Я Распутин. Книга третья

Глава 8

Дмитрий оказался незаменимым помощником. Пацан не только успевал ездить в Царское — играть с царевичем, но отлично выполнял все свои обязанности в Думе. Сын быстро изучил столицу, мигом доставлял корреспонденцию во все министерства, в Зимний дворец, в редакции газет. А еще завел знакомства с курьерами из разных ведомств, секретаршами думских лидеров (они его подкармливали), обзавелся друзьями среди колонистов. Я даже написал Щацких записку с просьбой разрешить использовать пацанов из приюта для дел Дмитрия. И уже к концу мая у меня была собственная сеть осведомителей, подглядчиков, подслухов, где только можно. На мелкоту никто не обращал внимание, при них велись важные разговоры. Ну стоит курьер в затрапезной одежде, ждет бумаг. Отлучилась секретарша носик припудрить? Мальчонка заглянул в документы. Может ничего и не понял, но все запомнил и старательно пересказал Дмитрию. А тот мне.

— Батюшка, на Невском столкнулись трамвай и ентот как его… — сын заглянул в записную книжку, выговорил по слогам — Авто-бус! Шуму было, городовые ругались…

Хм… первая авария большегрузного транспорта в столице. Я тоже достал свой кондуит, сделал запись — ускорить создание транспортной полиции в МВД. Запатентовать классический светофор с красным, желтым и зеленым светом. Вместо этого ужаса с а-ля железнодорожный семафор. Без крыльев, автоматический. Вполне можно поручить делать общинам — спрос по городам будет большой. Да и на экспорт можно отправлять. Надо только нанять толковых электриков, чтобы поставили дело. Тут же пишу записку главе питерских иоаннитов и боцману. Пусть срочно займутся.

А для ГАИ можно предложить простенький тест на трезвость — проход с закрытыми глазами и раскинутыми руками вдоль белой веревки. Пьяных извозчиков, водителей и прочих нарушителей — штрафовать, при рецидиве лишать транспортного средства. Ситуацию с дорожными авариями надо сразу ставить в правильные рамки. А для этого Думе надо принять ряд законов и поправок в Уголовное уложение. Я тяжело вздохнул. Опять работы привалило.

— Дальше давай.

— Ага, вот еще новость — Димка рукавом вытер сопли, продолжил — На Крестовском открыли атлетичный клуб.

— Атлетический.

— И також еще один аэроклуб. Тятенька, пусти полетать с собой! Аньке можно, а мне нет?!

— Не Аньке, а Анне Александровне — я попытался дать подзатыльник сыну, но тот ловко увернулся.

— На съезде левые разругались в пух и прах. Яшка Свердлов сцепился с Дер… Дез… — Дмитрий опять уставился в блокнот и прочел по слогам, — Дзер-жин-ским. Поляк какой-то, только из ссылки приехал. За грудки друг друга таскали.

Я мысленно потер руки. Сразу после амнистии и возвращении «философского парохода», теоретики из левых попытались провести объединительный съезд. И неудачно.

Возможность легально забрать Думу и власть в стране — сильно манила Ленина, Троцкого и ряд товарищей помельче. Разумеется, к ним в оппозицию тут же стали фанатики, которые все еще желали пролетарской революции. Свержение царизма стало неактуальным, теперь дзержинские требовали отдать всю власть народу в лице советов и по-прежнему хотели конфискации собственности, по крайней мере крупной. Ну это пока они на мелкую не покушаются — только дай им волю, дойдут и до крестьянский огородов. Фанатиков следовало «осадить» и помочь умеренным ульяновым встроиться в легальное поле. Для чего требовалось решительно размежевать на агнцев и козлищ. Агнцев уже поощрили — часть выкупа князей по разделу для партий досталась трудовикам и эсдекам, те передали деньги Авксентьеву от эсеров и Ульянову от большевиков.

Осталось «закозлить козлищ». Но как? Нетривиальная задача, хотелось обойтись без репрессий — спасибо, уже накушались.

Самых борзых типа Савинкова, которого я навестил в тюрьме — глянуть на историческую личность — мы изолировали. Но как утихомирить следующих за ним? Всех этих возвращающихся из ссылок и тюрем Гоцев, Дзержинских, Спиридоновых, Камо, Биценко, Сталиных? Они же не откажутся от террора как инструмента борьбы. Ответа у меня пока не было.

— Ладно, что там еще?

— Новая мода среди вашблагородей — по-взрослому усмехнулся Дмитрий — Ставят себе ванны-качалки.

— Как это??

— Это как кресло-качалка, только внутри морская вода. Залезаешь туда, только башка торчит и качаешься.

