Залив белого призрака

ЛЁД В БОКАЛАХ

Лёд рвался от боли и трещал, разрываемый горячими пальцами антарктических гор, молодых и прорастающих из Земного шарика, как зеленые пучки из луковицы… Ледниковая корона Полюса кренилась и падала, дробясь и растекаясь ледниковыми реками… Гигантские жемчужины раскалывались на куски, айсбергами сползая в океан и шипя… Ледяные поля размерами в пол-Европы, вскипали и переворачивались, как мясо на вертеле, не вмещаясь в бушующий океан, ныряли, выпрыгивали из воды и снова погружались, будто пытались спрятаться. Но люди, самолёты, космические лаборатории — находили и преследовали. Самолёты визгливо жужжали, поливая нещадно аэрозолями красок, как цели для будущего бомбометания… Подводные лодки пронзали пульсарами гидролокаторов, примериваясь… Крутились километровые ленты кинопленки… Щёлкали и молнились миллионами вспышек профессиональные и любительские фотоаппараты, будто изучая и планируя поле боя… Молотками, ломиками, бурами — били, кололи, сверлили и препарировали, вонзаясь безжалостно… Лёд плакал. И таял. Таял. А слёзы его плескал океан… солёные, как у человека…

За первые сутки перелёта, с антарктической станции на Кейптаун и прыжок над всей Африкой на Дакар, Данила отупел и оглох буквально от шума моторов и криков людей, от тесноты замкнутого пространства и множества афро-евро-азиатских улыбок и лиц, сжался и сморщился от неприятно нахлынувшей близости чужих запахов, и глупо, по-мальчишески, перевозбудился: «Скоро буду в Москве! Три года Антарктиды кончились!»…

Но верно говорится, чем ближе к дому, тем забот больше: обязанности, обязательства, волнения, предчувствия… Предчувствие его не обмануло и он, оказалось, не зря пошёл проверять в Дакаре экспедиционный груз. Агент-сенегалец в белой рубашке, шортах и сандалиях на босу ногу, с полным жёлтых зубов ртом и желтоватыми же белками огромных глаз на шоколадном лице — долго вёл Данилу по коридорам, через ограждения и калитки, к багажным тележкам, прямо на лётное поле, к грузовой пасти винтокрылого монстра, где два негра пыхтели, распихивая коробки, чемоданы, ящики. Из-под приметного двухметровыми габаритами блока с надписью «Академия наук… Антарктида — Москва…» текла влажная струйка. Данила бросился к ящику и стал ощупывать его, как больное живое существо:

— Температура? Какая температура? Рефрижератор?!

Агент заулыбался, закивал часто и подтверждающее:

— Но рефреджерейтор! Нот нид! Не надо! Понимай?

— Надо! Надо, Том!

— Нет надо! Том знаешь! Том райт! Олл райт! Лук!

Данила не понял последнее слово, пока агент не достал из портфеля копию телекса: Лук! — «Смотри!» — догадался Данила, заглядывая в бумажку. По-русски и по-английски было написано, что в связи с прекращением финансирования, получатель груза — Институт… Российской Академии наук снимает требование по соблюдению температурного режима во время транспортировки груза.

У Данилы мгновенно начало чесаться всё тело, а перед глазами поплыли радужные круги: «Ошибка? Опечатка? В Москве этот груз никому не нужен?.. Институт… Российской Академии наук снимает требование по соблюдению температурного режима во время транспортировки груза…».

Содержание телекса ударило по голове, развалило сознание: «Что там у них происходит? Почему?! Керн антарктического льда, мерзлая слеза тысячелетий, ценнейший гляциологический материал — никому не нужен?! Конечно, опечатка. Конечно, недоразумение. Я сам все исправлю. Нужно! Это живой лед. Нельзя его губить. Он может сказать… Он скажет! За Антарктиду и холод собачий, за нашу работу и вьюгу, за наших мужиков, за орден по имени Геология! За Землю, летящую в звездах!..».

Данила стал теребить агента:

— Нет стоп! Температура минус двадцать — нот лесс! Не меньше! Сколько надо платить?.. Я заплачу… Кэш! Я плачу кэш! Наличными! Делай, Том, делай!..

Том сделал. Что-то подписал, куда-то сходил, что-то сказал, ящик опять поместили в рефконтейнер. Данила слушал урчание морозильной машины, ощупал ладонями, чувствуя холод, поднял вверх большой палец, одобряя. Том оскалился в улыбке, тоже поднял палец. Двинулся на выход, немного сутулясь, широко расставляя длинные худые ноги, слегка запрокинув черную голову с открытым губастым ртом. Данила удовлетворенно вздохнул, тихо и искренне…

Потом объявили чартерный рейс Дакар — Москва. Пассажиры гудели, как улей. Данила оглядывал рязанские лица и не мог понять их суетливой говорливости и жадного откровения.

— Здорово, славяне! До Савеловского далеко?

