За гранью долга

Глава 1 Аурон Утерс, граф Вэлш

— На сегодня достаточно, Кузнечик! Отпусти его — пусть бежит собираться… — донесся до меня голос отца.

— У меня давно все готово! — не дожидаясь ответа учителя, ответил я. И продолжил крутить тяжеленный стальной посох, по семейным преданиям, принадлежавший самому Веддингу Смиренному, калике, пространствовавшему по Диенну двадцать с лишним лет. Лет в восемь, услышав жизнеописание этого великого предка, я поднялся в галерею и долго стоял перед портретом своего прапрапрадеда, пытаясь понять, откуда у человека с прозвищем Смиренный могла появиться такая мощная шея, широченные плечи и взгляд, от которого по спине пробегали мурашки. Четыре года спустя, в первый раз попробовав поднять его Посох, я понял все. Или почти все: калика перехожий, не снимавший с себя стальные вериги общим весом в четыре пуда и таскавший в руке трехпудовую железяку, просто не мог оставаться слабым…

— Ну, молодец! Значит, увидимся за ужином… — буркнул отец и, не заходя в зал, двинулся дальше по коридору.

«В кабинет…» — подумал я. Но ошибся — его шаги сотрясли лестницу и затихли где-то рядом с покоями моей мамы…

— Можешь остановиться… — еле слышно пробормотал Кузнечик, и я решил, что ослышался.

— Прошу прощения?

— Можешь остановиться и положить посох на место… — так же тихо повторил учитель. А потом, словно проснувшись, зарычал: — Я сказал, посох на место, а сам — в угол!!!

Услышав в его голосе привычные интонации, я метнулся к резной подставке из дерева кемет, по прочности мало чем уступающей грозному оружию моего предка, аккуратно возложил на нее Усмиритель и, развернувшись на месте, прыгнул в угол. Или Угол? В общем, место, в котором я проводил последний час тренировок, заслуживало именования с большой буквы.

Не успел я занять исходное положение, как Кузнечик превратился в ураган — выхваченные из складок одежды короткие клинки метнулись к моему телу и чуть не нашинковали его на куски. Пришлось начать шевелиться…

Для того чтобы уходить от их ударов, мне приходилось в предельном темпе метаться между двух стен, приседать и даже подпрыгивать. Блокировать и тем более контратаковать в этом упражнении было запрещено.

А еще мне приходилось следить за тем, чтобы учитель не придумал еще какую-нибудь каверзу: Кузнечик не брезговал ни неожиданными ударами ногами, локтями и головой, ни бросками метательных ножей, звездочек или горстей песка. Ничем из того что, по его мнению, могло научить меня выживать. Поэтому редко какой поход в угол не заканчивался вызовом Брюзги — так я про себя называл семейного лекаря. Несмотря на то что Кузнечик никогда не наносил серьезных ран, получасовые лекции о последствиях ранений в область, лежащую под нанесенной мне царапиной, я ненавидел больше чем что бы то ни было. Наверное, потому, что во время набивших оскомину объяснений лекарь смотрел на меня так, как будто я получил очередную ранку, трусливо убегая из боя…

Как ни странно, в этот раз Кузнечик меня пожалел — часовая экзекуция закончилась всего через пятнадцать минут!

— А теперь садись на подоконник и слушай… — вздохнул Кузнечик.

И я с трудом удержал отваливающуюся челюсть: слушать учителя мне приходилось часто. Но при этом я всегда был занят: либо работал мечами, либо держал в вытянутых руках какой-нибудь тяжеленный груз, либо тянулся. То есть никогда не находился без дела. И тем более не получал разрешения присесть на подоконник!

Не обращая внимания на мое удивление, учитель примостился на тяжеленном кожаном мешке, набитом железными шариками, на котором я обычно отрабатывал удары или броски, и, хмуро посмотрев на меня, негромко заговорил:

— Вот уже четырнадцать поколений ваш род верно служит королю и народу Элиреи. С тех пор как твой предок Утерс Молчаливый наголову разбил варваров в битве при Лерне и получил в ленное владение это графство, его потомки грудью закрывали королевство от любых напастей и бед. За это время ваша фамилия стала синонимом слов Честь, Верность и Доблесть, а графство Вэлш — местом, где появляются на свет самые доблестные воины Диенна. «Прямой, как Утерс» — для того, чтобы так заговорили в народе, надо было очень постараться. И твои предки ни разу не осрамили гордое имя Утерса Молчаливого, заслужив право никогда не склонять голову перед королем. С вашим родом связано множество легенд; почти о каждом твоем предке сложены песни, а предсказаниям, в которых так или иначе упоминается какой-нибудь Утерс, вообще нет числа. Например, я, будучи ребенком и слушая леденящие душу истории у зимнего очага, представлял себя могучим Ойзеном Бронзовым Кулаком. Воином, которого боготворили даже враги…

