Второе сердце

РОБОТЫ СРЕДНЕЙ ГРУППЫ (Из 2080-го года)

Они сидели на обычном месте отдыха — в углу комнаты, в мягких поролоновых креслах, не торопясь закончить трудовой, полный хлопот день. Горели только лампочки дежурного освещения, но и при его скудности поблескивал после влажной уборки пол, полированные поверхности в шахматном порядке расставленных столов и стульев, дверцы шкафов, подоконники темных окон.

— Как ты думаешь, сестра, не очень больно шлепнул я Петрова за обедом? — полуобернулся робот Медведь к своей соседке — роботу Лисе.

— Думаю — не очень. Ты же — п месту о мягкому… Поделом ему!

— Поделом… Непедагогично, конечно, но уж очень я рассердился на шалопая! Тебе спасибо, вовремя увидела, как он меня отключил: еще немного — и полетели бы тарелки, пропал суп! Ошпарить кого-нибудь из ребятишек можно было… И ведь как незаметно хитрюга подкрасться сумел, минуту такую выбрал, когда лапы у меня заняты были и ничего из-за подноса не видно! Трудный ребенок этот Петров!

— Куда уж трудней, Миша! До меня он тоже, того гляди, доберется! Я примечаю — примеривается. Сладить, правда, со мною ему будет трудновато: у меня выключатель повыше прилажен — не как у тебя, не на бедре, О чем только твой конструктор думал?! Его бы на наше место! Надо будет братцу Зайцу последить за Петровым, а то, не ровен час, ухитрится он и тебя и меня, обоих сразу, отключить — представляешь, что тут ребятки наши понатворят! Завтра же вели ему почаще к нам заглядывать — нечего сидеть в своем закутке без дела, баклуши бить!

— Велю непременно! Нужно нам, Лиса, быть начеку… И что за дети нынче пошли! Восхитительные дети!

Они минуту помолчали, расслабившись и отдыхая.

— Ну, Миша, давай спать! Смажем свои суставчики и…

Лиса откинула голову и надавила затылком на спинку кресла — раз, другой, заставляя сработать клапан резервуара смазки.

— Ах, хорошо! Пошло маслице, побежало!

— А у меня неладно что-то, Лиса, до ног никак не доберется… И не в первый раз уже так! Попрошу завтра Марью Семеновну — пусть велит механику посмотреть, в чем дело.

— Попроси. Немолодой ты уже, Миша, немолодой! Когда меня к тебе в помощницы определили, шкура твоя очень даже потертой была. А лет-то с той поры прошло немало! Крепкий ты, однако, коли не сдаешься еще! Ну, спокойной ночи!

И Лиса решительно щелкнула выключателем, спрятанным в густом мехе на груди. Следом и Медведь опустил тяжелую лапу на свое облезлое, лоснящееся бедро.

«Хороший морозец! Градусов десять наверняка есть… Наконец-то прогноз на декабрь начал оправдываться. Авось Новый год по-людски встретим, без слякоти этой надоевшей…» — рассуждала Марья Семеновна, подходя рано утром к детскому саду.

Предновогодняя неделя в связи с переносом одного выходного на тридцать первое получилась длинной. Последние же дни, как всегда, самые суматошные.

Набрав на дверях шифр замка, она дернула колечко, толкнула правую створку; обмела с теплых сапожек снег, сняла запорошенную шляпку, встряхнула ее и прошла в свой кабинет на первом этаже — направо от лестницы. В этом же крыле был бассейн и спортивный зал, а в левом — комнаты младшей группы. Помещения средней — находились на втором этаже, старшей — на третьем.

