Южно-Африканская деспотия

Для начала на верфи, которая оказалась маловата и здание пришлось в очередной раз расширять… Так вот, на верфи изготовили пуансон, на котором необходимо было собирать и этот и последующие корпуса. Корпусов предполагалось построить не менее десяти и поэтому пуансон изготавливали едва ли не на века, дополняя и переделывая. Сам корпус пошел потом гораздо быстрее, хотя непривычный продольный набор и непривычная многослойная диагональная обшивка весьма смущали строителей.

Так как сам Бобров с недоверием относился к клеям, будь то резорциновый или эпоксидный, то и мастера его не питали к ним пиетета и действовали по старинке — каждая планка обшивки приклепывалась к набору и нижележащим планкам медными заклепками, а между слоями обшивки прокладывалась пропитанная железным суриком парусина. Процесс, конечно, был более длительный и трудоемкий, но зато давал стопроцентную гарантию.

Корпус набирался на пуансоне вверх килем и, когда его сняли и стали переворачивать в воздухе, он слегка «играл», но все обошлось и, закрепленный в нормальном положении на достроечном стапеле, корпус показал совпадение по всем параметрам чертежа. В качестве поперечного набора были использованы условно непроницаемые переборки, которых было всего шесть, не считая форпиковой и ахтерпиковой. Корпус получился жестким и легким. Когда его стали спускать на воду, оказалось, что он был легче корпусов шхун, построенных по обычной технологии, хоть и прибавил в длину целых три метра.

Мачты хотели ставить однодеревки, но Вован нажаловался Боброву и тот прислал категорический приказ, — ставить непременно составные. Чтобы все как положено: шпиндель, фиши… И даже эскиз нарисовал, что и как. И теперь имел возможность лицезреть результат своих конструкторских трудов. Надо сказать, что этот результат, воплощенный в дерево и металл под ненавязчивым руководством дяди Васи, ему понравился. А всегда спокойный и даже где-то сонный Вован чуть ли не взахлеб рассказывал о неоспоримых достоинствах новой баркентины, которую назвали звучно и с намеком «Севастополь».

Вован сказал, что теперь-то такие корабли пойдут потоком, а в свой прошлый приход он стал свидетелем спуска второго корпуса. Так что серию сделают довольно быстро, а тем более, что он на обратном пути захватит с Крита пару корабельщиков, для которых постройка кораблей в поместье станет большим сюрпризом. Бобров тут же заявил, что ему в Африке тоже необходимы корабельщики, и они даже немного поспорили. Потом, однако, сошлись на том, что корабельщиков мало не бывает, и Вован предложил совершить налет на какой-нибудь финикийский город не из самых значительных для ограбления тамошней верфи.

— Это, конечно, выход, — согласился Бобров и они, посмотрев друг на друга, рассмеялись.

День отхода неумолимо приближался. И чем ближе он был, тем больше нервничали Бобров и Петрович и те, кто оставался, то есть Серега и Меланья. Первым казалось, что они передали остающимся слишком мало, остающимся же все казалось совершенно наоборот, и они едва сдерживались, чтобы не взвыть. А Златка и Апи радовались тому, что они сбросят опостылевшие плотные одежды и опять наденут что-нибудь легкое и воздушное, но на всякий случай и штаны и куртки в свои сундуки упаковали.

В предпоследний день перед намеченным отплытием Боброву в голову пришла вдруг отличная мысль, что неплохо было бы познакомить мелких девчонок, от которых все равно в Новгороде толку не было, со своим херсонесским поместьем. И в дороге веселее будет и девчонок порадовать можно. Он тут же озадачил Златку и Апи и те через четверть часа притащили к нему трех девчонок, сказав, что отобрали самых младших. Сами девчонки помалкивали и таращились с некоторой опаской, хотя уже давно освоились в городке и перестали бояться страшного деспота. Наоборот, на их мордахах горело жгучее любопытство.

— Так, девицы, — обратился к ним Бобров. — Идете с нами в наше херсонесское поместье. Предупреждаю, поездка ознакомительная. Но, если вам там понравится, можете и остаться. А сейчас бегите собираться.

Девчонки радостно, что-то щебеча на ходу, умчались, а Бобров обратился к женам:

— Учтите, девочки, что там сейчас зима. И если вы рассчитываете на хитончики и маечки, то зря. Впрочем, до Средиземья может и сойдет, а потом придется утепляться.

Наконец Вован скомандовал:

— Отдать швартовы! — и суда, пыхтя машинами, отправились через проход в океан.

До мыса Игольного шли под машинами, преодолевая встречный свежий ветер. Потом африканский берег стал плавно поворачивать к северу, и в работу включилось Бенгельское течение. Суда шли в балласте. Из груза на борту было только около пятисот каратов необработанных алмазов, Бобров с семейством, Петрович и трое девчонок.

Бобров стоял на шканцах рядом с капитаном и с сомнением озирал взволнованный океан, который не видел почти полтора года, не считая видов с мыса; жены его, пользуясь моментом, отсыпались; Петрович сибаритствовал, то есть, сидел в кресле рядом с бизань-мачтой и потреблял из кружки неразбавленное вино; мелкие девчонки торчали на баке рядом с бушпритом и восторженно ахали, когда баркентина зарывалась в воду по самые клюзы. Пробегающие изредка мимо матросы посматривали на них с тревогой. То есть, все были при деле.

На следующий день все повторилось с той лишь разницей, что солнце на этот раз периодически пряталось за облако, и океан сразу переставал играть красками, и ветер злобился, и брызги, долетавшие до девчонок на баке, становились холодными и те недовольно взвизгивали. Глядя на это, Вован усмехнулся про себя. До Луанды такой скоростью было суток шесть, и он готов был биться об заклад, что уже к концу пятых суток все они будут умирать от скуки.

В отличие от своих сухопутных товарищей, море Вовану никогда не надоедало. Уж он-то знал, что море одинаковым никогда не бывает, но перемены неуловимы для непривычного глаза. Вот и сейчас, при, казалось бы, одинаковых условиях, море могло принять сотни образов. Но видели это только люди искушенные, к каким Вован, без ложной скромности, мог себя причислить.

— Эй, Саныч! — неожиданно крикнул из своего кресла Петрович.

Язык его совершенно не заплетался, хотя он уже употребил внутрь не менее кувшина благородного напитка. Вован неохотно оторвался от приятных мыслей.

— Чего тебе?!

— Далеко ли нам еще до стоянки?!

Вован прикинул в уме. Петровичу не нужна была высокая точность.

— Суток четверо при таком ходе!

Вопреки мнению Вована, никто из его пассажиров не успел заскучать, когда на горизонте показался берег Африки в местности, называемой Луандой, вернее, устье реки, обозначенной на картах двадцатого века как Бенго.

— Право руля! — скомандовал Вован и баркентина, убирая паруса, пошла к берегу, почти не снижая хода — эстафету у парусов приняла паровая машина.

Когда берег стал виден во всех подробностях, на нем обнаружилось примерно два десятка негров, которые прыгали и орали. Похоже, приветствовали. На берегу, рядом с аккуратными поленницами лежали штабеля толстых бревен и какая-то куча, прикрытая пальмовыми листьями.

Пока вождь с Вованом услаждали друг друга речами, а Максимка, исполнившись важностью от осознания момента, переводил, Бобров крутил головой, поражаясь увиденному, а матросы выгружали из шлюпок ящики и коробки с товаром под радостные вопли негров, всячески старающихся им помочь, но вместо этого постоянно мешающих.

Наконец наступил торжественный момент. Вован придирчиво осмотрел представленный неграми товар, счел бревна и находящиеся под пальмовыми листьями слоновьи бивни и рога носорогов. Потом достал согласованный список цен. Он называл позиции, Максимка переводил, матросы отделяли нужное количество ножей, бус, зеркал, рулонов ткани, мешков муки, а выделенные специально для этого негры, складывали все это в отдельную кучу. Остальные толпились вокруг, не смея приблизиться, и глаза их горели от восторга и жадности.

Потом все богатство стали грузить на корабли. С бревнами закончили только на следующий день. Все остальное пошло гораздо легче. Под занавес вождь преподнес Вовану два крупных алмаза. Бобров пришел в неописуемый восторг и презентовал вождю висевший на стене в каюте Вована рекурсивный арбалет. Вован пытался возражать, но Бобров его не слушал. Он был готов отдать этому негру даже баркентину, не то, что какой-то арбалет. Ну, если бы было на чем добираться до дома.

В свою очередь, негр, получивший за два неприглядных камешка такое богатство, а еще узнав, что с его помощью можно убивать бесшумно и на большом расстоянии, был не просто счастлив, а счастлив безмерно. Получалось, что и Бобров и вождь получили от сделки все, что хотели и даже больше, а проигравшим оказался один Вован. Но и он долго не дулся, особенно после того, как Бобров сказал, что его груз тянет не менее чем два миллиона долларов, а если к нему добавить то, что он тащит от Новгорода, то тут и десятью миллионами не обойдешься.

После оглашения таких цифр Вован забыл об арбалете и опять задумался о мостике океанского лайнера, который стал вдруг ближе и реальней.

Через десять дней, преодолев под машиной полосу штиля на экваторе, суда бросили якоря в знакомой бухточке острова Гран-Канария. А еще через пару дней из-за мыса показались «Песочная бухта» и «Камышовая бухта», пришедшие из Херсонеса. Команды встретились так, словно год не виделись. И их можно было понять — встретить своих чуть ли не посреди океана было равносильно чуду. Пока вновь пришедшие пополняли запасы пресной воды, капитаны сошлись на берегу. Присутствие Боброва придало встрече налет официальности. Уходящие на юг получили массу ценных указаний по бартерной торговле в районе Луанды и среди них пожелания — ни в коем случае не платить вперед и взять у племени еще одного мальца, из коего за время рейса воспитать второго Максимку.

Обговорив все тонкости, Бобров с компанией погрузились на суда, распустили паруса и отправились на север. Немного погодя, из бухты вышли две шхуны, отправившиеся в прямо противоположном направлении.

Средиземное море прошли не напрягаясь. Ветер все время дул южный, то есть для шхун самый благоприятный. Особенно хороша была для плавания западная часть моря, не обремененная островами. Судоходство в это время было в основном прибрежным и, чтобы пересечь Средиземное море поперек, надо было быть не только смелым человеком, но также хорошим моряком, да и судно должно быть соответствующим. Поэтому Вовану, который шел почти по осевой, никто и не попался, за исключением какого-то финикийца, идущего, скорее всего, из Сиракуз. Финикиец, как это ни странно, не испугался, а отнесся вполне дружелюбно и, перекрикиваясь с палубы на палубу, Вован узнал, что в Сиракузах местные граждане опять бузят против своего тирана, который всех достал, и он очень не рекомендует достопочтенному Вовану нынче заходить в Сиракузы. Вован и не пошел.

Зато, когда они обогнули Пелопоннес с востока, имея намерение зайти в Афины, море стало напоминать суп с клецками из-за обилия кораблей. Вован поскреб затылок, и хотел было сбавить ход, но Бобров посоветовал ему этого не делать.

— Это они нас должны бояться, а не мы их, — заявил он.

А на резонный вопрос, заданный Петровичем, мол, пуркуа, ответил:

— Потому что мы на море как их Александр на суше. А, значит, должны уважать.

Вован эту нехитрую философию воспринял сразу и буквально и величественно ввалился на рейд Пирея под одними кливерами. Всякая мелочь перед ним разбегалась, словно блохи и даже боевые триеры, примерно равные по длине, не решались связываться, потому что Вовановы корабли оставляли ощущение небывалой мощи.

Пока Вован разбирался с портовыми чиновниками и любопытными, Бобров с Петровичем, сопровождаемые целым цветником во главе со Златкой и Апи, отправились побродить, имея в виду знакомство с последней афинской модой в специфическом жанре ювелирных украшений. Среди целого ряда лавок они выбрали ту, что побольше, справедливо полагая, что и ассортимент в ней будет богаче. Насчет ассортимента они не ошиблись, в лавке действительно было на что посмотреть. Женщины сразу прилипли к украшениям и, судя по возбужденным возгласам, оторвать их будет очень трудно. А Бобров с Петровичем, как и положено мужчинам, сразу заинтересовались оружием. Оружие действительно было великолепно. Судя по всему, в лавке находились трофеи военной прогулки Александра по восточному берегу Средиземки.

— Вот заметь, Петрович, — Бобров был доволен, словно он сам все это сделал и теперь втюхивал потенциальному покупателю. — Все драгоценные камни, коими украшено оружие, шлифованы примерно одинаково. Я имею в виду отсутствие граней. Как они этого добиваются, я не знаю, но игры камней здесь нет. Вот, к примеру, этот меч. Бобров осторожно взял в руки тяжелый акинак. Что, прежде всего, притягивает взгляд незнатока? Не клинок, хотя он и очень хорош, а многоцветный эфес. Много золота, много камней, пестрота и богатство. И любой прекрасно знает, что дорогие камни не будут ставить на плохой клинок. А вот красотой здесь, в нашем понимании, и не пахнет.

Тут в пафосную речь Боброва вмешался хозяин лавки, который до этого не знал, какую группу посетителей выбрать для последующего охмурения. С одной стороны, женщин было больше, и опытный купец прекрасно знал, что они легко поддаются грубой лести и вообще являются благодарными клиентами. Польсти женщине и ты найдешь путь к кошельку ее мужчины. А с другой стороны, его взяли за живое рассуждения Боброва о представленных здесь изделиях вовсе даже купцу незнакомых ювелиров. И вообще персов. Но ведь греческие ювелиры работают точно так же, и методы обработки драгоценных камней одинаковы во всей Ойкумене.

Бобров с Петровичем терпеливо выслушали горячий монолог купца, а потом Бобров сказал:

— Не буду с тобой спорить, достопочтенный, но если примерно через месяц ты будешь еще здесь торговать, я покажу тебе как надо обрабатывать камень, чтобы была видна его душа.

