Второе сердце

МАСКА

Лежа на диване, Рая рассматривала недавно появившуюся на стыке стены и потолка трещину. Просадку дает дом… Она повернулась на бок и поморщилась: диван будто огрубел за последний месяц, стал совсем жестким, до предельного сжатия пружин прогибаясь под тяжестью ее тела. Поделом она прозвала его «крокоидолом»!

Диван не понравился ей сразу, еще в магазине. Муж получил от работы новую квартиру — вот эту, двухкомнатную, и они долго обивали пороги нарядных дверей под красивыми вывесками «Мебель», ничего не только красивого, но просто приличного не находя. В конце концов уставший и унылый Василий ткнул пальцем в зеленую стеганую спину «крокоидола»:

— Амба! С меня хватит! Берем!..

Рая снова с грустью вспомнила свою много повидавшую и выкинутую мужем при переезде кушетку.

Новая квартира, новый дом, новый район. А скоро появится новый человек… наконец-то появится. Человек потребует вволю сна, еды, тепла и чистых пеленок, горы чистых пеленок! Хорошо, что теперь и ванная есть, и горячая вода почти без перебоев идет. И соседей никаких — в любое время разводи стирку, хоть по всей квартире натягивай веревки, развешивай что надо сушить. Со сном будет хуже: какой покой, какой нормальный сон может быть в комнате, когда за стеной — лестница?! Едва только утром, в шесть ровно, кто-то первый (всегда бегом!) прогромыхает вниз сапожищами, бухнет дверью парадной — так и понеслось! Попробуй снова уснуть: щелчки замков, хлопки, крики напутственные, и каблуки, каблуки — по ступеням и по затылку. Часов до десяти так… Кроватку дочкину… опять — дочкину!.. Кроватку ребенка придется поставить в той, дальней комнате, и самим отсюда перебраться — без присмотра на ночь младенца не оставишь.

Рая приподнялась посмотреть, сколько уже на старинных (от родителей) настенных часах, и поспешно, с некоторым трудом, села. Пора разогревать обед. Она шарила босыми ногами возле дивана, тщетно пытаясь нащупать шлепанцы. Живот мешал взглянуть, куда они запропали. Тогда она прилегла и, свесив голову с дивана, сразу же шлепанцы увидала и даже свободно дотянулась до них рукой.

Пройдя на кухню, Рая зажгла две конфорки, поставила суп и чугунную латку, достала из белого шкафа хлеб, сахарницу, масленку. Масло опять подтаяло и пожелтело. Духота — дышать в квартире нечем! Где молоко для ребенка держать будешь, кефиры, смеси разные питательные, соки?! Ребенку положено получать качественный продукт. Чуть что — начнет маяться животом, крику не оберешься. Холодильник надо срочно покупать! На холодильник родители взаймы дадут…

Она сняла с латки крышку, помешала забулькавшую картошку с мясом, убавила газ.

Через полгода дочке потребуется высокий стул — есть кашу с папой-мамой. А может, лучше все-таки купить детский столик и низкий стульчик? Вдруг еще с высокого, пусть он и с предохранительной дощечкой, упадет как-нибудь Машка на пол! Господи, опять — Машка! А если — Мишка?!

Часы в комнате ударили один раз. К часу обещал прийти Василий. Вторую неделю мотается на курсы гражданской обороны, на «гроб», как он говорит. Наверное, далеко эти его курсы, если и обедать не приезжает, за все время ни разу не был. Сегодня вот почему-то надумал. Что-то ему надо было дома днем. Что же ему надо?.. Бог ты мой! Маска! Маска ведь…

Она поспешно выключила газ и прошлепала в дальнюю комнату. Маска лежала на месте, на серванте. «Я ее тут, на виду оставлю — не забудь к обеду дошить!» — уходя утром, сказал Василий.

Вот растеряха я, растеряха! Тетеря сонная! Не успеть уже — часа на два работы!

Она не сразу вдела в иголку нитку, не сразу сумела завязать узелок… И тут ожил замок наружной двери.

Василий повесил пальто на крюк вешалки, сверху посадил шляпу.

— Ну, как живем-можем?

Проходя в кухню, приложил на мгновение ладонь к животу жены, стоявшей в дверях: «Шевелится?» — вымыл руки, сел, широко расставив ноги, на табуретку, придвинул к себе хлебницу.

Рая на ладонях поднесла ему тарелку с супом, потом налила себе и тоже села — сбоку от мужа, уже размашисто работавшего ложкой. Он на минуту остановился, вытер платком пот со лба, потянулся рукой к радиатору отопления.

— Ого! Обжечься можно!

— На улице потеплело, а они… В морозы бы так! Все у нас шиворот-навыворот!

— И набекрень! — Василий снова налег на суп. — А как дела с нашей маской, дорогуша? Готово?

— Ты знаешь, Вася… Я как-то совсем упустила из виду… Как-то…

— Что упустила из виду?

— Ну, забыла я про твою маску!

Ложка в руке мужа замерла, не донесенная до рта.

