Закон бессмертных

Глава 1

Неотмеченных вешали в старом складском районе, казнь была публичная, так что все пошли поглазеть.

Я стояла сзади, безымянная фигура в толпе, здесь было неуютно — слишком близко к виселицам, — но отвернуться я не могла. На этот раз их было трое, двое парней и девчонка. Старший — мой ровесник, семнадцатилетний, тощий, с огромными испуганными глазами и темными грязными волосами, падающими на плечи. Остальные — еще младше, пятнадцать и четырнадцать лет, наверное, к тому же брат и сестра — волосы у обоих прямые и светло-русые. Я их не знала, они были не из моей компании. На вид они, однако, были как все Неотмеченные — тощие и оборванные, глаза бегают, как у животных, угодивших в ловушку. Я напряженно скрестила руки на груди, ощущая их отчаяние. Все кончено. Западня захлопнулась, охотники схватили их, спасения нет.

Домашний человек на краю помоста чванливо надувался, словно самолично поймал этих ребят. Он расхаживал туда-сюда, тыкая в приговоренных пальцем и зачитывая список их преступлений, блеклые глаза сверкали торжеством.

— …Нападение на гражданина Внутреннего города, грабеж, нарушение границ и сопротивление аресту. Эти преступники пытались украсть продовольственные продукты первого класса с частного склада во Внутреннем городе. Это преступление против вас и, что еще важнее, против наших благодетельных Господ.

Я фыркнула. Громкие слова и канцелярщина не могли скрыть того факта, что эти «преступники» лишь делали то, что делают все Неотмеченные ради выживания. Мы, Неотмеченные люди, по разным причинам — стечение обстоятельств, гордость или упрямство — не носим на коже знака наших хозяев-вампиров, говорящего, кто мы такие, где живем и кому принадлежим. Вампиры, разумеется, утверждают, что это нужно для безопасности, для того, чтобы отслеживать перемещения горожан и знать, сколько еды нам выделять. Для нашего же блага. Ну да, конечно. Как ни назови, это лишь очередной способ держать людской скот в рабстве. Все равно что ошейник на шее.

В жизни Неотмеченного есть свои плюсы. Тебя как бы нет. Ты не значишься в списках, для системы ты призрак. Раз ты нигде не записан, тебе не нужно каждый месяц являться на сдачу, домашние люди в белоснежных халатах не втыкают иглу тебе в вену и не выкачивают из тебя кровь в прозрачные пакеты, которые помещают в холодильники и отправляют Господам. Пропустишь пару сдач, и за тобой явятся охранники и заставят выложить всё, что ты задолжал, пусть даже придется выжать тебя досуха. Вампы получат свою кровь так или иначе. Неотмеченные способны проскочить в лазейку. На них нет поводка, за который кровососы могут дергать. А поскольку быть Неотмеченным не преступление, казалось бы, почему всем так не жить? Увы, за свободу приходится платить немалую цену. Отмеченные люди получают продуктовые талоны. Неотмеченные — нет. А поскольку всю еду в городе контролируют вампы, добыть себе пропитание — серьезная проблема.

Поэтому мы действуем так, как действовал бы любой в нашем положении. Мы попрошайничаем. Мы воруем. Мы достаем еду, где только можно, предпринимаем всё, чтобы выжить. На Периферии, окраине вампирского города, еды не хватает даже Отмеченным. Продуктовые грузовики приезжают дважды в месяц, под строгой охраной. Я видела, как Отмеченных граждан избивали за одно лишь нарушение очереди. Поэтому, хотя Неотмеченность как таковая преступлением не является, тем, кого поймают на воровстве у кровососов без красующейся на коже проклятой метки Государя, на милосердие рассчитывать не приходится.

Я этот урок усвоила хорошо. Жаль, что его не усвоила троица приговоренных.

— …Восемь унций сои, две картофелины и четверть буханки хлеба… — продолжал домашний, а между тем его слушатели, охваченные болезненным оцепенением, не сводили глаз с виселиц. Я скользнула в толпу, удаляясь от помоста. За спиной у меня гремел самодовольный голос, и я стиснула кулаки — вот бы врезать по этой ухмыляющейся физиономии. Чертовы домашние. В каком-то смысле они еще хуже кровососов. Они сами выбрали служить вампам, предавать своих собратьев-людей ради безопасности и роскоши, которые дает их положение. Все их ненавидят, но в то же время все завидуют им.

— Закон высказывается в отношении Неотмеченных граждан ясно, — домашний завершал свою речь, растягивая слова для пущего эффекта. — Согласно пункту сорок шестому параграфа двадцать второго устава Нью-Ковингтона, любой человек, пойманный на воровстве в городских пределах, не имеющий защитной метки Государя, должен быть предан смерти через повешение. Хотят ли приговоренные произнести последние слова?

До меня донеслись приглушенные голоса, старший вор выбранил домашнего, предложив ему совершить что-то анатомически невозможное. Я покачала головой. Храбриться тут не поможет. Ничего уже не поможет. Быть отважным до конца — похвально, но лучше просто не попадаться. Это была их первая — и в итоге последняя ошибка. Всегда оставляй себе путь к отступлению — вот первое правило Неотмеченных. Делай что хочешь — ненавидь вампов, проклинай домашних, — но не попадайся. Ускорив шаг, я выбралась из толпы и перешла на легкий бег.

Стук открывающихся висельных люков отдался в ушах оглушительным эхом, даже на фоне вздоха толпы. Наступившая вслед за тем тишина казалась почти живой, вынуждала обернуться, бросить взгляд через плечо. Не обращая внимания на то, как скрутило живот, я свернула за угол, чтобы между мной и виселицами оказалась стена и соблазн посмотреть назад исчез. ***

Жизнь на Периферии простая, как и ее обитатели. Работать им не надо, хотя здесь есть несколько «торговых пунктов», куда люди приносят, что могут, на обмен. Читать им тоже не надо — никакая работа этого не требует, к тому же держать у себя книги строго запрещено — так зачем рисковать? Беспокоятся люди здесь только о том, как себя прокормить, как сохранить в целости одежду и уберечь от дождя ту дыру, коробку или развалину, которую они зовут домом.

Тайная цель каждого периферийца — попасть однажды во Внутренний город, преодолеть стену, отделяющую цивилизованный мир от людских отбросов, и оказаться в сияющем царстве, что возвышается над нами громадными лучистыми башнями, которые по какой-то причине не рассыпались в пыль. У всех тут есть знакомый знакомого, который знает кого-то, кого забрали в город за мощный ум или несказанную красоту, кого-то выдающегося, особенного, кому не место здесь, с нами, скотами. Ходят слухи о том, что вампиры «разводят» у себя людей, воспитывают из детей преданных рабов. Но поскольку никто из тех, кого забрали в город, назад не возвращается — кроме домашних и их охранников, а они держат рот на замке, — никто не знает, как оно там.

Разумеется, слухи от этого лишь расцветают пышнее.

— Слышала? — спросил меня Шест, когда мы встретились у проволочной ограды, обозначающей границу нашей территории. За оградой, по ту сторону травянистой, усеянной битым стеклом пустоши, стояло старое приземистое здание, которое я и моя банда звали домом. Лукас, де-факто наш предводитель, говорил, что раньше здесь была «школа» — куча ребят вроде нас каждый день приходила сюда учиться. Это было до того, как вампы разграбили ее и сожгли, уничтожив все, что было внутри, однако здание все равно могло приютить компанию тощих уличных крыс. На высоте трех лестничных пролетов кирпичные стены начинали крошиться, верхний этаж провалился, а стены почти целиком состояли из щебня с плесенью. В обгорелых коридорах и пустых комнатах было холодно, сыро и темно, и с каждым годом стены всё больше осыпáлись, но это было наше пристанище, наша безопасная гавань, и мы отчаянно ее защищали.

— Что слышала? — спросила я, когда мы нырнули в дыру в проржавевшей ограде и направились сквозь сорняки и осколки к приветливо светящемуся дому.

— Грейси забрали прошлой ночью. В город. Говорят, какой-то вампир хотел расширить свой гарем, вот и взял ее.

Я резко на него взглянула:

— Что? Кто тебе сказал?

— Кайл и Тревис.

Я брезгливо поморщилась. Кайл и Тревис были из враждебной нам банды Неотмеченных. Мы друг друга не доставали — обычно, но сейчас было похоже, что наши соперники могли что-то придумать, чтобы отпугнуть нас от улиц.

— Ты этим двоим веришь? Они тебе мозги пудрят, Шест. Напугать тебя хотят.

Он тащился за мной по пустоши, как тень, водянисто-голубые глаза бегали туда-сюда. Настоящее имя Шеста было Стивен, но никто его больше так не звал. Он был выше меня на несколько дюймов, но при моих пяти футах роста особого впечатления это не производило. Фигурой Шест напоминал огородное пугало, волосы у него были соломенного цвета, взгляд боязливый. Выживать на улицах у него получалось, но едва-едва.

— Они не одни про это говорят, — настаивал Шест. — Купер сказал, что слышал, как она кричала в нескольких кварталах отсюда. Что на это скажешь?

— Если это правда? Скажу, что она по глупости отправилась ходить по городу ночью и ее, наверное, съели.

— Элли!

— Что? — Сквозь покореженный дверной проем мы пробрались в промозглый школьный коридор. Вдоль стены теснились ржавые металлические шкафчики, лишь некоторые из них до сих пор стояли вертикально, большая часть была помята и сломана. Подойдя к одному из тех шкафчиков, что еще держались, я открыла скрипучую дверцу. — Вампы не сидят в своих драгоценных башнях безвылазно. Иногда они отправляются на охоту за свежей кровью. Все это знают. — Я достала из шкафчика расческу, которую хранила там вместе с зеркалом — единственным целым во всем здании. На меня взглянуло мое отражение — девчонка с чумазым лицом, прямыми черными волосами и узкими «пронырливыми глазами», как выражается Крыс. Ну, хотя бы зубы у меня не как у грызуна.

Я провела расческой по волосам, морщась, когда обломанные зубья царапали кожу. Шест всё смотрел на меня с укоризной и страхом, и я скорчила гримасу и нахмурилась.

— Нечего на меня так глядеть, Стивен, — сказала я. — Если выйдешь после заката и тебя засечет кровосос, сам будешь виноват, что расслабился. — Я положила расческу на место и захлопнула шкафчик. — Грейси думала, что, раз она Отмеченная, а ее брат охраняет Стену, вампиров ей можно не бояться. Они всегда тебя подкарауливают, когда думаешь, что можно не бояться.

— Марк из-за этого сам не свой, — сказал Шест почти со злостью. — У него кроме Грейси никого не осталось после того, как их родители умерли.

— Не наша проблема, — мне стало стыдно за свои слова, но сказала я правду. На Периферии заботиться принято о себе, о ближайших родственниках и ни о ком больше. Я беспокоюсь лишь о себе, Шесте и нашей маленькой банде. Они — моя семья, паршивая, но уж какая есть. Я не могу переживать из-за бед всей Периферии. Спасибо, мне и своих достаточно.

— Может… — начал Шест, запнулся и продолжил: — Может, она сейчас… счастливее? Может, оказаться во Внутреннем городе совсем не плохо. Вампиры лучше о ней позаботятся, тебе не кажется?

Я едва сдержалась, чтобы не фыркнуть. «Шест, они вампиры, — хотелось мне сказать. — Чудовища. Мы им нужны только как рабы и как еда. Сам же знаешь, от кровососа ничего хорошего не жди».

Но так я бы только еще больше расстроила Шеста, поэтому притворилась, что ничего не слышала.

— Где остальные? — спросила я, пока мы шли по коридору, пробираясь между булыжников и битого стекла. Шест угрюмо тащился позади меня, на каждом шагу пиная камешки и куски штукатурки. Я с трудом подавила желание отвесить ему оплеуху. Марк был парень порядочный; пусть он и был Отмеченным, он не смотрел на Неотмеченных, как на тараканов, и даже иногда болтал с нами, когда совершал обход Стены. Мне было известно и то, что Шест неровно дышит к Грейси, хотя ему ничего с ней и не светит. Но это я больше всех делилась с ним едой, потому что сам он обычно совершать вылазки боялся. Сопляк неблагодарный. И ведь знает, что я не могу приглядывать за всеми.

— Лукас еще не вернулся, — наконец промямлил Шест, когда мы вошли в мою комнату — одно из множества пустых помещений вдоль коридора. За те годы, что я провела здесь, я как могла ее обустроила. Разбитые окна заклеила пластиковыми пакетами от дождя и сырости. В углу лежал старый матрас с подушкой и одеялом. Мне даже удалось найти складной столик, пару стульев и пластмассовую полку под всякую нужную мелочевку. Я обустроила отличное гнездышко, и главное — моя дверь до сих пор запиралась изнутри, так что я могла обеспечить себе необходимое уединение

— А что с Крысом? — спросила я, толкая дверь.

Та со скрипом открылась, заставив подпрыгнуть и вытаращиться поджарого парня с жидкими светлыми волосами. Он был старше нас с Шестом, и передний зуб торчал у него, как клык — парень как будто вечно ухмылялся.

Увидев меня, Крыс выругался, и кровь у меня закипела. Это была моя комната, моя территория. У него не было никакого права там находиться.

— Крыс! — рявкнула я, врываясь в комнату. — Ты что тут выискиваешь? Стырить что-то хочешь?

Крыс поднял свою загребущую руку, и внутри у меня все похолодело. Он держал старую выцветшую книгу, без обложки, с помятыми страницами. Я сразу же ее узнала. Это была фантастическая история, сказка о четырех детях, прошедших сквозь волшебный шкаф и попавших в странный иной мир. Я даже упомнить не могу, сколько раз ее перечитывала, и, хотя мысль о магической стране, населенной добрыми говорящими зверями, вызывала у меня усмешку, иногда, в самые потаенные минуты, мне хотелось найти спрятанную дверь, которая вывела бы всех нас отсюда.

— Это что за хрень? — Крыс потряс книгой. Будучи пойманным на месте преступления, он мгновенно перешел в нападение. — Книги? Ты зачем собираешь этот мусор? Можно подумать, ты читать умеешь. — Он фыркнул и швырнул книгу на пол. — Знаешь, что вампы с тобой сделают, если узнают? Лукасу о твоей помойке известно?