… Когда баркентина и шхуна вошли в Стрелецкую бухту, какого-то особенного комитета по встрече не наблюдалось. К заходам Вована здесь привыкли и регулярно его встречали только Млеча, грузчики, да Евстафий по долгу службы. Но когда на берег сошел Бобров, весть об этом распространилась по поместью со скоростью взрыва. И скоро народ начал собираться в усадьбу. Даже с дальних виноградников. Даже с огородов Бобров чаянья населения оправдал полностью. Он на площади перед усадьбой сказал народу все, что тот хотел услышать. В своей речи он коротко изложил успехи колонизации Африки, ее потенциал и пути грабежа. А под занавес пообещал обалдевшему от перспектив электорату скорейшее обогащение не ниже чем до уровня херсонесских олигархов.

Народ после этих слов заорал по-гречески «ура», стащил Боброва с импровизированной трибуны и долго носил по двору, пока официально признанная первая леди Златка не вырвала его из лап оголтелой толпы.

Потом был, типа, пир в усадьбе. А перед этим Андрей, совершенно по-русски, выкатил из подвалов несколько Серегиных изделий, наполненных вином. Правда, до того, чтобы черпать напиток шапками и сапогами народ не опустился, потому что Евстафий приставил к бочкам несколько ветеранов, которые оделяли желающего полным кратером, который тот должен был выхлестать не сходя с места, а посуду вернуть. Количество подходов не ограничивалось. Очень скоро жертвы Бахуса или, по-местному, Диониса усеяли двор.

В триклинии все было гораздо пристойней. И хотя Ефимия находилась далеко в Африке, заменивший ее повар тоже был хорош. И сошедшие с кораблей и местные дружно отдавали дань кулинарным изыскам, запивая это дело белым и красным в разбавленном исполнении.

Девчонки, за время плавания привязавшиеся к Златке и Апи как к старшим сестрам, увидев Бобровское поместье и уяснив для себя роль и положение в нем и Златки, и Апи, прониклись к ним столь глубоким уважением с каким не относились даже к деспоту Боброву. А Златка и Апи, взяв над ними нечто вроде шефства, посадили их рядом с собой за пиршественный стол, наложив, правда, ограничение в вине. Девчонки были на седьмом небе.

Утром, когда все еще не пришли в себя, из вод бухты, словно дядька Черномор, правда, на этот раз без сопровождения, вылез Смелков. Он тоже обрадовался появлению Боброва и Петровича и сразу предложил за это дело выпить. Дело было в таблинуме, стены которого украшала богатая коллекция холодного оружия. Так что, еще минута и Смелков был бы зарезан, самым что ни на есть извращенным способом. Но тут вошла Апи, свежая как утренний бриз, и, увидев забившегося в угол Смелкова, и Боброва с Петровичем, нависших над ним с мечами в руках, наивно предложила свою помощь. Одолеваемый синдромом похмелья Бобров захихикал и, уронив меч, расслабленно махнул на Апи рукой.

— Ты спасла меня, прелестное создание! — с пафосом заявил Смелков, вылезая из угла и с опаской косясь на Петровича, который продолжал сжимать в руке меч.

— Обращайся, дядь Юр, — ответила Апи и повернулась к выходу.

— Ты зачем приходила-то?! — окликнул ее Бобров.

— Я вообще-то хотела пригласить вас к завтраку, да, смотрю, у вас и так развлечений хватает.

Через пару часов, когда Смелков, несмотря на залитый внутрь литр вина, обследовал все, привезенное Вованом, и даже пытался обследовать девчонок, за что получил по рукам от Златки. Хорошо, что девчонки не обиделись и только похихикали слегка смущенно. Так вот, Смелков, пересчитав бревна и проверив текстуру древесины, а также оглядев слоновьи бивни и рога носорогов, заявил:

— Значиттак, мужики. Бревна я забираю целиком, и пилить буду у себя. И не спорьте. Так будет проще, чем от вас по несколько досок таскать. Слоновая кость и рога пусть пока полежат здесь. Придет транспорт — заберу.

— А на сколько все это потянет? — спросил Вован.

Этот вопрос его живо интересовал. Юрка поднял глаза к потолку и зашевелил губами.

— В общем, где-то на шестьсот-семьсот тысяч, — сказал он неуверенно. — Долларов, естественно.

Бобров и Вован переглянулись. Вован подумал про вторую шхуну. Бобров подумал про еще две.

— А что ты скажешь на это? — Бобров развязал завязки лежавшего на столе кожаного мешочка, на который ранее с интересом поглядывал Смелков, перевернул его и слегка встряхнул.

На столешницу высыпались и покатились по ней десятки камешков, похожих на осколки обкатанного морем стекла. Юрка разинул рот.

— Не может быть, — сказал он после томительной паузы.

Бобров довольно хохотнул, Вован прищурился, а Петрович зябко потер руки.

— Ну и сколько теперь? — спросил Бобров ехидно. — На твой взгляд.

— Честно? Не знаю, — повинился Смелков. — По каждому камешку надо говорить отдельно.

— А не знаешь, кто обещал оборудование для огранки, и может даже самого огранщика?

— Ну я, — упавшим голосом сказал Смелков. — Мужики, не поверите, замотался. Но теперь-то да. Вот прямо завтра и займусь. Теперь-то денег точно на все хватит.

— Ты там смотри, — предостерег его Бобров. — Будь поосторожней. А то ведь выйдешь прямо на центральный рынок и начнешь орать «А вот кому алмазы! Прямо из Южной Африки!» Это у нас тут все просто и незатейливо. А там у вас слишком много желающих приобщиться. Начиная от бандюков и кончая Де Бирсом, который никак не пожелает терять свою монополию.

— А у вас тут никак нельзя продать? — осторожно поинтересовался Смелков.

— Ага, — заметил Вован. — Конечно можно. За доллары.

Когда задумчивый Смелков, не забывший, однако, прихватить с собой камушки, погрузился в воды бухты, наказав предварительно ждать его через неделю, Петрович сказал:

— А ведь Юрка интересную мысль выдал. Почему бы нам не поторговать здесь нашими бриллиантами?

— Да думал я об этом, — с досадой сказал Бобров. — И даже имел беседы с купцами. Да, конечно, мы со своими шлифованными по методу двадцатого века алмазами будем иметь успех и гарантированный сбыт в основном из-за непривычности огранки. И даже будем получать бешеные деньги. Но в серебре и золоте. Вся наша беда в том, что системы ценностей четвертого века до нашей эры и двадцатого века нашей эры никак не связаны. То есть мы не сможем полученное здесь богатство адекватно реализовать в двадцатом веке. Если еще проще, то золото и серебро мы можем продавать только в качестве лома, да и то до первого постового. Ну, или бандита. Или, значит, довольствоваться тем, что здесь есть. Дворцы, пиры, женщины, лошади, рабы. В общем, местная разгульная жизнь. И подавляющему большинству наших людей это подходит. Наверно потому, что они ничего другого не знают. А вот Златке и Апи уже нет. Да и вообще всем, кто с нами осваивает южную Африку этого уже мало. Они познали вкус цивилизации двадцатого века, и им подавай электричество, горячую и холодную воду в квартиру, канализацию, развлечения в виде кино и музыки, огнестрел и средства передвижения. И заметьте, нам с радостью все это продадут в двадцатом веке, но за адекватные деньги, то есть за доллары, евро или франки. А чтобы их получить, надо здесь продать наш товар. А это алмазы. Круг, можно сказать, замкнулся. Петрович посмотрел вокруг без энтузиазма и спросил:

— Но ведь не алмазом единым?

— Что касается доставки, то алмазы проще всего. Хотя дальше идет сплошной криминал. Все остальное — габаритное и гораздо дешевле. Но со сбытом проще. Тут все от Юрки зависит.

— И что же теперь? Нам придется жить во дворцах, услаждать взоры и слух пением и танцами красивых женщин, вкушать гастрономические изыски, но не иметь телевизора и теплого сортира?

Бобров молча кивнул.

— Вот же, — с досадой сказал Петрович. — Когда у меня был телевизор, я его практически не смотрел. А как его не стало — просто жить не могу.

Целую неделю в поместье царило уныние — не уныние, но какое-то тревожное ожидание. Причем касалось это Боброва, Вована, Петровича и, в несколько меньшей степени, дядю Васю. Златка и Апи тоже должны были тревожно ожидать, но у них оказались другие заботы — они возили девчонок в город Херсонес, который хоть и был сильно меньше Сиракуз, но тоже выглядел настоящим городом в отличие от южно-африканского Новгорода. Девчонки хоть и были маленькими и неразумными, уже понимали, что качество жизни не зависит от размеров города. Так что белизна и изящество портиков, а также качество отделки скульптур в их понимании не могли сравниться с горячей ванной, электрическим освещением и видеомагнитофоном. И Златка и Апи, подумав, вынуждены были с ними согласиться, но как женщины взрослые и замужние, а значит положительные во всех смыслах, посоветовали быть осторожнее в оценках и при посторонних избегать сравнений.

Смелкова ждали с утра, а он появился поздно вечером. Часовой даже принял его за одно из воплощений бога Нерея и едва не проткнул насквозь. Смелкова спас вовремя появившийся Евстафий, который популярно объяснил часовому, что Смелков на Иерея ну никак не тянет.

Многие еще не спали. Уж Бобров-то, при наличии таких жен, точно.

Юрка прокрался к Бобровской спальне и поскребся в дверь. Ему открыла совершенно голая Апи, почему-то не удивившаяся и не завизжавшая. Она посмотрела на Юрку с секунду и отошла, качнув грудями. Юрка понял, что его акции упали ниже уровня пола, если такие девушки, будучи совсем обнаженными, его напрочь игнорируют. Но тут появился Бобров с намотанной на чресла простыней, и вечер сразу заиграл всеми красками.

Так, по крайней мере, показалось Смелкову, пока Бобров полоскал его морально и физически. Юрка едва успел вставить несколько слов между теми изысками ораторского искусства, которые Бобров, скорее всего, почерпнул у своих греческих визави. Причем, эти несколько слов пришлось повторить два раза. После второго раза Бобров резко заткнулся и убрал руки. А после нескольких секунд раздумья повернул голову и крикнул:

— Апи!

Девушка тут же возникла у него за спиной, но Смелкова постигло жестокое разочарование — она была, как и Бобров, задрапирована простыней. Бобров сказал ей вполголоса несколько слов и Юрка расслышал:

— Саныч… Петрович… Вася… таблинум.

Апи умчалась, а Бобров попросил подождать и прикрыл дверь. Обратно он появился через минуту, уже без простыни, но в шортах. Следом за ним из двери высунулась Златка. Но, в отличие от Апи, высунулась частично — только голова и часть плеча. Голого, понятное дело.

— Привет, Юр, — сказала она. — Что там у тебя такого, что Бобров пренебрег своими женами?

Смелков замялся. Златкиного язычка он серьезно опасался. Но его выручил Бобров.

— Спрячься, — сказал он Златке. — Продует.

Когда все приглашенные, недоуменно переглядываясь, расселись и Апи, все еще в простыне, притащила здоровый кувшин с вином, а Млеча стопку стаканов и, пользуясь этим, обе уселись в сторонке, со своего места вскочил Смелков. То, что он донес до публики, заставило публику забыть как о сне, так и о сексе и дружно сосредоточиться на Юркиной речи.

А Юрка говорил о вещах ожидаемых и в то же время фантастических. Оказывается, за прошедшую неделю он успел побывать в Виннице, где на развалинах завода объединения «Кристалл» умудрился завербовать одну из немногочисленных огранщиц, оставшихся не у дел. Причем завоевал он ее в упорной борьбе, пообещав не пятьсот долларов, как сулили конкуренты, а сразу пять тысяч. Женщина, понятное дело, поплыла и об условиях почти не слушала, сходу подписав контракт.

— Мужики, вы уж меня не подведите, когда я вам ее доставлю.

Мужики дружно замотали головами.

Кроме всего этого Юрка продал десяток добытых камней и на вырученные деньги приобрел подержанное оборудование для огранки, вручил аванс завербованной женщине, и у него еще осталось примерно двадцать тысяч долларов.

В общем, обалдевшее собрание постановило завтра же начать строительство мастерской, Боброву и компании отбыть в южную Африку для увеличения добычи, Юрке поискать выходы на Де Бирс, чтобы не иметь впредь головной боли со сбытом, а часть бриллиантов реализовать на рынках Древнего мира.

На вопрос Смелкова «а на хрена?» Бобров ответил:

— Красиво жить не запретишь.

Вот здесь, похоже, а не на прощальном банкете прозвучала фраза Петровича:

— А давайте вызовем на соцсоревнование Александра Филипповича — кто создаст империю обширнее и богаче.

Ему возразили, что у Александра фаланга и вообще на него вся Греция работает.

— Ну и что, — не сдавался Петрович. — А у нас знания и техника. И на нас целый Юрка работает.

Петрович вроде как пошутил и все так и восприняли, но через пару дней Бобров засек Петровича за изучением боевого пути македонской фаланги и понял, что шутка начинает перерастать во что-то серьезное. Но потом он отвлекся, потому что назревали более ответственные дела — Златка, живот которой заметно выделился в последнее время, настоятельно требовала специфического ухода. Она, конечно, не сама требовала, а требовали обстановка и обстоятельства. И с ними нельзя было не считаться.

Петрович, вне всякого сомнения, был гигант, но не мог заменить собой перинатальный центр, а доверять жену местным лекарям Бобров не собирался, будь они хоть трижды Асклепиями. И Апи его в этом начинании горячо поддерживала. И когда Петрович высказал пожелание пойти в свое время с целью вербовки еще одного медика, к тому же углубленно знающего родовспоможение, Бобров не раздумывал ни секунды.

Тут как раз удачно подвернулся Юрка, доставивший оборудование для огранки камней. Когда все было благополучно извлечено и уложено, Смелков, смущаясь, обратился к Боброву:

— Шеф, тут такое дело…

— Смелее, мой юный друг, — поощрил его Бобров. — У меня к тебе тоже просьба есть. Но потом.

— Так вот, — продолжил ободренный Смелков. — Привез я обещанную женщину. А она, как узнала подобности, так уперлась и ни в какую.

— Ты, что же, не рассказывал ей про условия, в которых ей предстоит работать?