Марья Семеновна, повесив пальто и шерстяную кофточку в шкаф, возле приготовленного к празднику для самого рослого из «наших» папаш наряда Деда Мороза, надела форменный голубой халат, достала из кармашка гребенку, подошла к развернутой на письменном столе новогодней стенгазете. Передовица с поздравлениями… Стихотворение дежурного механика С. Краснова… Фотомонтаж «Наши будни»… Дружеские шаржи на всех работников детсада, по группам. Вот младшая: Тамара Ивановна, Танечка… Робот-уборщик Заяц Младший — верхом на пылесосе. Правда, у этого робота и других забот хватает — он и еду, что с фабрики-кухни привозят, принимает, и белье из прачечной. И лифт-подъемник обслуживает. Но всего на одном рисунке не изобразишь… Это роботы средней группы — Медведь, Лиса и их подручный — Заяц Средний. Сидят друг на друге и каждый из-под лапы строго глядит в свою сторону. Дружная компания!.. Старшие — под началом у Прасковьи Васильевны. В одной руке у нее указка, в другой — глобус. Прасковья Васильевна готовит ребят к школе. При ней роботы — Большой Гном и Малый Гном, дремлют на диванчике — голова к голове, а в облаках над ними — что Гномам снится: Белоснежка у новогодней елки танцует.

Вот и весь коллектив. «Музыка» у них — приходящая, совмещенная с другим детсадом. Механик Краснов — и свой и не свой — дежурный, решили его не рисовать. И себя Марья Семеновна оформлявшей газету Танечке изображать не велела, сама не зная почему. Пускай бы — что тут такого? Но теперь уже поздно.

Заведующая глянула на часы и стала торопливо причесываться. Гребенка застревала в густых волосах, Марья Семеновна нетерпеливо дергала ее, морщась от боли. «Так тебе и надо, милая: недосушила вчера после ванны, лечь спать торопилась — терпи теперь!..»

Управившись с волосами, она заспешила в подсобные помещения первого этажа. Заяц Младший сидел в кресле, наклонив набок ушастую голову, ощетинившись рыжими усами. Полюбовавшись молодцом, Марья Семеновна нащупала на его груди кнопку выключателя, щелкнула. Робот открыл глаза, и они засветились зеленым огнем — все ярче и ярче, до полного накала. Заяц шевельнул лапами.

— С добрым утром, труженик! Вставай, проверяй свой подъемник — скоро завтрак привезут.

Когда она поднялась на второй этаж, внизу прозвенел мелодичный колокольчик и послышались голоса Тамары Ивановны и Танечки, а когда, закончив обход всех помещений и разбудив одного за другим — Медведя, Лису и Зайца Среднего, обоих Гномов и Зайца Старшего, сошла в вестибюль — дверь с грохотом распахнулась и ворвался первый ребенок. Поправив съехавший на глаза меховой треух, он швырнул в угол хоккейную клюшку и снял рукавицы.

— Здравствуйте, Марья Семеновна!

— Здравствуй, здравствуй! Проходи, раздевайся… Кстати, когда ты все же перестанешь так хлопать дверью? А, Петров!

Марья Семеновна стояла у широкого окна кабинета и смотрела на своих подопечных, заполнивших площадку для игр. Под самыми окнами детсада младшая группа оседлала карусели. По ледяному кругу скользили длинные сани, запряженные тройкой буйногривых коней, за санями — автобус, красный, с прозрачной крышей, за ним — самолет, за самолетом — космический корабль. Из лошадиных ноздрей вырывались клубы пара, автобус урчал и пыхал сизым дымком из глушителя, в соплах турбин самолета вспыхивали лампочки, словно там бушевало настоящее пламя, а космический корабль шевелил усами антенн, поворачивая их время от времени влево-вправо.

Каруселью управлял Заяц Младший. Стоя в центре круга, он то пускал ее — всякий раз под новую музыку, то останавливал, и тогда ребятишки вылезали из удобных креслиц, соскакивали на снег и бежали меняться местами — с криком, шумом и спорами: каждому непременно хотелось посидеть на месте кучера или за рулем автобуса, в кабине летчика или за пультом командира космического корабля.

В дальнем — налево — углу площадки средняя группа каталась на санках с ледяной горки и лепила снежную бабу. Днем потеплело, снег стал податливым, баба быстро росла и толстела.

Старшим был отведен другой угол; их горка, более высокая и крутая, сейчас пустовала: ребята строили крепость и готовили снежки — видно, предстояло сраженье. «Не расквасили бы опять кому-нибудь нос!»

Горки разделяло хоккейное поле — ровная площадка с утоптанным снегом. Играли, как правило, старшие, из средней группы принимали лишь самых рослых и боевых. Все было настоящее: и форма игроков, и клюшки, и ворота, и деревянные борта… Не хватало только коньков — мальчишки бегали в утепленных кроссовках.

