Ювелиръ. 1809

Глава 21

Сквозь морозную мглу проступал гигантский Гатчинский дворец, сияющий тысячами огней, своеобразный корабль-призрак, дрейфующий в балтийской ночи. Стоило полозьям с противным скрежетом замереть на укатанном насте у парадного подъезда, как глаза резануло от контраста. Слишком ярко, оглушительно громко. И до тошноты чужеродно для моего сознания, привыкшего к совсем иным ритмам.

— Приехали, мастер, — бас Толстого вернул к реальности.

Граф грузно выбрался из саней, расправляя широкие плечи. Парадный мундир сидел на нем как влитой, предупреждая окружающих об опасности. В предстоящей навигации ему отводилась роль тяжелого атомного ледокола, обязанного прокладывать фарватер, пока я буду маневрировать.

Выбравшись следом, я одернул новый, сшитый Фрелихом фрак. Сукно безупречного качества, крой идеальный, но ощущение чужой шкуры не проходило. Пальцы привычно сжали прохладный металл набалдашника трости — саламандра наверное единственная здесь понимала мое состояние.

Следом, путаясь в полах и едва не выронив ношу, на снег вывалился Прошка. В своем добротном, простом кафтане подмастерья он выглядел нелепо и трогательно на фоне имперской позолоты и мрамора. Расширенные глаза мальчишки бегали по сторонам от восторга, пока руки судорожно прижимали к груди крупный ларец, укрытый тяжелым бархатом.

Зачем тащить мальчишку в это змеиное гнездо? Использование его как носильщика стало бы нерациональной тратой ресурса. Присутствие Прошки здесь — рассчитанная социальная диверсия, шпилька, вогнанная под ноготь местному сословному чванству. Местная знать должна усвоить: моя мастерская — не театр одного актера, а системное предприятие, «кузница», где талант и усердие имеют больший удельный вес, чем родословная. Сын кухарки на императорском приеме. Пусть смотрят и давятся желчью, шепчутся. Сплетни — лучшая рекламная кампания, которую нельзя купить за деньги.

Подъем по широкой, залитой светом лестнице дался нелегко. Спертый воздух ударил в нос, словно химическая атака. Какофония бала — обрывки музыки, фальшивый смех, звон бокалов — обрушилась лавиной. У входа в главный зал нас уже караулил Воронцов. Заметив Прошку, граф удивленно вскинул бровь, однако от комментариев воздержался, уже зная меня как облупленного, раз взял — значит надо. Штурмовая группа собрана, боекомплект загружен.

Мы вошли внутрь.

Атмосфера разительно отличалась от прошлого маскарада. Открытые лица делали обстановку более угрожающей. Отсутствие масок лишало защиты: каждый взгляд и вежливая улыбка, мимолетный жест — все сканировалось, анализировалось и подшивалось в папки компромата. Появление нашей компании вызвало рябь на воде. Музыка продолжала играть, но шум голосов поблизости стих, будто выключили звук. Десятки глаз сфокусировались на нас. Они видели странную процессию: наглый Поставщик Двора, опирающийся на трость с саламандрой, его покровитель-бретер с репутацией убийцы, худородный дворянин Воронцов и трясущийся от страха мальчишка с таинственной ношей.

Не успели мы преодолеть и пары саженей по паркету, как толпа расступилась, выпуская навстречу Жан-Пьера Дюваля. Француз плыл, сияя, как начищенный самовар.

— Мэтр Григорий! Какая встреча! — его голос сочился патокой, в которой легко можно увязнуть и задохнуться.

Он расшаркивался, изображая бурную радость, будто мы вчера вместе детей крестили.

— Ваш фрак, мэтр, — само изящество! А вы, граф, — он отвесил театральный поклон Толстому, — в своем мундире подобны богу войны Марсу, спустившемуся на землю!

Толстой смерил француза взглядом, каким обычно смотрят на назойливую, но ядовитую муху, однако промолчал, соблюдая протокол. Воронцову Дювал просто вежливо кивнул.

