Я Распутин. Книга третья

Глава 15

Огромная куча дерьма. Коричневая. Дурнопахнущая. Лежала у меня на рабочем столе. Принес ее не кто-нибудь, а лично Филиппов — глава сыскной полиции Питера. Спокойно дождался своей очереди в приемной, положил мне на стол докладную записку из МВД. За подписью Зубатова. В которой министр просил снять депутатскую неприкосновенность с господина Кузнецова Ивана Ивановича.

Я посмотрел справку, которая была приколота к записке. Из крестьян смоленской губернии. Окончил земскую школу. С четырнадцати лет три года был учеником в московской столярной мастерской. С семнадцати до девятнадцати лет жил в родной деревне, где занимался сельским хозяйством вместе с родителями. Потом работал столяром на Балтийском судостроительном заводе в Санкт-Петербурге. В течение четырех лет отбывал воинскую повинность, служил в пехоте. В ноябре 1905 вернулся в родную деревню, а уже в апреле 1906-го года избран от кадетов (!) в Государственную думу первого созыва от съезда уполномоченных волостей Смоленской губернии. Попал под репрессии как подписант Выборгского воззвания. В седьмом году амнистирован, после чего вступил… да что за… в Небесную Россию…

— Оля! — от моего крика задрожали стены.

Испуганная Лохтина забежала в кабинет, уставилась на меня коровьими глазами.

— Срочно мне личное дело Кузнецова. Ивана.

— Это который смоленский? Их крестьян?

В отличии от меня Лохтина помнила поименно всех небесников, что прошли в третью Думу.

— Ага, он.

— Натворил что? — Ольги испуганно посмотрела на невозмутимого Филиппова.

— Подломил банковскую кассу на Литейном, — я не стесняясь секретарши матерно выругался.

Нет… ну почему сейчас?!? У меня на носу — инспекция крепостей, потом важный визит в Европу. С немцами все висит на волоске!

— Владимир Гаврилович! — Лохтина не спешила уходить из кабинета. Плотно закрыла дверь, встала позади меня. Успокаивающе положила руку на плечо — Да что случилось то??

Много чего писали про распутинских баб. А вот то, что они вили веревки из старца — ни слова. А это правда! Что Елена, что Танеева, теперь вот обратно Лохтина. Да, болеют за дело, да заботливые… А кто-то ведь должен идти искать личное дело Кузнецова!

— Григорий Ефимович, да чего ты всполошился то?? — Филиппов достал портсигар, вопросительно на меня посмотрел. Я кивнул:

— Кури.

— Ну появилась у тебя черная овца в стаде, так и стадо большое! Всех не упомнишь. Я узнавал — сто восемьдесят два депутата в Думе от небесников.

— Уже меньше. Булгаков увел семерых, и вот теперь это — я вчитался в записку.

У Кузнецова в Питере оказалась целая шайка, свой наводчик, специалист-медвежатник по сейфам и взломам, двое «валетов» на шухере.

— Но зачем?!? — я покрутил головой, разминая шею. Нежные руки Ольги тут же принялись массировать мне плечи.

Филиппов глядя на это только крякнул. Затянулися сигаретой, дым поплыл по кабинету.

— Оля, открой окно пошире — я бросил записку на стол, задумался — И принеси наконец, личное дело Кузнецова.

Лохтина ушла, Филиппов курил, разглядывая меня.

— Тебе сколько лет, Григорий Ефимович?

— Тридцать девять. Скоро сорок.

— Плохая дата.

— Почему?

— Так по Библии через 40 дней после смерти душа покидает землю и возносится на небо.

— А еще потоп длился 40 дней — я тяжело вздохнул — Дело говори Владимир Гаврилович! Винишь меня?

— Ни боже мой! — Филиппов прижал руку к сердцу — Встаем утром и благодарим тебя, Григорий Ефимович. Засыпаем — обратно славим. Содержание сыскарям поднял, открыл эти кабинеты дика… дикло.

— Дактилоскопии.

— И сыскные собаки. Раньше только в двух центральных околотках были. Все денег нет, денег нет… А теперь служебное животное в каждой бригаде. Какое-происшествие — выезжает сразу три сыскаря. Один пальцы снимает, другой собакой ищет. Кстати, Кузнецова так и нашли — один из «валетов» каблук от сапога потерял. Сначала выследили его, потом всю шайку.

— Ну и где он?

— В кабаке на Лиговке отмечают. Как дашь бумагу от Думы — сразу всех возьмем.