Мужик, лет тридцати пяти, крепкий, в белой рубашке и джинсах, протискивался по проходу, выискивая своё место, устало упал в кресло рядом с Данилой и продолжил, поясняя:

— Москва! Савеловский! Радость и тоска на лицах, будто по грибы от Торжка до Кашино пол столицы двинулось! Смотри-ка, — он с удовольствием крутил головой, будто оказался в театре. — А лица-то?! Родные, как солёный огурчик к случаю! Водочку — скоро подавать будут? Раас-се-я?! Меня Олегом зовут… Когда из Москвы разлетались, никто и ни с кем не разговаривал, будто перед новой жизнью медитировали… Когда на африканском базаре толкались — отворачивались, будто боялись, что кто-то попросит взаймы, хоть пять долларов… А только в самолёт на Москву сели — родны-ия! Наговориться не могут… Откуда летите, простите?

— Из Антарктиды.

— Да?! Первый раз такого попутчика Бог послал. Что везёте? Пингвина? Китовый зуб? Холод? Грибочки-ягодки? Ха-ха, ха…

— Лёд.

— Лёд?! Для коктейлей?! С накладными расходами или таможенной скидкой?.. — сосед рассмеялся собственной шутке.

— Нет, — смутился Данила, — это антарктический керн, лёд из скважины, для исследований.

— А-аа, а я думал для коктейлей…

— Нет, вообще-то, — начал Данила, — антарктический лёд очень здорово, когда его в стакан с жидкостью бросишь. Он шипит, будто шепчет что-то… — Данила улыбнулся, вспоминая. — Красиво.

Сосед ухмыльнулся.

— Красиво — это не коммерция, это только романтика! А много его там? — Сосед уже успел сделать знак стюардессе, и она поняла его, принеся два стаканчика с жидкостью.

— Антарктида покрыта двухкилометровым слоем материкового льда, — как на экзамене ответил Данил.

— А какая от него может быть польза, кроме исследовательской тайны и шёпота? — сосед улыбнулся, показывая прекрасные зубы, будто готовился откусить что-то. И протянул один стаканчик Денису.

— Пейте, студент!

Но Данила, взяв в руки пластиковый сосуд и пытаясь определить содержимое, всё ещё отвечал на вопросы.

— Вода. Пресная. Её не хватает на всей Земле. Полмира страдает от этой проблемы.

— Что вы говорите? Серьёзно?

— Я где-то читал, — ответил Данила, — что пять миллионов человек гибнут ежегодно от недостатка воды. Были идеи буксировать айсберги к берегам Африки и поить. Если иметь айсберг, то можно заниматься и коммерцией, — улыбнулся собственной мысли молодой исследователь.

— Фантастика! — похвалил его опытный сосед. — Только, смею заметить, чтобы зарабатывать деньги, лёд у вас должен быть здесь, — показал на голову, — запомните! Никакого романтического бреда — только лёд. За это! — и медленно выпил, пальцами проведя по горлу и груди, будто сопровождая поток до места.

Данила сделал глоток и вдруг сжался, крича больше глазами, чем захлебнувшимся голосом.

— Водка?!!

— А ты думал вода? Или полярникам спирт дают? К спирту привык? Отвыкай, студент… Дома — проще! Извини, без огурчика. — Он расслабленно распластался, расстегивая верхнюю пуговицу рубашки, вздохнул, улыбаясь, как солнышко.

— Но с душой, друг, с душо-оий!.. А на сон лучшее средство — стакашек. Учись. Он вынул из целлофанового пакетика чёрную повязочку для сна в самолёте и натянул её на глаза. — На длинных перелётах самое разумное и здоровое — отоспаться. Или придумать коммерческий ход, как в шахматах. Вот — про лёд, например. Шучу. — И всхрапнул неожиданно, а проснулся, кажется, уже перед самой посадкой в столице.

Данила тоже пытался заснуть, но то не давала покоя хозяйско-покровительственная интонация собеседника, то лезли в голову воспоминания, голос Петьки, который вдруг стал назойливо прорастать в сознании, будто он не остался там, в Антарктиде, а вселился внутрь Данилиной головы и смеялся теперь оттуда, подначивая: «…Ты как это устроился среди туристов и шмоточников? Тебе больше делать нечего? Ты работу нашу забыл, что ли? Сбежал, может быть? Меня бросил? Лёд наш? Только там наша жизнь! Только — там! Парень…».

Когда стюардесса объявила о скорой посадке и температуре воздуха в Шереметьево, сосед потянул повязку со лба, открывая сначала один глаз, как пират, и зорко кося на Данилу:

— Вы здесь, герой дня. Это хорошо, а то я было подумал, что мне всё приснилось про белые вьюги.