— А этот юный амур… — цепкий взгляд ювелира скользнул по Прошке и впился в бархат, скрывающий ларец. — Несет, верно, дар для самой Венеры? Позвольте угадать… Нечто из того самого малахита? Весь Петербург только и гудит о вашем… амбициозном заказе. Признаться, я держу за вас кулаки, ведь задача кажется невыполнимой.

Разведка боем? Сладкая лесть, приправленная ядом сомнения и желанием выведать технические детали до премьеры? Или я накручиваю себя?

— Вы слишком добры, мэтр, — я позволил себе легкую, светскую улыбку. Надеюсь не очень похоже на оскал. — Однако интрига — лучшая оправа для подарка. Сохраним для Ее Величества эффект неожиданности.

Я принимал правила этой игры. Дюваль публично демонстрировал нашу «дружбу», пытаясь убедить двор, что конфликт исчерпан, а он сам — образец благородства. Прекрасная стратегия. Чем увереннее он будет в моей наивности, тем жестче окажется посадка.

— Вы, кстати, так и не заглянули ко мне после нашего примирения, — продолжил я, понизив голос до доверительного шепота, правда так, чтобы слышали ближайшие зеваки. — А я ведь уже опробовал ваши резцы, что вы так любезно передали. Божественный инструмент. Я ваш должник, коллега.

Фарфоровая маска на лице Дюваля дала трещину. Он ожидал чего угодно — ответной лести, грубости, молчания — но только не прямого напоминания о его «троянском коне», о штихелях с «тайником».

— Пустяки… коллега, — его уверенность на секунду сбилась. — Для друга ничего не жалко. Я… я непременно зайду.

Он поспешно ретировался, растворяясь в толпе пестрых мундиров и платьев. Я проводил его взглядом. Ничего не понятно. Мне думалось, что вопрос про штихели даст мне больше ответов. А оно вона как…

Стоило вырваться из патоки лести Дюваля, как фарватер перегородил более масштабный и шумный объект. Князь Оболенский, сияя нездоровым, пунцовым румянцем, царил в центре группы гвардейских офицеров. Судя по лихорадочному блеску глаз и слегка нарушенной координации движений, «топливо» в его организм залили задолго до начала бала, и октановое число там явно превышало безобидный лимонад. Уже второй раз встречаю его на балу и второй раз он навеселе.

— Григорий! Друг мой! Сокол ясный! — княжеский бас, многократно усиленный сводами зала, перекрыл даже оркестр. — Я уж грешным делом решил, что ты манкируешь!

Распахнутые для приветствия руки захлопнулись на мне, как медвежий капкан. Волна перегара, щедро сдобренная дорогим парфюмом, ударила в нос, вышибая слезу. Пока я пытался сохранить на лице приклеенную вежливую улыбку и не задохнуться, спиной отчетливо ощутил, как Толстой перешел в боевой режим. Еще секунда — и граф начнет зачистку периметра.

— А это кто за юный гений прячется? — взгляд князя, плававший в винных парах, наконец сфокусировался на Прошке.

Мальчишка, пытаясь стать невидимым, вжался в мою спину, судорожно стискивая ларец. И тут произошло то, чего я подспудно ждал. Лицо Оболенского озарилось вспышкой узнавания. Нейронные связи в его пьяном мозгу замкнулись в нужной последовательности.

— Ба! Да никак Прошка⁈ Аксиньин выродок! Сын моей кухарки!

Развернувшись к своей свите, князь засиял, словно золотоискатель, намывший самородок в сточной канаве.

— Господа, вы только посмотрите! Видите этот перст судьбы⁈ Это же Прошка, с моей кухни! А ныне — ученик самого Саламандры! Я же говорил вам, у меня глаз-алмаз! Я таланты чую за версту, даже среди челяди! Я его в люди вывел!

Офицеры вокруг вежливо кивали, натягивая дежурные улыбки, однако в их глазах читалась откровенная скука пополам с брезгливостью к этому пьяному балагану. Бедный Прошка залился краской до корней волос, вжимая голову в плечи и мечтая, вероятно, провалиться сквозь натертый паркет прямо в подвал. Оболенский же, войдя в раж, покровительственно обрушил тяжелую ладонь на плечо парня, едва не уронив того вместе с ларцом.