— Не твое дело, — отрезала я, проходя глубже в комнату. — Я тут живу и держу тут все, что хочу. А теперь вали отсюда, пока я не попросила Лукаса вышвырнуть твою тощую белую задницу вон.

Крыс издал сдавленный смешок. Он жил с нами недавно, где-то пару месяцев. Утверждал, что пришел из другого сектора и что его старая банда его выгнала, но не говорил почему. Подозреваю, потому что он был лживый вороватый урод. Лукас вообще бы его не пустил, если бы мы не потеряли двоих прошлой зимой. Патрик и Джеффри, Неотмеченные братья, бестолковые сорвиголовы, хваставшие, что вампирам ни за что их не поймать. Они знали, как улизнуть через туннели. Однажды они, как обычно, отправились за едой… и не вернулись.

Отшвырнув книгу прочь ногой, Крыс угрожающе шагнул в мою сторону и выпрямился так, чтобы нависнуть надо мной.

— Язык у тебя длинный, Элли, — оскалился он, обдав меня жарким вонючим дыханием. — Ты будь поосторожнее. Лукас не может тебя защищать постоянно. Подумай об этом, — он придвинулся ко мне. — А теперь уйди с глаз моих долой, пока я тебе в табло не прописал. Обидно будет, если разревешься перед твоим кавалером.

Он попытался толкнуть меня назад. Я увернулась, ринулась к нему и со всей силы врезала кулаком по носу.

Крыс вскрикнул, отшатнулся, прижимая руки к лицу. За спиной у меня ойкнул Шест. Смаргивая слезы и бранясь, Крыс неловко размахнулся, целясь мне в голову. Я пригнулась и толкнула его в стену — голова Крыса глухо стукнулась о штукатурку.

— Пошел вон из моей комнаты, — прорычала я, а оглушенный Крыс между тем сполз на пол. Шест забился в угол и спрятался за столиком. — Выметайся отсюда, Крыс, и не смей больше заявляться. Еще раз тебя тут увижу — слово даю, ты у меня будешь всю оставшуюся жизнь еду через трубочку сосать.

Крыс с усилием поднялся — на штукатурке остался красный след. Утер нос, ругнулся и вышел из комнаты, по пути лягнув стул так, что тот опрокинулся. Я захлопнула и заперла за ним дверь.

— Урод. Вор, брехло и урод. Тьфу. — Я бросила взгляд на свой кулак и нахмурилась. Костяшки, которые я порезала о Крысов зуб, уже налились кровью. — Фу. Ну, отлично, надеюсь, я никакую заразу от него не подцепила.

— Ты его выбесила, — сказал бледный и перепуганный Шест, вылезая из-за столика. Я фыркнула.

— И что? Пусть только попробует что-то выкинуть. Я ему еще раз нос расквашу. — Я взяла с полки тряпку и приложила к руке. — Я устала от его трепа — думает, раз он старше, ему все можно. Он давно напрашивался.

— Он может на мне отыграться, — ответил Шест, и я ощетинилась на его обвинительный тон. Можно подумать, я не знаю. Можно подумать, мне в голову не приходило, что это может на нем отразиться.

— Ну так врежь ему по морде и скажи, чтобы отвалил. — Я бросила тряпку обратно на полку и осторожно подобрала с пола поруганную книгу. Если не считать оторванной обложки и титульного листа, она была целой. — Крыс до тебя докапывается потому, что ты ему позволяешь. Если дашь ему отпор, он отстанет.

Шест не ответил, погрузился в обиженное молчание, и я постаралась сдержать раздражение. Не даст он Крысу никакого отпора. Поступит как всегда — побежит за помощью ко мне. Со вздохом я опустилась на колени перед пластиковой коробкой у дальней стены. Обычно я прятала ее под старым одеялом, но Крыс его сдернул и бросил в угол, вероятно, в поисках еды или чего-то, что можно украсть. Я сняла крышку и оглядела содержимое коробки.

Она была наполовину заполнена книгами, тут были и карманные издания вроде того, что я держала в руке, и тома побольше, в твердых обложках. Встречались и заплесневелые, и обгорелые. Все их я знала с первой до последней страницы. Это было мое самое ценное, самое тайное достояние. Узнай вампиры о моих запасах, они бы всех нас перестреляли и сравняли здание с землей. Но для меня игра стоила свеч.

Придя к власти, вампы объявили книги на Периферии вне закона и выпотрошили все школы и библиотеки, и я понимала почему. Потому что каждая книга на своих страницах несла сведения о другом мире — о том мире, что был до этого, о мире, в котором люди не жили в страхе перед вампирами, стенами и ночными чудовищами. О мире, в котором мы были свободны.

Я аккуратно положила маленькую книгу на место, и взгляд мой упал на другую — потрепанную, выцветшую, поеденную плесенью с уголка. Она была больше остальных, детская книга с картинками, на обложке плясали ярко раскрашенные животные. Я провела пальцами по обложке и вздохнула.

Мама.

Шест снова подошел ко мне, заглянул через плечо.

— Крыс что-то взял? — тихо спросил он.

— Нет, — пробормотала я и закрыла коробку, спрятала свои сокровища от посторонних глаз. — Но тебе лучше проверить свою комнату. И на всякий случай вернуть все, что ты брал.

— Я уже несколько месяцев как ничего не брал, — испуганно ответил Шест, как будто защищаясь, и я еле сдержалась, чтобы не огрызнуться. Еще недавно, до прихода Крыса, я часто ловила Шеста за чтением: он сидел в своей комнате с одной из моих книг, приткнувшись к стене, всецело поглощенный сюжетом. Я сама научила его читать — долгими мучительными часами мы сидели на моем матрасе, разбирая слова, буквы и звуки. Шест учился медленно, но стоило ему овладеть грамотой, как чтение стало его любимым спасением, средством забыть обо всем мире.

Потом Патрик рассказал ему, чтó вампиры делают с периферийцами, которые читают книги, и больше Шест к книгам не прикасался. Столько труда, столько времени пропало впустую. Меня бесило, что страх перед вампирами не дает Шесту узнать что-то новое. Я предлагала научиться читать Лукасу, но ему было совершенно до лампочки, а с Крысом я возиться не собиралась.

Дура я — надеялась научить эту шайку чему-то полезному.

Но злили меня не только трусость Шеста и невежество Лукаса. Я хотела, чтобы они учились, совершенствовались потому, что именно это вампиры отняли у нас. Своих домашних людей и рабов они учили читать, но хотели, чтобы остальные оставались слепыми и тупыми, оставались во тьме. Они хотели, чтобы мы были безмозглыми, безвольными животными. Если достаточное количество людей узнает, какой была жизнь… раньше… сколько времени пройдет, прежде чем они восстанут против кровососов и вернут всё отнятое?

В этой мечте я не признавалась никому, даже самой себе. Я не могла заставить других хотеть учиться. Но все равно пыталась.

Шест попятился, когда я встала и снова набросила на коробку одеяло.

— Думаешь, он нашел другой тайник? — осторожно спросил он. — Может, его тоже проверить?

Я бросила на него обреченный взгляд:

— Ты голодный? Ты это хотел сказать?

Шест пожал плечами, но по нему было видно, что он на что-то надеется.

— А ты не голодная?

Скорчив гримасу, я подошла к матрасу в углу и снова опустилась на колени. Подняла матрас, сняла незакрепленные половицы и заглянула в темное отверстие.

— Черт, — пробормотала я, шаря в маленьком тайнике.

Осталось немного — черствая буханка хлеба, два ореха и одна проросшая картофелина. Наверное, это Крыс и искал — мою личную кладовку. У всех у нас такие были, спрятанные ото всех. Неотмеченные не воруют друг у друга — по крайней мере, считается, что не воруют. Это негласный закон. Но в душе мы все воры, а голод толкает людей на отчаянные поступки. Будь я наивной, не прожила бы столько. Об этой дыре в полу знал только Шест, а ему я доверяла. Он бы не стал рисковать всем, крадя у меня.

Оглядев жалкие остатки, я вздохнула.

— Скверно, — пробормотала я и покачала головой. — И дела в последнее время идут худо. Никто больше вообще не продает продуктовые талоны.

В животе ныло — обычное ощущение. Я вернула половицы на место и разделила с Шестом хлеб. В той или иной мере я была голодна всегда, но сейчас проблема обострилась. Я ничего не ела с прошлого вечера. Утренняя вылазка закончилась плохо. Несколько часов поисков в обычных моих местах не дали ничего, кроме порезанной ладони и пустого желудка. Набег на крысоловки старика Томпсона не помог — то ли крысы стали умнее, то ли Томпсону наконец удалось нанести урон их популяции. Осторожно пробравшись под колючей проволокой, я вскарабкалась по пожарной лестнице на крышу, где у вдовы Таннер был садик, — и обнаружила, что ушлая бабка собрала урожай пораньше, не оставив на мою долю ничего, кроме пустых ящиков с землей. Я покопалась на помойке на задворках магазина Харли — иногда, совсем редко, там можно было обнаружить буханку хлеба, заплесневевшую настолько, что ею брезговали даже крысы, или порченые соевые бобы, или протухшую картошку. Я не страдала привередливостью, мой желудок был натренирован удерживать в себе практически любую дрянь. Насекомые, крысы, червивый хлеб — неважно, лишь бы отдаленно напоминало пищу. Я могла съесть то, от чего большинство людей вывернуло бы, но сегодня госпожа Удача, похоже, ненавидела меня сильнее обычного.

А после казни продолжать поиски было невозможно. От длительного присутствия на Периферии домашних людей народ начинал нервничать. Я не хотела воровать на свой страх и риск, пока вокруг столько охранников. К тому же красть сразу после того, как повесили троих человек, означало попросту напрашиваться на неприятности.

Поиски на знакомой территории ни к чему не привели. Все ресурсы здесь я выработала, а Отмеченные уже начинали понимать, как меня обхитрить. Даже если пробраться в другой сектор, большую часть Периферии зачистили давным-давно. В городе, битком набитом падальщиками и ловчилами, попросту ничего не осталось. Если мы хотели добыть еды, требовалось расширить сферу деятельности.

Я собиралась выбраться из города. ***

Взглянув сквозь забранное пластиковой пленкой окно на бледное небо, я поморщилась. День уже перевалил за середину. Темнеет быстро — за Стеной у меня будет лишь пара часов, чтобы добыть пищу. Если я не успею вернуться до заката, за добычей выйдет кое-кто еще. Едва небо меркло, наступало их время. Господ. Вампиров.

«Мне времени хватит, — подумала я, подсчитав в уме. — День сегодня ясный — я смогу пробраться под Стеной, обыскать развалины и вернуться до захода солнца».

— Ты куда? — спросил Шест, когда я открыла дверь и вышла в коридор, посматривая по сторонам на случай, если покажется Крыс. — Элли? Погоди, куда ты идешь? Возьми меня с собой. Я могу помочь.

— Нет, Шест. — Я повернулась к нему и покачала головой. — На этот раз я пойду не по обычным местам. Слишком много охранников, и домашний все еще тут, так что все дерганые. — Я вздохнула и оглядела пустырь, прикрывая рукой глаза от солнца. — Мне придется попытать счастья на развалинах.

Шест ойкнул:

— Ты выйдешь из города?

— Вернусь до заката. Не волнуйся.

— Если тебя поймают…

— Не поймают, — я ухмыльнулась. — Когда меня ловили? Про эти туннели никто даже не знает.

— Ты сейчас говоришь совсем как Патрик и Джеффри.

Я застыла на месте, словно ужаленная.

— Тебе не кажется, что это перебор? — Шест пожал плечами, и я скрестила руки на груди. — Если не кажется, тогда я, пожалуй, не буду утруждаться делиться с тобой тем, что найду. Может, тебе стоит для разнообразия поискать еду самому.

— Прости, — торопливо ответил он с виноватой улыбкой. — Прости, Элли. Я просто за тебя волнуюсь. Мне страшно, когда ты меня оставляешь здесь одного. Обещаешь, что вернешься?

— Ты же знаешь — вернусь.

— Ну хорошо. — Шест отступил назад, на лицо его легли тени. — Удачи.

Может, мне померещилось, но в его голосе почти звучала надежда на то, что я вляпаюсь в неприятности. Что я пойму, как опасно за Стеной и насколько он был прав. Но это глупо, сказала я себе, мчась по пустоши обратно к изгороди и городским улицам. Я нужна Шесту, я его единственный друг. Не настолько он мстительный, чтобы желать мне зла лишь потому, что распереживался из-за Марка и Грейси.

Верно же?

Протискиваясь сквозь изгородь в притихший город, я выкинула эту мысль из головы. О Шесте буду беспокоиться в другой раз, сейчас первоочередная задача — найти еду, чтобы выжить нам обоим.

Солнце пробиралось по небу над скелетами зданий, купая улицы в свете. «Повиси еще немного, — мысленно взмолилась я, глядя вверх. — Продержись еще хотя бы пару часиков. А хочешь — вообще застынь».

Солнце, словно из вредности, опустилось чуть ниже, будто бы дразня меня, и скрылось за облаком. Тени удлинились и, точно жадные пальцы, поползли по земле. Поежившись, я прибавила шагу.

Глава 2

Люди вам скажут, что покинуть Нью-Ковингтон невозможно, что Внешняя Стена непроницаема, что никто не выберется из города, даже если захочет.

Люди ошибаются.

Периферия — это огромные бетонные джунгли, каньоны из битого стекла и ржавого железа, гигантские остовы зданий, поглощаемые плющом, ржавчиной и гнилью. Везде, кроме самого центра, где возвышаются, испуская темное сияние, вампирские башни, дома выглядят больными, пустыми и опасно близкими к обрушению. Ниже ломаной линии горизонта немноголюдный город все больше захватывает дикий наружный мир. Проржавевшие останки того, что раньше было машинами, рассеяны по улицам, гнилой металл покрывают растения. Деревья, корни, вьюнки пробиваются сквозь тротуары и даже крыши, крошат бетон и сталь — природа мало-помалу берет свое. Пару лет назад несколько небоскребов наконец поддались времени и энтропии и обрушились, подняв вихрь бетонной пыли и осколков, — погибли все, кому не повезло оказаться рядом. Это стало частью нашей жизни. Войди в любое здание, и услышишь у себя над головой треск и скрип — может, оно рухнет через несколько десятков лет, может, через секунду-другую.

Город разваливается. Все на Периферии это знают, но думать об этом нельзя. Какой смысл беспокоиться о том, чего не можешь изменить.

