли, но робот уже изменил водяную оболочку на вполне биологическую и плотно вжался в пушинки и кожицу мягких летящих ног.

Он мечтал о земле: песок пляжа или кусты мелководной речки, впадающей в море — всё что угодно, только бы там были люди. Успеть объясниться с людьми! Финк боялся увидеть войну и развалины, пустые каменные города или атомную пустыню. Он торопился предупредить: «Нельзя сбрасывать в океан целлофановые пакеты… Нельзя кипятить океан… Нельзя подогревать лёд Антарктиды и айсберги… Течение — это самоочищение океана… Лю-у-ди-а!»

Внизу засверкало шоссе, и послышался голос автомобильных клаксонов: «Фа-фа! Пи-пи! Ту-ту-ту-у!». Разбегаются улицы, тени и ящерки, бросая свои хвосты. Ба! Да это мир запчастей, авто-красок и сверкающего никеля лимузинов. Адреналин на колёсах. Мир роботов за рулём! Все улыбаются. Две девушки в красном восторге из бархата, кожи и полифонической музыки гонятся за утопающим в горизонте оранжевым солнцем.

— Какие ноги! — воскликнул Финк от восторга.

К нему возвращалась способность видеть и наслаждаться. Он снова почувствовал радость первопроходца и странника:

— Слышу! Слышу запах бензина и быстрых шин! Вот ты какая, планета войны и бизнеса! — Вот вы какие — нимфетки Набокова в предчувствии Космоса! Радуйтесь! — Он не сдержал наплыва эмоций и закричал с высоты Мефистофелем: эхо-ха-ха! А-ааа!

Чайка испуганно дёрнулась в небо, взмахнув крыльями, будто отбиваясь от тысячи чуждых сил, закричав как ребенок «ааа-уи-и!» и смывая лучшего робота потоком естественного рефлекса, белого с чёрным. Снизу подкатывалось эхо миллионов крылатых стай, птичьих криков, шорох пернатого воздуха, будто ещё один таинственный остров засверкал в лучах золотой Авроры стеклом этажей и зеркально-закатных крыш. Финк невольно зажмурился и сжался, предчувствуя удар.

Финк лежал на стеклянной крыше высотного здания, на самом краешке. Ему были хорошо видны просторы города: улицы, витрины, этажи и балконы, далёкое марево городских окраин, взлетающих в небо, как загнутый лист ватмана…

«Город — это архитектурное и коммуникационное решение максимальной концентрации людей и условий их проживания. Город защищает людей от форм агрессии и самоуничтожения, обеспечивая комфорт, интеллектуальную востребованность и социальную занятость…» — вспомнил Финк фразу из конспекта. — Дома строят для людей… — Робот крутил головой, но людей не видел. Все дома были пустые. «Город — не настоящий?», — мысль эта побежала по телу заблудившейся молнией. — «Я — опоздал? Они — вымерли? В этом городе нет даже кошек?!» — Электронная суть робота зашумела и завибрировала, как перегревшийся вентилятор. Но чувствительный элемент сбросил обороты напряжений, и робот почувствовал облегчение: датчики зарегистрировали какое-то движение далеко внизу, у безлюдной автозаправки. Машин не было. Стеклянные линзы опять сверкнули, поймав отблеск солнца — это шевелился из стороны в сторону, как пулемёт, объектив автоматической видеокамеры.

Финк почувствовал опасность и на всякий случай сполз пониже, под козырёк крыши. Надо было осмотреться и проанализировать. Катастрофа? Она случилась? Тысячи вариантов, как страницы фантастического киносценария, пролетели в компьютерном блоке, который продолжать регистрировать данные:

— На высоте восьми тысяч метров пролетел реактивный самолёт, военный…

— Над заправкой кружит дрон, фиксирует данные камер видеонаблюдения.

— По пустынной улице едет танк-робот, пушечка и пулемёт на нём водят стволами, ищут цель.

— В листве шевельнулся глупый воробей, устраиваясь поудобнее, и упал, сражённый лазером. Два листочка, оторванные от веток огнём лазера, падают.

— Черная собака с вислоухим щенком, видит танк и прячется за угол. Щенок ковыляет за ней испуганно. Она тощая, с отвисшими сосками и устало поджатым хвостом. Поджидает маленького, заталкивает его в щель между бетонными плитами, ещё раз оглядывается вокруг — никого. Танк-робот остался за углом, шелестит по асфальту мягкими траками. Собака ложится на бетон, прикрывая малыша, медленно вдавливает себя в тень убежища и дрожит от напряжения; успокоилась, когда щенок взял в губы сосок и потянул тёплую струйку. Собака закрыла глаза.

Финк тоже закрыл глаза, но сектор опасности взвыл, как взлетающий вертолёт. Крыша задрожала от рёва и выстрелов. Самый умный робот Вселенной успел вовремя превратиться в мусор и его не заметили. Перья расстрелянной птицы и её гнезда разлетелись в разные стороны. Патрульный вертолёт мощно дышал из могучих ноздрей рёвом моторов, сметая даже забытый строителями кусок алюминиевой арматуры, жалобно зазвеневший. Арматура долго проваливалась в пустоту между крыш, в пропасть улицы, в поле чувствительных прицелов: тра-та-та! Железяка рассыпалась на лету в мусор…

Финку стало не по себе:

— Куда я попал? Сначала — контрабандисты. Потом подводная лодка. Но корову я видел? Петуху — слышал? Девицы — кабриолетили?.. Индустрий! Выручай! Что тут у вас происходит, люди?

Робот пытался определить, по каким направлениям разлетелись его перышки-блоки. Их надо найти и собрать. Сам он медленно кружил на уровне восьмых-девятых этажей, удерживаемый восходящими потоками. Теперь ему было хорошо видно, что дома — новые. Комнаты — без занавесок и без мебели. Тараканов и мух — нет, им кормиться совсем нечем. Людей нет. Одни только стены рекламных надписей с буквами на пять этажей или на несколько плоских крыш: «Продаются квартиры… Покупайте квартиры… Город — частная собственность… Дорого… Собственность охраняется законом…»

Вертолёты с пулемётами кружили над последней бабочкой. Бабочка металась в потоке пропеллерных струй. Роботы-пулемёты вращались и стреляли, пули ранили облако и угол стены.

Финк увидел марево моря в просвете улиц и устремился туда. От моря тянуло жизнью и волей. «Только море — живое, — вспомнил голос капитана катера. — Море — вот вселенская радость! Оно — настоящая земная жизнь. На минуточку… Ум — агрессивен своей активностью. Агрессия — мускул цивилизации и разрушение старых форм… Война — это следующая ступень мира и только… Резонанс шагающих строем разрушает мост… Ррота — шаг вольно!.. Море — свободно от мысли. В вечности нет смысла… Вечность — это гармония волн…»

Резонатор частоты заурчал голосом Центра: «Финк! Собери свои блоки и не теряй больше! С запчастями на Земле трудно. Береги голову от ударов… Ищи людей! Ищи людей… Ищи лю…»

Перо в воздухе догоняло другое перо… третье…

Пули вошли в тело собаки, но щенок этого не почувствовал — молоко текло струйками, белой и красной…

Вертолёт свистит пропеллерами, вжимаясь меж домов, и медленно опускается на пустую улицу. Пыль поднимается вихрем, срывая листья, отрывая полотнище рекламы от стены высотного здания. Вертолёт опускается вниз, полотнище взлетает вверх, трепещет волнистыми от воздуха буквами: «Город продаётся весь! Посторонним вход воспрещен!»

На углу дома зелёным фломастером по белой краске извивается строчка, как живая сороконожка: «у-бе-га-ай!».

Пляж. Купальный сезон ещё не открыт, поэтому песчаный простор безлюден. Море сверкает бликами само по себе, отдельно, как клавиши робото-инструмента, играя мелодию без пианиста. Только ветер слегка присвистывает шуршаньем песка и моря. Только быстрая ящерка или выскочивший из отверстия скорпиончик мелькнут — и нет их! Только песчинки покачиваются, потревоженные танцем убежавших ножек… Ящерка-а! Скорпиончи-ик! Где вы? А-уу-у? Тссс…

Край земли? Начало великой пустыни? Тссс… — шелестят песок и ветер.

Финк огляделся — куда он попал? Ни один след не тянулся в сторону города.

Посреди этого нечеловеческого безлюдья, как на утонувшей в песке танцевальной сцене, навалена баррикада деревянных лежаков, лодок, водных велосипедов, плакатов с правилами поведения на воде — остров затерянной цивилизации.

На большом щите ярко выделяется фото-реклама: девочка в кукольном платьице наклонилась к букету цветов — ловит запах и улыбается, маленькая принцесса. Финку захотелось увидеть её живой. Он, показалось, даже уловил своими чувствительными датчиками звуки волейбольного мяча, взлетавшего здесь когда-то, над взморьем и многолюдьем, над голосом девочки, сидящей посредине песчаных башенок, стен и мостиков: «Папа! Папа! Я построила город!.. А это будет на-аш дом… Дом — это комнаты людям жить. Много-много детей во дворе… У нас будет наш дом? Это наш город? Во дворе нашем будут качели?»

Финк огляделся — куда он попал? Где эта девочка? Где построенный ею город?

«Ни один след не тянулся по песку от города к морю, — мелькнуло в сознании второй раз, будто он прилетел не на ту планету. — Этот город — он нарисован? Он — на бумаге? Но даже на бумажном эскизе рисуют людей среди линий тротуаров и новостроек?» — Люди-иии! — Закричал он всеми фибрами электронной генерации и прислушался… Его блок регистрации жизни включился в максимальный режим и заурчал, как электрический чайник, призывая садится за стол. Он явно услышал голоса:

— Дама! — Король! — Дама! — Король! — Бита…

Под шаткими сводами острова таинственные, как три арбуза в мешке, сидят три короля: бубновый, червовый, трефовый. У трефового на оголившемся плече (рубаха наброшена небрежно сверху) синеватая наколка — яхта режет профиль волны, разваливая её пополам, а клин паруса уходит, как акулий плавник, под самое горло. Романтика с вызовом хулиганства. Он сказал, почесывая акульи жабры:

— В жизни нет, скажу вам, толка, только смерть приходит долго. Я — пас.

— Начальник станции Армавир был сволочь, пасовал при трёх тузах. Скажу — раз.

— То ль молится, то ль трудится, то ли водочки напиться, — засмеялся третий.

— Не томи, томила…

— Умным — грусть, дуракам — улыбка. — Третий загадочно улыбался. — Чей ход? Мой ход?

— Ход твой. Объявляй игру.

— Мизер, с вашего позволения, господа.

— Даём?

— Дать и наказать.

