Ювелиръ. 1809

Глава 19

За окнами Зимнего дворца выл февральский ветер, бросая горсти снега в темные стекла. Но в кабинете императора, царила удушливая жара. Прислонившись к мраморному порталу камина, Михаил Михайлович Сперанский рассеянно поглаживал большим пальцем пуговицу на рукаве. Треск оплывающего воска в массивных бронзовых канделябрах казался пушечной канонадой, а сухой шелест страниц в руках Аракчеева резал слух.

Алексей Андреевич, затянутый в мундир, сидел недвижимо, словно изваяние. Водянистые, лишенные выражения, глаза скользили по строкам доклада, изредка отрываясь, чтобы проследить за метаниями государя.

Александр мерил шагами кабинет. От заиндевевшего окна к заваленному картами столу и обратно, не останавливаясь ни на секунду. Скрип сапог по драгоценному наборному паркету задавал ритм этому тягостному ожиданию. Мечущаяся фигура монарха, его рваная и нервная моторика были красноречивыми: рискованная комбинация, разыгранная в последние месяцы, дала плоды. Наживка оказалась не просто проглочена, она вошла глубоко в нутро дворянской оппозиции.

— Продолжайте, Алексей Андреевич, — бросил Александр в пространство, не замедляя хода.

Аракчеев деликатно кашлянул в кулак.

— Третьего дня, на собрании у графа Ростопчина в Москве, состав был весьма представителен. Князь Голицын, генерал-аншеф Архаров, кое-кто из молодых Нарышкиных… — монотонный голос перечислял фамилии, от которых в иных кабинетах Тайной канцелярии перекрестились бы. — Предметом обсуждения, как водится, стала пагубность Тильзитского мира. Граф Федор Васильевич блистал красноречием. Вашу августейшую матушку изволил именовать «старой немкой, пекущейся о вюртембергской родне». Касательно же вашей персоны, государь…

Алексей Андреевич сделал паузу, будто осмеливаясь докладывать далее.

— Вас нарекли «слабым мечтателем, уступившим русскую честь и торговлю корсиканскому антихристу за лобзания и фальшивую дружбу».

Пальцы Сперанского крепче сжали пуговицу. Изумительная, дьявольская ирония. Аракчеев — символ палочной дисциплины, вечный пугало для либералов — сыграл свою роль безупречно. Московские фрондеры приняли его показное, грубое ворчание на «новые порядки» за чистую монету. В их глазах «гатчинский капрал» выглядел идеальным тараном, обиженным служакой, чью ярость можно направить против реформ. Ослепленные высокомерием, они с радостью открыли двери троянскому коню, не догадываясь, что каждое крамольное слово, произнесенное за вином, ложится строкой в этот самый доклад.

— Слова, Алексей Андреевич, — Александр замер у окна, вглядываясь в черноту ночи. — Яд московских сплетен мне известен. Оставьте риторику. Где суть?

— Суть, Ваше Величество, в том, что от злословия они перешли к прожектам, — тон Аракчеева стал более сухим. — Великая княжна Екатерина Павловна избрана ими знаменем. Обсуждается сценарий, при котором государь, изнуренный бременем власти, удаляется на покой. Ради спасения души и молитвенного подвига. За отсутствием же наследника мужского пола, кормило правления принимает регентский совет. Возглавляемый ее высочеством.

Шаги окончательно стихли. Император стоял спиной к присутствующим, и в темном отражении стекла Сперанский уловил, как окаменела линия монарших плеч. Завуалированный план переворота. И в центре заговора — Катишь. Любимая сестра, родная душа.

Резкий разворот Александра заставил пламя свечей метнуться в стороны. Желваки перекатывались под кожей, искажая привычно мягкое лицо. Перед ними сейчас стоял сын Павла Петровича, а не галантный дипломат, очаровавший Европу. В глазах плескался тот же опасный огонь.

— А матушка? — голос прозвучал едва слышно. — Вдовствующая императрица Мария Федоровна. Ей известно?

Аракчеев выдержал взгляд сюзерена, не моргнув.

— Смею полагать, известно, Ваше Величество. Прямых улик нет, однако препятствий планам она не чинит. Партия великой княжны служит для нее удобным рычагом. Союз с Францией для Марии Федоровны невыносим, и она дает понять: существуют иные мнения. И… кхм… более решительные наследники.

