Йормунганд (СИ)

Глава 8

Йормунганду и в самом деле любопытно было бы посмотреть на церемонию женитьбы, которую проводят в отсутствие Дочерей. Что они делают? Прыгают через костер? Йормунганд не мог представить Эдегора сигающего в пышном княжеском одеянии через пламя. Да и Раннвейг уже не молода, ей за тридцать, пусть и все еще привлекательна. Она поступила милосердно, не натравив на него Йорда, и даже соблюла некоторые приличия, дождавшись отъезда любовника.

Что думал Йорд о скорой свадьбе Раннвейг, Йормунганд не знал. Наверное, проклинал их встречу и что сам же ввел свата в дом возлюбленной. А может, и вздохнул с облегчением.

Свадьбу Йормунганд пропустил. В подвластных Эдегору землях накопилось достаточно дел, которыми можно занять нового подданного. У Йормунганда появилась собственная лошадь, из поездок он привозил всякие мелочи для нового дома. Как птицы вьют гнездо, так он, обрадовавшись пристанищу, спешил обустроить его под себя.

В дальней комнате, как и планировал, Йормунганд устроил лабораторию. Раньше ему не приходилось иметь дело с химикатами. Варить кое-какие зелья он умел, но все-таки не так, как управлялись с зельеварением Дочери. А вот как раз зелья и пользовались у людей Эдегора повышенным спросом.

— Так вы делаете зелья или нет? — резкий голос заставил Йормунганда оторваться от реторты. Вот уже месяц он работал над способом получить.

— Что? — спросил он, — просто чтобы что-то сказать. В проеме стояла женщина с орлиным носом, бровями вразлет и отпрыском, во всем на нее похожим. Отпрыску лет восемь или меньше. Он колупался в носу и смотрел на Йормунганда исподлобья.

— Вы делаете зелья? — повторила его мать.

— Да, но я сейчас занят, — сказал Йормунганд, стремительно соображая, кто эта женщина. За месяц он так и не смог запомнить всех обитателей замка. К тому же многие лица исчезали так же стремительно, как и появлялись.

— Мне нужно зелье для мужа, — женщина скрестила руки на груди. — Сколько будет стоить?

«Может, родственница князя», подумал Йормунганд. Он выпрямился. Субстанция, над которым он работал, требовало внимания и соблюдения жесточайших пропорций.

— Я занят, — повторил он.

— Так сколько? — нетерпеливо повторила женщина.

— Во-первых, кто вы? Я здесь недавно и не знаю всех в лицо. Во-вторых, что за зелье вам нужно? Я понял, что для мужа. Но какое? Противоревматическое? От подагры?

— Да как вы со мной разговариваете?! — вскинулась женщина. — Выскочка пришлая, еще и издевается! Я же сказала: для мужа! Что непонятного?

— Что нужно твоей матери? — спросил Йормунганд ребенка.

Тот вынул палец из носа, внимательно осмотрел его и сказал:

— Чтобы были еще дети.

— О, — сказал Йормунганд сочувственно. — Я сейчас поищу. С вас три серебром.

— Что?! — женщина вытаращилась на него круглыми глазами.

— Это сильное средство, — сказал Йормунганд. — Другое не поможет. И… эффект будет очень кратковременным, имейте в виду. Но для еще одного ребенка хватит.

— Так и знала, вы — шарлатан, — заявила женщина и с гордым видом удалилась, волоча с собой за руку сынишку.

Йормунганд так и не понял, кто же она была. На следующий день он поставил слугу у двери. Самого склочного из тех, кто рад был пошпынять посетителей, прежде чем доложить об их приходе Йормунганду. Про мага стали говорить, что он зазнался и много себе позволяет, но князь пропускал разговоры мимо ушей. А на Йормунганда стали поглядывать с уважением.

Ругер роста был небольшого, с сильными руками и кряжистый. Впечатление портила борода, как Ругер не старался, росла редкой, да и на голове волос было не густо. В настроении он все время находился отвратном. Все-то портило ему существование. То обед невкусный, то девка не так посмотрела, то телега грязью забрызгала, а чаще все разом. Исполнительностью не отличался, хозяев не уважал, но с Йормунгандом неожиданно сошелся. То ли потому что Йормунганд его почти не замечал, пока он гонял знатных зевак от его дверей, то ли наделся, что уж маг-то подскажет ему, как отрастить шевелюру погуще.

