Взрослые сказки

Глава 5

Когда я проснулся, солнце уже взошло, но Рита еще не проснулась. Она, как и обычно, сидела боком на моих ногах, чуть склонив голову к плечу, а на коленях у нее лежал почти довязанный детский свитер. Видимо, она может вытянуться во весь рост и подремать на нормальной постели только, когда я ухожу из дома… Девушка шелохнулась, из расслабленных рук стало падать вязание, медленно сползая на пол, и мне пришлось удержать его, чуть коснувшись ее пальцев. Рита открыла глаза и молча посмотрела на меня.

— Доброе утро, — слова прозвучали с той же интонацией, что два дня назад, но теперь она не была случайной.

Девушка чуть улыбнулась, кивнула и произнесла строго:

— Я приготовлю завтрак.

Пока я умывался, она выставила на стол чашки и тарелки, принесла горячий чайник и сковороду с шикарным омлетом, после которого захотелось не заниматься делами, а завалиться на диван и отдохнуть еще часик. Но, хоть мы и не договаривались, я знал, что меня ждет Дамиан и очередная необычная сказка.

— Я должен вернуть сапоги и плащ, — произнес я, выглядывая в окно, где ярко светило солнце. — Возможно, снова сходим в лес…

Рита кивнула и подошла ко мне, подавая высушенный, аккуратно сложенный плащ. Я протянул за ним руки, не особо глядя, раздумывая о том, что бы еще можно было насобирать для обмена — и моя ладонь каким-то образом сжала ее. Рита зарумянилась, но руку не одернула, и я понял, что надо как-то выходить из столь двусмысленного положения.

Откинув плащ на плечо, я сжал ее ладонь двумя руками и, посмотрев в лицо, легонько потряс:

— Я давно хотел поблагодарить тебя за все, что ты делаешь; за то, что ты так любезно добываешь и готовишь еду; за то, что выполнила мою странную просьбу и отгоняешь кошмары; за твою доброту и внимание к, по сути, совершенно чужому человеку. Спасибо большое.

Рита открыла было рот что-то возразить, но затем лишь натянуто улыбнулась и кивнула.

Я осторожно отпустил ее ладонь, убедившись, что она поняла мою мысль — мы все же чужие люди из разных миров — и взял в руку корзинку и сапоги.

— Я пошел, — произнесено было нарочито весело и решительно, мне надо было поставить точку и показать ей, что я не разделяю ее фантазий, если они и были. А большинство молодых девушек уже напридумывали бы себе личную сказку, приписав мне чувства и мысли, которых в помине не было.

Хотя, шагая через дорогу к дому Дамиана, я почему-то чувствовал себя довольно гадко.

Врач встретил меня на пороге с корзинкой в руках. Поздоровавшись, он забрал у меня сапоги и плащ, подтвердив, что они сегодня уже не понадобятся, и предложил вновь прогуляться в лес, в этот раз — за орехами и ягодами, на что я, конечно же, сразу согласился. В этот раз мы отправились немного в другую сторону и так далеко от деревни не отходили, хотя казалось, что Дамиан знает лес как свои пять пальцев, что и не удивительно — он жил его дарами. Как всегда, он был не особенно разговорчив в пути, лишь указывая мне, где можно было поискать плоды, да и я думал о своем. Я боялся, что начну забывать первые сказки.

Однако эти мысли не помешали мне вовремя заметить показавшиеся из-за стволов деревьев высокие рыжие кучи из земли и иголок, доходившие, наверное, до пояса взрослому человеку. Я тут же указал на них Дамиану, и он, кивнув, подал знак, что пора сделать привал, а я сразу понял, что сейчас будет сказка. Так и вышло: неспешно закурив трубку, он начал рассказ.

Все в деревне считали Оливье дурачком, но на самом деле он был совершенно здоровым. Причина его глупости и неприспособленности к жизни заключалась в полном отсутствии какого бы то ни было любопытства к окружающему миру, а также в огромной, непреодолимой лени, которой всячески потакали. Он был поздним и единственным ребенком, слишком желанным, и его мать направила все силы на то, чтобы оградить сына от каких бы то ни было опасностей и забот. Даже когда умер ее муж, она продолжала все делать по дому сама, пока уже выросший в крепкого мужчину Оливье валялся где-нибудь на солнышке; и лишь изредка старушка просила сына — поднять какую-нибудь тяжесть или сходить с ней в лес. Но никто не вечен и, незадолго до того, как ему исполнилось сорок, старушка умерла.