— В том-то и дело, что рассказывал, но она тогда, ослепленная открывающимися перспективами, пропустила все мимо ушей. А теперь у нее вроде эйфория прошла, да к тому же она еще, дура этакая, с дочкой поделилась, в смысле, и деньгами и перспективами. Ну а та ей в уши и надула.

— М-да, неприятно, — сказал Бобров, но тут же добавил. — Но преодолимо. Ежели кто-то ее переубедил, то значит надо ее убедить обратно. Ну а, если не поможет, — Бобров театрально развел руками. — Я думаю, Евстафий не откажет нам в выделении пары крепких ребят.

— А кто будет убеждать-то? — спросил Смелков. — Сразу говорю, я — пас. Она меня даже слушать не станет.

— Не суетись, — сказал Бобров. — Сиди здесь. Я скоро.

Он появился опять через полчаса в сопровождении Петровича, который нес небольшую, замотанную в полиэтилен, сумку.

— Петрович! — воскликнул Юрка, вскакивая.

— Петрович по другому делу, — успокоил его Бобров. — Чего ты скачешь как блоха. Сиди пока.

— Так еще кто-то будет? — спросил Юрка и тут в таблинум вошли Златка и Апи.

Златка была одета, как и полагается беременной женщине, в свободный хитон, а на Апи был модный открытый купальник. Светлая грива волос была собрана на затылке в тяжелый даже на взгляд узел, в руках она держала такую же, как у Петровича сумку и купальную шапочку. Выражение лица было предвкушающее.

— Все в сборе, — сказал Бобров. — Когда у тебя баркас?

— Что, вот это все? — удивился Смелков, пропустив мимо ушей вопрос о баркасе.

— Златка не идет, — успокоил его Бобров. — Так что насчет баркаса?

— А? Через полчаса будет, — ответил Юрка, окидывая ошеломленным взглядом точеную фигурку Апи.

Апи тут же показала ему язык.

… Петрович не был на родине несколько лет и, вынырнув из портала в двадцатом веке, первым делом осмотрелся, отыскивая знакомые детали. С радостью он отметил, что ничего не изменилось, в то же время осознав, что в этом пейзаже в принципе меняться нечему. Рядом как поплавок выскочила головка Апи в розовой шапочке. Глаза ее были вытаращены, она жадно вдохнула воздух и закашлялась. Петрович профессионально двинул ее под водой между лопаток. Апи захлопнула рот и скорчила Петровичу рожицу. Выглядела она настолько уморительно, что Петрович не выдержал и рассмеялся. Ну и, конечно же, вдохнул брызги от разбившейся о близкий обрыв волны и закашлялся в свою очередь. Апи возможности не упустила, и выражение лица ее при этом сочетало жалость и торжество. И настолько живо сочетало, что вынырнувший рядом Юрка постарался отплыть подальше.

Последним из вод появился Бобров, и Апи сразу спряталась за ним. И тут же из-за ржавого понтона вывернулся ял-шестерка и, стрекоча мотором, направился прямо к ним. Сидящий на корме у румпеля Юркин помощник, увидев в воде кроме Смелковской головы, еще три, одна из которых была в розовой шапочке, даже ухом не повел, но Бобров заметил, что он бросил быстрый взгляд наверх, на кромку обрыва.

Погрузив пловцов, ял, как ни в чем не бывало, вырулил из-за мыса и отправился прямиком на Солнечный пляж. Народу на нем по случаю прохладной воды было немного, дорога через Песочную бухту заняла примерно минут шесть и все успели переодеться в сухое извлеченное из прихваченных с собой сумок. В процессе Бобров отгородил Апи большим полотенцем от прочей публики. Апи хихикнула, натягивая на голое тело майку и шорты. Соски резко выделились под белой тканью. Бобров укоризненно покачал головой, а негодная девчонка забросила руки за голову, якобы поправляя узел волос, и соски выделились еще сильнее. Бобров махнул рукой и убрал полотенце.

Высадив пассажиров, ял развернулся и ушел опять за мыс. Находившиеся на пляже десятка два человек кто равнодушно, а кто с интересом разглядывающие группу из трех мужчин и одной девушки, и представить себе не могли, что воочию лицезреют потенциальных богачей Древнего мира, потому что богачи были одеты весьма скромно, если не сказать бедно и только девушка была из тех, на которую что ни надень — все будет смотреться как на принцессе.

За оградой пляжа их ждал здоровый белый внедорожник.

— Шикуешь, — неодобрительно сказал Бобров, а Апи наоборот посмотрела с восторгом, и первая полезла внутрь.

— Вовсе нет, — запоздало ответил Смелков, когда все уже разместились и машина тронулась. — Это у меня практически офис. Я тут ем, сплю и веду переговоры. Ну, и езжу куда надо. А как же. Я вообще хотел вначале микроавтобус купить и переоборудовать. Но у того клиренс маловат, то есть он не по всяким дорогам пройдет. Да и права там нужны другие.

— А как же связь? — Бобров, чувствуется, принял объяснения и теперь интересовался деталями.

Вместо ответа Юрка с трудом вытянул из кармана здоровенный черный телефон с массой кнопок и торчащим шпеньком антенны.

— Во! — сказал он не без гордости. — Мобильник. Кличут Мотороллой. Жрет деньги, мерзавец, словно из голодного края.

Телефон пошел по рукам и задержался у Апи, которая тут же принялась нажимать кнопки.

— Э! Э! — всполошился Юрка и отнял у нее аппарат. — Вон пусть тебе муж купит, и нажимай тогда сколько влезет.

— Подумаешь, — дернула плечиком Апи. — Да он мне купит десяток таких моторолл.

— Ну да, — пробурчал Юрка. — А еще он купит тебе барабан, всамделишную саблю и щенка бульдога.

Апи растерялась.

— А это мне зачем?

— Это не тебе, — сказал Бобров, сдерживая смех. — Это наш Юрик недавно перечитал «Приключения Тома Сойера».

— Почему недавно, — обиделся Смелков. — Давно я читал. Просто память у меня хорошая.

Возле Бобровского дома на лавочке сидели две тетки, которые сразу воззрились на остановившийся рядом автомобиль.

— Здравствуйте, — поздоровался Бобров, проходя в подъезд.

Тетки синхронно кивнули. Апи гордо продефилировала мимо, не удостоив теток даже взгляда. Петрович вежливо поздоровался. Поднявшись на площадку между первым и вторым этажами, Бобров увидел в окошко, как тетки принялись с жаром размахивать руками и усмехнулся.

Перед тем как Бобров вышел из машины Юрка его удивил. Он протянул ему точно такой же телефон, какой недавно демонстрировал публике.

— Держи. Мой номер там уже вбит. Два раза нажимаешь на зеленую трубку, и я на связи где бы ни был. В коробке зарядное устройство. Но, я думаю, он не успеет разрядиться.

— Ты смотри-ка, — сказал Бобров, включая свет в прихожей. — Юрка и мебель поменял, — он бросил взгляд в сторону кухни, — и технику.

Апи, сбросив босоножки, уже умчалась босиком в сторону балкона. Бобров с Петровичем поволокли тяжелые пакеты со снедью на кухню. Оставив Боброва их разгружать, Петрович направился к телефону. Ему ответили практически сразу. Через пять минут он вернулся на кухню, где Бобров расталкивал по полкам холодильника последние коробочки и баночки.

— Ну я поехал, — сказал Петрович. — Юрка меня подбросит. А оттуда я уже на такси. Меня ждут.

— Валяй, — Бобров прикрыл холодильник. — Если удастся еще кого вербануть, не стесняйся.

Петрович кивнул, повозился в прихожей, обувая сандалии, и хлопнул входной дверью. В открытое окно было слышно, как громыхнула дверь подъезда, потом хлопнула дверца автомобиля, и он умчался под радостный взвизг Апи. Через пару секунд она уже появилась на кухне и с ходу полезла в холодильник.

— Апи… — укоризненно начал Бобров.

Девушка выбралась из холодильника с большим бананом, чмокнула Боброва в нос и исчезла. И сейчас же в комнате заорал телевизор. Когда Бобров поставил на огонь чайник, кастрюлю с водой для пельменей и прошел в комнату, Апи полулежала на диване, доедала банан и болтала ногой.

Время до появления Смелкова они провели очень плодотворно. Но для этого пришлось выключить газ под чайником и под кастрюлей. Апи поклялась, что она потом все сама сварит и нарежет. Боброву очень хотелось в это верить, и он поверил. В результате, когда Юрка позвонил в дверь, они с Апи, шедшей из ванной в одном полотенце, столкнулись в коридоре. Юрка сделал вид, что хочет шлепнуть ее по попе, а Апи сделала вид, что хочет выцарапать ему глаза. Так и разошлись.

Вошедшая вместе с Юркой женщина лет сорока с интересом оглядывалась. Но в узком коридорчике двухкомнатной Бобровской брежневки оглядывать было нечего и Бобров пригласил визитеров в гостиную.

Усадив женщину на диван, сам Бобров уселся в кресло наискосок. Смелков отошел к окну и сделал вид, что рассматривает окрестности.

— Итак, Нина Григорьевна, что же вас не устраивает? — Бобров сложил пальцы рук вместе и посмотрел на неловко заерзавшую женщину. — Юрик говорил, что вы вроде со всем согласны. Что же случилось?

— Понимаете… — начала, было, женщина и тут в гостиную вошла Апи, сразу переключив на себя всеобщее внимание.

Апи была прекрасна, воздушна и душиста. Бобров, глядя на нее, понял, что совершенно не знал свою младшую жену. Немного склонив голову, словно компенсируя тяжесть упавшей на спину волны золотых волос и полуприкрыв глаза, Апи танцующей походкой прошла через половину комнаты и изящно присела на подлокотник Бобровского кресла и только тогда подняла голову и широко распахнула глаза. И Юрка, и замолкшая на полуслове женщина, ошарашенно следившие за эффектным появлением Апи, буквально вздрогнули от неожиданно пронзительного сияния огромных темно-синих глаз.

Бобров с удовольствием отметил реакцию своих визави на появление Апи и, обняв девушку за талию, словно подтверждая права собственника, сказал:

— Моя жена Апи. Апи это Нина Григорьевна. Ну а этого молодца ты знаешь итак.

Апи царственно кивнула, заставив женщину потупиться, а Юрку тонко улыбнуться.

— Продолжайте, Нина Григорьевна, — сказал Бобров.

— Меня смущает мое место работы, — почти выпалила женщина и посмотрела на Смелкова, который принял вид ледяного равнодушия.

— Да вы поймите, — Бобров нажал на слово «поймите». — У нас сейчас дикий, вернее, дичайший капитализм и любая деятельность, сопряженная с большими деньгами неминуемо подвергается пристальному вниманию, как со стороны силовых структур, так и со стороны криминала. Причем цели, что у тех, что у других абсолютно одинаковы. Да и результат, как правило, одинаков. Ну, может быть у криминала он более радикален. Вам, конечно, как специалисту грозит в случае с силовиками только небольшая отсидка, а в случае с криминалом перемена места работы. Но могут сгоряча и шлепнуть.

Женщина попыталась что-то сказать, но Бобров упреждающе поднял руку.

— Подождите. Я еще не все сказал. Я перечислил вам минусы, а сейчас перечислю плюсы.

Юрка оставил свое окно и уселся на другой конец дивана.

— Цепочку добыча — огранка — сбыт мы частично скрыли от глаз и рук как силовиков, так и криминала. Поясню — добыча камней производится в месте, которое в равной степени удалено от любой юрисдикции. Российской, украинской, американской, африканской и даже антарктической, хотя там вообще никакой юрисдикцией и не пахнет. То есть мы не ходим ни под каким уголовным кодексом. Как? Если вы согласитесь — сами поймете. Теперь следующее звено — огранка. Оно тоже предполагается вне сферы влияния как государственных так и, мягко говоря, негосударственных структур. Мало того, там уже достроена мастерская и завезено оборудование. И сырье завезено. Пока его немного, но примерно через месяц придет следующая партия. И еще. Вы будете не просто мастером, а мастером-наставником. Это значит, что у вас будут ученики. Потому что, думаю, вы с возрастающей массой сырья можете и не справиться. Кстати, если у вас есть выходы на таких же мастеров как вы, мы с удовольствием этим воспользуемся. Да и вам будет веселее. Хотя, уверяю вас, у нас совсем не скучно. Вот Апи может подтвердить.

Апи важно кивнула.

— А как там насчет жалованья? — робко поинтересовалась женщина. — Юра говорил…

Бобров посмотрел на Смелкова и тот выразил живейшее участие. Апи фыркнула.

— Ну он вам не все сказал, — начал Бобров и женщина зримо напряглась. — Вы не будете ежемесячно получать пятьдесят бумажек по сотне баксов. Просто на ваше имя будет открыт счет в любом банке по вашему выбору. Ну, кроме стран СНГ, что естественно. Хоть в Лихтенштейне. Кстати, рекомендую. Ну и раз в месяц будет предоставляться распечатка транзакции. Так что, когда закончится пятилетний контракт, у вас на счету будет сумма в триста тысяч долларов. Мало того, при хорошей работе вы будете премированы в размере оклада. То есть еще тремястами тысячами. Сумму сами посчитаете. А во время работы вы будете пользоваться бесплатным экологически чистым питанием и любым количеством местной валюты.

Бобров посмотрел на Юрку, который, скорчив зверскую рожу, делал ему соответствующие знаки.

— Ах, да. Чуть не забыл. У нас еще и бесплатное медицинское обслуживание. При этом возможна поставка любых лекарств. Я подчеркиваю — любых. Только может быть придется немного подождать, пока их будут искать по аптекам.

— Я согласна, — пискнула задавленная аргументами женщина. — А скажите еще, срок контракта не может измениться в сторону уменьшения?

— Измениться он не может, — вздохнул Бобров, — но прерваться может. Однако, не раньше, чем вы подготовите ученика. И, сами понимаете, ни о какой премии тогда речи быть не может.

Женщина слегка поскучнела. Но только слегка.

— Вы не пожалеете, — сказал Бобров тоном опытного искусителя. — У настам очень чистый воздух, морские купания, морские прогулки и даже морские путешествия. Вон, взгляните на Апи. Она почти всю жизнь там провела.