Гарриетт непременно при удобном случае подчеркивал доброе расположение к Йормунганду, так что ирмунсулец начал чувствовать себя в долгу, даже если Гарриетт ничего не делал. Именно Гарриетт первым заметил внимание, которым оделяла Йормунганда Элоди. Дочь князя заходила к Йормунганду ненадолго, минут на пять, но каждый день. Однажды Гарриетт увидел, как она ходит по коридору, бледная, с красными пятнами на щеках и заламывает руки, прежде чем пройти коридор и войти в покои Йормунганда. Дуэнья наблюдала за терзаниями подопечной спокойно, с безучастным равнодушием. Наконец Элоди взяла себя в руки, вздернула подбородок и решительно распахнула тяжелую кованую дверь. Она всегда входила без стука, а одинокий слуга Йормунганда не смел ей препятствовать.

Иногда Элоди кричала на Йормунганда без повода. Йормунганд бесился, бил реторты и рассыпал руны, потом долго не мог собрать их дрожащими от бешенства руками. Прикасаться кому-то еще к своим вещам он строго запретил.

— Она любит тебя, — сказал Гарриетт когда после одного их таких «разговоров» Йормунганду пришлось прикладывать лед к щеке.

— Неужели? — ядовито откликнулся Йормунганд. — А выглядит как будто наоборот.

Гарриетт пожал плечами. Лезть в чужие отношения дело неблагодарное. В конце-концов, Элоди всего лишь глупая половозрелая девочка. Да и князю не по нутру будет брак любимой дочери с пришлым колдуном.

Поползут слухи, будто он ее околдовал, очаровал. Похоже, сама Элоди так думала.

А Йормунганд аккуратно раз в неделю ходил в заведение Мадам Малене и платил одной из девочек пять серебряных монет за ночь. Он старался менять их, чтобы ни у одной не возникло искушения навязаться ему в содержанки. И изредка он выходил ночной порой на улицу у трактира и искал женщину с перьями по имени Симона, чье разноцветное платье можно увидеть даже в ночном сумраке. И всегда она оказывалась пьяной.

Йормунганд покупал игрушки для ее маленького сына. Ребенок родился с глазами матери и ничем больше на нее не походил. Светлые волосенки торчали во все стороны. В солнечном свете они походили на нимб, так что его мать звала его ангелочком. Для своего возраста он был худеньким, зато пошел в рост. И почти не говорил. Симона как-то пыталась рассказать жалобную, романтичную и явно лживую историю об отце ребенка, но Йормунганду оказалось неинтересно. Он и без того знал, откуда появляются дети.

— Я даже не придумаю, что с ним делать, — пожаловалась Симона, когда с Йормунгандом лежала на застиранных простынях в комнатке на втором этаже самой дешевой гостиницы, что только можно было найти в городе.

— Что ты имеешь в виду? — Йормунганд почти заснул, язык едва ворочался.

— Дай мне какое-нибудь снадобье, чтобы я приворожила себе хорошего мужа и вышла замуж, — сказала Симона.

— Хочешь меня бросить?

— Ай, да как будто тебе есть до меня дело! — Симона повернулась на бок спиной к нему и принялась ждать, когда он уснет.

Едва его дыхание выровнялось, она встала, быстро оделась в рабочую одежду. Плата лежала на одном и том же месте, у изголовья. При свете свечи Симона пересчитала блестящие монетки и спрятала в потайной карман среди вороха юбок. Яркие юбки и украшения из перьев в волосах были отличительным знаком Симоны.

Йормунганд проснулся, едва за ней закрылась дверь, и долго лежал, глядя в темноту. На подушке осталось маленькое синее перышко. В дрожащем свете его тень расползалась и трепетала.

На следующий день Элоди прилюдно дала ему пощечину.

— Ты! — на руке Йормунганда тут же повис Гарриетт.

— Не надо, — прошептал он. — Не надо, не делай этого. Пойдем отсюда.

Йормунганд сделал шаг назад. Все произошло в пиршественной зале, где, по обыкновению, князь собирал своих вояк, чтобы отметить начало нового дня. Элоди тоже присутствовала вместе с мачехой. Жена князя с интересом взирала, как Элоди взмахнув юбками, перепрыгнула через низкий стол, добежала до Йормунганда и влепила ему звонкую затрещину.

Из-за Гарриетта Йормунганд замешкался, так что маленькую, сжавшуюся Элоди успели оттащить прежде, чем он замахнулся во второй раз.

— Прекратите! — голос Эдегора перекрыл возникший шум.

— Ты! — князь ткнул в ошеломленного Йормунганда. — Пошел вон! Не попадайся на глаза моей дочери!