Вратарь — справа от Марьи Семеновны — ловко отбил в падении шайбу, тут же вскочил и замер в боевой стойке, выпучив глаза за прозрачным предохранительным щитком.

«Петров! Он самый… И как всегда — с собственной клюшкой. Детсадовских не признает!»

Она отошла было от окна, но сразу вернулась. Петров стоял в той же каменной позе. Где она уже видела эту картину? Где?.. Как две капли воды… И вспомнила — на фотографии! В толстом учебнике — «История детского воспитания в стране». Очень старая фотография. И подпись под ней: «Будущий олимпиец!» Такой же парнишка, с такими же вихрами, выбившимися из-под шлема, и с тем же напряженным вниманием в глазах.

Петров вдруг резко дернулся, пытаясь поймать брошенную по воротам шайбу, летевшую так стремительно, что Марья Семеновна едва успела ее заметить. Он далековато выставил клюшку: шайба не попала в нее, а, ударившись в руку повыше локтя, упала рядом, и Петров быстро откинул ее к бортику. Левая рука его повисла плетью. Он начал медленно сгибать ее, потом разогнул и снова согнул, закусив губу.

«Больно ведь негоднику! Ведь больно как!.. Она же такая твердая!»

У Марьи Семеновны даже озноб прошел по спине.

«И как он только не заплачет?»

Она начала вспоминать, когда последний раз видела Петрова плачущим, и не могла вспомнить.

«Это ему в тот раз нос-то снежком разбили, ему… А он — хоть бы что: приложил к переносице ледышку, постоял, запрокинув голову, подождал, пока кровь остановится, и — снова в атаку, на штурм крепости. И руку, когда еще в младшую группу ходил, тоже он сломал: забрался на подоконник, сорвался и грохнулся на пол. Танечке выговор пришлось дать… Танечка плакала, а Петров — ни-ни… К а к же он плачет?»

Марья Семеновна даже растерялась.

Она знала всех этих резвящихся сейчас под окнами мальчишек и девчонок с трехлетнего возраста и о каждом помнила, как он плакал, как плачет сегодня, на слух могла определить, кто плачет и даже о чем, из-за чего… Мысленно перебрала свою «картотеку» — петровского плача в ней не было. Значит, она никогда его и не слышала.

Танечка украшала елку. Елку притащили из кладовки Заяц Младший и Заяц Средний; развязали узел веревки, расправили зеленые лапы, прошлись по ним пылесосом и установили синтетическую красавицу в углу зала для игр ребят средней группы, в котором, как самом большом, проводились обычно общедетсадовские мероприятия, устраивались праздники, из которых самым любимым был новогодний.

Танечка стояла на лестнице-стремянке и ловко развешивала игрушки — Заяц Средний едва успевал подавать их, вынимая из огромной картонной коробки.

С первого этажа послышались голоса, по лестнице затопало множество ног, и в зал хлынула толпа ребят, вернувшихся с гулянья. В середине плыл Медведь.

— Быстро, дети, быстро — раздеваться и умываться! Обедать пора! — басил он, размахивая лапами, словно разгребая воду, над головами ребятни.

— Петров! Ты опять принес в группу свою клюшку?! Вернись сейчас же и оставь ее внизу! — крикнула вошедшая вслед за детьми Лиса. — Ты слышишь меня, Петров?

— Елка! Елка! — загалдели ребята и, увиливая от старавшегося загнать их в дверь раздевалки Медведя, запрудили угол зала, окружили, хохоча и весело приплясывая, елку, едва не уронив со стремянки Танечку.

— Елка в гости к нам пришла, елка в гости к нам пришла!

Когда общими усилиями удалось наконец вытеснить их из зала, Заяц Средний оттащил коробку к стене и пошел на кухню готовиться к раздаче обеда. Запыхавшаяся Танечка одернула голубой халатик, поправила перед зеркалом прическу, припудрила покрасневший носик и заторопилась вниз: младшие, видимо, тоже вернулись, младших тоже надо кормить.

Вскоре по всему детскому саду расползлась благодатная тишина — наступил тихий час.