Апи слегка изогнула тонкий стан, как бы давая собой полюбоваться. И в это время задребезжал дверной звонок. Бобров поморщился, Юрка мог бы поменять и звонок на что-нибудь более мелодичное.

— Я открою, — сказал Юрка, словно сознавая свою вину.

Он лязгнул замком и посторонился, впуская седую невысокую женщину где-то примерно околопенсионного возраста. За ней в прихожую буквально протиснулся абсолютно лысый крепыш примерно этих же лет. Следом показался ухмыляющийся Петрович.

— Шеф, — сказал он. — План перевыполнен. Позволь отрекомендовать тебе Комарову Изольду Петровну, классного гинеколога и акушера, и, соответственно, Комарова Николая Васильевича — хирурга и уролога. Доклад окончен.

— Проходите, — засуетился Смелков. — Рассаживайтесь.

— Эх! — сказал Бобров, когда вновь пришедшие расположились на диване, Юрка взгромоздился на подоконник, а Петрович занял единственный стул, — пришли бы вы пораньше. Мне такую речь, какую я закатил Нине Григорьевне, уже не повторить.

— Да нас агитировать как-то и не надо, — сказал Комаров. — Нам Петрович уже все обсказал. Причем со всеми подробностями.

Бобров посмотрел на Петровича с подозрением. Петрович тут же сделал отрицательный жест, мол, ничего лишнего. Бобров вздохнул с облегчением и скомандовал:

— Стол на середину.

Следующий день выдался весьма беспокойным. Бобров с утра извлек из гаража свою «девятку», которая кроме пыли была покрыта еще и паутиной, и повез Апи по магазинам. Поездка, правда, закончилась довольно быстро, потому что выданная Юркой тысяча долларов закончилась уже на четвертом магазине. Потом Апи целый час бегала по квартире и вертелась перед зеркалом, радостно повизгивая, пока не перемерила все обновки по нескольку раз. Даже то, что предназначалось Златке.

А сразу после обеда Юрка стал свозить к Боброву на квартиру завербованных специалистов. Комаровы прибыли с двумя огромными чемоданами и Петрович, взвесив их, сказал:

— И без груза утонут.

И принялся обматывать их припасенной пленкой. И не заметил какими глазами смотрела на него Нина Григорьевна, услышавшая последнюю фразу.

Огромный Юркин внедорожник оказался забитым пассажирами и багажом по самую крышу. Юрка озабоченно проверил подвеску и, на всякий случай, попинал колеса.

— Ничего, — сказал он, успокаивая, скорее, сам себя. — Доедем потихоньку.

Он действительно ехал потихоньку и путь от Бобровского дома до Солнечного пляжа занял минут двадцать. До пляжа он не доехал, а остановился наверху возле школы и пошел смотреть.

— Народу многовато, — сообщил он, вернувшись. — Подождем немного. Можно оправиться и покурить.

Ни дня не служивший в армии Юрка отчего-то обожал армейские выражения.

Раздавшийся из бардачка резкий звонок заставил всех находившихся в машине дернуться от неожиданности. Юрка открыл крышку и вынул из бардачка свой телефон.

— Але? — сказал он в трубку с вопросительной интонацией, послушал, а потом выдал:

— Минут через десять отчаливай. Пристанешь к дальнему молу. Никого с собой не бери. У нас и так семь человек и багаж.

Ял показался из-за мыса и Юрка тронул вниз свою колымагу. Нагло въехав в ворота пляжа, он повернул направо и подрулил прямо к основанию мола. Через пару минут туда же со стороны противоположной пляжу притерся и ял.

— Побежали, — скомандовал Юрка, и все засуетились, вытаскивая багаж.

Нина Григорьевна смотрела на все большими глазами, но поддавшись общей суете, тоже побежала по пирсу, а чемодан за ней тащил Юрка. Бобров был отягощен одним из Комаровских гигантов, Апи двумя руками прижимала к животу большой пластиковый пакет, набитый под завязку.

— Ни фига себе, — озадаченно сказал человек, сидящий на румпеле яла. — А я не утону?

— Не утонешь, — пропыхтел Юрка. — Волны практически нет, а нам только до мыса.

Когда ял, набитый народом с горой багажа, но, тем не менее, держащийся молодцом, выполз из-за мола, оставшийся на пляже народ сразу обратил на него внимание, но когда он удалился за пределы буйков, как-то сразу потерял интерес. Нина Григорьевна беспокоилась все больше и, когда ял, завернув за мыс, заглушил мотор, вскочила с места.

— Сидеть, — жестко сказал Бобров и добавил чуть мягче. — Не раскачивайте лодку, — потом повернулся к Апи. — Апи, милая, покажи пример. Будь первой.

— Всегда я первая, — проворчала Апи, но чувствовалось, что она польщена.

Она прицепила к своей сумке карабин длинной веревки, рядом с которым был прикреплен компактный свинцовый груз, и вывалила ее за борт. Сумка даже не булькнула. Видно было, как она опустилась на камни дна. Бобров критически посмотрел на Нину Григорьевну. Апи уже перелезла через борт, как была одетой, даже не сняв кроссовок и теперь держалась руками за планширь.

— Акваланг приготовь, — сказал ей Бобров.

Апи кивнула и нырнула. Сверху прекрасно было видно, как она опустилась на дно и волосы взвились вокруг головы словно облако. Апи подхватила сумку, подплыла к большому плоскому камню, отцепила веревку с грузом и вдруг исчезла в камне вместе с сумкой. И Комаровы, и Нина Григорьевна, наблюдавшие эту сцену, одновременно ахнули.

— Ну, я тоже пошел, — сказал Петрович и не спеша опустил за борт все три чемодана.

Они сразу же пошли ко дну, правда, гораздо медленнее сумки.

— Что у вас там? — спросил Петрович. — Утюги что ли?

Изольда Петровна явственно смутилась. А Петрович, тем временем, разделся, сложил вещи в большой пластиковый мешок и, перегнувшись через борт, попробовал воду.

— Бодрит, — сказал он и потихоньку сполз за борт.

Все опять смотрели, как Петрович уверенно пошел вниз, изредка выпуская пузырьки воздуха. Вот он подхватил один чемодан и легко сунул его в камень. Чемодан послушно исчез. Следом за ним последовал второй, потом третий. Петрович всплыл и перевел дыхание.

— Коля, — сказал он. — Давай со мной. На той стороне с чемоданами поможешь.

Николай Васильевич принялся лихорадочно сдирать с себя брюки.

Когда на борту остались одни женщины, Бобров с Юркой и рулевой яла, из воды вынырнула Апи с желтым баллоном акваланга.

— Неужели больше некому было? — в сердцах воскликнул Бобров.

— Выходит некому, — проворчала Апи. — Помоги лучше.

— Ну, кто первый? — спросил Бобров. — Петровна? Юрик, помоги.

Петровна в акваланге смотрелась очень героически. А вот тихо нырнуть у нее не получилось. Апи нырнула следом, чтобы показать дорогу. Несколько секунд, и они исчезли в камне.

— Нина Г ригорьевна, теперь ваша очередь, — Бобров постарался, чтобы его голос звучал максимально деловито.

Нина Григорьевна встала, потом села, потом стала стаскивать платье, покраснела и беспомощно посмотрела на Боброва.

— Нина Г ригорьевна, не спешите, — сказал Бобров, скрывая улыбку. — Сейчас доставят акваланг. Он как раз для начинающих. Юрик, а ты обеспечь прикрытие.

Смелков встал с серьезным видом. Ялик слегка качнулся. Юрка качнулся вместе с ним, но устоял и достал сложенный брезент. Развернул его и прикрыл Нину Григорьевну как со стороны моря, так и со стороны рулевого, который таращился во все глаза, едва сдерживая смех. В это время рядом с ялом опять вынырнула Апи с аквалангом. Бобров перехватил у нее аппарат и прошипел зловеще:

— Немедленно назад и греться! Заболеешь — сладкого лишу! Если я вынырну, а ты будешь еще на причале — отшлепаю!

Апи хотела было возразить, но посмотрела на Боброва, передумала и нырнула.

— Вот, — сказал Бобров. — Нам пора. Надевайте аппарат. Да не стесняйтесь. У настам некоторые вообще голышом ходят. Что поделать. Нравы такие. Так, загубник в рот. Открываю вентиль. Пошли.

Потом уже, на деревянном настиле, когда разбирали вытащенную из мешка одежду, Нина Григорьевна, все еще трясясь, потому что ветерок из бухты тянул хоть и южный, но прохладный, спросила:

— Саша, а что это такое вообще?

— Это, — Бобров оглядел окрестности, словно впервые их увидел. — Это, Нина Г ригорьевна четвертый век до нашей эры. Или, если конкретно, май триста тридцать третьего года.

Сцену, которая последовала за этим заявлением, прекрасно описал Гоголь в финале своего «Ревизора».

Последующие два дня оба Комаровых и Нина Григорьевна осваивались в новой для себя ситуации. Андрей выделил им повозку. Прошка вызвался быть возницей и гидом. Апи, без которой не обходилось ни одно дело, тут же пристроилась к ним, сказав, что Прошка несовершенен в русском. Прошке лень было ругаться, и он уступил. За два дня, оставляя мула с повозкой у Никитоса, они облазили весь Херсонес от портовых трущоб до агоры. Возвращались домой поздно вечером, едва передвигая ноги. Выражение лица человека ударенного из-за угла пыльным мешком пропало у них на третий день.

В этот день из города примчался какой-то пацан и потребовал Прошку. Прошка вышел, лениво жуя, но в следующий момент уже, вытаращив глаза, помчался искать Боброва. Его он нашел в небольшой пристройке к задней стенке здания усадьбы, рассуждающим с Ниной Григорьевной о способах огранки камней.

— Шеф! — заорал Прошка с порога. — Отца порезали на рыбном рынке!

Лицо Боброва стало жестким.

— Не мельтеши. Найди мне Евстафия и готовь повозку.

Прошка умчался, а Бобров направился в храм Асклепия или, проще, в медпункт. Все трое врачей были там и разбирали привезенный с собой инструмент и материалы.

— Петрович, Васильич, — сказал Бобров с порога. — На рынке Андрэ порезали. Сейчас подадут повозку и эскорт. Собирайтесь.

Евстафий уже ждал во дворе.

— Андрэ порезали, — сказал ему Бобров.

Евстафий сжал кулаки и выругался сквозь зубы.

— Сейчас туда врачи поедут. Обеспечь, пожалуйста, охраной.

Из дверей медпункта уже выбегали Петрович с Васильичем. В руках у второго был оранжевый контейнер скорой помощи. Евстафий кивнул и рысцой отправился к конюшне, откуда Прошка уже выводил запряженного в повозку мула. Через пять минут врачи, Прошка и пацан-посланец отправились в город, а еще через пять в ворота вырвались четверо всадников. На спинах подпрыгивали арбалеты, по лошадиным бокам хлопали длинные сабли.

Евстафий год, как обзавелся конницей, состоящей из боспорских ветеранов, служивших в свое время на границе с роксоланами. А так как роксоланы народ был кочевой, то и боспорские пограничники вынуждены были стать кавалеристами. А в качестве инструкторов выбрали скифов, которые на лошадях были не хуже роксоланов и последних очень не уважали.

Активная жизнь кавалериста короче чем гоплита и, если его не кончали в скоротечной схватке во время службы, то его безжалостно списывали по возрасту. Вышедший в тираж воин недолго коптил небо, если у него не было припрятано немного серебра. Он ведь, как правило, ничего не умел кроме как рубить и колоть. А много ли добычи возьмешь в пограничных схватках с таким же нищим врагом. Так что, когда в Фанагории и Танаисе появились вербовщики от Евстафия, желающих было много и Евстафию было из кого выбирать.

Служить в поместье было неизмеримо легче: прекрасное жилье по сравнению с вонючей кожаной палаткой; отличное разнообразное питание; вполне приличное жалованье и даже медицинское обследование раз в полгода. Да ради такого стоило претерпеть и изнурительные тренировки, на которые был горазд изобретательный Евстафий. Тем более, по слухам, солдата после окончания службы оставляли жить в поместье и даже (но в это уже никто не верил) собирались платить как здоровому боеспособному гоплиту два обола в день. Поэтому конники у Евстафия служили не за страх, а за совесть. Как, впрочем, и пехота. Бобров свою маленькую армию холил и лелеял. Но и гонял в хвост и в гриву. Поэтому и к поручениям воины относились со всей ответственностью.

Рыбака Андрэ в поместье знали практически все. Знали и то, что он отказался переезжать из города, считая себя и свою семью в большей безопасности за городскими стенами. Правда, в последнее время он поменял свое мнение, похоже, под воздействием сына. Да и вообще, жизнь в богатом поместье нравилась ему все больше.

Вся кавалькада вместе с обозом вернулась минут через сорок. Бледного Андрэ потащили в медпункт на операционный стол. Прошка активно помогал. Плачущую жену внутрь не пустили. Как, впрочем, и Прошку. Старший из конников доложил Евстафию обстановку и отправился расседлывать лошадей. Прошка заявил, что он этого дела так не оставит.

Среди всеобщего расстройства и мельтешения Бобров совершенно позабыл о Нине Григорьевне, пока она не напомнила о себе сама. Нина Григорьевна появилась на публике, выйдя из своего закутка в непривычном для всех рабочем прикиде. На ней был аккуратный комбинезончик небесно-голубого цвета, такого же цвета шапочка, на шее болтался респиратор, а на лоб, вернее, на шапочку подняты круглые очки-консервы. Разговоры вокруг постепенно смолкли и все, кто в данный момент был поблизости, уставились на эту непривычную картинку. А у некоторых даже челюсть отвалилась. Но это в основном у тех, кто с Ниной Григорьевной познакомиться не успел. А уж о специфике ее работы вообще знали только несколько человек, которые, по понятной причине, болтать не собирались.

Нина Григорьевна заметила обращенное на нее пристальное внимание и засмущалась. Она вообще-то в поместье почти освоилась, запомнила в лицо и по именам основных действующих лиц, и даже выучила несколько греческих слов. Но такое внимание, направленное на ее особу ее не радовало. Она поманила Боброва пальцем, повернулась и скрылась в своей пристройке. Заинтригованный Бобров пошел следом.