— Как так забыла? Как забыла?! Мне же после обеда зачет сдавать! Маска к зачету нужна! Маску нужно показать, готовую маску! — он повышал и повышал голос. — Забыла! О чем ты только целыми днями думаешь?! О чем думаешь?! Дома сидишь — о чем тебе думать?!

— О нем думаю…

— О ком — о нем?! — он уже кричал.

— О ребенке…

— О ребенке! Сколько же можно думать о ребенке?! Она хотела сказать: «Все время можно…» — но промолчала: уж если сам не понимает…

Взгляд мужа соскользнул с ее лица вниз, опустился до скрещенных на перекладине табуретки ног, чуть задержался на голых коленях. Рая нащупала незастегнутые пуговицы халата, застегнула.

— Извини, в горло не лезет… — отодвинул тарелку Василий, встал, прошел в комнату, воткнул иголку в катушку, бросил катушку в маску, завернул маску в газету и, сунув сверток в карман пиджака, вышел в коридор. Шляпа… пальто…

— Я задержусь после занятий — окончание курсов отметить собираемся. Если зачет, конечно, сдам…

Ну, вот опять!

— Хорошо, хорошо, Вася! Только ты в последнее время часто стал задерживаться. То по работе…

— Надо значит! Надо — и задерживаюсь. До вечера!

Рая стояла, сложив на животе руки, зная, что привычного поцелуя в щеку на этот раз не будет.

Щелкнул замок, зазвучали ступени, ударила внизу дверь. Можно было плакать…

Занятия проходили в старинном доме с затененными стеной тополей (и днем — электрическое освещение) комнатами. Воронцов сидел у окна и слушал-не слушал преподавателя в военном кителе без погон и знаков рода войск в петлицах, что-то говорившего об отравляющих газах — иприте, люизите, бутане… Зачет перенесли на последний час, и Воронцов попытался было прямо на занятии дошить маску, но бросил, сумев только вставить прямоугольные стекла в прорези для глаз и пришить резинку — плоскую, от старого пояса жены. Не представлялось, как в этом наморднике можно было дышать — сквозь плотное, в два ряда, полотно и проложенную между рядами фланель…

Склонившись над черными столами, записывали в тетради тяжеловесные слова лекции люди, разные по возрасту, разных профессий и специальностей. За прошедшие дни все успели перезнакомиться и потерять интерес друг к другу. Даже на старосту группы, неюного инженера с какого-то — с труднопроизносимым названием — предприятия, сначала просто сыпавшего анекдоты и всякие забавные истории, никто уже не смотрел во время перекуров с надеждой услышать что-либо новое.

На душе у Воронцова было муторно. Курсы эти… Конечно, полагается, надо, конечно, — ежу ясно! Но не вовремя! На работе — завал: отчеты квартальные, комиссия главковская прикатила — в столице им не сидится!.. И Райка со своей беременностью совсем свихнулась! Нельзя же так!.. Хотя и не понять ее тоже нельзя: тридцать два года — первое дитя… За шесть прожитых вместе лет трижды у нее случался выкидыш, и Воронцов уже перестал верить, что способна она когда-нибудь стать матерью, а она каждый раз повторяла: «Ничего-ничего! Все еще будет хорошо…» Второй месяц как не допускает его близко, притащила откуда-то раскладушку, шаткую и неудобную. Придя раз с работы, он увидел ее, расставленную и застланную, рядом с диваном. «Это — тебе, Васенька… Не сердись, пожалуйста, — тесно стало вдвоем… втроем. Толкнешь еще его нечаянно — во сне всякое может случиться…» Такие дела! Трудно мужчине, когда жена рожать собралась! Хорошо, старые телефоны сохранились, не выбросил… Потом все станет на свои места, придет в порядок, пусть только Райка родит. От любви его к ней не убудет. Опять-таки материнство женщинам на пользу идет — расцветают. А ребенка хотелось давно…

Был перерыв и после перерыва — зачет.

— Воронцов!

— Я!

— Пожалуйте сюда! Расскажите-ка нам…

Все обошлось благополучно, в панику впадать не стоило. И на Раюху орал напрасно. Раздражаться да капризничать полагается, как известно, жене, когда она пребывает в интересном положении, а ты… И суп можно было дохлебать, и второго поесть, а то уже под ложечкой сосет.

Получив вполне вразумительные ответы на свои вопросы, преподаватель, выразительно хмыкая, повертел в руках расползавшуюся по швам маску, выслушал бормотание про нехватку времени (на работу-де вчера после занятий пришлось ехать, пора-де горячая…), хмыкнул в последний раз и, вернув маску, которую красный от стыда Воронцов тут же начал запихивать в карман, отпустил с миром…

Выйдя на улицу, Василий постоял под тополями, порылся в карманах пальто и, подбрасывая на ладони монету, направился к телефону-автомату.

После неудавшегося обеда Рая успела: поплакать, полежать, пройтись — заплатить за квартиру-газ-свет и купить молока, помыть посуду, принять душ, посмотреть по телевизору двухсерийный фильм, разложить в метре от дивана раскладушку. В одиннадцать часов, устав ждать мужа, легла и сразу же уснула.