Я опять застонал. Сначала докладывать на совете Думы об этом гнилом деле — правые и левые по мне знатно оттопчутся. Потом собрание фракции. Только пережили уход Булгакова, еще идут дела по партийным кассам в губерниях… И вот снова-здорово. Кузнецов.

— Нет, хоть убей, не помню его — я повертел в руках фотокарточку — После выборгской амнистии брали чохом к себе много кадетов. Как он к ним угодил то?

— Если хочешь, Григорий Ефимович, поспрашиваю на допросе. Только ты мне побыстрее бумагу дай разрешительную. Ну как сдриснут из этого кабака…

— Жди тута — пойду нырять в дерьмо.

— Хорошо живешь. Мы оттуда и не выныривали.

Замуштрованные до потери пульса солдатики старательно тянулись в равнении на высоких особ, прибывших в Ковенскую крепость. На первый взгляд, крепость полностью готова к обороне: двор чисто выметен, подворотнички свежие, пуговицы начищены, рамы и двери подкрашены… Наверное, будь у генерал-лейтенанта Григорьева побольше зеленой краски, он бы и траву покрасил.

1-ый Ковенский крепостной полк бодро прокричал «Здра-жла ваш им-пе-ра-тор-ское высоч-ство!» и уже покороче поприветствовал военного министра и начальника Главного штаба, ограничившись «Вашим высокопревосходительством» для Редигера и Палицина. Мне же, как откровенному шпаку, не досталось даже «Вашего сиятельства», как теперь положено титуловать графа Распутина-Стадницкого. Одно утешает, что извозчики не ошибутся — они всех сколь-нибудь солидных пассажиров «вась-сиясями» величают.

Грянул оркестр, под бодрый марш ротные коробки, преданно тараща глаза на высокое начальство, промаршировали мимо и утопали с глаз долой, проклиная, небось, высокую инспекцию, поломавшую размеренное течение дел.

— Скажите государю, — наклонился я к уху Петра Николаевича, — что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть чтобы и у нас не чистили, а то, храни Бог войны, они стрелять не годятся.

— Вы это к чему, Григорий Ефимович? — подозрительно нахмурившись спросил великий князь.

Шутки он похоже не понял. И вообще с чувством юмора у «инженера» оказалось туго. Всю дорогу из столицы изводил меня различными «прожектами». Тут был и самолет-автомобиль со складывающимися крыльями, и крылатые ракеты для полетов на другие континенты и даже авиатакси. Наш поезд с официальной делегации ехал на Запад медленно, с остановкой на инспекцию оборонительных крепостей, так что наслушался я всякого.

— Да к тому, что все эти парады да оркестры суть та же самая чистка кирпичом. Показывают внешний блеск и отрывают солдата от наращивания внутренней силы.

Редигер с Палициным заинтересованно придвинулись поближе, Федор Федорович не утерпел:

— Во-первых, смотры позволяют увидеть, насколько бодры и здоровы солдаты. Во-вторых, внешний вид показывает, насколько хорошо поставлена служба. И в-третьих, умело ли они действуют вместе.

— И часто ли крепостному полку придется в бою вместе вот так маршировать? Я бы поинтересовался — каков запас снарядов в крепости, правильно ли они хранятся, исправны ли орудия, как быстро расчеты могут подготовить их к стрельбе и насколько точно поразят цели… А парадное прохождение дело нужное, но далеко не первостепенное.

Спор о чистке ружей кирпичом мы продолжили на обеде в честь прибывших гостей, коий дало командование крепости. Слава богу, помимо меня на нем присутствовали и другие гражданские лица из числа губернского начальства, а то бы заклевали меня господа генералы. Но системно их возражения в итоге приходили к одному и тому же аргументу — вы человек штатский и в военных вопросах дурак дураком. Ну, разве что формулировали повежливее.

Зато по моей просьбе Владислав Тышкевич, знакомый мне по Думе, пригласил высокую инспекцию посетить его имение. А местные небесники организовали для поездки несколько автомобилей. Ни в какое имение, разумеется, ехать я не собирался — поутру кавалькада машин пересекла Вилию и покатила на север, прямо к IX-му форту, где и высадила нас всех.

Разумеется, обстановка на форту, где нас не ждали, мало была похожа на вчерашний парад-алле и потому недоуменные интонации начальствующих лиц быстренько заглохли и сменились лающими. По плану, доложенному вчера генералом Григорьевым, на IX-м форту вовсю расширяли полевые укрепления, по факту же рядом со рвом уныло ковырялось от силы два десятка солдат под командой подпоручика.