Кузнечик грустно улыбнулся, снял со стены метательный топорик, провернул его вокруг своей оси и лениво бросил его куда-то в мою сторону. Абсолютно не задумываясь, поймаю я его или нет:

— Не будем ворошить память усопших героев. Каждый из них сделал все, чтобы ты, наследник этого рода, смог с честью нести на своих плечах бремя родового Долга. Тебя научили тому, что должен уметь настоящий Утерс — Любить, Ценить и Защищать; твое тело и дух готовили ко всему, что может случиться в той череде безумных случайностей, которые мы называем жизнью. А сегодня ты пройдешь последнюю инициацию, зайдешь в комнату, в которую ты стремился попасть все шестнадцать лет своей жизни, и… твое детство и юность канут в Лету. С сегодняшнего дня никто более не назовет тебя ребенком…

— Праздник Совершеннолетия начнется через седмицу… — попробовал возразить я.

— Да. Для всей молодежи королевства, кроме старших сыновей вашего рода. Ты станешь мужчиной уже сегодня… — Учитель тяжело вздохнул, оттянул ворот своего балахона, и, вытащив оттуда вычурный металлический ключ, протянул его мне: — Там, за дверями кабинета, начинается тот путь, к которому я готовил тебя с самого раннего детства. Знаешь, я ни разу в жизни не пожалел времени, потраченного на воспитание твоего отца. Так вот, я бы хотел, чтобы лет через двадцать, протягивая ключ твоему наследнику, смог бы так же сказать и о тебе…

Учитель встал с мешка, угрюмо посмотрел в окно за моей спиной и, сжав кулаки, добавил:

— Завтра утром ты покинешь Вэлш и отправишься в столицу… Не торопись с головой бросаться в придворную жизнь: в Арнорде не все ладно. И, если меня не обманывает нюх, то вот-вот грядет время больших перемен. Будь готов ко всему… и поступай так, как велит тебе Совесть и Долг… Ты был достойным учеником, Утерс-младший. Осталось немногое — стать достойным главой Рода…

Повертев в руке кожаный шнурок, я сосредоточил взгляд на болтающемся на нем ключе и… вздрогнул: мне показалось, что по его острой бородке пробежали сполохи кроваво-красного пламени.

— Спасибо за науку, учи… — справившись с секундным замешательством, начал было я, но опоздал: в тренировочном зале, кроме меня, уже никого не было…

…Стянув с себя пропотевшую рубашку и брюки, я отворил окно, взобрался на подоконник с ногами и, зажав ключ в кулаке, прыгнул вниз. В холодные струи Кристальной. Речушки, протекающей прямо под стенами замка и являющейся неотъемлемой частью его фортификационных сооружений, снискавших нашему семейному гнезду славу неприступного.

В детстве, наслушавшись рассказов окрестных ребятишек, я довольно долго верил, что человек, рискнувший войти в течение Кристальной, сначала превращается в ледяную статую, а потом, камнем уйдя на дно, пополняет армию инеевых великанов, в случае опасности защищающих родовое гнездо Утерсов от врага. Инеевых великанов я выслеживал года полтора — до своего семилетия. А потом, увидев, как из нее выходит мой отец, понял, что единственный инеевый великан в округе — это он: на коротко стриженные волосы и могучие плечи Логирда Утерса Неустрашимого падал снег, и папа постепенно превращался в доброе чудовище из детских сказок. Чуть позже, лет в восемь, я узнал, что лед в воде не тонет и долго смеялся над теми, кто продолжал верить в эти страшилки.