Медведь с Лисой в последний раз обошли ряды кроваток, заглядывая в ребячьи лица: старательней всех спал Петров, крепко зажмурив глаза и похрапывая… Когда дверь за роботами закрылась и шаги их затихли, храпеть Петров перестал. Поднял голову и осмотрелся.

— Верка, Верка! — зашептал он, сверля взглядом пушистый белокурый затылок в ряду кроватей девочек. — Вставай! Можно уже!

Верочка Иванова быстро обернулась и уставилась на него широко раскрытыми глазами, в которых и следа сна не было.

— Пошли, Верка!

— Боюсь я… Мих-Мих обязательно проверить придет еще раз!

— Не придет! Трусиха! Вставай живо! — Он сбросил с себя одеяло, вскинул к потолку босые ноги, выгнулся и ловко соскочил на пол.

— Ох! Вот увидишь — застукает нас Мих-Мих! — зашептала, теребя косичку, Верочка и осторожно вылезла из своего гнезда.

В одинаковых теплых пижамках и мягких тапочках, они неслышно пробежали по спальне, Петров приоткрыл дверь и выглянул в зал.

— Идем!

Так же неслышно просеменив к елке, присели они на корточки возле картонной коробки.

— Смотри — еще сколько, — зашептал Петров, — а ты: «Пустая, пустая…»

— Не дразнись давай!

— Я и не дразнюсь! На́ вот — вешай фонарик! Да цепляй как следует! Матрешку бери…

— Красивая наша елочка, елочка-иголочка! — негромко запела Верочка.

— Тихо ты! На́ вертолет!

— Красивая, красивая! Только снегу нет на ней. Ни снежиночки.

— Сейчас будет! — Петров извлек из коробки большой комок ваты, отщипнул клочок, посадил на лапу ели, еще отщипнул.

— И мне дай!

— Пожалуйста! Не жалко…

Он кинул Верочке вату и достал новый комок.

— Сделай под елкой сугроб! Я принесу из дома белочку — мы ее на сугроб посадим.

— Пожалуйста! Не жалко… — И Петров полез на четвереньках под елку.

— А свечки-то стеклянные! Смотри, Петров, все стеклянные!

— У них внутри лампочки. Это электрические свечки, не настоящие. Вот дома у нас целая коробка настоящих есть, из воска! Ты — белку, а я завтра настоящую свечку принесу.

— А как ты ее зажжешь?

— Это уж мое дело.

— Красивая елочка, вся в снежинках елочка! — снова тихонько запела Верочка. — Давай потанцуем!

Она потянула Петрова за руку.

— Осторожно ты! — сморщился Петров.

— А что?

— Что-что?! Больно… Смотри, какой синяк. — Он закатал рукав. — Шайбой… Нашла время танцевать!

— Ну и не надо, я и одна могу. Тра-та-та-та, тра-та-та, тра-та-та-та, тра-та-та…

Верочка закружилась на одной ноге, слегка притопывая другой, подбоченясь и время от времени раскидывая руки в стороны.

— Верка! Мих-Мих идет!..

Когда Медведь вошел в зал, там никого не было. Он открыл дверь в спальню, окинул взглядом ряды спящих. Обнаружив непорядок, подошел к Верочкиной кровати. Верочка забралась под одеяло с головой, и Медведь осторожно отогнул край одеяла — чтобы ребенку было легче дышать. Потом еще раз внимательно всех оглядел и зашагал к выходу.

— Кто тут ходит — спать мешает? — поднял голову Петров и открыл один глаз. Зевнул, потянулся и мигом отвернулся к стене, чтобы Мих-Мих не увидел его смеющейся физиономии.

— Да, брат Миша, нелегкий нам завтра денек предстоит! Праздничный…

— Нелегкий, Лиса. Хлопот полон рот будет. А мне опять неможется. На прогулке едва ноги таскал. По холоду — оттого, что ли? И тут, — Медведь приложил лапу к левому боку, — все время греется…

— К Марье Семеновне-то не обращался?

— Недосуг было. Сама видишь — минуты спокойной нет. Теперь уж в новом году придется.

— Смотри, не стало бы хуже.