— Хожу… Ха-ха, чистейший. Чистейший мизер вам сюрпризом! Записывать не надо. Прошу! — Раскрывает карты. Вздохи разочарования, облегчения и лёгкой зависти:

— Знал бы прикуп — жил бы в Сочи.

— Раздаем ещё на партию или прервёмся?

— Стоп! Шуршит кто-то.

Раздается шорох в красно-белой стене спасательных кругов и жилетов. Почему красно-белых? Красная тканевая оболочка порвалась, оголив белое нутро пенопласта. Из этого яркого рванья вылезает Финк.

— Простите, я Финк, лучший робот Вселенной.

— Ха-ха-ха, — смеется треф.

— Прррикольно…

— В преффф играешь? Садись четвертым? — Червовый делает приглашающий жест.

— Я робот. Лучший робот Вселенной.

— У нас своих талантов — море, хе-хе-хе! — трефовый игриво тасует карты и показывает прямо в воздухе веер мелькающих тузов.

— Я… — начал и вздохнул робот.

— Пить будешь? — Бубновый потянулся за бутылкой.

— Налей человеку! Видишь, трусит его.

У Финка зашкаливал сигнал опасности. Бубновый глубоко вздохнул, наливая в стакан, и протянул. — Пей, робот! Трубы горят?

— У меня нет труб. Мне нельзя пить, — попробовал возразить Финк…

— Брезгуешь или в завязке?

— Або пидлюка, або хворий?

— Стеснительный. Давно явилась, персона с перрона?

— Я — электронный!

— А я — коронный! — треф снимает с головы бейсболку с шахматной короной над козырьком и раскланивается.

— А я сейчас сниму голову. — Робот снимает голову и приподнимает над собой, как облачко.

Двое замерли. Третий падает в обморок, а рука его со стаканом медленно кружит, догоняя тело.

— Держать! — крикнул второй, в прыжке подхватывая стакан и высасывая из него на лету… — Уфф! — Рухнул в песок. Нечеловеческое напряжение на его лице сменилось облегчением, — догнал!

— Гад ты, червовый! Всё только сам. А товарищи?

— Прости, треф. Не успел подумать, рефлекс сработал, хе-хе.

— Прощаю. Не понимаю, я, что ли… — треф глянул на бубнового, лицо которого было бело и неподвижно. — Чем спасать будем?

— Нашатырь нужен.

Финк поспешно водрузил голову на место и виновато сказал:

— Простите меня. Вы бы мне не поверили. А так — я робот. Поверили?

— Дурак ты, хоть и робот.

— Не умно, электрический. Где сейчас нашатырь взять?

— Нашатырь? — Финк нажал что-то на груди. — Я сейчас… — и брызнул на лицо пострадавшего.

— Ух, ты! — восклицают двое.

— Брррось мочиться! — фыркает обморочный, приходя в себя, с удивлением смотрит на то место, откуда била струя. Соображает. — А настоящего спиррр-рта нет?..

— Есть.

Полчаса спустя все опьянели:

— А кликуха у тебя почему заграничная?

— Такую дали.

— А прячешься почему?

— Я не прячусь.

— Вот сдадим тебя, куда надо — пусть проверят.

— Паспорт есть?

— Мне в город надо. Я людей ищу.

— В том городе людей нет. Там только охранники. Паспорт есть, спрашиваю?

— Какой паспорт?

— Наш клиент, — произнёс владелец паруса. — Будем крутить.

— Зачем меня крутить? Я Финк…

— Ты теперь — население без документов. Из какой страны-республики?

— Я наш! Из нашей Вселенной. У нас Космос общий!

— Ты ещё скажи, что у нас общее утро!

— Я к вам! Вы должны понять…

— Ты не волнуйся, пришельцев много, паспорт сделаем. Мусульманином, молдаванином, хохлом, орлом, принцем или растением? Кем хочешь быть, беженец с гор?

— С каких гор?

— А во-он там, видишь горы? Мусор цивилизации, отбросы приватизации.

— Не понимаю.

— Не бери в голову! Пей! Лей! Жми кнопочку!

— Меня прислали предупредить: катастрофа будет!

— Подумаешь — катастрофа? У нас каждый день — Помпея!

— Погибнете! Вы мне верить должны. Все!

— Стоп! Космосу больше не наливать!

— Точно. Мы никому ничего не должны.

— И самим — завязывать. Перед иностранцем светиться не надо, вдруг он видеозапись делает?

— Репортаж?

— Компромат!

— Что с ним случилось? Смотри!

— Агент, не молчи, а! Ау-у, что с тобой?

— Аге-ант? Смотрите, мужики, как его скрючило…

— Голова отвалилась!

— Отвалилась? Я его и пальцем не тронул. Он сам…

— Где моя голова… Люди!

— Довели парня, весь космос из него выжали. Не дотянет до первой звезды.

— Я говорил: больше не наливать…

— Неужели он, правда, космический?

— Это мы приподнялись до Марса с Медведицей. С самим Космосом спирт пили!

— Рублёвка обзавидуется!

— Обхохочется!

— Что такое Рублёвка? — уловил Финк новое слово, подтягивая к себе голову.

— Очнулся? Которые за забором. С охраной и с камерами наблюдения.

— Бутырка, Таганка… — медленно скрипит робот, будто пластинку заело.

— Соображаешь. — Волосатый с парусом хлопнул по колену и пропел: — Эх, тля, от рубля! Ради вас и денег для! Живо-ой!.. От рубля пошла Рублёвка, как Россия от Кремля… Где-то лихо, где-то ловко, эх лети-крутись, земля! Напугал, хлопчик… Не хотел я, братцы, плакать, да мне слёз не удержать… Слёзно плакать — это благо, как в могиле полежать…

— Что за песня такая, парусный?

— Не знаю. Пацаны на крыльце ночью пели, услышал… От рубля пошла Рублёвка…

Финк окончательно пришёл в себя и произнес трезво:

— Таганка, Бутырка, Кресты, Молдаванка… Помогите голову надеть…

— Э-эа, нет. Голову твою мы придержим. — Бубновый подтянул блок к ногам.

— Зачем нам, Буб?

— Вернуть никогда не поздно.

— Не имеете права!

— Права вспомнил, фонтанчик из тучки? Запас космический пропил?

— Не по понятиям базар! — проскрипел робот последний аргумент, сам не понимая, откуда в нём эта фраза.

— Ух ты, как тебя подготовили там! И в Космосе, значит, по понятиям базарят?

— И там сидят! — Треф поднял вверх большой палец.

— От тюрьмы да от сумы не зарекайся!

— «Опять по пятницам пойдут свидания…», — первый раз в жизни пропел Финк чужим голосом не понимая: — Что это со мной? О чём я?

— Коллектив действует! — глубокомысленно изрёк один, который прежде тасовал колоду.

— Гены режутся, как зубки у новорождённого. Предки твои, значит, тоже сидели на нарах.

— Ничего, обвыкнешь, — успокаивал тот, который с парусом на всю грудь.

— «Не губи себя, малолеточка. Не желай себе звёзды в клеточку…», — пропел другой.

— А ты тоже, Буб, не звезди! Спирта попил на шару, и уже звёздная болезнь светится. Тоже мне — Собчак на тусовке.

— Какой общак? Такого уговора не было.

— А то, если сразу валютой платят.

— А где платят?

— Спирт пил? Спирт — это валюта! Во все времена и при любой власти.

В этот момент над пляжем голос из динамика и голос:

— Моцарт. Свадьба Фигаро… Лучано Паваротти… — Музыка оживила пляж, море и небо.

— Ух, ты! Вольфганг Амадей!

— Знаешь?

— Обижаешь, Треф-ф! Турецкий марш в натуре…

— Куда робот делся?

— Голову я держу, а его нету…

— А голова что?

— Железка какая-то, но металл звёздный, блестит.

— Дай сюда. Смотрящему отнесём, на мусор.

— Я думаю, как этот робот без головы разговаривал? Тело — отдельно, а голова — отдельно.

— А может, голова у него как транзистор: слова из Космоса ловит и шепелявит динамиком.

— Тсс, услышит, что мы догадались…

Финк уменьшился до размеров муравья и притаился. Наблюдает, слушает, думает: «Не понятно». Ему плохо, совсем как человеку. Но школа катера и подводной лодки усвоена, он пытается все замечать и записывать:

Куда я попал? Звёзды в клеточку. Спирт — это валюта. За забором — другая планета… Моцарт — голос Космоса? Смотрящий… Знакомое слово из прошлой жизни…

Финк был рядом с ответом, но блок анализа информации отключился на перезарядку, и додумать свою мысль робот не смог, уползая в песок муравейником. «Только бы меня скорпиончик не поймал в песке», — мелькнула ускользающей змейкой мысль.

Динамик затрясся от треска и кашля, умолк. Тишина.

Катастрофа была совсем близко.

ЧАСТЬ IV. ХАОС

Смотрящий сидит на пластиковом стуле с прогнутой ножкой, покачивается, говорит громко и весело:

— Видите вы этот город у моря? Я купил его по частям, по домику, по квартирке, по квадратному метру. Купил, чтобы у города был хозяин. Чтобы город не грабили на продажу и не садились на него, простите, задом, как медведь на муравейник. Этажи и сарайчики, витражи-ресторанчики — все оформил на разные паспорта. Паспорт есть? Где — мой, а где — твой? Город — пустой, как картонная упаковка. Город с документами на паспорта и разные возраста… Паспорта важнее денег. Один — на квартиру, другой — на кредит, третий — на другую квартиру, четвертый… Вам это знать зачем? У меня паспортов этих — сотни и тысячи. Значит, я нужен, я даю вам надежду. За паспорт — квартиры, работы, европейские визы, приём у дантиста, карьера артиста, штамп о разводе и именное надгробье. За паспорт — рабочим на складе, лесорубом в Канаде, кульком в целлофане, коробкой в картоне, щебёнкой в бетоне… Дерзай — контрактником в НАТО, охранником депутата. Зарабатывай и плати. Паспорт — билет в будущее! Люди без паспорта — кандидаты в мигранты, эмигранты, беженцы, симулянты, наркопоклонники и даже кандидаты в покойники. Покойник — дело житейское, и паспорт ему каждый день нужен. Без паспорта не принимают. Паспорта нет — замри. Умираешь — паспорт предъяви и верни, куда надо. Для учета. Мне нужны паспорта. Их приносят карманники, управдомы, охранники, полицейские, юристы, аферисты и прочие личности без разбора, иногда они сами без паспортов. Хаос! Даю паспорт — привожу хаос в порядок. Я многим могу помочь. Надо? А власть? Она тоже может, но для неё человек без паспорта — предмет разговора и торга: «Пройдёмте!». А мне — клиенты без ренты, и я их жалею. Потому, что я город купил, как очки в оправе, со всей суетой покупательных правил. Правила придуманы и обозначены. Цены озвучены и оплачены. Людям нужно успеть пожить чуток и чуток порадоваться. Паспорт получил — радуйся. Деньги заработал — радуйся. Меня встретил — пройди мимо и ешь мороженое. За Бога — не могу. За администрацию хаоса — пробую. Со мной не надо становиться в очередь, не надо рассказывать ваши тайны, не надо ждать решения и подписи «зама предглавкомиссии, когда вернётся из отпуска». Если я могу — я делаю просто: бланк, цвет, печать «зампредглав из отпуска», — всё в лучшем виде, за ваши деньги. Хаос — если у вас не хватает средств, хронически. Ужас! Такая игра в бесконечность вокруг стола в кабинете кому-то выгодна. Не пытайтесь понять — кому? Не ищи виновного, не найдёшь вину. Ищи деньги и место в очереди. Очередь — это уже не хаос, а начало учёта.