Йормунганд вскинулся, но Гарриетт опять предупреждающе схватил его за локоть.

— А ты, Элоди, — князь тяжело посмотрел на дочь, — подойдешь ко мне и объяснишься. Сейчас же.

Гарриетт потянул Йормунганд прочь из зала.

— Пойдем, — говорил он на ходу. — Пойдем, пойдем, хоть раз поедим как люди. Пропустим пивка, заедим рыбкой. А? Ты же любишь рыбку, Йормун?

Йормунганд тряхнул головой и позволил себя увести.

— Элоди! — отец одним словом умел показывать, насколько он подавлен, разочарован, раздосадован и устал. Новая «мама» умела показать все то же самое одним взмахом ресниц.

— В чем дело, Элоди? Колдун чем-то обидел тебя?

Раннвейг фыркнула. Она сделала это тихо, но чтобы Элоди услышала и поняла, что ее тайна давно ни для кого не секрет. Девушка уставилась себе под ноги.

— Ее надо выдать замуж, — сказала Раннвейг. — А колдуна отослать… на какое-то время.

— Что ты имеешь в виду? — взгляд Эдегора устремился на супругу.

— Если конечно, — Раннвейг усмехнулась, — ты не хочешь, чтобы твоя любимая дочка вдруг оказалась беременной от знатного ирмунсуьца, пришедшего сюда в лохмотьях, а теперь живущего под твоим крылом будто принц.

— Да ничего подобного же, — начала Элоди.

— Не теряй самообладание, девочка, — сказала Раннвейг. Еда на ее тарелке осталась нетронутой и вид он имела нездоровый, однако нисколько не беспокоилась. Да и отец, похоже, ничего не замечал.

— У нас половозрелая дикарка на руках.

— Не говори так о ней, — сказал князь сердито.

Раннвейг реплику проигнорировала.

— Теперь нам надо организовать новый брак, более выгодный.

— Я больше беспокоюсь о ее счастье.

— Явившись в одной сорочке к дверям колдуна и умоляя взять ее, она, безусловно будет счастлива.

Эдегор хлопнул ладонью по столу. Получилось внушительнее, чем кулаком. Женщины притихли.

— Не неси чушь, — спокойно сказал князь, — а ты, Элоди, ступай в свои покои и не выходи оттуда, пока я не позволю. Раннвейг, если ты будешь наговаривать на мою дочь, то тоже понесешь наказание.

— Хорошо, любимый, — равнодушно отозвалась Раннвейг.

Элоди кивнула и в сопровождении дуэньи удалилась. Она сама не знала, что нашло на нее, едва она увидела красный след под подбородком у Йормунганда. Такие следы оставляют женщины, приникая губами к нежной коже мужчины. Воображение нарисовало ей мерзкую и одновременно сексуальную гурию, обвившую темноволосого колдуна руками и ногами. Элоди попыталась представить, какое у него было выражение лица в этот момент, и разрыдалась.

Она стояла, прислонившись к гобелену на стене, и тихонько подвывала, пока дуэнья гладила ее по плечу.

— Да что нашло на эту гарпию? — Йормунганд тер щеку, отчего она только еще больше краснела.

Гарриетт протащил его почти до живой изгороди, что отделяла сад с беседками и вымощенную темно-синем камнем площадку перед воротами. Мимо прошла кухарка, с подвернутым фартуком. Ее пухлые щеки лоснились, а на подбородке красовался толстый, налившийся багровым прыщ. Узкие глазки с интересом скользнули по ладным фигурам Гарриетта и Йормунганда. Гарриетт тут же убрал руку с воротника Йормуна и даже отвернулся, нахмурившись.

Йормунганд проводил кухарку взглядом. Отчего-то подумалось, что обедать в доме Эдегора ему больше не придется. Он не успел ухватить эту мысль и понять, предчувствие это или просто непрошенная мысль, что уходят и приходят не оставляя следа.

Щека все еще горела.

— Да, тяжела ручка у княжеской особы, — сказал Гарриетт. — Надо бы чего-нибудь холодного приложить.

— Обойдусь, — буркнул Йормунганд.

— А ведь говорил тебе, предупреждал.

Йормунганд никак не мог вспомнить, на счет чего это предупреждал его Гарриетт. В сущности, большинство разговоров с Гарриеттом сводились к невероятным произошедшим с ним историям, сплетням и наставлениям. Гарриетт, как и Бьярне до него, стремился учить жить и стать наставником для молодого ирмунсульца. Но Йормунганд относился к Гарриетту так же, как и к любому другому, кто набивался к нему в учителя — не слушал. Или, вернее, слушал лишь что хотел.