— Целый день на ногах!.. Дети, Лиса, вовсе беспокойные пошли. Шалопуты! Еще лет пять назад полегче было с ними управляться.

— Тебе видней, у тебя опыт большой.

— Большой… И неблагодарные какие-то! О них же заботишься, а они — пожалуйста тебе: «Что тут ходишь — спать мешаешь?»

— Кто это так?

— Петров все тот же! Отпетый парень!

— Не расстраивайся, Миша. Утро вечера мудренее — давай спать.

— И то верно! Давай…

За окнами резвилось солнце: на минуту пряталось в облаках и, тут же вынырнув, светило еще ярче. Лучи, пробиваясь сквозь запылившиеся с осени стекла, празднично освещали елку: ярко вспыхивали на ветках прожектора, сверкали гирлянды дождя, горели разноцветные звезды.

«Какой чудный день выдался однако!»

Марья Семеновна завершала осмотр елки.

«Поистрепалась, милая… Иголки совсем пересохли, и цвет уже не тот. Надо к будущему году ремонт сделать, подновить».

Она энергично встряхнула полиэтиленовый баллон и, нажав на рычажок горловины, направила зеленоватую струю распыленной жидкости на верхушку елки. В зале сразу запахло хвоей, лесом, и Марья Семеновна подумала о лете, далеком пока отпуске, грибах…

Дверь зала распахнулась, вошли Медведь, Лиса и Заяц Средний, подталкиваемые сзади ребятишками, вернувшимися из бассейна. Шествие замыкали оставшиеся за дверями две женщины и мужчина — родители. Памятуя вчерашний беспорядок, роботы встали цепочкой, преградив детям путь к елке.

Марья Семеновна опустила баллон на пол, хлопнула в ладоши:

— Поторапливайтесь, ребятки! Тихого часа не будет, после обеда — все сразу на праздник!

Выйдя из зала и прикрыв дверь, она оказалась лицом к лицу с родителями.

— Добрый день, Марья Семеновна! С наступающим вас!

— Добрый день! Спасибо, вас — тоже! Рановато вы, однако, дети еще пообедать должны. Можете полчасика погулять. Или вот — стенгазету нашу посмотрите. А на столике — рисунки ваших чадушек, в папке.

— Мы — может, помочь чего надо…

— Ничего не надо, все сделано, все подготовлено. — Марья Семеновна уже спускалась по лестнице. Цветные стекла окна на площадке ярко горели. «Отменный денек!»

Петров поднял руку над тарелкой с растерзанной котлетой, над кружкой с остатками компота.

— В чем дело, Петров? — подошел к нему Медведь.

— Можно выйти?

— Закончил — подожди других, не все так быстро едят.

— Я в туалет хочу.

— Ну иди, раз такое дело…

— Мне тоже в туалет надо! — тут же подала голос Верочка Иванова.

— Да что это вас?! Ступай!

Они одновременно выскочили из столовой и, минуя двери туалетов, — в зал. В зале не было ни души. Елка светилась и благоухала. Подбежав к ней, Верочка вынула из рукава платья рыжую плюшевую белочку с шишкой в лапах, подлезла на коленках под елку и поставила игрушку на «сугроб».

— Совсем как в лесу, как в настоящем лесу! — захлопала она в ладошки.

Петров устанавливал рядом с белочкой свечку.

— У тебя спички, да? Дай мне зажечь!

— Какие спички? Але-гоп! — и он вытащил из кармана зажигалку.

— Ой, зажигалка, зажигалочка! Ты где ее взял, а?

— Отцовская. Он, когда маме честное слово давал, что не будет больше курить, папиросы в мусоропровод бросил, а зажигалку — в кухонный стол. Я как раз молоко пил…

— Ну зажигай же, зажигай!

Зажигалка выбросила длинное голубое пламя горящего газа, похожее на лезвие ножа. Петров поднес пламя к свечке, подержал, пока не разгорелся фитиль…

— Вот вы в какой туалет хотели?! Марш в группу!

От неожиданности Петров выронил зажигалку; они с Верочкой, цепляясь головами за лапы закачавшейся елки, вылезли и встали, стараясь заслонить от Мих-Миха свой «сугроб».

— Кому говорят: марш в группу!