Не теряйте свой паспорт, господа и граждане. Не доверяйте, не отдавайте в чужие руки, проверяйте, не отходя от кассы. Жизнь с паспортом — это как медовый месяц, когда всё кажется вам розово-нескончаемым. Не заблуждайтесь. Ваш паспорт могут украсть, заменить фотографию, продать другому человеку, а вас не пустить в квартиру, где серебряная ложечка с вашим именем и ваша зарплата на верхней полочке. И никакая на свете власть вас не защитит, потому что без паспорта вы просто «упали с луны». Увы. Каждый мог быть инопланетянином.

Финк наблюдал за Смотрящим издалека, выбирая вариант приблизиться и спросить насчёт головы. Как спросить? «Простите, вам не приносили мою голову, уважаемый? — Или: вы здесь, не спотыкались, случайно, об железку из Космоса — это моя голова. Я лучший… могу, даже, влюбиться…» Как спросить и не обидеть и себя не уронить под возглас: «Ты чего здесь, безголовый, несёшь? Фотография где? Охренел совсем?». Так-то. К Смотрящему тоже подход нужен.

А Смотрящий разговаривал сам с собой, будто вошёл в роль шекспировского короля и репетировал монолог на сцене вселенского мусора:

— Сколько преступлений, историй и частной жизни хранит городская свалка. Монблан покажется вам мягкой кочкой. Оглянитесь! Иные столетия оставили удивительные развалины, ставшие мировыми музеями и достопримечательностями: от Помпеи до Китайской стены… От Пальмиры до Колизея… Мельницы и мосты в небе, минареты и храмы… Таинственные чердаки и подвалы домов, замечательные как планеты, которые открывали и осваивали мальчишки каждого нового поколения. Планеты моего и вашего детства. Помните? Мы все были пилигримы и мечтатели, Колумбы и волшебники! Кем вы стали теперь, хранители доисторических велосипедов на старых балконах? Мастера по ремонту часов с гирьками и кукушкой? Первооткрыватели запылённого чемодана, полного писем, священных как древние рукописи? Увы! Другие времена, как война, прокатились и бросили в мусор и разрушение деревенские улочки, уездные города, пароходы у пристаней, раскрытые настежь ворота гигантского танкодрома — без окон, без людей, без крыши над головой. «После нас — только мусор!» — нацарапано на стене гвоздём. Хаос. Грустно и смешно. Что осталось от целой эпохи? Теперь я хранитель ничейного мусора. Мальчишка, лишившийся собственных слёз.

Я любил этот город. Я любил это море. Я торопился спасти его и купил, как покупают картошку на посадку. Её кушать нельзя, но закопать и ждать нового урожая — можно. Я покупал эти улочки и названия в память о старшине, который выходил по вечерам во двор, ставил на колени трофейный баян и учился играть вальс «На сопках Манчжурии», а у него получался всегда «Последний матрос Севастополь покинул». Что я купил? Я купил странный город, охраняемый и пустой. Без сокровищ на чердаках. Без велосипеда на балконе. С большим шлагбаумом перед морем «Проход строго запрещен! Цена 100 рублей!». О чём можно мечтать теперь?

Смотрящий встает и покачивается, как дерево от ветра.

Город хорошо виден с высоты мусорных гор. Геометрия улиц и высотные паруса современных зданий плотно держат бирюзу бухты, не давая ей расплескаться.

Мощная волна городской свалки поднимается до самого неба. Дымное марево. Запахи свежих нагромождений. Муравейник копающихся в мусоре людей и собак. Тысячи белых чаек хозяйничают среди мусора, кружат в небе белыми кольцами и кричат, кричат… Недалеко от Финка стоит деревянная ёлка — столб с дощечками стрелок: «Улица Азиатская. Украинская. Бывшая инженерная. Рабоче-крестьянская. Молдаванская. Братская. Могилевская. Беспробудная. Улица Авиаторов. Ветеранов. Заслуженный учитель. Город-герой. Улица Трудовое Распутье…»

Финк обомлел: мужчина и женщина, по виду бомжи, сидят у дороги и тихо поют, будто молятся:

Мужчина и женщина идут среди мусора, покачиваясь и поддерживая друг друга.

Финк лихорадочно перебирает в памяти страницы городских справочников: «Деревья на мусоре не растут… Люди без паспорта не поют… Полупьяный бред… Бомжева-тый след… Люди, которых нет…»

Финка напряжён. Глаза привыкают различать подробности: домики, палисадники, ворона скачет по дороге, кот крадётся по куче свежей земли, высыпанной самосвалом. Всюду живёт и шевелится население. По тропинкам и улочкам, протоптанным среди банок, бутылок и целлофановых листьев, плоскими тенями сплющились вереницы торопливых фигур и ленивых собак. Свалка шевелится, как огромный муравейник, звучит своей организованной музыкой — голосов и пространства.

Где-то совсем рядом ожил динамик и бодрый голос объявил: «Музыкальная пауза. Начинаем передачу „В рабочий полдень“… Смех. Простите, мы перепутали время и отстали на тридцать лет… Реклама! Реклама! Рек…»

Тишина. Финк сосредоточился.

Бабушка катила детскую коляску, гружённую красными помидорами, и кричала во все стороны: «Помидоры красные, цены разные, деньги любые, всё, как любили… — лицо её улыбалось, а голос был чист и приятен… — Матрена Ивановна, откуда продукт-та? — Местная фрук-та! Таможня выбросила, а я выпросила. — Выбросила таможня, а есть можно? — Можно, если осторожно. — Гарантия есть-та? — Есть! Лезь, пока я здесь! Не таи лица — я корми-ли-ца. Подходи, народ, на мой огород! Веселись, послушай, витаминчик скушай!»

Смотрящий прислушался и крикнул, не поднимаясь со стула: «Матрёна-едрёна! Сколько там помидора? — Целая фура. — Губа не дура. А кто разрешил? — Я сама — старожил. Зачем пропадать, когда можно продать? Товар грошовый, торгую дешёво. Хочешь — купи, а не хочешь — копи. — Ладно, торгуй. И я помогу. Фруктовая пища — краса ярмарища! Торгуй, нахалка, на то и свалка!»

К Смотрящему подкатывает чёрный джип, из него выходит молодой человек в чёрном костюме нараспашку, с галстуком длинным и живым, как привязанный к шее уж.

— А, господин мэр! — со стула не поднялся, продолжая говорить сидя, — ты, что же это делаешь, авторитетный ты наш?

— А что?

— На город посмотри, а?

Бухта светилась солнцем, изгибалась сиреневым морем за горизонт. Мэр расслабился:

— Красиво…

— Красиво? Разве можно так долго природу испытывать? Сколько ты ещё будешь строить? Берег не выдерживает, грунт ползёт, бухта суживается, как глаз от слезы. Меры не знаешь? Деньги в бетон вгоняешь, а над городом саркофаг строишь? Цветы где? Три парка было — в асфальт закатал. Чему учили? Вокруг города места много — там строить надо.

— Там строить — дорого, дорог нет, коммуникаций нет. Проще — старый город сносить и на его месте строить. Выгодно.

— А мне старые улочки дороги, названия прежние радуют…

— Поменяем улочки на проспекты, а названия — на проекты! Новому городу мусор мешает. Целлофан по небу пакетом летает.

— Так вы уберите! Это же ваш мусор, хозяева?

— Убирать нельзя. Мусор — афиша цивилизации и флаг партии «зелёных».

— Ты меня не сбивай. Канализации нет, и всё в бухту скачивается? Провода над городом гудят и трясутся, холодильники текут, кондиционеры стонут. Почему? Городские котельные грязным мазутом топите? Триста лет город стоял — зачем рушить? В другом месте свой город построй! Понимаешь? Я здесь пацаном рос, один раз даже в телескоп смотрел, в пятом классе, звёзды видел… Беседку над обрывом, зачем сломали — я в ней целовался.

— Ия.

— И ты?

— А теперь я беседку и берег с обрывом продал. Выгодно! Ты купил? Нет, денег пожалел. Дом с башнями не купил — а я его развалил и отель построил. Теперь старую набережную продаю и дома на ней — всё под снос, «бизнес-спорт» строить будем.

— У меня люди на свалке улицы протоптали — земли не даёте. Им что — на Луну лететь?

— Да хоть на Луну. Население в городе ни к чему. Нужны вкладчики и их взносы: на новую канализацию, на энергосети, на капитальный ремонт в перспективе. Такова мировая практика.

— А я на свалке журнальчик нашёл…

— Читать надо не то, что выбрасывают, а то, что рекомендуют. Будем строить столицу мира!

— Нью-Васюки опять, Остапчик?

— Отель строим, как в Майями… Я там учился.

— В отеле? Майями? Индейцы майя дальновиднее были. Один старичок-академик по телевизору объяснял: планета начинает новый геологический период.

— Какой период?

— Не запомнил, как он у них называется, но понял, что от бетонов, фотонов и взрывов плутониевых Земля не выдерживает нагрузки и грозит проломиться, как лёд под крестовыми рыцарями на Чудском озере. Знаешь? Технологии дымоизвержения климат на планете меняют, атмосферу ослабили, того и гляди порвётся оболочка, как не стираная сорочка. Слышал?

— Не пугай. Все просчитано.

— Эх, ты, грамотный. В Бутырку бы тебя года на три, да разве такое желают? Хотя, в тюрьме, тоже бывает полезно. Я здесь, сидя на этом стуле, прочёл, что красивое от природы место на земле надо сохранять красивым. Грек известный сказал. А вблизи моря улицы строить так, чтобы в жару продувались ветром. А города заселяли людьми весело, чтобы вечер звенел голосами и музыкой. Энергетика человеческой улыбки для Земли важнее десяти чубайсо-электростанций. Чтобы окна светились, а не чернели стенами, как у вас в новом городе. Почему дома пустые стоят, знаешь?