Я больше всего беспокоилась о том, как не нарваться на вампов, не попасться и добыть достаточно еды, чтобы протянуть еще один день.

Иногда — вот как сегодня — для этого приходилось прибегать к чрезвычайным мерам. Я собиралась совершить нечто чертовски рискованное и опасное, но быть Неотмеченным — это и значит рисковать, не так ли?

Периферия поделена на несколько частей, так называемых секторов, аккуратно отделенных друг от друга оградой, чтобы можно было контролировать продовольственные и людские потоки. Еще одно изобретение «для нашей защиты». Как ни назови, клетка есть клетка. Насколько мне известно, пять или шесть секторов широким полукругом обрамляют Внутренний город. Мы живем в секторе 4. Если бы у меня была татуировка, при сканировании она выдавала бы что-то вроде: «Эллисон Сикимото, житель номер 7229, сектор 4, Нью-Ковингтон. Собственность Государя Салазара». Технически Государь владеет всеми людьми в городе, но у его приближенных есть также свои гаремы и рабы — для крови. А периферийцы — Отмеченные периферийцы — являются «общественной собственностью». То есть любой вампир может делать с ними все что угодно.

Никого на Периферии, похоже, особо не волнуют их татуировки. Нейт, помощник в магазине Харли, вечно пытается убедить меня отметиться, утверждает, что наносить татуировку почти не больно, а сдавать кровь не так уж страшно, если привыкнуть. Он никак не может понять, почему я такая упрямая. Я говорила ему, что больше всего меня бесит не сканирование и не сдача крови.

Больше всего меня достает вся эта история с «собственностью». Я никому не собственность. Если я нужна поганым кровососам, пусть сначала меня поймают. А я уж постараюсь максимально усложнить им задачу.

Ограда между секторами нехитрая — из сетчатой проволоки с колючкой поверху. «Железный занавес» тянется на многие мили и особо не охраняется. Стражники стоят на воротах на входе в сектора, через которые въезжают и выезжают продуктовые грузовики, но больше их нигде нет. Вампам по большей части наплевать на то, что их скотина просачивается из сектора в сектор. Главные, самые страшные, смертоносные силы брошены на ночную охрану Внешней стены.

Надо признать, выглядит Внешняя стена внушительно. Тридцать футов в высоту, шесть футов в толщину — уродливое чудище из железа, стали и бетона высится над Периферией, окружая ее по периметру. Наружу ведут лишь одни ворота, двустворчатые, из прочного железа, запертые изнутри на тяжелые стальные засовы — чтобы сдвинуть их с места, требуется три человека. Ворота эти не в моем секторе, но однажды, добывая еду вдалеке от дома, я видела их открытыми. Через каждые пятьдесят ярдов на Стене установлены прожекторы, шарящие по земле, точно гигантские глаза. Под Стеной находится «зона поражения» — пустырь, усеянный кольцами колючей проволоки, рвами, ямами с кольями на дне и минами, всё ради одной цели — не подпускать к Стене бешеных.

Внешняя стена — предмет страха и ненависти всего Нью-Ковингтона, она напоминает, что мы здесь в ловушке, как овцы в загоне, но также она и предмет огромного почитания. На развалинах за пределами города не выжить никому, особенно после наступления темноты. Ходить по развалинам не любят даже вампы. Ночь за Стеной принадлежит бешеным. Никто в здравом уме не будет приближаться к Стене, а тех, кто попытается, либо пристрелит охрана, либо разорвет на куски в «зоне поражения».

Потому-то я и собиралась пойти низом. ***

Одной рукой держась за бетонную стену, стараясь огибать лужи и битое стекло, я пробиралась сквозь высоченные сорняки по канаве. Я давно тут не была, старая тропа совсем заросла. Я обогнула груду камней, не обращая внимания на рассыпанные у ее основания подозрительного вида кости, отсчитала двенадцать шагов, остановилась и опустилась в траву на колени.

Я раздвинула сорняки — осторожно, чтобы не смять их сильно. Не нужно, чтобы кто-нибудь узнал, чтó тут есть. Если пойдут слухи, если вампиры проведают, что из их города существует выход, они обыщут каждый квадратный дюйм Периферии, пока не найдут проход и не навесят на него замок крепкий, как пятерня домашнего, стискивающая ключ от продовольственного склада. Не то чтобы вампы ужасно опасались, как бы люди не выбрались из города — за Стеной не было ничего, кроме развалин, запустения и бешеных. Но то, что служит выходом, может послужить и входом, и раз в несколько лет какой-нибудь бешеный пробирался в город по идущим внизу туннелям. И начинались хаос, паника и смерть — пока бешеного не убивали, а проход не находили и не заделывали. Но этот проход не нашли до сих пор.

Сорняки расступились, обнажая втопленный в землю черный металлический диск. Он был адски тяжелый, но я припрятала поблизости арматурину, чтобы поддевать его. Крышка со стуком упала в траву, и я заглянула в глубокий узкий лаз. Ржавые металлические перекладины, вделанные в цемент, вели вниз, в темноту.

Я огляделась по сторонам, чтобы убедиться в отсутствии посторонних глаз, а потом начала спускаться по лестнице. Мне всегда было тревожно оставлять вход в туннель открытым, но крышка была слишком тяжелой, чтобы я могла поднять ее изнутри. Впрочем, вход был хорошо запрятан в высоких травах, и за все те годы, что я выбиралась из города, еще никто его не нашел.

Но мешкать все равно не стоило.

Спрыгнув на бетонный пол, я осмотрелась, ожидая, когда глаза привыкнут к темноте. Засунув руку в карман куртки, я нащупала два своих главных сокровища — зажигалку, до сих пор наполовину полную бензина, и карманный нож. Зажигалку я нашла во время своего прошлого путешествия по развалинам, а нож у меня был давно. Без этих сверхценных предметов я никуда не выходила.

Туннели под городом, как обычно, воняли. Старожилы, те, чье детство пришлось на времена до эпидемии, говорят, что когда-то все городские отходы не сливались из ведер в отхожие ямы, а текли по трубам под улицами. Если так и было, это однозначно объясняет запах. Примерно в футе от того места, где я стояла, лестница уходила в лениво текущую по туннелю черную жижу. Громадная крыса, почти с уличную кошку размером, прошмыгнула в сумраке, напомнив мне, зачем я здесь.

Бросив прощальный взгляд на дыру в небесах — там до сих пор было светло и солнечно, — я направилась в темноту. ***

Раньше люди думали, что бешеные рыскают под землей, в пещерах и заброшенных туннелях, спят там днем, а ночью выходят. Вообще-то и сейчас почти все так думают, но я ни разу не видела в туннеле бешеного. Даже спящего. Это, конечно, ничего не значит. Никто наверху никогда не видел человека-крота, но все слышали о больных, боящихся света людях, живущих под городом, готовых схватить тебя за ногу из ливневого стока, утащить к себе и сожрать. Я тоже никогда не видела человека-крота, но под городом сотни, может быть, тысячи туннелей, которые я никогда не обследовала и обследовать не собираюсь. Я спускаюсь в этот мрачный жуткий мир лишь затем, чтобы пробраться под Стеной и как можно скорее снова вынырнуть на свет.

К счастью, я знала этот отрезок туннеля, и он был не совсем темным. Солнце попадало в него сквозь ливневые стоки и решетки — цветные полоски в мире сплошной серости. Кое-где царила абсолютная тьма, и мне приходилось включать зажигалку, но место было знакомое, и я знала, где иду, так что было не страшно.

Наконец, едва не ползя на животе, чтобы протиснуться, я выбралась из огромной бетонной трубы, выходившей в заросшую сорняками канаву. Иногда есть плюсы в том, чтобы быть тощей как жердь. Выжав из одежды гадкую теплую воду, я поднялась и огляделась.

Над рядами обветшалых крыш, за голой пустошью зоны поражения можно было видеть, как высится во всем своем зловещем, смертоносном величии Внешняя стена. С этой стороны она почему-то всегда смотрится странно. Солнце зависло между башнями центра, отбрасывая блики от их зеркальных стен. У меня было еще добрых два часа на поиски еды, но следовало поторопиться.

За зоной поражения серо-зеленым ковром, ожидая меня в тающем вечернем свете, расстилались остатки бывших пригородов. Выпрыгнув из канавы, я углубилась в руины мертвой цивилизации.

Искать еду на развалинах — дело хитрое. Говорят, раньше люди ходили в большие магазины с длиннющими прилавками, полными еды, одежды и всевозможных вещей. Они были громадных размеров, и узнать их было легко по широченным парковкам. Но там сейчас делать нечего, потому что именно эти магазины обчистили в первую очередь, когда дела стали плохи. После эпидемии прошло почти шестьдесят лет, и там остались лишь ободранные стены да пустые полки. Та же история — с магазинами поменьше и заправками. Ничего не осталось. Я много часов угробила, обыскивая эти здания, и ни разу ничего не нашла, так что теперь не трачу на них время.

Но совсем другое дело — обычные дома, ряды гниющих обветшалых жилых строений вдоль разбитых улиц. Потому что в своих вылазках я узнала о человеческой расе кое-что интересное — мы любим делать запасы. Бережливость, паранойя, ожидание худшего — называйте как хотите, но в домах были неплохие шансы обнаружить еду, припрятанную в подвалах или в глубине шкафов. Надо было лишь до нее докопаться.

По скрипучим половицам я зашла не то в пятый, не то в шестой подающий надежды дом — двухэтажный, окруженный покосившимся проволочным забором и почти утонувший в плюще. Окна разбиты, крыльцо еле проглядывает из-под вьюнков и сорняков. Крыша и часть верхнего этажа обвалились, и сквозь гнилые балки пробивались блеклые лучи солнца. Густой воздух пропах плесенью, пылью и растениями, и дом, казалось, затаил дыхание, когда я вошла в него.

Сперва я обыскала кухню, обшарила шкафчики, открыла все ящики, даже проверила древний холодильник в углу. Ничего. Пара ржавых вилок, банка из-под консервов, разбитая кружка. Все это я уже видела. В одной спальне шкафы были пусты, комод перевернут, большое овальное зеркало разбито вдребезги. Сорванные с кровати простыни и одеяла валялись на полу, а на матрасе расплылось подозрительное темное пятно. Я не стала гадать, что тут произошло. О таком лучше не думать. Лучше пройти мимо.

В другой спальне таких следов разрушения не было, а в углу стояла укутанная паутиной старая детская кроватка. Я обошла ее, стараясь не заглядывать внутрь, и приблизилась к некогда белому стеллажу. На одной полке стояла разбитая лампа, но чуть ниже я заметила предмет знакомой формы — пыльный прямоугольник.

Я взяла его в руки, смахнула паутину, прочла заглавие — «Баю-баюшки, Луна» — и грустно улыбнулась. Не следует забывать — я пришла сюда не за книгами. Если я притащу это домой вместо еды, Лукас будет в бешенстве и мы, возможно, опять поругаемся.

Может, я слишком к нему строга. Он не то чтобы тупой, просто практичный. Больше заботится о том, как выживать, а не о том, как учиться чему-то, с его точки зрения, бесполезному. Но я не могу сдаться просто потому, что он упертый. Если бы удалось заставить его научиться читать, мы, вероятно, сумели бы учить других периферийцев, ребят вроде нас самих. И возможно — возможно, — этого хватило бы, чтобы начать… что-то. Не знаю что, но должно же быть что-то получше простого выживания.

Ощутив прилив решимости, я сунула книгу под мышку — и застыла на месте, услышав тихий стук. В доме был кто-то еще, кто-то пошевелился прямо за дверью спальни.

Со всей осторожностью я положила книгу на место, не потревожив пыль. Вернусь за ней позже, если переживу то, что случится сейчас.

Я сунула руку в карман, стиснула нож и медленно повернулась. Тени шевельнулись в блеклом свете, падающем из гостиной, и тихие цокающие шаги зазвучали прямо за дверью. Я вытащила нож и сделала шаг назад, прижалась спиной к стене и комоду, сердце бешено колотилось. Темный силуэт застыл в дверном проеме, раздалось медленное, тяжелое дыхание — я затаила дух.

В комнату вошла олениха.

Расслабилась я не сразу, но ком в горле и тяжесть в животе пропали. Дикие животные на развалинах — обычное дело, правда, я не понимала, что привлекло олениху к дому. Я расправила плечи, медленно выдохнула — олениха вздернула голову, уставилась в моем направлении так, словно плохо видела.

В желудке заурчало, и на секунду я представила, как бросаюсь к оленихе и вонзаю нож ей в горло. Мяса на Периферии считай нет. Крысы и мыши ценятся весьма высоко, и мне доводилось наблюдать омерзительные кровавые побоища из-за дохлого голубя. По улицам у нас бегают бездомные собаки и кошки, но они дикие и злые, и, если не хочешь заработать инфекцию от укуса, лучше их не трогать. Охранники к тому же имеют право стрелять в любого зверя, которого увидят в городе, — и так они обычно и поступают, так что любое мясо в жутком дефиците.

Целая оленья туша, разделанная и засушенная, могла бы кормить меня и мою команду месяц. Или можно обменять мясо на продуктовые талоны, одеяло, новую одежду — на что угодно. От одной мысли об этом в желудке у меня заурчало снова, и я перенесла вес тела на одну ногу, готовясь кинуться вперед. Едва я пошевелюсь, олениха, скорее всего, бросится из спальни, однако надо попытаться.

Но тут олениха посмотрела прямо на меня, и я увидела, что из глаз у нее тонкими струйками идет кровь и капает на пол. Я вся похолодела. Понятно, почему она меня не боялась. Понятно, почему пошла за мной сюда и теперь смотрела на меня холодным, неподвижным взглядом хищника. Ее покусал бешеный. И она обезумела.

Я тихо вдохнула, унимая сердцебиение, стараясь не паниковать. Дело плохо. Олениха заслоняла выход из спальни, я не могла пройти мимо нее, не рискуя подвергнуться нападению. Ее глаза еще не совсем побелели, олениха была на ранней стадии заболевания. Оставалось надеяться, что если я буду сохранять спокойствие, то смогу отсюда выбраться и меня не затопчут насмерть.

Олениха всхрапнула и мотнула головой. Из-за резкого движения она стукнулась о дверную раму. Еще один симптом болезни: зараженные животные могли казаться растерянными и дезориентированными, но в мгновение ока переключались в режим гиперагрессии. Стиснув покрепче нож, я двинулась в сторону разбитого окна.