Оливье остался совсем один: близких родственников больше не было, а дальние не считали его частью своей семьи, собственной он не обзавелся — что не удивительно, никто не пожелал себе такого мужа. Голод заставил его наконец подняться на ноги в поисках еды, и Оливье ее нашел — чувствуя, как уходит ее время, мать потратила свои последние силы на заготовку продуктов впрок: бочки солений, висящие под потолком подвала копчения, насыпь яблок и картошки, кое-какие крупы и сухари позволили Оливье еще довольно долго не знать никаких проблем. Но закончились и они. Тогда он стал понемногу обменивать все, что было в доме, на готовую еду и продукты, а в свободное время, то есть всё свое время, блуждал по лесу, собирая ягоды прямо в рот.

Однажды мужчина забрел особенно далеко: он шагал, сбивая большой палкой шляпки крупных, ярко-красных мухоморов и поглядывая по сторонам, надеясь увидеть заросли малины или лужайку лесной земляники. Однако вместо этого он внезапно для себя заметил поляну, сплошь занятую несколькими большими муравейниками. Даже не большими — гигантскими, почти с него ростом, рыжими от насыпанных сверху сухих колючек и древесной трухи. Оливье решил, что будет весело разворошить эти насыпи, посмотреть, как муравьи кинутся врассыпную из разрушенных ходов, и направился к поляне, где тут же принялся палкой уничтожать земляные постройки. И действительно, из муравейников тут же повалили какие-то букашки, не очень похожие на муравьев, скорее на небольшого тонкого богомола, они становились на задние лапки и размахивали ими в сторону мужчины, только сейчас заметившего, что они еще что-то забавно пищат. Он прислушался и разобрал слова: "Прекрати, прекрати разрушать наш дом!"

Удивившись, Оливье остановился и задал совершенно глупый вопрос:

— Вы умеете разговаривать?

— Да, — ответили ему. — Уходи отсюда.

— Вы волшебные существа? — снова уточнил мужчина.

— Да, — пропищали малыши.

— Тогда я уйду и больше не трону вас, если вы, в свою очередь, поможете мне вести хозяйство. Вам ведь подвластно волшебство?

Маленькие существа переглянулись, и один из них произнес:

— Хорошо, договорились. Возьми пятерых из нас к себе домой и нарви синих ягод, что растут на краю поляны — они нам понадобятся. И не забудь свое обещание!

Оливье кивнул и сделал так, как они велели — набрал в карманы ягод, сверху усадил пятерых жителей муравейника и отправился домой. Там он дал им первое задание — приготовить обед и прибраться в доме, и те ответили, что сделают все ночью, так как никто не должен видеть, как они творят чудеса. Кроме того, сам Оливье должен был сделать отвар из принесенных им ягод и пить его перед сном, чтобы ненароком не проснуться среди ночи и не увидеть их.

Поворчав, мужчина послушался, лег спать, а на утро не смог поверить своим глазам: весь его дом сиял чистотой, а в печи стояла готовая еда на весь день. От отвара у него немного болела и кружилась голова, но только после пробуждения, так что Оливье решил не обращать на это внимания.

— Мы все сделали, как ты велел, — пропищало невесть откуда появившееся на его подушке существо. — Отнеси нас в лес.

— Ну уж нет, — уперся лентяй. — Я обещал не трогать ваш дом, пока вы будете мне помогать, а не за одно какое-то слабенькое чудо! Завтра почините мне шатающиеся лавки и наносите воды в кадку. И конечно же, не забудете про обед.

Существо не нашлось, что ответить, оно лишь попросило мужчину принести в дом продукты, из которых следовало готовить, и исчезло.

С того момента Оливье стал жить, как раньше — все за него делал кто-то другой: готовил, прибирал, чинил, прял и шил для обмена, а ему оставалось только нежиться на летнем солнышке. В последнее время мужчина старался не сидеть дома, где ему постоянно мерещились какие-то шорохи и шелест маленьких лапок.

Лето подходило к концу, когда закончился отвар из ягод, что он пил каждый вечер.

— Мелочь, иди сюда! — позвал Оливье существо, тут же появившееся рядом с ним. — У меня отвар закончился, сделайте мне к завтрашнему утру новый!

— В этом нет необходимости, — пропищали ему в ответ, — мы уже окончательно тут… обосновались.

— Что сделали?! — зло воскликнул мужчина, но его собеседника уже и след простыл.

Оливье вскочил на ноги и принялся рыскать по дому, переворачивая посуду, скамейки, остальную домашнюю утварь в поисках маленьких существ, ему казалось, что он постоянно теперь слышит их топот, писк и шорох, но отыскать маленьких хитрецов не удавалось. Пока он не догадался заглянуть в опустевший давно погреб.