— Знаю, конечно, цены высокие. Расчёт на богатую клиентуру. Мы же не можем в ущерб себе продавать.

— Ты для всех нас в ущерб живёшь сейчас. Не задумывался? Польза от тебя есть?

— Мы больше всех строим. Статистику посмотри!

— Воруете больше всех.

— На продажу строим. Кто купит и будет жить — тот и доделает. Дорого продаём? Так это, чтобы богатые люди купили. От богатых и грязи меньше, а доход от них больше.

— А сколько их в мире богатых? А если не купят? Что тогда?

— Город снесём — космодром построим.

— Космодром? Инопланетянин ты наш! Жадность фраера сгубила.

— А вы по фене не выражайтесь.

— Дурак ты, как я посмотрю. Правильно говорят: диплом — за деньги, а ум — от бога.

— Я депутат и… и…

— Не икай, заикой станешь. У меня суд короткий. В город пешком пойдёшь, тебе полезно иногда землю видеть, чтобы не спотыкаться. Понял? Не потому город пустой, что людей нет, а потому, что в таком городе и рожать не хочется, природа у женщины пустотой кричит. Оттого и демография в цивилизации чахнет. Свалка — болезнь заразная. Хоть одно дерево видишь? Нет. Хоть одного ребёнка видишь? Нет. Вот и вред от тебя идет… Эй! — Он присвистнул и показал шофёру в черном джипе, — уезжай! — Машина послушно двинулась.

— Эх, ты, мусор… — вздохнул Смотрящий и отвернулся. Пластмассовое кресло пошатнулось, но устояло. — Ошибся я в тебе. Прости, господи. А таким мальчик умным казался. Олимпиады выигрывал, по-английски говорил, а вырос — перекати-поле. Из всех слов запомнил ты только одно слово «купи». Продажный… — Он встал, опираясь на мощную трость, сделал несколько шагов, сильно хромая, прошептал: «Я — владелец этого города. Я купил его по частям, по домику, по квартирке, по квадратному метру. Купил, чтобы у города был хозяин».

Финк нашёл блок-голову, распиленную на кусочки. Заплакал. Записал для отчета:

Мелькают кадры земной суеты космического робота. Финк читает объявления о потерях и находках:

Финк стоит в очереди:

Стоит перед зеркалом, продавщица подает ему шляпу, тесновата, снимает шляпу вместе с головой…

Бывшие игроки в карты надевают костюмы. Наколка с парусом ныряет в белую рубашку и застегивается на все пуговицы. Подбородки приподнимаются галстуками, а лица нивелируются под стандарт «администрация». Голоса стали парадно-отточенными:

— Жизнь чиновника, как роль на сцене, не терпит фальши в деталях.

— Не выделяйся из коллектива.

— Торопиться надо. Срок близится.

— Срок — дело откупное!

— Страшнее ревизии катастрофы нет, пусть он других пугает.

Опять чихнул громкоговоритель, и полилась музыка. Борис Аронович рассмеялся:

— Ожил! Моцарт? Турецкий марш? Rondo Alla Turca! Вперед, игроки-чиновники! Надеваем галстуки!

— А все-таки, Борис Аронович! Как этот робот космический без головы обходится? Думает чем?

— Ты головой думаешь, что ли? Голова тебе, чтобы нос дышал и рот открывался. Думать — как я скажу. Закон гравитации Разума устроен вертикально, как любая администрация. Понял? Читай классиков: ты начальник — я дурак, я начальник — ты пиджак! Галстук — дисциплина времени. Демократы распустили галстуки — потеряли власть!

— А всё-таки, шеф, я не знаю, где я настоящий… Телу — галстук, душе — риск картёжный, а вместе?

— Вместе? А я и живу, будто в карты играю. Блеф бывает интереснее выигрыша. На кладбище попадут все, но с радостью — игроки жизни.

Космический робот в тени на автобусной остановке. Люди серьёзны и сосредоточены, каждый второй спрашивает у прохожих: «Как мне тут в крематорий попасть? Прямо? Спасибо. Найду, найду…»

Финк вползает муравьём в кабинет директора кладбища. Директор, похожий на Бориса Ароновича в костюме и галстуке, раскладывает на столе бумаги, достает из карманов и складывает в ящик деньги разного цвета и достоинства. Довольно осматривается по сторонам и поёт: «Я сегодня вам принёс не букеты пышных роз, а зеленёнькие доллары… Доллары! Доллары — светлого мая приве-е-ат…»

Финк говорит громко:

— Здравствуйте, Борис Аронович! Я Финк, лучший робот Вселенной. Вы меня помните?

Хозяин кабинета испуганно оглядывает стол, подоконник, подлокотник кресла, заглядывает под стол…

— Ты где? Что тебе надо?

— Мне нужна голова ваша на пару минут, буквально. Без вашей головы я не могу быстро отремонтировать мою. Пожалуйста.

— А как же я? Вдруг кто-то войдёт?

— Никто не войдёт и никто не увидит. А вам самому какая разница: с головой вы или без?

— Мне план выполнять надо. Видишь, на этих стендах и графиках всё наглядно: цех столярный… Цех цветочный… Цех землекопательный… Гранитный… Элитный… Все выполняют план… В крематории всё, как у людей, для людей и для общества…

— Спасибо, господин директор. Получите свою голову. Вы очень мне помогли. — В кресле напротив усаживается довольный собой робот Финк. — Поправьте голову, господин директор. Видите, никто и не заметил. Я научился это делать быстро, уж очень часто бьют по голове. Учусь.

— A-а! И вам голова нужна?

— Нужна. Только не триста граммов вещества, а энергия «над головой», как облачко — это живёт душа. Душа есть у дерева, у травы, у Космоса.

— Мы и сами читали: «Дерево без души — дрова, трава без души — сено, а человек без души — труп». Читали. Ничего нового, господин инопланетянин. От нас-то что нужно?

— Космосу нужны не вы, земляне, а ваше рисковоигривое «над головой!».

Борис Аронович суетливо ощупывает голову, поправляет причёску, трогает уши, шепчет:

— Вы с ума сошли! Что вы себе позволяете? А ещё из Космоса, космический Разум… Нахал вы, эксплуататор, похититель моей энергетики. А мне думать надо.

— О чём?

— Крематорий не успевает совершенствовать сервис. Мы обслуживаем только в рабочее время, а времени не хватает. Родственники сидят и наблюдают процесс возгорания тела, чтобы забрать прах ещё тёплым… Чтобы точно умершего родственника. А у нас очередь. Мы не успеваем. Не выгодно печь останавливать и выгребать отдельно и каждого…

— А что говорит начальство?

Раздается звонок телефона. Борис Аронович вытягивается по стойке «смирно» и слушает голос, усиленный динамиком на столе:

— Вы решили, как будете увеличивать темп обработки клиентов?

— Да, господин Председатель. Есть предложение не останавливать процесс и выдавать урны с общим прахом, вчерашние и ночные, скорость обработки вырастет раз в пять-восемь. Но есть проблема…

— Какая проблема?

— Душа потеряется…

— Грех — дело небесное: бог разберётся, душа найдётся. А процесс — дело земное и денежное, задерживать не позволительно. Топите, уважаемый, ваши печи… Полный вперёд!

Финк падает в обморок и теряет голову. Ему кажется или он видит на самом деле: мужчина и женщина бредут по бесконечной дороге. «Кто вы? — Не знаем. — Откуда? — Не помним. — Куда?» — Улыбаются, молча, и тихо поют:

Индустрий в строгом костюме с бейджиком на шее: «Индустрий Львович Сидоров-Иванов, ведущий менеджер перспективных Проектов…»

Над ним лист формата «А-4» и текст: «Консультирую бесплатно молодых и наглых. Может, станет кто из вас властью самой главной?!»

Перед консультантом сидит «молодой во власть», трое других за длинным столом слушают и переживают.

— Ну, молодой человек, в чём проблема?

— Отец подарил мне сад фруктовый и виноградник.

— Отец ваш аграрий?

— Нет. Отец мой всё выиграл в карты. Ему агробизнес не нужен. Он мне подарил. А я только начинаю, учусь ещё.

— На агрария?

— Нет, на парикмахера. Женским мастером буду. Что мне с садом прикажете?

— Серьёзный вопрос. Продайте?

— Папа подарил с условием — бизнес надо оставить в семье. А зачем мне лопата садовая? Мне пальцы беречь надо. Но бизнес должен приносить доход.

— Резонно. Сад требует внимания и заботы, виноградники любят руки, а это — расходы и люди, люди и расходы на них. Зачем? Составьте фиктивную справку: «Сад вымерз и требует замены. Виноградник заражен филлоксерой и его необходимо заменить молодыми посадками. Требуется бюджетная помощь». Отнесёте в банк. Договоритесь о доле Председателя. Получите ссуду на пять лет. Пять лет будете подтверждать в письменном виде, что все заменили молодыми побегами. Бюджетное финансирование вам гарантировано. Вот и доход ваш. На целые пять лет.

— Почему только на пять?

— Вы не просто бездельник, а наглый бездельник, молодой человек.

— Я — практичный. Пять лет я могу брать деньги в банке и делать причёски девочкам?

Консультант сделал большие глаза. Длинноволосый с узлом на макушке пояснил:

— Еврей говорит: если бы я был царём, то я бы жил даже лучше, чем царь. Я бы ещё и шил.

— А хохол говорит: коли б я був царём, то украв бы сто рублив и утёк, — рассмеялся розовый.

Консультант вздохнул и продолжил:

— Верно. Молодой сад, молодой виноградник… могут дать первый сбор только после пяти лет. Понятно? Если вы захотите и впредь не собирать урожай — повторите идею со справками, банком и выкорчёвыванием… Все понятно?

— А если он захочет торговать вином? — спросил кругленький, розовый и с брюшком.

— У вас есть винодельня?

— Папа выиграет, — вмешался длинноволосый.

— Талантливый папа.

— Он известный игрок в преферанс и директор одной компании, — улыбнулся розовый.

— Настоящий директор? Из прошлой жизни?

— Нет, ему карточный долг отдали креслом почетного наблюдателя, — пояснил парикмахер.

— Понимаю. Но тогда подозреваю, что у папы уже есть и справка о филлоксере, и счета на оплату выкорчевывания, закупку саженцев и прочие расходы на пять лет вперёд, и ссуды бюджетные он уже получил и потратил. Но! Будет заводик — крутите вино порошковое, сейчас многие делают. Порошок покупают в Европе вагонами или автоцистернами. Виноградники, формально, у вас есть, банк в доле, какие проблемы? За садом-виноградником ухаживать не надо, урожай собирать не надо, работникам платить не надо…

— Здорово! Сколько я должен?

— Денег не надо. Самому интересно — заманчивый ход вокруг бюджета. Будет вино, настоящее, не порошковое — угостите.