Олениха подняла голову, завращала глазами и издала хриплый рык — я никогда не слышала от оленей таких звуков. Я увидела, как напрягаются ее мышцы для броска — и кинулась к окну.

Олениха устремилась в комнату, фыркая, выписывая копытами смертоносные дуги. Когда я бросилась от нее прочь, одно из копыт задело мое бедро, вскользь, но по ощущению — словно кувалдой ударили. Олениха врезалась в дальнюю стену, перевернув стеллаж, и я выпрыгнула в окно.

Продираясь сквозь сорняки, я побежала к полуразрушенному сараю в углу двора. Крыша провалилась, и вьюнки сплошняком покрыли гниющие стены, но двери еще стояли целыми. Я протиснулась внутрь и забилась в угол, тяжело дыша, прислушиваясь, нет ли погони.

Все было тихо. Когда сердце успокоилось, я глянула в щель между досками и смогла рассмотреть темный силуэт оленихи — она все еще была в спальне, растерянно шаталась туда-сюда, изредка в слепой ярости бросаясь на матрас или разбитый комод. Ну и славно. Я просто тихонечко посижу здесь, пока полоумное животное не успокоится и не уберется прочь. Хорошо бы это случилось до того, как сядет солнце. Скоро мне пора будет возвращаться в город.

Выбравшись из угла, я оглядела сарай — вдруг тут еще осталось что-то целое и полезное. Добра здесь, похоже, было немного: пара сломанных полок, кучка ржавых гвоздей, которые я немедленно сунула в карман, и странная приземистая машина с четырьмя колесами и длинной ручкой — судя по ее виду, ее нужно было толкать перед собой. Зачем — я не представляла.

Между половицами под странной машиной я заметила дыру, оттащила машину и увидела люк. Он был заперт на тяжелый замок — теперь тот проржавел так, что ключ не помог бы, но сами половицы расползались от гнили. Я легко поддела несколько из них, проделав лаз, и увидела складную лестницу, ведущую в темноту.

Стиснув покрепче нож, я полезла вниз.

В подвале было темно, но до заката оставался еще почти час, и сквозь дыру и щели между половицами просачивалось достаточно света. Я стояла в маленьком прохладном помещении с бетонным полом и стенами, с потолка свисала лампочка с цепочкой. Вдоль стен тянулись деревянные полки, а с полок подмигивали мне в тусклом свете десятки консервных банок. Мое сердце замерло.

Джекпот.

Я бросилась вперед, схватила ближайшую банку, от волнения сбив на пол еще три. На банке была выцветшая этикетка, но я не стала разбирать слова. Я вонзила нож в крышку и яростно набросилась на жестянку, принялась вскрывать ее дрожащими руками.

Изнутри поднялся сладкий, божественный аромат, и от проснувшегося голода заурчало в животе и закружилась голова. Еда! Настоящая еда! Отогнув крышку, я едва взглянула на содержимое банки — какие-то рыхлые фрукты в вязкой жидкости — и все его опрокинула себе в рот. Сладость потрясла меня — обволакивающе-густая, сочная, не похожая ни на что из того, что мне доводилось пробовать раньше. Фрукты и овощи на Периферии были делом почти неслыханным. Я опустошила банку чуть ли не в одно мгновение, почувствовала, как еда упала в пустой желудок, и схватила новую банку.

В ней оказались бобы в более прозрачной жидкости: их я тоже проглотила, выгребая красную массу пальцами. Я слопала еще банку вязких фруктов, банку кукурузы и маленькую баночку сосисок с мой палец длиной — и только тут ко мне вернулась способность думать.

Я наткнулась на тайник с сокровищами невероятных размеров. О таких загашниках ходят легенды, и вот я попала в одну из них. С полным желудком — редкое ощущение — я начала обследовать подвал.

Едва ли не целую стену занимали консервы, причем, судя по этикеткам, — самые разные. Большая часть этикеток выцвела или порвалась так, что ничего было не разобрать, но я все же сумела найти порядочно овощей, фруктов, бобов и супа. Были тут и банки со странной едой, о которой я никогда не слышала. «Спагетти», «равиоли» и прочие диковины. Рядом с банками лежали стопки каких-то квадратных предметов, завернутых в блестящую серебристую бумагу. Я понятия не имела, что это такое, но если это тоже еда — я не буду против.

На полках на стене напротив располагались десятки галлоновых бутылей с водой, несколько баллонов с пропаном, зеленая переносная плитка — я такую видела у Харли — и газовый фонарь. Тому, кто все это здесь устроил, явно не повезло — ничего из запасов ему в итоге не пригодилось.

Ну что ж, спасибо тебе, таинственный незнакомец. Ты значительно облегчил мою жизнь.

Мысли бежали вскачь — я рассматривала разные варианты. Можно сохранить это место в секрете, но зачем? Еды тут нашей банде хватит на несколько месяцев. Я окинула комнату взглядом, раздумывая, как все провернуть. Если я расскажу Лукасу об этом подвале, мы вчетвером — я, Лукас, Крыс и Шест — вернемся сюда и утащим всё одним махом. Опасно, но ради такого количества еды стоит пойти на риск.

Я медленно развернулась, жалея, что положить еду не во что. Умница Эллисон. Обычно я брала на развалины один из тех рюкзаков, что мы держим в шкафу в коридоре, — для того они нам, собственно, и нужны, — но сегодня мне не хотелось снова наткнуться на Крыса. Но что-то принести с собой все же нужно. Если я хочу убедить Лукаса совершить весьма опасную вылазку за пределы города, понадобятся доказательства.

Мой взгляд остановился на одной из верхних полок — там лежали туго набитые чем-то мусорные мешки. Внутри могли оказаться одеяла, одежда или еще какие-нибудь полезные вещи, но прямо сейчас меня больше волновала еда.

— Это подойдет, — пробормотала я и направилась к полкам. Ни лестницы, ни ящика, ничего, на что можно встать, у меня не было — придется лезть. Я поставила ногу между банками и подтянулась.

Доска мерзко заскрипела под моим весом, но выдержала. Хватаясь за шершавое дерево, я подтянулась еще на фут, потом еще и наконец смогла достать рукой до верхней полки и нащупать мешок. Зажав двумя пальцами шелушащийся пластик, я потянула его на себя.

Доска внезапно застонала, и я моргнуть не успела, как весь стеллаж накренился вперед. В панике я попыталась уберечься, но десятки банок полетели в меня, и я разжала руки. Я ударилась о бетонный пол, вокруг гремели и звенели жестянки, на долю секунды мое поле зрения заполнили полки, а потом наступила темнота.

Глава 3

Пульсирующая боль в черепе вернула меня в реальный мир. В ушах звенело, а когда я открыла глаза, меня встретила темнота. Несколько мгновений я не могла понять, где нахожусь и что случилось. Что-то тяжелое давило на грудь и ноги, а когда я шевельнулась, с меня скатилось и звякнуло о пол что-то мелкое и металлическое.

— Черт, — прошептала я, вспомнив все. В панике я вывернулась из-под полки и захромала по ступенькам, внимательно глядя вверх. Сквозь дыру в крыше виднелось ночное небо — туманное, беззвездное, однако меж облаков проглядывала заплывшим глазом болезненно-желтая луна.

Я попала в переплет.

Тупая, нелепая ошибка, Элли. Взбираясь по лестнице, я всматривалась в темноту и тени, сердце отчаянно колотилось в тишине. Внизу с мягким звоном перекатывались консервные банки, но сейчас было не время переживать о богатстве, которое приходилось бросать тут. Я должна была вернуться в город. Оставаться здесь нельзя. Я слышала истории о том, как бешеные проламывали стены и полы, чтобы добраться до добычи, — стоит им тебя учуять, и они уже не остановятся. Надо торопиться.

Я осторожно выбралась из дыры в полу, прокралась к двери, протянула руку, чтобы открыть ее. И застыла.

Что-то двигалось вдоль стены сарая.

Сквозь щели в досках доносилось шуршание сорняков, звуки шагов и низкий рык — такой звук мог бы издавать зверь. Отдернув руку, я тихо забилась в угол, прижалась спиной к стене и стиснула нож, чтобы руки не тряслись. Снаружи стояла почти что кромешная тьма, но мне удалось разглядеть смутные очертания бледной тощей фигуры; я слушала, как шаги двигались вдоль стены… пока не остановились у двери.

Я затаилась, считая секунды с каждым судорожным ударом сердца, прикусывая щеку, чтобы громкое дыхание не выдало меня.

Дверь скрипнула и медленно открылась.

Я не шевелилась. Не дышала. Ощущая спиной шершавые доски, я воображала себя частью стены, частью теней, что окутывали меня, прятали от всего мира. По другую сторону двери размеренное хриплое порыкивание стало громче, и темная фигура повертела головой туда-сюда, осматривая стены.

Прошла вечность.

Наконец дверь медленно, со скрипом закрылась, и темная фигура развернулась и убрела в заросли сорняков. Я слушала, как удаляются шаркающие шаги, пока они не стихли совсем и не стало слышно ничего, кроме жужжания ночных насекомых.

Я далеко не сразу смогла пошевелиться и даже вздохнуть как следует. Едва прошла дрожь, я выскользнула из сарая и бросилась сквозь сорняки тем же путем, каким пришла сюда. По спине пробежал холодок, когда я заметила, что не только мои следы прорезают высокие травы; теперь двор пересекало несколько тропок — я была не одна, пока находилась в подвале. Если бы эта тварь нашла лестницу…

Поежившись, я поспешила вперед, по пустым улицам. В свете луны развалины казались еще более темными, зловещими и враждебными для незваного пришельца. В городе после наступления темноты люди исчезали с улиц, и в ночи разгуливали вампиры, но тени там были знакомыми, темнота — уютной. Здесь же, на развалинах, темнота была чужой, а тени словно подкрадывались к тебе, чтобы схватить.

Ночь прорезал вопль, полный животной ярости, и я кинулась бежать. ***

Это были самые долгие минуты в моей жизни, но я добралась до туннелей. Протискиваясь в водоотводную трубу, я уже уверилась в том, что позади меня кто-то есть и сейчас когтистые лапы сомкнутся на моих лодыжках и потащат меня назад. К счастью, этого не произошло, и я оперлась о стену, часто, нервно дыша, ожидая, когда сердце перестанет биться о ребра.

В туннеле я не видела даже собственных рук, и ждать, что глаза привыкнут к кромешной тьме, было бессмысленно. Я порылась в кармане, вытащила зажигалку, щелкнула ей, вызвав к жизни маленький огонек. Его едва хватало, чтобы осветить пространство у меня под ногами, но это было лучше, чем ничего.

Держа перед собой мерцающий язычок пламени, я устремилась вглубь туннеля.

Удивительно, как всего несколько часов способны изменить твое видение мира. Когда-то знакомые туннели теперь стали страшными, темнота словно бы ожила, сдавливала меня со всех сторон, пыталась задушить. Казалось, что мои шаги звучат в тишине слишком громко, и несколько раз я затаивала дыхание, прислушиваясь к фантомным шумам, которые мерещились мне на фоне моего тихого сопения.

Я всё шла и шла, и, несмотря на все мои страхи и игры воображения, никто на меня не набрасывался. Я была уже почти дома, всего один поворот и пара сотен ярдов оставалось до лестницы, что вела наверх, — и тут в темноте раздался всплеск.

Он был негромкий, и, услышь я его днем, когда солнце проникает сквозь решетки, подумала бы, что это крыса или что-то в таком роде. Но среди давящей темноты и тишины мое сердце едва не остановилось, а тело превратилось в лед. Я погасила зажигалку и нырнула в угол, стараясь не дышать, напряженно прислушиваясь. Долго ждать не пришлось.

В темноте впереди меня по полу зашарил фонарик, и тихие рокочущие голоса эхом отдались от стен.

— …Что у нас тут? — проскрипел кто-то, и я плотнее прижалась к стене. — Крыса? Большая крыса, вылезай-ка на свет. Ты явно плохую ночь выбрал, чтобы бродить по подземельям, дружок.

Затаив дыхание, я рискнула и на мгновение высунулась из-за угла. Четверо людей загородили выход из туннеля — тощие, оборванные, одежда грязная, волосы всклокоченные. Они стояли, горбясь, словно всю жизнь провели в тесноте и не привыкли держать спину прямо. В руках они сжимали ржавые зазубренные лезвия и, как безумные, ухмылялись на одинокую фигуру в центре туннеля, в глазах у них светилось предвкушение и еще что-то похуже.

Я нырнула обратно за угол, сердце колотилось. «Вы издеваетесь, что ли?» — пробормотала я, глубже ныряя в спасительную тень, надеясь, что никто меня не услышит. Ничего себе ночка. Олениха, бешеные, а теперь еще чертовы люди-кроты в туннеле. Мне же не поверит никто. Тряхнув головой, я пригнулась и стиснула нож. Теперь для полного счастья мне не хватало только, чтобы сюда заявился вампир.

Человек-крот хохотнул, и я услышала, как все четверо подались вперед, судя по всему, окружая бедолагу, угодившего к ним в засаду. «Удирай, идиот, — подумала я, недоумевая, чего он ждет, почему я до сих пор не слышу, как он в панике бежит прочь. — Ты что, не знаешь, чтó они с тобой сделают? Если не хочешь оказаться на вертеле над костром, удирай».

— Мне не нужны проблемы, — тихо произнес спокойный, уверенный голос. И хотя я не видела говорящего, не отважилась снова выглянуть из-за угла, по спине у меня пробежал холодок. — Пропусти́те меня, и я пойду своей дорогой. Не стоит вам этого делать.

— Ну-ну, — промурлыкал человек-крот, и я представила, как он с ухмылкой подбирается ближе. — А я думаю, нам очень даже сто…

Его голос резко перешел в испуганный хрип, потом раздался хлюпающий звук, и воздух наполнил слабый, отдающий медью запах крови. Послышались яростные крики, звуки борьбы и лезвий, рассекающих плоть, вопли боли. Не дыша, я сжалась в своем убежище в комок и так ждала, пока не стих последний стон, пока последнее тело не упало и в туннеле снова не воцарилась тишина.

Я считала секунды. Тридцать. Шестьдесят. Полторы минуты. Две минуты. В туннеле было тихо. Ни шагов, ни движения, ни дыхания. Мертвая тишина.