За полчаса, что он там пробыл, Бобров удостоился краткой лекции на тему «правильная огранка — залог коммерческого успеха». Прослушав этот материал в изложении Нины Григорьевны, Бобров понял только одно — он ничего не знает и ему жутко повезло, что с ним согласилась работать такая женщина как Нина Григорьевна. Мало того, Бобров понял, что Юрка, исполненный апломба и самомнения, тоже ничего не знает как в плане необходимого оборудования, так и в сбыте готовой продукции. Бобров мысленно пообещал набить Смелкову всю морду за то, что тот вместо рядового огранщика, сам того не подозревая, откопал и подсунул ему начальника цеха огранки, который не просто вырос из рядового труженика, но и попутно окончил горный институт, приобретя специальность геммолога.

Только полученная в боях и походах закалка позволила Боброву выстоять под градом фактов, намеков и требований. В то же время его порадовали тем, что примерно половина представленного сырья является прекрасными ювелирными алмазами, достойными огранки и превращения в бриллианты. А услышав о предполагаемых ценах, Бобров целую минуту приходил в себя.

Нина Григорьевна, видя состояние Боброва, снисходительно улыбнулась и сказала:

— Вот где-то так. Саша, вы не берите в голову то, что я вам наговорила. Я вовсе не собираюсь делать из вас геммолога. Я просто рассказала вам, как порой сложно не просто сделать из невзрачного камушка сверкающее чудо, достойное красоваться в короне королей, а увидеть в этом самом камушке будущий бриллиант. И скажу без ложной скромности, я такими способностями обладаю. Но чтобы быть уверенной на сто процентов мне необходимо дополнительное оборудование, такое как…

Бобров выставил вперед ладони и замотал головой.

— Нет, нет, Нина. Я не хочу в этом деле быть промежуточным звеном. Завтра здесь будет Юрик. Он у нас ведает снабжением и сбытом. Ну и сношением с, так сказать, внешним миром. Вот вы ему все это и изложите, — Бобров злорадно подумал, что Юрка будет выглядеть еще бледнее, чем он.

— Он вам все нужное купит и доставит. Договорились?

Нина Григорьевна энергично кивнула.

— Я что еще хотела сказать. Дополнительное оборудование вещь, конечно, очень нужная, потому что не только облегчит работу, но и увеличит выход товарных камней. Но уже сейчас из некоторых имеющихся алмазов даже при имеющемся оборудовании я могу изготовить бриллианты. Думаю, что деньги от их продажи лишними не будут, — тут Нина Г ригорьевна заговорщицки улыбнулась. — Вот, например, из этого, — она достала из кармашка, развернула и показала Боброву крупный кристалл, и Бобров сразу признал в нем камень, найденный в районе Луанды. — Из этого я могу сделать бриллиант с огранкой «Принцесса». Очень удачный камень. В отходы уйдет не более одной трети. Эх, — Нина Григорьевна мечтательно вздохнула. — Нам бы еще хорошего ювелира.

— И что? — осторожно спросил Бобров.

Он подумал, что женщина как-то уж очень быстро освоилась и уже практически диктует, что надо делать. А ведь несколько дней назад ее пришлось, чуть ли не силком толкать в воду.

— Ну, в изделии камень всегда дороже. Он и смотрится лучше. Особенно в сочетании с золотом. Красным, высокопробным. Но это мое личное мнение, — добавила она, спохватившись, скомкала разговор и поспешила удалиться.

Бобров не успел задуматься над предложением Нины Григорьевны, как сбоку налетел Прошка.

— Шеф! — заорал он так, что у Боброва зазвенело в ушах, и он страдальчески сморщился. — Шеф! Дай мне десяток солдат, и я приведу это отродье на веревке!

Бобров забыл о чем он размышлял секунду назад.

— А ты знаешь, кто это отродье? Где прячется? Кто его родители?

— Нет, — ответил огорошенный Прошка.

— Вот ты сначала поищи его, определи, где он сидит, а потом, так и быть, бери солдат. Да, ты мне совсем голову задурил. Что с отцом-то?

— С отцом? — Прошка нетерпеливо переступил с ноги на ногу. — Отец жив и Петрович сказал, что будет лучше прежнего.

— Ну, если сам Петрович, то конечно.

Бобров помолчал.

— Вот что, Проколос…

Прошка подтянулся и посерьезнел. Когда шеф называл его полным именем, следовало ответственное поручение. Прошка мимолетно пожалел о том, что поиски обидчика отца откладываются, но знал, что шеф об этом помнит и значит, надолго они не отложатся.

— А найди-ка ты мне, друг Прокопос в городе златокузнеца. Причем, лучшего в городе. Только об этом должен сказать не он сам, а другие мастера. Этот златокузнец не должен ничего знать о тебе и знать, о том, что его ищут. Для получения информации используй купцов, мальчишек, соседей, рабов, наконец. Даю тебе на все про все три дня.

Озадаченный Прошка ушел. Он хотел было выцыганить четыре дня, но Бобров был неумолим. Сам же Бобров задумался над тем, куда можно пристроить в этом мире изделия Нины Григорьевны и неизвестного пока ему ювелира. Думалось Боброву лучше всего на ходу. Поэтому он стал наматывать круги вокруг дома и взгляд его стал отрешенным. Случившиеся во дворе трудящиеся сперва смотрели с недоумением, а после третьего круга перестали обращать внимание. Но на третьем круге Бобров понял, что идет не один, сфокусировал взгляд и обнаружил рядом улыбающуюся Златку.

Златка носила уже заметный животик и в постельных ристалищах участия не принимала. Апи приходилось отдуваться одной, что она и делала с большим энтузиазмом, вызывая у подруги здоровую зависть. Нет, Златке тоже доставалось, но, так сказать, в щадящем режиме.

Бобров своей старшей жене очень обрадовался, несмотря на то, что видел ее всего несколько часов назад. Появление Златки на фоне его мыслительного процесса было словно неким мистическим откровением. Златка, вопреки своему веселому и где-то даже взбалмошному характеру, давала порой Боброву исполненные глубокого смысла советы, за что была не только любима, но и уважаема.

Златка ухватила Боброва под руку и прижалась к плечу, подстраиваясь под шаг.

— Что у тебя нынче за проблема? — спросила она, зная манеру Боброва обдумывать решение вопросов.

Ну Бобров и поделился сомнениями. А что ему было скрывать? От Златки-то. Дальше они шли молча.

— Ничего не выйдет, — вдруг сказала Златка.

Бобров посмотрел на нее вопросительно.

— Время сейчас неудачное. Для нас неудачное. Смотри, Эллада является признанным центром Ойкумены.

— Ну, — заметил Бобров. — Китай бы с тобой поспорил. Ну да ладно. Все равно это слишком далеко.

Златка не обратила внимания на его реплику.

— В Афинах и в Пелле сейчас сосредоточена масса всякого барахла. Александр Филиппович в походе, давай будем называть вещи своими именами, ограбил все богатые города и царства. Так вот, вся огромная добыча стекается в Элладу. Что царская, что отдельных фалангистов или гетайров. Поэтому, сам же говорил, предложение уже превышает спрос. И так будет не один год, пока Александр не дойдет до крайней восточной точки своей империи, а потом не вернется в Вавилон. Сколько, говоришь, ему еще отпущено?

— Говорят, около десяти лет, — неохотно сказал Бобров.

— Вот видишь. Десять лет. А все греческие колонии Средиземноморья и Причерноморья связаны со своими метрополиями. И купцы повезут товары из столиц и метрополий в колонии. А так как товары эти не для широкой публики, то и спрос на них будет ограниченным. Ну и цены соответствующие. Так что нам, с нашим дорогим, но непривычным товаром там делать нечего. Если же выйти за пределы эллинского мира, то там народ вообще безденежный.

— Нуда, — пробормотал Бобров. — Если нет товарно-денежных отношений, то нети денег. Элементарно.

— Можно, конечно, на рабов менять, — сказала Златка, искоса поглядывая на Боброва.

Похоже, она была удовлетворена его реакцией, потому что продолжила:

— Хотя цены на рабов тоже падают.

— То есть, — резюмировал Бобров. — Мы с тобой приходим к выводу, что нам не следует пока заниматься продажей наших драгоценностей, а развивать обычную торговлю, основанную на самых ходовых товарах из двадцатого века. Надо расширять сеть лавок. В том числе и в столицах. Кораблей у наемного и снабжать лавки мы можем бесперебойно. Единственное узкое место у нас — портал. Но ведь производство некоторых товаров мы можем взять на себя. К примеру, оружие. На хорошее оружие спрос будет только повышаться. Впереди сплошные войны. Объявленные и необъявленные. А у нас выход на прекрасную сталь. Мы будем получать заготовки клинков, и доводить до изделия. Как мысль? А?

— Да, шеф, ты мудр, — сказала Златка и засмеялась.

… Смелков появился, как и планировал. Нина Григорьевна вынесла на суд публики свое изделие. Публики на демонстрацию набился целый таблинум. Кроме Боброва с непременными Златкой и Апи, были все трое врачей, дядя Вася, Вован с Млечей, Смелков с осознанием собственной важности, естественно Андрей и Евстафий. Ну и, конечно же, Никитос. Прошка примчался в последний момент и, судя по его хитрой физиономии, имел что сказать.

Бриллиант укрепили павильоном на черном бархате и стали испытывать с разными источниками света от спички до стоваттной лампы. Камень сверкал и искрился, светился и переливался. В восхищенном гуле нельзя было разобрать отдельных слов. Автор и сама выглядела как бриллиант. Юрка, весь дрожа от нетерпения, хотел уже хватать и бежать, словно цены на бриллианты держались высокими последний час, а потом уже все… будут раздавать даром всем желающим. Однако Бобров, пошушукавшись с Прошкой и перекинувшись парой слов с Ниной Григорьевной, порекомендовал ему погодить.

Рано утром Прошка, сопровождаемый двумя всадниками, привез в поместье опрятного мужичка в чистом хитоне и с ящичком, в котором подозрительно звякало. Место мужичку определили пока в пристройке Нины Григорьевны, поставив дополнительный верстачок с газовой горелкой, тисочками, микродрелью и прочим набором юного ювелира. Мужичок все это оценил, кивнув растерянно. Потом ему показали камень и озвучили требования. Камень мужик, который, как сообщил Прошка, носил звучное имя Перикл, рассматривал не менее получаса. Потом отложил и начал что-то рисовать на предоставленной бумаге, которую тоже предварительно рассмотрел.

Кляня мужика, а потом и Боброва за медлительность, а заодно Нину Григорьевну за идею, Юрка бегал кругами возле пристройки и каждые четверть часа врывался внутрь с воплем «доколе!» Перикл втягивал голову в плечи и посматривал с опаской. Бобров всякий раз должен был извиняться и клясться Зевсом, что подобное впредь не повторится. Наконец, после третьего раза Бобров не выдержал и сопротивляющийся Смелков был заточен в Андреевой винном подвале, где он с горя и надрался. Через час Бобров, убедившись, что Юрка дрыхнет без задних ног, при помощи четырех мужиков доставил его в его же комнату, где и оставил до утра.

А Перикл проработал всю ночь. Сперва он удивлялся нескольким электролампочкам, освещающим рабочий стол, бинокулярной лупе, газовой горелке и набору стальных блестящих инструментов, а потом удивляться перестал и увлекся работой. Бобров даже выставил у дверей парный пост, чтобы человеку никто не мешал.

И где-то около десяти утра (Смелков как раз продрал глаза и приполз в триклиний, страдая похмельем) Перикл предъявил народу свое творенье. Бобров сказал «м-да», с Юрки слетело все похмелье, а единственный профессионал среди них — Нина Григорьевна — сложила вместе руки и зябко повела плечами, словно замерзла. Девчонки, которые никак не могли пропустить такое событие, дружно ахали, а Вован махнул рукой и сказал, что он в этом не разбирается.

В общем, Перикла, отягощенного заработанным серебром, торжественно повезли домой, а Смелков прихватил перстень и смылся, не прощаясь. Вернулся он через три дня. Пока мужики вытаскивали из воды доставленные тюки с товаром, Юрка отвел Боброва в сторону.

— Продал, — сказал он, заговорщицки оглядываясь. — За двести пятьдесят штук евро.

— Скока, скока? — переспросил Бобров ошеломленно.

— Да, да. Ты не ослышался.

Бобров только головой помотал, как та лошадь, отгоняя мух. А Юрка продолжил уже в полный голос:

— Там в тюках мелочевки на пару штук долларей. Часть возьмете неграм в Африку. Блин, заслужили. Это же их камень ушел. Ты им еще оружия прихвати. Можно даже в кредит. Пусть окрестности завоевывают. Я почитал, у них там дальше к востоку кимберлитовые трубки и золото есть. Пусть трудятся. Негры ведь, — Юрка помолчал. — А вы когда уходите?

— Через пару дней, — сказал Бобров. — Мы уже почти все собрали. Вот с Никитосом разберемся и вперед.

Дрова кончились сразу за Босфором и Вован, дотянув до последнего, приказал остановить машину. Сразу наступила тишина, которую, не дав прочувствовать, прервал топот матросских ног по палубе. Башмаки на толстой подошве по приказу Вована носили только марсовые на фок-мачте, потому что бегать босиком по выбленкам еще то удовольствие. Все остальные, которым досталось обслуживать грот и бизань, по летнему времени бегали по палубе босиком. И обувь экономится, и настил не портится. Баркентина оделась парусами в кратчайшее время. У форштевня вспух бурун, энергично зажурчала вода под кормовым подзором и подошедший помощник, глядя в свои записи, доложил:

— Пять узлов.

— М-да, — сказал стоявший рядом Бобров. — Долгонько нам с такой скоростью тащиться.