Оливье откинул тяжелую крышку подполья, заглянул вниз, насколько позволяли проникающие через окно лучи клонящегося к горизонту солнца — и громко закричал, увидев, что его погреб превратился в один огромный муравейник, кишащий тысячами мелких существ. Схватив из печи горящую головню, он бросил ее вниз, потом за ней последовала вторая, третья. Из-под пола повалил едкий дым, но Оливье этого оказалось мало: он закрыл крышку, подвинул на нее кровать, а потом стал метаться по дому, поджигая скатерти, занавески — все, что могло гореть.

Мужчина выскочил на двор, когда все здание уже было объято пламенем, а он сам хорошо наглотался дыма, и упал на землю, кашляя и пытаясь отдышаться. Дом, где он родился и вырос, где прошли все беззаботные годы его жизни, рушился на глазах: просела и провалилась внутрь крыша, полопались стекла на окнах, затрещали стены. Оливье не испытывал ни малейшего сожаления — он был счастлив, что наконец-то избавился от незваных жильцов.

— Ну вот, ты снова разрушил наш дом, — послышался откуда-то писклявый голос.

Мужчина замотал головой по сторонам, но нигде не увидел его обладателя.

— Как мы и думали, все шло именно к этому…

— Где ты, покажись! — вскричал Оливье, но больше ему не отвечали.

Зато его ноги и руки стали двигаться сами по себе, заставляя подняться с земли и зашагать куда-то в сторону леса. Мужчина пробовал сопротивляться, но у него ничего не получалось, тело не слушалось его, будто кто-то дергал конечности за ниточки, он кричал — но никто из деревни, привыкшей к его чудачествам, не спешил на помощь. Иногда слышался тихий шорох, и Оливье наконец-то осознал, что доносится он вовсе не снаружи, а в его ушах, будто в голове перебирали лапками маленькие существа. Даже его скудного ума хватило понять, что все это время не было никаких чудес — он делал все сам, по ночам, словно лунатик, заглушив свой разум отваром и направляемый жителями муравейника — вот почему с утра он чувствовал себя таким разбитым и потом весь день отсыпался.

На лес опустилась ночь, голос сорвался от крика, и мужчине оставалось лишь брести среди деревьев, смешно и дергано передвигая конечностями, словно кукла. Впереди показались муравейники — еще не до конца восстановленные, особенно посреди поляны, где он чересчур усердствовал.

— Вот мы и дома, — послышался в голове писклявый голос, и Оливье готов был поклясться, что он услышал в нем злорадство.

Он вновь изо всех сил попытался вернуть контроль над своим телом, но чужая, гораздо более мощная воля заставила его опуститься на колени, а потом и вовсе ничком упасть на землю, и больше не позволила двигаться. Оливье, прижимаясь лицом к колючим сухим сосновым иголкам, оставалось только наблюдать, как высыпали из муравейников сотни маленьких существ, в мгновение ока облепившие его сплошным копошащимся ковром. Он почувствовал их укусы, сначала слабые, но ни на секунду не прекращавшиеся, буравившие его кожу, прогрызавшие ходы в его теле, которому теперь суждено было стать новым домом. Мужчина пробовал закричать, он приложил к этому все оставшиеся силы, но смог лишь разлепить пересохшие губы и чуть приоткрыть рот, куда тут же хлынул новый поток захватчиков.

После последней фразы я невольно передернул плечами — без каких-либо словесных ухищрений Дамиану удавалось рисовать в моем воображении довольно яркую картину — и решительно отмел появившуюся было мысль взглянуть на муравейники поближе. Корзинки не удалось заполнить даже наполовину, но приближалось время обеда, и пора было возвращаться домой. Как всегда, я условился с врачом, что зайду к нему ближе к вечеру, распрощался с ним и отправился к себе.

Рита мне навстречу не появилась, но аромат готовящейся еды я уловил сразу — она была на кухне и занималась обедом. Девушка бросила на меня лишь короткий взгляд, кивнула в ответ на корзину, что я поставил в углу кухни, и вновь отвернулась к плите. Наверное, утренний разговор (то есть монолог) возымел действие, даже если она еще просто раздумывает над ним, с другой стороны — она всегда была немногословна.