Теперь ему избирательный слух выходил боком.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Йормунганд. Он быстро огляделся. Рядом обязательно находился хоть один соглядатай Валонхейма. Йормунганд заметил девочку, костлявую, с короткими волосами, она водила грязной тряпкой по узорчатой кладке садового забора, и, судя по потерянному виду, выпала из реальности. Того гляди, тут же упадет и уснет. Мимо пробежала прачка, загруженная корзиной с грязным бельем. Несколько стражников вышли погреться на солнышке и полузгать семечки.

— Об интересе Элоди, — сказал с досадой Гарриетт. Йормунганд опять принял отсутсвующий вид, будто он здесь и не здесь, слушает и не слушает. Вот и попробуй что-нибудь такому втолковать. — Она же с ума по тебе сходит. А ты пренебрегаешь, по бабам шатаешься.

— Ну, — Йормунганд замялся, — Элоди ничего себе, да и дочь князя, но…

Гарриетт хмыкнул. Все-таки Йормунганд еще молод, напомнил он себе. Голова забита не тем. Будь он на десять-пятнадцать лет старше, для Элоди все обернулось бы куда трагичнее.

— Я не осуждаю, — сказал Гарриетт, — но от связи с ней ты бы мог кое-что выиграть. Жениться.

— Головы лишиться.

— Только не такой прохвост как ты. Говорят, твой отец ни одной юбки не пропускал.

— Я. Не. Мой. Отец.

— Знаю, знаю. Только, как говориться, не легче. Что ты теперь делать будешь?

— Делать? — Йормунганд удивленно поднял бровь, — Ничего. Что я должен делать? Игнорировать ее притязания.

Гарриетт рассмеялся, он смеялся добрые две минуты, сотрясаясь в плечах и прикрывая рот кулаком.

— Что? — Йормунганда веселье Гарриетта вовсе не заразило.

— Тебе надо уехать на время, — сказал Гарриетт, отсмеявшись.

— Какого?.. Ты хоть представляешь, сколько у меня работы? Я для этого нанимался к Эдегору? Чтобы опять мотаться от деревни к деревне? Тебя такая жизнь устраивает, но не меня. Я странствиями наелся до отвала, по самое горлышко хватило. Месить дорожную грязь, жрать всякую погань по постоялым дворам, слушать пьяных дебилов, что вечно лезут во всяком дворе. Что, уже не смешно?

Гарриетт смотрел на Йормунганда со смесью удивления и жалости. Йормунганд выкинул старый дорожный плащ. Тот потерял глубокий синий цвет, став безжизненно-серым. Теперь молодой человек носил шелковые рубашки и бархатные кафтаны. Он не скупился на тонкую отделку по специальному заказу — множество змей переплетались в дивном ирмунсульском узоре по подолу и рукавам. Йормунганд вновь начал разговаривать властно со слугами, делая послабления лишь Ругеру, но и то, больше от осознания его в своей собственности.

Йормунганд снова превращался из бродяги в сына Ангаборды, сына Лодура, наследника Ирмунсуля.

Гарриетт вздохнул. Рано или поздно новый стеклянный замок Йормунганда рухнет. И лучше, чтобы скоро, пока он, Гарриетт, рядом.

— Элоди так этого не оставит, — сказал Гарриетт. — Она унизилась перед всеми. Эдегор этого так не оставит и, что важнее, Раннвейг постарается вытянуть из произошедшего все возможное. Элоди выдадут замуж, а тебя… либо сошлют, либо отравят.

Йормунганд ухмыльнулся.

— Отравят? Меня? Я автор практически всех ядов, что есть в округе. Не смогут и не посмеют.

— Кроме печеной картошки с тунцом, — сказал Гарриетт. — К этой отраве ты непричастен.

Йормунганд дернул уголком губ.

— Да, кроме вот этого блюда. Кухарка тут справляется без меня.

— Я слышал, еще один человек умер, — сказал Гарриетт.

— Помощник псаря, — сказал Йормунганд, понизив голос, — еще говорят, что остатки картошки по ошибке выкинули свиньям, и они все издохли.

Гарриетт ахнул.

Они оба помолчали, отдавая должное способностям кухарки.

— Слушай, а есть вероятность, что ты все-таки ответишь взаимностью Элоди?

— Нет.