— Помяните мое слово, этого щенка скоро будут величать князем всех петербургских ювелиров! Моя школа! Все из моего дома вышли!

Желваки на скулах Толстого заходили ходуном. Атмосфера накалялась: еще мгновение, и он бы осадил навязчивого аристократа так жестко, что тот забыл бы дорогу ко двору. Едва заметным жестом — легким касанием локтя — Воронцов остановил его.

Князь, сам того не ведая, работал на меня. Причем бесплатно и с энтузиазмом.

Во всеуслышание, при десятках свидетелей из элитных полков, он фиксировал статус Прошки как моего ученика, одновременно подчеркивая его нижайшее происхождение. Мой социальный эксперимент получал громкую промо-кампанию из уст главного болтуна Петербурга. Охват аудитории — стопроцентный. Лучшего вирусного маркетинга в девятнадцатом веке и придумать нельзя.

— Мы спешим, князь, — мягко произнес я, аккуратно высвобождаясь из его окружения. — Ее Величество не любит ждать.

— Да-да, разумеется! — Оболенский легко переключился, потеряв к нам интерес. — Ступай, друг мой, сотвори чудо!

Мы двинулись дальше, оставляя его наслаждаться минутой славы. Продвижение сквозь толпу напоминало прогулку по минному полю без карты. Каждый взгляд, веерный жест или полуулыбка могли скрывать детонатор. Мимо, шурша шелками, проплыла графиня, известная связями с «московской партией» — ее глаза, скользнувшие по мне, были холоднее стали клинка. Старый князь Куракин, напротив, отвесил подчеркнуто почтительный поклон, публично демонстрируя свои ставки в этой игре. Сложнейшая, многослойная партия, где я пытался на ходу выучить правила, постоянно меняющиеся по ходу пьесы.

Погружение вглубь зала напоминало проход через работающий заводской цех: шум сотен голосов, звон хрусталя и грохот музыки сливались в фон. Духота нарастала. Стараясь не вертеть головой, я сканировал пространство периферическим зрением, пока внутренние радары не засекли цель.

У дальней колонны, в плотном кольце свиты, стояла Великая княжна Екатерина Павловна.

Несмотря на оживленную беседу с каким-то иностранным послом, ее система наведения сработала безотказно. Я ощутил этот взгляд кожей, словно на затылке сработал термальный датчик, предупреждающий об атаке. Наши глаза встретились поверх эполет, диадем и фальшивого веселья.

Ни тени улыбки, ни намека на приветствие. Я вежливо поклонился, уж у меня корона не спадет, не жалко.

Она смотрела холодно. Расчетливо. Взгляд княжны скользнул с моего лица на ссутулившуюся фигуру Прошки, прожег бархат на ларце и вернулся ко мне. В этих темных глазах я без труда прочитал безмолвный ультиматум, не требующий дешифровки: «Это — для матери. А что ты приготовил для меня? Ты помнишь о долге, мастеровой?».

Я прошел мимо, увлекая за собой свою маленькую свиту. Однако холодок от этой встречи осел где-то в районе позвоночника. Напряжение росло по экспоненте. Я шел к императрице, но физически чувствовал, как за спиной разворачивается новый опасный фронт.

Преодолев плотный заслон из надушенных тел и расшитых мундиров, мы наконец вышли на оперативный простор — к возвышению, где в плотном кольце фрейлин и высших сановников находился центр гравитации всего вечера. Вдовствующая императрица Мария Федоровна.

Облаченная в тяжелую серебряную парчу, она сидела в кресле, она царила. Свет тысяч свечей, дробясь на ткани, создавал вокруг ее фигуры мерцающий ореол, превращая женщину в живую икону. Одним мимолетным кивком, ленивым взмахом веера она дирижировала сложнейшим оркестром придворной жизни, и ни одна фальшивая нота не ускользала от ее внимания.

Заметив наше приближение, государыня улыбнулась. Ее улыбка послужила сигналом к началу представления.

— А, вот и вы, мастер! — ее мягкий голос легко перекрыл фоновый шум. — Вижу, вы пришли не с пустыми руками.