После сытного обеда я уселся на диван, прикидывая, что у меня есть еще пара часов до визита к Дамиану и уже начиная немного нервничать по поводу того, что я впустую трачу время. Но начинать обрабатывать материал и записывать рассказы я не хотел — этим я займусь дома, когда ничто не будет отвлекать — а вот пометки на ходу не делал, наверное, зря. И только потом мелькнула мысль, что это спокойная жизнь без визитов чудовищ заставляет меня понемногу забывать детали историй, до этого яркой картинкой впившиеся в мою память. Я прикрыл глаза, со стороны могло показаться, что задремал, и Рита, закончив с уборкой посуды со стола, присела на другом конце дивана. Я несколько минут чувствовал ее пристальный взгляд на себе, потом услышал тихий шорох — тонкая рука скользнула по дивану к моей ладони, переплетая наши пальцы. Я упорно продолжал делать вид, что сплю, и эта, возможно, глупая идея казалась сейчас самой удачной, потому что ответ Риты я понял — но совершенно не знал, как лучше поступить.

Все решилось через пятнадцать минут — по тихому, размеренному дыханию девушки я понял, что она заснула, но еще долго сидел, занятый своими мыслями и ощущением тепла ее руки. Потом осторожно, стараясь не разбудить, встал с дивана и выглянул в окно — солнце устало ползло к горизонту, но до заката еще оставалась пара часов, самое время было отправиться за очередной сказкой. Я снял со спинки дивана плед и, укрывая Риту, наклонился так низко, что даже замер, когда меня коснулось ее дыхание. Опомнившись, я быстрым шагом вышел из дома и направился к Дамиану.

Тот ждал меня с чаем и домашней выпечкой, которую он обменял на собранные сегодня дары леса — если подумать, то для одинокого мужчины, не особо утруждающего себя готовкой, он питался довольно разнообразно и вкусно. Мне все казалось, что в пронзительном взгляде молчаливого врача сегодня читался какой-то упрек, но он по своему обыкновению не сказал ни слова относительно моих поступков, даже если правда о чем-то догадывался. После чая Дамиан предложил прогуляться — и я, конечно, согласился.

Мы вышли из его дома и медленно зашагали по дороге, упиравшейся в заброшенную усадьбу. Я все еще чувствовал некоторое напряжение, глядя на маячивший впереди дом в окружении заросшего сада, где мне довелось пережить не лучшие мгновения своей жизни, но в то же время почему-то надеялся, что рядом с Дамианом со мной ничего не случится, чудища не появятся, пока я не один.

Наступление осени сегодня казалось окончательным и неотвратимым: хотя в городе в это время года еще можно было увидеть зеленую траву и деревья, чья листва не успела пожелтеть, в деревне было гораздо прохладнее, особенно по ночам, поэтому кроны уже значительно поредели. Трава пожухла и склонилась к земле, пахло сыростью, даже не смотря на два солнечных дня, со стороны реки, что я пересекал по мосту, направляясь сюда, веяло холодом, а между кустов уже виднелась тонкая паутинка тумана, пока что стелющегося у самой земли и не решавшегося выплеснуться из леса на открытую поляну. Птиц не было слышно — лишь изредка, громко и отрывисто вскрикивал кто-то в глубине чащи.

Мы поднялись на холм, но к усадьбе подходить не стали, развернувшись к ней спиной и окидывая взглядом деревню, лежавшую в низине как на ладони. Я обратил внимание на то, что даже отсюда, с небольшого возвышения, я не мог рассмотреть ни дорогу, по которой пришел, ни автотрассу — ничего, кроме сплошной стены леса, окружавшего это место. Скала, находившаяся сейчас слева и являвшаяся, по-видимому, частью небольшого горного массива, также казалась отвесной и неприступной.

— Видите те деревья, — произнес Дамиан, указывая на небольшую группу, выступавшую из леса. Я кивнул. — Есть сказка про них.

Бернар был лучшим охотником в деревне: он без промаха бил по летящей птице и бегущему зверю, он читал следы, будто детскую книгу, подбирался к добыче так, что ни одна веточка не трещала под его ногой, а рыбу в ручье мог поймать голыми руками. Дни напролет он проводил в лесу, сначала с ватагой своих юношей-приятелей, потом с другими взрослыми охотниками, но со временем — все чаще со своим лучшим другом, Грегуаром. Другие мужчины с годами обзавелись семейством, и у них появились новые заботы, кроме как часами высматривать дичь или любоваться красотами леса, они наведывались в проверенные места недалеко от деревни, только когда дома заканчивалось мясо, или вообще обменивали его у Бернара на что-то другое. Ну а двое друзей все никак не могли найти себе по достойной жене.