— Если тебя смущает ее внешность или возраст…

— Еще в нашу первую встречу, — сказал Йормунганд, — когда впервые ее увидел поодаль Эдегора, я подумал, что она Дочерь. Что одна из них все же нагнала меня и пришла по мою душу.

— Разве ты и Ванадис?..

— Слухи не врут, но и не говорят правду. Когда я бежал, Ванадис преследовала меня в снах, Дочери преследовали наяву. И Элоди, какой бы она ни была, для меня сродни им. Я не могу, не могу даже смотреть на нее. Не смогу прикоснуться к ней. Со временем, возможно, это пройдет. Да пройдет, но для меня она женщина не больше, чем узорчатые ворота в сад.

И Йормунганд кивнул на ворота, что тускло блестели темным металлом в тени листвы.

— А симпатичные ворота, — сказал Гарриетт.

Йормунганд ткнул его кулаком в плечо.

— Если тебя не знать, то можно счесть твою холодность за благородство, — сказал Гарриетт. — Ты и в самом деле не похож на своего отца. Пожалуй, ты даже больше эгоист, чем он.

Развязка наступила быстрее, чем Гарриетт предполагал. Карающая длань Эдегора накрыла и его. Как и в день, когда он отстаивал Йормунганда перед князем, он вновь оказался преклоненным, на этот раз перед княжеской четой. Валонхейм и Элоди не присутствовали. Гарриетт догадывался, что при новой госпоже, положение старших детей не просто пошатнется, рассыплется. Валонхейм затаился, Элоди же вела себя как ребенок.

Эдегор принимал его не в зале, а в личных покоях. Деревянные стены завешаны коврами, тяжелый полог скрывал княжескую опочивальню. Но и тут Эдегор восседал на высоком стуле с резной спинкой, а под ногами его стояла скамеечка с бархатной подушечкой. Раннвейг стояла рядом, положив тонкую ладонь мужу на плечо. Накидка, в которую она укуталась, соскользнула, показывая глубокий ворот атласного платья натянутого на крепкой груди. Светлые волосы Раннвейг слегка растрепались, будто она только встала с постели. На лице Раннвейг читалась гордыня и решимость. Йормунганд не рассказывал, как убедил любовницу Йорда выйти за Эдегора, но без чар явно не обошлось. И теперь Раннвейг собиралась отомстить. Гарриетт старался смотреть мимо нее. Подобострастного взгляда не получалась, а иного она бы не потерпела.

— Мы получили донесение, — сказал Эдегор, и голос его прозвучал глухо, как будто слова даются с трудом. — Хмм, мм, в западной части наших провинций…

Гарриетт подавил усмешку. «Западные части провинций» представлял маленький клочок земли между скалами с одной стороны и равнинами Ингви с другой. С землями Ингви их разделяла лишь речушка называемая Иголинд. Имя ей дали древние поселенцы, от народа которых ныне осталось человек пятьдесят, не больше.

Совсем полная, беспросветная дыра.

— Появилась некая тварь, нападающая на путников. Возьми небольшой отряд и проверь, так ли это. Наверняка лютуют волки или медведи, но хранить безоапасность проезда через наши земли — наш долг.

Эдегор выражался непривычно пафосно, и легкая дрожь пальцев выдавала его нервозность.

Гарриетт склонил голову.

— И возьми с собой Йормуна, — сказал Эдегор быстро и даже с облегчением. Наконец-то он сказал главное.

— Конечно, — произнес Гарриетт, удивляясь про себя, с чего это Эдегор так волнуется, давая простое задание, даже если суть его — убрать с глаз долой неугодного придворного.

— И еще, — сказала Раннвейг, — постарайтесь остаться там подольше.

— Мы вернемся, как только с неизвестной тварью будет покончено, госпожа, — сказал Гарриетт с улыбкой. Он по-прежнему избегал смотреть на нее. Раннвейг внушала ему иррациональное беспокойство, будто кошка скребла по сапогу. Но Йормунганд убедил ее сделать что-то против ее воли. А значит, не стоит бояться, находясь на стороне сильнейшего. Йормунганд не проиграет ей.

Но осторожность не помешает.

— Мы выдвинемся немедленно, — сказал Гарриетт.

— У нас есть небольшой… подарок для Йормунганда, — продолжила Раннвейг. Гарриетт нахмурился.

— Поскольку он, верно, занят сейчас… Мы посылали за ним, но слуги не нашли его. Надеюсь, он не покинул нас как некогда Альфедра. Йормунганд думает, что князь зол на него и сожалеет о потере расположения князя. Постарайся разубедить его. Нет никого, кто был бы приятнее нам, чем Йормунганд из Ирмунсуля.