— Обязательно. Я ваш должник.

Он поднялся и пошел к двери. Молодые на задних местах тоже поднялись на выход.

— Вы куда? У вас были свои вопросы?

— Бесплатная консультация — потеря времени, блин. Поищем другого умного, — сказал розовый, не улыбнувшись.

— Бесплатный совет ничего не стоит, в натуре, — развел руками «бородка клинышком».

— Присядьте, голубчики. Я не задержу долго.

Они, включая и «виноградаря», сели, ухмыляясь и перемигиваясь.

— Да будет известно вам, что деньги скоро закончатся.

— У кого? — рассмеялся длинноволосый. — У тебя? — засмеялись все.

— Вы ведь историю учили? На смену работорговле пришло время аграриев, на смену аграриям — век индустрии, дальше — банковский капитализм… А дальше что? Чем сменился капитализм? Ну, как в культуре художественного модернизма?

— Ты чего, самый умный?

— Ну, вспомните!

— Пост… пост-модерн… изм? — начал «парикмахер с виноградником».

— Правильно. Значит, у нас будет «пост-капитализм»? Значит, конец всем деньгам.

— Ничего это не значит. Доллары не закончатся никогда.

— Зато войны и революции начинаются. Кризис. Интерес к информации станет важнее вещей и денег. Это как информация о ставках на скачках, понятно?

— Не пугай, консультант. Пуганы, — сказал розовый и закрыл глаза, будто уснул.

— На смену цивилизации денег придет цивилизация знаний и интересов. Интерес овладеет миром.

— Не заливай, да?

— Деньги чем заменить можно?

— А ты подумай, парикмахер с виноградником? Почему ты на агронома не учишься?

— Мне нравится волосатых брить на лысо, а лысым завивать пушок и красить усики.

— А что больше денег даст: винный бизнес или прически делать?

— Дураку понятно: волосатых — половина, а пьют — все. Ха! — рассмеялся АгрО-сын.

— Значит, тебе интерес важен?

— Так он, может быть, и вино будет делать и шиньон плести? — вмешался молчаливый слушатель с дальнего места.

— Не возражаю. Я тоже до пяти работаю за деньги, а после пяти консультирую, мне интересно. Вам интересно?

— Врёшь! — возмутился «бородка-клинышек». — Сейчас посмотрю на компе про твой пост капитализм без денег…

— А ты сколько времени в сутки на компе сидишь?

— Днём — часов десять и ночью часов пять ещё.

— Ого! Платят за пятнадцать часов?

— Нет. Платят за восемь, остальное — мне интересно.

— Вот! Сам и сказал: семь часов в сутки ты пашешь бесплатно за то, что тебе интересно. Цивилизация знаний тебя увлекла уже. Ты уже её верный ходок не за деньги, а за информацию. Верно?

Молодые переглянулись и рассмеялись:

— Ты просто поймал на голимом факте — не типично и ловко, как фокус в цирке.

— Потеряют деньги вес — проживу на интерес, — запел хвостатый.

— Интересно будет видеть олигарха в голом виде…

— Интерес на интерес — доллар пал и не воскрес, — продолжил «клинышек».

— Кто — король, кто — королева, где юань и польский лева?

— Без финансо-интереса замолчала даже пресса, — закончил «клинышек».

— Э-а, вам палец в рот не клади, — улыбнулся консультант, — это мне нравится. А то, я думал, вам всё безразлично, утонули уши в информационной луже.

— Вы это о чём, Индустрий Львович? — Поднялся незнакомец с дальней парты.

— Я о потоке информации и человеке в нём. Поток этот так разбавлен сейчас псевдо реальностью и искажениями фактов, что сам «сэр-разбавитель» не разберёт. Даже термин такой появился в СМИ — «симуляция», попросту сказать — ложь. Ложь политиков и финансистов перемалывает человеческую массу на фарш… Фарш апатии и инерции, безверия и равнодушия. Ложная информация уводит людей в мир безнравственных отношений и сомнительных ценностей. Ваше внимание отвлечено и теряется. — Индустрий Львович стал похож на себя — мальчика, наивного и увлеченного. — Должен сказать, чтобы стало понятно, что к началу XXI века поток новой информации в мире стал ежегодно удваиваться. Сеть Интернета всасывает без разбора, как губка, чистое с грязным. Стало очевидно, что психика современного человека этого не выдержит. Она разрушается физически, как слух гаснет от близкого нарастания децибел. Буквально, произошло информационное отравление. Общество смертельно укушено. Продолжать?

Индустрий Львович сделал паузу и взглянул на аудиторию — они смотрели и слушали.

— А разве СМИ могут заставить думать всех одинаково? Консультант подумал и ответил:

— Нет, конечно. Но ещё в 70-е годы в СМИ появилась, так называемая «концепция повестки дня», которая дала чёткий сигнал журналистам и режиссерам: «пресса не может заставить людей думать определенным образом, но может подсказать, о чём думать и в чём сомневаться…». Например, возможно, это — неправда, возможно, это война, возможно, это беженцы. Монтаж откровенной лжи и документов сомнительного происхождения создает разрушительную мозаику отрывочного восприятия. Ее так и назвали — мозаичная культура.

— Почему разрушительную?

— Потому что она провоцирует переход к случайному, разрозненному восприятию. Будто стоите перед зеркалом, а зеркало начинает дробиться тысячью трещинок, и ваше собственное лицо становится чужим. Рассыпается картина привычных ценностей. Результат? Закат гуманитарной культуры, потеря идей и привязанностей. Вплоть до дружеских. Направленный взрыв ложной информации детонирует взрыв…

— Какой взрыв?

— Человеческого безмолвия. Почти ядерный. А может быть, в тысячу раз страшнее.

Индустрий Львович умолк, оглядывая аудиторию. Тон молодых людей вдруг изменился. «Агро-парикмахер» поднял руку, как в классе:

— А можно вопрос?

— Пожалуйста, — консультант вытер лоб платком.

— Я извиняюсь, то есть, извините, а можно не скромный вопрос?

— Да, можно.

— А ваши друзья — какие они? Они тоже так думают?

— В каком смысле?

— Ну, что денег не будет, и все такое. Про интерес и лже-правду? Интересы ведь тоже бывают разные.

— Видите ли… — Он вздохнул и улыбнулся. — У меня есть пара друзей, директора больших предприятий, работают круглосуточно. А минута им выпадет — пропадут дня на три, как в колодец нырнут.

— А на самом деле?

— В преферанс рубятся. Знаете, что такое преферанс?

— Кто не рискует, тот не спит с королевой! — Громко прокричали все вместе.

— О! Да вы эрудиты! Мозга, как говорит один мой знакомый.

— Мы — хорошие… Если нас постричь и причесать.

— Понимаю. Так и мои друзья. На работе — приличные, за карточным столом — босяки. Есть ещё генерал, настоящий, в карты не садится, бегает с лейтенантами и правнуком в пейнтбол — краской по лицам стреляют…

— Молодой?

— Лет под шестьдесят.

— Годится! — заулыбался розовый и стал совсем взрослым. — Нам они не конкуренты, не помеха.

— Нафталин. Наверное, под героев старого кино одеваются, наколки пиратов и зэков себе рисуют? Шляпы ковбоев? Утомился морально — отдохни аморально?

— Когда жён нет рядом…

— Как догадались?

— Я таких каждый день стригу, гы-ыыы.

— Не интересна им их работа и жизнь при ней. Разуверились и потерялись. Говорил я вам, что поток лжи из ТВ разрушает веру и душу. ТВ можно выключить. А себя куда денешь? Как спрятать святое в себе.

— Святое? Оно ещё у кого-то есть?

— А если есть, зачем прятать? Не понимаю. — Волосатый поправил свой хвост, как девочка.

— А у вас, сэр, есть что прятать? — «Клинышек» ухмыльнулся.

— Глубоко-глубоко в себе? — подстегнул волосатый и откинулся на стуле, ожидая ответа.

— Трудный вопрос. В детстве — было. Детство — самое честное время. Всё я мог. Я мог создать мир, которого ещё не было. Но я побоялся быть «не таким, как все». Я сделал вид, что полюбил вещи: джинсы, плащик, «Спидола» в руке… Я изобретал способы делать деньги, изображал из себя любителя икры и шампанского. И теперь я такой же, как все. А может быть, хуже. Мои последние изобретения — вино без виноградника, город без людей, сад без цветов. Я — фарш. Робот. Инопланетянин без головы.

Индустрий Львович посмотрел на присутствующих и сказал неожиданно:

— Ещё древние греки говорили, что победы приносит коллективный Дух. Дух города, дух Родины. Полководцам ставили бюсты, героям — статуи, победам — триумфальные арки, а всей Греции — общий Праздник. Общий праздник бывает важнее всех дел. А мы потеряли Дух.

— Хотите сказать, есть что-то общее? В воздухе? В городе? — Они засмеялись, по-разному, но вместе.

— Как мелодия? Праздник? День Победы?

— Может быть. Один нейрохирург сказал просто: я вскрыл тысячи черепов, спасая жизни, но разума и совести я там не видел… — Стало тихо. — Простите меня, что принял вас за других. Я и сам, оказалось фрукт тот ещё… Консультация была обоюдной, в некотором смысле. — Он помолчал и продолжил. — Всё-таки, важно, повторяю по теме: деньги уйдут. Вещи перестанут быть главными в ряду необходимого человеку. Сформируется новая система ценностей: не вещи, а технологии, не стены с крышами, а идеи, не политика партий, а здравый смысл поколений. Когда? Может быть, с вашего поколения начиная?

— Жизнь меняется? — длинный поправил хвост.

— Жизнь, мне кажется, такой океан, в котором главный поток — течение Разума, от фантазий до новых Галактик, от речки с камышом до музыки во Вселенной… Простите, а куда у нас делся тот, с последнего ряда? Никто не заметил? Кого-то он мне напомнил… Очень напомнил.

Финк шёл по улице и улыбался: Индустрий его не узнал. Роботу понравился хвост на голове у «длинного»: в Космосе такого нет. Голова работала, как часы. Финк вспомнил про ум и совесть в мозгах и ухмыльнулся: откуда им там быть, в трёхстах граммах материи? Для высшего Разума есть вечный Космос!

ЧАСТЬ V. ЖИЗНЕУТВЕРЖДАЮЩАЯ

Индустрий вернулся домой поздно, но в коридоре его встретил внук.

— А, дедуля! Я тебя весь вечер жду. Ты нужен мне, как всегда.

— Да? Что за проблема, внук? Как дела в садике?

— Володенька, внучек, дай дедушке переодеться и поужинать, — вмешалась бабушка. Гуль тоже вертелся рядом и мешал, пытаясь завладеть вниманием.

— Гуль, не мешай дедушке. Я его первый ждал.