Точнее, вокруг статного, сильного и приятного на лицо охотника, всегда ходившего по деревне в своей шляпе с двумя фазаньими перьями, девушки так и вились, но никто из них не удостоился от него больше пары слов: одна казалась Бернару слишком худой, вторая — толстой, третья — глупой, четвертая — мудреной, пятая — всегда насупленной… А попросту говоря — ни одна не приглянулась. Поэтому пока что он сам справлялся с домашним хозяйством, и весьма успешно.

У его друга Грегуара ситуация была совсем иная: он жил со своей пожилой, вечно всем недовольной матушкой, чей скверный характер знала вся деревня, и забитой, зашуганной сестрой, которую никак не могли выдать замуж. Никто не хотел идти в этот дом, да и сам мужчина не был красавцем — высокий, тощий, с жидкими светлыми волосами и глазами цвета выгоревшего голубого льна.

Поэтому-то они дни напролет могли бродить по лесу, изучать новые тропы и норы зверей, прикидывать, где лучше установить силки, наблюдать, куда переходили стаи и большое ли в них за лето пополнение, отмечать старых и больных животных. В лесу же и отдыхали, обедали взятым с собой хлебом, сыром, вяленым мясом, часто заедая собранными тут же ягодами или диким медом.

Однажды ясным, но уже холодным осенним полднем они сидели на упавшем стволе дерева, на краю большой поляны, заросшей высокой, пожухлой сейчас травой, и утоляли голод, тихо переговариваясь и прислушиваясь к шороху последних падающих листьев. Внезапно послышался детский голосок, один, второй, среди деревьев замелькали серые одежки детей и подростков, в основном девочек, с корзинками в руках направляющихся к поляне — должно быть, они прекрасно знали о том, что здесь по осени в траве видимо-невидимо грибов. Те, что помладше, перекрикивались громко и звонко, носились в догонялки, радостно шуршали ярким ковром, девушки постарше старались их приструнить и успокоить, напоминая, что так вести себя в лесу запрещено и опасно. Дети высыпали на поляну, как горошины на пол, раскатились по высокой траве, почти незаметные глазу, уткнувшись взглядом в землю и не видя ничего вокруг, в том числе сидевших у кромки деревьев двух охотников. Грегуар тихо вздохнул, подумав о том, что еще нескоро его дети будут вот так бегать в лес за грибами и ягодами, и тут заметил, что Бернар застыл, напряженно вглядываясь в деревья на противоположном краю поляны. Прежде, чем он успел спросить его об этом, мужчина резко сорвался с места, в несколько широких прыжков пересек поляну, перепугав детей, тут же поднявших визг, и скрылся в лесу. Грегуар бросился было за ним, но замешкался, чтобы успокоить детей, объяснить им, что это хорошо знакомый им охотник погнался за зайцем. И только убедившись, что ему поверили и успокоились, направился за другом, чьи глубокие следы были отлично видны на влажной земле. Что странно — только его следы.

Бернар, скользя равнодушным взглядом по суетившейся в траве детворе, неожиданно для себя заметил выглядывавшую из-за деревьев девушку, и вначале решил, что она пришла с ними. Но потребовалась всего минута наблюдений, чтобы понять — девушка совсем не из их деревни, она подкралась со стороны леса и, стараясь остаться невидимой, следит за детьми. Он решил во что бы то ни стало выяснить, кто она и что ей надо, и, когда незнакомка, поймав его взгляд, прошмыгнула обратно за деревья, кинулся за ней. Надо сказать, что бегал мужчина очень быстро, ему не раз приходилось таким образом преследовать добычу, и охотник ловко перепрыгивал торчавшие корни и пни, продирался через кустарник, его ноги почти не скользили по грязи и мокрой листве. Но девушка бежала, будто совсем не касаясь земли, петляя, будто заяц, от одного дерева к другому, уходя все дальше и дальше в лес. Она, казалось, совсем не уставала, но Бернар постепенно стал замечать, как тяжелеет ее шаг, как все чаще старается она оттолкнуться от деревьев, чтобы бежать быстрее. Ему же подобные погони были не впервой, он умел рассчитывать силы и терпеливо ждать, когда зверь начнет бежать медленнее. Через какое-то время так и случилось, и Бернар смог нагнать девушку, схватить ее за руку. В этот же момент его нога налетела на незамеченный в куче листвы камень, мужчина споткнулся, потерял равновесие, и, выпустив руку незнакомки, полетел на землю, вниз и вбок, под уклон большого оврага. Он кубарем скатился вниз и, как не старался прикрыть руками голову, все же так сильно ударился ею о камни на дне, что потерял сознание. Девушка, увидев, что произошло, минуту поколебалась — и скрылась в чаще.