А за их спинами уже горела плюшевая белка, пыхнула и начала тлеть вата, плавились, роняя горящие капли, синтетические иглы веток. Почувствовав дым, ребята обернулись и бросились прочь. Медведь разинул было пасть, но, ничего не сказав, устремился к елке. Он очень спешил, на полдороге поскользнулся, упал и, пробежав остаток пути на четвереньках, начал бить по пламени передними лапами. Бил, не замечая, как огонь жадно лизнул его мех, подпалил левый бок.

— Лиса! Ли-са!!! — закричал Медведь. — Ли-и…

И вдруг замер, ткнувшись мордой в ствол елки.

Появившаяся в дверях Лиса, увидев дым, тут же исчезла и вбежала вновь в обнимку с красным огнетушителем. На секунду остановилась, нажала утопленную в стене кнопку вызова заведующей и, торопливо проковыляв к елке, отработанными движениями привела огнетушитель в действие. Точно направила желтую струю пены сначала на тлеющий бок Медведя, потом — на «сугроб».

— Что тут у вас произошло? — влетела в зал Марья Семеновна, сопровождаемая Танечкой и Зайцем Средним. — Бог ты мой!

Марья Семеновна подбежала к электрическому щитку и включила вытяжную вентиляцию: дым, быстро рассеиваясь, пополз под потолок. Увидав, что всеми забытые в суматохе ребята средней группы, сбежавшись на шум, стоят у стены и молча смотрят на своего замершего на полу, залитого пеной Мих-Миха, закричала, срывая голос:

— Уведите, уведите их!

Притихшие дети послушно уходили, оглядываясь на Медведя. Белоголовый низкорослый парнишечка вдруг со всего размаха влепил оплеуху шедшему впереди его Петрову. Тот вздрогнул, но даже не повернул головы.

«Так… Виновник налицо. С тобой, Петров, не соскучишься!»

— Танечка! Останьтесь, пожалуйста, тут: Медведя — унести, все прибрать, начало праздника я на полчаса задержу…

А в зал уже вбегали малыши, раскатились, как шарики ртути, по всему помещению и сразу слились воедино возле елки, притихнув, кривя губенки…

— Назад, назад! Тамара Ивановна! — кричала заведующая воспитательнице. — Ведите своих назад! Танечка, помогите ей!

Малышей вытеснили на лестничную площадку. А с третьего этажа уже спускалась старшая группа.

— Гномы! Обратно ведите их, обратно! Начнем через полчаса…

Марья Семеновна спешила вниз, на ходу объясняя подымавшимся навстречу родителям:

— Непредвиденные обстоятельства… непредвиденные обстоятельства… Задерживаемся, понимаете… Извините… Да, да — на полчаса! Погуляйте пока, погуляйте…

Она выбежала на улицу. Слава богу, пожарников еще не было…

«Может, сигнализация в зале все же не сработала? Хорошо бы! Меньше неприятностей… Солнце-то какое! Солнце-то! И в такой вот день…»

Марья Семеновна сидела в кабинете, подперев рукой голову, перед видеотелефоном — ВТ, перекидным календарем, алфавитииком. Суматошный день закончился, все давно разошлись по домам.

Праздник все же получился… Танечка оказалась на высоте: вовремя успела прибраться, подтереть пол, стену от копоти отмыть. Только с хвойным экстрактом перестаралась: уж очень резко, неправдоподобно пахло в зале лесом. Зато запаха гари совсем не чувствовалось!

И выступления ребят в общем прошли гладко. Правда, эта малышка, читавшая стихотворение про елочку, подкачала: остановилась на полуслове и заплакала. Дядю Мишу ей стало жалко! Да средние еще… «Тачанку» станцевали без энтузиазма и в конце сбились: пулеметчиком у них должен был быть Петров, а они выступать с ним отказались, пришлось замену выпускать, без репетиции. В остальном же — все хорошо прошло, родители остались довольны.

Марья Семеновна раскрыла алфавитник на букве «К», придвинула поближе ВТ и набрала домашний номер дежурного механика.

Минуту-другую экран оставался темным. Наконец появилась взлохмаченная голова Семена Краснова.

— Здравствуй, Сенечка! Это из детсада Марья Семеновна. Узнаешь? С наступающим тебя!