— И вода не разливается?

— Неа, там воротник такой особый вокруг шеи. Головин себе поставил и…

— Пустое! — прервал я сына — Дельное давай.

— Ага, вот. Капитан повел Ильюху Аронова и шурина твого в Летучую Мышь. К этой танцовщице индейской. Гудели там всю ночь.

Я выругался про себя. После того, как боевики вернулись обратно в столицу — я их временно пристроил в охрану к Самохвалову. Тот их особенно не задействовал — хватало штатных бодигардов из агентов и казаков. Вот мужички и пошли вразнос. Вслед за Стольниковым, который совсем потерял голову из-за Маты Хари. И это создавало проблему.

Я крикнул Танеевой соединить меня с Зубатовым и спустя минуту уже говорил с министром МВД:

— Сергей Васильевич, есть мнение усилить работу по столичным проституткам. Совсем страх божий потеряли, желтый билет не получают, медосмотры не проходят. Бардак. Да, знаю. И про это тоже слышал. А вы знаете, что даже из-за рубежа потянулись к нам шлюхи? Вот хотя бы взять эту … минутку, гляну… ага, Мату Хари. Весь свет к ней ходит на случку, билета у нее нет. Выслать? Да, пожалуй от этого будет дело. С запретом на въезд на десять лет. Сделаете? Отлично. Нет, отчета по ней Туркестанова не видел, сейчас гляну.

Я бросил трубку, начал, матерясь про себя, копаться в папках. С официальным документооборотом в стране был бардак почище, чем с проститутками. Все писали всем, никаких служебных грифов не было — пора было наводить порядок. ФАПСИ я конечно, организовать быстро не сумею, но шифрование, фельдъегерей, защищенные каналы связи — были нужны как воздух. Ага, вот служебка главы КГБ… Мату Хари уже успели «прослушать» — благо на телефонных станциях были специальные комнаты с агентами, а также устроить негласный обыск в ее вещах. Кроме того навели справки через нашего комитетского резидента во Франции.

Турецкая империя?!? Я еще раз перечитал документ. Нет, не ошибся. Не французы и не германцы, как можно было подумать. Точнее, их уши тоже торчали, но далеко-далеко. Мата Хари взяла халтурку у османов!

— Григорий Ефимович, да вы меня не слушаете! — Менделеев недовольно уставил на меня бороду.

— Простите, Дмитрий Иванович, давит сильно.

— Что давит? Может, врача?

— Нет-нет, не надо. Не болезнь это. Чувствую страшное, чего остановить не в силах. Падет на землю звезда полынь…

Свой бенефис я приурочил к выдаче Дмитрию Ивановичу премии за бугульминскую нефть. Взял я ее из царских денег — экспедиции никто не отменял, искать да бурить расходов требует, а Менделееву как мозговому центру тоже мотивация нужна. Вот и привез конвертик, но сам все время демонстрировал отстраненность, замолкал посреди фразы, отвечал невпопад, а то и вовсе подходил к окну, глядел на небо и выключался из разговора. Не знаю, какой из меня актер, но Менделеев заметил.

— Помилуйте, это древние пророчества, какое они имеют отношение к нашим делам?

— Чую гнев божий. Страшный удар ждет землю, только не знаю где. Молюсь, чтобы отвел от больших городов…

— Мракобесие какое-то, вы уж извините.

— Понимаю, Дмитрий Иванович, вы человек науки, вам руками пощупать надо, как Фоме Неверующему. Так подскажите этим вашим, которые за землетрясениями следят — пусть до сентября следят особо тщательно. Мракобесие или нет, но вроде я ни разу не ошибался…

Менделеев еще разок недоверчиво посмотрел на меня, но обещал переговорить с сейсмологами.

Никакого другого способа я не придумал, пришлось вот так, в лоб, легендировать свои знания про Тунгусский метеорит. Лето 1908 года, а вот когда — бог весть, не помню. Кажется июнь. Или июль? Ну да не беда, будем работать с тем, что есть.

Обкатанное на великом химике пророчество я запустил второй раз в гораздо более подходящем окружении: на Поместном соборе Русской православной церкви, назначенном в Москве для выбора патриарха.

Съехались фигуры солидные, архиерейского ранга, не меньше, митрополиты да епископы, плюс чиновники Синода во главе с обер-прокурором Извольским, братом министра иностранных дел. И эта семейственность во власти начинала напрягать.