Грегуар пробирался по лесу медленно, выверяя свой путь и с тревогой поглядывая на быстро темнеющее осеннее небо. Он бы ни за что на свете не остался в чаще после заката солнца, но мысль о том, что там его лучший друг, возможно, попавший в беду, заставляла его, нарушив все заученные с детства запреты, идти дальше. А он даже не знал, за чем тот погнался. Когда стало так темно, что охотник с трудом разбирал след и уже сомневался, не сбился ли он с пути, на краю оврага перед ним четко обозначился вывернутый камень, длинная темная полоса взрытой земли и послышался шелест все еще осыпающихся со склона оврага листьев. Аккуратно спустившись вниз, он нашел там друга, привел его в чувство, убедился, что тот может идти и, быстро, но внимательно глядя под ноги, они отправились в обратный путь к деревне.

Прошло немного времени, Бернар совсем оправился и вернулся в лес, но теперь много времени стал проводить на краю той самой поляны, сидя неподвижно и вглядываясь в чащу. Грегуар вначале пытался его расспрашивать о том, что произошло, но вскоре, ничего не добившись, оставил друга в покое. Его сестра наконец-то нашла жениха, и он помогал в подготовке свадьбы, все чаще оставаясь дома, а после того, как она съехала к мужу, появились новые заботы, с которыми раньше справлялась девушка.

Листья совсем облетели, ударили морозы, выпал первый снег, а Бернар все не менял своей привычки, он сидел на том бревне даже в ущерб своей охоте, а однажды сделал уж совсем странную вещь — выменял несколько хороших, жирных по осени зайцев на браслет из янтаря — и положил его на пенек на том конце поляны. На следующий день браслет исчез.

Прошло еще немного времени, и однажды, когда Бернар обедал, все там же, запивая пирожки с рыбой, яйцом и рисом еще не совсем остывшим чаем, он услышал тихое похрустывание снега под чьими-то легкими шагами. Медленно подняв голову, он увидел перед собой ту самую девушку: ее скромный наряд с осени не поменялся, не стал теплее, прибавилась разве что старая, дырявая шаль, в которую незнакомка пыталась плотнее закутаться. Вряд ли бы это помогло ей согреться, учитывая, что девушка была босая.

Она стояла молча, готовая в любую секунду убежать в лес, и Бернар так же молча смотрел на нее, пока не заметил, что девушка косится на пирожок в его руке. Тогда он положил второй перед собой, осторожно встал и попятился назад, отходя подальше. Пирожок был тут же схвачен и съеден, а незнакомка снова шмыгнула в чащу. Меньше, чем через месяц она уже безбоязненно сидела рядом с ним и с жадностью живущей впроголодь поглощала принесенную еду. Не видя в охотнике какой-либо угрозы, жительница леса постепенно чувствовала себя рядом с ним все спокойнее и свободнее, и Бернар решился заговорить, хотя не был уверен, сможет ли она ответить..

— Бернар, — произнес он, указав на себя, и девушка кивнула. — А кто ты?

Тонкая ручка показала на янтарный браслет, когда-то исчезнувший с пенька и теперь поблескивающий на изящном запястье. Охотник на минуту задумался.

— Амбр? — переспросил он, вспомнив имя, совпадавшее с названием камня.

Девушка пожала плечами и кивнула.

В тот же день Бернар выяснил, что девушка отлично понимает его речь, но сама говорить, увы, не может.

Когда ударили действительно суровые морозы, Амбр стала жить у него. Хозяйка из нее была никудышная, к тому же она сильно побаивалась большого огня — что и не удивительно для существа, обитавшего в лесу — но, осознав, что особой помощи от нее нет, девушка пыталась хотя бы не мешаться под ногами, дни напролет греясь на печи.

Никто не знал о ее существовании, и только своему лучшему другу Бернар решился рассказать о необычной гостье.

— Но она же из леса, запрещено приводить в деревню лесных существ! — испуганно шептал Грегуар, сидя за столом в доме охотника и краем глаза косясь на свернувшуюся клубочком на печи Амбр.

— Если об этом никто не узнает, все будет в порядке, — заверял его друг. — И она не существо, а человек!

— Как раз в этом и кроется главная опасность, — качал головой Грегуар, с сожалением понимая, что его доводы тут уже бессильны. — Она похожа на человека, но на самом деле ты лишь приручил лесного зверя.