Александр молчал. Его взор, блуждая по золоченой лепнине потолка, был обращен внутрь, в темные лабиринты семейной истории. Там, в этих тенях, проступали лица. Лицо сестры, опьяненной жаждой власти. Лицо матери, ведущей собственную партию. В душном воздухе кабинета отчетливо запахло предательством — вечными спутниками русского трона.

Подойдя к массивному секретеру, Александр оперся ладонями о столешницу, словно ища в холодном красном дереве ту твердость, которой ему сейчас не доставало. Вспышка ярости угасла так же внезапно, как и родилась. Император медленно провел ладонью по лицу, стирая следы эмоций, и когда он вновь поднял взгляд, в нем плескалась мертвая вода зимней Невы.

— Этому должно положить конец, — голос монарха звучал почти безжизненно. — Покуда сестра моя играет в помещицы и собирает вокруг себя обиженных, она заноза в пальце. Но когда ее имя возносят как знамя заговора… это уже измена.

Александр перевел тяжелый взгляд на Сперанского.

— Я давно искал для нее партию. Достойную ее крови и смиряющую ее нрав. Строптивость Катишь, ее вечные отказы женихам всегда были нашей семейной мигренью. Ныне же это вопрос выживания трона. Ее необходимо выдать замуж. Немедленно. И удалить из Петербурга, лишив Ростопчина и его свору их «Жанны д'Арк». Михаил Михайлович, я жду ваших соображений. Список.

Не дожидаясь конца фразы, Сперанский уже скользнул к каминной полке. Пальцы легли на тисненую кожу папки. Нужные листы, заранее заложенные шелковой лентой, легли ему в руку сами собой. Он был готов к этому разговору еще неделю назад.

— Ваше Величество, круг претендентов узок, но выбор есть, — заявил он, чеканя слова. — Четыре фигуры. Каждая со своим весом.

Первый лист мягко лег на сукно перед императором.

— Принц Карл Баварский.

— Баварец? — Александр даже не удостоил бумагу взглядом, скривившись, точно от зубной боли. — Тот щенок, что, виляя хвостом, лижет сапоги Бонапарту? Увольте. Дальше.

Сперанский, ничуть не смутившись, ловким движением сменил лист.

— Эрцгерцог Фердинанд Австрийский. Ситуация зеркальная. Вена жаждет реванша, и брак с Великой княжной будет воспринят ими как сигнал трубы, призыв к новой коалиции. Мы рискуем быть втянутыми в войну раньше срока.

— В войну, к которой армия не готова, — подхватил Александр. — И в которую нас так настойчиво толкает матушка, желая насолить «корсиканцу». Исключено. Кто еще?

Третий лист.

— Принц Вильгельм Прусский. Брат короля. Однако Пруссия…

— … раздавлена и унижена, — жестко оборвал император. — Брак с Вильгельмом принесет нам только сочувственные вздохи европейских дворов. Мне не нужна жалость, Михаил Михайлович. Остался кто-то стоящий?

Сперанский вздохнул.

— Принц Георг Ольденбургский.

Брови Александра поползли вверх. На фоне блестящих австрийских эрцгерцогов и прусских принцев эта фигура выглядела блеклой тенью.

— Ольденбург? — переспросил он с нескрываемым скепсисом. — Герцогство размером с табакерку. Какая в нем польза для империи?

— Польза не в землях, государь, а в натуре принца, — мягко и вкрадчиво возразил Сперанский. — Во-первых, он ваш кузен, почти член семьи. Во-вторых, воспитан здесь, в России, предан вам лично и лишен европейских амбиций. Он не Наполеон и не Цезарь, но он честен, исполнителен и, главное, управляем.

Подавшись вперед, Михаил Михайлович понизил голос до доверительного шепота:

— И ключевой довод, Ваше Величество. Принц Георг с радостью останется жить в России. Мы даруем ему пост генерал-губернатора. Скажем, в Твери, Ярославле, Новгороде. Это позволит держать ее высочество под надежным и деликатным надзором. Она погрузится в устройство своего «малого двора», в губернские дела, получит иллюзию власти, которой так жаждет. Но при этом будет удалена от столичных интриг на безопасное расстояние. А рядом с ней, в одной спальне, будет находиться муж, каждый шаг и каждое письмо которого будут вам известны.

Александр молчал, обдумывая кандидатуру. Это была изящная политическая ссылка, замаскированная под семейное счастье. Тверь станет для Великой княжны золоченой клеткой. Жестоко и элегантно.

Император подошел к стене, где висел миниатюрный портрет сестры. С холста на него смотрела женщина редкой красоты, ума и пугающей энергии. Опасный соперник.