Вот он и отдувался за все начальство сразу перед тремя генералами такого уровня, что представить себе разговор с ними он мог лишь в мечтах. Или в страшном сне.

Но несмотря на вопиющую юность, робевший поначалу подпоручик шустренько освоился и бодро отвечал на вопросы. Наверное, оттого, что я сразу шепнул — не боись, паря, говори правду, а коли обидит кто, сразу мне жалуйся, я Распутин. Это имя уже крепко засело в общественном сознании.

Господа военные, кто слышал, изобразили на лицах неудовольствие, но промолчали. Разве кто-то из адъютантов тайком показал поручику кулак.

Расклад нам предъявили вполне обычный — большинство солдат на «вольных работах» в Ковенском уезде. То есть трудятся на уборке урожая, обеспечивают крепость продовольствием или, что вернее, зашибают деньгу в полковые кассы, откуда она перетекает в полковничьи карманы. А что модернизация крепости от этого идет ни шатко, ни валко, всем пофиг.

Пока там генералы от инфантерии да инженерии терзали подпоручика, я отправился к солдатам. Они поначалу вытянулись во фрунт, хоть и были без мундиров, в одних рубахах, и даже приставили лопаты «к ноге».

— Господин Распутин! — обратился ко мне самый бойкий, с курносой рязанской рожей.

— Ваше сиятельство! — пнул его солдат постарше, видать, унтер.

— Бросьте, мужики, по простому зовите.

— С графьями не положено, — спокойно заметил третий, но смотрел недобро.

— Да какой я граф, смех один. Крестьянином родился, даст бог так и помру. Шелуха это все.

— А коли так, Григорий Ефимыч, — снова подкатил бойкий, — табачком не богаты? Мы за утро весь запас скурили.

Унтер цыкнул на него, но я только развел руками:

— Нету, не курю и вам не советую. Вся грудь изнутри у вас чернотой потом изойдет.

Проняло. Но не всех.

— Может, еще и не пьете? — с поддевочкой спросил третий.

— Пью, как не пить, еще Владимир Святой сказал «Веселие Руси есть пити». Только умеренно.

— А в газетах пишут, что вы за вечер ящик мадеры выпиваете! — бойкий тут же пострадал за длинный язык, получив затрещину от унтера.

— Не, здоровья не хватит. Так, стакан может и все. И то, только для запаху — своей дури хватает.

За разговорами сопровождающие нас лица на другом фасе форта организовали пикничок, куда мы и перешли всей толпой, снабдив подпоручика и солдат частью припасов.

— Прекрасный форт, новейший проект! — обвел панораму рукой великий князь.

— А какой в нем смысл, Петр Николаевич?

— Вы человек не военный, поэтому объясню просто: здесь необходимо прикрыть стратегически важные железнодорожный тоннель и переправу через Неман, — пока еще вежливо ответил Петр Николаевич.

— Да это понятно, — спрятал я усмешку в бороду, — но какой смысл городить форты в трех верстах от крепости?

Трое военных в больших чинах откровенно засмеялись, рассаживаясь на привезенных стульях вокруг доставленного стола.

— Ну как же, Григорий Ефимович, форты не дают противнику применять артиллерию по крепости, — объяснил мне как дурачку Редигер. — К тому же, этот форт уже в пяти верстах.

— А какова дальнобойность немецкой осадной артиллерии?

Все посмотрели на Палицина. Федор Федорович отвлекся от фужера с вином и выдал ответ немедленно:

— Пятнадцатисантиметровая полевая гаубица образца 1902 года имеет дальность восемь километров. Тяжелые орудия — до двенадцати-четырнадцати.

— Ну вот я человек не военный, как верно заметило Ваше высочество, но давайте представим, что я командую осадной армией. Какой смысл мне перестреливаться с крепостью, если я могу вдалеке, вне досягаемости фортов, расположить дальнобойную артиллерию и уничтожить форты один за одним?

— Время, Григорий Ефимович, время, — наставительно произнес великий князь, акцентируя вилкой. — За то время, что противник потратит на взятие крепости, подойдут резервы и войска укрепятся на новых рубежах.

Далее передо мной развернули концепцию «игры от обороны» с опорой на крепости. Я же, памятуя о серьезном превосходстве немцев в артиллерии и что все русские крепости рано или поздно были взяты, все старался с позиции «гражданского шпака» и «полного лоха в военном деле» задавать всякие наводящие вопросы. Например, считал ли кто-нибудь расход снарядов на взятие крепости и сравнивал ли его с таковым на прорыв равнозначной по стоимости полосы обороны? Ну, то есть куда выгоднее деньги закапывать — в редкие крепости или в многокилометровые траншеи? И все время старался с вершин военного искусства сбить генералов на вопросы финансовые. У всех военных аппетиты только дай, им денег всегда не хватает, так что под хоровой плач «модернизация крепостей требует значительных сумм, которых казна не имеет», некоторое смятение в мозгах я произвел.