Нетерпение его было понятно. Бобров возвращался в поместье после почти годового отсутствия. Связи, конечно, с поместьем он не терял, раз в два месяца, плюс-минус неделя прибывала неразлучная пара Вовановых судов, привозила ходовой товар, что-нибудь из заказанного и забирала добычу, скопившуюся к тому времени в закромах Новгорода, регулярно пополняемых из Кимберли. А к моменту отъезда Боброва в Кимберли работало уже полторы сотни человек. И начатая Бобровым в свое время яма на месте алмазного месторождения за это время превратилась в полноценный карьер диаметром как раз в будущую «Большую дыру».

Глубина карьера, правда, была еще несерьезной — каких-то десять метров, но добыча в сто пятьдесят тысяч карат впечатляла. Чтобы такого достичь за столь небольшой срок необходима была четкая организация труда наряду с внедрением механизации. Из этих двух условий в реалиях Древнего мира и отдаленности от центров цивилизации пока в полной мере удалось выполнить только первое.

Что же касаемо второго условия, то пока удалось механизировать только подъем породы паровой лебедкой. Однако, процесс получился слишком затратным, потому что сам подъем осуществлялся примерно раз в полчаса и занимал от силы минут пять. А все остальное время котел надо было держать в горячем состоянии. Дров уходила уйма при мизерном эффекте, и Бобров подумывал повесить на вал паровой машины еще какой-нибудь механизм, но пока не знал какой. Обращение к коллективному творчеству тоже результатов не принесло.

Еще одну новинку, которую можно было считать механизацией, внедрили примерно полгода назад. Тогда проникшему в свое время Вовану удалось, пользуясь сохранившимися еще знакомствами, урвать чуть ли не с последнего, продаваемого за рубеж траулера судовой компрессор. К компрессору пристыковали паровую машину, к ней котел, проклиная все на свете, притащили два баллона, долженствующих выступать в качестве ресиверов.

Парные упряжки мулов, доставившие все это железо за три рейса, пробили к Кимберли настоящую дорогу, которая больше уже не зарастала.

Вся публика в Кимберли следила за сборкой агрегата с большой опаской. Сама машина с котлом отрицательных эмоций не вызывала. Дело было насквозь знакомое и привычное. А вот когда включили компрессор и заработали предохранительные клапана, люди невольно попятились. Серега, а финалом сборки ведал он, потом рассказывал, что на рабочей площадке не осталось никого, и ему пришлось заканчивать монтаж в гордом одиночестве. А от всех остальных видны были только головы, высовывающиеся из-за кромки ямы. Смелее всех оказался Стефанос — его было видно по пояс.

Зато потом, когда заработал отбойный молоток, и Серега наглядно продемонстрировал его преимущества, те, кто раньше прятался, выстроились в очередь, а Серега, живо представив сцену с покраской забора тетушки Полли, уселся поудобнее, готовясь торговаться, но, не помня, что нужно брать первым, одноглазого котенка или сломанную оконную раму. Серега же и решил проблему загрузки паровой машины лебедки. Решение было настолько простым, что Бобров сперва не мог сказать в свой адрес ни одного цензурного слова. Серега с интересом слушал. А когда оказалось, что Серега по ходу дела заново придумал локомобиль, Бобров засобирался в монастырь.

Апи приняла это всерьез и бросилась выспрашивать Серегу, а тот, мало того, что с подробностями описал все нюансы, но еще и многое добавил от себя. Бедная девчонка ударилась в слезы и ревела, вцепившись в Боброва руками и ногами, так, что наверно растопила бы несколько самых каменных сердец. Серега, видя такое дело, удрал подальше, чтобы не быть зверски зарезанным, а Бобров, держа на руках всхлипывающую Апи, целый час ходил по комнате пока девушка не уснула. Но и во сне Апи держалась за Бобровский палец и, когда тот пытался палец высвободить, девушка просыпалась, и лицо ее опять принимало тревожно-пугливое выражение.

Апи удалось успокоить только через сутки. Бобров трижды поклялся всеми богами, что он о монастыре и думать забыл, но Апи еще долго посматривала с тревогой. Серега, по счастью, уже смылся, уйдя к побережью, где его ждала Дригиса, с добычей двух месяцев.

Как уже понятно, Бобров на этот раз взял с собой Апи. Ну, это он так считал. Честно говоря, Апи его достала. Она выучилась ездить верхом, она навскидку стреляла из тяжелого карабина. Она даже продемонстрировала Боброву промывку алмазов. Теоретически, конечно. Бобров, в конце концов, вынужден был ее взять. И ни разу об этом не пожалел. Никогда Бобров еще не путешествовал с таким комфортом.

Апи считала, что ее возлюбленный должен быть всегда сыт, согрет и защищен. А еще она считала, что именно она может и должна это сделать и сочла, что поход это лучший случай для реализации задуманного, занявшись этим на первом же привале. Приготовленный ею ужин был принят благосклонно, но когда Апи предложила себя в качестве полноценной боевой единицы для несения ночного дежурства, ее подняли на смех. У древних в ратных делах гендерное равенство как-то отсутствовало (может и правильно). А вооруженное ночное дежурство приравнивалось к ратному делу. Бобров, конечно же, за жену заступился и напомнил насмешникам, как они сами совсем недавно не знали, что делать с правильной стороны от мушки. Самолюбие Апи, тем не менее, сильно пострадало.

Однако, Апи не стала поддаваться унынию. Если не сложилось защитить мужа в коллективе, она будет защищать его индивидуально. Тем более это можно было совместить с понятием «согреть». А надо сказать, что Апи очень своеобразно трактовала выражение «спать с мужем». Своеобразная трактовка ни в коей мере не касалась межполовых отношений. С сексом у Апи было все в порядке. А вот потом…

Если Златка, как наверно и большинство женщин во сне, инстинктивно старалась свернуться калачиком и насколько это возможно спрятаться в объятиях своего мужчины, который просто обязан по своей мужской сути и согреть и защитить, то Апи поступала ровным счетом наоборот.

В одну из первых ночей Бобров, тогда уже второй раз молодожен, проснулся под утро от непривычного ощущения. Он прислушался к себе и понял, что ему очень хорошо и тепло. А надо сказать, что Вован тогда в целях экономии дров и в связи с тем, что они все-таки шли на юг, где и так тепло, перестал отапливать каюты, и по ночам было довольно прохладно. Златка же, несмотря на свой рост, как-то ухитрилась устроиться у Боброва подмышкой и прекрасно себя сознавала. Тем более, что и покрывало, по идее должное укрывать всех, непонятным образом оказывалось на ней. А тут Бобров почувствовал себя согретым с двух сторон и, повернув голову, увидел в сумраке Апи, прильнувшую к нему, вытянувшись во весь свой рост. Получилось так, что Бобров оказался прикрыт ее телом с правого бока почти весь (ну докуда Апи смогла достать). Спина и попа у нее были в мурашках, но Апи самоотверженно терпела ради того, чтобы мужу было тепло.

Бобров тогда умилился и принялся восстанавливать справедливость, как он ее понимал. Он стянул покрывало с заворчавшей Златки и набросил край его на Апи, повернув ее спиной к себе. Его действия были вознаграждены еще теснее прижавшейся Златкой, а пропавшее ощущение теплой упругой груди Апи заменилось не менее восхитительным ощущением ее же упругой попки.

Вот с той самой поры Апи стала заботиться о Боброве и по ночам. Бобров поначалу стеснявшийся и избегавший такого отношения, постепенно привык, как привык к манере Златки, впрочем, находя ее вполне естественной.

Когда отряд дошел до места первого привала, все были в достаточной степени вымотаны, потому что за время мирной жизни в Новгороде слегка расслабились. Хорошо, что не надо было оборудовать бивуак, надо было только озаботится дровами, но этого добра вокруг было полно. А после того как обиходили мулов и сами поужинали, всех неудержимо потянуло ко сну. Со сном остался бороться только дежурный, который даже присесть боялся, чтобы немедленно не отключиться. Бобров без всякой задней мысли откинул одеяло на своей постели и с ужасом обнаружил там обнаженную Апи. Сон с него как рукой сняло.

— Апи! — зашипел он, тревожно оглядываясь, не слышат ли спутники. — Немедленно оденься.

— Но почему? — простодушно спросила Апи тоже шепотом, принимая то, что она считала игрой. — Мы же не будем любить друг друга. Просто так будет теплее.

— Апи, — внушительно прошептал Бобров и у него это получилось. — Мы в лесу и если ночью под одеяло заползет какой-нибудь паук, то лучше тебе быть одетой.

— Ой! — сказала Апи и потянула из-за изголовья штаны и куртку.

Бобров лично проверил, как она оделась, что, надо сказать, доставило ему немалое удовольствие, подоткнул общее одеяло и, прижав к себе девушку, моментально заснул. А Апи еще минут пять посоображала, кто же кого на этот раз греет, и тоже уснула.

Так у Апи до самого Кимберли ничего из задуманного и не получилось. Поразмыслив, она поняла, что Бобров именно что позволяет ей о себе заботиться только в тепличных домашних условиях, когда ей, Апи ничего не угрожает. А вот там, где может существовать хотя бы воображаемая опасность, Апи моментально из опекунши превращается в опекаемую, каждый ее шаг жестко контролируется и при любой нестандартной ситуации вдруг появляется Бобров или его представители и начинают обращаться с Апи как с драгоценностью, то есть беречь и защищать.

С одной стороны Апи это нравилось, ей это жутко льстило. Ей из прошлой жизни просто не с чем было сравнить. Кем она была там? Жалкой, всеми унижаемой рабыней, а под конец так и вовсе сексуальной игрушкой на один рейс, которую выбрасывают за борт после его окончания. Она даже родителей не помнила, но все равно сомневалась, что даже родители могли относиться к ней так же бережно и нежно.

А с другой стороны деятельная натура девушки настоятельно требовала, чтобы она непременно заботилась о предмете своей любви. Предмет же, в свою очередь, наглядно ей продемонстрировал, что в состоянии похода, да еще на глазах многочисленных свидетелей, которые могут просто завидовать, что в походе недопустимо, ничего из ее желаний не получится. Вот наоборот всегда пожалуйста. И окружающие поймут и оценят. И тут же убедительно это показал. Апи почти задохнулась, а когда пришла в себя, потребовала продолжения. Но Бобров сказал: «А вот это, когда придем».

Тогда Апи бросилась в другую крайность. Она занялась конной охотой. Она как-то слышала, что у ее соплеменников это было основной забавой. Ленивый мул наверно сам не подозревал за собой таких талантов, когда зараженный отчаянностью всадницы превратился в натуральную скаковую лошадь, и Апи лихо палила из карабина прямо с седла, вызывая восхищенные возгласы спутников. Бобров хватался за голову и грозил амазонке страшными карами. И один раз даже попытался свою угрозу осуществить, сложив вдвое ремень и скомандовав Апи:

— Снимай штаны!

Апи с готовностью стянула штаны до колен и улеглась на живот в ожидании экзекуции. Ожидание затягивалось и Апи, оглянувшись, не нашла на месте ни ремня, ни Боброва. Тогда она натянула штаны и пошла их искать. Боброва она обнаружила сидящим у костра и задумчиво смотрящим на огонь. Вокруг уже замирала бивуачная жизнь, а в густых сумерках саванны где-то далеко захохотала гиена.

Апи опустилась рядом на землю и положила голову мужу на колени, заглядывая снизу ему в глаза.

— Бобров, миленький, прости меня. Я больше не буду. Честно-честно.

Бобров положил большую ладонь на пушистую макушку и легонько погладил.

— Маленькая, глупенькая девочка Апи. Когда же ты повзрослеешь?

Голос его был пустой и усталый.

Апи дернулась, словно от удара, приподнялась на коленях и вцепилась в Боброва с неженской силой, исступленно повторяя как заклинание:

— Я люблю тебя.

С той поры Апи притихла и уже до самого городка не веселила спутников своими выходками. Она, правда, изредка посматривала на Боброва, но тот делал непроницаемое лицо и Апи со вздохом отказывалась от задуманного. Так и дошли.

С появлением Апи в городке, жизнь в нем резко изменилась. Особенно это стало заметно по Сереге. С одной стороны, ему очень хотелось похвастаться перед Бобровым своими достижениями в организации и оснащении производства, что буквально в несколько раз увеличило выработку. А с другой, наличие живой непосредственной Апи и к тому же безудержно красивой, напоминало ему о Дригисе, и Серега, проведший в Кимберли несколько месяцев, представляя себе полумесячный путь до Новгорода, тихо сатанел. И не преминул воспользоваться подвернувшимся поводом, чтобы удрать.

Впрочем, Бобров, понимая его, ничуть не осуждал. Мало того, заметив взгляды окружающих, каковые они бросали на Апи, когда думали, что Бобров не видит, он выступил с обращением к народу. В этой своей речи он заявил, что считает начальный период основания города завершенным и предлагает, в целях дальнейшего его развития, завезти в Кимберли женский контингент. Отныне все, имеющие жен, имеют право привезти их в город.

— А как же не имеющие? — раздался недоуменный возглас.

— Так заведи себе жену, — пожал плечами Бобров.

Вокруг засмеялись, а Бобров продолжил.

— А теперь подумайте, куда вы привезете жен.

Ответом ему была озадаченная тишина.

— Молодцы, — сказал Бобров. — Сами догадались. Значит, будем строить дома.

Жители Кимберли и не подозревали, что им приготовил хитроумный деспот, хотя твердо знали, что дом это камень, ну или, на крайний случай, дерево, как уже случилось в Кимберли. Но беда была в том, что камня, как это, к примеру, было в Херсонесе или в Милете, откуда были большинство поселенцев, здесь не просматривалось. Может, конечно, под окрестными холмами что-то и было, но поди угадай, под каким и на какой глубине. А дерево? В округе не было лесов. Так, рощицы. На начальные домишки еще кое-как наскребли. Поэтому и интересу поселенцев возник нешуточный. Проблема женщин как-то даже отошла на второй план.

А Бобров загадочно на этот счет помалкивал. Поутру, поучаствовав в разводе на работы, он седлал мулов и, взяв жену, при взгляде на которую местные ценители прищелкивали языками и закатывали глаза, уезжал в саванну. Возвращались они, как правило, к ужину. Часто с добычей. И все время перемазанные в земле.