Данила приготовился ответить, но Петька из него аж взорвался своими горячими эмоциями и бескомпромиссной интонацией, как он всегда бурлил, что-то доказывая, и Данила сказал громко словами друга, за двоих, будто:

— Лёд заставляет быть чище! Сильнее! В Антарктиде легко поскользнуться и трудно выжить! Это вам не Москва…

Но сосед приоткрыл другой глаз и из пирата превратился в добродушного дядю, припухшего, насмешливо откинувшегося в кресле, шевельнул челюстью, будто поставил на место крупные зубы и ответил спокойно, медленно:

— Выжить требуется везде, в этом смысле — в Москве ли, на льду ли — жизнь одинакова. Где легче — большой вопрос. Эта жизнь — наш смертельный танец. Бабушкины частушки с картинками помнишь, а?! А танцы в чужой деревне, когда знаешь, что подловят на дороге и бить будут, а танцуешь! Танцуешь! Танцуем?! — и зубы его улыбались…

«…А меня-то зачем в самолёт втиснули?! — заскрипел и пошел трещинами лёд в контейнере. — Я вам что сделал плохого? Что вы меня преследуете?!» — И лёд шевельнулся, как зверь в клетке. Но сил было мало уже. Аэродромные пересадки и ожидания под солнцем будто выжали и иссушили ледяные мышцы, рассыпающиеся в мелкие бусинки, быстро тающие. Контейнер терял вес и самолёт начал крениться…

Качнуло. Данила схватился за кресло. Он вспомнил вдруг совершенно отчетливо: крик миллионов пингвинов, обезумевших тюленей и полярных птиц, когда тело скалистого берега затрещало, провалилось и двинулось под ногами Данилы и Петьки навстречу холодному океану, ныряя в него и вспенивая, взлетая под низкие облака, где тоже кричали и метались перья, глаза и крики… Крики! А со стороны ледяного откоса, уходящего своим вздутым парусом в снежный туман и небо, пофыркивая, как разбегающееся мохнатое чудище, неслась вниз, взрываясь и подпрыгивая, дробясь и раскалываясь, километровая стена отколовшейся ледниковой горы… Рядом с Петькой бежали и падали, спотыкаясь как дети, красноклювые пингвины и орали, оглядываясь на топчущих их. Рыжий тюлень толкал носом детеныша.

…Огромный ледяной скол обогнал всех, проехав по головам, оставляя медленно краснеющий след на бегущей массе, и утонул совершенно бесследно, то ли в воде, то ли в барахтающейся суете тел, голов, ласт, плачущей пары глаз одинокого в испуге и непонимании морского льва. Все это бурлило, дрожало, дышало одним рвущимся от натуги всхрипом, и падало. И опять поднималось и бежало. Ползло. Зло! Отплевываясь и хрипя. Умирая. Падая в океан. Холодный и родной. Спасительный. Родящий. Страшный. Принимающий живое и мертвое. Как сама жизнь принимает и тело, и душу. Качая тела усопших рядом с плывущими по воде чайками. Выталкивая на поверхность китовых детенышей, глотнуть неба и воздуха…

— Данил-и-ыла! — успел крикнуть Петька и обнялся, падая, с усатым тюленем в море. Данила продолжал бежать вслед за другом, но глыба под ногами предательски шевельнулась, поднимаясь полого вверх, будто питерский мост на родной Неве начали разводить. Берег наклонился, поехал вправо. И они — посыпались вправо… Тюлени, пингвины, камни и лёд… А за ними и на них сыпались снег, звуки, крики, перья, шорох, тишина.

…Лёд стал на место. И берег. И небо. И птичий базар, и тюлений пляж, и две рыбки, догоняющие друг друга в прозрачном водоплеске. И след пары ботинок на мокром песке. Песок застывал, смерзаясь. Зеленовато-травянистый мох на прибрежном камне был испачкан птичьим помётом, как кляксами белой извести. Из-под шапки тёк пот и слезил глаза. Данила тёр их дрожащей от усталости ладонью и долго смотрел на море, качающее живое и мёртвое, и на след на песке. Собственный. Других следов не было. Друга не было больше рядом. Кусок льда в ящике вспоминал Антарктиду одновременно с человеком в самолёте, будто у них была в этот момент одна общая память.

— Пассажиры приглашаются на выход, — сказала стюардесса.

— Счастливо вам! — напутствовал добродушный сосед.

«Не пропадем, Данька!», — прошептал Петруха, поддерживая.

«Пойдем», — мысленно успокоил себя Данила и поднялся навстречу другой жизни.

Москва встретила дождём. Шумом ревущих авиатурбин. Русским голосом авиаобъявлений и русским порядком, сразу заметив Данилу и выделяя его в категорию уязвимых:

— Гражданин! Вы почему по этой дорожке пошли?

— Это же зелёный коридор, — заулыбался бывший полярник.

— Зелёный коридор — это не для вас. Понятно? Вернитесь и идите, как нормальные люди.

— А тот, впереди пошёл.

— Это депутат.

— А как вы определили, что я нормальный, а то пошёл депутат?

— Умный? Давно на Родине был? Поговорить хочешь?

— Хочу, конечно, я с Антарктиды.

— Примороженный? Сейчас согреем.

— Уже не хочу.