— Да, — медленно, словно пробуя решение на вкус, произнес он. — Это выход.

Обернувшись, Александр вновь стал тем холодным сфинксом, которого боялись и уважали в Европе.

— Михаил Михайлович, Алексей Андреевич. Приказываю форсировать переговоры. Почву подготовить немедленно. Катишь будет в ярости — ждите слез, истерик, гневных писем к матушке. Все это игнорировать. Вопрос государственной важности должен быть решен как можно скорее.

Обойдя стол, он тяжело упал в глубокое кресло, и потер виски. Боль от разрыва семейных уз его нервировала. Момент требовал немедленного вмешательства, смены декораций, иначе мрачная меланхолия могла затопить остаток ночи. Сперанский, чувствуя этот опасный ритм, решил действовать без прелюдий.

— Ваше Величество, позвольте отвлечь вас от материй династических делами сугубо прикладными, — мягко произнес он, извлекая из папки свежий лист. — Новость, способная порадовать не сердце, но, по крайней мере, казну.

Бумага легла на зеленое сукно. Александр с видимым усилием разлепил веки, заставляя себя вернуться из тверских далей в петербургский кабинет.

— Проект указа… — голос его был глух. — О передаче в казну привилегии на выделку «несгораемых шкафов»… Конструкции механика Кулибина и мастера Саламандры.

В потухшем взгляде императора блеснула искра. Слухи об этом изобретении уже гуляли по коридорам дворца.

— Патент передается короне добровольно, — продолжил Сперанский. — Авторы испрашивают лишь десять процентов отчислений с прибыли. Условия, смею заметить, редкой щедрости.

— Несгораемый шкаф… — Александр потянул документ к себе, вчитываясь в ровные строки. — Тот самый, о коем говорят, что он не имеет ключа? А ну как пожар, Михаил Михайлович? Как извлекать бумаги? Вместе с пеплом?

— Испытания огнем проведены, государь. Секрет в двойных стенках: межстальное пространство заполнено интересной смесью. При критическом нагреве смесь высвобождает воду, создавая внутри паровую баню. Ассигнации могут отсыреть, но в пепел не обратятся. Однако главная гордость мастера — защита от лихих людей.

Сперанский позволил себе улыбку:

— Неофициальную проверку брони учинил лично граф Толстой.

Брови Александра изумленно поползли вверх.

— «Американец»? Каким же образом?

— Самым для него естественным. Граф разрядил в образец свой английский пистолет. С пяти шагов, практически в упор.

— И каков итог? — в голосе императора проснулось мальчишеское любопытство.

— Броня выстояла. Свинец расплющился о внешнюю пластину.

Тень улыбки впервые за этот долгий вечер разгладила морщины на лбу государя.

— Надо же, — протянул он с усмешкой. — Выходит, наш Саламандра нашел единственно верное применение талантам Федора Ивановича. Вместо того чтобы дырявить гвардейцев на дуэлях, бретер теперь испытывает броню для казны. Похвально.

Сперанский добавил:

— Касательно охраны мастера имею доложить особо, Ваше Величество. Граф Толстой к обязанностям приступил. Рвение проявляет излишнее, однако эффективность его методов сомнению не подлежит. За истекшую седьмицу им пресечены две попытки злоумышленного проникновения.

Александр нахмурился.

— Подробнее.

— До прямых столкновений не дошло. Некие подозрительные личности, замеченные у дома мастера, были… удалены. — Сперанский подобрал слово с бюрократическим безразличием. — Поутру обнаружены тела. Связь с графом не доказана, но совпадения любопытны. Толстой действует на упреждение, жестко. Его репутация ныне такова, что «лихие люди» предпочитают обходить Невский проспект стороной.

Император задумчиво забарабанил пальцами по подлокотнику. Мозаика складывалась удивительная. Саламандра создает механизмы. Он, сам того не ведая, стал громоотводом для одного из самых неуправляемых людей Империи, направив разрушительную энергию «Американца» в полезное русло.

— Идея со шкафами мне по душе, — произнес он наконец, принимая решение. — Это щит для казны.

Перо скрипнуло, оставляя на бумаге размашистый императорский росчерк.

— Быть по сему. Дайте бумаге ход, Михаил Михайлович.

Отложив перо, Александр посмотрел на Сперанского уже другим, цепким, деловым взглядом. Меланхолия отступила перед прагматизмом.

— И раз уж речь зашла о мастере… Негоже ему простаивать. Гильоширная машина. На каком этапе?