Он ушел после долгого и тяжелого разговора, который их дружба выдержала с трудом, заставив все же Бернара крепко задуматься. Но не о правильности своего решения, а о том, как бы доказать Грегуару, что Амбр обычная девушка. И в голову ему не пришло ничего лучше, чем научить ее прясть шерсть — занятие, привычное всей женской части этой деревни. Бернар выменял прялку, немного шерсти и вечер потратил на то, чтобы научить Амбр азам — когда-то давно, когда его мать была жива, и они вели хозяйство вдвоем, она научила сына всему, что знала сама, предвидя его нелегкую одинокую жизнь. В том числе — и искусству прясть. На удивление, девушка оказалась довольно способной в этом деле, и вскоре у нее стала получаться правильная, ровная нить. Обрадованный тем, что нашел ей занятие, Бернар решил после долгого перерыва вернуться к охоте, чтобы пополнить свои запасы и обменять часть добычи у других жителей деревни. Он объяснил Амбр, что он лучший охотник в деревне (в своей "стае"), поэтому должен время от времени приносить свежее мясо. Не смотря на его опасения, девушка все поняла и согласно кивнула.

Когда вечером следующего дня Бернар вернулся с охоты, он обнаружил, что Амбр времени зря не теряла и напряла много пряжи. Пришлось мужчине идти вновь к той женщине, у которой он выменивал шерсть, и теперь отдавать ей готовую нить, привирая, что долгими зимними вечерами решил заняться еще и этим. Вся деревня знала, что Бернар живет один, сам же ведет хозяйство, а зимой дичи мало, в лесу холодно — поэтому ничего странного в том, что он ищет новый способ пропитания, соседи не увидели. Так и пошло: мужчина забирал шерсть, а приносил нитки — и получал за работу какие-то продукты.

Вопросы начались, когда женщина связала свитер из пряжи, что дал охотник, своему тяжело заболевшему сыну — и тот практически сразу же выздоровел. Бернар не взял с нее ничего, попросив лишь связать новый свитер для него самого, и через несколько дней, будто разом помолодевшая от счастья мать, отдавая ему готовую одежду, спросила — как именно он прядет? Возможно, добавляет что-то в нить (она долго рассматривала и при свече, и на солнце, но ничего необычного не заметила) или читает над ней молитвы? Мужчина удивленно покачал головой, а вечером у его двери уже стояли соседи, упрашивая спрясть шерсть и для них. Бернар никому не отказывал, но просил проявить терпение, так как не был уверен, что Амбр не надоест это занятие. Но девушка наоборот вошла во вкус, она с удовольствием проводила дни за прялкой, и работа спорилась у нее в руках. Одежда же, связанная из этих нитей, продолжала лечить даже самые застарелые недуги.

Но люди хотели не только использовать чудо, но и знать, как оно работает. Все разговоры в деревне теперь были про Бернара и его удивительную пряжу, и, конечно же, больше всего вопросами забрасывали его друга Грегуара — мать и сестра так вообще ему прохода не давали.

И он, давно решивший, что эта "лесная зверюшка" доведет Бернара до беды, не замечая, что странная обида толкает его на это, наконец сдался. Охотник рассказал матери обо всем, что произошло, начиная еще с осени — и к вечеру об этом знала вся деревня. Еще не садилось солнце, когда они — по странной иронии в большинстве своем одетые в новые свитера из пряжи, что сплела Амбр — пришли к дому Бернара, требуя выгнать чудище в лес — где ему и место. Старые правила, продиктованные когда-то слепым страхом, но не раз спасавшие жизнь, требовали смерти любого зверя, забредшего в деревню, каким бы он ни был, и не в силах было одному мужчине, пусть даже крепкому охотнику, их изменить.

Запертую дверь снесли с петель, толпа завалилась в дом, набрасываясь на Бернара, как на медведя, повиснув у него на руках, спине, шее, не давая двинуться, стаскивая забившуюся в страхе на печку Амбр на пол. Та даже не пискнула, но в глазах ее читался предельный ужас. Сжавшуюся в комок девушку и немного побитого охотника вытолкали на улицу и повели к церкви (она уже была построена в то время), намереваясь, по-видимому, именно там "совершить правосудие". Внезапно Амбр, до этого еле передвигавшая ноги под постоянными тычками в спину, вывернулась из удерживающих ее рук и стрелой побежала к лесу. Воспользовавшись тем, что крестьяне в растерянности застыли на месте, высвободился и Бернар, кинувшись за ней; а уж следом, опомнившись, бросились остальные, растянувшись полумесяцем, пытаясь отрезать девушку от ближайших деревьев.