Я осторожно выглянула из-за угла — и прикусила губу.

Четверо людей-кротов лежали ничком, вокруг было разбросано их оружие, слабый луч фонарика озарял стену. В его свете было видно ярко-красное пятно, стекающее по бетону к неподвижному телу. Я еще раз осмотрела туннель, ища пятое тело, но здесь были лишь люди-кроты — мертвые, в блеклом свете фонарика. Зловещий незнакомец исчез.

Я подобралась ближе. Я не хотела трогать трупы, но фонарик был ценным приобретением. С него можно будет прокормиться несколько дней, если найти годного покупателя. Обогнув бледную грязную руку, я схватила свой трофей и подняла…

…ударив светом прямо в лицо незнакомцу. Который даже не поморщился. Даже не моргнул. Я отпрянула, едва не споткнувшись о руку, которую только что обошла, выставила перед собой нож. Незнакомец не двинулся с места, однако его глаза, темнее темного, следили за моим отступлением. Я направляла на него нож и фонарик, пока не дошла до поворота, и приготовилась рвануть в темноту.

— Если побежишь, то умрешь прежде, чем сделаешь три шага.

Я замерла с бешено бьющимся сердцем. Я ему верила. Стиснув нож, я повернулась, глядя на него поверх трупов, ожидая его следующего хода.

Сомнений у меня не было. Я знала, с кем столкнулась, знала, кто смотрит на меня из темноты туннеля, неподвижный как статуя. Я оказалась под землей, наедине с вампиром. И помочь мне было некому.

— Что тебе нужно? — Голос мой дрожал сильнее, чем хотелось бы, но я крепко стояла на ногах и смотрела с вызовом. Нельзя показывать страх. Вампиры его чуют — во всяком случае, так все говорят. Если столкнешься с голодным кровососом один посреди ночи и не выставишь себя жертвой, то, возможно, получишь шанс выжить.

Я в это, конечно же, не верила. Боишься ты вампира или нет, он все равно тебя укусит. Но и удовольствия я этому кровососу доставлять не собиралась.

Вамп чуть наклонил голову — я бы не заметила этого движения, не будь он в остальном так абсолютно неподвижен.

— Я пытаюсь решить, — произнес он все тем же тихим невозмутимым голосом, — ты простая падальщица, подслушавшая разговор, или ты сейчас побежишь докладывать своему клану, что я здесь?

— Я похожа на одну из таких?

— Значит… ты падальщица. Ждешь, пока твоя добыча умрет, вместо того чтобы убить ее.

Тон его не изменился — все такой же спокойный и размеренный, — но сквозь страх я ощутила, как закипаю. Гнев, ненависть, возмущение забурлили во мне, лишая ума, будя желание уязвить вампира. Кем этот бездушный кровососущий убийца себя возомнил, что поучает меня?

— Ага. Ну такое бывает, если морить скотину голодом, — бросила я ему, прищурившись. — Приходится рвать друг друга, или ты не знал? — Я указала на мертвых людей-кротов у моих ног и ощерилась: — Но я не из этих. И я уж точно не ем людей. Это по твоей части, не забыл?

Вампир просто смотрел на меня. Он смотрел достаточно долго, чтобы я успела пожалеть о том, что начала его подначивать, — глупая была затея. Мне словно бы было все равно. Я не стала бы унижаться и умолять, если он на это рассчитывал. У вампиров нет души, нет чувств, нет сострадания, чтобы к нему взывать. Если кровосос захочет высосать меня досуха и бросить здесь гнить, я никак не сумею его отговорить.

Но драться буду как бешеная.

— Занятно, — наконец пробормотал вампир почти про себя. — Иногда я забываю, как сложно устроены люди. Мы стольких из вас низвели до уровня животных — диких, трусливых, так охотно готовых вцепиться друг другу в глотки ради выживания. И все же в самых темных местах я до сих пор обнаруживаю кого-то, кто более или менее остался человеком.

Он нес какой-то бред, а я устала говорить и ждать, что он решит со мной сделать.

— Чего тебе надо, вампир? — снова бросилась я в бой. — Почему мы до сих пор треплемся? Если хочешь меня укусить, давай уже.

Только не рассчитывай, что я задеру лапки кверху и сдамся. Клянусь, я успею всадить нож тебе в глаз.

Удивительно, но вампир улыбнулся. Его бледные губы лишь чуть изогнулись, но на гранитном лице это было все равно что ухмылка от уха до уха.

— Я сегодня уже покормился, — спокойно заметил он и сделал шаг назад, в тень. — А у тебя, дикий котенок, подозреваю, есть когти, которые ты не замедлишь пустить в ход. Думаю, я не в настроении драться снова, так что считай, тебе повезло. Ты встретилась с бессердечным, бездушным кровососом и выжила. В следующий раз все может быть совсем по-другому.

И тут он просто развернулся и ушел в темноту. Из сумрака долетели его последние слова: «Благодарю за беседу» — и он исчез.

Я нахмурилась, совершенно сбитая с толку. Что это за вампир такой — убил четырех человек, завел загадочный разговор с уличной крысой, поблагодарил уличную крысу за беседу и удалился? Я пошарила по туннелю фонариком — вдруг это был трюк, чтобы усыпить мою бдительность, а кровосос залег впереди в засаде и посмеивается. Это вполне в вампирском духе. Однако туннель в свете фонарика был тих и пуст, и, чуть помедлив, я пробралась мимо еще истекающих кровью тел, бросилась к лестнице и как можно быстрее полезла по ступеням.

Над городом висела тишь. На улицах — ни единой души, ветхие дома и магазины молчали, объятые темнотой. В вышине, нависая над пейзажем, сияли в ночи вампирские башни, холодные и бесстрастные, как их хозяева. Это тихое предрассветное время еще принадлежало хищникам, и все были дома, в кроватях, за плотно запертыми дверями и окнами. Но во мраке по эту сторону Стены хотя бы не скрывались дикие безумные кошмарные создания, когда-то бывшие людьми. Здешние хищники устроены сложнее, хотя так же опасны.

По улице пронесся холодный ветер, подняв облако пыли и зазвенев пустой консервной банкой. Я вспомнила о том, что пришлось оставить за Стеной, и мои внутренности, вытеснив последние остатки страха, заполнила ярость. Столько еды! Бросить такое богатство… От этой мысли внутри меня все вскипело, и я пнула камень так, что он попал в остов машины и со стуком отскочил от ржавой рамы.

Я должна туда вернуться. Не буду я ютиться на Периферии, есть тараканов и тешиться мечтами о бесконечных полках с настоящей едой, гниющей в чьем-то подвале.

Так или иначе, я намеревалась туда вернуться и забрать то, чего лишилась.

Но сейчас желудок мой был полон, тело болело после падения, и я дико устала. Фонарик слабо светил в темноте, и я его выключила, чтобы не тратить зря ценную батарейку. Мне по-любому не нужен искусственный свет, чтобы ориентироваться на Периферии. Засунув своей единственный приз в задний карман, я направилась к дому. ***

— О Господи, ты жива.

Одарив Шеста презрительным взглядом, я скользнула в свою комнату, закрыв за собой дверь. Он вскочил с моего матраса и уставился на меня, разинув рот, словно на галлюцинацию.

— Это в честь чего? — нахмурилась я. — И почему ты вообще здесь? Ты меня всю ночь ждал?

— Ты не слышала? — Глаза у Шеста забегали, словно кто-то мог подслушивать по углам. — Лукас тебе не сказал?

— Шест… — Со вздохом я плюхнулась на матрас. — Я только что вернулась из реально кошмарной вылазки, — пробормотала я, прикрывая глаза рукой. — Я усталая, злая, и, если никто прямо сейчас не умирает и вампиры к нам не ломятся, я хочу поспать. Может это подождать до утра? Мне все равно надо поговорить с Лукасом.

— Вампиры сегодня выходили, — продолжал Шест, словно вообще меня не слышал.

Я убрала руку с глаз, села, посмотрела на него, по спине побежали мурашки. В сумраке комнаты лицо у Шеста было бледное, губы испуганно поджаты.

— Я их видел. Они шли из сектора в сектор при полном параде, с домашними и охраной, вышибали двери, вламывались в дома. Сюда они не сунулись, но Лукас всех нас согнал в подвал, и мы там сидели, пока они не ушли. Я слышал… Я слышал, были убитые… те, кто пытался убежать.

— Кого-нибудь забрали?

Шест пожал тощими плечами:

— Не думаю. Они просто прошлись по городу, зашли в несколько зданий и ушли. Лукас сказал, они что-то искали, но никто не знает что.

Или кого. Я вспомнила вампира в туннеле под городом. Был ли он членом поискового отряда, высматривал ли под землей то, что понадобилось кровососам? Или… он сам был тем, на кого велась охота? Но это какой-то бред. Зачем вампирам охотиться на своих?

А если они так делают, то почему не делают этого чаще?

— Ходят слухи, что в городе объявят локдаун, — заговорил Шест тихим испуганным голосом. — Комендантский час, охрана, запретные зоны, все дела.

Я выругалась себе под нос. Локдаун — это неприятности не только для Неотмеченных. У нас уже было два локдауна: когда Периферию охватила война банд и на улицах было не пройти от трупов, и когда разразилась паника из-за бешеных крыс. Для вампиров локдауны были крайней мерой, последним средством, когда все выходило из-под контроля. Во время комендантского часа все должны были сидеть по домам, а вооруженная охрана патрулировала улицы. Если во время комендантского часа тебя ловили, то расстреливали без разговоров.

— Элли, что будем делать?

— Ничего, — ответила я, и Шест изумленно на меня уставился. Я пожала плечами. — Сегодня — ничего. Рассвет через несколько часов. Кровососы уберутся в свои башни, и ничего не случится до вечера. Вот тогда и будем волноваться.

— Но…

— ШЕСТ, Я УСТАЛА! — Я встала с матраса, подхватила его под локоть и потащила к выходу. — Если Лукас еще не спит, скажи ему, что завтра мне нужно с ним поговорить. Это важно. Очень важно. — Шест хотел было запротестовать, но я вытолкала его в коридор. — Слушай, если хочешь сидеть без сна и переживать из-за вампирских рейдов, можешь попереживать за нас обоих. Я собираюсь поспать, пока еще есть время. Разбуди меня на рассвете, ладно? — И, пока он не успел сказать еще что-то, я захлопнула дверь перед его лицом.

Упав на матрас, я повернулась к стене и закрыла глаза. То, что рассказал Шест, звучало тревожно, но я уже усвоила, что волноваться из-за того, чего не можешь изменить, — бессмысленно и лишь мешает спать. Завтра я поговорю с Лукасом, расскажу об обнаруженном мной тайнике с едой, и он убедит остальных пойти туда. До локдауна, разумеется. Вместе мы, наверное, вычистим подвал в два-три захода, и о надвигающейся зиме можно не беспокоиться. Крыс — урод и задира, но он в моей команде и мы друг за другом приглядываем. К тому же на то, чтобы опустошить подвал в одиночку, уйдет целая вечность, а я не хотела торчать на развалинах дольше необходимого.

С таким планом в голове я прогнала прочь все воспоминания о прошедшей ночи — о бешеных, о погоне, о вампире в туннеле — и отчалила в небытие.

Глава 4

— Эллисон, — сказала мама, похлопав по подушке рядом с собой, — забирайся сюда. Почитай со мной.

Я вскарабкалась на ветхую, пахнущую пылью и скисшим молоком кровать, залезла к маме под бок. На коленях у мамы лежала книжка, по страницам прыгали веселые яркие звери. Я слушала, как она читает мне мягким, успокаивающим голосом, тонкие руки переворачивали страницы, словно сделанные из бабочкиных крыльев. Только лица ее я не видела. Все было размыто, точно за залитым дождем стеклом. Но я знала, что мама улыбается мне, и от этого было тепло и уютно.

— Знания — это важно, — терпеливо объясняла она уже подросшей мне за кухонным столом. Передо мной лежал лист бумаги, исчерканный неряшливыми каракулями. — Слова делают нас теми, кто мы есть, — продолжала она, пока я пыталась сделать так, чтобы мои закорючки стали похожи на ее изящный почерк. — Мы должны оберегать свои знания и при любой возможности передавать их. Если когда-нибудь наше общество возродится, мы должны научить остальных оставаться людьми.

Кухня растаяла, утекла, словно вода по стене, и превратилась во что-то иное.

— Мама, — прошептала я, сидя рядом с ней на кровати, наблюдая, как медленно поднимается и опадает ее грудь под тонким одеялом. — Мама, я принесла тебе супу. Попробуй его съесть, хорошо?

Расплывчатое белое пятно, окруженное длинными черными волосами, слабо дрогнуло. Я не видела ее лица, но знала, что оно где-то там, внутри этой темноты.

— Мне нездоровится, Эллисон, — едва слышно прошептала она. — Ты… не почитаешь мне?

Все та же улыбка, хотя ее лицо оставалось размытым и нечетким. Почему я не могла ее разглядеть? Почему не могла ее вспомнить?

— Мама, — снова сказала я, вставая, чувствуя, как смыкаются тени. — Нам надо идти. Они уже близко.

— А — это аист, — прошептала мама, отдаляясь от меня. Я вскрикнула и потянулась к ней, но она ускользала прочь, в темноту. — Б — это боль.

Что-то оглушительно стукнуло в дверь. ***

Меня выдернуло из сна, дверь комнаты продолжала сотрясаться от ударов. С колотящимся сердцем я вскочила и уставилась на нее. Я и так спала чутко, у меня гиперчувствительность к звукам шагов и незваным гостям, так что от первого удара я едва не подскочила до потолка. На четвертом ударе я уже распахнула дверь — Лукас как раз заносил кулак, чтобы стукнуть снова.

Лукас изумленно уставился на меня. Он был смуглый, мускулистый, со здоровенными ручищами и странно детским лицом, если не считать густых, серьезных бровей. Когда я только присоединилась к банде, Лукас внушал мне трепет: уже в двенадцать лет он был влиятельной, авторитетной фигурой. Со временем страх перед Лукасом прошел, но уважение осталось. Когда наш старый главарь ввел продуктовый налог — долю от всего, что нам удавалось добыть, — Лукас избил его до потери пульса и занял его место. С тех пор его лидерство не оспаривал никто. Он был неизменно справедлив, во главу угла ставил выживание, а чувствам воли не давал. Как и мне, ему приходилось видеть, как члены нашей банды умирают от голода, холода, болезней, ран или просто бесследно исчезают. Никто не должен за свою жизнь терять столько «друзей», сколько потеряли мы. Иногда Лукасу приходилось принимать тяжелые непопулярные решения, и я не завидовала его положению, но все, что он делал, он делал ради того, чтобы мы оставались в живых.