Беду Данила чувствовал нутром, но теперь только не мог понять, откуда она: беда чувствовалась со всех сторон, как нарастающий снежный заряд. Милиционеры косилась на него и что-то говорили в свои радиостанции. Таможенник завел в кабинку и заставил раздеться. Выворачивая носки, Данила вспомнил, как провалился в полынью и переобувался на заснеженном льду, приплясывая от колючего холода, и радуясь, что легко отделался. Таможенник, когда отпускал его, имел вид недоуменно-расстроенный, будто перепутал собственные карманы.

Настоящая беда ждала в багажном отделении. Высокий, лобастый, рукастый таможенник в такой яркой форме с погонами, что было непонятно, как он умудряется вставать, наклоняться, щупать, смотреть, выворачивая голову, и не запачкать новенький китель, этот «рукастый от сохи, и в форме» спрашивает:

— Что там? — показывая на драгоценный институтский груз.

— Лёд.

— Вскрывать будем?

— Зачем?

— Затем, что взвешивание груза подтверждает только вес тары. Там что — лёд или воздух?

— Воздух?! — переспросил с ужасом, осознавая катастрофу. С этого момента он начал постепенно осознавать, что его возвращение не так благостно. «Танец не складывается, — как сказал бы его самолётный попутчик, — не поскользнись, герой…» Данила решил поиграть с таможней:

— Согласен. Там воздух.

— Антарктический?! — уточнил таможенник, явно издеваясь.

— Антарктический, — прошептал.

— Но пошлину будем брать, согласно веса, указанного в отправных документах. Понятно?

У молодого учёного поехала крыша, и он сам не понимал, откуда он знает такие слова:

— Пошлина?.. Почему так дорого?

— Приехали. Тебе объяснять, что ли? Потому что это Москва — самый дорогой город мира.

— А по-другому нельзя? — Даниле показалось, что этот вопрос произнёс Петруха, наблюдая и посмеиваясь где-то рядом — подсмотрщик.

— Можно. Имеем нарушение Правил международных перевозок: вместо задекларированного в документах груза «лёд антарктический» обнаружен другой груз. Контрабанда?! Статья…

— Это лёд! Геологический образец! Уникально ценная собственность!

— Уникально ценная? А где разрешение правительства страны на вывоз?

— Это из Антарктиды. Антарктида находится под защитой ООН.

— А санитарное разрешение где? Может быть этот лёд отравлен радиацией или антарктической малярией?!

— Малярией? Разве бывает антарктическая малярия?

— У нас всё бывает. Деньги есть?

— У меня?

— А у кого же ещё?

— Зачем?

— Платить! За вес! За отсутствие разрешения на вывоз, разрешения на ввоз, санитарного сертификата, сертификата происхождения груза… За контрабанду.

— Какую контрабанду?

— Несоответствие…

Точно, Петруха был где-то рядом и хохотал во всё горло, наблюдая за другом. И полнолицый с зубами — он тоже наблюдал и смеялся: «В Москве надо выжить, парниша!

Это тебе не на льду, не в зимовнике, не с пайком антарктическим — сам выкарабкивайся. Вас забыли на льдине? Цветочки! Ваша Академия лопнула? Цветочки! Столица вас не узнает и не принимает? Выплевывает назад? А ты ползи, ползи, прямо в зубки ей, пусть надкусит, попробует…» Данила посмотрел в глаза человеку в погонах и попробовал:

— Понял. Я всё понял. Сколько?

— Сейчас всё посчитаем. У тебя сколько в наличии?..

— На такси-то оставьте?

— Соображаешь, — похвалил рукастый. — На автобусе доедешь, бизнесмен хренов. Свои ящики с воздухом забирай сразу, иначе ещё и за хранение платить будешь, понятно?

— Как же я их заберу? У меня же денег нет.

— А здесь ни у кого денег нет. Москва! Здесь все только передают их из рук в руки. Чтобы не прилипали, ха-ха, — рассмеялся лобастый, снимая фуражку и вытирая пот со лба. — Устал я с тобой. Отсчитывай деньги и линяй…

…Попросил грузчиков приоткрыть ящик. Сделали. Он заглянул, но ничего не увидел. Ящик перевернули — потекла струйка водички и выпал кусочек льда. Антарктического. Данила взял его машинально и пошёл к выходу.

— Эй, парень! Ящик забирать будешь?

— Через полчаса.

Что делать? Первым делом позвонить в Институт… Секретарша соединила с новым директором, но тот оказался не в курсе: «А как вы смогли долететь, мы же перелёт не заказывали?.. В Институте денег нет… Заработали деньги на польской станции? А так можно?.. Про лёд спросите у вашего завотделом… Всего хорошего…»

Завотделом оказался на даче, но узнал и ответил сразу: «Рад, что вы выбрались… Лёд? Забудьте. У нас этих проб на полвека исследований — растаяли, хранить негде. Времена изменились. Мы сами никому не нужны, нам самим места нет… Куда идти? А куда все идут в таких случаях?..»

Куда идут? Эх, Том, наколол ты меня. А так ведь хорошо работал рефрижератор! Значит, телеграмма была крепкой, крепче наличных. Век живи — век учись. Зубастый прав — и здесь выживать трудно. Что будем делать? «Я бы выпил», — сказал друг Петька, как всегда оказавшись рядом и помогая, как всегда. «А я бы…», — начал мысленно Данила, но задумался и согласился.