Все вместе — дед, внук, собака — двигались из прихожей в комнату, из комнаты в ванную, оттуда на кухню, из кухни в комнату. И все это время младший фантазёр рассказывал старшему, спрашивал и советовался:

— Мне надо было построить подводную лодку. Такую, чтобы она погружалась. Я решил сделать её из банки.

— Консервной? — спросил дед.

— Что ты говоришь? Неужели ты не понимаешь, что подводная лодка длинная. Нужна не банка из-под шпротов, а пивная или из-под пепси-колы.

— А может, ты подводного робота делаешь? Как краб, представляешь?

— Я, вообще-то, подумаю. Я ведь, что угодно могу сконструировать, верно?

— Не сомневаюсь. Бабуля, ты слышала?

— Слышала, слышала…

— Консервную тоже можно, но как я шпроты из неё вытащу? Она же должна быть целая, но пустая, чтобы балласт принимала. Понимаешь.

— Балласт? Это другое дело. А откуда ты про балласт узнал?

— Это просто. Открыл энциклопедию, страница 102 — «Подводные лодки и роботы», там всё нарисовано. Я бабулю попросил — она пепси-колу купила и через маленькую дырочку перелила себе, а мне отдала банку пустую. Я всё сделал, как на рисунке: написал название — «Акула». На рисунке, вообще-то, были другие буквы, ноя написал «Акула». Это не по-книжному, так интереснее. Нарисовал улыбку и зубы, прилепил надстройку из пластилина. А чтобы не переворачивалась, как ты учил, прилепил внизу киль из напильника. Опустил в таз с водой и начал испытывать на погружение.

— А как же балластный приёмник?

— Конечно, дедуля. Я же — конструктор. Я сделал отверстие. Лодка стала принимать балласт и должна погружаться.

— И не погружается, да?

— Чуть-чуть, дедуля. Почему?

— А ты вспомни в кино про подводную лодку капитана Немо, как лодка шипела, когда погружалась…

— А, понял. Воздух выходить должен. Сейчас сделаю.

— Помочь?

— Я сам. Иди, ужинай, дед.

Индустрий Львович ушёл на кухню. Поужинал, удивился тишине и зашёл в ванную. Внук сидел на стульчике и плакал. «Акула» лежала на дне тазика и улыбалась, подмигивая. Гуль сидел рядом и сочувственно молчал.

— Утонула? Спасай. Удали балласт и возвращай на завод, будем разбираться и ремонтировать.

— Я знаю, что надо было сделать, но я не знаю как?

— Спасай. Сначала спасай.

— У меня нет корабля-спасателя.

— А ты кран спасательный подгони к берегу и опускай специальный манипулятор…

— Я сам знаю, только бабушка запретила руки мочить.

— И что будем делать?

— А ты бабушку отвлеки. Женщинам нельзя присутствовать при таких операциях. Они — слабонервные, и примета плохая.

— Задачу понял, начинаю маневр. — Дед удалился к бабушке.

Прошло несколько минут.

— Дедуля, я понял ошибку. Через перископ ушёл весь воздух из главного корпуса и лодка затонула. А как же мне балластные отсеки сделать? Или надо было перископ не делать? Я же сам конструктор. Обидно. Герметичность корпуса нарушил. Я, конечно, могу перископ убрать и корпус заклеить, а как воздух из системы стравливать?

— Ты же конструктор, думай.

— Я думал, дед.

— И что придумал?

— Я решил обратиться за консультацией к главному специалисту.

— А главный специалист сейчас только отужинал и уехал в санаторий. Что делать?

— А я объявляю конкурс на лучшую конструкторскую разработку. Для молодых специалистов.

— У тебя есть молодые специалисты?

— Ты будешь молодой и талантливый специалист. Тебе очень надо себя проявить.

— Почему это?

— Потому что мы с этой подводной лодкой полетим с тобой в Красное море Марса, будем искать там новую цивилизацию.

— Да? Тогда придётся постараться. Верно, Гуль? — Гуль дипломатично закрыл глаза и потёрся носом под рукой, показывая, на чьей он стороне. Дед понял и продолжал серьёзно. — Есть два варианта, друзья мои. Первый: герметизируем отверстие перископа и делаем несколько точечных отверстий ниже главной палубы, по бортам, с таким расчетом, чтобы запаса воздуха под палубой осталось достаточно для минимальной плавучести. Как идея?

— А я предлагаю оставить перископ, как и было, но сделать две рубки, в носу и в корме, чтобы удерживали горизонт. Но рубки сделаем полыми, с запасом воздуха для минимальной плавучести. Могу я сделать две рубки?

— Ты конструктор — ты всё можешь. Решение правильное. А у меня, Володенька, ещё вариант есть.

— А у меня, дедуля, тоже. Сказать?

— Говори?

— Я возьму две или три шариковых ручки. Разберу их, оставлю только пластиковые трубочки, которые герметично по торцам заклею, чтобы они стали плавучими, и просуну внутрь корпуса. Корпус наполнится водой и погрузится, а трубочки станут воздушной системой и будут поддерживать нейтральную непотопляемость. Можно?

— Все гениальное просто. Ай, да внук Вовка! Где ты только этих слов поднахватался — «балласт», «непотопляемость»?

— Что, уел тебя молодой фантаст? — спросила бабушка из другой комнаты.

— Да. — Индустрий Львович вдруг понял, что случилось непоправимое. Он встал и вышел к жене: что-то меня сегодня молодые обходить начали.

— Звонок…

— Кто-то звонит? Пришёл кто-то?

— Дедушка, никто не звонит.

— Я же слышу, бабушка сказала: звонок…

— Это тебе. — Бабушка вошла и показала пальцем на голову. — Тебе, дед, звонок: думай! Про белую юбку помнишь? Я уже купила сегодня. Но ты, всё равно, должен мне. Догадываешься? — она развернулась и вышла.

— Дед, ты догадываешься? — спросил внук шепотом.

— Догадываюсь, дружок мой. — Хе-хе.

— Хе-хе, — улыбнулся внук. Гуль тоже улыбнулся, показав язык и два ряда зубов.

— Дед, а почему в энциклопедии написано, что два глаза показывают расстояние? Что — сколько метров? Как на спидометре в машине? — Он прищурил один глаз, затем другой. — Я что-то никаких цифр не вижу…

— А ты закрой один глаз и попробуй пройти по линии или взять рукой стакан, или дотронуться до кончика своего носа… Труднее? Кормил с бабушкой чаек на море? Видел, как они падают с неба за крошками и над самой водой зависают? Вот если им один глаз прикрыть…

— Как пирату? Чёрной повязкой?

— Примерно. То птица не сможет остановить полёт в сантиметрах от крошки и промахнётся.

— Промахнётся? Почему?

— Два глаза помогают оценить расстояние. Как мы с тобой, когда вдвоём, можем придумать такое замечательное… что-нибудь…

— Открытие? Солнце? Утро в лесу и с птицами? Да?

— Или упросить бабушку дать нам чего-нибудь вкусненького, а?

— Урра, дедуля! Я придумал: пусть у нас будет с тобой одна голова.

— А как же, когда я на работе, а ты в садике? Голова наша, где будет?

— Ты не понял, дед! — Он стал хлопать ладошками по своей голове, будто подгонял мысль. — Голова — это уши и нос, ну, и глаза, конечно. Но ведь уши не думают? Что у нас думает? Не уши ведь? И не волосы…

— А что же у нас думает?

— Ну, не знаю. — Внук развёл руками по сторонам, втянул головку в тонкие плечики, шевельнул худенькими лопатками, словно крылышками, несколько раз вздохнул глубоко, и сказал. — Это, наверное, такое, что даже, когда мы в разных комнатах, то думаем одинаково. Вот.

Индустрий Львович обнимает внука, прижимает к груди. — Это называется «семья», Володенька.

— А какая бывает семья? — он начинает загибать пальчики: семья — папа и мама, и ты и бабуля, и я… А ещё?

— Семья друзей… Конструкторов… Семья народов…

— Разве бывает такая семья?

— Конечно. Как облачко.

— А тогда — всех, всех, всех, кто живёт на земле? Дедуля! Они же могут думать одинаково, как муравьи, когда муравейник строят? А где у муравьёв мозг? Муравьи чем думают? Лапами? Усиками? Ты чего молчишь, дед?

— Задумался. Муравья вспомнил, — произнес Индустрий Львович.

— Какого муравья?

— Которого я придумал.

— А знаешь, где я купила белую юбку? Никогда не догадаешься… — громко сказала бабушка, мелькнув и пропав в проёме двери…

— Извини, внучек, пойду-ка я в душ…

— Трудный день, дедуля? — внук вздохнул. — Я знаю, это бывает… Только ты не отключай наше облачко, ладно? Я тебе ещё что-то придумаю… и пошлю тайной почтой… Тсс. Никому об этом…

Весну развлекла новость: в городе ожидается Посланец Вселенной — космический робот, воспитанный, возраста неопределённого, намерений необузданных, может быть. Вариант Хлестакова, Дон Жуана и капитана Грея в одном флаконе, весь в звёздах Космоса, как тореадор в красном золоте. Хотя ни один репортёр ещё не нашёл его, никаких официальных сообщений не поступало, но слухи ползли и множились.

Женщины сходили с ума и крутили бедрами кольца соблазнов, безумно желая стать «Мисс Посланница» и улететь куда угодно, где «всё есть!». Сами себе удивляясь. Весна!

Мужчины отчаянно пересчитывали деньги как в последний раз и затягивали на горле галстуки типа «ты меня знаешь?», желая произвести впечатление. Чем-нибудь.

Чемпион ринга дрался с тенью виртуального противника, но тень не падала.

Интернет продавал вопросы, которые Звёздный робот мог бы задать, и ответы на них, как билеты на экзамен в пространство.

Губернатор подбирал ремень, чтобы втянуть живот и не задохнуться. Пожарники примеряли костюмы с золотыми пуговицами и фуражками типа «аля-козырёк». Кто-то предлагал проект гигантского светофора для космических кораблей и искал спонсоров.

Прошли две недели. Ожидание утомило. Здоровье и деньги поистратились. К счастью, пошли дожди, и город притих. Нет, он продолжал жить, но проще, по-нашему, обыденно и душевно. Робот-Ревизор, поговаривали, попал не на ту орбиту и «застрял в обществе нелёгкого поведения». Женщины ему тайно сочувствовали, но ждать не собирались.

Жизнь на Земле и в Космосе все-таки разная: пожилым — вечная, молодым — праздная.

Ночь. Одинокая женщина идёт по яркой улице в поисках своего мужа…

— Мужа не видели?.. Мальчики! Мужа не видели?.. — Мы девочки, мама… — Девушка! Барменша! Мужика… — Где я тебе мужика в четыре часа утра найду! Совсем ошалела тётка…

Женщина заходила в круглосуточные магазины и бары, расспрашивала загулявших клиентов и усталых работников.