Особенно теперь, когда банда стала совсем маленькой. Меньше людей значит меньше голодных ртов, но также это значит меньше рук, чтобы добывать еду и защищаться от вражеских банд, если те посягнут на нашу территорию. Нас было всего четверо — я, Крыс, Лукас и Шест — для защиты от банды Кайла. Если тот решит от нас избавиться, этого было недостаточно, и Лукас это понимал.

Последнее время Лукас меня смущал. Мы всегда дружили, но за последний год его интерес ко мне принял иную окраску. Возможно, потому что я была единственной девчонкой в банде, возможно, по каким-то другим причинам — я этого не знала и спрашивать не собиралась. Прошлым летом мы поцеловались, я сделала это по большей части из любопытства, но Лукас захотел большего, а я не была уверена, что готова. Он не стал упорствовать, когда я его остановила и сказала, что мне нужно время обо всем подумать, но теперь случившееся висело над нами, как незаконченное дело, как огромная каменная плита. Не то чтобы Лукас был уродливым или несексуальным — я просто не знала, хочу ли я вообще вот так с кем-либо сближаться. Что, если он исчезнет, как исчезли столь многие до него? Тогда будет гораздо больнее.

Лукас так и стоял на пороге, широкие плечи заполняли собой дверной проем. Я бросила взгляд ему за спину и увидела, что сквозь разбитые школьные окна струится солнце, расцвечивая бетонный пол кривыми многоугольниками. Судя по виду неба, уже перевалило за полдень. Черт. Я спала слишком долго. Где Шест и почему он меня не разбудил?

— Эллисон, — облегчение в голосе Лукаса, казалось, можно было потрогать рукой. Сделав шаг вперед, он, к моему удивлению, крепко меня обнял. Я обняла его в ответ, ощущая литые мускулы его спины, чувствуя на коже его дыхание. Закрыв глаза, я приникла к нему и расслабилась, лишь на мгновение. Как приятно самой к кому-то приникнуть для разнообразия.

Мы быстро отпрянули друг от друга — мы пока не хотели, чтобы нас видели другие. Для нас обоих все пока еще было внове.

— Элли, — прошептал Лукас, и голос его казался смущенным. — Шест сказал мне, что ты вернулась. Тебя не было всю ночь?

— Ага, — я криво усмехнулась. — Похоже, вам тут без меня весело было.

Лукас смерил меня взглядом.

— Крыс начал всем говорить, что тебя забрали. Шест психовал. Мне пришлось обоим сказать, чтобы заткнулись, пока я не дал им в морду. — Взгляд у него стал суровее, в нем почти проступило отчаяние. — Где тебя носило всю ночь? Тут везде были кровососы.

— Я была на развалинах.

Лукас выпучил темные глаза.

— Ты ходила за Стену? Ночью? Подруга, ты рехнулась? Хочешь, чтобы тебя бешеные сожрали?

— Поверь мне, я не хотела застревать там после заката. — Я поежилась, вспомнив, что едва не произошло ночью в сарае. — К тому же бешеные бешеными, но я кое-что нашла, и это все окупает.

— Да ладно? — Лукас поднял густую колючую бровь. — Тогда рассказывай.

— Полный подвал еды. — Я усмехнулась, заметив, что теперь вверх взлетели обе брови. — Консервы, что-то запакованное, вода в бутылках, все что хочешь. Я не шучу, Люк, — полки во всю стену, уставленные едой. И никто ее не охраняет. Нам этой еды хватит на несколько месяцев, может, на всю зиму. Нужно лишь до нее добраться и забрать, пока другие не забрали.

Глаза у Лукаса засияли. Я чуть ли не слышала, как в голове у него вращаются шестеренки. Мысль о том, чтобы пойти на развалины, дико пугала его, но перспектива заполучить еду легко подавляла этот страх.

— Где это? — спросил Лукас.

— Сразу за зоной поражения. Знаешь трубу, которая выходит рядом со старым… — Лукас растерянно взглянул на меня, и я пожала плечами: — Не важно. Я вас туда отведу. Но идти нужно сейчас, пока есть свет.

— Сейчас?

— Хочешь дождаться локдауна?

Лукас вздохнул и кивнул в сторону коридора. Я пошла за ним в комнату отдыха.

— Нет, не хочу, но это будет рискованно. Сегодня много патрулей — домашние с охраной прочесывают улицы, до сих пор ищут что-то. Правда, вечером станет еще хуже.

В комнате отдыха Крыс развалился в заплесневевшем кресле, перекинув ноги через подлокотник, и играл с ножом.

— О, смотрите-ка, возвращение блудной девицы, — протянул он. Говорил Крыс звонко и гнусаво, как будто в носу у него до сих пор было полно крови. — Мы уже решили, что тебя забрали или что тебе горло перегрызли в какой-нибудь подворотне. Без тебя тут была просто благодать. Только твой задрот-воздыхатель все ревел в углу. — Он ухмыльнулся мне злобно и с вызовом: — Пришлось приложить его блондинистой головенкой об дверной косяк, чтобы перестал выть.

Лукас сделал вид, что ничего не слышал, хотя я заметила, как напрягся его подбородок. Мы держали наши… отношения… в секрете от остальных, и значит, Лукас не мог проявлять фаворитизм, бросаясь мне на защиту. К счастью, я и сама могу о себе позаботиться.

Я нежно улыбнулась Крысу:

— Не сомневаюсь. Кстати, как поживает твой разбитый нос?

Желтушные щеки Крыса покраснели, и он выставил вперед ржавый нож:

— Может, подойдешь и посмотришь?

Лукас пнул его кресло так, что Крыс ойкнул.

— Сделай что-нибудь полезное — принеси рюкзаки из шкафа, — приказал он. Ощерившись, Крыс поднялся на ноги, а Лукас продолжал: — Элли, найди Шеста. Если мы хотим сделать это сейчас, нам потребуется вся возможная помощь.

— Помощь с чем? — спросил Шест, входя в комнату. При виде нас троих глаза его расширились и он сделал шаг ко мне: — Мы куда-то идем?

— А, вот и ты, — улыбка Крыса походила на собачий оскал. — Ага, мы тут как раз говорили о том, что еды у нас не хватает, и самое слабое звено, того, кто вообще ничего не делает, надо бы скормить вампирам. И прикинь, слабое звено — это ты. Без обид, о’кей?

Шест испуганно отпрянул.

— Не обращай внимания, — сказала я, не сводя глаз с Крыса. — Он просто говнится, как обычно.

— Секундочку, — Крыс поднял руки. — Я просто хочу быть честным. У остальных кишка тонка сказать это вслух, так что приходится мне.

— Ты не должен сейчас кое-что делать? — предостерегающим тоном спросил Лукас, и Крыс, показав мне язык, с усмешкой вышел из комнаты. Я пообещала себе при первой же возможности сломать ему нос еще раз.

Шест нахмурился, переводя взгляд с меня на Лукаса.

— Что происходит? — опасливо спросил он. — Ребята, вы же не… — он помедлил, уставившись на меня. — Вы же на самом деле не о том, о чем сказал Крыс, говорили? Я же не настолько жалкий… правда?

Я со вздохом уже приготовилась объяснять ему, какую глупость он сморозил, но Лукас меня опередил.

— Ну, вот сейчас у тебя будет шанс доказать, что он неправ, — сказал он. — Эллисон в своих безумных ночных похождениях нашла кое-что важное. Мы идем забрать это.

Шест удивленно моргнул, нервно покосился на Крыса — тот вернулся в комнату с четырьмя пыльными потрепанными рюкзаками на плечах.

— Куда?

— На развалины, — ответила я, и Крыс в ужасе и изумлении уронил рюкзаки на пол. — Мы идем на развалины. ***

Мы разделились на две команды — отчасти для того, чтобы нас не заметили до сих пор бродящие по Периферии патрули, отчасти для того, чтобы я не придушила Крыса, в очередной раз услышав, как он жалуется, что я всех веду на смерть. Шест тоже был не особо счастлив, но он хотя бы немного повозмущался и заткнулся. Лукас в итоге велел Крысу выбирать: либо он нам помогает, либо уматывает и больше не возвращается. Лично я надеялась, что Крыс выберет последнее, разозлится, пошлет нас всех куда подальше и свалит, но он бросил на меня убийственный взгляд, взял с пола рюкзак и закрыл наконец рот.

Перед тем как мы разделились, я объяснила Лукасу, как добраться до входа в туннель. На случай встречи с патрулем мы пошли разными дорогами. Охранники не благоволили уличным крысам и Неотмеченным, а из-за того, что мы как бы не существовали, некоторые из них считали себя вправе делать с нами все что захочется — избивать, тренироваться на нас в меткости и… другое. Я успела повидать достаточно, чтобы убедиться в этом. Едва ли не лучше было попасться голодному бездушному вампиру — он, скорее всего, просто высосет твою кровь и оставит умирать. Люди способны на гораздо, гораздо худшее.

Мы с Шестом первыми дошли до люка и спустились в туннель. У меня с собой был фонарик, но чисто на всякий случай. Я не хотела баловать себя искусственным освещением и, что еще важнее, не хотела раньше времени израсходовать батарейку. Солнца, пробивающегося сквозь решетки, все еще было более чем достаточно, чтобы ориентироваться.

— Лучше бы Крыс с Лукасом поскорее подтянулись, — пробормотала я, скрестив руки на груди и обозревая трещины наверху. — Нам кучу всего нужно перетаскать, а дневного света хватит ненадолго. Я однозначно не собираюсь повторять прошлую ночь.

— Элли?

Я обернулась на Шеста — он прижался к стене, свисающий с тощих плеч рюкзак был ему велик. Лицо у него застыло от страха, костяшки пальцев, стиснувших лямки, побелели. Он старался быть храбрым, и на пару мгновений я ощутила укол вины. Шест терпеть не мог темноту.

— Думаешь, от меня никакого проку?

— Все переживаешь из-за того, что Крыс сказал? — фыркнула я и отмахнулась. — Забей. Он маленький вонючий грызун с комплексом неполноценности. Лукас по-любому, наверное, скоро его вышвырнет.

— Но он прав, — не глядя мне в глаза, Шест пнул носком ботинка отколовшийся кусок бетона. — Я самое слабое звено в банде. Я не умею воровать, как Крыс, или драться, как Лукас, и у меня не хватает храбрости в одиночку ходить за Стену, как ты. На что я гожусь, если сам о себе позаботиться не могу?

Я пожала плечами — от этого разговора мне стало неуютно.

— Что ты хочешь от меня услышать? — спросила я суровее, чем хотела. Может, из-за перебранки с Крысом, может, еще сказывалось напряжение прошлой ночи. Но я устала от оправданий, устала от надежд Шеста на иную жизнь. В этом мире можно быть либо сильным, либо мертвым. Надо делать все возможное, чтобы выжить. А я едва могла позаботиться о себе — куда мне разбираться с чужими заботами. — Тебе не нравится быть таким? — спросила я Шеста, который съежился от моего тона. — Отлично, ну так стань другим. Отрасти яйца и пошли Крыса по известному адресу. Врежь ему по носу, если начнет докапываться. Делай что-нибудь, только не ложись лапками кверху. — Шест совсем сжался, вид у него был жалкий, и я вздохнула. — Ты не можешь полагаться на меня вечно, — сказала я помягче. — Ну да, по большей части мы друг о друге заботимся. Ну да, Лукас топит за то, что мы семья и все за одного, но это все хрень собачья. Думаешь, хоть кто-то из банды встанет между тобой и вампиром? — Эта мысль заставила меня усмехнуться. — Лукас сбежит первым, Крыс за ним следом. И я.

Шест отвернулся, вжал голову в плечи. Вот она, его излюбленная тактика — избегать проблем и надеяться, что они исчезнут сами. Это взбесило меня еще больше.

— Знаю, ты хотел услышать что-то другое, — безжалостно продолжала я, — но господи, Шест, очнись! Мир устроен вот так. Рано или поздно ты усвоишь, что каждый здесь сам за себя и полагаться на других нельзя.

Он не ответил, лишь продолжал глядеть в пол. Я тоже отвернулась и прислонилась к стене. Я не переживала. Пройдет пара минут, и Шест снова очухается, будет болтать и притворяться, что ничего не было. Если он хочет прятать голову в песок, я не буду ему мешать. Но и за ручку его держать тоже больше не буду.

Минуты тянулись медленно, Крыс и Лукас всё не показывались. Я ерзала на месте, поглядывая на небо сквозь решетки. Поторапливайтесь, вы двое. Дело уже близилось к вечеру, и я нервничала. Но я хотела добраться до этой еды. Я снова проголодалась, и мысль о том, что сразу за Стеной прячется огромный продуктовый тайник, сводила меня с ума. Я почти забыла, каково это — не голодать постоянно, когда от боли в животе хочется сблевать, только блевать нечем. Каково это — когда не надо есть тараканов и пауков, просто чтобы остаться в живых. Или делить краденую хлебную корку с Шестом, потому что, если ты о нем не позаботишься, он забьется где-нибудь в угол и умрет. Если мы доберемся до еды, ни о чем из этого не придется думать долго, очень долго. Если только Крыс и Лукас дотащат сюда свои несчастные задницы.

И тут меня посетила еще одна мысль — живущей во мне циничной уличной крысе такого в голову еще не приходило. Если мы сможем забрать всю еду, мне больше не придется так волноваться о Шесте. Лукас, возможно, станет веселее, не будет столько нервничать и согласится учиться читать. Даже Крыс может к нему присоединиться — если только я смогу вынести такого ученика. В общем, неизвестно, к чему все это может привести, но каждая революция должна с чего-то начинаться.

«Вампиры отняли у нас все, — подумала я, сердито кинув камешком в стену. — Ну что же, я постараюсь кое-что вернуть».

Однако сначала — главное, а главное — это выжить. ***

Спустя несколько минут наконец объявились Крыс и Лукас. Оба тяжело дышали, а Крыс, спрыгнув с лестницы, злобно на меня зыркнул, в его глазах-бусинках читались страх и ненависть.