— Идет проектирование, государь. Финальные чертежи обещаны к весне.

— Добро. Мне докладывали, Монетный двор подготовил целую книгу с претензиями и вопросами по технической части. Передайте этот фолиант Саламандре. Пусть подготовит развернутые ответы. Письменно. И передайте ему, чтобы выставил за эту консультацию счет в Казначейство. Труд такого специалиста должен оплачиваться звонкой монетой.

Гроза, наполнявшая кабинет последние полчаса, наконец рассеялась. Государь откинулся на спинку кресла, и Сперанский, чутко уловив перемену атмосферы, решил коснуться материй более тонких. Слабость Александра к новшествам, будь то изящная механика или высокое искусство, была известна — это был ключ, открывающий многие двери, когда прямые доводы бессильны.

— Боюсь, однако, голова мастера ныне занята иным, — заметил Михаил Михайлович. — Ваша августейшая матушка изволила поставить перед ним задачу, граничащую с невозможным.

Уголки губ Александра дрогнули в усмешке. Характер Марии Федоровны, ее любовь испытывать фаворитов на прочность, был ему знаком лучше, чем кому-либо.

— Малахитовый гарнитур к балу? — спросил он. — Слухи дошли и до меня. Что ж, любопытно будет наблюдать, как он выпутается. Матушка умеет загонять в тупик даже самых искушенных.

— И тем не менее, он находит время для большой политики, — продолжил Сперанский вкрадчиво. — Концепция дара для императрицы Жозефины им уже разработана. Но примечательно иное, государь: исполнение сего ответственного заказа он всецело доверил своим подмастерьям.

Александр вскинул на министра внимательный взгляд.

— Всецело?

— До последнего штриха. Передал чертежи, провел наставление и отстранился. Это свидетельствует о рождении школы.

Александр медленно кивнул, глядя на пляшущие в камине языки пламени. Саламандра, буйный граф Толстой, несгораемые шкафы… Странное, почти мистическое сплетение судеб. В глазах императора этот безродный ювелир перестал быть ремесленником. В нем проступали черты иного порядка: человека, способного выстраивать структуры, организовывать хаос и подчинять себе обстоятельства. Даже дикого зверя — «Американца» — он сумел приручить и впрячь в свою телегу. Такой человек, свободный от сословной спеси и преданный лишь делу, был нужен России.

Мысль императора, сделав круг, вновь вернулась к больной теме.

— Визит сестры в мастерскую был предсказуем, — произнес он, не отрывая взгляда от огня. — Катишь обладает звериным чутьем на силу. В Саламандре она увидела творца символов. И возжелала заполучить его талант в свою свиту.

Помолчав, Александр поднялся и подошел к камину. В его позе, в повороте головы Сперанский узнал выражение стратега, нашедшего на доске неожиданный ход.

— Она жаждет гарнитур для Твери… Что ж. Это открывает перспективы. Михаил Михайлович, Алексей Андреевич, поразмыслите вот над чем.

Они подались вперед, обратившись в слух.

— Коли брак с Ольденбургским свершится, Екатерина станет полновластной хозяйкой огромной губернии. Ее «малому двору» понадобятся атрибуты власти. Не безделушки, а регалии.

Александр протянул руки к теплу, словно согреваясь от холода собственных мыслей.

— Поговорите с мастером. Пусть он займется созданием… назовем это «тверской короной». Разумеется, не в прямом смысле, упаси Бог. Но нечто, что подчеркнет ее статус. Диадема, особенная парюра, быть может, стилизованный скипетр. Пусть это станет нашим свадебным даром.

Император резко обернулся.

— Который намертво привяжет ее к Твери. Который сделает ее символом того края, а не символом московской фронды и заговоров. Пусть ее неуемные амбиции найдут выход там: в меценатстве, в устройстве губернских дел, в блеске ее собственного двора. Пусть она возомнит себя тверской царицей. И забудет дорогу в Петербург.

Сперанский едва заметно склонил голову, принимая задачу. Даже на каменном лице Аракчеева проступило нечто вроде мрачного восхищения иезуитской тонкостью замысла. Это было красиво и цинично: создать для Екатерины золотую клетку, в которой не останется места для столичных интриг.

Главным тюремщиком в этой операции, сам того не ведая, должен был стать ювелир. Григорию, еще не решившему одну невыполнимую задачу, уже готовили следующую. Ему предстояло выковать для Великой княжны позолоченные кандалы.