Если священнослужители были степенны и в целом довольны жизнью, то чиновье суетилось, чувствуя, что у них отбирают кормушку и норовило пристроится к иерархам, имеющим вес в церкви. Таковых было несколько. Разумеется, Антоний вместе с Феофаном. Викарий Петербургской епархии, Алексий Симанский. В моей истории он, кстати, благодаря Сталину стал патриархом. Приехал митрополит Киевский Флавиан, архиепископ казанский Никанор и архиепископ Тихон Белавин. Много разных фигур масштабом помельче, но с большими амбициями. Некоторые даже не постеснялись, заглянули предварительно ко мне. Прощупать, так сказать, почву. Пока лишь тайком.

На сам собор меня пытались не пустить, но я, выпятив вперед пузо с золотым наперсным крестом, что мне вручал лично обер-прокурор — между прочим «за славные дела защиты православной веры» — все-таки прорвался. Настроение у иерархов было отличное, можно сказать победное. Никто не сомневался в патриаршестве Антония, тот считай уже надел на голову белый куколь. Мол, остались только формальности. Меня это категорически не устраивало.

Хотя за поддержку Антония и я выбил перевод церковноприходских школ в минобразования, этого маловато. А главное, в случае избрания Антония на патриаршество, я терял все рычаги контроля. Оказанная услуга — не услуга. Что мешает Феофану и Ко в случае дальнейшего конфликта отлучить меня от церкви, как они это сделали с Толстым? Или снова возобновить дело о хлыстовстве… Нет, по-прежнему нужен был кроме пряника еще и кнут.

И я пошел в ва-банк. Прямо коридоре Патриарших палат устроил приступ. Вроде как поглаживал бороду, а сам метнул рот кусочек мыла. Гадость редкая, а чтобы «пошла пена», его нужно долго катать во рту. А еще тренировки, а еще выбор такого сорта, чтобы по запаху нельзя было понять, что пена от мыла… Ничего, ради великой цели и претерпеть можно.

Тренировался не зря — сработало, потекла пена на бороду, я закатил глаза и без малого рухнул на руки стоящих рядом. Ну и пошел «пророчествовать». Народ засуетился, вокруг столпилось много священнослужителей, чиновников.

— Не будет нам защиты от патриарха! — труднее всего оказалось заплакать, можно было бы луком веки смазать, но запах, запах…

Меня на руках донесли до одного из диванов «в присутствии».

— Что, что ты видел, Григорий? — толпа волновалась, перешептывалась.

— Грядет, грядет гнев Божий! Третий ангел вострубит, и упадет с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и падет она на третью часть рек и на источники вод…

— Куда падет?

— Когда?

— Совсем вскоре — я сел на диване, ощупал себя. Кто-то подал мне кипу шитых салфеток, я вытереться.

— Милостивый государь — вперед протолкался Извольский — Перестаньте кликушествовать!

— Не того выбираете — покачал головой я — Другого надо, деревенского, настоящего защитника Руси! И сказал Господь: за то, что они оставили закон Мой, который Я постановил для них, и не слушали гласа Моего и не поступали по нему; а ходили по упорству сердца своего и во след Ваалов, как научили их отцы их. Посему так говорит Господь Саваоф, Бог Израилев: вот, Я накормлю их, этот народ, полынью, и напою их водою с желчью!

С Собора меня разумеется, выперли. Точнее, вынесли — вот так просто вызвали врача, санитаров с носилками и вынесли. Но за спиной шептались, по столицам и стране пошли слухи о страшном пророчестве Распутина. Распространять их помогали «иррегулярные с Бейкер Стрит» во главе с Дмитрием, в «Слово» мы тоже аккуратно дали инцидент на Соборе. Но так, в пересказе и невнятной трактовке. Палицын сделал материал про пророчества Святого Малахия, Нострадамуса… Позвал просвещенную публику к дискуссии. И на редакцию сразу обрушился вал телеграмм и писем со всей России. Это еще больше усилило перешептывания насчет Антония, да так, что московский генерал-губернатор Гершельман с перепугу посадил меня под домашний арест! Ну, как посадил — только я собрался в день выборов выйти из общинного дома, как нате, пожалуйста — два десятка городовых, да еще взвод лейб-гренадеров Екатеринославского полка вокруг, мышь не проскочит. Проскочила только неприятная телеграмма от Столыпина, он пенял мне насчет палок в колеса Антонию, возбуждения толпы «ненужными пророчествами». Я я отбил ему раздраженный ответ о самоуправстве Гершельмана, на что Петр Аркадьевич, зараза такая, ответил, что генерал-губернаторы идут по линии МВД и вот пусть Зубатов с ними и разбирается.