— Что случилось? — спросила я, прищурившись, когда в туннель спустился Лукас.

— Наткнулись на парочку домашних рядом со сломанной статуей, — пробормотал он, вытирая пот со лба. — Они шли за нами несколько кварталов, отстали в парке. Все в городе дерганые. Знать бы, из-за чего.

— Это глупо, — вмешался Крыс, его взгляд бегал по стенам туннеля, точно те вот-вот упадут на него. — Не надо нам идти… туда.

— Может, вернемся? — прошептал Шест.

— Нет, — отрезала я. — Если не сделаем это сейчас, кто знает, когда выпадет следующий шанс.

— Откуда нам вообще знать, что она говорит правду? — продолжил Крыс — запугать меня и заставить сдаться не получилось, и он сменил тактику. — Полный подвал еды? Да ладно, — его губы скривились. — Девчонки не умеют искать. Может, она увидела пару пустых консервных банок и поспешила с выводами. Может, ей страшно идти одной и нужен крепкий парень для охраны.

— Трепись дальше, дебил. Тебя даже забавно послушать.

— А давайте вы оба заткнетесь! — рыкнул Лукас — он явно был на взводе. — Время теряем! Элли, ты ведь дорогу знаешь? — он махнул рукой вглубь туннеля. — После вас.

Когда мы, настороженно озираясь, вылезли из трубы на открытое пространство, небо было заметно темнее. Собирались сизые тучи, землю озарила вспышка молнии.

— Гроза надвигается, — пробормотал Лукас, хотя и так было понятно, и громовой раскат подтвердил его слова. Я выругалась под нос. В Нью-Ковингтоне дождь наполнит колодцы и цистерны, но также и заставит кое-что выступить на поверхность. — И солнце садится. Надо идти сейчас.

— Пошли, — сказала я и полезла из канавы, раздвигая высокую траву. Парни двинулись за мной, и наконец мы выбрались наверх. Перед нами раскинулся запутанный лабиринт развалин, тихий и зловещий в лучах заходящего солнца.

Крыс выругался, а Шест тяжело, едва ли не судорожно дышал.

— Я не могу, — прошептал он, делая шаг назад. — Я не могу туда идти. Мне надо назад. Давайте я пойду назад.

— Так я и знал, — усмехнулся Крыс. — Ссыкло мелкое. От него вообще никакой пользы. Пусть бежит домой, только мою долю еды он не получит.

Лукас схватил Шеста за плечо, не давая убежать.

— Крыс прав. Если уйдешь, на долю от добычи можешь не рассчитывать.

— Мне все равно, — выдохнул Шест, тараща глаза. — Вы с ума сошли. Солнце сейчас сядет. Вас всех сожрут.

— Шест, — сказала я, стараясь быть разумной, — ты не знаешь дороги обратно. Ты собираешься идти по туннелям в темноте? Один?

До него, похоже, дошло. Он перестал вырываться и бросил испуганный взгляд на темный вход в туннель. Плечи его опали, и Шест умоляюще посмотрел на меня.

— Я не хочу идти, — прошептал он. — Давай вернемся, Элли, пожалуйста. У меня плохое предчувствие.

Крыс презрительно фыркнул, и мое раздражение вспыхнуло с новой силой.

— Нет, — строго сказала я. — Мы пойдем вперед. Свет еще есть. Без еды мы не уйдем, — я ободряюще улыбнулась Шесту. — Погоди, скоро увидишь, сколько там всего — оно того стоит.

Вид у Шеста все равно был испуганный, но он молча побежал за нами по разбитым извилистым улицам. Мы перепрыгивали через корни, лавировали между проржавевшими машинами, стремясь опередить грозу. Маленькое стадо оленей бросилось от нас врассыпную, стая ворон взлетела с тревожными, пронзительными криками. Но если не считать этого, на развалинах было тихо, слышались лишь наши гулкие шаги и тяжелое дыхание.

Когда я вела парней через заросший двор к полуразрушенному сараю, с неба упали первые капли дождя. Когда мы забрались внутрь, ливень уже барабанил по крыше и проникал в дыры. Включив фонарик, я стала спускаться по лестнице в подвал, в глубине души опасаясь, что еды там не окажется. Но все было так, как перед моим уходом: упавший стеллаж лежал на полу, в луче фонарика поблескивали рассыпавшиеся консервные банки.

— Твою мать, — Крыс рванул мимо меня в подвал. С отпавшей челюстью он рассматривал выстроившиеся вдоль стены полки, глаза горели голодным огнем. — А сучка-то не шутила. Вы только гляньте.

— Это все… еда? — робко спросил Шест, поднимая одну банку.

Не успела я ответить, как Крыс, к моему изумлению, разразился диким визгливым смехом.

— Конечно, это еда, зассыха! — Он вырвал банку у Шеста, открыл и снова сунул ему. — Проверь! Ну разве это не лучшее, что ты видел в своей жизни!

Шест потрясенно моргнул, едва не уронив открытую банку, но Крыс этого не заметил. Он схватил с пола еще две банки, открыл и запустил внутрь длинные грязные пальцы.

— У нас вообще-то нет на это времени, — предупредила я, но даже Лукас меня уже не слушал, занятый своей банкой. Шест бросил на меня извиняющийся взгляд, выудил из банки пригоршню бобов и принялся поглощать их с таким же аппетитом, что и Крыс, — у того лицо было уже все липкое. — Ребята! — попыталась я снова. — Нельзя обжираться всю ночь. Времени почти не осталось.

Но они были глухи к моим призывам, опьянены обилием еды и перспективой набить живот. Этому учит Неотмеченных жизнь: когда найдешь еду — съедай сколько влезет, потому что неизвестно, когда случится следующий прием пищи. Но меня все равно не покидала мысль, что сейчас парни нажираются для тех, кто хочет съесть нас.

Снаружи гроза усилилась, ветер с ревом бил в стены сарая, вода начала капать в люк. Наверху было очень темно, царили тусклые сумерки, тучи скрыли уходящее солнце. Прищурившись, я посмотрела туда. Щелей между половицами было почти не различить, но мне показалось, что у стены что-то шевельнулось. Это могла быть ветка дерева на ветру или игра моего воображения.

Я выключила фонарик. Подвал погрузился в сумрак. Испуганно вскрикнул Шест, потом повисла тишина — все наконец осознали, чтó происходит.

— Там что-то есть, — сказала я, явственно чувствуя, как бьется о ребра сердце. И на одно короткое мгновение удивилась, как я могла быть такой дурой — привести всех сюда. Шест был прав. Это ошибка. В темноте под грохот дождя куча еды не казалась достойным предметом, чтобы за него умирать. — Нам нужно выбираться отсюда немедленно.

— Берите рюкзаки, — хрипло и смущенно сказал Лукас, вытирая рот рукой. Я бросила на него взгляд — лицо Лукаса трудно было различить в темноте, но мое лицо, он, скорее всего, различил. — С пустыми руками мы не уйдем, — заявил он, — но давайте сделаем все как можно быстрее. Берите сколько можете, но не набирайте столько, чтобы было тяжело идти. В любом случае мы не унесем все в один прием. — Я открыла было рот, но Лукас резко отмахнулся: — Шевелитесь, народ!

Крыс и Шест, не споря, опустились на колени и принялись как можно тише набивать рюкзаки банками. Спустя пару секунд я расстегнула свой рюкзак и присоединилась к ним. Какое-то время в темном подвале не было слышно ничего, кроме шуршания, звяканья металла о металл и шума дождя, колотящего по крыше.

До меня доносилось испуганное дыхание Шеста; изредка ругался, в спешке уронив банку, Крыс. Я работала молча и подняла голову, лишь когда набила рюкзак до отказа. Застегнула его, закинула на плечи, поморщилась от веса. Такая ноша меня немного замедлит, но Лукас прав — мы слишком далеко зашли, чтобы вернуться с пустыми руками.

— Все готовы? — спросил Лукас. В темноте его хриплый голос звучал тихо и жалко. Я огляделась — Крыс и Шест упаковались и встали, Шест покряхтывал под грузом своего полупустого рюкзака. — Тогда давайте выбираться отсюда. Элли, показывай дорогу.

Осторожно ступая по лестнице, мы вышли из подвала. Ветхий сарай заливало водой, с крыши низвергались настоящие потоки, брызги летели повсюду. Где-то в темноте капли падали на металлическое ведро с ритмичным «так-так». Это было похоже на мое сердцебиение — быстрое, отчаянное.

Порыв ветра распахнул скрипучую дверь, стукнул ей о стену сарая. Развалины тонули в темной дымке.

Сглотнув, я вышла под дождь.

За полсекунды я промокла до нитки, вода потекла за шиворот, волосы прилипли к голове. Поежившись и втянув голову в плечи, я двинулась сквозь высокую траву. Позади я слышала шаги остальных. Вспыхнула молния, на долю секунды озарив все белым сиянием, высветив ряды тесно притиснутых друг к другу разрушенных домов, — а потом мир снова погрузился в темноту.

Загремел гром. Когда грохот стих, мне показалось, что я слышу еще что-то, где-то слева. Тихий шорох — и издавали его не мои друзья позади.

Что-то коснулось моей штанины в траве, что-то твердое и заостренное. Отпрыгнув, я посветила туда фонариком.

Это было копыто, маленькое и раздвоенное, копыто на задней ноге выпотрошенной туши оленихи, лежащей в сорняках на боку. Брюхо было разорвано, и внутренности тянулись из дыры, точно розовые змеи. Темные остекленевшие глаза животного невидящим взглядом смотрели на дождь.

— Элли? — прошептал Лукас, подходя сзади. — Что происходит… о черт!

Я развернулась, посветила фонариком назад, набрала в грудь воздуха, чтобы прокричать предупреждение остальным.

Что-то бледное и ужасное поднялось из травы за спиной Крыса — костлявое, когтистое, сверкающее зубами. Прежде чем мы успели понять, что происходит, оно схватило его. Я даже крикнуть не успела — Крыс с воплем исчез в сорняках и тьме.

Потом он начал орать.

Мы не стали медлить. Мы не стали тратить дыхание на крики. Трава вокруг нас заколыхалась, бешено зашуршала — они шли к нам. И мы просто побежали. Позади мучительные вопли Крыса резко оборвались, и мы не стали оглядываться.

Я добралась до окружавшей двор изгороди и перескочила через нее, приземлилась неустойчиво — вес рюкзака чуть меня не опрокинул. Лукас бежал сразу за мной, он ухватился за изгородь двумя руками. Шест вскарабкался на изгородь, упал на землю по другую сторону, но тут же вскочил на ноги и побежал за нами.

— Элли!

Крик Лукаса заставил меня обернуться. Его рюкзак зацепился за зубцы на верху изгороди, Лукас бешено дергал его, глаза у него были огромные и обезумевшие. Бросив взгляд на убегающего в темноту Шеста, я чертыхнулась.

— Бросай этот гребаный рюкзак! — завопила я, шагая к Лукасу, но мой голос потонул в реве грозы, и Лукас продолжал в ужасе дергать рюкзак. — Лукас, бросай уже рюкзак! Просто бежим отсюда!

На его лице проступило понимание. Он вывернулся из лямок — и тут длинная белая рука скользнула сквозь ячейки сетки, ухватила его за рубашку и потянула назад к изгороди. Лукас завопил, мечась и дергаясь, пытаясь освободиться, но другая пятерня протянулась и вцепилась ему в шею, и вопли перешли в хрипы. Внутри у меня все сжалось. Будто загипнотизированная, я смотрела, как воющего, брыкающегося Лукаса перетаскивают через изгородь, как он исчезает в гуще бледных существ по ту сторону. Его крики длились не так долго, как крики Крыса, — когда они прекратились, я уже бежала за Шестом, стараясь не обращать внимания на судороги в животе и не отваживаясь оглянуться.

Я едва различала вдалеке долговязую фигуру Шеста, бегущего по середине дороги, петляющего между машинами. Скинув рюкзак, я бросилась за ним, чувствуя себя чрезвычайно уязвимой на открытом пространстве. Дождь понемногу стихал, основная гроза сдвигалась к городу. За звуком редеющих капель я различала, как с каждым шагом Шеста в его рюкзаке звякают друг о друга банки. В панике он даже не подумал его снять. Я припустилась быстрее, зная, что долго Шест бежать не сможет.

Два квартала спустя я догнала его — Шест оперся о ржавую громаду перевернутой машины рядом с проросшим сквозь тротуар деревом. Он дышал так тяжело, что не мог говорить. Я присела рядом, стараясь отдышаться, перед глазами снова и снова вставали сцены смерти Крыса и Лукаса, их крики эхом звучали в голове.

— Где Лукас? — едва слышно спросил Шест.

— Погиб, — мой голос звучал словно чужой. Его смерть казалась нереальной. Желудок грозил подобраться к горлу, и я силой воли вернула его на место. — Он погиб, — вновь прошептала я. — Бешеные его схватили.

— О боже, — Шест прижал ладони ко рту, — боже, боже, боже!

— Эй, — прикрикнула я на него и толкнула, прерывая этот словесный поток, пока он не стал совсем безумным. — Прекращай. Если хотим выбраться отсюда, нельзя терять голову, понял?

Потом я буду плакать, потом буду скорбеть о своей потере. Но сейчас самое главное — понять, как остаться в живых.

Шест кивнул, в его остекленевших глазах застыл ужас.

— Куда мы теперь?

Я стала озираться, чтобы сориентироваться, но внезапно заметила кое-что, от чего вся похолодела.

— Шест, — тихо спросила я, глядя на его ногу, — что случилось?

Просачиваясь сквозь тонкую ткань его штанов, из раны на колене текла кровь.

— А, — сказал Шест, как будто сам только что заметил. — Наверное, порезался, когда упал с изгороди. Не особо сильно… — он осекся, увидев мое лицо. — Что?

Я медленно, осторожно поднялась на ноги, во рту пересохло.

— Кровь, — прошептала я, делая шаг назад. — Бешеные чуют кровь, если они близко. Нам надо идти сейча…

Тварь с воем запрыгнула на машину и ударила в то место, где только что сидела я, вспарывая когтями металл. Шест завопил и отпрянул, забился мне за спину, а тварь на машине испустила леденящее душу завывание и посмотрела прямо на нас.