Бар оказался в двух шагах. Бармен был просто блестящий: рубашка с блёстками, пальцы с перстнями, на ушах серёжки с камушками. Девочка или мужик?! Витрина! Данила поймал себя на мысли, что вся вокзально-московская внешность стала какой-то рекламно-прилизанной и онемела, будто, прикрываясь чужими словами: Cola… Kent… Perfume… Wisky… И по-русски: Блям! Блин! Короче!..

Он сел за стойку. Попросил скотч. Витрина заулыбалась, чувствуя деньги.

— Вам со льдом?

— Да.

Зазвенел лёд, падая в стакан из ледовой ложки-зажима. Данила выждал секунд десять, потом сказал доверительно:

— Видишь мой лёд? — Открыл ладонь. — Смотри теперь! — Бросил.

— Ох, ты! Откуда столько пузырьков и шипение? — искренне удивился москвич, и его сережки с камушками померкли.

— Это антарктический лёд. Из Антарктиды.

— Шутишь?

— Нет. Из кремлёвской партии откололся ящик.

— Из кремлёвской? А он что, какой-то особый?

— Целебный! Ему же тысячи лет. Он такой обладает энергетикой! Шок! Кремлёвские старцы специально вечерний коктейль только с этим льдом пьют. Прыгают до утра, как молодые. Ты что, никогда не слышал, что ли? Это же все «наверху» знают. Кто не лох, конечно.

— Да нет, я-то слышал. Но разве достанешь…

— Это верно. Спецрейсы. Сопровождение, охрана. Специально оборудованный самолёт. Раз в год летаем. Раньше чаще было, но так раньше и старичков в правительстве больше было. И с топливом, сам понимаешь, не нынешние времена. А главная беда — журналисты. Вот народ гадостный — ни себе, ни кому. Сам знаешь…

— Понимаю. — Бармен наклонился поближе. — А нельзя?..

— Нет, что ты… Мне голову оторвут. Хотя… можно подумать…

— А сколько у тебя есть? — лицо бармена заблестело от пота.

— А смотри документы. — Данил небрежно положил на полку бара листики с таможенной печатью. Бармен смотрел и не мог прочесть сразу, от волнения. Сконцентрировался, прочёл:

— Все точно: антарктический лёд, триста двадцать килограмм. Сколько хочешь за него?

— Меня партнёр подвёл. Не встретил. А мне же и лётчикам пришлось заплатить, и охране гэбешной — волки на баксы. Из трёхсот килограммов таких кубиков для бокалов можно наколоть тридцать тысяч. По доллару, надбавка за оригинальность плюс по три за целебные свойства, а? Мне — три тысячи на руки, и я отдаю накладные на получение. Груз внизу, уже растаможен. Можешь позвонить и проверить.

— Подожди. Вот тебе кофе, посиди в зале…

Позвал вместо себя девицу, сам отлучился минут на пятнадцать. Данила заволновался было, но бриллиантовый вернулся. Довольный.

— Дежурный таможенник подтвердил: есть такой груз — можно получить. Пойдём вместе?

— Зачем? Мне светиться нельзя. Не дай бог, появится партнер, а я с ним делиться не хочу. Да и чем делиться? Три штуки — не деньги! Так что, ты — баксы, а я тебе — накладные, идет?

— Согласен.

— И я согласен. Гони, брат…

«…Это ты лихо! — похвалил его Петькин голос. — Танцор, однако. Просто герой дня!». «Уважаю… — будто совсем рядом подтвердил голос самолётного спутника, но предупредил сразу: не забурись! Первый закон коммерции: умей делиться! Запомнил? Пацан…».

— Пацан! Эй, парень… Молодой человек! — два милиционера подходили к Даниле, ощупывая его взглядами. — Документы есть? Откуда? Куда? Карманы покажи? Показывай, показывай! Так, паспорт, деньги… Ого! Три тысячи, говоришь? Зелёными?! Только прилетел? А декларация твоя где? Бабки откуда? Ну-ка — пройдём с нами. Пойдём-пойдём, проверим, сверим… — повели Данилу по каким-то помещениям.

Он шёл покорно, плохо понимая происходящее и не находя выхода.

— Ребята, в чём дело? Я же только с самолёта, вот мой билет… командировочное… В чём дело?

В комнате со столом и диваном, где стены были завешены чужими фотографиями, объявлениями и приказами, двое передали Данилу третьему, толстому в черной кожаной куртке с погонами, гоняющему короткий окурок из одного угла рта в другой, пишущему со скоростью автомата и дурашливо переспрашивающему:

— Полярник, говоришь, ха! Артист… Деньги вернуть? Паспорт? Паспорт — проверим. Деньги — не пропадут. У нас сейф, протокол, распишемся… Не торопись… Ты же в Москву летел? Прилетел. Мы тебя, стало быть, встретили, ха!..

«Ха-ха-гыы! — ржал голос попутчика. — Выживать везде трудно… Танцуй!».