Ночь шла на убыль. Первые утренние «ходоки» уже потянулись по улицам походкой счастливцев, чей день начинается беглым поцелуем и женским шёпотом: «Уходи уже, неугомонный ты мой… Рассвет скоро». Есть женщины, которые встречают рассвет правильно.

Финк, лучший робот Вселенной, сидел на корточках в тени брызгающих остатками дождя сосен и боялся высунуться под свет фонаря — он был без головы. И в этом заключалась проблема… Накинув на плечи пиджак «пирамидкой», чтобы никого не пугать пустотой выше шеи, Финк прислушивался к разговору двух задержавшихся на ночном празднике:

— Беня! Видите шрам на лбу? Любовь. Сковородкой стукнула. Виноват сам! Перепутал место в объятиях… А свято место, как известно…

— Голову ты потерял… Го-ло-ву! — один стучал пальцем по лбу другого.

— И я, потерял голову… — Финк прикрывался открытой ладонью. Двое посмотрели из темноты, посочувствовали:

— Вот это фингал, — прохрипел первый. — Головы не видно! Совсем!

— Совсем, — согласился Финк.

— За неделю пройдет, — резюмировал второй.

— Приезжий? — спросил первый.

— Прилетел, — ответил Финк, немного подумав.

— За-ле-тел ты, брат залётный.

— Я — космический.

— Поможем, — добавил второй, уверенно.

Финк почувствовал интерес и сочувствие. Совет был необходим. Он решил рассказать всё.

— Я робот. Получил задание Центра: войти в контакт с женщиной. Я пошёл по ближайшему адресу, какой мне из Космоса дали…

Двое повернулись к нему с любопытством:

— Колоритно начал, молодец!

— Постой! Ты не тот ли, которого в мэрии ждут?

— Кто меня ждёт?

— Пожарники с пуговицами, и мэр с пузом, ха-ха-ха… Робот не понял иронии и продолжал:

— Я двери открыл и вхожу к ней.

— А ключ, где взял?

— Зачем мне ключ? Я же — робот… Из Космоса.

— Звездолёт? Через форточку? Ну, ты и врун…

— А дальше?

— Вошёл. Она бельё гладила.

— Ты подумал, что и тебя погладит?

Оба смеются, но Финку совсем не смешно. Он их не понимает, продолжает своё:

— Задание у меня простое было. «Здравствуйте», — говорю. Она поворачивается ко мне:

— Ты как вошёл?

— Через дверь.

— Я, что ли, на замок не закрыла? Ты кто?

— Я Финк. Лучший робот Вселенной. Я могу даже влюбиться…

— Не подходи! Без боя не дамся. Кричать буду.

— Я робот…

— Сейчас муж с работы придёт, он тебя так уробит… Робот-хобот!

— Я…

— Стой на месте! Как врежу по лбу…

— У меня голова электронная…

— Не шевелись!

— У меня задание Центра — войти в контакт с женщиной…

— Контакт?!

— Блестящий утюг опускается мне на голову. Так и зашипела моя электроника. Я поднимаю руки, отвинчиваю голову, как водолазный шлем, опускаю голову в сумку, стоящую у ног. Достаю из сумки запасной блок. Устанавливаю на плечи.

— Не бейте меня по голове, пожалуйста. У меня запасных блоков по одному. Иначе, мне долго придется заниматься ремонтом… А я… Но женщина не дала мне закончить речь. Утюг был горячий, а сковорода оказалась тяжёлая… Теперь я без головы…

— Она что же и скорую помощь тебе не вызвала?

— Я же робот, космический. Объясняю вам…

— Хороший мужик, видать, но сильно ударенный. Женщина — это такой инструмент!

— С утюгом или сковородкой — бомба!

— Мне контакт нужен, — сказал Финк обреченно, — с женщиной.

— Он на что намекает, Беня?

— Пойдем от греха. Прости, друг. Не по пути нам.

— Контакт тебе в лоб…

Оба поднялись и ушли. Финк остался один под соснами. Звёзд не было видно, половина неба поблекла, связь с Центром пропала. Стал накрапывать дождь. Надо было искать убежище. Где-то рядом, как пластинка, крутился голос:

— Люди! Мужика не видели? — Без головы? — Я тебя про голову спрашиваю? Мужика не видел? — Где я тебе… Они все теперь безголовые… Весна! Был один. Говорил — из Космоса. — Да хоть из Америки, лишь бы не гей… — Гей отсюда! Накаркаешь… — Мальчики, мужика не видели? — Мы не мальчики, тетка, мы опять девочки. — Что же вы, девочки? Грех вам… — Жить хочется, тетенька. А не с кем… — Перевелись мужики, прости господи… — Она пошла дальше, бормоча под нос: «Я же просила тебя. Я простила тебя. Пельмени в холодильнике лежат, как ты любишь… Самогоночка есть, вместе и выпьем…»

Дождь усиливался. Финк увидел приоткрытую дверь и проскользнул внутрь. Было темно и, судя по зазвеневшим бутылкам, здесь хранили винную тару. Сладковатый аромат медленно погружал загнанное обстоятельствами тело в сон фантазий.

Финк устало опустился на пластмассовый ящик. Сумку с запчастями поставил рядом. Расслабился как человек.

Прошло минут пять-десять. Снаружи послышались быстрые шаги и крики: «Вот она! Не уйдет… Как мышку её! Как мышку… Загоняй куколку!» Рефлексы Робота отработали внутреннюю команду: «Встань! Оцени обстановку… Трое парней за девчонкой гонятся…».

Финк вспомнил пляж и маленькую принцессу на фото — девочка наклонилась к букету цветов, нюхает или пьёт аромат, как бабочка…

Робот превратился в мужика с хрипловатым голосом и пиджаком над головой:

— Ребята, стойте!

— Тебе чего? Хочешь проблем?

— Девочку не трогайте…

— Мы сейчас и тебя рядом с ней уроем!

— Мужчины так себя не ведут: бить девочку, нападать трое на одного…

— Учить будешь? Ты с какой звезды к нам свалился?

— Женщину бить нельзя, обиженного надо защищать, трое на одного — это не честно, запрещено Правилами…

— А мы их купили: правила, женщину и этот вечер. Проси прощения, дядя! Вали на колени! У нас свое правило-правило, — нож приставили к животу, остро…

Финк торопил Вселенную: «Центр!.. Центр! Ответь Финку! Что я должен делать? Я ведь не имею права вмешиваться? Разве роботы могут быть против людей? Разве человек способен бить женщину? Разве люди не ценят жизнь! Что они берегут? Может, это не люди?.. Я робот… Я не могу мешать человеку… Я должен защищать человека! От кого? Алло-а, Центр!».

Вселенная молчала.

Финк встал и ударил… Двое побежали в обратную сторону, один остался лежать, девчонка в коротенькой белой юбке и кожаной курточке запуганно дрожала и рыдала в объятиях безголового и мешала ему оценить обстановку. Отсутствие головы включило Программу естественных реакций. Программа подстроилась под голос суетливой тетки, откуда ни возьмись появившейся:

— За мной бегите! Оставаться нельзя. За мной! — Она подхватила за руку девчонку. Скомандовала Финку: «Чего замер как памятник! Слышишь — полиция рядом?!»

Финк услышал свистки, визг тормозов и топот по тротуару.

— Беги за нами!

И он побежал за женщиной и девчонкой. «Почему мы должны убегать?» — спрашивал Финк у Центра. Часточасто гудели гудки: занято… занято…

Финк крикнул женщине:

— Почему убегаем?

Она рассмеялась:

— Потому что этот город достался уродам.

— Как достался?

— Одни продали, а другие купили.

— А полиция?

— Полицию тоже продали…

— Полиция должна защищать людей…

— Она давно забыла, кому должна…

— А мы?

— Кто нас спрашивает? Мужичо-ок! Топай чаще, пиджачо-ок!

Женщина была местная, шустрая и бывалая. Девчонка в юбке от свиста полиции и голоса в микрофон: «Немедленно остановиться!» — рванула в сторону, будто испугалась ещё больше, выскочила на узенькую улицу с разворачивающимся такси. Секунда! Впрыгнула внутрь машины, хлопнув дверью и крикнув водителю: «Жми!» Жёлтый зверь с шашечками испарился, как истребитель на взлёте.

Финк плохо соображал, топал за женщиной, которая крепко держала его за руку. Дома раздвинулись, пропустив меж собой заборы и деревья за ними. Город отступил. Женщина остановилась, тяжело дыша. Повернулась, устало наваливаясь на мужчину, забарабанила по его груди: «Что вы с нами сделали? Что вы сделали с нами, мужики… Мать моя, родимая… Эх! Предали-продали. Предали и продали…» Она, вдруг, заплакала. Рефлексы Финка не понимали её и не знали, что делать. Руки его помахали в воздухе, как воздушные шарики на ниточках клоуна, и стали гладить женские плечи.

Рассвет. Радуга парила над лугом. Белый щенок и жеребёнок бегали кругами, словно хотели поймать свечение воздуха. Не успели — оно испарилось в рефракциях солнца. День оброс звуками, словно листья зашелестели, а щенок залаял. В заборах заскрипели калитки. Финк вспомнил цвета радужных спектров и повторял вслух:

— Красный, оранжевый, жёлтый…

Женщина подняла голову и улыбнулась, совпав с ним какими-то воспоминаниями:

— Как однажды жак-звонарь голубой стащил фонарь… Может, мы с тобой одноклассники?

— Кто это — одноклассники?

— У которых есть прошлое.

— У нас с тобой есть прошлое?

Она ответила быстро, будто не знала других ответов:

— Прошлое — предали. Будущее — распродали. — Вытерла лицо белым платочком с сиреневым кружевом. Улыбнулась. Заключила устало, — день начался. Солнце…

— Прошлое нельзя предавать, а будущее — не продается, — ответил Финк.

— Предается и продается…

— Людей продавать нельзя. Правила жизни Вселенной.

— Ты дурак? Или, точно, с какой-то звезды свалился? Поверь мне: людей, шум прибоя, энергию Солнца и запахи моря — всё продают.

— Море? Не верю. Я не верю тебе!

— Тебе сколько лет?

— Не знаю. Может быть, тысяча…

Она вдруг расслабилась и потянулась руками вверх, к небу:

— И мне сейчас — тысяча. Так я устала… Пойдём ко мне? Лицо у тебя доброе. А я тебя целовать буду. — Повернулась к нему, но он не понимал, чего она хочет. Она стушевалась. — Прости. Я так давно не целовала никого. Соскучилась.

— Что такое целовала? Я голову в сарае забыл…

— Очнись!