Самое кошмарное заключалось в том, что когда-то она принадлежала к роду людскому. О нем напоминали смутно человеческое лицо и истощенное тело, хотя белесая, туго обтягивающая кости кожа делала существо больше похожим на скелет. С туловища свисали обрывки ткани, когда-то бывшие одеждой, волосы были грязные и всклокоченные. Глаза — без радужек и зрачков, мертвенно-белые. Тварь спрыгнула с машины и зашипела на нас, обнажив полный рот заостренных зубов с двумя огромными, как у змеи, клыками.

Шест позади меня придушенно, бестолково хныкал, и я уловила острый запах мочи. С колотящимся сердцем я отодвинулась от него — пустой взгляд бешеного задержался на мне, а потом снова обратился на Шеста. Ноздри твари раздулись, с челюстей закапала кровавая пена, и она шагнула вперед.

Шест застыл в ужасе, глядя на бешеного, как загнанная в угол мышь — на змею. Я не знаю, почему я сделала то, что сделала в следующий миг. Но моя рука скользнула в карман и стиснула нож. Открыв его, я сжала лезвие в кулаке и, не успев как следует подумать, чиркнула им по ладони.

— Эй! — завопила я, и бешеный, раздувая ноздри, обратил свой жуткий взгляд на меня. — Да, правильно, — продолжила я, пятясь назад, и бешеный последовал за мной, легким движением перепрыгнув на другую машину. — На меня смотри, не на него. Шест, — позвала я, не отрывая взгляда от твари, стараясь, чтобы между мной и ней была машина, — уходи отсюда. Найди трубу, она приведет тебя в город. Ты меня слышишь?

Ответа не было. Я отважилась скосить глаза и увидела, что Шест так и стоит застыв, уставившись на преследующего меня бешеного.

— Шест! — яростно зашипела я, но он не двинулся с места. — Чтоб тебя, говнюк трусливый! Убирайся отсюда живо!

С жутким нечеловеческим криком бешеный прыгнул.

Я побежала, нырнула за грузовик, услышала, как когти бешеного заскрежетали по ржавому металлу — он бросился за мной. Я петляла по забитой машинами улице, стараясь, чтобы автомобили отгораживали меня от преследователя, то и дело оглядывалась, высматривая, насколько он близко. Бешеный скалился и шипел на меня из-за машин, пустые глаза горели безумием и голодом, когти оставляли белые полосы на ржавчине.

Нырнув за очередную машину, я заозиралась вокруг в поисках оружия. Обломка трубы или ветки, которыми можно орудовать как дубинкой, хоть чего-нибудь. Крик бешеного раздался позади меня, ужасающе близко. Я схватила кусок бетона, отколовшегося от пандуса, — и тут краем глаза заметила что-то белое и, быстро развернувшись, ударила со всей силы.

Зазубренный кусок бетона попал бешеному прямо по голове — он уже прыгал на меня, когти были в паре дюймов от моего лица. Я услышала, как под моим орудием что-то хрустнуло, и оттолкнула тварь в сторону, впечатала в дверь машины. Бешеный рухнул на тротуар, попытался встать, и я снова ударила его — по затылку. Раз, другой и третий.

Бешеный завопил и забился, руки и ноги беспорядочно задергались — а потом затих. Темная лужа вытекала из его головы на бетон.

Вся дрожа, я бросила свое орудие и опустилась на пандус. Руки тряслись, колени тряслись, а сердце пыталось выпрыгнуть из груди. Мертвый бешеный казался меньше живого — кожа да кости. Но лицо оставалось столь же ужасным и отвратительным, клыки застыли в оскале, бездушные белые глаза пялились на меня.

И тут мое сердце остановилось во второй раз — позади раздалось шипение.

Я медленно повернулась — из-за машины выскользнул еще один бешеный, его руки и рот были перемазаны красным. В одной руке он держал ветку… только у ветки было пять пальцев и на ней виднелись остатки рубашки. Увидев меня, бешеный уронил руку на тротуар и двинулся вперед.

Вслед за ним появился еще один. И еще один, шипя, запрыгнул на крышу машины. Я развернулась и увидела, как из-под грузовика вылезают еще двое, устремив на меня белые мертвые глаза. Пятеро. Со всех сторон. И я посередине. Одна.

Вокруг стало очень тихо. Я слышала лишь свое судорожное дыхание и как в ушах отдается пульс. Я смотрела на бледных, исходящих пеной бешеных меньше чем в десяти ярдах от меня и вдруг почувствовала удивительное спокойствие. Вот, значит, как наступает понимание того, что сейчас ты умрешь, что никто тебе не поможет, что все закончится через несколько коротких секунд.

В этот миг между жизнью и смертью я бросила взгляд между машин и увидела, как кто-то направляется ко мне — темный силуэт на фоне дождя. Что-то сверкнуло в его руке, но тут между мной и ним пробежал бешеный, и силуэт исчез.

Инстинкт выживания взял свое, и я побежала.

Что-то ударило меня сзади, сильно, и по спине и шее распространилось тепло, но боли не было. Удар толкнул меня вперед, и я, споткнувшись, упала на колени. Тяжесть придавила меня, когти принялись царапать и рвать, по плечам побежали огненные полосы боли. Я закричала, перевернулась, оттолкнула нападавшего ногами, но тут перед моими глазами появился еще один бешеный — я видела лишь лицо, и зубы, и пустые мертвые глаза, они надвигались на меня. Я выбросила руки вперед, ударила его в челюсть, чтобы щелкающие зубы не достигли моего лица. Бешеный оскалился и вонзил клыки мне в запястье, жуя и разрывая плоть, но я почти не ощутила боли. Я думала лишь о том, как не дать клыкам сомкнуться на моем горле, хоть и понимала, что когти уже разорвали мне грудь и живот, — только не дать клыкам сомкнуться на горле.

И тут на меня кинулись остальные, вопя, кусая и царапая. И последнее, что я запомнила перед тем, как кроваво-красная дымка наконец сменилась темнотой, было что-то ярко вспыхнувшее и тело бешеного, упавшее мне на грудь в то время как голова продолжала вгрызаться в мою руку.

Дальше не было ничего. ***

Очнувшись, я поняла, что я в аду. Все мое тело горело — по крайней мере, так казалось, — хотя самого пламени я не видела. Было темно, с неба падал мелкий дождь — я подумала, что для ада это странно. И тут надо мной склонилась темная фигура, пронзительно-черные глаза встретились с моими, и я подумала, что знаю его… откуда-то. Не встречались ли мы раньше?

— Ты меня слышишь? — голос тоже был знакомый, низкий и спокойный. Я открыла рот, чтобы ответить, но вышел лишь сдавленный хрип. Что со мной? Рот и горло словно забило теплой грязью. — Не пытайся говорить, — успокаивающий голос пробился сквозь мою боль и растерянность. — Слушай меня, человек. Ты умираешь. Бешеные слишком сильно повредили твое тело. В этом мире тебе осталось лишь несколько минут. — Он наклонился ближе, лицо стало строгим. — Ты понимаешь, что я тебе говорю?

Я едва понимала. Голова была тяжелая, все вокруг — призрачное и туманное. Боль не ушла, но теперь казалась далекой, словно я отделилась от своего тела. Я попыталась приподнять голову, чтобы посмотреть, в каком состоянии мои раны, но незнакомец остановил меня, положив руку на плечо.

— Нет, — сказал он мягко, укладывая меня обратно. — Не смотри. Тебе лучше этого не видеть. Знать тебе следует одно: что бы ты ни выбрала, сегодня ты умрешь. Однако способ смерти выбирать тебе.

— Чт… — я поперхнулась теплой мокрой массой, сплюнула, чтобы прочистить горло. — Что ты хочешь сказать? — прохрипела я, не узнавая собственного голоса.

Незнакомец смотрел на меня непроницаемым взглядом.

— Я даю тебе выбор, — сказал он. — Ты достаточно умна, чтобы понимать, кто я такой и что предлагаю. Я видел, как ты отвлекла бешеного, чтобы спасти друга. Я видел, как ты пыталась сражаться и жить, когда любой другой сдался бы и погиб. Я вижу… потенциал. Я могу прекратить боль, — продолжал он, убрав прядь волос с моего лица. — Я могу предложить тебе избавление от бренной оболочки и обещаю, что ты не проведешь вечность как одна из них. — Он кивнул на бледное тело, скорчившееся у автомобильной шины в нескольких ярдах от нас. — По меньшей мере я могу дать тебе покой.

— Или? — прошептала я.

Он вздохнул.

— Или… я могу сделать тебя одной из нас. Я могу осушить тебя до смерти и дать тебе своей крови, так что, когда ты умрешь, ты воскреснешь… бессмертной. Вампиром. Это будет иная жизнь, возможно, невыносимая для тебя. Возможно, ты предпочтешь умереть с невредимой душой, чем жить вечно без нее. Но выбор и способ смерти остаются за тобой.

Я лежала, едва дыша, а мои мысли неслись вскачь. Я умирала. Я умирала, и этот незнакомец — этот вампир — предлагал мне выход.

Умереть человеком или стать кровососом. Так или иначе, выбор — смерть, потому что вампиры мертвы, у них просто хватает наглости продолжать жить — в виде ходячих мертвецов, длящих свое существование за счет людей. Я всей душой ненавидела вампиров и все, что с ними связано: их город, их слуг, их главенство над расой людей — все это я презирала. Они забрали у меня все, все, что было мне дорого. Этой потери я им не прощу никогда.

И я была так близка, так близка к тому, чтобы что-то изменить. К тому, чтобы, может быть, сделать этот дурацкий гребаный мир иным. Я хотела бы узнать, каково это — не жить под властью вампиров, не голодать постоянно, не отгораживаться от людей из страха, что придется смотреть, как они умирают. Такой мир уже существовал однажды. Если бы я только могла заставить остальных понять это… но шанс потерян. Мой мир останется таким же, каким и был, — темным, кровавым и безнадежным. Вампиры будут править вечно, и я ничего не смогу изменить.

Но другой выбор. Другой выбор… заключался в том, чтобы умереть по-настоящему.

— Дитя человеческое, твое время на исходе.

Если бы только я могла сказать, что скорее умру, чем стану кровососом. Если бы только у меня хватило мужества, хватило сил не предать свои убеждения. Но в реальности, столкнувшись со смертью и лежащей за ней великой неизвестностью, мой инстинкт выживания бешено вцепился в последний шанс. Я не хотела умирать. Глубоко в моей натуре было заложено желание выживать — всегда и везде, — даже если это означало превратиться во что-то, что я ненавижу.

Незнакомец, вампир, все еще стоял рядом со мной на коленях, ожидая ответа. Я посмотрела в его темные глаза и приняла решение.

— Я хочу… жить.

Незнакомец кивнул. Он не стал спрашивать, уверена ли я в своем выборе. Он лишь придвинулся ближе, и его руки скользнули под мое тело.

— Будет больно, — предупредил он и поднял меня.

Он действовал осторожно, но я задохнулась от боли, пронзившей мое истерзанное тело, и еле сдержалась, чтобы не закричать, когда вампир прижал меня к своей груди. Он склонил голову, и я разглядела холодную бледную кожу, темные круги под глазами.

— Предупреждаю тебя, — тихо сказал он, — даже если я обращу тебя сейчас, есть вероятность, что ты возродишься бешеной. Если это произойдет, я уничтожу тебя окончательно. Но я не оставлю тебя, — пообещал он уже мягче. — Я останусь с тобой до завершения трансформации, какой бы она ни была.

Я могла лишь кивнуть. Тут губы вампира разомкнулись, и я увидела, как его клыки растут, удлиняются, заостряются. Они были совсем не похожи на зубы бешеных, зазубренные, неровные. Вампирские клыки представляли собой хирургические инструменты — аккуратные, опасные, почти элегантные. Удивительно. Даже живя так близко к кровососам, я никогда раньше не видела вампирских орудий убийства.

Мой пульс участился, и ноздри вампира затрепетали, словно он учуял кровь, бегущую под кожей по моим венам. Его глаза изменились, сделались еще темнее, зрачки расширились во всю радужку. Я не успела прийти в ужас, не успела передумать — изящным стремительным движением он наклонил голову, и длинные сверкающие клыки вонзились мне в горло.

Я ахнула, выгнула спину, вцепилась в его рубашку. Я не могла ни двигаться, ни говорить. Боль, наслаждение и тепло наполнили мое тело, побежали по венам. Кто-то когда-то говорил мне, что в вампирских клыках содержится некий наркотик, транквилизатор, потому-то, когда мне в шею вонзились два длинных зуба, я не испытала того неимоверного страдания, которое должна была испытать. Конечно, это лишь домыслы. Может быть, научного объяснения тут нет. Может быть, укус вампира так и должен ощущаться — болью и наслаждением одновременно.

Но я чувствовала, как он пьет, чувствовала, как кровь угрожающе стремительно покидает мои вены. Мной овладели сонливость и оцепенение, мир начал расплываться по краям. Внезапно вампир отпустил меня, поднял руку к лицу и полоснул себя клыками по запястью. Словно зачарованная, почти лишившись чувств, я смотрела, как он подносит кровоточащую руку к моему рту. Густая горячая кровь разлилась по языку, и я закашлялась, попыталась отпрянуть. Но рука, прижавшаяся к моим губам, была неколебима как стена.

— Пей, — приказал тихий твердый голос, и я послушалась, ожидая, что меня вывернет. Меня не вывернуло. Я ощущала, как кровь струится в горло, прожигает путь к желудку. Рука не двигалась, и горячая жидкость текла и текла мне в рот. Лишь когда я сглотнула три или четыре раза, рука отодвинулась, и вампир положил меня на тротуар, холодный и жесткий.

— Не знаю, успел ли я вовремя, — прошептал вампир словно бы сам себе. — Надо подождать, посмотреть, что с тобой станет. И кем ты станешь.

— Что… происходит сейчас? — у меня едва хватило сил это выговорить. Я сонно смотрела на него, а боль утихла, превратилась в легкий зуд, не мой, чей-то еще. Темнота тысячей муравьев пожирала мир перед моими глазами.

— Сейчас, дитя человеческое, — сказал вампир, кладя руку мне на лоб, — сейчас ты умрешь. И надеюсь, мы снова встретимся с тобой по ту сторону.

Тут мои глаза закрылись, темнота поглотила меня, и, лежа под дождем в холодных объятиях безымянного вампира, я покинула мир живых.