Данила крутил собственные мозги так, что в голове скрипело и рвало, как в игровом автомате, но выхода не находил. «Петя! Выручай, друг», — молил мысленно. Но и друг разводил руками и вздыхал только: «Прости, я из другой жизни. Не те правила… у нас в Антарктиде…».

«Иди ты, со своей… Прости…».

Вдруг дверь открылась, вошли два мордоворота, «в погонах с сигаретой» вскочил, закрывая протокол ладонью:

— Какие люди в Голливуде?! Серёга, Паша!..

— Замри, лейтенант. Бриллиантовый! — Окликнули в коридор, — топай сюда… Твой клиент?

Бармен рванулся к задержанному:

— Ах, ты, гнида! Кинуть хотел? Да я тебя…

— А ну попробуй, — Данила развернулся навстречу и бриллиантовый притормозил, но старший из мордоворотов уже протягивал руку к лейтенанту:

— Баксы давай! — лейтенант полез в стол и выразительно посмотрел на помощников — те молча вытягивали из карманов свои доли.

«Когда же они успели?» — оторопело подумал Данила и глянул на спасителей, но те уже повернулись к выходу.

«А твои собственные пятьсот на польской станции заработанные и от таможни заныканные, где?», — спросил голос Петрухи, но задержано-опустошенный только вздохнул вместо ответа и собирался бежать к двери, как только можно будет.

Равнодушные мордовороты и шибко злой бармен вышли, но план-побег от троих в погонах не состоялся: они, видимо, давно тренировались в этом помещении, потому что так тесно и больно Даниле ещё никогда не было…

В Москве шёл дождь. Опять. Только теперь бывший полярник ощутил это всем телом, приходя в сознание на разбитом асфальте, под светом фар подъехавшего грузовика:

— Долго будешь лежать, хлопче! — окликнул его шофёр, вышел из кабины и подошёл на два шага. — Живой?.. Перепил чуток? Ни? Гасфальтовую полосу преодолеть не смог, а, ползун? — Он наклонился, помогая подняться. — Так тут, як как на границе: бьют и стреляют без предупреждения…

— Я полярник! Из Антарктиды!

— А-а?! 3 Антарктиды?! Куяльник?! Так я може тож со Жмеринки, хе! Понаихалы тут — гарному москалю ступить некуда…

Данила встал на ноги и обреченно разглядывал мокро-грязные свои брюки и свитер, зло сплюнул:

— Гады! Я три года на льдине… Там люди-герои! А здесь — подонки…

Дядька-шофёр развёл руки в стороны и присел, приговаривая:

— Дывись, яка цаца. Так тебя як челюскинца — на руках носить трэба? Геро-ой… цаца… Ось я — то ж герой: три года у Москви, пашпорт россиянина купыв, прописан у Москви… я — герой! Бо я — живу кажин дэнь. Чи у Жмеринки, чи на Харькови, а чи на Шереметьевском родроме, во! Уразумел? Не?.. Ту-то твоя беда, хлопчик: ты со льду того спрыгнул и порешив, шо теперь ты можешь, як кот на солнышки: лапки до небу, та глазки жмур… А хиба жизнь остановилась? А хиба кончилась? А може, кумекаешь, тута не жизнь? Може тольки на льду тоим грудью прягись та мужиком стой?! Не, хлопчик. И тута жизни живут, та мрут от усталости. Героически! Это я тебе говорю, ба сам кажен день, як тот Саша Матросов на амбразуру, так ото за баранку и-иы! — крутю в москали! Легко ли? Тут тоби ни на льду, посередь птичек какающих, тут тоби середь моря людского. Горького-оо… То тоби учить и учить ещё, полярничок!.. Ох, картыну с тэбе писать зараз — москаль посеред асфальту чистого, гы-ы!.. Улыбнись, хлопчик… Кончай беду думать! Москва вокруг, чего и не жить-то?!.. Не Нтарктыда под микроскопом тут — дождь як у Жмеринки! Слышь, москаль… — Он одной рукой поддерживал парня, а другой ловил капли на грязную ладонь…

Это и было спасением: дождь, холод, голос и жить… хочется.

Через месяц, случайно, встретил на Тверской самолётного попутчика. Тот обрадовался искренне, сразу представился: «Олег Игоревич». Сказал, что часто вспоминал и жалел, что не обменялись телефонами. Когда сели за столик и выпили за встречу, открылся:

— Я быка за рога беру сразу, крутить не буду. Я вам, Данила, предложение хочу сделать.

— Вы, простите, не голубой? — Данила никак не мог найти нужный тон и потому злился на себя и пикировал собеседника. Но тот понимал и посмеивался:

— Нет, я не в том смысле. Бизнес-предложение. Вы ведь, как-никак специалист по Антарктиде? А у меня своя фирма. Со всеми бумагами и лицензиями, вплоть до ООН.

— Ого?! А ООН-то зачем?

— Бизнес, дорогой мой, теперь и коллега, надеюсь…

— И что мы производить будем?