Это у них получилось — Амбр не добежала каких-то пару метров, когда их с Бернаром вновь окружили крестьяне. Мужчина попытался спрятать ее за свою спину, что плохо получилось, учитывая, что и там стояли люди, но неожиданно девушка выбросила вперед руку, прямо из-под его локтя, и он впервые услышал ее голос — несколько громких, отрывистых слов на незнакомом чирикающем языке. По тоненькой ручке закрутился темно-зеленый стебель плюща, треснула нить браслета, рассыпавшегося по снегу яркими искрами — и люди замерли, не в силах пошевелиться. Бернар почувствовал, как свитер будто каменеет, сжимая его грудь, неведомая сила подняла его над землей, вскинула к небу, откуда-то под его ногами появился крепкий ствол могучего дуба, а над головой, шелестя, развернулась широкая крона. Он видел, как становятся корой свитера, как крестьяне один за другим превращаются в тонкие, изгибистые стволы орешника, и, когда рука дриады обернулась пушистой еловой лапой, наконец, понял все. Ветер прошелестел в переплетении их крон — дуба и ели — последние слова, в которых и так уже не было нужды.

С тех пор дух Амбр подкидывает мотки пряжи в дома тех крестьян, что пришли в тот вечер к дому Бернара, и те, кто свяжет из них одежду и наденет — никогда больше не сдвинется с места.

— Еще одна история о нетерпимости местных к жителям леса? — поинтересовался я. Как всегда, сказка заставила меня смотреть на окружающий мир немного иначе.

— Скорее, о том, что мы в ответе за тех, кто нам доверился, — уточнил врач.

— В ответе за тех, кого приручили? — поправил я, услышав всемирно известную фразу. — Экзюпери?

Дамиан только пожал плечами.

— Я не знаю такого. Хотел лишь сказать, что женщины склонны сомневаться и искать доказательства правильности своих решений каждый день, а вот мужчина делает выбор раз и навсегда.

Мы стояли на том холме, уже золотящемся под лучами солнца, коснувшегося края леса, и смотрели друг другу в глаза, что бывало нечасто. Я был уверен, что предмет этого странного разговора предельно ясен нам обоим и пришло время для действий, а не раздумий.

— В любом случае — спасибо, — я чуть поклонился Дамиану — почему-то именно этот архаичный жест, а не пожатие руки, показался мне уместным — и быстро зашагал в сторону своего дома.

Едва я прикрыл дверь, Рита вышла мне навстречу.

— Я нашла большой клубок пряжи, можно будет связать тебе свитер, а то холодает уже, — с легкой улыбкой произнесла она, и я почувствовал пробежавший по спине холодок. Не об этом ли только что предупреждал Дамиан?

— Рита, давай присядем, — я взял ее за руку, отвел к дивану и чуть надавил на плечи, потому что девушка лишь удивленно смотрела на меня, не желая садиться.

Я присел рядом, сдержав первый порыв вновь взять ее за руку.

— Ты знаешь, что я приехал сюда на время, я говорил тебе об этом. Теперь мне пора уезжать.

Она все так же молча смотрела на меня, и я запнулся, не зная, что еще сказать. Вдаваться в объяснения, больше походившие на оправдания, я не хотел, быть грубым, резко прекращая разговор — тоже.

— Когда ты уедешь? — наконец произнесла девушка. Голос казался лишенным всяких эмоций. Я на секунду опустил взгляд вниз и увидел, как побелели ее руки, с силой сцепленные в замок на коленях.

— В ближайшее время. Возможно, завтра.

— Тебе плохо тут? — вопросы у нее были наивными, как у маленького ребенка.

— Нет, наоборот…

— Тогда почему?

В глубине души, глядя в эти чистые синие глаза, я тяжело вздохнул. Все сложнее, чем казалось.

— Потому что там мое место, моя работа, моя семья, мои друзья. Там вся моя жизнь, понимаешь?

— Да, — внезапно ответила Рита. — У тебя есть обязательства, которые ты не можешь нарушить.

В ее тихом, но твердом голосе не было ни намека на упрек, но легче от этого не становилось, скорее наоборот.

— Я могу попросить тебя кое о чем?

— Да? — я готов был уже на что угодно, лишь бы прекратить это.

— Я хочу встретиться. В последний раз, на краю леса за церковью, в полночь. Принеси с собой что-то, давно принадлежащее тебе.

Я удивленно уставился на девушку. Такой странной просьбы я не ожидал.

— Хорошо, я приду, — удалось выдавить мне.

Рита кивнула, поднялась с дивана, расправив платье, и не торопясь вышла из дома. Если бы не плащ, забытый ею у камина, могло создаться впечатление, что она просто отправилась к соседям одолжить соль, если здесь была распространена такая практика.

Я посидел минуту, потом принялся собирать вещи. Времени до полуночи было еще много, и надо было как-то отогнать нехорошие мысли.