Пространство вокруг нас мгновенно разрядилось, образуя вакуум, который тут же начал заполняться любопытными. Люди подались вперед, вытягивая шеи, словно сурикаты. Музыканты, уловив невербальную команду, приглушили инструменты до едва слышного пианиссимо. Разговоры оборвались. Огромный зал, набитый генералами, министрами и светскими львицами, перешел в режим ожидания. Сотни глаз, как объективы камер, сфокусировались на одной точке. На ларце в дрожащих руках Прошки.

Императрица мастерски сделала мой дар ярким пятном вечера. Теперь оставалось два варианта: либо сорвать банк, либо сгореть в плотных слоях атмосферы всеобщего внимания.

— Неужели успели? — в ее тоне проскользнула легкая, светская игривость, маскирующая реальный скепсис. — Признаться, я не верила до последнего.

— Я приложил все усилия, Ваше Величество, — поклон вышел глубоким. — Надеюсь, результат оправдает доверие.

Короткий жест Прошке. Мальчишка на негнущихся ногах сделал шаг. Каждое движение давалось ему с трудом, будто он шел под водой, но ларец все же опустился на изящный столик.

Подойдя к столику, я ухватил край тяжелой бархатной ткани. Акустика зала изменилась окончательно: исчез даже шорох платьев.

Резкое движение кистью — и ткань, шурша, опала к моим ногам.

Зал выдохнул. Единый, синхронный вздох изумления прошел по рядам, сметая напускной скепсис даже с самых желчных лиц. На подставке темнел корпус из благородного эбена, оттененный матовым золотом, однако внимание приковывало не это. Передняя и боковые грани, выточенные из монолитного, идеально прозрачного горного хрусталя, создавали полную иллюзию отсутствия преграды. Внутри этого магического аквариума застыл таинственный подводный грот: задник, инкрустированный перламутром и жемчугом, мерцал подобно морской пене, а среди золотых кораллов прятались крошечные эмалевые раковины.

Мария Федоровна подалась вперед, и сквозь маску монаршего величия проступило неподдельное любопытство. Рядом с ней, чуть склонив голову, появилась Екатерина Павловна. Ее лицо оставалось непроницаемым, зато взгляд сканировал детали с цепкостью профессионального оценщика.

Первый этап пройден. Визуальный контакт установлен. Теперь — активация главной функции.

— С позволения Вашего Величества, — произнес я, касаясь корпуса.

Наклонившись к корпусу, пальцы привычно нащупали замаскированный триггер — крошечную перламутровую раковину, служившую кнопкой пуска. Легкое, уверенное нажатие.

Секунды растянулись в вечность. Я ждал запуска: сейчас крышка должна откинуться, а из недр должна политься хрустальная мелодия Кулибина, система зеркальных рефлекторов — ожить, заливая грот динамическим светом, а из малахитовых волн обязана всплыть, вращаясь в танце, моя механическая русалка.

Тишина.

Полный, абсолютный штиль. Система мертва.

Воротник фрака мгновенно превратился в ледяную удавку. Палец, побелев от напряжения, вдавил перламутровую кнопку повторно, вдавлива «кнопку». Контакт есть. Реакции — ноль. Ни щелчка, ни жужжания шестеренок.

Вместо триумфального перезвона — тишина, в которой вдруг отчетливо прозвучал чей-то сдавленный смешок. Механизм молчал. Русалка осталась погребена в малахитовом саркофаге. Мой шедевр превратился в красивую и бесполезную коробку.

Холодная капля пота поползла вдоль позвоночника. Подняв глаза, я увидел, как улыбка императрицы застыла, превращаясь в вежливую, но безжизненную гримасу. Недоумение во взгляде стремительно сменялось разочарованием. А чуть в стороне… Екатерина Павловна. Ее губы были плотно сжаты, но уголок рта едва заметно дрогнул в торжествующей усмешке. Мой публичный крах стал для нее подарком. И за что она меня так не любит?

Взгляд вернулся к моему творению, к стеклянному гробу надежд, и в голове набатом забилась единственная мысль, блокирующая все остальные: «Провал».

Следующий том цикла: https://author.today/reader/521339/4929693