Ее не разбудил ни лязг замка, ни скрип дверей и рассыхающегося паркета, ни протяжный стон принявшей тело мужа раскладушки. Разбудил ее, видимо, храп; по крайней мере, проснувшись, она прежде всего выделила из яви именно его. Потом разглядела в полумраке комнаты, подсвеченной через окно уличным фонарем, раскрытый рот лежащего на спине Василия, и лишь потом в лицо ей ударил запах не то какого-то душного вина, не то духов. Рае стало нехорошо, она едва успела добежать до ванной… Почистив зубы, вернулась, приоткрыла форточку, подошла к раскладушке. Лицо мужа, перекрещенное тенями, казалось обиженным и злым, даже какая-то мстительность померещилась ей в напряженном оскале его рта. Из кармана косоплече повешенного на стул пиджака торчало что-то белое, Рая потянула — это была маска. Со вставленными стеклами и широкой затылочной резинкой, она, так и недошитая, приобрела, однако, пугающую законченность: ее можно было представить надетой. Рая вдруг с силой швырнула маску на пол, под книжный шкаф, и тут же почувствовала озноб, пошедший по телу от босых ног. Она еще раз взглянула в лицо Василия и легла, но теперь долго — думая ни о чем и обо всем сразу — не могла заснуть.

…Случилось все, пожалуй, под утро. Комната, та, дальняя их комната, была ртутно освещена; в углу, вместо тумбочки с телевизором, стояла детская кроватка — в ней спала Машенька… Хрипело в коридоре радио. Рая, застегивая пуговицы халата, смотрела в окно. Из соседнего дома выбегали, кутаясь в плащи, в белые накидки, одеяла и простыни, люди. Она узнавала некоторых: контролер из сберкассы… продавщица молочного отдела гастронома… От ощущения огромного несчастья и необходимости искать спасения сердце Раи билось гулко и неритмично. Она подбежала к кроватке, вынула дочку и, непроснувшуюся, начала одевать: просовывала толстые ручонки в рукава распашонок, завязывала тесемки тапка…

И вдруг в комнату ворвался Василий. Был он в белых летних брюках, в светлом плаще и панаме; выпученные глаза вращались, губы ощеренного рта прыгали.

— Где моя маска? Маска моя где?!

Он заметался по комнате: раскидал постель на диване… открыл шкаф и, выбрасывая книги, залез в него с головой… запустил трясущиеся руки в пустую кроватку дочери и шарил там, шарил…

— Где моя маска?! Ты украла мою маску!!!

Встав на четвереньки, он забегал по полу, заглядывая во все углы, прополз возле Раи — под свесившимися, недообутыми ножками дочки, которую она крепко прижимала к себе, и вдруг кинулся, грохоча коленями по паркету, снова к книжному шкафу. С торжествующим хохотом он вытащил из-под шкафа маску и, не поднимаясь с четверенек, стал натягивать на искаженное лицо. Резинка оказалась короткой, недосшитые края маски разошлись, торчащая фланель напоминала что-то живое. Схватив с полу слетевшую — пока ползал — панаму и насадив ее до ушей, он выбежал.

За окном полыхнуло. Свет в комнате начал переливаться, становясь все ярче, и вот — нестерпимый — ожег Рае глаза…

Она проснулась с мокрым лицом, на влажной подушке. Из угла оконной рамы било, слепя, солнце… Проснулась и сразу почувствовала тупую боль в животе: окостеневшие ее руки все еще сжимали, все еще давили его. Она испуганно разжала пальцы, осторожно вытянула руки вдоль тела и так лежала, переживая приснившееся, не ощущая слез, продолжавших катиться по щекам. Потом повернула голову вправо и увидела в метре от себя лицо спящего мужа. Оно было столь не похожим на то, из сна, что Рая как-то сразу успокоилась. Приснится же этакий ужас!

К нижней губе доброго Васиного рта присохла табачина, спутанные, наползшие на лицо волосы чуть шевелились под ровным дыханием. Ну разве можно его представить т е м? И как только ей привиделось подобное? Вася у нее славный, Вася у нее хороший! Ну, погорячился с этой проклятой маской, понервничал… Приняли, значит, у него зачет, приняли все же!!!

Боль в животе утихала. Рая легла поудобнее: не поднимая сползшего на пол одеяла, натянула на себя заменявшую пододеяльник простыню, поправила подушку.

Крепко же, однако, она спала под утро — даже тарарам лестничный не разбудил. Уж не воскресенье ли сегодня? Нет, вроде не воскресенье… Скоро и по воскресеньям не будет покоя — с Машкой не разоспишься. Родить бы уж поскорее! А там все наладится, придет в норму.

Она смотрела на потолок, пытаясь разглядеть вчерашнюю трещину, и не находила ее, скраденную солнечным светом, заливавшим уже всю комнату.

Простыня обтягивала Раин живот, словно голову ждущего своего открытия памятника.