На маленькой эстраде, медленно вращающейся посреди зала, яркая блондинка, полуодетая и посасывающая микрофон, шептала в него осовремененное ретро: «Мишка, Мишка, где твоя сберкнижка, полная червонцев и уе…».

— Воду. Питьевую воду. Вы же говорили мне сами, что полмира страдает от недостатка воды. Помните? Ваши слова и идея ваша. Все честно. Я только кое-кого привлёк, кое-кого уговорил. Идея витает в воздухе! Тает, можно сказать, играя на теме и созвучиях, а? Африка, Азия… Тут — боль-ша-а-йя программа. Болыли-и-йе деньгии! Деньги идут через всякие фонды, проекты, благотворительные организации и комитеты спасения… Им, конечно, совершенно неважно — каков результат… Им надо вложить капитал… Кому-то это дает послабление от налогов… Кому-то — красивую рекламу. Имя международного спасителя… гуманного спонсора.

— Подождите-подождите! Вы плохо себе представляете — эта идея со льдом — это такое затратное производство. Спонсоров не хватит.

— Хватит!!! Какое производство?! Зачем? Антарктида покрыта двухкилометровым слоем льда — это сколько воды?..

— Но её невозможно доставить туда, где она нужна?

— И не нужно. Сегодня — важна идея, миссия. Месси-йяа!!!

— А ООН? Юнеско?! Они-то причём?

— А там тоже нуждаются в глобальных проектах. Мирового масштаба и времени! Мы им это даём, и они существуют в своих кабинетах и креслах. И они нам дают не ту мелочь, которую пальцами пересчитать можно, а Капитал денег… Финансовый рынок! Весь мир!.. Фонды! Президенты и секретари. Банки и наблюдательные советы! Газеты! Программы! Космический круговорот денег. Косми-и-чес-кий! И всем — хорошо!

— Но воды-то не будет?!

Размечтавшийся шеф откинулся в кресле, разглядывая Данилу взглядом снисходительным, и слегка досадуя на него:

— Разве я вам не говорил: шо-о-уу! Барабаны и трубы! Карнавал вселенского шоу завладел миром. Затопил выше крыши! Песня и танец. Смех и Потоп! Ликование в горькой маске! Ниагара сквозь пальцы… Гольфстрим и торнадо… Без бомб и насилия. Никакого насилия! Только бой барабанов на празднике масок. Разум — растаял. Шоу-ууу!

«…Ландыши, ландыши! Светлого мая приве-ет…», — шелестела губами блондинка и слала кому-то воздушный поцелуй.

— Но воды-то не будет?

— Не будет! — добродушно улыбнулся в ответ Олег Игоревич, не смущаясь собственного откровения и облизывая губы… — Будет Красивое ожидание, только не надо говорить — чего… — и помахал блондинке-пластинке.

Данила отрешенно смотрел на шикарный интерьер ресторанного зала, на огромную и сверкающую рекламу на улице за окном, на далёкие купола над крышами. «Церквей-то, церквей понастроили — грехи, что ль замаливать?», — отчетливо произнёс Петруха из жизни-памяти.

Официант во фраке менял на столе приборы. Олег Игоревич продолжал говорить что-то и смеялся, сам себя слушая… Две девочки на диванчике за угловым столиком с двумя бокалами сосали тонкие сигаретки и оценивали мужчин…

Самая дорогая столица мира блистала сверкающими и дорогими машинами. Гудели в небесах над ней серебристые лайнеры из далёких стран. В шахтах могущественных банков перегружали банкноты и золото. «…А здесь ни у кого нет денег, их только передают из рук в руки…», — вспомнил слова таможенника. Газеты миллионами крутились в гудящих типографиях и выплевывались на улицы, как сосиски и пиво, как липучая жвачка ненужных соблазнов. И город жевал эти газеты и бросал под ноги на тротуар, в кожуру от бананов и на порванные презервативы. Все торопились и бежали мимо. Мимо витрин, стен, афиш, лиц… Мимо друг друга. Не слушая и отворачиваясь. Плача и смеясь… Никто никому не был нужен. Как не нужны были горы безвкусных продуктов, безумно красивых и дорогих платьев, математически совершенно составленных текстов и умных речей. Никому…

Олег Игоревич повернулся к громадному экрану настенного телевизора. Данила посмотрел тоже, но неожиданная слеза накатилась, настоящая, будто Антарктида была рядом: «…Смейся, дружище, смейся! — кричал Петька. — К этой жизни нельзя относиться всерьёз! — Он подмигивал, корча гримасы и улыбаясь рязанской своею рожей… Петруха-Петруха, ни пера и ни пуха… Со скалы далеко было видно море. Начальник экспедиции сказал речь. С соседней станции приехали поляки, и девочка-радистка беззвучно плакала, сжав ладонями рот. И парни потели, укладывая пирамидой холодные камни. Над Петиным мысом…»

— Ну, что, Данила, — Олег Игоревич разливал в бокалы, — согласны?