Пока мальчишки бегали туда-сюда с телеграммами, в Москву прибыл царский поезд — Николай, так сказать, по должности, приехал на избрание патриарха. А я в двойном кольце охраны… Но сообразил — мальчишек-то пропускают, вот и настропалил их устроить пожар по соседству, мало ли мусора у заборов валяется, а по летнему сухому времени все пыхнет, как порох. Занялось мгновенно, я еще посоветовал облить предварительно мусор нефтью или мазутом — многие дома уже имели котельные на жидком топливе, так что раздобыть ведерко проблемы не составило.

И когда повалил жирный черный дым, заорали «Огонь! Горим!», вдали затрезвонили экипажи пожарных частей, охрана, естественно, отвлеклась. Да еще общинники выскочили, создали толпу, я порскнул из задней калитки, два поворота в московских переулках — ищи меня, свищи!

В Кремль прошел просто на нахальстве — благо комитетские охранники меня хорошо знали и уже в Патриарших палатах наткнулся на Никсу, отошедшего покурить. Царь недовольно принялся мне выговаривать насчет пророчества:

— Не время сейчас! Вон, в Финляндии волнения, хоть войска вводи! Прекращай, Григорий!

— То, Государь, не моя воля, то мне свыше дается.

— Знаю, как свыше. И про пулеметы знаю. И чем кончится может, тоже — вон, в Македонии восстание, младотурки требуют полного отречения султана. Этого хочешь?

— Денно и нощно молюсь за здравие твое и семьи твоей, государь. Чую большую беду над Россией и страшный удар, боюсь, как бы не постиг гнев божий столицу. Езжай, государь, в Кириллов на богомолье, у меня сердце спокойней будет.

Николай зло посмотрел на меня и сломал недокуренную папиросу.

— Совсем задвинуть хочешь, чтобы твоя Дума всем руководила?!?

Швырнул ее в угол, даже не в пепельницу, и вышел, бряцая шпорами. За ним, пряча ехидные улыбочки, поспешила свита.

Меня еще раз выперли с Собора, Антония избрали, торжественные богослужения отслужили. От греха и губернатора подальше я вернулся в Питер. Но шепотки не утихли и когда через два дня в небе случилось зарево, по стране бумкнула ударная волна от Тунгусского метеорита — в столицах случились если не волнения, то сильная паника. Народ побежал в церкви, кое-где и в набат ударили.

Но затихло быстро, не продержалось и дня — Академия наук выпустила заявление, я вслед громогласно заявил, что праведники, дескать, отмолили Россию, отвели гнев божий. Прямо, разумеется, не говорил, но строил фразы так, что любой понимал: без Распутина все праведники не справились бы.

Да и масштаб удара метеорита в центральной части страны совсем не ощущался — когда еще придут фотографии поваленных деревьев из Сибири… Странно посматривающий на меня Менделеев, разумеется, сразу выбил денег на экспедицию ученых, а новый патриарх благодаря моей клоунаде сразу стал «хромой уткой».

Я же немного подбросил дровишек — мол, в этот раз отмолили, а что дальше будет, неизвестно. Потому как разврат и беззаконие кругом, мало нам своих блядей, так еще иноземных тащим. Зубатов, заранее подготовленный, тут же выслал Мату Хари, причем с большим скандалом — явившиеся выдворять чиновники и полицейские сняли с нее… министра Извольского. Ну, не то, чтобы сняли, но застали в подштанниках. Скандал вышел — конфетка. Старший Извольский был женат, валялся в коленях, чтобы не сообщили супруге. Не сообщили. Но протокольчик сохранил в папочке архива. Глядишь — пригодится.

Дальше меня дернули в Царское, я даже решил, что воспитывать будут и выговаривать за «моего ставленника», но нет — на склонное к мистике царское семейство Тунгусский метеорит подействовал как бы не больше, чем на сибирскую тайгу. Аликс вообще смотрела широко раскрытыми глазами, меня даже допустили до Алексея, вокруг которого после известных событий выстроили непробиваемое кольцо охраны. Малой радовался, дергал меня за бороду и смеялся — приключение с похищением никак не отразилось на его поведении. Забыл уже все напрочь.

— Григорий, — царь выглядел сконфуженно, но взял себя в руки и продолжил, — прости, что не доверял, что на Соборе ругал. Вот, возьми на память…

Николай протянул мне золотые часы с императорской монограммой, выложенной мелкими бриллиантами. Ого, кабинетские часы, да еще не с гербом, а вензелем Николая, да не просто золотые, а с камушками! Это как бы не самая высокая личная награда от императора. Есть еще броши — но они для дам и табакерки — но я не курю. А самые распиаренные яйца Фаберже попросту не ко времени. Так что царь отдарился по максимуму.