Гарриетт нахмурился еще больше.

— Будь добр, передай ему, — и Раннвейг протянула Гарриетту сверток из шелкового платка, вышитого по краю цветочным узором. В платке угадывалось что-то холодное, маленькое и неправильной формы. Гарриетт поклонился, с недоумением украдкой ощупывая платок.

— Я передам.

Йормунганда и в самом деле не могли найти. Ругер пожимал плечами, а по его желтоватым глазам ничего нельзя было понять. Он клялся и божился, что его хозяин вот вышел на минуточку, а может, и выпорхнул в образе черной птицы, кто их, колдунов, разберет. А как вернется, Ругер ему сразу обо всем доложит, всенепременно, сразу же.

Йормунганд же, предчувствуя недоброе, отправился навестить прежнего друга — Бьярне, что томился теперь в самой высокой башне Эдегора.

Стража у башни пропустила его без вопросов. Йормунганда уже начали узнавать и, в какой-то степени благодаря Гарриетту, стража и воины относились к нему со сдержанной лояльностью. Защитные руны, которые Йормунганд накладывал на оружие, тоже поспособствовали.

Башню явно достраивали, деля ее повыше. Кладка поменялась примерно с двух третий ее высоты. Серый камень, которым был выложен замок, сменился темно-коричневым камнем, мягче и легче. Ступеньки, хоть и были сделаны позднее нижних, уже обсыпались. Мелкая крошка пыли вздымалась у Йорунгандовых сапог. На стенах плясали отсветы от факелов, рождая таинственные и тревожные тени.

Перед верхом башни находилась каморка тюремщика. Оттуда, из-за прикрытой двери, слышалось треньканье лютни и приятный басовитый голос, выводящий песенку о чудесной деве из-за моря, что ждала-ждала своего возлюбленного моряка, да утопилась. Йормунганд постучал, пение прекратилось и за дверь высунулся приземистый, с картошкой-носом, тюремщик. Кислый запах заставил Йормунганда поморщится.

— Я к цвергу, — сказал он. — По приказу Эдегора, — добавил он на всякий случай, понимая, что тюремщик не будет проверять его слова.

Тюремщик кивнул и вновь исчез за дверью. Через несколько минут он вышел, кутаясь в длиннополый кафтан. Ключи брякали на поясе, и тюремщик кряхтел, пока отворял тяжелую кованую дверь. Большинство камер к башне пустовало и Йормунганд догадался, что раньше, до появления Бьярне, башню никак не использовали. Разве что как склад, или наблюдательный пункт. Или разводили здесь голубей, впрочем, последнее Йормунганд считал сомнительным.

— Здесь он, — прохрипел тюремщик. — Скажите князю, что тяжело всяческое железо в такую высоты тащить, пущай что-нибудь придумают его советники для того, чтобы простые люди задаром не надрывались. А то, не того, упадет какая-нибудь железяка важному персону на голову — и нет его. А мы виноватые.

Йормунганд кивнул, соглашаясь.

— Безопасность персонала — прежде всего, так говорю, — сказал тюремщик и распахнул дверь, пропуская Йормунганда внутрь.

Вонь и затхлый воздух вкупе с кузнечным жаром, сбивали с ног. Йормунганд уткнулся носом в высокий воротник темно-синего плаща.

— Стукните, как дела порешаете, — сказал тюремщик, и дверь за Йормунгандом с густым лязгом захлопнулась.

— Айе! — сказал Йормунганд. Перед ним находилась тесная комнатушка, заваленная железным ломом, освещаемая тусклым светом керосиновой лампы под потолком. Кузнечные принадлежности уже лежали на своих местах. В печи горел огонь.

Спал цверг на старом сундуке, покрытом сверху шкурами, старыми шерстяными одеялами и прочим тряпьем. Йормунганд разглядел даже собственный, бывший когда-то синим, плащ. В него он закутывался, пряча нарядную одежду, убегая с пира Альфедра, в этом же плаще он видел смерть молодого князя.

Рядом с сундуком стояло ведро с нечистотами. Йормунганда затошнило, так что пришлось мелкими порциями вдыхать воздух через рот.

— Айе, коль не шутишь, — сказал Бьярне. Борода его свалялась, в ней засохли кусочки еды. Он как будто постарел, под глазами залегли тени, добавилось седины. Пахло немытым телом и желчью.