В дальнейшем оказалось, что среди окрестных жителей не так много желающих добровольно войти в верхнее течение реки: для того чтобы справиться с ее бурным нравом, надо было обладать недюжинной силой, бесстрашием, привычкой к низким температурам и быть отличным пловцом. И если сильных и бесстрашных воинов в долине Красной Скалы было достаточно, то пловцов, способных удержаться на поверхности ледяной воды хотя бы пару минут можно было даже не искать — отсутствие сколько-нибудь крупных водоемов поблизости не располагало к тренировкам по плаванию. Поэтому в Кристальной плескались только воины Правой Руки. И мой отец. А я… я в ней жил. До и после каждой тренировки. Зимой и летом, в дождь, снег и метель. Потому, что еще в глубоком детстве Кузнечик как-то сказал мне, что в бочке с дождевой водой Утерсам умываться негоже. И принялся добросовестно следить за чистотой моего лица и тела…

…Смыв с себя пот и немного поплавав, я задумчиво посмотрел на окно своей комнаты, расположенной под самой крышей северной башни, потом перевел взгляд на флюгер, изображающий символ рода — треугольный щит с изображенным на нем сжатым кулаком, — вспомнил про инициацию и, вздохнув, отправился в южную. В обитель Брюзги…

…Как ни странно, шевалье Вельс Рутис не копался в своих записях, не взвешивал едко пахнущие порошки и не кипятил инструменты, а просто сидел на ложе и задумчиво вертел в руках один из граненых кристаллов Туманного Рассвета. Увидев, что я ввалился в его мастерскую, он вздрогнул, отложил камень в сторону, и, вскочив на ноги, ехидно поинтересовался:

— Одеться, молодой господин, вы конечно же не догадались?

— А зачем, Вельс? — поинтересовался я. — Если я не ошибаюсь, то первое, что мне придется делать перед инициацией — это раздеваться. Или сегодняшняя будет проходить не так, как обычно?

Неодобрительно посмотрев на полотенце, обмотанное вокруг моих бедер, Брюзга набрал в грудь воздуха, открыл рот и… ничего не сказал! То есть вообще! Вместо того чтобы разразиться получасовой лекцией о недопустимости передвижения по замку в таком неподобающем графу виде шевалье Рутис просто кивнул головой в сторону освободившегося ложа и вытащил из кармана обрезок гусиного пера.

Мне тут же стало не по себе: на моей памяти семейный лекарь работал молча только дважды. Четыре года назад, когда пытался удержать на этом свете сорвавшегося со скалы непутевого сына деревенского старосты, и прошлой весной, принимая роды у жены Бородача Олли. И оба раза про его пациентов говорили коротко: «не жилец»…

Из вредности повесив влажное полотенце не куда-нибудь, а на побитое молью чучело медвежонка, я проигнорировал неодобрительный взгляд Брюзги, огляделся вокруг, неторопливо подошел к ложу, завалился на него лицом вниз и опустил лицо в специальную выемку. А потом полностью расслабился и попытался сообразить, чем эта инициация может отличаться от предыдущих.

Исходя из того, что бросилось мне в глаза при поверхностном взгляде на логово Брюзги, измениться могло только ощущение, которое я должен был испытать. И количество мест, на которые лекарь планировал воздействовать Силой: кристаллы Туманного Рассвета, закрепленные в гнездах массивного каменного Постамента Слез, в этот раз были заметно тоньше. А количество игл, лежащих на отполированном до блеска металлическом подносе, вообще поражало воображение.

Других изменений в хозяйстве Брюзги я не заметил: восемь стеклянных банок Силы, оклеенных оловом и внутри и снаружи и радующие глаз зеленоватым свечением залитого в них раствора, стояли там же, где и раньше. Рядом с ними тускло мерцали золотые нити, уходящие в камень стен и где-то там, наверху, обвивающие основания флюгеров, по совместительству являющимися громоотводами. Батарея склянок с притираниями и лекарствами, заботливо укрытая белым полотном. Металлический столик с разнообразными инструментами, придвинутый к подоконнику…

Уже через десять минут я понял, что не ошибся — количество точек, которые вдумчиво Вельс намечал на моем теле, превышало обычное как минимум раза в три! То есть в ближайшем будущем я должен был превратиться в некое подобие опутанного серебряными нитями ежа.

Перспектива была не особенно приятной, но ради того, чтобы стать мужчиной, я был готов и на худшее…

…Следующий час прошел в тишине. Видимо, картина, которую рисовал на мне Брюзга, требовала полного сосредоточения. Слушая его ожесточенное сопение, я пытался представить себе возникающую на моей коже картину и пытался запомнить последовательность нанесения алых точек. В принципе, первое время мне это удавалось: хватало базовых знаний по воздействию иглами на человеческий организм. Но потом их стало не хватать: то, что творил Брюзга, отличалось от известного мне процесса как царапина от шипа с куста ежевики от раны, полученной от удара топора.