Финк очнулся. Увидел кусочек улицы. Там шаркали чьи-то ноги, шепелявили голоса, проехал велосипедист без головы — голову обрезал низкий проем приоткрытой двери.

— Проснулся? — Женщина сидела напротив и вытирала ему лицо носовым платком, белым, с сиреневыми цветочками. — Это ты надышался парами вина из пустых бутылок. — Она улыбнулась. — Я забежала от дождя спрятаться. Ещё темно было. Ты даже не сопел. Я испугалась — жив ли?

— Я робо… — он смутился и смолк, неожиданно все вспомнив — утюг, двух бродяг, девочку и такси. Сон?

— Где моя сумка?

— Эта? — она подвинула к его ногам.

Он открыл сумку, но не увидел того, что хотел найти.

— Где моя голова?

— Замаялся, мальчишечка. — Женщина потянулась к нему. — Совсем голову потерял, глупенький… И не бритый? — провела ладонью по его щеке.

Финку показалось, что опять пошёл дождь. Он посмотрел вверх:

— Дождь?

— Это слёзы твои.

— Что такое слёзы? — он следил за движениями её губ, как под гипнозом.

Она ответила ему губами:

— Это когда хорошо.

— Как хорошо?

— Жить хочется…

По крыше застучали частые капли.

Финк закрыл глаза, будто видел что-то внутри себя.

— Ты знаешь, какой я внутри?

— Что, бесконечный как Космос?

— Откуда ты знаешь?

— Смешные вы, мужики, когда плачете. Вставай! Покажу тебе весну в звуках дождя…

— Весны в звуках дождя не бывает.

— А ты прислушайся!

— Я не верю, что всё продаётся! Полиция должна защищать…

— Ну, и молодец. За это я и хочу тебя поцеловать. Можно? Целует.

— Я робот… Мы где?

— В сарае. В звуках дождя мы летим в Космосе. Слышишь?

— В сарае?

— Ты зануда? Что ты всё переспрашиваешь?

— Что такое зануда?

— Туповат ты, друг сердечный!

— У робота нет сердца.

— Помолчи, а? Имей совесть.

— У меня нет совести.

— А женщину защитил?

— Это Программа во мне: слабых всегда защищают. Правило мира.

Женщина гладит и уговаривает:

— Такой правильный, что ли? Мужичо-ок! Соглашайся со мной, а? Тебе хорошо будет… Сердце в тебе стучит, совесть тебя волнует, а целоваться совсем не умеешь, дурашка. Я буду учить тебя, хоть ты обманщик. Ты зачем притворяешься? Тянет к женщине? Тянет правило твоё? Женщину ты не обманешь?

— Обманывать — плохо.

— Все-то ты понимаешь, ухажёр ночной. А чуть-чуть обмануть — весело… Поиграй со мной! Скажешь «миленькая», и я улыбнусь тебе. Обмани меня, миленький. Тихо-тихо скажи… Слышишь, сердце стучит?

— Моё?

— Твоё! Не дрожи так. Слушай сердце в себе. Сердце плохого не скажет.

— Сердце не может сказать!

— Тсс! Слышишь рядом стучат?

— Кто?

— Твоё и моё. Дай ладошку сюда. Которое хочешь? Выбирай! Так и умрём… Я — с твоим, ты — с моим… Финик мой! Сердце в ладошке…

— Я робот, а чувствую себя муравьём? Роботом Космо-са…

Она рассмеялась:

— Час-туш-ка-а! — Поёт. — Я согласна с муравьём, если в нём большой объём. Шевелит как нервами муравей антеннами… Шевели клешней, чуток, проникай в меня, милок. Будем делать вместе жизнь, крепче лапками держись… Весело-оа!

— Почему весело?

— Господи! Научи ты его помолчать!

Она навалилась трепещущим телом и прижалась щекой. — Финку стало больно. Он не мог понять, что это за сигнал и откуда он:

— Мне больно!

— Где? — Финк показал рукой на больное место.

Она рассмеялась, совершенно счастливая:

— Вот это фингал!

— Что такое фингал?

— Фонарь под глазом!

— Откуда? У меня не было там фонаря. Зрительные сигналы поступают прямо в блок аналитики ролевых ситуаций. Я — робот… — он вдруг забыл слова текста…

— Это тебе вчера хулиганы с улицы орден на глаз навесили.

Опять запела весело. — Не умелый смелый мой больно стукнулся скулой! Ой-ой, милый мой! — Перешла на шепот. — Не сердись… Дай больное поцелую… Слышишь, дождь кончился? — Она поднялась и подошла к выходу. — Смотри, как светло стало! — Распахнула дверь. Оглянулась и позвала: пойдём? — Он встал, подошёл, сморщился. — Что, болит ещё?

Он хотел сказать «Да», но что-то внутри удержало, и он гордо сказал: — Нет!

Она рассмеялась:

— Мужи-ык! Болит, значит живой. Глянь! Луна днём смешная и маленькая — пушинка в дырочках. Космос над нами чувствуешь? Выпрыгивай из звездолёта! Выходи на Землю!

Финк посмотрел на небо, на белый кружок луны, но чувствовал только тоску и растерянность.

Выходить из сарая под звёзды показалось опасно: сарай ограничивал, но не кричал, звёзды были знакомы, но что-то приказывали. Ему захотелось свободы от всех, захотелось бежать…

— Куда? Катастрофа, — прошептал он. — Катастрофа идёт на Землю!

— Кто идёт? — Женщина не понимала его неуверенных полушагов. — Ты про тех дураков ночных? Они не придут… Выходи-выходи, смельча-ак…

Дверь звездолёта заскрипела, запела, успела… Закрылась.

Земля уносила сарай, вращаясь в пространстве. Финк вспомнил чьи-то слова о течении, о женском коварстве, осторожную власть гравитации… Что-то надо было записать на память… Давно не вызывает Центр. — Я Финк, лучший… — Он опять забыл текст.

С ветки упала на нос ему капля. Робот испуганно вздрогнул. — У меня есть нос? — Он ощупывал лицо пальцами и неожиданно рассмеялся.

— Ты о чём, Финик? Весело? Я буду называть тебя — Финик. Можно?

— У меня есть нос? — Он посмотрел по сторонам. — Весело… — повторил её слово.

— Ох, как глаза у тебя засветились, Фини ст ты мой! Я назвала тебя — Финист. Ты понял? У тебя глаза сейчас ясные-ясные…

Этими глазами он видел мир впервые. Женщину, которая улыбалась. Улицу и людей. Несколько сосен и огромный платан. Жёлтый лист медленно поворачивал бок, коричнево-жёлтый. Голубь махал крыльями, выбирая, куда ему сесть, и косил глазом. Воздух от крыльев дунул прямо в лицо и напугал: Фыррр-фу-у! Собака остановилась у светофора, взглянула на Финка, как на человека, и смело пошла на зелёный свет.

«Я вхожу в море людей? — удивился Финк, — почему я перестал бояться?» — Он вспомнил слова контрабандиста: «В море святых нет. Все — грешные… Наше течение правильное, а слова — тёплые…» Подумал: «Я — живой?». Спросил громко:

— У меня есть лицо? Я тоже могу улыбаться? — Женщина его не услышала, но кивала головой согласно, и это ему не понравилось: «Не расслышала, а соглашается. Вот все они люди такие… От этого им катастрофа…»

Женщина опять повернулась к нему и взяла за руку:

— У тебя хорошая улыбка, — сказала.

Он кивнул и прошептал совсем тихо:

— Я улыбаюсь? Я становлюсь человеком? Зачем? Что мне делать? Как быть? Катастрофа?!

— Не мучься, дурачок. Главное — ты не один будешь.

— Как это — не один?

— Со мной… Один ум — хорошо, а два — лучше…

— У вас что — коллективный ум?

— Конечно. Один пошёл, а все за ним…

— Куда пошёл?

— Какая разница. Не задавай лишних вопросов. Будь проще.

Финк вспомнил Петруху, и ему захотелось стать проще и без проблем: «А зачем мне сейчас катастрофа? Какое мне до этого дело?». Ему захотелось выбросить мысли из головы или взять и забросить голову в море… В этот момент он ударился лбом в столб, звонко и больно. Кто-то крикнул: «Человек упал! Больной? Пьяный? Больной или пьяный… С Луны свалился».

Финку стало обидно, и он возразил, вставая:

— Ни с какой не с Луны. Я Финк, лучший робот Вселенной. Могу даже влюбиться… Могу — муравьём…

Женщина опять оказалась рядом и говорила быстро и громко, объясняла людям, но Финк её не понимал:

— Он хороший мужик, мы с ним чай пили, хлеб с чаем… Он немножко смешной и не все слова знает… Он честный, как будто из сказки…

Финк не понимал, о ком она говорит, зачем их обступили люди. Голубь опять пролетел совсем близко и качнул небо. Собака запуталась под ногами и отскочила испуганно, присела на хвост и подняла голову. Финку показалось, что рядом мелькнул Петруха. Похож? Где они теперь — Петруха, профессор, подводник… и три козырных короля, Индустрий… девочка, нырнувшая в такси? Смешно, что он решил её защитить? От кого? Разве надо защищать от людей?

— Я всех защитить хотел, — сказал громко. — Центр ничего не сказал мне. Но разве неясно, что я вас защищаю? Вы рады? Я чувствую — мы одинаково думаем. Мы — вместе?

Финк был почти счастлив. Катастрофа улетела в Космос. Его защищал коллективный Разум. Он это чувствовал.

Собака шла по переходу на зелёный свет и улыбалась, как на параде, глядя на Финка.

— Я прилетел к вам, чтобы вы не боялись меня. Я ваше продолжение в Космосе, — сказал робот голосом диктора центрального телевидения, будто с трибуны. — Я всех приглашаю в Космос! Я счастлив, что я здесь!

Трое полицейских подошли сбоку и взяли его под руки:

— Документы покажи.

— Какие документы?

— Паспорт давай.

— Какой паспорт?

— Ты что, псих?

— Я робот.

— А хобот есть?

— Я робот. Инопланетянин.

— Иностранец, говоришь? Паспорт давай!

— Я из Космоса. Вы должны меня слушать! Я прилетел сообщить вам о катастрофе.

— Террорист, что ли?

— Я могу снять голову…

— О-о-о, дядя, ты уже на три статьи наговорил. Лезь в машину! Они пытались запихнуть его в подъехавший УАЗик. — Наклонись, дурень! Голову, голову, давай…

Финк понял буквально, снял голову и подал её старшему…

На стене высотного дома великий Эйнштейн настраивал скрипку и показывал язык. С яркого баннера на другой стене летели на прохожих детали женского туалета и надпись «Завтра я сниму с себя всё!».

Финку расхотелось оставаться счастливым. Он сделался муравьём и пополз в Космос.