— Спасибо, государь, принимаю с благодарностью. И прошу высочайшего дозволения обратить их в деньги для колоний и приютов, чтобы не давать поводов для слухов, что старец-де в золоте и бриллиантах ходит.

— Да, — печально улыбнулся император, — злые языки страшнее пистолета. Сам грешен. Поступай по совести, но тогда я должен тебе другой подарок.

Дают — бери. Я немного подумал и попросил написать одну личную просьбу одному там большому начальнику. С этим посланием и уехал из Царского, снова лучшим другом императорской семьи, молитвенником и заступником.

В Юсуповском меня ждал не вполне обычный визитер — военный агент при османском посольстве миралай, то есть полковник, Кылыч-бей. Он дожидался меня в приемной и совсем извел Анечку своими восточными подкатами, отчего она передала визитера мне с явным облегчением.

Стиль общения у полковника был одинаков что с женщинами, что с мужчинами и полчаса я старательно пытался разобрать среди словесных кружев, что же ему нужно. Все оказалось по классике — нужна Кемска волость. То есть не сама Кемь с окрестностями, а Босния и Герцеговина.

Турки, лишившись агента в лице танцовщицы, забеспокоились и пошли на прямой контакт — чуяли, что на Балканах припекает. Если в Берлине и тем более Вене им объяснили беспочвенность протестов против грядущей аннексии, то оставался шанс настропалить русскими руками сербов — пусть гяуры объявляют мобилизацию и бодаются, а правоверные тем временем будут затягивать вопрос.

Де-юре Босния до сих пор турецкая, несмотря на то, что уже бог весть сколько лет оккупирована австрияками. И коли отложить аннексию на более поздние сроки, то за это время, как говорил Ходжа Насреддин, либо шах помрет, либо ишак.

Полковник разливался соловьем — он принадлежал к движению младотурок, только что заставивших султана восстановить конституцию и упирал на идеологическое сходство с «младороссами». Что характерно — сходство было, и еще какое. Ограничение монархии, конституция, образование, даже права женщин! Вот он и лил в уши, что двум идейно родственным течениям надо поддержать друг друга. Вы нас — в Боснии, мы вас — в праве прохода через Проливы.

И все бы хорошо, только я помнил, что это те самые младотурки, которые будут воевать против России через шесть лет. И резать армян. И мутить Среднюю Азию — лидера младотурок Энвер-пашу грохнули красные кавалеристы, когда гоняли басмачей, если я ничего не путаю. Так что я в дипломатических выражениях сообщил ему сакраментальное «Я вас услышал» и быстренько завершил аудиенцию — меня давно ждали в Сызрани, куда я и отправился.

С остановкой в Москве. Спускать Гершельману мой домашний арест было никак нельзя, а то каждый губернатор решит, что ему можно со мной как угодно поступать. Вот я и вперся к губернатору без приглашения. Зато с двумя орлами Туркестанова, коих «одолжил» у него ради такого дела. Нет, арестовывать губера я не собирался, у нас закон и порядок, офицеры мне были нужны для того, чтобы пройти секретарей да адъютантов без драки. Вот я и прошел.

— Здравствуй, Сергей Константинович, здравствуй! — обратился я к военному в мундире при эполетах и с приметными «мефистофельскими» бровями вразлет. Перед поездкой я посмотрел досье на Гершельмана. Боевой офицер, много воевал, был контужен. Последние годы сильно ударился в черносотенство, начал спонсировать правых. Союз русского народа так и вовсе имел главную штаб-квартиру в Москве. Тут им было полное раздолье.

— Да… как… ты… вы… — он совершенно не ожидал увидеть меня вот так, у себя в кабинете и без доклада.

— Да вот так, друг дорогой, — я придвинул кресло и уселся в него, наблюдая, как генерал наливается дурной кровью. — Что согласно Своду законов Российской империи положено за арест неприкосновенного лица?

Тут из приемной в громадный губернаторский кабинет просочился секретарь с папочкой, я благосклонно кивнул и тот принялся выкладывать перед Гершельманом листки и нашептывать на ухо. Слова «двое, из КГБ» я уловил отчетливо. Уловил их и генерал — кровь отхлынула.

— Вот-вот. Но в уважение ваших военных заслуг и крепости в православии, хочу решить по-любовному.

Если бы я начал козырять решением Столыпина, гнуть пальцы — еще бы неизвестно чем все закончилось. Но я решил поступить по-другому.

— Вот, прочтите.

И я передал записку Николая, в которой император настоятельно советовал генерал-губернатору подать в отставку. Обещал пристроить его на вакантную должность главы дворцовой полиции. Неплохая такая синекура с доходом под сто тысяч рублей в год.

— Полагаю, так будет лучше для всех.