Через полмесяца такой жизни, в один прекрасный день, в полдень, когда уставшие труженики собрались под навесом на обед, к воротам подкатили, загадочно пыхтя, две самобеглые коляски. Уже немного привыкшие к чудесам и даже переставшие видеть в них божественное начало, поселенцы все равно были поражены. Одно дело, когда паровая машина стоит на месте и производит какую-то работу и совсем другое, когда она бегает по земле, да еще и возит груз. А коляски действительно тащили каждая по прицепу, и прицепы те были далеко не пустые.

В общей сложности каждая такая коляска, которую Бобров назвал мудреным словом «багги», привезла с собой и на себе примерно полтонны груза. В том числе и десять новых поселенцев. В числе скарба был и разобранный гидропресс для формования прессованных кирпичей, который Бобров как раз две недели назад и обещал аудитории. А пока суть да дело, погонщики багги, гордо называющие себя шоф-фэрами небрежно отвечали на многочисленные вопросы соплеменников, при этом стараясь не касаться устройства механизма. Из этого самые проницательные сделали вывод, что ни хрена эти шоф-фэры не знают и умеют только руль крутить.

Бобров, слушая все это, загадочно посмеивался. Когда ажиотаж вокруг прибытия моторизованной группы немного спал, стали выясняться интересные подробности. Оказывается, а это было первое и самое главное, теперь время в пути от Новгорода до Кимберли стало составлять вместо двадцати-двадцати пяти суток всего пять. Когда об этом узнали жители Кимберли, они сначала не поверили, ноте же шоф-фэры подтвердили, делая значительные лица. И тогда ликованию народа не было предела. Это означало… Да многое это означало.

На этом фоне практически незамеченным прошло и второе, и третье, и четвертое. Да и было оно интересно только специалистам, которых и имелось-то всего один по фамилии Бобров. Бобров, правда, пытался все это объяснить Апи. И про аксиально-поршневой двигатель, и про прямоточный котел, и про конденсатор в автомобильном радиаторе, и про колеса со специальными грунтозацепами и на пружинной подвеске. Но девушка уже через пять минут заскучала, хотя, видно было, что честно пыталась въехать в Бобровскую абракадабру.

После этого опыта Бобров со всей ясностью понял, что если он хочет получить общество не полных дебилов, то надо срочно внедрять систему общего образования. Хотя бы на уровне начальной школы. Причем, советского образца, а не какого-то там болонского. Балбесов у нас и так хватает. Тем более, что цепочка обогащения в принципе отлажена и наверно там, в Севастополе-Херсонесе уже начала давать отдачу. А так как рабочих рук стало требоваться меньше, то вполне можно начинать брать на работу таких «бесполезных» людей как учителя, врачи, архитекторы, художники. Короче, создавать полноценную цивилизацию.

А что, жизненного пространства навалом, «золотой запас» имеется, техника… ну, технику можно и прикупить. Кстати, и промышленность развивать не надо. Вполне можно быть и сырьевым придатком. Тем более, что и прецедент в новейшей истории имеется.

После таких рассуждений Бобров с большим энтузиазмом взялся за строительство, хотя был в этом деле полным дилетантом. Но, естественно, в этом не признался. Где это видано, чтобы деспот был дилетантом. Деспот знает все! Бобров действительно насмотрелся, как работал в его усадьбе приглашенный архитектор, и сейчас было самое время применить полученные знания. Однако, помаявшись пару дней над чертежами, он понял, что его знаний явно недостаточно. Но думал совсем недолго, тут же начав высчитывать сроки прихода Вовановых судов.

— Вован сейчас с Серегой на борту наверняка уже дома. Вторая пара кораблей, скорее всего, уже ушла из Новгорода и сейчас на подходе к Луанде. Там они за пару дней погрузятся и уйдут домой.

По всему выходило, что не раньше чем через месяц в Новгороде появится Вован.

— Эх, еще бы пару кораблей, — вздохнул Бобров.

Он отлично знал, что один корабль заканчивали оснасткой, а второй корпус только заложили. Опять все упиралось в нехватку обученных людей. Бобров прекрасно понимал проблемы Древнего Мира, понимал, что масса народа ушла с Александром и много его уже погибло. А сколько еще уйдет на свободные земли его новой империи. Как будто здесь нечего делать. В общем, Бобров до того разозлился, что забыл с чего начал. А когда вспомнил, то даже местами покраснел.

Получалось, что весть с Вованом он сможет передать максимум через месяц, а дойдет она еще через месяц. Правда, существовала вероятность, что Вован по дороге домой встретит вторую пару кораблей в районе Канарских островов и уговорит капитана, вернутся хотя бы в Сиракузы, где тоже можно нанять хороших строителей. Тогда… Бобров повеселел. Тогда можно ожидать, что архитектор здесь появится пораньше, чем через три месяца. А пока пару домов можно и самому построить.

А ведь Бобров с Апи не зря мотались по окрестностям. Бобров никогда не считал себя великим геологом. Он вообще себя геологом не считал. Но уж глину и песок от прочей породы отличить умел. Вот и отличил. И как только народ, удовлетворив любопытство, опять вошел в рабочий ритм, он запряг одного из шоф-фэров вместе с его багги и прицепом, взял лопаты, двух человек, а Апи сама навязалась, и отбыл.

Появился Бобров к вечеру. К городку приползла багги, в которой рядом с шоф-фэром горделиво восседала Апи, а в прицепе на куче глины лежал Бобров и два труженика. Одежда всех пятерых была качественно перемазана желто-красным. А наутро началась подготовка к строительству. Привезенную глину смешивали с землей, вынутой из карьера, и просеивали через металлическую сетку. Просеянную смесь сбрызгивали водой и засыпали в чугунную форму, срезая излишки линейкой заподлицо с кромками формы. Форму закрепляли на станине гидравлического пресса и, гордый своей функцией рабочий, начинал качать рукоятку. Плунжер опускался, прессуя содержимое в форме. При достижении усилия в десять тонн давление стравливали и из формы извлекали готовый кирпич, который укладывали в штабель для просушки.

Убедившись, что люди уяснили, что к чему и штабель кирпича медленно, но растет, Бобров опять погрузил на багги двух помощников и Апи. Только на этот раз вместо лопат он взял кирки и поехал в другую сторону. И опять вернулся вечером. Прицеп был загружен белыми обломками известняка, а все пятеро на этот раз были в белой пыли.

Количество сушащихся кирпичей под большим навесом уже стало исчисляться тысячами, когда Боброву удалось, наконец, обжечь известняк до состояния негашеной извести, которую он торжественно погасил, вызвав созданным эффектом восторг собравшихся зрителей. После этого он отобрал бригаду строителей и принялся командовать. И, благодаря его административным талантам, буквально через три недели после появления в Кимберли столь полезной штуки как гидравлический пресс, за пределами ограды возвышались коробки двух домов. Строили их конечно без изысков, потому что архитектор из Боброва был никакой, но зато добротно и функционально. Но у домов не было пола, потолка и крыши, потому что с досками в Кимберли была труба. Доски находились в Новгороде, то есть примерно в восьмистах километрах к югу. Пилить же местные акации… Да проще было сгонять на Оранжевую и утопиться.

Поэтому Бобров загрузил в оба багги тех, у кого в Новгороде были женщины, забрал добычу, Апи, записал пожелания остающихся и отбыл за женщинами и досками.

Дорога уже очень хорошо просматривалась. И в местах, поросших травами, и даже в местных джунглях. Ну а в местах скальных выходов, где бессильно скользили грунтозацепы, пассажиры, включая и Боброва, с энтузиазмом работали кирками. Апи сначала, захваченная общим азартом, тоже махала киркой, но после того, как отлетевший осколок камня рассек ей лоб, Бобров категорически запретил ей браться за инструмент. Апи замотали голову, и она некоторое время дулась, но хватило ее ненадолго. Она быстро нашла себе другое занятие.

Время в дороге пролетело быстро. Прицепы были загружены подсушенными дровами, как тендеры у паровозов, вода для пополнения находилась в канистрах. Так что останавливались только для ночлега. На ровных участках даже пищу принимали на ходу. Тогда Бобров и Апи подменяли шоф-фэров. А перед Новгородом уже было километров тридцать нормальной дороги и там они развили максимальную скорость, которую визуально, в связи с отсутствием спидометров, определили в сорок километров в час.

Багги эффектно вылетели из леса, и жители Новгорода среагировали, когда кортеж был уже на центральной площади. Правда, среагировали они достаточно бурно. Все-таки багги здесь были еще в диковинку. Примчался остававшийся главным Стефанос, принялся было рапортовать о достижениях, но Бобров его прервал и велел срочно баню, потому что помыться в дороге было просто негде, а возиться в пыли как курица отчего-то не хотелось. Стефанос понятливо кивнул и умчался.

Вован явился только через неделю. Он опять привез кучу народа, мулов и свиней. Бобров перед этим специально интересовался, нет ли какого табу по части свинины. Такового ни у кого не оказалось, и Бобров с легким сердцем назначил смотрящих за стадом, а Ефимия получила возможность реализовывать остатки с кухни, которые ранее, скрепя сердце, выбрасывали.

Еще Вован привез кучу всякого заказанного товара и жители сначала разбежались по домам, чтобы рассмотреть и прикинуть, а через час появились на улице, демонстрируя остальным свои приобретения.

Отдельно Вован поведал Боброву о состоянии Златки.

Златка страшно скучала и это, похоже, не шло на пользу ни ей, ни ребенку. Она похудела и подурнела. Вован ее даже вначале не узнал. Но потом за дело взялась приплывшая с ним Дригиса и Златка немного повеселела. Когда Вован уходил, ей оставалось доходить месяц. Живот был не сказать, что гигантский, но довольно внушительный. Петровна за ней ходит как наседка. Их там таких в поместье несколько человек, но Петровна Златку среди прочих выделяет.

Бобров задумался, а Апи стала приставать к Вовану, требуя деталей. Придя к определенному мнению, Бобров искоса глянул на Апи, и та ответила ему прямым взглядом.

— Я пойду с Санычем, — заявила Апи и посмотрела на Вована, как он отнесется к ее инициативе.

Вован пожал плечами, мол, хочешь — иди.

… Вован уходил через неделю. Вместе с ним уходили особо заслуженные люди из Кимберли, жены которых остались в Херсонесе. Уходили с намерением перевезти жен в Африку. Все-таки, что бы ни говорили, южноафриканская земля значительно благодатнее, чем крымская. Даже затерянный в самом центре саванны Кимберли даст сто очков вперед скалам Херсонеса. Если б не море… Хотя теперь, благодаря гению и связям деспота, море стало практически рядом. Кстати, отбывающие за женами товарищи с удивлением увидели, что пока они там в поте лица добывали всем богатство, Новгород мало того, что расстроился и превратился в почти полноценный городок с улицами, площадью и даже храмом, но и население его в большой степени стало состоять из женщин. То есть, жители Новгорода, пользуясь своими возможностями, давно перевезли жен, а некоторые завели женщин прямо здесь.

— Да, — почесал затылок Вован. — Это наша недоработка.

А Бобров добавил:

— Зато теперь, когда решена проблема транспорта, будет решаться и проблема с женщинами.

Бобров с Апи, вопреки обыкновению, провели последний вечер перед длительным расставанием просто в объятиях друг друга. Апи, наперекор своему обычаю доминировать, на этот раз свернулась калачиком в кольце Бобровских рук и тихонько дышала ему в ключицу, а сам Бобров сидел в кресле, прижимая к себе теплое тело, и смотрел невидяще на противоположную стену. Они просидели так почти полночи, и никто их не потревожил, а потом, уже ближе к утру, Бобров осторожно положил уснувшую Апи на кровать, укрыл ее и, с трудом переставляя затекшие ноги, вышел на улицу.

Небо на востоке стало чуть светлее, из эстуария донесся перезвон склянок — на кораблях готовились встретить утро. Бобров как-то вдруг осознал, что еще немного, и он останется совсем один. Не то, что любимых женщин, друзей рядом не будет. А будут только люди, ему, Боброву безоглядно поверившие и очень надеющиеся, что он свои обещания выполнит. Тут сзади неслышно подошла Апи и встала рядом.

— Не могу одна спать, — сообщила она, прижимаясь к Бобровскому боку.

— А ведь придется, — сказал тот. — Да и мне тоже.

Апи внезапно обхватила его и тихо заплакала. Бобров ощутил это только потому, что промокла рубашка.

— Не плачь, маленькая, — сказал он. — Все образуется, — и погладил девушку по голове.

Апи всхлипнула. У Боброва сердце немедленно дало сбой. Он бы наверно тоже заплакал, уж очень обстановка располагала, но тут подошел Вован.

— Прощаетесь, — сказал он. — Ну-ну, — и отошел.

Стойкая Апи заплакала навзрыд и вцепилась в Боброва — не оторвать.

— Через месяц увидишь Златку и маленького, — шепнул ей на ушко Бобров.

Апи длинно всхлипнула и замолкла.

… Баркентины уходили в проход одна за другой. Апи стояла на корме последней и ожесточенно махала платком до тех пор, пока не скрылась за мысом.

— И на этом пока все, — сказал сам себе Бобров.

Сердце еще не полностью ощутило одиночества и Боброву сейчас хотелось одного — выспаться после бессонной ночи.

Однако, со сном ничего не получилось. Как только Бобров задремал, он инстинктивно пошарил рядом рукой и, никого не обнаружив, проснулся и опять заснуть так и не смог. К тому же за стенами домика стоял ясный день, и слышались голоса. Бобров вздохнул и решил, коли уж он здешний деспот, устроить народу легкую встряску и показать, как надо работать. Кстати, девчонки, привезенные в свое время Вованом, подросли, а две старших даже благополучно вышли замуж. Но младшие, несмотря на прошедшее, не такое уж короткое, время, по-прежнему помнили злобного дядю деспота, что служило поводом для нескончаемых шуток и розыгрышей. Помня это, Бобров первым делом направился на огород, где могли находиться девчонки.