При моей скромной помощи великий князь и генералы сформулировали принцип «чем больше калибр осадной артиллерии — тем короче осада», а когда я как бы ненароком помянул Перемышль, очень задумались. Эта кость торчала в горле у Русской армии в основном потому, что первый штурм не обеспечили крупными калибрами. Вот я и задавал вопросы — а можно ли, как в Порт-Артуре, поставить на железнодорожные платформы морские орудия? А можно ли это сделать быстро? Или втихую и держать эту дубинку хоть за Уралом? А потом быстро так — рраз! и пригнать в нужное место…

Вообще, концепция войны «от экономики» пока еще не сложилась и то, что предстоит воевать на истощение, в головах укладывалось с трудом. Типа мы такие лихие на конях шашками вжик! вжик! а следом чудо-богатыри в штыки ура-а-а-а! и все, мы в Берлине. «А Кенигсберг? А Позен и Бреслау?» — невинно спрашивал я и подталкивал к тому, что воевать будем трудно и долго. И потому воевать надо дешево и с максимальным сбережением жизней. А врагу наносить урон экономический. Мысль о том, что раненый вражеский солдат нам выгоднее, чем убитый, произвела среди собравшихся смятение.

— Вы, Григорий Ефимович, воля ваша, что-то нескладное придумали! Оно, может, и хитро, но больно странно. Над вами смеяться будут, — под веселое хихиканье сообщил мне Палицын.

— Да пусть смеются, мы еще посмотрим, кто посмеется последним. Вот смотрите, господа, убитый солдат упал и лежит, потом его закопают и все. А раненый? Во-первых его надо с поля вытащить, значит, нужен еще один солдат, а то и двое. То есть одним выстрелом мы выключили из боя сразу двоих. Во-вторых, его надо перевязывать и лечить, то есть тратить на него перевязочный материал, лекарства, время санитаров и докторов. В третьих, если он выбыл из строя, ему надо платить пенсию. Сплошные расходы! Да еще если раненые и увечные будут возвращаться по домам в большом числе, это будет подрывать дух в тылу и волю к сопротивлению.

Тут на форту поднялась суета, на которую мы вынужденно отвлеклись — забегали солдатики, заблажили фельдфебеля, выскочили, громыхая шашками, офицеры… Как оказалось, всю суматоху произвел командующий крепостью генерал-лейтенант Григорьев, до которого, наконец, дошла весть о внезапной инспекции IX-го форта и он примчался под светлы очи высокого начальства. Каковое, устав от военно-теоретических разговоров, немедля пригласило его к столу на предмет выпить и закусить.

В дальнейшей идиллии я принимал участие как статист — три генерала, Редигер, Палицын и Григорьев, воевали еще в русско-турецкую, и потому разговоры свернули на темы боевой молодости. Как мы такие лихие на конях шашками вжик! вжик! а следом чудо-богатыри в штыки ура-а-а-а! и все, мы в Стамбуле… А, нет, не в Стамбуле.

Смотрел я на них и который раз убеждался — генералы готовятся к прошедшей войне. А Григорьев, просидевший русско-японскую в Варшавской крепости — так и вовсе к позапрошлой.

Эти сомнения я и вывалил на спутников, стоило нашему поезду тронутся дальше.

— Я понимаю стремление дать заслуженным генералам необременительную должность, но, господа, если через пять-шесть лет нас ждет большая война, — тут я фирменным «распутинским» взглядом оглядел большое начальство, чтоб запомнили, — то к ее началу во главе узлов нашей обороны окажутся пожилые люди, чей военный опыт устарел лет на тридцать? И это при том, что у нас достаточно людей, защищавших Порт-Артур.

Очень я стремался, что увешанные орденами старцы такого навоюют, что накликают Ленина и Ко. И когда в Гродне нас встретил генерал-майор Кристашович шестидесяти лет, а в Бресте инженер-генерал князь Туманов аж шестидесяти четырех лет от роду, то верхушка армии и гвардии начала нервно переглядываться. Ну да, шестьдесят четыре плюс шесть равно семидесяти, вот он вам навоюет.