Пока я думал о процессе, Вельс закончил с рисованием и взялся за иглы. Сухонькие руки с тонкими, нервными пальцами втыкали их быстро и почти безболезненно. Одну за другой. В два ряда вдоль позвоночника, в голову, уши, шею, плечи и руки, заднюю и боковую поверхность бедер. Игл было столько, что я вдруг задумался о стоимости всего того серебра и золота, которое ушло на нити, соединяющие их с кристаллами Туманного Рассвета, а кристаллы — с флюгерами: на эти деньги, наверное, можно было бы купить здоровенный дом. В столице. Неподалеку от королевского дворца. И жить в нем, ни в чем себе не отказывая, эдак года два. А то и больше.

«Угу. А если продать секрет инициации, скажем, роду Брейлей, то можно вообще забыть про деньги… — усмехнулся внутренний голос. — Думаю, что они не пожалеют половины запасов своей фамильной сокровищницы даже для того, чтобы одним глазом посмотреть на происходящее…»

«Вот еще… — сам себе ответил я. — Этот секрет не продается…»

«Точно… — ехидно поддакнул голос. — И знаешь, почему? Потому, что суть происходящего во время Инициации не понимает никто, кроме самого Брюзги и двух его сыновей… А, нет! Ошибся! Забыл про Лигера Рутиса, его отца… Вот, собственно, и все… Ну, попробуй, возрази! Молчишь? И правильно делаешь: знание пары десятков общеоздоровительных точек — это еще не мастерство…»

…Момент, когда Вельс прикоснулся пучком серебряных нитей к штырям, торчащим из банок Силы, я не запомнил: за долю секунды до этого мне в лицо дохнуло каким-то белесым паром, и я потерял сознание…

…— Ну, и как ты себя чувствуешь? — в голосе Брюзги звучало самое настоящее участие!!! Чувство, ожидать выражения которого я мог от кого угодно, кроме него, отца и Кузнечика — людей, для которых процесс моего воспитания был важнее любых эмоций. Поэтому, вместо того чтобы прислушаться к своим ощущениям, я сначала попытался понять, все ли с ним в порядке.

— Ау, Ронни! Как ты, сынок? — не дождавшись ответа, Вельс наклонился надо мной и легонько потряс меня за плечо.

— Пока не знаю… — оклемавшись от потрясения, отозвался я. — На спину переворачиваться?

— Ты уже на ней… Я проколол обе стороны… — облегченно вздохнул он. — Правда, чтобы тебя не слишком ломало, пришлось немного переборщить с Пылью Забвения. Так что мимо тебя прошла и вторая часть инициации, и следующие полтора часа… Ладно, вставай… Хватит валяться… Кстати, если ты не в курсе, от долгого лежания у пациента образуются пролежни…

Услышав в голосе Вельса обычные нотки, я рывком сел: недолгий миг, пока он был человеком, уже прошел, и теперь каждая секунда моего промедления гарантировала новую порцию брюзжания…

— Так… Пульс нормальный… — вцепившись мне в запястья, пробормотал он. А потом оттянул вниз веки, заглянул в глаза и ткнул меня пальцем в живот: — Язык покажи… Ну, шевелись! Мда… Вроде все в порядке… Ладно, можешь заворачиваться в свое полотенце и валить туда, куда вы всегда ломитесь. В кабинет… Да, жить будешь… Наверное…

Легкое головокружение прошло шаге на втором. А на третьем я почувствовал себя легким, как облачко. И быстрым, как ураганный ветер. Поэтому, выскочив за дверь, я забился в ближайший угол и, прислушавшись к своим ощущениям, вдруг взял и закрутил «Эхо в теснине» — последовательность движений, в которых была зашифрована тактика действий против двух вооруженных противников, атакующих с противоположных сторон в условиях ограниченной возможности для маневра. Скажем, в узком коридоре. Удивительно, но комплекс, еще утром казавшийся чрезвычайно сложным и запутанным, получался сам собой: я вдруг начал ПОНИМАТЬ те нюансы перемещений, смысл которых от меня ускользал целый год. И вдруг почувствовал себя Воином!

«Не торопись! Ты начнешь понимать его позже… — в голове прозвучала фраза, сказанная мне Кузнечиком года полтора назад. Когда я делал первые шаги для его освоения. — Это комплекс для Утерса-мужчины. А ты еще подросток…»

Добив «второго противника» ударом воображаемого левого клинка в горло, я скользнул в исходное положение, и, постояв в неподвижности несколько долгих-предолгих секунд, вдруг набрал в легкие воздуха и, не заботясь о том, что подумают обо мне домашние, заорал:

— Я — МУЖЧИНА!!!