— Угу…

— Ты спал, что ли? Извини, пожалуйста, что разбудила. Сенечка, у нас чепе. Погорели малость на празднике, Медведь наш пострадал: бок ему подпалило и внутри — не то предохранители вылетели, не то еще что…

— Старый ваш Медведь… списать его надо…

— Старый, конечно. А списывать — рано и жалко, славный он… Так у меня к тебе просьба: выйди первого числа на работу, помоги! Ты же такой опытный механик! У тебя же золотые руки!

— Первого — выходной…

— Знаю, что выходной. Сочтемся, Сенечка! Понимаешь, ребятишки видели его — горелого, их это очень… очень огорчило… Вот я и хочу, чтобы после праздников он их встретил как ни в чем не бывало: идут это они в детсад, думают, что никогда больше своего Мих-Миха не увидят, а Мих-Мих — будьте любезны — стоит у входа и всем: «Добро пожаловать! С Новым годом!» Выручай, Сенечка!

Голова на экране склонилась сначала на одно плечо, потом — на другое… потом неохотно кивнула.

— Ну вот и умница, вот и умница! Значит, первого я тоже выхожу часам к десяти и жду тебя в кабинете. Еще раз — с наступающим! Иди — додремывай…

Опустив трубку, она перевернула несколько страниц алфавитника.

«Может, попросить Краснова стереть в памяти Медведя сегодняшний день?.. Стереть начисто! Будто ничего такого и не происходило — никакой елки, никакого пожара… Нет, не стоит, пожалуй, не стоит!»

Она нашла нужный номер, набрала…

А на втором этаже детсада Лиса, закончив с Зайцем Средним уборку и отправив его восвояси, готовилась ко сну.

— Да, Миша, верно мы с тобой говорили — беспокойный выдался денек…

Она повернула голову и замолчала. Медведь сидел, согнувшись, с закрытыми глазами и раскрытой пастью.

— Ах, братец, братец! Как же это тебя угораздило? Не зря ты жаловался на хвори свои!

И, откинувшись на спинку кресла, Лиса положила лапу себе на грудь. Выключатель щелкнул почти неслышно.

Петров младший сидел в большой комнате перед телеэкраном и смотрел хоккей. Смотрел и никак не мог сосредоточиться, разобраться, что происходит на поле — кто выигрывает, кто проигрывает. Трещали клюшки, гулко ударялась в борта шайба, гудели трибуны, а перед его глазами снова и снова вставала дневная картина: неподвижный Медведь с обгоревшей шкурой, залитой желтоватой пеной…

В спальне Петров старший, развалившись на тахте, решал кроссворд. Номер журнала был свежий, и резкий запах типографской краски раздражал. Следовало бы дать журналу дня два полежать, но вспоминал об этом Петров старший всякий раз запоздало — уже вооружившись тщательно отточенным карандашом и отыскав нужную страницу. Решать кроссворды он очень любил, даже больше, чем смотреть хоккей.

Запах начинал раздражать все сильнее — Петрову старшему никак не удавалось вспомнить название звезды, неожиданно открытой этой осенью в древнем, давно изученном созвездии. Шесть букв по горизонтали…

— Мать, а мать! — позвал он жену. — Иди-ка сюда!.. — По оставшейся с детства привычке он покусывал кончик карандаша. — Мать! — позвал еще раз и досадливо почесал за ухом: жена хозяйничала на кухне и за шумом посудомойки, за музыкой, извергавшейся из радиоприемника, услышать его, конечно, не могла.

Зазвонил ВТ.

— Алло… Здравствуйте, Марья Семеновна, здравствуйте! Извините, у нас что-то аппарат барахлит: никакой видимости нет… Спасибо! Вас тоже! Всех вам благ в новом году! Да, никак не смогли, работы под конец года всегда невпроворот!.. Удался праздник? Ну и славно… Да. Слушаю. Так… Да. Да… Вот негодник!.. Конечно, конечно! Да я уже с ним не один раз, Марья Семеновна, говорил… Хорошо, хорошо. Вы уж извините… Сегодня же! Сейчас же! И со всей строгостью! Будьте здоровы, Марья Семеновна!