Эдегор приказал перерезать сухожилия на ногах цверга. Теперь Бьярне выглядел как разбитый молот, бывший некогда непобедимым. Йормунганд не решался подойти ближе, запертый зверь становится еще опаснее. Мало ли, что передумал цверг за дни и недели заточения. Йормунганд, чье положение оказалось гораздо лучше, палец о палец не ударил ради него. И даже не вспомнил до этого дня.

— Как ты? — спросил Йормунганд, потому что молчать становилось невыносимым.

— Чего явился? — проворчал Бьярне. — Вспомнить старые добрые времена? Так ты еще молод, наживешь еще воспоминаний. А глазеть на старую развалину — невелика доблесть.

— Я не… способствовал твоему пленению, — сказал Йормунганд. — Я задержался в пути и приехал в город уже того, как тебя схватили. Клянусь тебе…

— Не клянись, — сказал Бьярне. Он повернулся к Йормунганду. — Чего пришел, спрашиваю?

Йормунганд вынул из-за края плаща бутылку. Он поставил ее на наковальню, где она озарила все вокруг разноцветными отблесками бесчисленных стеклянных граней.

— На чем настойка? — деловито осведомился Бьярне. На мгновение Йормунганд увидел в нем прежнего добродушного жизнерадостного цверга.

— На полыни, — сказал Йормунганд, — Забирает крепко.

— А ты потом, — Бьярне окинул Йормунганда насмешливым взглядом, — отсюда спустишься? Голову себе не расшибешь?

— Не расшибу, — ответил Йормунганд.

Передвигался Бьярне с помощью самодельных костылей. Йормунганд было дернулся помочь ему, но цверг легко перенес вес с костылей, ухватился руками за край сундука и взгромоздился сверху.

— Открывай, давай, — скомандовал цверг, — В кои-то веки хоть напьюсь, да посплю нормально.

Йормунганд отвинтил крышку. К запахам камеры-кузницы добавился запах спирта и полыни.

— Хоть какая-то от тебя польза, — сказал Бьярне. — Чего раньше не приходил?

— Не мог, Эдегор…

Бьярне сплюнул при звуке имени князя.

— Эдегор послал меня улаживать некоторые его делишки. Добыл ему жену такую стерву, что она сживет и меня, и его, и еще с десяток человек впридачу. Дочка князя в меня влюбилась и теперь наверняка придется ехать в дыру, куда и Луноликая не смотрит. А еще я встретил здесь гардарикца. Я говорил про него как-то. Так он теперь мой друг и покровитель. Эм, опекун, да, опекун.

Йормунганд вздохнул.

Бьярне отхлебнул из горла бутылки.

— Столько бед у тебя, — сказал он. — Мне даже неловко стало.

Йормунганд криво улыбнулся.

— Я не хотел смеяться над твоим положением, прости меня.

— Женщины, — пожал плечами Бьярне. Он поболтал бутыль, принюхался к горлышку и сказал:

— Давай, что ли, за них выпьем, — и сделал большой глоток.

Йормунганд от протянутой бутылки отказался.

— Можешь меня отсюда вытащить? — спросил Бьярне без обиняков.

«Зачем?» едва не спросил Йормунганд, но после такого вопроса он и в самом деле мог оказаться с разбитой головой.

— Я что-нибудь придумаю, — сказал он. — Эдегор отправит меня…

— Подальше, чтоб глаза его тебя не видели, да-да. Но не навсегда. И, сдается мне, ты еще тот вертихвост.

Йормунганд поморщился. В его краях слово «вертихвост» значило не то, что, вероятно, подразумевал Бьярне.

— Бьярне, — сказал Йормунганд, — у меня есть просьба.

— Да катись ты! — Бьярне добавил еще парочку специальных цверговых словечек.

— Сделай ожерелье для княжеской жены. Витое, красивое, чтобы она носила его. Вроде как в знак смирения.

Бьярне разразился хриплой бранью.

— На ожерелье добавь этот амулет, — продолжил Йормунганд, когда поток слов цверга иссяк. Из потайного кармана плаща он вынул маленький круглый камешек похожий на тот, который носил сам. Тонкая резьба обрамляла его.

— На счастье, — сказал Йормунганд и зловеще усмехнулся.

Бьярне воззрился на него с секунду и выхватил камешек из руки. Долго ворочал в широких ладонях так и эдак, прикидывая, в чем подвох.

— И что? — спросил он.

— И Раннвейг заживет счастливо, — сказал Йормунганд с ухмылкой.