Огород он довольно давно не посещал и был приятно поражен произошедшими изменениями. Мало того, что огород увеличился раза в три, он еще и оказался разбит на небольшие поля, на которых уже были нарезаны грядки с глубокими канавками между ними для удобства полива. Полив по-прежнему осуществлялся самотеком из большой бочки, установленной на краю. Бочка, в свою очередь, наполнялась из колодца с помощью журавля. Бобров предлагал женщинам поставить маленький электронасосик, но эти консерваторы все время отказывались.

Завидев подходящего Боброва, женщины стали бросать работу и потянулись к бочке, которая служила, ко всему прочему, общественным центром, этакой местной агорой.

— Ну что, тетки, — сказал Бобров, когда все собрались. — Вопросы, жалобы, просьбы.

Тетки, среди которых были и девчонки моложе двадцати лет, а троим вообще было по тринадцать, заулыбались.

— Когда жилье приличное будет? — крикнула самая бойкая девчонка лет семнадцати.

Следуя строгим указаниям самого Боброва, все они носили плотные штаны, а вот выше пояса позволяли себя всякое, особенно молодежь, груди у которых вполне позволяли демонстрировать их окружающим. Бобров присмотрелся. Этой вполне можно было демонстрировать, и, главное, было что.

— Ты бы, Фрина, глаза б мои на тебя не смотрели, титьки бы спрятала. Не дай боги, какая-нибудь гадость укусит. Что же касаемо жилья, то скажу вам, бабоньки, следующее — Владимир Саныч, коего вы все знаете, отплыл с поручением привезти строителей. Будем строить не жилье, а сразу город. Фрина, я ответил на твой вопрос?

— Ну да, — отозвалась та, натягивая на плечи спущенный до этого хитон, и ничуть при этом не смущаясь.

— А новые фильмы привезут? — поинтересовалась самая старшая, которой на вид было не больше тридцати, хотя Бобров знал, что ей тридцать три.

— Непременно, — ответил он. — И даже новые телевизоры.

— Ура! — обрадовались женщины, обожающие слезливые мелодрамы.

— А вы чего сзади топчетесь? — спросил Бобров у трех самых маленьких девчонок.

— Они тебя побаиваются, — разъяснила старшая.

— Меня? — удивился Бобров. — Что? Кто-то еще меня боится? Вот ты, Мара. Ты меня боишься?

— Нет, — ответила та и на всякий случай отодвинулась.

— Вот, — возгласил Бобров и пригорюнился. — Никто меня не боится.

Он закрыл лицо ладонями, изображая вселенскую скорбь. Озадаченные женщины помалкивали. И тут Бобров ощутил, что кто-то дергает его за рукав. Он отнял от лица ладони и увидел рядом всех трех девчонок, и самая маленькая еще раз дернула его за рукав и пропищала:

— Дяденька, деспот, не печалься. Вот мы все трое тебя очень боимся.

Бобров вскочил, сгреб всех троих так, что они запищали, и перецеловал круглощекие мордашки.

— Милые мои! Спасибо вам! Аза дядей-деспотом не заржавеет!

Окружившие его женщины дружно заулыбались.

Следующей целью Боброва был виноградник, который лежал ближе к горам, которые являлись основным пунктом в сегодняшнем вояже. Ну, с виноградником, насколько понял Бобров, было все хорошо. Он обнаружил молодые лозы, аккуратно подвязанные к шпалерам, потрогал их с умным видом и строго спросил у ответственного, все ли ладно. Ответственный, прошедший двухлетнюю стажировку у самого Андрея, лениво ответил:

— А что им сделается.

Бобров не нашел, что бы еще спросить и с серьезным видом отбыл.

Посевы зерновых располагались несколько в стороне от намеченного маршрута и к тому же на расстоянии двух километров. Поэтому Бобров решил довольствоваться вечерним докладом главного сеятеля, который, разрушив все представления о заскорузлых крестьянах, первым освоил технику. А так как техника запоздала к вспашке и севу, он собрался использовать ее при сборе урожая, и его бригада изучала по винтикам прицепную жатку, чтобы перед жатвой знать ее не хуже, чем гоплит знает свой щит.

Наконец Бобров добрался до конечной цели своего маршрута — небольшой каменоломни. Город на берегу он решил строить из камня. Тем более, что охотники, которым велено было обращать внимание не только на дичь, обнаружили всего в паре километров выходы песчаника. Это Боброву так потом объяснили, когда он показал образцы знающим людям. Ну и Бобров решил, что пока там архитектор до них доберется, а тут уже и материал готовый. Сказано — сделано.

Роторный паровой двигатель крутил генератор, от которого работала пара перфораторов. Потом включался гидроклин и отломанный камень волокли на катках к расположившимся неподалеку каменотесам, страшно выглядевших в своих очках, респираторах и наушниках.

Каменотесы тоже лишь назывались каменотесами. На самом деле молотки и зубила у них остались только в качестве вспомогательного инструмента. Ну, там подправить, там подтесать. В основном использовались мощные высокооборотные дисковые пилы. Надо сказать, что даже от двух пил шум стоял неимоверный, поэтому каменотесы занимались своим ремеслом на поляне, отделенной от каменоломни полосой деревьев и кустов. А чтобы самим не оглохнуть, надевали специальные наушники. Впервые увидевшие дисковую электропилу древние греки поначалу, конечно, пугались. Но к тому времени, когда явился Бобров, они уже несколько месяцев как освоили новый для них инструмент и управлялись с ним весьма умело. По крайней мере, штабеля готового камня впечатляли. А ведь каменотесы не делали тупо только камень для кладки стен. Из-под их рук выходил и облицовочный камень, и камень для укладки мостовых и дорожек, и камень для печей м каминов.

Обратно Бобров шел в задумчивости. С материалом, считай, вопрос был решен. Что здесь, что в Кимберли. Дело было за строителями. А строителей, как он понял, требовалось целых два комплекта в связи с разными материалами, разными условиями и разной спецификой строительства. И, самое главное — строить придется одновременно. Причем, строителей сюда можно завлечь только повышенной оплатой, потому как условия для жизни пока не самые лучшие. Да и к тому же имеется сильная конкуренция в лице как Антипатра, оставшегося управлять Грецией от имени ушедшего в поход Александра, его придворной камарильи, ну и других «хороших» людей. Добыча-то из раздолбанной Персии и Финикии уже поступает. Так почему бы не обзавестись дополнительной недвижимостью, выстроив дворцы, храмы ну и жилые дома в виде всяких вилл. К тому же Александр Филиппович, будучи человеком нескромным (царь все-таки), заложил уже пару городов, назвав их без затей, Александриями. И там, на строительстве трудились не самые плохие зодчие. А денег у Александра и присных было как у дурака махорки.

Бобров с досадой сплюнул. Оставалось прошерстить окраины, пока волна не докатилась. Сицилию, Италию ну и побережье Понта Эвксинского. Была надежда, что Саныч успеет.

— Эх, — подумал Бобров. — Связи нет. Хоть свой спутник запускай. Ну, или радиоцентр где-нибудь на Гибралтаре городи. Как они тут годами известий ждали и не извелись от неизвестности?

С деньгами тоже была проблема. Может быть самая главная. Торговля, конечно, дивиденды приносит, но вся она висит на Никитосе. Ну еще Вован сейчас в Афинах по дороге сбрасывает красное дерево и слоновую кость. Но на два города того ручейка серебра явно недостаточно.

— Надо Никитосу торговлю выводить в крупные города, — решил Бобров. — В Афины. У них сейчас дурных денег будет много. Ну и в Карфаген — они тоже всю округу ободрали. Надо только выяснить, какой товар самый ходовой, и на другие не отвлекаться.

— Ехать надо, — неожиданно произнес вслух Бобров, обдумал сказанное и повторил: — Да, ехать надо.

До следующего прихода шхун оставалось чуть больше месяца, и Бобров развил бурную деятельность, норовя сделать как можно больше и оставить Стефаносу, которого он намеревался оставить вместо себя, хороший задел. Дорога теперь до Кимберли, при условиях, что в джунглях на плечи не свалится какой-нибудь удав, а в саванне из травы не прыгнет потерявшая края львица, и не забарахлит транспортное средство, занимала жалкие четыре-пять дней. Если ехать ночами, то можно и быстрее. Просто вместо полезного груза придется вести дрова. Вопрос — и на хрена тогда такая езда?

В общем, Бобров вернулся в Кимберли во главе отряда из пяти семейных пар, и мужики немедленно бросились доводить до ума построенное жилье. Доски для пола, потолка и крыши завезли предыдущим рейсом. Дома были совершенно не похожи на греческие, потому что Бобров в целях экономии материалов и труда сделал им общие стены, назвав это мудреным словом «таунхаус». Семьи посмотрели на это обалдело, но делать нечего. Бобров заявил, что здесь вам не Эллада и вообще, разбогатеете — хоть дворец стройте. А пока, вот вам комната с кухней, отдельный выход и отдельный дворик.

Нагрузив Стефаноса, которого сделал старшим над двумя городами сразу, Бобров отправился в Новгород, чтобы за оставшиеся дни составить стройную схему освоения африканских земель, не забыв при этом прихватить пригоршню алмазов.

Шхуны явились как по часам. За время ожидания Бобров исписал двенадцать листов планом действий и списком необходимых материалов и оборудования. Но, по мере разгрузки шхун, часть позиций из списка он вычеркнул, потому что кто-то в Херсонесе оказался очень предусмотрительным.

На судах прибыла целая бригада строителей, возглавляемая молодым архитектором. Они, конечно, были несколько не в себе от длительности дороги и от условий, в которые попали. Однако, узнав про оплату труда, проявили полное понимание ситуации. Бобров, зная о положении дел в строительной сфере, и пользуясь тем, что до Сиракуз еще не дошла волна повышение стоимости строительства, назвал обычную величину оплаты: для архитектора две; для рабочих одна. И когда те, понимая, что попали, зароптали, добавил — тетрадрахмы.

Оглядевшись и поняв, что вроде все сделано и сказано, а если что не так, то это обнаружится только на полпути, когда возвращаться уже поздно, Бобров взошел на борт и скомандовал отплытие.

От Босфора путь лежал через Эвксинский Понт. Несмотря на зиму-пору штормов, капитан рискнул и не прогадал. Да он и не мог не рисковать, имея на борту такого пассажира. Бобров начал доставать капитана перед самой Луандой. Он даже принял активное участие в погрузке, чтобы сократить время стоянки. Матросы, видя работающего с ними наравне хозяина, тоже стали гораздо резвее и погрузку закончили на целые сутки раньше срока. И потом, своим молчаливым присутствием на шканцах Бобров вынуждал капитана форсировать паруса даже в свежий ветер. Капитан вынужден был мириться с нахождением Боброва, потому что Вован внушил ему, что он первый после бога, а Бобров как раз богом и был. Ну, или хозяином, что, собственно, одно и то же.

Участием в разгрузке в Афинах Бобров ухитрился сэкономить еще полсуток. При этом он договорился с тамошними купцами, покупавшими оптом неокоренные бревна красного дерева, на поставку им досок и брусьев из того же дерева, но уже в два раза дороже. Купцы желали посмотреть образцы, и Бобров с легкостью пообещал им это, рассчитывая на то, что Смелков уже поставил новую пилораму взамен вывезенной в Африку.

Шторм все-таки настиг шхуны, когда до дома оставалось каких-то пятьдесят миль. При этом, надо сказать, что шторм, во-первых, был попутным, во-вторых, он удачно подменил собой практически издыхающую в связи с заканчивающимися дровами паровую машину. Капитан посмотрел на Боброва другими глазами, когда скорость шхуны под парусами превысила ее же под машиной.

В бухту влетели на десяти узлах. Паруса мгновенно взяли на гитовы и гордени и ошвартовались на последнем полене. Не дожидаясь пока матросы набросят на кнехт последний шлаг, Бобров перепрыгнул на дощатый настил причала и рванул к трапам, идущим наверх. А из ворот усадьбы уже выбегали люди, потому что прибытие кораблей из Африки хотя и привычное, но все же событие. И среди выбегающих людей… Бобров не поверил своим глазам — в распахнутых курточках (Бобров еще перед Африкой велел своим людям зимой одеваться нормально) с непокрытыми головами (это в декабре) спешили две яркие блондинки. Увидев поднявшегося по трапам Боброва, они замерли, держась за руки, потом обе сразу радостно завизжали так, что на них стали оборачиваться и бросились вперед. Бобров швырнул на землю сумку и распахнул навстречу объятия, куда обе блондинки и влетели, едва не повалив возомнившего о себе деспота.

Бобров сгреб обеих и стиснул так, что они только слабо пискнули.

— Милые мои! — с чувством воскликнул он.

И стоило ему немного ослабить объятья, как девчонки тут же показали, на что они способны. Они висли на шее, целовались, тискали и тормошили, говорили, перебивая друг друга, что-то невнятное. В общем, через пять минут этой вакханалии Бобров перестал что-либо соображать и только улыбался с отсутствующим видом, как полный дебил.

Заметив это, а также то, что выбежавший из усадьбы народ скопился на краю обрыва и смотрит вниз, и не обращает на них никакого внимания, Апи подхватила бобровскую сумку и они с Златкой потащили Боброва в дом. Все это они делали понятно, что не молча, но Бобров на то, что они говорили, мало обращал внимание, вслушиваясь только в звуки родных голосов.

Боброва дотащили до ворот. Часовой отсалютовал ему копьем, улыбаясь до ушей. Бобров, руки которого были заняты, кивнул ему с улыбкой:

— Привет, Птолемей.

А под аркой ворот их встретили Серега с Дригисой. С открытыми ртами они выглядели весьма забавно. Дригиса опомнилась первой. С воплем «Санька-а!» она накинулась на Боброва и влепила ему звучный поцелуй. Бобров, обалдевший от такого изъявления чувств, ничего не смог сделать, потому что руки так и были заняты. Поэтому женам ничего не стоило сделать так, что поцелуй Дригисы остался без ответа. Впрочем, та нисколько не обиделась.

Серега, в отличие от своей девушки, целовать Боброва не стал, но, радостно заорав нечто нечленораздельное, от души хлопнул его по плечу так, что Бобров даже присел.

— Да что ж это такое! — воскликнул он в сердцах. — То целуют, то бьют, а я даже ответить не могу.