— Я хочу настоящего дела, — Данила был серьёзен, — настоящей работы и жизни. А это…

— А это, хотите сказать, блеф? А где деньги возьмёте, на настоящее? Кто даст? Буксировать айсберги и растапливать воду с них лампой паяльной? Или вы солнце используете через увеличительное стекло, как мальчик смышлёный, а? Или выпаривать лёд лазером, подвесив над ним спутник? Пар поднимется облаком, в него дунет ветер и понесёт бедуинам в пустыню, так? Так, я вас спрашиваю?! Глупости! Вы — не школьник на уроке, проснитесь! Деньги можно получить только аферой, большие — большой аферой… И это, уверяю вас, не игра — это самая настоящая жизнь. Деньги придуманы были большим умником, который не любил копать землю, я так понимаю, — улыбнулся сам, — и который смеётся до сих пор, оставшись без своего расплодившегося наследства, а? А куда его возьмёшь? Там, — посмотрел на лепной потолок модернового заведения, — ничего не нужно. Ни-че-го!.. О-оо! — Он вдруг выпучил глаза, как рак:

— Опоздали! — привстал над столом, указывая рукой на стену телевизора, — опоздали!!! Даня…

Данила повернул голову к экрану. Последние новости мира бизнеса начинались сенсацией: «Международный валютный банк организовал фонд спасения „Жажда!“. Фонд планирует контроль и реализацию всех будущих программ по использованию льдов Антарктиды и Арктики для населения обезвоженных районов земного шара… Сумма фонда превышает…».

Блондинка-пластинка смеялась голосом примадонны: «Ха-ха, ха-ха-ха! Ха-ха, ха-ха-ха! Арлекино, Арлекино…».

— Обошли! На повороте обошли. — Казалось, он заплачет сейчас, но зубы сжались, нижние к верхним, и откуда-то из-за них, как из-за глухого забора, прозвучало отчетливо. — Говорил мне товарищ «меняй паспорт, меняй…», — Олег ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Обречённо упал в кресло.

— У вас тоже нет московской прописки? — спросил его Данила, вспоминая москаля-шофёра.

— Ша?! Что? — Опешил всегда официальный Игоревич, — ты как догадался? — И зачем-то потрогал свои зубы, словно проверяя порядок на лице.

— Случайно, — улыбнулся Данил.

Олег на секунду задумался, вглядываясь в антарктического попутчика, словно впервые его увидел, и сказал, о своем думая:

— Москва вокруг, — улыбнулся, расслабляясь, — деньги летят из рук в руки… А что делать? Надо бежать дальше, если не любишь копать землю, а?.. Такие деньги ушли из-под носа?!

— Первый закон коммерции, Олег Игоревич: умей делиться…

— Ха, молодец! Поделились?! — Олег Игоревич опять, казалось, стал прежним, добродушно энергичным, только чуть-чуть замедленнее двигался и становился на место волевой подбородок, словно перемалывая преграды, улыбался. — Слушай, а иди всё равно ко мне. Ведь не сможешь один. К кому попадёшь? А вместе — мы такой бизнес закрутим — Антарктида распарится… Идёт?! — И Олег протянул руку.

«…Ха-ха, ха-ха-ха… Ха-ха, ха-ха-ха…», — смеялась пугачёвская смена.

— Я подумаю…

«Похоже, эти сегодня в выигрыше, — подумали девочки в углу, — надо не упустить…», — и, согласно улыбнувшись друг другу, повернули головы к мальчикам, подбираясь… Но мальчики глотнули виртуального риска, как водочки в жару, и смаковали потерю несостоявшегося бизнеса… Потерю смаковать — себя полюбить…

«Ха-ха, ха-ха-ха! Ха-ха…», — крутилось по залу. О чём жалеть?! Не стал миллионером — не обанкротишься. А не обанкротился — умный!.. Ничего не потеряли, значит!

«Ха-ха, ха-ха-ха! Ха-ха…!»

— Эх, огурчиков бы! — крикнул Олег — «президент ледовой Компании» и глотнул слюну:

— Где эта жизнь?! Ма-маа!..

Лёд таял в бокалах…

…А в подсобке за стеной лили в формочки воду из крана, запихивали в морозильник, доставали, били молотками, раскалывая и приговаривая: «Будешь антарктическим! И шипеть будешь! Понял?!.. А мы его газировочкой сейчас… Он у нас так зашипит… Ужалит!».

Бармен с блестками пота и камешками, приколотыми в мочку правого уха и на крылышко носа, скалил зубы в улыбке и приглашал громко, как в цирке: «Только у нас! Вы получите коктейль с антарктическим льдом! Вся энергия Солнца и Космоса! Слеза радости оживающего Тутанхамона! Сотрясающий смех раскалывающихся ледников! Последним спецрейсом с ледникового полюса! Спешите!!!».

Водопроводные трубы гудели и гнулись, вибрируя от напряжения. Вода разливалась и брызгала.

Морозильники грелись и сотрясались в конвульсиях, выдавливая из себя лёд. Нож-дробилка поднимался и падал… Лёд плакал.

…Даня смотрел на слезу в бокале и не мог пить…