Теоретические разговоры продолжились во время внезапной инспекции Новогеоргиевской крепости — варшавское отделение небесников точно так же подогнало поутру машины и через час мы пересекли Вислу и Нарев.

Солдатики на въезде, завидев обилие золотых эполет, молча взяли на караул и мы въехали в ворота Новогеоргиевской крепости.

— Постойте, господа, то есть если я и, скажем, десяток депутатов нарядимся в мундиры с орденами и лентами, то нас также легко пропустят в крепость? — не преминул я вставить шпильку господам генералам.

Они тяжело засопели и встопорщили усы, не умиротворила их и некоторая даже пасторальность обстановки — у краснокирпичной башни паслась коза на веревочке, там же на распорках были натянуты веревки и сушилось белье. А из начальства крепости нас встретил только полковник Дзевановский, комендант изволили отсутствовать, что еще больше разъярило инспекцию. По итогам оной генерал-лейтенант Бобырь своей должности лишился и крепость сдал начальнику штаба.

Запивать раздражение мы уселись на бережку Нарева, недалече от козьего выпаса. После четвертой крепости мои воззрения уже не вызывали такого отторжения, как в Ковне и даже сами господа генералы начали продуцировать разумные идеи.

— Да-с, цитадель безусловно устарела, да и кирпичные форты тоже, — вздохнул Палицын. — Полагаю, что при интенсивном обстреле поражения от осколков кирпича будет как бы не больше, нежели от снарядов противника.

— Деньги, Федор Федорович, деньги. Я бы с удовольствием перестроил ее в бетоне, но… — вздохнул и Редигер.

— Так может и не надо их все перестраивать? — влез я. — Наоборот, нарыть траншей, окопов, во много рядов, ходов между ними? Дешево, да и при обстреле одного участка войска можно отвести на другой…

Генералы только водки хлопнули. Но это оказалось и к лучшему — через две стопки на третью напряжение отпустило и нас опять понесло в военно-теоретические дебри. Договорились до того, что роль крепостей преувеличена, что они имеют смысл в основном как пункты снабжения. От крепостей перешли к методам их осады и тут я напророчил инженерно-штурмовые части, вплоть до бронежилетов.

— Думаю, что роль инженеров, саперов и пионеров в грядущей войне только возрастет, — я слегка поклонился «инженеру». — Судите сами: строительство и преодоление грандиозных оборонительных линий, осады, минирование…

— Что? — переспросил Редигер.

— Наземные мины, — пояснил Палицын. — Британцы в Трансваале вполне успешно их применяли для защиты своих городов и железных дорог.

— Ну, это же в буквальном смысле слова зарывать деньги в землю!

— Так мину можно сделать дешевой, — не утерпел я. — Мы же согласились, что нам достаточно ранить вражеского солдата, а не разорвать его на тысячу клочков?

И я рассказал про пулевые мины — кусок ствола с патроном, упирается в острый шип. Наступил — шип наколол капсюль — патрон выбросил пулю — ранение ноги. А стволов от старых берданок навалом, из каждого пяток мин сделать можно.

— Помилуйте, это бесчеловечно! — возмутился Петр Николаевич.

— Бесчеловечно убивать людей, в особенности наших. А когда мы раним противника, мы тем самым спасаем его жизнь, — иезуитски вывернул я.

Долго мы еще говорили. О колючей проволоке — да так, что Палицын подозвал адъютанта и велел подать блокнот. О снайперах, которых можно набирать из Стрелковых обществ или сибирских охотников. О пулеметных тачанках и о том, что пулемету не нужен расчет в шесть человек — и трое отлично справятся. О легких пулеметах для конницы — тем более Федоров уже озаботился…

Под конец генералы слвсем расфантазировались, когда Петр Николаевич впал в экстаз после литра выпитой и предложил перевозить пехоту на самолетах. Гений, чо, считай, придумал воздушный десант, только вот самолеты у нас пока дай бог одного пассажира поднимут.

— Мысль интересная, но самолеты это еще когда будет, а вот грузовики армии нужны уже сейчас, — надавил я. — И пехоту возить, и снаряды, и пушки тягать, и полевые кухни. Он же не устает как лошадь, знай — подливай горючее да масло.

— Знаем мы вас, — погрозил мне пальцем Редигер. — Небось о своем заводике думаете, куда моторы пристроить, как бы подряд выхватить!

— И о нем тоже, — посерьезнел я. — Но вот я при всех говорю: истинный крест, коли война начнется, все заводы, что могут на войну работать — двигательный, оптический, взрывателей, радиотехнический, — все передам в казну.