— Счастливо? — сказал Бьярне.

— Очень, — заверил его Йормунганд.

— Сделаю, как говоришь, раз счастливо. Что, такая вредная баба?

Йормунганд пожал плечами.

— Женщины, — произнес он с глубокомысленным видом.

— Видел ее, а? — сказал Бьярне, пряча улыбку в бороду. Он уже захмелел, тяжело оперся на стену широкой спиной.

— Кого? — спросил Йормунганд, подхватывая едва не выпавшую из пальцев Бьярне бутыль.

— Деву-лебедь.

— Нет. С чего ты взял, что твоя пташка здесь?

— Еще раз назовешь ее пташкой, зубы в узелке унесешь. Точно она. Я ее видел.

— Она сюда поднималась? — удивился Йормунганд.

— Нее, да и зачем? Я видел ее сверху, из окна. Подтянулся на руках, руки-то у меня крепкие, да посмотрел. Она стояла во дворе замка. Князь напротив нее, пеший, а она верхом на коне, вся такая гордая и красивая. А потом вверх глянула. Будто меня увидела, тут-то я с окна и упал. Тут не высоко, не расшибся.

— И все? — спросил Йормунганд, делая глоток. Жидкость обожгла рот и раздразнила вкусовые рецепторы. В следующий раз, решил Йормунганд, он сделает выпивку не такой крепкой. И, может быть, не из полыни.

— А чего еще надо? Она жива и все такая же красивая.

Бьярне еще бормотал, хотя глаза его слипались. Йормунганд следил за ним краем глаза. Он сунул руку в потайной карман плаща и вынул одну из рун.

Хагалаз.

Руна стихий.

Так тому и быть. Йормунганд спрятал руну обратно в карман, поднялся на ослабевшие ноги и несколько раз ударил в дверь. Тюремщик открыл так скоро, будто все это время ждал на пологе.

— Ах, дева, дева, — пробормотал цверг во сне, — Что же ты натворила, что же со мной сделала.

С лестницы за дверью раздался слабый крик.

Хозяин в тот день впервые пришел пьяный. Он и раньше приходил навеселе с княжеских пиров, но всякий раз своими ногами. На этот раз его принесли. Стражник с башни молча скинул хозяина с плеча как куль с мукой.

— На вот, — сказал он, — своего чародея. Облакался зелья, ногу на лестнице подвернул.

Ругер низко поклонился. Он уже давно стар, голова облысела, оставив немного волос за ушами. Уши топорщилась как стяги, изо рта воняло гнилью. Он втайне надеялся, что чародей найдет способ вернуть ему молодость, но Ругер и в молодости не отличался красотой. Иногда хозяин давал ему снадобья и с интересом спрашивал, как он себя чувствует. Ругер прислушивался к своему нутру, но никаких изменений в нем не происходило. Только живот болел.

— Нога болит, — сообщил хозяин, лежа на каменном полу и с улыбкой глядя вверх. Он поднялся. Снова упал, ругаясь сквозь зубы, и пополз в сторону двери. Ругер подхватил его и помог добраться до опочивальни.

— Надо же так нализаться, — пробормотал стражник.

— Не было такого никогда, — признался Ругер, стягивая с засыпающего Йормунганда сапоги.

— Слушай, — сказал стражник, — а правда, что он может золото из камней делать?

— Умел бы, платил бы больше, — сказал Ругер.

— Справедливо. Я слышал, он наложил какие- то чары на княжескую дочку, так что она только о нем и думает.

— Княжескую дочку отодрать бы следовало, — сказал Ругер угрюмо, — Тогда нам бы ни пришлось ни свет ни заря ехать куда подальше от ее милости.

— Хехе, уж я бы ее отодрал, — сказал стражник ухмыляясь.

— Хехе, — поддержал его Ругер.

— Лады, ну бывай, — сказал стражник и вышел, стуча железными подошвами по каменному полу.

— Дерун, — проворчал Ругер и плюнул вслед.

Йормунганд тихонько застонал во сне, перевернулся и начал похрапывать.

Ругер подошел к низенькому шкафчику у окна и вынул оттуда надушенное письмо на розовой бумаге, которое передала ему дуэнья Элоди еще сегодня после полудня. Ругер небрежно сорвал печать, снял нагар со свечи и принялся читать, водя заскорузлым пальцем по ровным летящим строчкам.

— Ну и почерк у господ, — слышалось его ворчание, — ну и почерк. Да за такой почерк пороть и пороть.