Глава семьи положил трубку и покачал головой, пошарил по карманам в поисках папирос, вспомнил, что бросил курить, досадливо почесал подбородок. Растерянно осмотрелся, задержал взгляд на фотографии своих родителей: показалось, будто отец подмигнул ему и насмешливо пошевелил усами.

Петров старший вышел в коридор, поплотней прикрыл дверь на кухню, ослабил на шее узел галстука и, расстегивая на ходу ремень брюк, решительно двинулся в большую комнату.

…Поставив на электросушилку последнюю тарелку, мама Петрова прошла в спальню переодеться. Из-за двери большой комнаты доносился характерный шум телевизора.

«Опять хоккей! Ох уж эти мне болельщики — старый да малый! И как только не надоест — одно и то же, одно и то же?! Устроить им, что ли, хороший разгон? Вот только выпью чашку чая…»

…Петров младший вышел неторопливой походкой, со спокойным лицом и чуть всклокоченными волосами. Вошел в ванную, закрыл на задвижку дверь.

— И чтоб немедленно в постель, негодник! — прокричал ему вслед Петров старший, снова тщетно шаря подрагивающими руками по карманам съехавших с пояса брюк.

…Утром следующего дня мама Петрова привычно проснулась под лязг замка входной двери. С нынешней осени сын по утрам все делал самостоятельно: вставал по звонку будильника, неслышно одевался, умывался, съедал приготовленное с вечера яблоко или апельсин и уходил в детский сад. Так — каждый будний день. Сегодня же — выходной, предновогодье… Наверное, на лыжах с утра пораньше решил…

Она потянулась и встала. Поставила разогреваться чайник, открыла холодильник: бутерброд съеден, кефир выпит… Лыж в коридоре нет. Все правильно… Она заглянула в комнату сына, поправила застланную им постель. Взбивая подушку, с удивлением обнаружила, что она влажная. Недоуменно посмотрела на потолок — не протекло ли от соседей, на батарею отопления, на графин с водой у изголовья… Видно, пить ночью захотел парень, пролил спросонья…

И она пошла обратно в спальню: семья на ногах, хозяину тоже хватить спать! Завтра праздник, дел по горло, а у них еще конь не валялся, елка — и та не поставлена.

Семен Краснов потрудился на совесть: второго января Медведь с посохом в лапах, в шубе, собственноручно укороченной вчера Марьей Семеновной, и шапке Деда Мороза важно стоял у входа в детский сад.

— Добро пожаловать! Добро пожаловать!

Радовались при виде его «взрослые» ребята: стряхивая с себя остатки сна, подбегали, дергали за полы шубы. Светлели лица папаш и мамаш детишек младшей группы: детишки торопливо слезали с родительских рук, вываливались в снег из санок и без оглядки бежали к Мих-Миху.

Медведь собирался уже уходить, когда из-за угла дома появился Петров. Робот узнал его по треуху. Шел Петров, опустив голову, волоча за собой неразлучную клюшку…

— Попался, мазурик! — схватил его за руку Медведь. — Попался!

Петров остановился, поднял безразличное лицо. По лицу — от уголков рта — начала расползаться недоверчиво-скупая улыбка, тут же преобразившаяся: глаза вдруг бездонно просветлели, щеки покраснели, словно от оплеух, а рот расплылся до ушей:

— Мих-Мих…

— Чего скалишься, негодник?! Ремень по тебе плачет, ремень плачет! Моя бы воля — выдрал тебя, как сидорову козу!

— Выдрали уже, выдрали, Мих-Мих! Честное слово, выдрали!

— Выдрали?.. Ремнем?

— Ремнем, Мих-Мих!

Медведь отпустил парнишку, замешкался, путаясь в полах шубы, распахнул дверь, подтолкнул Петрова в спину: «Иди, поджигатель!» — и плотно дверь за ним прикрыл.

«Выпороли… А? Это ж надо! Выпороли! — ворчал Медведь. — И что за родители нынче пошли?! Восхитительные родители!»

Он прошелся под окнами детсада, вернулся и долго еще маячил на своем посту, по привычке притопывая обутыми в валенки ногами, помолодевшими после учиненного Семеном Красновым ремонта.